Марриет Фредерик. Персиваль Кин

   - Что! - заревел тигр. - Я трус!
   И вне себя от ярости он направил на меня пистолет и спустил курок. Пистолет осекся; Винцент смешался, - бросил его на палубу, сложил руки и отвернулся.
   Наступило мертвое молчание. Негры смотрели то на меня, то на капитана, ожидая, чем это кончится. Голландец также был в изумлении и как будто забыл об ожидавшей его судьбе. Маленькая девочка прижалась к нему и устремила на меня свои большие, темно-голубые глаза.
   Я воспользовался этою минутою. Выступив вперед и встав возле старика и дочери, я первый прервал молчание.
   - Винцент, - сказал я, - ты обещал мне, что никогда не обидишь меня, и нарушил свое обещание. Потом ты обещал мне, что при первом случае позволишь тебя оставить, и лучше настоящего случая ожидать нельзя. Негры, которых ты отослал назад на шкуну, не умеют управлять ею, и я хочу знать, исполнишь ли ты свое второе обещание или нарушишь его, как и первое! Я требую свободы.
   - Твоя вина, если я теперь нарушил свое обещание, - отвечал Винцент. - Я хотел сдержать его и в доказательство сдержу второе. Ты можешь ехать.
   - Благодарю; но я желал бы оставить тебя с чувством благодарности, а не с отвращением и ужасом. Винцент, прошу у тебя последней милости - пощади их.
   - Если ты принимаешь такое участие в этом ребенке и старике, - язвительно отвечал Винцент, - то я могу сделать тебе предложение. Ты свободен. Но если ты хочешь, чтобы я пощадил их, то откажись от свободы и останься здесь. Ну выбирай; но клянусь моим цветом, что в ту минуту, как ты от нас уедешь, они полетят в воду.
   - Мой выбор сделан, - отвечал я, зная, что поклявшись своим цветом, он сдержит слово. - Отпусти их, а я остаюсь здесь.
   - Пусть будет по-твоему, - сказал Винцент и потом прибавил, обращаясь к старшему после себя.
   - Отправь их с неграми, и когда воротится шлюпка назад - подними ее; мы пойдем в нашу бухту. Сказав эти слова, он спустился в свою каюту.
   - Вы спасены, - сказал я, подойдя к старику. - Не теряйте времени, ступайте на шлюпку и скорее уезжайте отсюда. Прощай, дитя, - сказал я девочке, взяв ее за руку.
   - Благодарю вас, - отвечал старик чистым английским языком, - хотя не нахожу довольно слов для выражения своей благодарности; я так удивлен тем, что видел. Но помните Вандервельта из Курасауна, и если мы когда-нибудь встретимся, вы увидите, что я умею быть благодарным.
   - Ни слова более, ступайте на шлюпку скорее, - сказал я, пожимая ему руку.
   Негры передали их на шлюпку.
   Я оставался наверху до тех пор, пока их не перевезли на их шкуну; шлюпка возвратилась назад, шхуна вступила под паруса, и тогда я спустился в каюту. Винцент лежал на софе, закрыв лицо обеими руками и как будто не замечая меня; я подошел к нему и сказал:
   - Мне очень жаль, что я рассердил тебя, Винцент; ты должен извинить меня, потому что я считал такой поступок тебя недостойным и не хотел иметь о тебе дурного мнения.
   - Ты хочешь сказать, что ты теперь не имеешь обо мне дурного мнения?
   - Конечно, нет; ты исполнил мою просьбу, и мне остается только благодарить тебя.
   - Ты заставил меня сделать то, чего я никогда прежде не делал, - отвечал он вставая.
   - Знаю: заставил тебя пощадить белых.
   - Я не об этом говорил; ты рассердил меня до такой степени, что я нарушил свою клятву.
   - Это скорее моя вина, чем твоя. Я не имел права так говорить, но я был вне себя. Мне кажется, что если бы пистолет был в моих руках, то я также бы в тебя выстрелил. Итак, мы квиты.
