Марриет Фредерик. Персиваль Кин

   - И вы в точности исполняете его приказания. Вчера вы напугали людей, хотя они давно уже привыкли к шкуне.
   Я чувствовал, что поступил опрометчиво; ни тимерман, ни Боб Кросс не стали бы так рисковать, зная лучше меня шкуну, и с этих пор я решился не пренебрегать их советами. Однако, несмотря на то, что мы убавили паруса, шкуна, пользуясь крепким ветром, быстро совершила свой переход.
   Еще новая причина заставляла меня спешить: я хотел узнать, оставили ли остров Вандервельт и Минна.
   По приходе в Курасаун я прежде всего явился к морскому начальнику и потом передал депеши губернатору. Они поздравили меня с таким скорым приходом. Получив от губернатора приглашение к обеду, я пошел отыскивать старика Вандервельта. Дом его занят был шотландским купцом, который принял меня очень вежливо. Он был старый друг Вандервельта и, недавно получив от него письма, мог вполне удовлетворить моему любопытству. Старик писал ему обо мне и просил оказывать мне всевозможное внимание, если я буду на острове.
   - Итак, дорогой гость мой, - сказал мистер Фрезер, - я надеюсь, что вы поможете мне исполнить поручение моего друга и будете считать этот дом своим во время вашего здесь пребывания.
   Я поблагодарил мистера Фрезера и принял его предложение. За обедом капитан С. сказал мне, что имеет приказания послать меня в крейсерство, и спросил, скоро ли я могу быть готовым; я отвечал, что мне нужно день или два, чтобы вытянуть такелаж, который ослаб во время перехода.
   - Не удивительно, - отвечал он. - По вашему журналу видно, что вы не шли, а летели. Вы можете идти, как только будете готовы. Шлюп "Наяда" и бриг "Эоль" уже ушли в погоню за тремя судами, которые наделали нам много хлопот. Одно из них французский четырнадцатипушечный бриг, отличный ходок и полный команды. С ним вместе ходит его спутница, большая шкуна, также сильно вооруженная. Другое судно бригантина, построенная в Балтиморе; она ходит одна и под французским флагом. Я не знаю, наверно, сколько у нее пушек, но думаю, что она, как и бриг, слишком сильна для вас; если вам не удастся сойтись с одною шкуною, то вы не в состоянии будете принести много пользы.
   - Я постараюсь сделать все, что будет от меня зависеть, - отвечал я. - У меня прекрасная команда и, как я слышал, отличные офицеры.
   - Прекрасно. Во всяком случае, если вы не в состоянии будете сражаться, то у вас всегда есть надежда уйти.
   После обеда я тотчас отправился к мистеру Фрезеру. За сигарою он рассказал мне, что Вандервельт уже девять месяцев как выехал из Курасауна, и мое последнее письмо было препровождено к нему в Голландию.
   - А что делает маленькая Минна? - - спросил я. Скоро пять лет, как я ее не видел.
   - Маленькая Минна уже сделалась большою, прекрасною девушкой. Ей было пятнадцать лет, когда она отсюда уезжала. Все молодые люди сходили по ней с ума и готовы были следовать за нею не только в Голландию, но на край света, если бы могли иметь хотя малейшую надежду на успех; но, скажу вам откровенно, из того, что я мог заметить, мне кажется, что если вы опять встретитесь, то за успехом дело не станет. Она беспрестанно говорит с отцом о вас.
   - Не знаю, придется ли нам еще когда-нибудь встретиться, - отвечал я, мне невозможно оставить службу, а Бог знает, скоро ли кончится война. Признаюсь, я очень хотел бы увидеться с нею и ее отцом; в жизни я мало нашел друзей и потому более ценю их. Где же поселился старик?
   - Он находится не в Голландии, но в Гамбурге. Как знать, быть может, случай опять сведет вас.
