Страница:
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!
Кто этот грешник юный в наручниках стальных,
И чем он так разгневал попутчиков своих?
Видно, вправду он виновен, если терпит град угроз...
Нет, ведут его в темницу за преступный цвет волос.
Человечество позорит непристойный этот цвет.
За него могли повесить поколенья прежних лет.
От петли иль живодерни вряд ли ноги бы унес
Тот, кому дала природа ненавистный цвет волос.
Не жалея сил и денег, красил голову злодей
Или волосы под шляпой скрыть пытался от людей.
Но с него сорвали шляпу, и тотчас же на допрос
Был доставлен нечестивец, скрывший цвет своих волос.
Верно, ждут его в неволе невеселые деньки.
Там для рук его довольно приготовлено пеньки.
Иль долбить он будет камень в зной палящий и в мороз,
Лихом бога поминая за проклятый цвет волос..
На далекой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только "Дон" и "Магдалина" -
Быстроходные суда -
Только "Дон" и "Магдалина"
Ходят по морю туда.
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию -
К далеким берегам!
Никогда вы не найдете
В наших северных лесах
Длиннохвостых ягуаров,
Броненосных черепах.
Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
Увижу ли Бразилию,
Бразилию,
Бразилию,
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
Если в стеклах каюты
Зеленая тьма,
И брызги взлетают
До труб,
И встают поминутно
То нос, то корма,
А слуга, разливающий
Суп,
Неожиданно валится
В куб,
Если мальчик с утра
Не одет, не умыт,
И мешком на полу
Его нянька лежит,
А у мамы от боли
Трещит голова,
И никто не смеется,
Не пьет и не ест, -
Вот тогда вам понятно,
Что значат слова:
Сорок норд,
Пятьдесят вест!
Есть у меня шестерка слуг,
Проворных, удалых.
И все, что вижу я вокруг, -
Все знаю я от них.
Они по знаку моему
Являются в нужде.
Зовут их: Как и Почему,
Кто, Что, Когда и Где.
Я по морям и по лесам
Гоняю верных слуг.
Потом работаю я сам,
А им даю досуг.
Даю им отдых от забот -
Пускай не устают.
Они прожорливый народ -
Пускай едят и пьют.
Но у меня есть милый друг,
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг, -
И всем покоя нет!
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч Где, семь тысяч Как,
Сто тысяч Почему!
Горб
Верблюжий,
Такой неуклюжий,
Видал я в зверинце не раз.
Но горб
Еще хуже,
Еще неуклюжей
Растет у меня и у вас.
У всех,
Кто слоняется праздный,
Немытый, нечесаный, грязный,
Появится
Горб,
Невиданный горб,
Косматый, кривой, безобразный.
Мы спим до полудня
И в праздник и в будни,
Проснемся и смотрим уныло,
Мяукаем, лаем,
Вставать не желаем
И злимся на губку и мыло.
Скажите, куда
Бежать от стыда,
Где спрячете горб свой позорный,
Невиданный
Горб,
Неслыханный
Горб,
Косматый, мохнатый и черный?
Совет мой такой:
Забыть про покой
И бодро заняться работой.
Не киснуть, не спать,
А землю копать,
Копать до десятого пота.
И ветер, и зной,
И дождь проливной,
И голод, и труд благотворный
Разгладят ваш горб,
Невиданный горб,
Косматый, мохнатый и черный!
Кошка чудесно поет у огня,
Лазит на дерево ловко,
Ловит и рвет, догоняя меня,
Пробку с продетой веревкой.
Все же с тобою мы делим досуг,
Бинки послушный и верный,
Бинки, мой старый, испытанный друг,
Правнук собаки пещерной.
Если, набрав из-под крана воды,
Лапы намочите кошке
(Чтобы потом обнаружить следы
Диких зверей на дорожке),
Кошка, царапаясь, рвется из рук,
Фыркает, воет, мяучит.
Бинки - мой верный, испытанный друг,
Дружба ему не наскучит.
Вечером кошка, как ласковый зверь,
Трется о ваши колени.