   - Я досадую на себя тем более, что никак не думал, чтобы после этого ты остался со мною. Или ты принимал большое участие в этих людях, или чувствовал ко мне доверенность, которой я оказался недостойным.
   - Правда, ты забылся; но эта доверенность охранит меня на будущее время, и я буду считать себя в совершенной безопасности до тех пор, пока ты не возвратишь мне свободу.
   - Итак, ты по-прежнему хочешь оставить нас?
   - У меня есть друзья и родные, меня призывает служба. Что могу я приобрести, оставаясь здесь, кроме твоей дружбы? Ты знаешь, что я никогда не захочу быть пиратом и желаю, чтобы даже ты отказался от своего ремесла.
   - А кому же быть пиратами, если не черным? - спросил Винцент. - Разве над ними не тяготеет проклятие Каина? Разве они не отверженники? Не должны ли руки их быть подняты на все, кроме своего племени? Араб не тот ли же пират пустыни и песчаного моря? Черный цвет есть цвет пиратов. Даже белые пираты чувствуют это и поднимают черный флаг.
   - Во всяком случае, это ремесло редко имеет хороший конец.
   - Что нам до этого? Умереть можно только один раз, и не все ли равно, когда? Уверяю тебя, что я не нахожу жизнь столь прекрасною, чтобы дорожить ею. Есть одно только чувство, которое никогда не иссякнет, не надоест - это месть.
   - Неужели любовь и дружба не прекрасные чувства?
   - Я столько же знаю любовь, как и ты. Говорят, что дружба постояннее и в доказательство того, как она постоянна, я навел на тебя пистолет, и если бы он не осекся, я убил бы единственное существо, к которому когда-либо питал дружбу на свете.
   - У тебя дурная привычка - иметь при себе заряженные пистолеты. Я уверен, что ты бы сожалел, если бы убил меня.
   - Като, в моих руках была жизнь многих людей, и многих будет еще до моей смерти. Я никогда не раскаивался ни в одном поступке, ни в одном убийстве, и никогда не раскаюсь. Но говорю тебе откровенно, я был бы самым несчастным человеком, если бы убил тебя.
   Здесь кончился наш разговор, который я привел нарочно, чтобы показать странный характер этого необыкновенного человека, с которым я так сблизился.
   К утру мы снова были на якоре в бухте и по-прежнему раскинули палатки. Мы пробыли здесь около двух недель, и в это время я более и более сближался с капитаном. Он всеми силами старался возобновить во мне прежнюю к нему доверенность и успел в том. Однако такой образ жизни утомлял меня. Мне все снились убийства, кровь, и не один раз я думал убежать, но мое обещание останавливало меня.
   Однажды часовой подал сигнал, что видит судно. Винцент тотчас взошел на скалу, и я последовал за ним. То была длинная красивая шкуна. Винцент несколько времени рассматривал ее, потом передал мне трубу и спросил, что я думаю об этом судне? Я отвечал, что это военная шкуна.
   - Да, - сказал он, - я хорошо ее знаю; это "Стрела"; она ищет меня. Вот уже в третий раз ее посылают за мною. Раз как-то мы поменялись несколькими залпами; но на горизонте показалось еще военное судно, и я принужден был ее оставить. Теперь она не скажет, что я бегу от нее, и завтра я дам ей случай взять нас, если может, но если я возьму ее, то ты можешь угадать последствия.
   Мы долго следили за движениями шкуны. Винцент сошел вниз, готовясь сняться с якоря, и оставил мне трубу. Я снова стал рассматривать шкуну и заметил, что она делает кому-то сигналы.
   "Итак, она не одна, - подумал я, - и Винценту не так легко будет взять ее, как он думает". Но я напрасно искал другого судна, я не мог его видеть и заключил, что оно должно быть где-нибудь за берегом.
   Сигналы повторялись до сумерек; тогда я сошел со скалы и увидел, что пираты деятельно работали, готовясь сняться с якоря. Я не сказал Винценту ни слова о сигналах. Мне казалось, что я скоро буду на свободе.
