Мануил Семенов. Магнит

находится между днем и ночью - Москва, тоже было уже почти его.
Точнее сказать, все это принадлежало им двоим, а они друг другу.
Но подобное не достается даром. Пять лет назад казалось, что
цена слишком велика. Если любовь заставляет тебя меняться, а ты
собою прежним дорожишь - кому такая любовь нужна? Кроме того -
действительно ли все это богатство по праву?
И что же? Теперь нет ни Алисы, ни прежней жизни, а есть
подвал, из которого все реже хочется выходить на свет. Точнее,
намечается прямая дорожка - из подвала на сцену и обратно. И нет
ничего промежуточного. Но ни из подвала, ни со сцены людей толком
не разглядеть. Его песни не настолько живы, чтобы заменить ему
Алису. Эта не самая оригинальная мысль пришла Шуйскому в голову не
в первый раз, но, пожалуй, впервые он не хотел ее прогонять.

Я маску не замечаю, настолько
привык, что совершенно спокойно могу
ходить в ней даже по улице.
из журнала(29)

Если жена Татьяна вряд ли могла помочь Оскару Александровичу
Бургу, то дочь его - другое дело. Звали ее - Екатерина, Екатерина
Бург, Екатеринбург. После возвращения одному уральскому городу
исторического названия одноклассники дочку прозвали "Свердловск",
что было не столько остроумно, сколько обидно. Но слава Богу, те
времена прошли, теперь Екатерина училась в медицинском институте,
где о Свердловске больше никто не упоминал, и она вновь
превратилась в "Екатеринбург". Дочь неуловимо напоминала Оскару
Александровичу прежнюю Таню, еще до замужества. Внешне вроде бы
Катя была похожа на отца, то есть красавицей ее мог назвать не
всякий. Но разве в этом дело? От прежней Тани был легкий характер,
хорошо скрываемое ребячество и звонкий голос, пробивающий любую
стену, любую броню.
Поэтому Оскар Александрович дочь свою обожал, но с тех пор как
Катя поступила в медицинский в Санкт-Петербурге, видел ее не
часто. Но когда дочь все-таки приезжала /иногда случалось, что на
выходные/, Оскар Александрович преображался и домой возвращался с
удвоенной скоростью, бегом, несмотря на неизбежную встречу с женой
и свистки разгневанных милиционеров.
На этот раз дочь приехала как никогда вовремя. Бург, заму
ченный последними событиями, наконец-то получил возможность излить
душу и был утешен. Катя как будущий медик провела с отцом бесплат
ный сеанс психотерапии, после чего удалилась, но вскоре вернулась
с билетами в цирк, полученными, правда, не совсем бесплатно.
- Папа, когда ты в последний раз был в цирке? - спросила
дочка. Оскар Александрович надолго задумался, но вспомнить так и
не смог.
- Вот и отлично, - поставила диагноз Катя. - Одевайся немед
ленно в самое лучшее и пойдем. Бург вздрогнул.

Цирк удивил Оскара Александровича. Клоуны, например, отбывали
номер. Они изображали корриду, но вместо быка на арену вышла
ленивая овца. Клоунам было где развернуться, но они предпочли
пустое кривляние и столетней давности репризы. Закончилось тем,
что на арене все уснули, включая овцу. Накрылись красной тряпкой и
захрапели. Оскар Александрович едва к ним не присоединился. Но тут
под куполом закружилось что-то невероятно легкое и белое. Ангел?
Может быть и так, только в обличье девушки-подростка. Зазвучала
такая музыка, от которой Оскару Александровичу сделалось спокойно,
и мысль о том, что летать под куполом, наверное, опасно - так ему
и не пришла. Он смотрел, запрокинув голову, на хрупкую фигурку
вверху, с каждым новым ее угловатым движением все больше приходя в
себя. Напоследок он подумал, что этот ангел мог бы учиться в
гуманитарной гимназии / не в техническом же лицее?/. Не исключено
что в 10"Б".
Ему, конечно, стало грустно. Но эта грусть на некоторое время
вытеснила ту растерянность и злобу, которой он был переполнен. На
час, на два, но вытеснила.

