– Хорошо. Когда вам будет угодно, – тоже нежным голосом отозвался я и, взяв ее под локоть, проводил в спальню. Я помог ей натянуть пижаму, уложил на кровать и начал нежно гладить ее волосы. Вскоре, она заснула.
   Я вышел, оставив дверь приоткрытой на случай, если ей снова привидятся кошмары. Я пошел в ванную, постирал носки и, рубашку и повесил их сохнуть. Рубашка была разорвана на боку, но это ничего не меняло, так как мне нужно было надеть завтра что-нибудь чистое. После этого я принял душ и лег спать на канапе в гостиной, завернувшись в покрывало. Было три часа тридцать минут утра. Я тотчас же заснул и проснулся в полдень.
   Из кухни доносились приглушенные голоса. Я направился в кухню, протирая на ходу глаза кулаками и удивляясь, что так долго проспал. В то же время я был доволен этим, так как чувствовал себя отдохнувшим и мои ушибы не причиняли мне неудобства.
   На кухне Хейман и Шарлотт сидели за столом с утренними газетами и оживленно беседовали, куря сигареты. Шарлотт поцеловала меня в обе щеки, а Хейман стал варить кофе. Помимо газет Шарлотт принесла еще целую кучу круассанов. Я с волчьим аппетитом пожирал их, проглядывая газеты. Наших снимков нигде не было. Первые страницы газет посвящались боксеру, погибшему в авиакатастрофе, и некоторым политическим событиям. В разделе происшествий новые преступления отвлекли от моей скромной персоны внимание журналистов в интересах читающей публики.
   Тем не менее была заметка о перестрелке на кольцевой дороге и загадочных событиях в лесу Фонтенбло. В первом случае полиция задержала "рецидивистов", пытавшихся проскочить через заграждение. Имена трех задержанных не сообщались. Во втором случае речь шла о "рецидивисте", раненном из охотничьего ружья. Никакой связи между этими двумя происшествиями не усматривалось. Ни обо мне, ни об исчезновении Шарлотт Мальракис и Хеймана нигде не говорилось.
   – Продажная пресса, – заключила Шарлотт. – Они обходят нас молчанием.
   – Это не они, а полицейские, – поправил ее Хейман обиженным тоном. – Журналисты делают свое дело.
   – Ой ли?
   – Послушайте, я не собираюсь ничего вам доказывать.
   – Прекратите, – сказал я, – пожалуйста. Нам предстоит еще провернуть уйму дел.
   Немного позднее мы вышли из квартиры. Хейман направился в сторону Орлеанских ворот, а оттуда – на национальную дорогу двадцать, чтобы попытаться купить в близлежащем предместье машину, предназначенную на слом. Мы с Шарлотт поехали на метро в Сент-Огюстен, где находился институт Станислава Бодрийяра, занимавшийся социальной реабилитацией слепых.
   Дождь прекратился, но низкое небо было обложено облаками, и дул пронзительный ветер. Убедившись, что приятель Жюль был примерно одного роста со мной, я одолжил у него розовую рубашку. В его гардеробе не оказалось ни одной рубашки белого цвета.
   Институт Станислава Бодрийяра находился в двух шагах от церкви Святого Августина и занимал третий этаж солидного дома. На углу улицы располагался бар, из которого был виден вход в здание. Шарлотт играла черными защитными очками.
   – Может, лучше надеть их? Я уверяю вас, что легко сойду за слепую. Не забывайте, Тарпон, что я актриса.
   – Мы уже это обсуждали. Этих людей не проведешь Они видят слепых ежедневно с утра до ночи. Делайте как договорились.
   Шарлотт что-то проворчала и пожала плечами. Она пересекла улицу и направилась к входу в здание. Я вошел в бар и заказал кофе. Я увидел, как Шарлотт вошла в здание. Было четырнадцать часов тридцать девять минут. В пятнадцать часов десять минут я увидел, как подъехало такси и из него вышла Рене Музон. В пятнадцать часов двадцать пять минут Шарлотт вышла из здания.