Только вы ляжете, кошка за дверь
Мчится, считая ступени.
Кошка уходит на целую ночь,
Бинки мне верен и спящий:
Он под кроватью храпит во всю мочь -
Значит, он друг настоящий!
Я - маленькая обезьянка,
Разумное существо.
Давай убежим на волю,
Не возьмем с собой никого!
В коляске приехали гости.
Пусть мама подаст им чай.
Уйти мне позволила няня,
Сказала: - Иди, не мешай!
Давай убежим к поросятам,
Взберемся с тобой на забор
И с маленьким кроликом будем
Оттуда вести разговор.
Давай все, что хочешь, папа,
Лишь бы только мне быть с тобой.
Исследуем все дороги,
А к ночи вернемся домой.
Вот твои сапоги, вот шляпа,
Вот трубка, табак и трость.
Бежим поскорее, папа,
Пока не заметил гость!
Жизнью живу я двойной:
В небе я песни пою,
Здесь, на земле, я - портной.
Домик из листьев я шью.
Здесь, на земле,
В небесах, над землею,
Шью я, и вью, и пою!
Радуйся, нежная мать, -
В битве убийца убит.
Пой свою песню опять, -
Недруг в могилу зарыт.
Злой кровопийца,
Таившийся в розах,
Пойман, убит и зарыт!
Кто он, избавивший нас?
Имя его мне открой.
Рикки - сверкающий глаз,
Тикки - бесстрашный герой,
Рик-Тикки-Тикки,
Герой наш великий,
Наш огнеглазый герой!
Хвост пред героем развей,
Трель вознеси к небесам.
Пой ему, пой, соловей!
Нет, я спою ему сам.
Славу пою я великому Рикки,
Когтям его смелым,
Клыкам его белым
И огненно-красным глазам!
Ни шпорой, ни плетью коня не тронь,
Не надо вступать с ним в спор.
Но может в пути минута прийти -
И почувствует взнузданный конь
Хлыста остроту, и железо во рту,
И стальные колесики шпор.
О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь,
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова -
Без прежних сил - возобновить свой труд,
И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: "Держись!" -
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, -
Земля - твое, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты - человек!
Хлебнуть пивца я захотел и завернул в трактир.
- Нельзя! - трактирщик говорит, взглянув на мой мундир.
Девчонки мне смотрели вслед и фыркали в кулак.
Я усмехнулся, вышел вон, а сам подумал так:
"Солдат - туда, солдат - сюда! Солдат, крадись, как вор.
Но "Мистер Аткинс, в добрый путь!" - когда играют сбор.
Когда играют сбор, друзья, когда играют сбор.
"Любезный Аткинс, в добрый путь", - когда играют сбор".
Явился трезвого трезвей я в театральный зал.
Но пьяный щеголь сел на стул, где я сидеть желал.
Назад спровадили меня - под самый небосвод.
Но если пушки загремят, меня пошлют вперед!
Солдат - туда, солдат - сюда! Гони солдата вон!
Но если надо на войну, - пожалуйте в вагон.
В вагон пожалуйте, друзья, пожалуйте в вагон.
Но если надо на войну, пожалуйте в вагон!
Пускай вам кажется смешным грошовый наш мундир.
Солдат-то дешев, но хранит он ваш покой и мир.
И вам подтрунивать над ним, когда он под хмельком,
Гораздо легче, чем шагать с винтовкой и мешком.
Солдат - такой, солдат - сякой, бездельник и буян!
Но он храбрец, когда в строю зальется барабан,
Зальется барабан, друзья, зальется барабан.
Но он - храбрей, когда в строю зальется барабан.
Мы - не шеренга храбрецов и не толпа бродяг.
Мы - просто холостой народ, живущий в лагерях.
И, если мы подчас грешим - народ мы холостой, -
Уж извините: в лагерях не может жить святой!
Солдат - такой, солдат - сякой, по он свой помнит долг,
И, если пули засвистят, - в огонь уходит полк.
В огонь уходит полк, друзья, в огонь уходит полк,
Но, если пули засвистят, в огонь уходит полк!