   К десяти часам все было готово. Винцент сказал пиратам, что видна английская военная шкуна, и что он намерен с нею сражаться; они были довольны и готовы ему повиноваться.
   Едва "Стелла" вышла из бухты, как все уже готово было к сражению. Пройдя пять миль, мы легли вдоль берега и взяли курс к Гаване.
   Тогда Винцент сошел вниз. В последнее время я спал на софе, но в эту ночь не раздевался, ожидая, что мы будем сражаться с рассветом.
   ГЛАВА XXIV
   "Стрела" узнала, что бухта пиратов находится на восточной оконечности острова и крейсировала около этого берега, но не могла найти ее.
   Винцент бросился на другую софу, и я, не желая заводить с ним разговора, притворился спящим; я слишком занят был своими собственными мыслями и чувствовал, что в такую минуту у нас не может быть ничего общего. Он скоро заснул и бредил во сне. Он как будто сражался, отдавал приказания, несколько слов кричал громко; потом казалось, что он взял английскую шкуну и хотел по обыкновению казнить пленных. Я вздохнул, услышав неясные угрозы и дикий смех, срывавшийся с его уст. Я встал и взглянул на спящего; руки его были беспрестанно в движении, и кулаки сжаты. О, Боже, какую ужасную повесть дикой мести предвещала эта усмешка! Я преклонил колена и стал молиться, чтобы не сбылись его намерения. Вставая, а услышал шум на палубе, и один из негров взошел в каюту.
   - Далеко ли шкуна? - вскричал Винцент вскакивая.
   - В четырех милях.
   - По местам; я сейчас буду наверх.
   Винцент взял саблю и, осмотрев пистолеты, заткнул их за пояс. Я по-прежнему притворялся спящим. Выходя из каюты, он обернулся ко мне и сказал: "Он спит, бедняжка, зачем мне будить его? Скоро его разбудят пушки". Сказав это, он вышел.
   Я не знал, что делать. Наверху я считал себя не совсем безопасным, и что стал бы я там делать? Зачем мне стоять под выстрелами моих друзей или предоставлять жизнь на волю негров? И я решился остаться в каюте.
   Негры вошли в каюту, под которою была крюйт-камера. Люки закрыли, и я остался в темноте. Я мог слышать только приказания капитана и из них старался понять, что присходит наверху.
   Нас стали окликать с другого судна, и ответом "Стеллы" был залп. В этом нельзя было ошибиться. "Стелла" поворотила на другой галс и дала залп с другого борта, не дождавшись ответа неприятеля. Наконец, он ответил, и когда ядра просвистели мимо или ударились в борт, мною овладело какое-то странное чувство. Я никогда еще не был в сражении, и, признаюсь, это было чувство страха, но оно так смешано было с любопытством, что я сам не мог различить своих чувств. Мне хотелось выбежать наверх, но мысль, что я не буду в безопасности между пиратами, удержала меня, и я остался.
   Залпы быстро следовали один за другим, и раненые, которых беспрестанно носили вниз, сказали мне, что сражение сделалось жарким. Изредка слышалась команда Винцента, беспрестанно делали какой-нибудь новый маневр, а пушки продолжали действовать без остановки. Наконец, сквозь люк показался свет, и я вышел из каюты; палуба завалена была ранеными и умирающими, просившими воды. Я обрадовался, что могу что-нибудь делать, и стал разносить им воду. Около тридцати человек лежали без помощи, потому что на "Стелле" не было медика.
   Принесли еще несколько раненых, и один из прежних стал разговаривать с людьми, носившими раненых. Из разговора их я узнал, что с рассветом показался английский фрегат, который шел к ним и был уже в пяти милях под ветром; что теперь пираты ведут отступной бой со шкуною, находящеюся у них на ветре, и стараются уйти. Это объяснило мне сигналы, деланные накануне английскою шкуною. Беспокойство мое усилилось при этом известии. "Стелла" старалась убежать и несла такие паруса, что я стал бояться, чтобы она не успела уйти.