   – Чертовы бюрократы, – проворчала она, подойдя к стойке бара. – Мне пришлось разыграть целую комедию. Я сказала, что хочу говорить только с директором и не уйду пока он не примет меня, что я по личному делу и что не собираюсь ставить в известность весь белый свет, и прочее и прочее. К счастью, там все-таки не совсем забыли о милосердии... Представляете, как я выглядела, когда в конечном итоге заявила, что ищу работу.
   – Но вы его видели?
   – Не более двух минут. Очень вежливый. Он объяснил что вакантных мест нет и в любом случае оклады очень низкие, так как у них хорошо платят только слепым, таково правило. Из трех женщин, которых встретила, только одна была зрячей. Вы были правы, отправив меня вместо себя. Я столкнулась с вашей блондинкой.
   – Рене Музон?
   – Да, секретарша, толстуха с крашеными волосами и поросячьими глазками, вся в белом, похожа на белую слониху.
   – А директор? Какое впечатление?
   – Красивый тип лет сорока, брюнет, высокий, загорелый. Его зовут Жорж Роз. На его дверях висит табличка.
   – Вы сможете узнать Жоржа Роза?
   – Не сомневаюсь. Но вы и вправду идиот.
   – Хорошо, – сказал я. – Теперь остается только ждать.
   Мы заказали еще две чашки кофе и сели за столик.
   Шарлотт искоса поглядывала на меня.
   – Вы знаете, Тарпон, очень глупо, что мы приехали сюда в половине третьего. Ни то ни се. Надо было приехать в половине пятого. А теперь приходится убивать время. У вас бывало мертвое время во время следствия?
   Я пожал плечами.
   – Бывало.
   – Мы могли бы остаться в квартире, – заметила Шарлотт. – Вдвоем. До трех или четырех часов.
   – Вы хотите подвергнуть меня психоанализу? – спросил я.
   – Вы мне нравитесь, Тарпон, вы очень забавны.
   – Знаете, – сказал я, – когда все утрясется, мне было бы очень приятно вступить с вами в связь.
   Шарлотт прыснула и развела руками.
   – Вступить в связь! Боже мой!
   В этот момент в кафе вошел Хейман. Он прибыл на час раньше условленного времени.
   – А, вы уже здесь, – отметил он. – Я не помешал? – Он перевел взгляд с одного из нас на другого.
   – Все в порядке, – сказал я. – Вы пришли раньше времени.
   – Я нашел почти сразу. – Он сел за столик и поднял вверх два пальца, привлекая внимание официантки. – "Альфа-ромео". Шестьсот пятьдесят франков. Очень почтенного возраста – пятнадцать лет. Побывала в различных передрягах. Шасси будет всю дорогу бить нас по ягодицам. – Он повернул голову к официантке. – Кружку пива и порцию коньяка. Ее можно разогнать до ста пятидесяти, но при этом она вся дребезжит.
   – Надеюсь, с улицы нас не видно? – спросил я его.
   – Нет. – Хейман выхватил коньяк, из рук официантки так, что она даже не успела поставить его на стол. – Я припарковал драндулет на углу и, заметив кафе, зашел сюда смочить горло. Я думал, вы будете ждать меня, прогуливаясь на свежем воздухе. – Он выпил коньяк и левой рукой схватил кружку пива, не дожидаясь пока его правая рука поставит на стол пустую рюмку из-под коньяка.
   – В такую погоду не хочется и носа высовывать, – заявила Шарлотт язвительным тоном.
   – В такую погоду надо сидеть в тепле. А лучше лежать в кровати.
   – Я купил банку черной краски и переводные картинки, – сообщил Хейман, ставя на стол пустую кружку. – Надо заменить номера на всякий случай. Мне пришлось дать свои координаты, разумеется. Через двадцать четыре часа машину начнут разыскивать. Пожалуйста! – крикнул он, подняв два пальца.
   – Какого черта вы носите оружие? – прошипел я, заметив, что куртка Хеймана оттопыривается спереди.
   – Я взял его еще утром.
