Маншетт Жан-Патрик. Прикованный к красному ядру

Жан-Патрик Маншетт, В.-Ж. Сюссманн
Прикованный к красному ядру

Часть первая

1

   В то самое время, когда версальцы наконец вернули церковь Святого Христофора в ля Виллетт и шли вперед по колено в крови, Прюитт ничего об этом не знал. Он никогда ничего не знал, подобные вопросы не представляли для него никакого интереса. Он сидел на крыльце большой деревянной развалюхи, примерно посередине штата Техас, и чистил свое оружие. Это был «ремингтон» простого действия с рукояткой орехового дерева, исцарапанной и выбеленной от ударов, пота, песка. Прюитт был крепкого телосложения, с квадратной фигурой, тяжелой челюстью, узкими глазками и немного развратной улыбкой. Такие, как он, твердо стояли на земле. Сейчас он заботливо чистил свой револьвер.
   Налетевший легкий ветерок поднял клубы пыли, которая прошуршала по плотной ткани его штанов. Однако он был очень сухой и ничуть не смягчил жары. Ветерок шел издалека, но медленно, тут и там останавливаясь на пыльных равнинах, образуя маленькие красноватые завихрения.
   Перед деревянной развалюхой теснились повозки, мулы, люди. Мулы порой прядали ушами, люди дремали на земле, почесывались, цедили сквозь зубы избитые шутки. Лица их, лоснившиеся от грязи и высохшего пота, казались мертвыми.
   На некотором расстоянии от развалюхи Поттс, стоя на одном колене, тщательно обследовал почву. Он не смотрел на Харви Хаддлстона, который, сидя в своей повозке, выговаривал ему с презрением:
   — В конце концов, мне плевать! Я ему сто раз говорил, и все без толку! — Он был раздражен молчанием Поттса. Надо быть кретином, чтобы приехать разорившимся из своей родной Джорджии и купить землю, которую бы и негр не захотел взять, да еще собираться растить на ней хлопок. Он, Хаддлстон, не кретин. Он — поставщик кретинов. Он покупает им орудия, чтобы копать ямы в пыли, семена, чтобы сеять в эти ямы, съестные припасы, чтобы ждать, пока что-нибудь надумает прорасти, вылезти из почвы. Но ничего не прорастает, и эти кретины убираются восвояси еще тощее, чем приехали, и кашляют иногда, и кончают тем, что подыхают где-нибудь на Севере. Подводят ли их легкие или какой ковбой сочтет, что они неплохая мишень, эти несчастные идиоты, эти дерьмовые фермеры? Но это не его, Хаддлстона, проблема. С него хватит того, что он поставляет и получает за это плату.
   — Знаешь, Харви, ты не единственный поставщик в этом углу.
   Хаддлстон посмотрел на выпрямившегося Поттса: это был высокий человек, сильный, подтянутый, хотя на вид ему было лет шестьдесят.
   — Как бы не так! — ответил Хаддлстон.
   Поттс покачивался на каблуках. Физиономия у него была морщинистая, но кожа упругая. И в сто лет он еще будет выглядеть на шестьдесят, не похоже, чтоб он скоро скис. Сунув в свои желтые зубы длинную сигару, он стал созерцать пейзаж. Хаддлстон смотрел на него с оскорбленным видом. Поттс неохотно протянул ему сигару.
   — Я скоро буду много зарабатывать, — заявил фермер.
   — Вот оно что! — сказал Хаддлстон, покачав головой. — Тебе еще повезет, если тебя не сдует в залив ветром. Или ты мне платишь наличными, или я забираю все, что тебе поставлял.
   Поттс зевнул и вновь опустился на колени, чтобы заниматься землей.
   — Наличными? У меня их вообще нет.
   Хаддлстон бросил сигару, Поттс скорчил гримасу, подобрал сигару и положил ее в карман.
   — Обычные условия, — сухо сказал торговец, — шестьдесят на сотню прибыли мне. Так я смогу вернуть то, что вложил в дело.
   Это, по всей видимости, показалось Поттсу забавным.
   — Согласен, я на мели, но я не такой простак, как ты думаешь.
   — Ладно, ладно. Пятьдесят на пятьдесят, пусть. Это мое последнее слово.
   Поттс строго посмотрел на торговца.
   — Харви, — сказал он, — у меня никогда не было компаньонов. Давай договоримся. Я тебе отдам долг, когда соберу урожай.
   Хаддлстон открыл было рот, чтобы усмехнуться, но сразу же его захлопнул, как только Поттс выпрямился и приблизился к нему. С безмятежностью во взоре он сказал неторопливым голосом:
   — По крайней мере, ты позаботишься о том, чтобы самому привезти их, твои поставки.
   Хаддлстон поколебался, затем покрепче уселся на свое сиденье. Он был в ярости. Подобрав поводья, он слегка хлопнул ими по спинам мулов. Оси повозки заскрипели. Хаддлстон еще раз взглянул на Поттса, как бы желая что-то добавить, но так ничего и не сказал. Экипаж тронулся. Мулы цокали копытами, а Поттс вновь занялся своим делом и, видимо довольный собой, улыбнулся.