   Сражение между двумя шкунами продолжалось, но выстрелы уже не разбивали "Стеллу", и раненых перестали носить вниз; можно было догадаться, что оба судна старались сбить друг у друга мачты, одно - чтобы убежать, другое - чтобы воспрепятствовать его бегству. Я готов был отдать свою левую руку, чтобы только выйти наверх. Я подождал еще с полчаса, но тогда любопытство пересилило страх, и я выглянул из фор-люка. Люди работали у пушек с наветренной стороны, подветренная была чиста и, выскочив на палубу, я забрался на мачту, откуда мог видеть все на ветре и под ветром. Под ветром я заметил фрегат милях в четырех от нас под всеми парусами; я тотчас узнал в нем "Каллиопу", мой фрегат, и сердце мое сильно забилось при мысли, что я, быть может, снова буду служить на нем.
   На ветре сквозь дым в одной миле виднелась шкуна "Стрела", лежавшая одним галсом со "Стеллою". Каждые десять секунд дым, вылетая из ее пушек, расстилался по воде, и ядра свистели около нашего рангоута. Она немного потерпела от наших выстрелов; паруса ее были исстреляны, но рангоут не поврежден. Тогда я осмотрел мачты и такелаж "Стеллы"; повреждения ее были почти те же, что и у "Стрелы"; паруса исстреляны, но рангоут цел.
   Море было гладкое, хотя ветер свежел, и обе шкуны шли по шести или семи миль в час; но "Стелла" имела лучший ход и перегоняла своего противника. Я понял, что все зависит от верного выстрела, и довольный тем, что видел, сошел вниз.
   Более получаса продолжался безуспешно огонь с обеих сторон, но в это время раздался радостный крик негров, и я услышал, как они кричали, что у "Стрелы" сбита форстеньга. Голос Винцента ободрял пиратов, между тем как сердце замирало во мне с отчаяния.
   Выстрелы стали реже, потому что "Стелла" проходила перед носом у английской шкуны, и негры громко смеялись наверху. Через несколько минут огонь совсем прекратился, и я уже думал, что "Стелла" оставила своих преследователей далеко за собою, как вдруг целый залп грянул на нас, и наверху послышались треск и смятение.
   Я побежал туда взглянуть, что случилось. Оказалось, что в то время, когда "Стелла" хотела пройти перед носом у "Стрелы", последняя также привела к ветру и сделала последнее усилие, дав залп всем бортом. Два ядра ударили в грот-мачту, и она упала. Я понял, что судьба "Стеллы" решена - ничто не могло спасти ее; она могла еще сражаться со шкуною, но ей уже невозможно было уйти от фрегата.
   Я убежал вниз, в каюту; я боялся, чтобы негры не заметили радости на моем лице. Я услышал грозный голос капитана и его проклятия и благодарил Бога, что был не возле него. Обломок мачты бросили в воду; я слышал, как Винцент ободрял негров, убеждая их, что лучше умереть на пушках, чем висеть, как собакам, на реях. Некоторые из них спустились вниз и стали пить вино.
   Английская шкуна догнала нас, и бой начался на пистолетном выстреле. Никогда не забуду, что происходило в продолжение каких-нибудь трех четвертей часа. Негры, большею частью пьяные, сражались с неимоверною яростью; их крики, вопли и ужасные проклятия смешивались с громом пушек и треском рангоута, криками раненых и громким голосом Винцента. Страшно было и внизу: густой дым окружал все, раненых бросали в люки, и негры беспрестанно бегали за вином и опять выбегали наверх к пушкам.
   Вдруг выстрелы полетели к нам с подветра, и мы очутились между двух огней. Фрегат догнал нас и лег борт о борт. Но "Стелла" продолжала отстреливаться обоими бортами, хотя выстрелы ее становились постепенно реже и реже, между тем как фрегат открыл по ней сильнейший огонь.