   – Не носите его так. Уберите в карман куртки. Сколько с нас? – спросил я официантку.
   – Подождите, – остановил меня Хейман. – Я еще хочу выпить.
   – А вот и директор, – спокойно произнесла Шарлотт, повернув голову в сторону Института для слепых.

XII

   Как и сказала Шарлотт, директор Жорж Роз был высоким, смуглым, загорелым, красивым мужчиной лет сорока. Может быть, ему было чуть больше сорока. У него были очень черные волосы, возможно, подкрашенные на висках, и очень смуглая кожа: вероятно, он проводил много времени в компании ультрафиолетовой лампы. Кроме того, без сомнения, он увлекался йогой, сауной и тому подобным.
   Он вышел из здания с озабоченным видом. На нем были пальто и шляпа с мягкими полями цвета морской волны. В руке он держал кейс. За ним семенила Рене Музон в белом плаще с кроличьим воротником и с сумкой в руке. Даже на расстоянии пятидесяти метров сквозь засиженное мухами окно макияж на ее помятом лице казался чрезмерным. Она вынула носовой платочек из-под манжета левой руки и стала кусать его, в то время как директор Жорж Роз бросал по сторонам свирепые взгляды, ища глазами отсутствующий автомобиль.
   В этот момент из-за угла выехал "пежо" серого цвета, свернул на маленькую дорожку и остановился перед Жоржем Розом. За рулем сидел тип в фуражке. Его круглое лицо было воскового оттенка. У меня появилось смутное ощущение, что я его уже где-то видел, но я не мог вспомнить, где именно. Рядом с ним сидел Цедрик Каспер.
   Шофер, не выходя из машины, открыл заднюю дверцу для директора и его секретарши, которые быстро загрузились, и машина резко тронулась.
   Когда Жорж Роз вышел из здания, мы расплатились с официанткой и стояли в дверях бистро, не решаясь высунуться наружу, чтобы не быть узнанными Рене Музон и Каспером.
   Как только "пежо" свернул за угол улицы, Хейман пробкой вылетел из бистро и помчался на другую сторону. Мы не отставали от него. Пока Хейман открывал дверцу отвратительной колымаги бутылочного цвета, все четыре крыла и дверцы которой были покрыты ржавчиной, "пежо" уже скрылся из виду.
   – Дайте мне ключ, – приказал я. – Вы и Шарлотт вернетесь в квартиру Жюля и будете сидеть там до моего прихода.
   – Сейчас не время спорить, – заявил Хейман, усаживаясь за руль и включая мотор. Шарлотт уже запрыгнула на заднее сиденье.
   – Жан-Батист! – грозно прикрикнул я.
   – Мы уедем без вас, Эжен, – угрожающе заявил Хейман.
   Ворча сквозь зубы, я занял место смертника и не успел захлопнуть дверцу, как "альфа" рванула с места. Она свернула за угол с диким скрежетом шин, но было уже слишком поздно: "пежо" словно испарился.
   – Очень оригинальное начало слежки, – заметил я.
   – Это ваша вина, вы все время спорите.
   – Тем хуже, – заметил я. – Едем в сторону моста Нейи.
   – Слушаюсь, командир.
   Мы выехали на бульвар Малерб и взяли направление на северо-запад.
   – Рене Музон пришла в кабинет Роза после вас, не так ли? – спросил я, обращаясь к Шарлотт.
   – Нет, она пришла в институт после меня, но, когда я вошла в кабинет Роза, она была уже там и вешала на плечики свой отвратительный плащ.
   – Итак, утром ее не было на работе. Она проснулась с головной болью и, возможно, пыталась связаться с госпиталем в Фонтенбло, а может быть, даже ездила в госпиталь и навестила Лионеля.
   – Разве это разрешено? – спросила Шарлотт.
   – А почему бы и нет? Он ведь не в заключении. На работе она появилась только в три часа пятнадцать минут, и, вероятно, шеф, видя ее подавленное состояние и заплаканные глаза, поинтересовался, в чем дело, и она рассказала ему о моем вчерашнем визите. В результате на горизонте появляется Каспер, а Рене Музон куда-то увозят.