Сулят нам лучший рацион и школы - черт возьми! -
Но научитесь, наконец, нас признавать людьми,
Не в корме главная беда, а горе наше в том,
Что в этой форме человек считается скотом.
Солдат - такой, солдат - сякой, и грош ему цена.
Но он - надежда всей страны, когда идет война.
Солдат - такой, солдат - сякой! Но как бы не пришлось
Вам раскусить, что он не глуп и видит все насквозь!
Он умирал, Удаи Чанд,
Во дворце на крутом холме.
Всю ночь был слышен гонга звон.
Всю ночь из дома царских жен
Долетал приглушенный, протяжный стон,
Пропадая в окрестной тьме.
Сменяясь, вассалы несли караул
Под сводами царских палат,
И бледной светильни огонь озарял
Ульварскую саблю, тонкский кинжал,
И пламенем вспыхивал светлый металл
Марварских нагрудных лат.
Всю ночь под навесом на крыше дворца
Лежал он, удушьем томим.
Не видел он женских заплаканных лиц,
Не видел опущенных черных ресниц
Прекраснейшей Бунди, царицы цариц,
Готовой в могилу за ним.
Он умер, и факелов траурный свет,
Как ранняя в небе заря,
С башен дворца по земле пробежал -
От речных берегов до нависших скал.
И женщинам плакать никто не мешал
О том, что не стало царя.
Склонившийся жрец завязал ему рот.
И вдруг в тишине ночной
Послышался голос царицы: - Умрем,
Как матери наши, одеты огнем,
На свадебном ложе, бок о бок с царем.
В огонь, мои сестры, за мной!
Уж тронули нежные руки засов
Дворцовых дверей резных.
Уж вышли царицы из первых ворот.
Но там, где на улицу был поворот,
Вторые ворота закрылись, - и вот
Мятеж в голубятне затих.
И вдруг мы услышали смех со стены
При свете встающего дня:
- Э-гей! Что-то стало невесело тут!
Пора мне покинуть унылый приют,
Коль дом погибает, все крысы бегут.
На волю пустите меня!
Меня не узнали вы? Я - Азизун.
Я царской плясуньей была.
Покойник любил меня больше жены,
Но вдовы его не простят мне вины!.. -
Тут девушка прыгнула вниз со стены.
Ей стража дорогу дала.
Все знали, что царь больше жизни любил
Плясунью веселую с гор,
Молился ее плосконосым божкам,
Дивился ее прихотливым прыжкам
И всех подчинил ее тонким рукам -
И царскую стражу, и двор.
Царя отнесли в усыпальню царей,
Где таятся под кровлей гробниц
Драгоценный ковер и резной истукан.
Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
Вот лежит перед входом клыкастый кабан,
Охраняя останки цариц.
Глашатай усопшего титул прочел,
А мы огонь развели.
"Гряди на прощальный огненный пир,
О царь, даровавший народу мир,
Властитель Люни и Джейсульмир,
Царь джунглей и всей земли!"
Всю ночь полыхал погребальный костер,
И было светло, как днем.
Деревья ветвями шуршали, горя.
И вдруг из часовни одной, с пустыря,
Женщина бросилась к ложу царя,
Объятому бурным огнем.
В то время придворный на страже стоял
На улице тихих гробниц.
Царя не однажды прикрыл он собой,
Ходил он с царем на охоту и в бой,
И был это воин почтенный, седой
И родич царицы цариц.
Он женщину видел при свете костра,
Но мало он думал в ту ночь,
Чего она ищет, скитаясь во мгле
По этой кладбищенской скорбной земле,
Подходит к огню по горячей золе
И снова отходит прочь.
Но вот он сказал ей: - Плясунья, сними
С лица этот скромный покров.
Царю ты любовницей дерзкой была,
Он шел за тобою, куда ты звала,
Но горестный пепел его и зола
На твой не откликнутся зов!
- Я знаю, - плясунья сказала в ответ, -
От вас я прощенья не жду.