На следующий день Бург явился в гимназию за сорок минут до
начала занятий, разбудил ночного сторожа Леху, взял ключи от
спортзала и войдя туда - повесил на брусья пиджак. А сам, тяжело
дыша, полез по канату наверх, что означало - посещение цирка не
прошло для него бесследно. Правда, на легкого белого ангела он
мало походил. И не только потому, что рубашка у него была синяя, в
клетку, а не белая, как всегда.
И все же, главное, конечно, самоощущение. А оно у Оскара
Александровича было с утра особенное, и чем выше он забирался, тем
особенней.
Таким вот и застала своего классного руководителя Нина Печкина
из 10"Б". Будучи поклонницей фильма "Групповое самоубийство",
увидев Оскара Александровича/Нику/ на шестиметровой высоте - она
подумала о худшем. Боясь ускорить развязку, Нина все-таки рискнула
спросить:
- Что с вами, Оскар Александрович?
Бург привычно вздрогнул, но сразу же нашелся что ответить:
- Это я лампочку меняю. Перегорела, понимаешь.
- Понимаю, - сказала Нина, с удивлением глядя на потолок.
Никаких лампочек поблизости не было.
Тем временем Бург не без труда спустился вниз. Ноги его
дрожали, но на лице проступала улыбка. Если на свет посмотреть.
Убедившись в том, что ничего интересного больше не ожидается,
Нина Печкина пошла в раздевалку, а Оскар Александрович направился
к себе в лаборантскую. Серый пиджак его так и остался одиноко
висеть на брусьях.

У 10"Б" история с Юлей Гуляевой вызвала интерес. Даже нево
змутимый Егор Бахманов был в какой-то мере заинтригован. Правда,
его больше интересовала собака. Егор считал себя собачьим
знатоком, посещал соответствующие выставки и его сильно волновало
- что будет с той кавказской овчаркой, покусавшей Гуляеву. А вот
сестра-близнец Егора Дуся озабочена была совсем другим.
Действительно ли в городе активно действует секта каннибалов? Нина
Печкина, ссылаясь на сюжет "Группового самоубийства", была в этом
абсолютно уверена. А вот Дуся еще сомневалась. Ведь брат
утверждал, что кусал Гуляеву не человек, а собака. Об этом Дуся
Бахманова Нине и сказала. Но та отреагировала немедленно:
- Ну и что? Значит в эту секту и собак принимают.
Тогда Дуся решила обратиться к Ахмедову из 11"Б", но тут же
вспомнила, что порвала с ним вчера навсегда. Как не вовремя это
произошло. Нет чтобы протянуть еще день-другой. Ахмедов-то уж
точно объяснил бы ей что к чему. Но ничего не поделаешь. Теперь
приходилось рассчитывать только на свою сообразительность. И Дуся
бесстрашно пошла на мозговой штурм, с гневом отвергнув помощь
Стаса Комова.
Возрос в классе интерес и к личности Олега Мохова как
активного участника всей этой драмы. Похоже, одноклассники просто
устали видеть в нем только шутника. Роль же страстного и, главное,
неудачливого поклонника была нова. Лучшая мужская роль недели. Кто
получил женскую /апельсинами и мандаринами/ - и так понятно. Хотя
возможно, что возросшее внимание к Олегу было связано с возникшим
интересом женской части класса к его брату Льву. Что это за Лев,
вокруг которого кипят такие страсти? Дуся Бахманова, вовремя
вспомнив об окончательном разрыве с Ахмедовым, подумывала даже о
том, чтобы посмотреть издали на Льва Мохова. Всего лишь
посмотреть.
Но тут, беспардонно прервав все разговоры и размышления,
явилась завуч по учебной части Галина Ивановна с сообщением, что
физрук Юрий Павлович заболел французской болезнью и, поэтому
сейчас у 10 "Б" вместо физ.культуры будет урок французского.