   Превышая скорость, мы проехали по бульвару Курсель и проспекту Терн.
   – Это всего лишь предположения, – скептически заметил Хейман.
   – Да, но... Сейчас шестнадцать часов тридцать минут. Рене Музон находилась в здании не больше получаса. Это как раз время, необходимое, чтобы расспросить ее обо всем и связаться с Каспером.
   – Вы думаете, они прикончат ее? – спросила Шарлотт.
   – Нет, – сказал Хейман. – Скорее всего они просто упрячут ее куда-нибудь.
   Шарлотт недоверчиво перевела взгляд с Хеймана на меня.
   – Да, – подтвердил я, – упрячут где-нибудь за городом.
   – В таком случае, – медленно проговорила Шарлотт, – не могли бы вы мне объяснить, почему мы едем в Нейи вместо того, чтобы ехать в Мо?
   При этих словах Хейман резко затормозил и остановил "альфу" напротив книжного магазина.
   – Если вы столь хитроумны, – обратился он к Шарлотт, – то пойдите и купите карту.
   Шарлотт рассмеялась нам в лицо и отправилась покупать карту. Несколько секунд мы с Хейманом молчали.
   – А, черт! – воскликнул я. – Ведь, когда я их увидел, подумал про себя, что они заедут в Нейи за ее вещами, туалетными принадлежностями и тому подобным. В таком случае мы могли бы их перехватить и сесть им на "хвост". Мысль не совсем идиотская...
   – Но никто и не думает вас критиковать, Эжен, – успокоил меня Хейман. Он посмотрел сквозь ветровое стекло. – Однако приходится признать, что бабы часто оказываются умнее нас. Это очень неприятно. Это прискорбно.
   Когда Шарлотт вернулась с картой, мы направились к кольцевой дороге, потом свернули на восток, в сторону Мо. Мы ехали на небольшой скорости и внимательно всматривались в обгоняющие нас автомобили. С одной стороны, я почувствовал облегчение, заметив "пежо" и Рене Музон внутри, но с другой – мне не хотелось столкнуться нос к носу с Каспером. У нас вышла небольшая заминка, когда, проехав Мо, мы выехали на главную улицу деревни Дутремар, уже наступил вечер, и стало темно. Насколько можно было судить в темноте, местность была лесистой и равнинной, с пастбищами и выгонами, а также с плодородной почвой, на которой выращивали маис и свеклу. Я опустил стекло и вдохнул в себя ночной воздух.
   – Закройте окно, – попросил Хейман, – пахнет навозом.
   – Пахнет навозной жижей, – поправил я, поднимая стекло. – Есть разница.
   – Плевать мне на разницу, – проворчал Хейман. – Я ненавижу деревню, коров и крестьян.
   По сторонам дороги, по которой мы сейчас ехали, стояли не фермы, а загородные домики незатейливой архитектуры для проведения уик-эндов. Неожиданно дома закончились, и Хейман остановил машину на обочине. Дорога дальше шла в гору и поворачивала направо. Слева с трудом можно было различить холм с возвышавшимся на нем большим зданием, напоминавшим очертаниями укрепленную ферму.
   – Вот мы и приехали, – сказал я.
   – Будем брать штурмом? – спросил Хейман, нервно хихикнув.
   – Попробуем сначала взять хитростью. А сейчас вернемся в центр деревни.
   Развернувшись, мы поехали назад, и неожиданно нас ослепили фары проскочившего мимо "пежо".
   – Дерьмо, – выругался Хейман.
   Он остановил "альфу" у тротуара. Обернувшись, я увидел задние огни "пежо", исчезнувшие в направлении укрепленной фермы.
   – Вы не заметили, женщина была внутри? – спросил я.
   – Могу поклясться, – заверила Шарлотт.
   – И помимо всего прочего, у них прекрасное зрение, – отметил Хейман, имея в виду баб.