   Наступала ночь, и я расстался с мистером Фрезером; но образ Минны долго не давал мне спать. Женщины, как читатель мог видить, никогда еще не тревожили моих мыслей. Меня занимало только одно: быть признанным капитаном Дельмаром; это желание было источником всех моих поступков, единственною и любимою моею мечтою; на нем основывалось все мое честолюбие, которое заглушает в человеке все другие страсти. Но сильная привязанность к Минне, к маленькой Минне, как я привык ее видить, с прекрасными большими глазами и ангельским личиком, брала над ним верх. До сих пор, исключая родных, мне некого было любить: женщин я не знал и чуждался. Страсть к прекрасному полу была нова для меня; но при всей новизне своей она нравилась мне, потому что была идеальная. Теперь я знал Минну по одному описанию и по воспоминанию о том, что она была прежде; но воображение представляло мне ее идеалом совершенства. Мечты сменялись новыми мечтами, и ночь почти пролетела, когда я заснул.
   На другой день, съездив на шкуну и отдав приказания Кроссу, я возвратился к мистеру Фрезеру и стал писать к Вандервельту и также к Минне, чего прежде никогда не делал. Следствием ночных грез моих было то, что я написал к ней препламенное письмо. Я писал, что сижу на том же стуле, сплю в той же комнате, что все вокруг меня напоминает мне о ней и о тех счастливых часах, которые мы провели вместе; что мистер Фрезер говорил мне, как она выросла, и что она уже не та маленькая Минна, которая прежде так часто целовала меня. Одним словом, я написал самое красноречивое послание и, перечитав его, удивился, откуда взялось у меня красноречие. Я просил старика Вандервельта писать ко мне как можно скорее. Запечатав письмо, я погрузился в прежние мечты; новое чувство родилось в моем сердце и угрожало подавить честолюбие.
   Через два дня моя шкуна была готова, и капитан С. отдал мне приказание идти в крейсерство на шесть недель и потом соединиться с адмиралом в Порт-Рояле. Мы снова вышли в море, и шкуна понеслась по волнам, как дельфин.
   Мы крейсировали две недели, не встретя ни одного судна кроме "Наяды". Я боялся, чтобы капитан этого шлюпа не приказал мне идти вслед за ним, но так как он считал себя довольно сильным, чтобы сражаться со шкуною и бригом, и не хотел делиться с нами призовыми деньгами, то и позволил мне идти прежним курсом, прибавив с насмешкою, когда я проходил мимо:
   - Они, конечно, возьмут вас, ежели встретят, а мне придется освобождать.
   - Итак, я надеюсь, что вы не забудете своего обещания, - отвечал я, - я положусь на вас.
   Между тем, я часто обучал людей пальбе из орудий, и особенно из большой пушки. Мы шли к югу, и в один вечер, пользуясь тихим ветром, я приказал закрепить паруса, чтобы видеть неприятеля прежде, чем он нас заметил, и оставя наверху вахтенного офицера и двух часовых, позволил прочим взять свои койки.
   С рассветом часовые сидели на салингах, и паруса оставались закрепленными.
   В таком положении мы оставались четыре ночи и три дня, в продолжение которых команда беспрестанно училась у орудий. На четвертую ночь ветер сделался свежее, но море было спокойно.
   В полночь Кросс разбудил меня и сказал:
   - Они здесь, капитан.
   - Кто - приватиры?
   - Да, капитан, бриг и шкуна на горизонте, у нас на ветре. Они идут на фордевинд и должны пройти от нас не более, как в двух милях.
   Я вышел наверх и стал рассматривать суда. Бриг был у нас за кормою, а шкуна в одной миле от него.
   - Спрятать огонь у нактоуза; вызвать всех наверх и приготовиться к бою!
   - Мы сейчас поставим паруса? - спросил Кросс.
   - Нет, не теперь; мы дадим им пройти милю или две под ветер и будем следовать за ними до рассвета, или до того времени, когда они нас увидят.
   - Хорошо, что мы убрали паруса; нас легко заметить, и мы остались бы у неприятеля под ветром, что не очень выгодно. Теперь совсем другое дело.
   - В каком бы то ни было положении, мы все будем сражаться.