   Мною овладело такое беспокойство, что я не мог долее оставаться на месте; я побежал по нижней палубе через убитых и раненых и взглянул из люка. Боже! Какая ужасная сцена представилась моим глазам! Многие пушки были сбиты, палуба завалена обломками, опьяневшие или убитые негры, валялись по всем направлениям, разорванные в куски. Такой кровавой сцены я никогда более не видел. Из целого экипажа осталось не более двадцати человек, и эти валялись по палубе, истомленные работою или бесчувственные от вина.
   Сражение кончилось; ни одного человека не осталось у пушек; два или три негра были убиты на моих глазах выстрелами с фрегата. Где Винцент? Я не смел отыскивать его и даже боялся с ним встретиться. Я опять спустился вниз и пошел в каюту; пороху более не требовали, и там не было ни души. Вдруг кто-то стал спускаться в люк; по походке я узнал капитана. Было так темно, и каюта была так полна дыму, что он не мог меня заметить, хотя я видел его. Он был ранен; войдя в каюту, он схватился за пистолеты и пошел к крюйт-камере. Я понял его намерение: он хотел взорвать себя на воздух.
   Нельзя было терять времени. Я проскользнул мимо него, выбежал наверх и бросился в море. Я еще не успел вынырнуть, когда услышал и почувствовал взрыв; он был так силен, что я едва не лишился чувств. Я чуть помню, как мне удалось схватиться за какой-то обломок и вынырнуть с ним вместе между остатками разбойничьего судна.
   Через несколько минут я пришел в себя и, осматриваясь кругом, заметил в ста саженях шкуну "Стрелу", совершенно разбитую, и невдалеке от нее мой фрегат, чистый и блестящий, как будто он сейчас вышел из гавани. "Каллиопа" делала какой-то сигнал шкуне, и шкуна отвечала. Но я напрасно ожидал, что она спустит щлюпку. Дело в том, что "Каллиопа" сигналом приказывала ей спустить шлюпку, но шкуна отвечала, что все ее шлюпки разбиты и не могут держаться на воде. Тогда я заметил, что фрегат спустил катер свой на воду, и считал себя спасенным, когда увидел, что катер идет ко мне.
   Через несколько минут катер подошел к массе плавающих обломков, и матросы, перестав грести, начали осматривать их; заметив меня, они стали держать ко мне, подняли меня и положили в шлюпку. Я встал на ноги и хотел идти на корму, но мичман, бывший на шлюпке, сказал гребцам:
   - Возьмите этого проклятого пирата на бак - не пускайте его сюда!
   - Ого, мистер Ласселес, - подумал я, - так вы не узнаете меня.
   Я совсем позабыл, что я черен, но один из гребцов, схватив меня за ворот, передал на бак и сказал:
   - Возьмите негра; он еще молод для виселицы.
   Я не счел за нужное открыться. Страсть к проказам опять родилась во мне. Видя, что только я один остался в живых, они стали грести к фрегату, а мичман пошел донести обо мне. Меня передали на фрегат, и я молча стоял на шкафуте, между тем как капитан и старший лейтенант говорили с мистером Ласселесом. В это время Томушка Дотт подошел ко мне и, приложив палец к левому уху, щелкнул языком, как будто говоря: тебя повесят, приятель.
   Я не мог удержаться, чтобы не сделать ему первый масонский знак, которым я учил Грина; тогда мистер Дотт изъявил сильное негодование и назвал меня дерзким мошенником. Матросы, стоявшие около нас, смеялись, но никто не узнавал меня, потому что не только лицо мое было черно, но я покрыт был с ног до головы смесью соленой воды с порохом, которая еще более препятствовала им различить мои черты.
   - Привести сюда негра! - сказал старший лейтенант.
   Я тотчас подошел и, приблизясь к капитану Дельмару и старшему лейтенанту, за которыми стояли все офицеры, любопытствуя знать, что я буду рассказывать.
   Я приложил руку к голове за неимением шляпы и сказал: честь имею явиться, как обыкновенно говорят офицеры, приезжая на корабль.
   - Боже! Этот голос!.. Кто ты? - вскричал капитан Дельмар, отступая назад.