   Метрах в тридцати от нас находилось освещенное кафе. Мы вышли из машины и отправились туда. Внутри было тепло. Стены были украшены яркими четырехцветными репродукциями и фотоснимками футбольных команд. В глубине зала человек десять крестьян разных возрастов – но ни одной женщины – сидели перед экраном черно-белого телевизора.
   – Кто это? – спросила Шарлотт, глядя на экран.
   – Это Пьер-Ришар Вильм, – ответил Хейман. – Ваше поколение не знает его.
   – А, это "Большая игра", – воскликнула Шарлотт, и Хейман бросил на нее косой взгляд.
   Между тем владелец заведения, крупный малый с кудрявыми волосами, курносым носом и в переднике на выступающем животе, вынырнул из-под стойки бара и спросил, что мы будем пить. Хейман и Шарлотт заказали грог, а я – кофе. Я спросил, можно ли позвонить, и хозяин указал мне на стоявший на стойке аппарат. Я набрал номер.
   – Протестантская община "Скоптсис", – услышал я тот же грудной голос, что и в первый раз.
   – Добрый вечер, мадемуазель, – сказал я. – Я хотел бы узнать, как попасть в ваше заведение, о котором я слышал очень много лестного. Я хотел бы провести у вас несколько дней и...
   – Вы должны обратиться в парижское отделение, месье. На вас заведут карточку. – Она сообщила мне адрес.
   – Видите ли, у меня очень напряженный график работы, – настаивал я. – Я руковожу фирмой и... вы понимаете?
   – Да, месье, – отозвалась она безучастным тоном.
   – ...И у меня неожиданно выдалось несколько свободных дней. Я хотел бы приехать к вам безотлагательно, завтра утром или даже сегодня вечером, если это возможно.
   – Мне очень жаль, месье, – она лгала, ей было абсолютно наплевать, – но вы должны завести карточку. Кроме того, у нас сейчас нет свободных мест. Я очень сожалею. Мир вашей душе, месье.
   – И вашей тоже мир, – проворчал я в ответ, но она уже повесила трубку.
   Я набрал другой номер, но никто не отвечал: Коччиоли не было дома.
   Я сел за столик, за которым Шарлотт и Хейман уминали бутерброды с ветчиной.
   – Все в порядке? – спросил Хейман.
   Я не ответил. Отломив кусок хлеба, я начал машинально жевать его. Я взял бумажную салфетку, достал карандаш и начертил схему организации, которая выглядела примерно так:
   Фанч Танги – > Филиппин Пиго
   Высокопоставленные функционеры – > Цедрик Каспер
   Рег. л. суд. пол. Марселя – > Протестантская община
   Мадрье – > Коччиоли?
   Жорж Роз – > Институт Бодрийяра
   ?
   Я мог добавить к этой схеме другие имена: Рене Музон, Марты Пиго, Шарля Прадье и других и нарисовать другие стрелки, но это не упростило бы схему. Самым интересным в ней был огромный вопросительный знак внизу.
   "Что могла обнаружить в Марселе комиссия по финансовому контролю Региональной службы судебной полиции?", – написал я под вопросительным знаком и добавил три стрелки, связывающие Танги, Институт Бодрийяра и Протестантскую общину. "Чем могут заниматься эти люди?", – добавил я. На оба вопроса мог быть только один ответ. Я поднял глаза, и мой блуждающий по залу взгляд неожиданно остановился на старом крестьянине с совершенно лысым черепом. И в этот самый момент я вспомнил, где видел раньше шофера "пежо".
   – Черт побери, – сказал я.
   Я поднял руку, чтобы подозвать официанта. Он неохотно оторвался от экрана телевизора.
   – Желаете еще что-нибудь, господа?
   – Нет, – ответил я, – но я хотел бы задать вам один вопрос.
   – Я знаю, какой, – проговорила Шарлотт...
   – Не говорите глупостей, – отрезал я.
   – Держу пари на десять тысяч франков.
   – Вы шутите? – спросил официант.
   – Нет, я действительно хочу задать вам вопрос...