Если вам кто-нибудь скажет, что не
смог выдержать потому что это свыше его
сил, - не верьте. Человеку дается ровно
столько, сколько он может снести.
из книги(30)

Шуйский пересматривал запись своего концерта в ДК имени
Мясникова два раза за вечер, пока его за этим постыдным занятием
не застал виртуоз Слава.
Увидев такое, Слава, в дальнейшем именуемый просто Виртуоз,
полез в письменный стол за градусником, но передумал и решил сразу
звонить в службу спасения. Действительно, человек пропадал на
глазах. Но Шуйский сказал, что "это бесполезно, у них все равно
нет сварочного аппарата".
Аргумент был убедительный, и Виртуозу пришлось смириться.
Шуйский понимал, что ведет себя глупо, но вместо того чтобы
спрятать кассету подальше или того лучше - записать на нее матч
"Рома" : "Лацио", он, в припадке откровенности, проговорился об
Алисе. Так только, в двух словах, даже имени ее не называя.
Но Виртуозу и этого было довольно. С некоторых пор он почему-
то взял Шуйского под покровительство, например, выталкивал того на
сцену или сочинил хвалебную статью в "Первую молодость"... Как он
мог пройти мимо пепельной блондинки? Тем более что он ее, кажется,
знал...
- Ты серьезно? - не поверил Шуйский.
- Дай-ка еще посмотреть... Ну конечно. Это же Алиса Сереброва.
Неужели Шуйский все эти пять лет ждал, что кто-нибудь придет к
нему и скажет, показывая все равно на кого: "Ну конечно, это же
Алиса..."
Первая мысль была такая: "И что теперь? Что принято в подобных
случаях делать? Кричать от радости? Сдержанно молчать и цедить
сквозь зубы что-то вроде "я всегда знал"...
То что первая мысль была именно такая - почти ужаснуло его. А
в правду ли он любит Алису? Мало ли что в подобных случаях
принято. Ему что - требуются образцы поведения? А не провести ли
интерактивное шоу? Как скажет большинство - так и будет.
Но был ведь еще Виртуоз - выразитель общественного мнения,
немного охрипший голос народа, знающий не только семь нот, но и
Алису в придачу.
Тут вдруг Шуйский опять преобразился. А что если это все-таки
не она? Фамилия-то другая. Тем более что в этом городе Алиса
никогда не бывала. Это не Москва и не Амстердам. И тем более не
поселок на Белом озере.
- Ты знаешь, по-моему это даже не совпадение, - сказал Шуйский
и испытал неожиданную легкость.
- Ну, это легко проверить.

Выяснилось, что Алиса Сереброва - известная в городе
тележурналистка. Пожалуй, лишь Шуйский ее не знал, потому что
местное телевидение не выносил с детства. Оно напоминало ему
местное радио. Такое же допотопное и неповоротливое, с заразным
клеймом провинциализма. Если долго слушать или смотреть - можно
потерять вкус.
- Нет, это не она, - узнав про телевидение, совсем уж свободно
вздохнул Шуйский.
- И все-таки ты должен ее увидеть, - не отставал Виртуоз.
- Зачем?
- Ну как же... Что-то ее на твой концерт занесло... Послушай,
- встрепенулся Виртуоз. - Если тебе все равно, то мне - нет. Вдруг
- нас покажут по телевизору. Ты понимаешь, как это мне поможет? Я
же буфеты делать не умею...
Такие слова не убедили Шуйского. Но тут он подумал, что пока с
этой "ненастоящей Алисой" не поговорит - будет, сам того не желая,
считать ее настоящей. И потому он согласился.
Виртуоз, для которого в последнее время открывались все двери,
договорился, что историческая встреча произойдет завтра. Сразу
после вечернего эфира, в половину девятого возле телецентра.
- Я буду неподалеку, - успокаивал он Шуйского. - Если что -
кричи...
Шуйский впервые за несколько дней улыбнулся и обещал следовать
инструкции.