2

   В десяти километрах от этих мест медленно двигались по долине три открытые повозки. Они были набиты битком. Плотно прижавшись друг к другу, на скамьях сидели белые, мексиканцы, черные. Ослабевшие и грязные, они сотрясались от каждого толчка, бряцая цепями.
   Каждый экипаж сопровождали двое стражников, лица которых, казалось, были припудрены красной пылью. Еще один стражник замыкал колонну верхом на кривоногой лошадке. Поперек седла висела большая двустволка.
   Конвой пересек высохшее русло сезонного потока. Правда, иногда оно ненадолго наполнялось грязной пенистой жижей. Но сейчас расселина была суха, и повозки, подпрыгивая на камнях, сотрясали свой груз еще сильнее. Люди уже старались не реагировать, лишь изредка доносились проклятия и ругань. Над кавалькадой кружились полчища мух — у многих арестантов были открытые раны от ударов и язвы от беспрерывного трения цепей.
   Тем временем возле деревянной развалюхи Прюитт кончил чистить револьвер, вставил патроны в гнезда и установил барабан. Если дела Поттса пойдут хорошо, Прюитту тоже перепадет. Он мечтал купить револьвер, стреляющий металлической картечью. Его легче заряжать, и он более меткий. Говорят, предприятия Кольта вот-вот начнут выпускать модель с бойком центрального действия, который позволит употреблять более мощные патроны — хорошее оружие для надсмотрщика над каторжниками.
   Прюитт оторвался от своих мечтаний и сел на лошадь. Шесть человек, которыми он командовал, небрежно поднялись. Они собрали под дощатой верандой свое снаряжение, взяли револьверы, ружья и кожаные ремни в полтора метра длиной, на случай если рукоятка окажется короткой. Их губы растрескались от ветра. Прюитт разместил своих людей так, чтобы занять все углы.
   В это время Поттс, взглянув на свои часы — старую стальную луковицу, — вернулся к развалюхе. С сигарой в зубах он наблюдал за Прюиттом.
   Подъехали три повозки. Стражники опустили борта. Командовавший ими офицер лениво приветствовал Поттса. У него была двухдневная щетина. На потемневшей от пота форменной рубашке не хватало пуговицы. Он подошел к Прюитту.
   Заключенные с трудом слезли с повозок и выстроились в ряд перед домом. Они были истощены, голодны, неповоротливы, каждое движение причиняло им боль. Были среди них искалеченные, увечные и явно больные. Прюитт шел вдоль цепочки людей, следуя за офицером, и выбирал тех, кто казался еще годным для работы. Он не трогал только калек и живых мертвецов. Ударами сапога или хлыста он определял чувствительность заключенных и состояние их духа. Заметив в глазах одного из них лютую ненависть, Прюитт резко ткнул его в живот рукояткой хлыста.
   Каторжник с ревом согнулся пополам. Он вырвал хлыст из рук Прюитта и сильно ударил его в пах. Прюитт страшно завыл и рухнул на колени. Заключенный бросился бежать. Офицер, командовавший стражей, раздраженно прищелкнул языком и поскреб небритую щеку.
   Стражник, стоявший перед одной из повозок, вскинул заряженную двустволку. Расправив плечи, он стал медленно поворачиваться на каблуках, наводя ружье на беглеца точно по траектории его движения. Наконец он спустил по очереди оба курка. Грохнули выстрелы, из ружья вылетела крупная дробь. На небольшом расстоянии, метров в двадцать, она всегда достигала цели. Корчась от боли, Прюитт поднял голову. Однако страдальческое выражение моментально исчезло с его лица, как только он увидел, что выстрелы достали беглеца и он упал вперед, раздробив себе челюсть. Прюитта позабавило, что тот пытался еще ползти, идиот. От бедра до пояса тело его было разворочено, хлестала кровь. Два стражника схватили раненого за ноги и затем, протащив его по земле, бросили в повозку.
   Прюитт с трудом поднялся. Довольная ухмылка вновь сменилась страдальческой гримасой — очень болел живот. Грин — так звали одного из заключенных — поднял из пыли хлыст и протянул его надсмотрщику. И хотя лицо Грина было в следах жестоких побоев, сжатые губы и непроницаемый взгляд свидетельствовали о твердом характере. Прюитта раздражало спокойствие Грина (правда, тогда он не знал его имени). Он вырвал хлыст из его рук. Ремень хлыста обжег ладони Грина, но он не подал вида. Прюитт, не обратив на это внимания, продолжил свой обход. Он шел, слегка раскорячившись.