   – Да, – спокойно вмешалась Шарлотт. – Помимо навозной жижи, что еще может вонять в вашей очаровательной деревне?

XIII

   – Это хорошо, это прекрасно, – повторял Хейман на заднем сиденье. – Можете ничего мне не объяснять, но пусть эта плутовка перестанет ржать, это невыносимо!
   Мы возвращались в Париж в темноте. Я сидел за рулем. Шарлотт рядом со мной давилась от смеха.
   – Я ржу, – объяснила Шарлотт, – потому что на Тарпона невозможно смотреть без смеха.
   – Можете вообще на меня не смотреть.
   – Юпитер, ты сердишься... Дорогой Эжен, не только вы способны догадываться...
   – Догадываться! – с яростью повторил я.
   – Это было совсем нетрудно. Я даже не потребую с вас десяти тысяч франков.
   – Нет уж! – возразил я. – Я вам их отдам.
   – Нет, мы не заключили пари.
   – Вы перестанете паясничать? – спросил Хейман. – О чем вы говорите?
   – Мы говорили о десяти тысячах франков, – ответила Шарлотт. – Чтобы их получить, нужно ответить на вопрос: "Что воняет?"
   – Давайте, продолжайте, – сказал я. – Хотите быть интересной...
   – Но если вы скажете: "Это козел", то ответ будет неправильным, несмотря на все утверждения крикливых школьников, морочащих голову классным наставникам. Правильный ответ: Община "Скоптсис". Воняют протестанты "Скоптсиса". Или, по выражению официанта: "Все эти понаехавшие из Парижа бонзы, там, на холме".
   – С меня довольно, – вмешался Хейман. – Я хочу выйти из машины.
   – Ладан, курильница для благовоний, ароматические костры, сауна, серные ванны, – перечислила Шарлотт. – Воистину Протестанская община "Скоптсис" воняет непозволительным образом. Добавим к этому ацетон, уксусный ангидрит, соляную и виннокаменную кислоту, и мы можем констатировать характерный состав загрязнения воздуха. – Она повернула голову назад. – Дорогой Хейман, при помощи перечисленных мной продуктов можно превращать морфий в героин, но это процесс трудоемкий и опасный.
   Мы выехали из Мо, и я включил "дворники", так как пошел дождь. Щетки "дворников" были съедены молью и почти ничего не стирали.
   – Поразительно! – воскликнул Хейман спустя несколько секунд. – Вы превосходно разбираетесь в химии.
   – У меня есть диплом. Заметьте, дорогой Хейман, что великий сыщик Эжен Тарпон и я отталкивались в своей дедукции от одних и тех же элементов: во-первых, это дело уходит корнями в Марсель, где комиссар Мадрье (мир праху его) что-то обнаружил, а во-вторых, что псевдорелигиозная община имеет возможность выделять большое количество ядовитых паров, не вызывая никаких подозрений у невежественных крестьян, уверенных в том, что община воняет ладаном. Почему вы ухмыляетесь, Тарпон? Вы ведь знаете, что мы можем ошибаться только в одном случае из двух.
   – Вы действительно основывались только на двух элементах и ни на чем другом? – спросил я.
   – Я советую вам сбавить скорость, – заметила Шарлотт. – Я что-нибудь упустила по вашей логике?
   – Вы просто не знали всего, – сказал я. – Видите ли, прежде чем я стал заниматься этим чертовым делом, я получил заказ от одного фармацевта, подозревающего своего служащего в похищении денег из кассы.
   Я рассказал им о проблемах господина Жюда и о том, как я прокатился в Дьепп, сидя на "хвосте" у Альбера Переса, выигравшего крупную сумму у американца.
   – Разумеется, из этого я заключил, что именно Альбер Перес таскал деньги из кассы Жюда. Я не придал значения тому факту, что в тот вечер он выиграл, а предположил априори, что в другие вечера он проигрывал. Я решил, что в тот вечер ему просто повезло. Но я ошибся. За столом сидели двое типов, которые прикарманивали банкноты американца: Альбер Перес и шофер "пежо".