Вечер был необыкновенно теплым, будто на календаре середина
сентября, а не ноября. Впрочем, Шуйский в календарь давно не
заглядывал и это тепло его не удивляло. Тем более что тело охва
тила нервная дрожь, которую он ничем не мог подавить. Задерживал
дыхание. Жевал резинку. Бесполезно.
Неожиданно в дверях появилась Алиса и, увидев Шуйского,
произнесла:
- Здравствуй. Мне сказали, что ты хотел меня видеть.
Нечего говорить, что это была настоящая Алиса. Сильно
изменившаяся, но все же она. Притом, что Шуйский, идя навстречу,
допускал это, потрясение было сильным. Он был готов признаться,
что ненастоящим является он. Его устраивала абсурдность признания.
В такой ситуации его устраивало все что угодно.
- Может быть зайдем куда-нибудь? - наконец предложил Шуйский,
еле шевеля губами.
- Если только ненадолго... У меня машина. Садись.
Они сели в серую "девятку" и, обрызгав Виртуоза, выползшего .
из-за кустов, поехали в ближайшее кафе "Бристоль", расположенное в
метрах двухстах от телецентра.
Не подымая глаз, а значит - не наслаждаясь Алисой, Шуйский
лишь уставился в чашку с остывающим кофе, при этом узнавая ужасные
вещи. Оказывается, Алиса готова была пять лет назад остаться в
России. Если бы он нашел тогда нужные слова, хотя бы прямо в
аэропорту... Почему от слов зависит так много? Они же почти ничего
не стоят... Возможно как раз поэтому. Если человек не готов
расстаться с тем, что ничего не стоит - значит от него лишний раз
вообще ничего не дождешься. Ни цветов, ни денег, ни ласки.
В общем, Алиса улетела и проработала в Голландии около года.
Переписка их прервалась, но, возвратившись в Москву, она еще о нем
помнила. Но он не объявился. И она вышла замуж, превратившись из
Медниковой в Сереброву. Муж имел отношение к телевидению и устроил
ее работать поближе к себе.
Далее в рассказе Алисы следовало темное место. То ли она мужа
бросила, то ли он ее. Но разрыв состоялся, а тут как раз
подвернулась длительная командировка, причем не в Амстердам, а в
город, где жил Шуйский. /Шуйский, услышав, похолодел. . Значит,
она сюда приехала из-за него/. У местного губернатора рейтинг
тогда был 2% и он выписал из Москвы команду журналистов./ В
результате губернатор в выборах победил, а Алиса на
третьестепенные роли в Москву возвращаться не захотела. К тому
времени она Шуйского видела в городе несколько раз и не могла себе
представить, будто он не знает, что она здесь. Фигура она теперь
заметная, почти ежедневно мелькает по телевизору. Тогда-то Алиса
окончательно решила, что Шуйского для нее больше не существует.
- Однако, на мой концерт ты все-таки пришла, - подал голос
Шуйский, наконец-то оторвав свой взгляд от уже ледяного кофе.
- Я пришла смотреть не на тебя, - резко оборвала его Алиса.
- А на кого?
- На моего нынешнего мужа Эдуарда Синюхина.
- Что?! Синюхина?! - Более дикой новости Шуйский не слышал за
всю свою жизнь.
- Да. Что ты так удивляешься? Ведь ты его совсем не знаешь.
- Он уверен, что не скроют тучи солнца?.. Нет, не скроют...
- Замолчи. Эдик стал моим мужем не потому, что хорошо читает
со сцены.
- Тем более что читает он... не слишком хорошо.
- Я сейчас уйду... Он просто очень надежный человек. Таких
сейчас почти не осталось. Мне с ним спокойно. Можно сказать, я
счастлива.
- Как мы когда-то?
- Нет, совсем по-другому. Не знаю, как сказать... У нас был
романтизм, а тут - реализм. Критический реализм... Я в нем
уверена. Кроме того, Эдик работает на телевидении - читает
утренние новости. Так что не считай его неудачником. Неудачник
не мог бы...
- Читать утренние новости?
- Не мог бы стать моим мужем.
Шуйский по-прежнему не пришел в себя от сногсшибательного
сообщения. От этого он стал излишне ироничен и хотел было спросить
Алису - она принципиально выходит замуж только за телевизионщиков?
Но не успел этого сделать, как Алиса поднялась из-за стола и
твердо сказала:
- Все. Мне пора. - И, видя порыв Шуйского: - За себя я заплачу
сама. До дома подвезти не могу, - знала где он живет!? - Мне в
другую сторону. Прощай.
И, схватив с вешалки пальто, она вышла. "Эдик..." Шуйский в
отчаянии перевернул все еще полную чашку кофе на блюдце, вокруг
которого быстро образовалось коричневое пятно. Подбежавшая
официантка долго думать не стала и замахнулась на хулигана красной
папкой, из которой вылетело меню, покружилось немного и улеглось в
кофейную лужицу...