3

   Начальник конвоя и Прюитт сидели на веранде. Прюитт разбирал официальные бумаги, согласно которым несколько каторжников переходили в ведение Поттса. Фермер решил выступить с речью перед этой рабочей силой.
   — Ребята, — начал он мягко, — меня зовут Аугустус Ц. Поттс. С двумя «т». Я ни ваш тюремщик, ни стражник, ни проклятый государственный чиновник, ни хозяин, я — месье Поттс, простой гражданин, хлопковый плантатор…
   Он слегка улыбнулся. Шепот пробежал среди заключенных-негров. Поттса они знали. Улыбка хозяина не изменилась.
   — Вы, ребята, вы — моя новая команда, и я заставил привезти вас, чтобы вы мне помогли растить хлопок.
   Он качнул головой, подбирая слова:
   — Какой-нибудь дурак может подумать, что я плохо начинаю в этом углу…
   Он широко улыбнулся, взгляд его демонстративно был обращен на сухую долину. Он ждал, что слушающие также посмотрят туда, но люди стояли неподвижно, вперив глаза в землю.
   — Но, — продолжал Поттс, — поверьте, я-то знаю, как растить хлопок. И если я говорю, что через четыре месяца вы увидите хлопок белый, как зад альбиноса, то так оно и будет.
   — Что за чушь! — вполголоса заметил офицер.
   Он отпил из горлышка плоской фляжки терпкой браги из молодого зерна, потом неохотно вернул фляжку Прюитту.
   — Вы не знаете Поттса, — сказал надсмотрщик.
   Офицер пожал плечами и презрительно ухмыльнулся.
   Поттс между тем так увлекся, что уже не обращал внимания на каторжников, которые его не слушали и лишь ждали момента, когда можно будет передохнуть.
   — Ребята, мне нужно от вас только одно — чтобы вы забыли, почему вы здесь оказались. Вы должны как следует поворачиваться, а я — обрабатывать свою землю. Я собираюсь к вам относиться по-человечески. У вас будет хорошая пища, табак и куда больше свободы, чем было до сих пор, когда это продажное государство решило вас арестовать.
   Заключенные молчали. Реакции никакой. Поттс умолк. Его слова еще найдут дорогу к сердцам каторжников — и это все, чего он хочет. Он сделал неопределенный жест и, повернувшись, направился к развалюхе. Кивнув Прюитту, он сказал:
   — Хорошо.