   – А, все понятно, – заметил Хейман.
   – В таком случае я начала распутывать не с того конца, – признала Шарлотт.
   – Они не игроки. Они отмывают деньги.
   – Ничего не понимаю, – сказала Шарлотт.
   – Происхождение этих денег очень легко объяснить налоговой инспекции или полиции, потому что они были выиграны при свидетелях. Американец умышленно проигрывал Пересу и шоферу. Он не играл с нами, а платил им очень крупную сумму.
   Шарлотт переваривала услышанное. И неожиданно она сказала то, что долго мучило меня в глубине подсознания, но что я еще до сих пор окончательно не осмыслил.
   – Но это же потрясающе! – воскликнула она.
   – Что потрясающе?
   – Ну все это, то, что вы вышли на псевдообщину, которая производит наркотики... а за несколько дней до начала всего этого кошмара вы напали на след инкассатора, парня, который передает им деньги... Согласитесь, что это потрясающе!
   – Да, потрясающе, – согласился я, – Но в таком случае это не случайно.
   Мы вернулись в Париж в двадцать два часа. В двадцать два часа пятнадцать минут мы припарковали машину у дома Жюля и поднялись в квартиру. В двадцать два часа семнадцать минут я позвонил по домашнему телефону месье Жюда. Я не очень надеялся, что получу от него то, что хотел, учитывая, что в его глазах я был теперь затравленным зверем, за которым охотится полиция.
   – Куда вы пропали? – воскликнул месье Жюд. – Я звонил вам минимум десять раз, но вас не было дома.
   – Вы не читаете газет?
   – Ничего, кроме "Энит". А в чем дело?
   – Так. Не беспокойтесь, мое следствие продвигается. Я хотел узнать, предприняли ли вы что-нибудь за эти дни? Например, звонили ли вы в полицию или побеседовали с Альбером Пересом?
   – Нет, но мне следовало бы позвонить! – крикнул месье Жюд. – Вы в курсе, что этот гнусный мошенник сбежал?
   – Да, разумеется, – машинально солгал я, потому что месье Жюд был моим клиентом, которому я собирался предъявить счет на три тысячи франков, и это был мой единственный источник дохода в ближайшей перспективе – Да, разумеется, – повторил я, – но вы можете не волноваться: это не он таскал у вас деньги.
   – Не он?
   – Нет, у него не было в этом необходимости. Мне некогда сейчас вам все объяснять, но можете мне поверить. Как вы узнали, что он сбежал?
   – Как узнал? Но он не вышел на работу в понедельник. Я попытался дозвониться до него, но никто не отвечал, и вчера я сам поехал к нему: жалюзи на окнах опущены, а дверь никто не открывает. Я уверен, что он сбежал.
   – Хорошо, не беспокойтесь, – порекомендовал я ему уже в третий или четвертый раз. – Вы получите результаты через несколько дней. Я буду держать вас в курсе.
   – Да, но... – начал месье Жюд, но я повесил трубку.
   Хейман и Шарлотт были поглощены партией в китайские шахматы. Я взглянул на доску. Все фигуры были идентичными и отличались одна от другой только нарисованными на них идеограммами. Я не разбирался в этих идеограммах и не понимал позиций. Ни Хейман, ни Шарлотт не заметили, как я выскользнул сначала из гостиной, а потом из квартиры.
* * *
   Я оставил "альфу" у перехода на улице Шампьонне и поднялся к Альберу Пересу, адрес которого у меня был.
   Остановившись перед дверью его квартиры, я снял чешский автоматический пистолет с предохранителя и постучал. Дверь оказалась приоткрытой на два или три сантиметра. Я толкнул ее носком ботинка.
   Перес жил в небольшой комнате с раковиной в углу и электроплитой. В комнате стояли шкаф, два стула, стол и большая, кровать. Повсюду валялись грязные носки и рубашки, а на шпингалете закрытого окна висело два галстука. Царивший в комнате беспорядок ничем не напоминал беспорядка, остающегося после обыска.