Будучи одной из форм проявления
возвышенного, ГЕРОИЧЕСКОЕ тесно связано
с трагическим,
из книги(31)

Колхаун первое время не мог ничего понять. Исполнил все как
требовалось, но вместо похвалы - удостоился сомнительного
удовольствия. Хозяйка куда-то исчезла, а на него коварно накинули
сетку и как он не сопротивлялся - нацепили намордник и впихнули во
что-то металлическое, где пахло так - как обычно пахнет в лифте.
Он даже вначале подумал, что это действительно лифт. Но вместо
того чтобы взлететь, он опустился - на грязный вонючий пол. А
потом почувствовал, что едет, но не вверх, а вперед или назад. И
тем не менее Колхаун все сделал правильно, лишнего себе не
позволил. Или люди теперь так благодарят? О том, что его хозяйка
могла быть не совсем права, он подумать не мог. Хозяйки не умеют
быть неправыми. Весь его жизненный опыт доказывал это.
Потом, когда его куда-то привезли, появился отвратительный
тип, от которого несло кошатиной, спиртом и колбасой. Вначале тип
лишь приоткрыл дверцу и поглядел на притворившегося смирным
Колхауна. Увидев намордник и совсем осмелев, тип схватился за
ошейник. Как будто бы не за что больше вокруг было подержаться. Но
этого ему показалось мало и он куда-то поволок Колхауна. Но
Колхауну эта бесцеремонность не слишком понравилась, что и было
тотчас подтверждено рычанием. В ответ раздались ругательства.
Колхаун уже давно заметил, что люди могут ругаться куда
изощреннее, чем собаки. Да что там собаки, даже кошки в этом
уступают людям. Это было для Колхауна неприятно, но так как его
хозяйка никогда не ругалась, он ее считал не совсем человеком, тем
самым проявляя к ней невиданное уважение.
Вслед за ругательствами последовали пинки, которые Колхаун
снести уж никак не мог и не долго думая, стал вертеться на месте и
вскоре освободился от дурного общества пахнущего всякой там
кошатиной невоспитанного типа. Кругом слышались крики других
людей, но на них Колхаун внимания обращать не стал, а все сделал
так, как его долгие месяцы в парке учила хозяйка - взял один
барьер, другой... Сзади по-прежнему ругались по-человечьи, что
только заставило Колхауна бежать быстрее - подальше от этих запа
хов и шумов.

Через день, проплутав по городу, Колхаун подбежал к своему
дому и улегся на том самом месте, где всегда ставил машину отец
хозяйки. Улегся и стал ждать, пока не дождался.
Колхаун мог, конечно, погибнуть под колесами, незамеченный
озабоченным отцом Оли Баритончик. Но предпочел этого не делать,
своевременно отскочил, и когда отец хозяйки вышел из машины -
доверчиво уткнулся тому в колено носом. Если бы не намордник, он
бы сделал это с еще большим воодушевлением.