4

   Приближалась ночь. Комната, которую Поттс называл своей конторой, была завалена одеждой, документами, съестными припасами, ящиками, тюками, образчиками хлопка. Она напоминала скорее корабельный трюм. Керосиновые лампы отбрасывали желтый неровный свет.
   Поттс сидел в вертящемся кресле за большим бюро, забитым бумагами. Несмотря на то что наступили сумерки, жара не спадала и обветренная кожа хозяина была красной и блестящей от пота. Борода его, жесткая и седая, топорщилась, как свиная щетина. Кружились мухи, привлеченные светом ламп и съестными припасами. Когда они близко пролетали, Поттс прихлопывал их короткими ударами. Он с увлечением читал журнал. В углу комнаты Прюитт разбирал тюки бумаг.
   — Он пьёт по-черному, этот начальник конвоя, — пробормотал он, — я, кажется, сроду не видал такого пьяницы. Должно быть, его что-то грызет изнутри!
   — Он совсем не любит белый свет, — тихо сказал Поттс.
   — Но что вы на это скажете? — вдруг воскликнул Прюитт с завистью. — Как они прихлопнули этого типа?!
   Поттс поднял голову, на его лице можно было прочитать осуждение.
   — Убивать арестантов, меня это не приводит в восторг. По правде говоря, это был хотя бы работник!
   — А, дерьмо! — плюнул Прюитт. — Он и так уже пожил лишнее. От нас требовалось его прикончить.
   Поттс задумчиво смотрел на летающих насекомых.
   — А ты жесток, не так ли?
   — Кто-то должен делать грязную работу. Вы это сами говорите.
   — Но тебе это нравится, да? — сказал Поттс.
   Прюитт взглянул на него и слегка ухмыльнулся:
   — Может быть.
   И поскольку Поттс не улыбнулся в ответ, надсмотрщик продолжил с вызовом:
   — Знаете, мы с вами не муж и жена. Вы хотели что-то сказать…
   — Единственное, что меня интересует, — это арифметика. Мне пришлось десять лет пресмыкаться; прежде чем я смог начать это дело. Тебе не стоит этого забывать.
   — Вы могли бы и раньше нанять каторжных, — подсказал Прюитт.
   — Ну да, я мог бы с таким же успехом стать президентом Соединенных Штатов, — ответил Поттс и усмехнулся. — Но что-то не стал. И должен тебе сказать, эти каторжники стоят денег. Без денег никуда, а они мне очень нелегко достались. А теперь проваливай отсюда, понял? На сегодня урок закончен.
   Прюитт еще секунду постоял, затем вышел. Поттс продолжал давить мух над керосиновой лампой…
   Один из каторжников тихо вошел в кабинет. Он был в наручниках. Подойдя к столу Поттса, он словно застыл на месте.
   — Ты что-то хочешь сказать? — спросил Поттс.
   — Меня зовут Грин.
   — Ну?
   — Поттс, вы любите деньги?
   — Месье Поттс! Так что ты говоришь?
   — Вы любите деньги? — спокойно повторил Грин.
   — А ты знаешь кого-то, кто бы их не любил? — ухмыльнулся Поттс.
   Грин улыбнулся, но глаза его не улыбались.
   — У меня есть для вас предложение.
   Поттс, изображая, что с трудом оторвался от журнала, со скучающим видом уставился на Грина.
   — Сынок, я уже говорил, что я всего лишь обычный, уважающий законы гражданин, который нанял вас исключительно в коммерческих целях. И потом, как ты сюда вошел?
   — Я смог так устроить, — сказал Грин.
   — Устроить? Скажи пожалуйста…
   — Поттс, — продолжал Грин, — у вас есть возможность кое-что сделать для меня.
   — У меня есть возможность? И в чем же она состоит?
   Поттс раздвинул губы в улыбке. У него не хватало зубов, а те, что оставались, были грязные и желтые.
   — Возможность дать мне смыться, — заявил Грин.
   Улыбка Поттса перешла в конвульсивный смех. Шестидесятилетний человек стонал и трясся. Он даже слегка поперхнулся. Грин оставался невозмутимым. Поттс наконец перестал смеяться.
   — Ты ненормальный.
   — У меня есть золото.
   — А я — незаконный сын Авраама Линкольна. Слушай, парень…
   — Вы помните ограбление Фловердаля? — живо прервал его Грин.
   Поттс посмотрел на него с подозрением:
   — Ты был в том деле? Как, ты сказал, тебя зовут?
   — Грин.
   Поттс перелистал кипу официальных бумаг, громоздившихся на столе и на полу. Он не нашел того, что искал, и отбросил бумаги.
   — Черт побери, в конце концов! — выругался он. — Я же говорил Прюитту, чтобы мне поступали все дела в порядке, но…
   — Я забрал около трех тысяч долларов, — вмешался Грин.
   — Ах, вот как? — сказал Поттс, продолжая листать бумаги.
   — Когда я говорю — около трех тысяч, — настаивал Грин, — это значит, так оно и есть.
   Поттс с раздражением отбросил дела. Сунув сигару в желтые зубы, он перегнулся через стол к Грину:
   — Ты зря пришел мне все это рассказывать. Потому как, я думаю, ты врешь.
   Грин не смутился.
   — У меня есть золото, — подтвердил он. — Надо быть идиотом, чтобы пытаться вас надуть.
   — Ты воображаешь, что можешь внушать мне доверие? — задумчиво спросил Поттс.
   — В такой же мере, в какой внушаете вы мне, — сказал Грин.
   Хозяин и каторжник долго смотрели друг на друга. У Поттса созрел план наказать его.