   - Иначе вы опечалите всех нас; матросы уже имеют к вам полную доверенность.
   - Я думаю, с помощью твоих рассказов, Боб.
   - С помощью истины, мистер Кин. Теперь шкуна прямо у нас за кормою и скоро будет под ветром.
   Когда оба судна были у нас под ветром, мы поставили паруса и пошли вслед за ними. Через час шкуна заметила нас и выстрелом дала знать о нас бригу.
   - Наконец-то догадались, - сказал Боб Кросс, - но у нас лучше глаза, чем у них.
   После выстрела оба судна привели к ветру на левый галс, и мы сделали то же. Будучи в четырех милях на ветре у шкуны и в пяти у брига, мы могли уже хорошо рассмотреть своих противников. Шкуна была одной величины с нашей, с мачтами, красиво наклоненными назад. Она была вся черная, и сначала мы не могли рассмотреть, сколько у нее пушек; но когда, приготовляясь к бою, она подняла порты, мы увидели, что у нее двенадцать пушек малого калибра.
   Когда мы были в таком расстоянии от неприятеля, что выстрелы нашей тридцатидвухфунтовой пушки долетят до него, то есть в одной миле с половиною, мы подняли английский флаг.
   Трехцветный тотчас явился на двух французских судах, и шкуна послала нам ядро; но оно упало в воду, не долетев до нас.
   - Ну, Кросс, - сказал я, - пошлите им ответ.
   Кросс, наводивший в это время пушку, выстрелил: грот-марсель упала в воду. Шкуна дала нам залп, но ядра пролетели над нами. Имея на своей стороне все выгоды, я хотел сбить мачты у шкуны, прежде чем бриг успеет подойти, чтобы подать ей помощь. Мы продолжали пальбу, стараясь вернее наводить орудия, и в короткое время нанесли много вреда рангоуту и такелажу противника. Неприятельская шкуна продолжала свой огонь, но без успеха. Два или три ядра попали к нам в рангоут, но уже потеряв свою силу. Наконец, один из наших выстрелов сбил его фок-мачту, и она упала на борт. Команда моя громко прокричала ура.
   - С этою кончено, - сказал Кросс, - Теперь к бригу, посмотрим, из чего он построен.
   Между тем шкуна старалась уйти, чтобы быть под защитою брига. Подойдя к ней ближе, мы дали по ней несколько залпов, но не преследовали, чтобы не быть слишком близко к бригу. Бриг, будучи от нас в двух милях, поворотил на другой галс и привел к ветру, и мы сделали то же.
   - Кросс, раздать матросам грогу, - сказал я, - к ночи нам будет довольно работы.
   - Мы будем вести отступной бой, мистер Кин? Бриг слишком силен для нас.
   - Я постараюсь сделать с ним то же, что и со шкуною, - отвечал я. - Если нам удастся сбить у него рангоут, не потеряв своего, то можно будет что-нибудь сделать; если же, напротив, он собьет у нас мачты, то нам придется сражаться до последней крайности.
   - Шкуна уже наша, - отвечал Боб, - она спустит флаг, когда бриг не в состоянии будет защищать ее.
   - Да, но я боюсь, чтобы она совсем не ушла, потому что она ставит мачту.
   Я дал матросам время обедать и потом вызвал их наверх. Мы имели совершенно одинаковый ход с бригом.
   - Теперь, ребята, мы поворотим через фордевинд и подойдем к нему поближе.
   Матросы были в готовности исполнять мои приказания. Через десять минут мы прошли контрагалсом с бригом и, сделав по нему три выстрела из нашей большой пушки, выдержали его залп.
   - Я думаю, у него длинные двенадцатифунтовые пушки, - сказал Кросс; - у нас перебиты фок-ванты, но тут нет еще большой беды.
   Через несколько минут мы опять поворотили и снова открыли пальбу. Ни один из наших выстрелов не пропал даром; корпус брига был избит, но и его выстрелы нанесли нам большой вред. Такелаж наш был во многих местах перебит, паруса исстреляны и двое матросов ранены. Это наиболее меня беспокоило, потому что у нас не было доктора. Помощник его остался на берегу в госпитале и не был никем заменен.