В этот же день в семье Баритончик был праздник. Отец Оли,
кажется, нашел нужный подход к нужным людям, которые обещали
поработать со следствием. Стоило это недешево, но торговаться едва
ли имело смысл. После публикации в газете ставки удвоились, что
естественно. Не исключено, что статья вышла заведомо скандальной
не случайно. Публикуя измышления, "Первая молодость" как бы
предлагала - "мы можем написать так, но можем и иначе.
Ответственности за публикации редакция все равно нести не
собирается, поэтому мы готовы на немедленное опровержение по
двойному тарифу".
Отец Оли так и понял, и судиться не стал, оплатив статью под
названием "Не оскорблена и не покусана", в которой, для
надежности, опровергался сам факт проишествия возле кафе "Скиф".
Автор статьи был, разумеется, тот же, что написал предыдущую
"Оскорблена и покусана" и опровергая первую публикацию, как будто
бы, перестарался. В опровержении ставилось под сомнение само
существование кафе "Скиф", что могло вызвать еще одно опроверже
ние, теперь уже со стороны владельцев кафе. Хотя газета, - если до
этого дойдет, - только выигрывала. Опровержение опровержения
оценивалось по четырехкратному тарифу. Зато никаких затрат на
судебные издержки, не говоря уж об экономии времени и сбережении
нервов.
Таким образом, стало ясно, что Оля Баритончик выйдет на
свободу завтра-послезавтра и общественное мнение будет должным
образом подготовлено. Поэтому повод для праздника имелся
существенный, и старый добрый Колхаун подоспел вовремя. По такому
случаю отложили даже его усыпление. Пускай порадуется напоследок.

Он, однако, ясно подчеркивает, что
это лишь идеи, еще не окончательно
сформулированные, но которые, возможно,
могут быть реализованы в будущем.
Главное - это вопрос о сотрудничестве.
из книги(32)