5

   Итак, Грина приковали к позорному столбу, который быстро и ловко соорудили. Голова его была зажата в деревянной раме, а кисти рук (причем сами руки оставались неподвижными) растянуты самым мучительным образом. Пот струился по его глазам, вокруг кружились насекомые. Он совершенно не мог двигаться. Солнце жгло ему глаза, и он сильно сжал веки.
   Прямо под боком у Грина два каторжника водружали позорные столбы для тех, кто надумает бедокурить.
   Поодаль арестанты ставили палатки. Стражники били хлыстом по спинам тех, кто плохо пошевеливался.

6

   Вторая ночь на плантации. Грин все еще был подвешен за голову и за руки на деревянной раме. Покрытое пылью, его лицо с пересохшими губами приобрело в полутьме белый оттенок, эту маску пересекали струйки пота. Спутанные волосы слиплись от грязи и висели темными прядями.
   Прюитт верхом на лошади подъехал к наказанному и наклонился к нему. От волнения у него подрагивал уголок тонкого рта. Тяжело дыша, он тихо спросил:
   — У тебя на самом деле есть золото?
   — Я тебе уже сказал, — пробормотал Грин.
   — Поттс в это не верит.
   — Ты приехал, чтобы мне об этом сообщить? — спросил Грин.
   Прюитт колебался. Он огляделся, потом чуть пришпорил лошадь и совсем приблизился к Грину:
   — Сколько, ты сказал, у тебя есть?
   — Три тысячи. — Маска на его лице дрогнула, как будто он улыбнулся. — Президент банка обливался слезами.
   — Над этим стоит подумать, — пробормотал Прюитт. — В любом случае, если этот тип решил выбраться отсюда, у него должны быть на то свои причины.
   — Три тысячи причин, — презрительно сказал Грин.
   Прюитт не ответил и опять пришпорил лошадь. Грин видел, как он удаляется, но не стал подзывать его. Грин знал, что он скоро вернется.