   Ветер постепенно стихал, и мы шли не более трех узлов в час. Расстояние между нами и нашим противником становилось менее, и сражение сделалось жарче. Наши маленькие пушки пошли в дело и били такелаж и рангоут неприятеля, между тем как длинную, тридцатидвух фунтовую, мы наводили на его подводную часть. Бриг имел над нами преимущество по числу пушек, но выстрелы нашей большой пушки наносили ему гораздо более вреда.
   Через три часа мы сбили ему фор-стеньгу и тем заставили его увеличить между нами расстояние, что было чрезвычайно для нас полезно, потому что мы также много потерпели. У нас было восемь человек раненых, и один из моих бедных мичманов убит. Корпус шкуны имел также много повреждений. В пять часов сделался мертвый штиль, и мы продолжали действовать из длинной пушки, между тем как бриг, выкинув весла, давал нам залпы, и сражение продолжалось до ночи.
   Вся команда шкуны, как можно себе представить, была истощена дневными работами и усталостью.
   - Бог знает, как это кончится, мистер Кин, - сказал мне Кросс, - но худшее уже прошло.
   - Жаль только, что матросы слишком утомлены.
   - О, что касается до этого, то я отвечаю за них. Дайте им грога, сухарей да скажите маленькую речь, так они будут охотно работать сутки.
   - За этим дело не станет, - отвечал я. - Но с чего же начать?
   - Начните с сухарей, потом велите раздать грога, а потом уж речь.
   - Бриг не стреляет около пяти минут; он, кажется, думает отложить сражение до утра; но я ему не дам отдохнуть. Достань же грогу, а я спущусь в каюту; я. также ничего не ел целый день.
   ГЛАВА XXXIV
   Когда матросы окончили свой ужин, я вызвал их наверх и сказал:
   - Ребята, вы дрались славно, и я многим обязан вам. Нам было довольно работы, и вы слишком утомлены, но я не хочу оставить француза и дать ему средства исправить к утру свои повреждения. Мы будем сражаться ночью, а после успеем еще заснуть.
   Матросы единодушно закричали ура и весело принялись за работу. Исстрелянные паруса переменили, закрепили их и открыли сильный огонь по бригу. Он также не оставался в бездействии, и одно из его ядер пробило борт у шкуны; обломки ранили меня и тимермана, но я мог еще оставаться наверху. Я перевязал ногу платком, но тимермана унесли вниз.
   - Вы опасно ранены? - спросил Боб Кросс.
   - О, нет, рана не глубока, - отвечал я.
   - Кажется, с правой стороны идет ветер.
   - Тем лучше; скоро станет рассветать.
   В эту минуту другое ядро ударило в сетки, и огромный осколок полетел в голову Кроссу; он был оглушен и упал без памяти. Я приказал отнести его в мою каюту и продолжал стрелять из 32-фунтовой пушки. Через четверть часа ветерок засвежел, и поставя паруса, я оставил за собою бриг и прекратил пальбу, ожидая рассвета.
   Я с трудом спустился в каюту, чтобы взглянуть на Кросса. Он приходил в себя, но видя, что я не могу подать ему никакой помощи, я снова вышел наверх.
   Наконец, стало рассветать, и я мог хорошо рассмотреть бриг и шкуну. Мы были в полуторах милях от брига и в трех от шкуны, которая ночью поставила фальшивую мачту. Бриг имел много повреждений в парусах и рангоуте и потерял прежний ход. Я поворотил и пошел прямо к ним; бриг сделал то же и приблизился к шкуне, чтобы поддержать ее в случае боя. Мы немедленно открыли огонь из длинной пушки, и подойдя еще на милю, я лег в дрейф. Бриг и шкуна дали мне залп, но в то же время мичман закричал:
   - Большое судно видно на ветре, мистер Кин.