Творила я очень дурные дела,
Но пусть меня пламя очистит от зла,
Чтоб в небе я царской невестой была.
Другие пусть воют в аду!
Но страшно, так страшно дыханье огня,
И я не решусь никогда!
О воин, прости мою дерзкую речь:
Коль ты запятнать не боишься свой меч,
Ты голову мне согласишься отсечь? -
И воин ответил: - Да.
По тонкому, длинному жалу меча
Струилась полоскою кровь,
А воин подумал: "Царица-сестра
С почившим супругом не делит костра,
А та, что блудницей считалась вчера,
С ним делит и смерть и любовь!"
Ворочались бревна в палящем огне,
Кипела от жара смола.
Свистел и порхал по ветвям огонек
Голубой, как стального кинжала клинок.
Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег,
Это Бунди-царица была.
В ногу, в ногу, в ногу, в ногу - мы идем по Африке.
Сотни ног, обутых в буцы, топают по Африке.
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Восемь, семь, пятнадцать миль, - тридцать нынче пройдено.
Десять, три, четырнадцать, - двадцать семь вчера прошли,
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Думай, думай, думай, думай, - думай хоть о чем-нибудь
Или станешь идиотом от такого топота.
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Считай, считай, считай, считай, патроны пересчитывай.
А если зазеваешься, - тебя раздавят тысячи.
Буцы, буцы, буцы, буцы втопчут в пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Голод, боль, бессонницу - все ты можешь вынести.
Но нельзя, нельзя, нельзя слышать, как без устали
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Днем еще туда-сюда - все же ты в компании.
Но когда кругом ни зги, только слышишь сапоги -
Только буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Сорок дней я был в аду и скажу по совести,
Там не жарят, не пекут, - там все то же, что и тут -
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную
От войны никуда не уйдешь.
Не плачьте, - сделала борьба
Свободным робкого раба.
И, став свободным, он открыл
В себе источник новых сил.
И силы отдал он свои
Товариществу и любви.
И, жизнь за дружбу положив,
Он пал, но вечно будет жив.
Человек из-под земли нас откопал
И расплавил в огненной печи,
Дал нам блеск, и форму, и закал,
По размеру обстрогал и обточил.
Дайте воду нам и уголь в срок.
Смажьте маслом - и пустите в ход.
Выполнять мы будем свой урок
Дни и ночи, дни и ночи напролет.
Мы толкаем,
Тянем,
Гоним
И везем,
Ткем,
Печатаем
И строим -
Вместо вас,
Пилим
Доски
И взрываем
Чернозем,
Слышим,
Видим -
Без ушей
И глаз,
Мы послушны человеку, но заметь:
Нам чужда ошибка или ложь.
Ни прощать мы не умеем,
Ни жалеть -
За один случайный промах
Ты умрешь!
Не было краше Балкиды-царицы
В мире во все времена,
Но, как с подругой, могла сговориться
С бабочкой легкой она.
Был повелитель могучий и славный -
Азии царь Соломон.
Но с мотыльками, как с равными равный,
Часто беседовал он.
Сладко подумать о том, что когда-то
Два властелина земли
С бабочкой легкой, плясуньей крылатой,
В рощах беседы вели!
Когда я на скрипке играю,
Вся улица пляшет со мной.
Двоюродный брат мой - священник.
Священник и брат мой родной.
Но я не завидую братьям:
Им старый молитвенник мил,
А я себе песенник славный
На ярмарке сельской купил.
Когда постучимся мы трое
В день Судный у райских ворот,
Привратник нам всем улыбнется,
Но первым меня позовет.
Кто праведен сердцем, тот весел,
Коль скорбный не выдался час.
А веселые любят скрипку,
А веселые любят пляс.
Я ждал в саду под ивой, а дальше мы вместе пошли.
Ее белоснежные ножки едва касались земли.
- Любите, - она говорила, - легко, как растет листва.
Но я был глуп и молод и не знал, что она права.
А в поле, где у запруды стояли мы над рекой,
Плеча моего коснулась она белоснежной рукой.