7

   Должен был идти второй день пребывания Грина под палящим солнцем. Однако молодой человек сидел, развалясь в повозке, удалявшейся от плантации. И вот она уже довольно далеко.
   Прюитт держал поводья. Он явно нервничал, кусал губы.
   — Ты вполне уверен? — спросил он, беспокойно оглядывая краснеющую долину.
   — Абсолютно, — холодно ответил Грин. — Я уже приехал, не так ли?
   Прюитт скорчил гримасу, взъерошил волосы. Повозка продолжала катиться по равнине. Грин старался найти удобную позу, так как кисти его рук были прикованы к железной раме сиденья. Шапка, надвинутая на глаза, защищала их от солнца, но не от пыли.
   Равнина была однообразной, казалось, на ней почти невозможно ориентироваться. Однако Грину это, видимо, удавалось. Он четко определял направление, говорил Прюитту, где свернуть. Они ехали уже несколько часов.
   Прюитту стало невмоготу. Остановив повозку на пригорке, он стал осматривать унылый пейзаж. Затем повернулся к Грину, лица которого под шляпой не было видно. Прюитт был в ярости, пот выступил на его лице.
   — Ты знаешь, куда мы едем, похоже, не лучше моего! — раздраженно бросил он, в душе надеясь, что ошибается.
   Грин приподнял шляпу и оглядел равнину.
   — Я никогда не грабил банка, — спокойно заявил он.
   Прюитт не мог поверить. Он вытаращил глаза, каждый мускул на его лице дергался.
   — Ты обманом заставил меня переться в такую даль!
   От крика он побагровел. Ему не хотелось, чтобы Грин отвечал. С тремя тысячами долларов человек сам себе хозяин, можно вылезти из дерьма. Прюитту представился такой случай, и он не хотел проиграть. Но Грин, очевидно, забавлялся.
   — Да, примерно так, — пробормотал каторжник.
   Прюитт в ярости схватился за голову. Он с удовольствием убил бы Грина на месте.
   — Ты мне скажешь, как отсюда выбираться! — закричал он.
   — Конечно, — сказал Грин, — но только нам в разные стороны, тебе и мне.
   — Ты веселишься! — зарычал Прюитт.
   Ему хотелось плакать. Он вытащил заряженный револьвер и направил его в лицо Грину.
   — Подожди чуток, — бесился он, — подожди чуток…
   Ударом большого пальца он взвел курок. Но он находился слишком близко от Грина, и тот бросился на него. Револьвер выскользнул из глубоко оцарапанной руки Прюитта. Он попытался схватить его, но оружие упало на дно повозки. От удара хорошо смазанная пружина выпрямилась, собачка опустилась. Мощный выстрел разнесся по равнине. Прюитт издал изумленный рев, свалился с сиденья, не выпуская поводьев, и кувырнулся в пыль. Лошади дернули, обезумев от выстрела, и заржали. Прюитт судорожно натягивал поводья, чувствуя, что не может удержаться на ногах. Боль пришла почти сразу же, охватывая ногу и поднимаясь до горла. Прюитт корчился в пыли, закрыв глаза и кусая губы. Его лицо исказила гримаса.
   Грин тем временем суетился в повозке. Ему удалось ногой пододвинуть к себе револьвер и схватить его. Его глаза сузились от ненависти. Он смотрел на корчившегося надсмотрщика, который держал ключ от наручников.
   Прюитт действовал быстро. Он вытянул нож из кармана, разрезал кожу сапога, со звериным криком стащил его с ноги. От страха он икал. Пуля раздробила ему подъем ноги, мелкие кости и клочья мяса образовали кровавое месиво.
   — Плохи дела, а?
   Морщась от боли, Прюитт бросил яростный взгляд на Грина.
   — Ну что ж. Но поводья-то держу я. Твоя пушка тебе не поможет.
   — Ты изойдешь кровью до смерти, — заметил Грин.
   — От одной-то раны в ногу? — усмехнулся Прюитт.
   Грин вновь выпрямился на сиденье, удобно оперся, поместив заряженный «ремингтон» на бедре.
   — Как угодно, — сказал он. — Это не моя нога…
   Стиснув зубы, Прюитт оторвал полотнище от сомнительной чистоты рубахи и обмотал им раздробленную ногу. Кровь тут же пропитала полотно.
   — Если ты снимешь мне наручники, — мягко сказал Грин, — будет лучше для нас обоих.
   Прюитт не отвечал. Похожий на взбешенного ребенка, он пытался оторвать еще кусок от своей рубашки. Со стонами сменил повязку. Кровь продолжала течь, пунцовая, липкая.
   — Ядро к щиколоткам, вот что тебе приделают, — бормотал Прюитт. — Красное ядро, слышишь? Ядро на ногу!
   Он плакал. Грин всадил ему вторую пулю в ногу. Берцовая кость была раздроблена до колена и даже выше. Прюитт свалился в пыль. Грин ждал, сдвинув брови.
   — Ты псих! — воскликнул Прюитт.
   — Никто не прикует меня к ядру, жалкий ублюдок, — заявил Грин. — А сейчас ты откроешь наручники, или я займусь тобой как следует.
   Прюитт не двигался. Грин снова зарядил «ремингтон» и спустил курок. Пуля подняла между ляжками надсмотрщика фонтанчик песка, хлестнувший его в пах. Он застонал.
   — Как я могу знать, что ты не убьешь меня потом?
   — Никак, — усмехнулся Грин.
   Прюитт опустил голову и стиснул зубы. Он подполз к повозке и, поднявшись с помощью рук на здоровой ноге к Грину, открыл наручники. Отбросив их подальше, Грин поднялся и положил револьвер в карман своих штанов. Прюитт тяжело дышал, цепляясь за повозку, кровь из его ноги продолжала капать на землю.
   Грин спустился с повозки, быстро выпряг одну из лошадей и сел верхом. Жестом показал надсмотрщику дорогу, по которой тот сможет вернуться. Прюитт покачал головой, давая понять, что вряд ли останется живым.
   — А ты меня не обманываешь в очередной раз?
   Грин пожал плечами:
   — Зачем мне это?
   Покуда Прюитт, испытывая неимоверные муки, устраивался на сиденье, его лошадь с каторжником уже неслась галопом. Прюитт смотрел им вслед, пытаясь разгадать, за какое преступление был осужден Грин. Должно быть, что-то серьезное.