   Я схватил трубу. То был наш военный шлюп "Наяда".
   - Слава Богу, - сказал я, - мы потеряем часть призовых денег; но зато не останемся без доктора.
   Появление шлюпа ободрило моих матросов. Бриг поставил лисели, стараясь уйти, и шкуна последовала за ним. Я шел за ними в погоню, и после нескольких выстрелов шкуна спустила флаг. Оставя ее за собою, я продолжал идти за бригом. Раз или два он приводил к ветру, чтобы ответить на мой огонь, но потом снова спускался и стрелял из двух орудий, перетащенных на корму; в то же время показавшееся на горизонте судно подняло английский флаг и приближалось к нам вместе со свежим ветром. Это было очень кстати, потому что фор-стеньга наша была сбита выстрелами брига, и мы стали отставать от него.
   Мы успели переменить стеньгу и поставить парус, когда приближавшееся судно, показав свои позывные вымпела, прошло мимо шкуны, не завладев ею, и очутилось в миле у нас за кормою. Через полчаса оно догнало нас и, сделав мне сигнал привести к ветру и овладеть шкуною, продолжало идти в погоню за бригом. Я повиновался; и в то время, когда моя шлюпка приставала к пленной шкуне, бриг лег в дрейф и спустил флаг перед "Наядою".
   Мы пошли вслед за нею вместе с призом и потом послали шлюпку за доктором. Он тотчас приехал с "Наяды" вместе с лейтенантом, которому поручено было узнать от меня все подробности дела. Лейтенант сказал мне, что, услышав пальбу, они поспешили к нам на помощь; но что бриг имеет столько повреждений, что его с трудом можно будет довести до порта.
   Я совершенно ослаб от утомления и раны и спустился вниз перевязать ее. Боб Кросс был вне опасности; доктору позволено было остаться у нас на шкуне, и мы вместе с призами пошли вслед за "Наядою". Перевязав рану, меня уложили в койку, и вскоре потом я заснул крепким сном.
   Взятые нами призы были бриг "Трезубец" и шкуна "Каролина"; они наделали много вреда, и взятие их было чрезвычайно важно. Капитан "Наяды" имел приказание возвратиться в Курасаун, и до заката солнца мы поставили все паруса.
   На четвертый день мы прибыли в Курасаун, и мистер Фрезер, узнав, что я ранен, приехал ко мне и убедительно просил меня перебраться к нему в дом, на что я с охотою согласился. На другой день меня посетили начальник порта, капитан С. и командир "Наяды". Капитан С. просил меня прислать описание сражения, и я обещал исполнить это на другой день. Он вместе с капитаном "Наяды" поздравлял меня с успешным окончанием боя с столь превосходною силою; и капитан С. прибавил, что, когда я в состоянии буду идти в Ямайку, он пошлет со мною депеши к адмиралу.
   Мы пробыли в Курасауне две недели, и по прошествии этого времени я мог уже ходить с костылем. Кросс также встал с постели и по нескольку часов проводил на террасе, с которой видна была гавань. В одно утро бриг "Эоль" привел пленную бригаду, и я рад был, что в состоянии буду сообщить это адмиралу.
   Я снова стал мечтать о Минне, которая на время была забыта. Лежа на софе, с раненою ногою, мне больше нечего было делать, или, лучше сказать, ничто не могло быть для меня приятнее. Я снова написал к ней и к матушке, а также и к лорду де Версли.
   ГЛАВА XXXV
   Пробыв три недели в Курасауне, я уже в состоянии был идти в Ямайку. Ко мне на шкуну прислали доктора. Взяв депеши, я простился с мистером Фрезером, и "Ласточка" снова пустилась в море. Через три недели мы были в Порт-Рояле, и я отправился с депешами к адмиралу.
   - Очень рад вас видеть, Кин, - сказал он. - Но что это значит? Вы хромаете?
   - Да, адмирал, я не совсем здоров; но депеши капитана объяснят вам все.
   Ни одно судно не приходило сюда из Курасауна, и потому адмирал не мог ничего знать о случившемся.