   - Мистер Кин, - отвечал я, опять прикладывая руку к голове.
   Боб Кросс, стоявший со многими матросами недалеко от меня, позабыв дисциплину, подбежал ко мне и схватил меня за обе руки, смотря мне в лицо.
   - Это он, капитан, это он! Ура, ура! - и все матросы кричали ура вместе с ним.
   - Боже мой, так вы не взлетели на воздух? - сказал старший лейтенант, подходя ко мне. - Не ранены ли вы? Он совсем черен. Где доктор?
   - Нисколько не ранен, - отвечал я.
   - Пусть его возьмут вниз и осмотрят, - сказал капитан с некоторым волнением, - и если он не ранен, то пришлите его ко мне в каюту.
   Капитан спустился вниз, а я стал здороваться с Доттом и другими офицерами. Казалось, что мое возвращение необыкновенно всех обрадовало. На кубрике меня осмотрели, и все удивились, что я не ранен, и еще более удивились тому, что я был черен с головы до ног, и что эту краску нельзя было смыть.
   - Каким же это образом вы переменили свой цвет? - спросил старший лейтенант.
   - Последние три месяца я был негром. О, это длинная история, но я пойду вместе с вами к капитану и расскажу ее.
   Надев свой мундир, я пошел со старшим лейтенантом в капитанскую каюту и начал подробно рассказывать все, что со мною случилось.
   Когда я кончил, мистер Гипслей вышел из каюты наверх, и я остался наедине с капитаном.
   - Признаюсь, что я уже считал вас погибшим, - сказал капитан Дельмар. - Мы взяли матросов со шлюпкой на другое утро, и они донесли, что вы утонули в каюте. Бездельники! Они осмелились оставить вас.
   - Они не виноваты, капитан: вода была очень высока в каюте, и я не отвечал на их оклик.
   - Они окликали вас?
   - Да, я слышал их сквозь сон и не отвечал им.
   - Ну, я очень рад за них; но мы так уверены были в вашей потере, что я уже написал о ней вашей матушке. Странно, что уже в другой раз я напрасно опечалил ее. У вас заколдованная жизнь, мистер Кин.
   - Я бы желал жить долее, чтобы оправдать ваше доброе обо мне мнение, отвечал я.
   - Дай Бог, мистер Кин, - ласково отвечал капитан. - Все это время вы благородно вели себя; это приносит вам честь, и матушка ваша может гордиться вами.
   - Благодарю вас, капитан, - отвечал я, восхищенный его словами, зная, что вместе с матушкою он будет также гордиться мною.
   - Впрочем, в этом маскараде вы не можете еще исполнять своей обязанности по службе, - продолжал капитан. - Но я надеюсь, что краска скоро сойдет. Вы обедаете сегодня со мною; теперь ступайте к товарищам.
   Поклонясь почтительно, я вышел из каюты, довольный собою, и поспешил к товарищам, пожав мимоходом руку Бобу Кроссу, который, как родной, радовался моему возвращению.
   Предоставляю читателю воображать, сколько мне приходилось рассказывать наверху и в кают-компании.. Старший лейтенант не мог заставить ни одного офицера заниматься делом. Два или три дня я был самою важною особою на фрегате. После этого я мог спокойно рассказать свою историю Бобу Кроссу.
   Боб Кросс, выслушав меня, сказал:
   - Ну, мистер Кин, трудно сказать, к чему рожден человек прежде его смерти; но мне кажется, что вы рождены к чему-нибудь необыкновенному. Вам нет еще шестнадцати лет, а вы действовали лучше взрослого человека. Вы находились в самых затруднительных положениях и всегда счастливо выпутывались из беды. У вас старая голова на молодых плечах; вы в одно время и резвый мальчик, полный шалостей, и смелый, решительный человек. Говорят, что случай делает человека, и это сбылось над вами; но странно, что один и тот же мальчик крадет изюм у комиссара и заставляет разбойника-негра исполнять свою волю. Мы два раза считали вас на том свете, и два раза вы оживали. Теперь я скажу вам славные новости, мистер Кип; вы не знаете, как высоко ценят вас капитан и офицеры; зависть иногда ослепляет людей, и правду тогда только говорят о человеке, когда считают его мертвым. Уверяю вас, что не только офицеры, но и капитан, искренно жалели о вашей потере, и теперь капитан, верно, гордится вами. В тот самый день, как вы сюда приехали, я слышал разговор капитана с лейтенантом, и я только могу сказать вам, что ваше счастье в ваших же руках, только не подавайте вида капитану Дельмару, что знаете что-нибудь о вашем родстве с ним.