8

   У крутого склона, в который упиралось ущелье, примостилась бревенчатая хижина. Деревья и кустарник скрывали ее со всех сторон. В густой листве щебетали птицы.
   Возле хижины отдохнувшая лошадь Грина щипала траву. Над деревьями поднималась струйка дыма от небольшого костерка. Возле него лежала полотняная сумка, а над огнем висел привязанный к ветке кролик. Его жир с шипением капал в огонь.
   Из чащи с топором на плече вышел Грин, таща за собой только что срубленное длинное деревце. Выражение его лица говорило о душевном покое. Грин был чистым, кожа была гладкой и загорелой, волосы вились, а не свисали грязными лохмами. Судя по всему, неподалеку была вода, об этом говорила и сочная зелень пышной растительности.
   Возле хижины молодой человек сбросил дерево и с явным удовольствием всадил в него топор. Его мускулы легко играли. Гибкой походкой он подошел к огню. Оглядев жарившегося кролика, он наклонился к полотняной сумке и, порывшись в ней, достал кожаные мешочки с солью и перцем. Однако они были почти пусты. Он их тщательно вытряс над кроликом, который постепенно покрывался румяной корочкой. Грин проглотил слюну, но решил не торопиться есть. Теперь он вновь стал хозяином своего времени. Он забыл Прюитта, удары хлыста, проклятые цепи и это чертово государство. Лежа у огня и блаженно потягиваясь в ожидании, пока мясо как следует поджарится, он думал о том, как бы подобраться поближе к цивилизации.
   Отдохнув и наевшись досыта, Грин потушил костер. Затем распилил дерево на дрова и сложил их в аккуратную поленницу у стены хижины. Взяв седло, он вышел из дома, прикрыв за собой дверь. Замка на ней не было, его заменяло небольшое приспособление, состоявшее из шнурка и задвижки. Этот запор мог скорее противостоять сильному ветру и животным, чем людям. Ударом ноги его можно было легко разбить. Но люди сюда не доходили, по крайней мере цивилизованные.
   Грин оседлал лошадь и поправил ремни. Порывшись в седельной кобуре, вытащил револьвер и проверил патроны барабана. Остался всего один. Грин сунул оружие за пояс и легонько натянул поводья. Лошадь пошла. Он углубился в чащу, направившись к выходу из ущелья. Прекрасная девственная природа создавала хорошее настроение. Грин был счастлив.