   - Садитесь, мистер Кин, - сказал он, - а я между тем прочту депеши.
   Я смотрел на адмирала и с восхищением видел, что на лице его написано было удовольствие.
   - Превосходно! - сказал он, прочитав депеши. - Вы много обязали меня, Кин. Жалобы купцов и беспрестанные приказания правительства давно заставляли желать взятия этих судов. Теперь вы исполнили это, и мне остается только благодарить вас. Капитан С. пишет мне, что бриг еще годен к службе, но что шкуна слишком стара.
   Адмирал вышел из комнаты и, возвратясь через несколько минут с бумагою в руке, положил ее на стол и, подписав, передал мне, говоря:
   - Капитан Кин, вы можете жить в городе до совершенного выздоровления.
   Видя, что от избытка чувств я не в состоянии был отвечать, он продолжал:
   - Теперь я должен оставить вас, но позвольте мне первому порадоваться вашему возвышению, которое вы вполне заслужили.
   Адмирал протянул мне руку и вышел из комнаты. Я стоял, не веря ушам, так поразила меня эта неожиданность. Я надеялся, что при счастии можно было через год или два достигнуть этого повышения, но то, что случилось, превзошло все мои мечты.
   Я чувствовал, что стал шагом ближе к лорду де Версли, и воображал, как это обрадует матушку и Минну. Около получаса я пробыл один и не заметил, когда адмирал возвратился.
   - Я сейчас послал за вашим старым товарищем, капитан Кин, который был опасно ранен в вашем сражении; он теперь поправился, и лорд де Версли рекомендовал мне его как прекрасного молодого офицера. Вы помните мистера Дотта?
   - О, адмирал, это мой старый знакомец. Он был более меня в море, но теперь потерял много времени.
   - Что ж, я назначу его на ваш бриг; надеюсь, что он хороший офицер.
   - Да, адмирал, он прекрасный офицер, - отвечал я смеясь. - Прошу вас только не говорить ему до нашей встречи, что я его капитан.
   - А, вы, верно, замышляете какую-нибудь шутку? Не удивительно ли это, если мы будем делать капитанами таких детей, как вы? Поправляются ли ваши раненые?
   - Все поправляются, адмирал, даже боцман Боб Кросс. Я хотел просить вас назначить его ко мне на бриг.
   - Я готов исполнить вашу просьбу. Мистеру Дотту я также прикажу к вам явиться.
   Минут через десять явился мистер Дотт. Он весело протянул мне руку, говоря:
   - Кин, я очень рад тебя видеть.
   - А, Том, что нового?
   - Новости ты же привез. Я слышал, что ты ранен?
   - Да, - отвечал я, показывая на раненую ногу. - Адмирал позволил мне остаться здесь до выздоровления.
   - Я сегодня у него обедаю, - отвечал Том, - но здесь не хочу оставаться. Кстати, Кин, скажи, каков этот бриг "Трезубец", который вы взяли?
   - Прекрасное судно, Том; ходит лучше моей шкуны.
   - О, уж ты думаешь, что лучше твоей шкуны нет ничего на свете, но для меня гораздо приятнее служить на таком судне, которое немного больше, и потому я очень рад, что назначен на новый бриг.
   - Право, Том? Я также за тебя радуюсь, - отвечал я.
   - Благодарю тебя, Кин, - отвечал с достоинством Дотт. - Не знаю, какого нам дадут капитана; не старшего ли лейтенанта с "Наяды". Я видел его: преважный джентльмен и очень высоко подымает голову, но со мною он не очень будет гордиться. Я не позволю никакому капитану шутить со мною; я знаю законы и правила службы лучше всякого и покажу это всякому капитану.
   - Ну, Том, я думаю, что если бы ты назначен был лейтенантом на корабль к лорду де Версли, то так же боялся бы его, как и прежде, - сказал я ему. - Лорд де Версли совсем не такой человек, как другие. Ведь ты сам должен понимать, что для пользы службы необходимо, чтобы офицеры показывали собою пример.