Отца братьев Моховых Александра Кирилловича с позором
исключили из тяжелоатлетического клуба "Лира". За неуплату. Он не
осилил и вступительного взноса. Случилось это весьма кстати,
потому что супруга Александра Николаевна уже ходила в ЗАГС,
выясняла правила возвращения себе прежнего имени. Таким образом,
пока Александр Кириллович искал новый повод проводить вечера за
пределами дома, он вынужден был вовремя возвращаться с работы. А
чтобы не сидеть на кухне дураком, уставившимся в окно, Александр
Кириллович, - хотел он того или нет, - должен был проявлять к жене
дежурное внимание. И о детях не забывать. В начале он озадачил
Олега странной просьбой - взглянуть на дневник успеваемости. Сын с
удивлением посмотрел на отца. Дневники в десятом классе уже не
велись.
Затем Александр Кириллович попросил Льва показать зачетку...
То есть, начал с пустяков, но через день разошелся и, поговорив
прежде с женой, решился провести семейный совет, правда сам на
него не явился. Слишком велика была боязнь неудачи. А вдруг при
мирение не состоится? Лучше уж неопределенность...
Семейный совет все-таки собрался на следующий день. К этому
времени стало известно, что Оля Баритончик на свободе, а Юля
Гуляева выписывается из больницы. Эти новости немного успокоили
братьев и с ними стало можно разговаривать.
Александра Николаевна, покопавшись в виниловых залежах,
отыскала пластинку с какой-то умиротворяющей музыкой своей
молодости. Ей почему-то казалось, что такая музыка нравится всем.
Александр Кириллович, усадив все семейство за стол, сам
остался на ногах и разразился речью. Он думал, что чем больше он
скажет проникновенных слов / всю ночь готовился, тезисы речи
лежали в правом рукаве пиджака/, тем безоблачнее будет у всех
дальнейшая жизнь. И действительно, вроде бы к тому шло...
Лев и Олег рук пожимать друг другу, конечно, не стали, но хотя
бы перекинулись двумя-тремя фразами, в которых не чувствовалось
скрытой неприязни. Можно сказать , примирение состоялось.
Настроение Александра Кирилловича поднялось до невиданных
высот, тем более что были сэкономлены деньги в клубе "Лира". Кто
бы знал, как он ненавидел тяжелую атлетику с ее тренажерными
залами, потом, болью в мышцах и прочими прелестями. От металли
ческого грохота в ушах он еще до сих пор не опомнился, хотя ходил
в клуб всего несколько дней... Оказывается, мог вообще не ходить.
Лучше бы приложил усилия и записал туда сыновей. Или хотя бы
младшего. Чтобы был при деле. Когда невыносимо болят мышцы и пот
заливает глаза - меньше желания отколоть какую-нибудь дурость. И в
Москву тяжелоатлеты ездят исключительно организованно, командой.
Между прочим, почти то же самое пришло в голову и Льву. Но при
нынешних обстоятельствах он говорить об этом не осмеливался.
Прежде надо выдержать некоторое время, непременно публично
покаятся и быть может тогда...
Особых угрызений совести из-за брата Лев не испытывал. Другое
дело Юля и Оля. Перед ними он был страшно виноват и растрачивать
свое раскаяние по мелочам не собирался. Все оно предназначалось
исключительно Юле Гуляевой и Оле Баритончик.
Юле он для начала направил послание. Сочинял его шесть
академических часов, закончив только на лекции по истории отече
ства. Слова подбирались трудно. Из-под гелевого пера привычно
вылетали шутки, которые он тут же перечеркивал. Кэвээновский опыт
здесь был явно неуместен.
Наконец, он дошел до точки, послание свое приколов к букету
цветов. Их чудесное название он забыл сразу при выходе из
магазина.
К Юле его не пустили, а когда он полез в окно третьего этажа,
то едва не сорвался вниз. Удержавшись в последний момент, букет он
все-таки выронил. Цветы и письмо упали на крышу "скорой помощи",
которая немедленно умчалась. Пришлось слезать и, выблазнив у
дежурной сестры чистый листок, писать письмо заново. Получилось
более искренно...
Что касается Оли, то здесь помимо чувства вины возникло еще
одно чувство, название которого определить удалось не сразу.
Прежде вспомнилась бурная сцена в квартире у Стаса Комова.
Йеменский ковер. Сомалийская маска в олиных руках. Не случайно все
это. Выходит, есть в Оле что-то воинственное, говоря громко. Она
умеет бороться за свое счастье... Было непривычно думать, что он,
Лев Мохов, составляет чье-то счастье, за которое еще и борются.
Ему сделалось неудобно. Но он не спешил от этого неудобства избав
ляться. Впервые за время знакомства он думал об Оле в тот момент,
когда ее рядом не было. Мысли были разные, но большей частью
касались будущего, что опять-таки было необычно. Ни о каком
будущем, связанным с Олей, совсем недавно он и помыслить не мог.
Когда Лев узнал, что Олю освободили, то немедленно позвонил ей
домой, нарвавшись, правда, на недовольный возглас ее отца. И так
несколько раз. И только наутро ему заплетающимся голосом ответили,
что Оля здесь больше не живет. Этого еще не хватало. Лишь позднее
выяснилось, что произошло. Вернувшись, Оля узнала, что ее Колхауна
больше нет на свете. Родители проявили инициативу и все-таки
усыпили верного пса. Ничего более ужасного она и представить себя
не могла. Причем ужасно было все, от начала до конца.
Предательство Льва, предательство родителей, да и свое собственное
тоже. Если бы не она, Колхаун не гнил бы сейчас в земле, а
резвился в парке у реки. Он единственный был ни в чем не виноват.