   - Этого я, конечно, не сделаю, - отвечал я, - потому что он может переменить свои чувства ко мне.
   - Конечно; я часто думал о вас и наблюдал за капитаном, прислушиваясь к его разговору, особенно после обеда, потому что вино лучше развязывает язык людям. Величайшим несчастьем для вас может быть то, если капитан женится и будет иметь детей. Но я часто слышал, что капитан выказывал отвращение к женитьбе и смеялся над людьми, которые хотели жениться, и я радовался за вас, мистер Персиваль. После сорока лет человек редко думает о женитьбе, а капитану, я думаю, уж около пятидесяти.
   - Да; но если его брат умрет, капитан будет лордом де Версли и наследует огромное состояние. Тогда он женится, чтобы иметь наследников.
   - Конечно, он может это сделать, - отвечал Кросс, - но еще Бог знает, будут ли у него дети; цыплят по осени считают. Вам остается только желать, чтобы брат его был так же крепок, как наши старые адмиралы..
   - Отчего адмиралы так долго живут?
   - Мне кажется, оттого же, отчего соленое мясо держится долее свежего. Морская пена сорок или пятьдесят лет омывает им лицо и платье, и, таким образом, они напитываются солью. Вы долго ли думаете ходить здесь негром?
   - Не знаю, но капитан сказал мне, что покуда не сойдет краска, чтобы я не вступал в должность; поэтому я надеюсь, что она сойдет не скоро.
   - Вы говорите, как мичман, но послушайте моего совета - возьмите трубу и ступайте наверх.
   - К несчастью, ее уж нет. Но это была славная труба; она спасла мне жизнь.
   - Да, эта шутка так же хорошо кончилась, как и масонские знаки с мистером Грином. Мне кажется из него никогда на выйдет хорошего моряка; ему бы лучше готовиться в комиссары. Но бьет восемь склянок, мистер Кин, и я думаю, пора пожелать вам доброй ночи.
   ГЛАВА XXV
   Шкуна "Стрела" сильно потерпела во время боя, потеряв своего командира и тринадцать человек матросов. Все полагали, что, если бы не было фрегата, пираты взяли бы ее, потому что "Стрела" потеряла все мачты и не в состоянии была вступить под паруса.
   С фрегата послали на шкуну плотников и лучших матросов для исправления ее повреждений, и на другой день мы пошли в Порт-Рояль, в Ямайку, донести об истреблении разбойничьего судна.
   Утром капитан Дельмар прислал за мною.
   - Мистер Кин, - сказал он, - теперь вы еще не можете вступить в должность, но я не хотел бы, чтобы вы оставались праздным; и потому советую вам заняться навигациею. Вы умеете вести счисление, но еще не знаете всей науки.
   - Я бы очень рад был знать навигацию, - отвечал я.
   - Я так и думал и говорил уже со штурманом, который согласился давать вам уроки. Завтра вы начнете и можете заниматься у меня в каюте. Теперь ступайте.
   Я поклонился, выходя из каюты, и, увидя Боба Кросса, пересказал ему слова капитана.
   На другой день штурман начал давать мне уроки; и я продолжал учиться до нашего прихода в Порт-Рояль. Здесь капитан донес адмиралу о сражении и рассказал мои похождения на разбойничьем корабле. Этот рассказ до того заинтересовал адмирала, что он просил капитана Дельмара привезти меня к нему на другой день обедать.