   - Да, это справедливо; но кто знает, может быть, капитан брига мальчишка, который служит не более меня и, может быть, не так долго был в море.
   - Это еще не есть причина не повиноваться ему; мне кажется, что, найдя его неопытным, ты должен стараться его поддержать.
   - Да, конечно, если он будет спрашивать моих советов...
   - Но он может не нуждаться в твоих советах, Том. Например, я уверен, что если старший лейтенант "Наяды" будет твоим капитаном, то он при первом слове посадит тебя под арест. Уверяю тебя, Том, что и я от своих офицеров требую беспрекословного повиновения. Я всегда обращаюсь с ними, как с благородными людьми, и поддерживаю их достоинство, если они стараются поддержать мое; но плохо, если кто вздумает оспаривать у меня мои права.
   - Что ж, для меня это все равно, потому что я не располагаю с тобою служить. По твоим словам я вижу, что мы через неделю поссорились бы, потому что я не позволю над собой смеяться.
   - Я очень рад, Том, что мы теперь понимаем друг друга. Я решился вести себя, как должно капитану, а ты во всем мне противоречишь.
   - Нет, нет, я не говорю этого, - я только сказал, что не позволю шутить и смеяться над собою.
   - Том, я никогда не намерен ни шутить, ни насмехаться над тобою. Мы могли делать это мичманами, но в настоящем нашем положении это совершенно неуместно. Читай это.
   Я подал ему приказ о назначении моем командиром брига. Том выпучил глаза и не мог вымолвить ни слова.
   - Ты - командиром "Трезубца"! Ты - капитаном! Но я более тебя был в море!
   - Я знаю это, Том, но хотя ты долее меня был на службе, но менее нес службы, чем я. Во всяком случае, теперь я твой капитан и надеюсь, что мы останемся по-прежнему друзьями. Не правда ли?
   Дотт был сконфужен; он не сказал ни слова, но не спускал глаз с приказа, который держал в руках. Я не знал, что наш разговор зайдет так далеко; я хотел только позабавиться над ним и, наконец, удивить его. Дотт начал оправдываться; я протянул ему руку, и мы расстались друзьями.
   Я написал Кроссу о назначении его на "Трезубец". Через два месяца я совсем готов был к походу и с нетерпением ожидал приказания выйти в море; адмирал заметил мое нетерпение, но не отпускал меня, потому что в гавани не было другого судна, кроме моего брига. В это время случилось происшествие, которое может показать читателям, что страсть моя к проказам не совсем еще исчезла.
   Я жил в отеле, который содержала мулатка, по имени Христобелла. Она была женщина высокого роста с важною и медленною походкою и требовала столько же внимания от своих постояльцев, как какая-нибудь леди от своих гостей; так что для того, чтобы долго или постоянно жить в ее отеле, необходимо было не только платить огромную цену, но и говорить такие же комплименты. Она была очень богата, имела многих невольников и содержала отель ни от кого независимо. Казалось, она делала это единственно для того, чтобы занять чем-нибудь себя и своих невольниц, чувствуя, что, отказавшись от своего звания, она принуждена будет отказаться от всех его выгод. Почти обыкновенно случалось, что если постояльцы были с нею учтивы и по приезде привозили ей какие-нибудь безделки, то она не требовала большой исправности в платеже и даже для некоторых всегда был открыт ее кошелек.
   Жили здесь так, как обыкновенно живут в трактире. Завтрак готов был в большой зале к десяти часам и стоял до прихода всех постояльцев. Обед всегда был в пять часов, и за ним всегда хозяйничала Христобелла. Она принимала у себя статских, армейских и флотских офицеров до мичманов; но низшие их офицеры и капитаны купеческих судов не принимались. Вообще, это был прекрасное заведение, где комнаты содержались в чистоте, и не было недостатка в хорошей прислуге. Принимая в рассуждение дороговизну съестных припасов на острове, нельзя было считать цены слишком дорогими, хотя вина и прочее всегда составляли к концу месяца порядочной счет.