- Живите легко, мой милый, как растет меж камней трава.
Но я был молод, и горько мне вспомнить ее слова.
Опять меня тянет в море,
где небо кругом и вода.
Мне нужен только высокий корабль
и в небе одна звезда,
И песни ветров,
и штурвала толчки,
и белого паруса дрожь,
И серый, туманный рассвет над водой,
которого жадно ждешь.
Опять меня тянет в море,
и каждый пенный прибой
Морских валов,
как древний зов,
влечет меня за собой.
Мне нужен только ветреный день,
в седых облаках небосклон,
Летящие брызги,
и пены клочки,
и чайки тревожный стон.
Опять меня тянет в море,
в бродячий цыганский быт,
Который знает и чайка морей,
и вечно кочующий кит.
Мне острая, крепкая шутка нужна
товарищей по кораблю
И мерные взмахи койки моей,
где я после вахты сплю.
Макавити - волшебный кот. У нас его зовут
Незримой Лапой, потому что он великий плут.
В тупик он ставит Скотланд-Ярд {*}, любой патруль, пикет...
Где был он миг тому назад - его и духу нет!
Макавити, Макавити, таинственный Макавити!
Законы наши соблюдать его вы не заставите.
Презрел он тяготения всемирного закон.
На месте преступлениями разу не был он.
Его преследуй по пятам, беги наперерез,
Ищи по крышам, чердакам - Макавити исчез!
Он ярко-рыж, высок и худ, угрюмый кот-бандит,
Глаза ввалились у него, но в оба он глядит.
Морщины мыслей и забот на лбу его легли,
Усы не чесаны давно, и воротник в пыли.
Он так и вьется на ходу змеей среди кустов.
Вам кажется, что он уснул, а он к прыжку готов!
Макавити, Макавити, таинственный Макавити,
Он дьявол в образе кота, его вы не исправите.
У вас на крыше, на дворе встречает он рассвет,
Но на месте преступленья никогда злодея нет!
По виду он - почтенный кот от лап до бакенбард,
И оттиска его когтей не сделал Скотланд-Ярд.
Но если ночью совершен на окорок налет,
Стекло разбито в парнике, цыплят недостает,
Ограблен сейф, иль певчий дрозд погиб во цвете лет, -
Там без него не обошлось... Но там его уж нет!
А если в министерстве исчезнет договор
Или в Адмиралтействе чертеж похитит вор,
И вы найдете чей-то след у входа в кабинет, -
Искать его - напрасный труд: злодея нет как нет!
В секретном департаменте, наверно, скажут вам:
"Да тут не без Макавити... Но где теперь он сам?.."
Он отдыхает в тишине и лижет рыжий хвост
Иль смертности мышей и крыс учитывает рост.
Макавити, Макавити, единственный Макавити!
Его вы не отравите, его вы не удавите!
Он двадцать алиби подряд представит на суде,
Как доказательство того, что не был он нигде.
Я знаю множество других разбойников-котов,
Но я уверен, убежден и присягнуть готов,
Что все коты, которых ждет и ловит Скотланд-Ярд,
На побегушках у него, а он - их Бонапарт!
{* Скотланд-Ярд - штаб английской полиции.}
Мы в восторге от мистера Лира,
Исписал он стихами тома.
Для одних он - ворчун и придира,
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
- Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна -
Мой вересковый мед!
Кто этот грешник юный в наручниках стальных,
И чем он так разгневал попутчиков своих?
Видно, вправду он виновен, если терпит град угроз...
Нет, ведут его в темницу за преступный цвет волос.
Человечество позорит непристойный этот цвет.
За него могли повесить поколенья прежних лет.
От петли иль живодерни вряд ли ноги бы унес
Тот, кому дала природа ненавистный цвет волос.
Не жалея сил и денег, красил голову злодей
Или волосы под шляпой скрыть пытался от людей.
Но с него сорвали шляпу, и тотчас же на допрос
Был доставлен нечестивец, скрывший цвет своих волос.
Верно, ждут его в неволе невеселые деньки.
Там для рук его довольно приготовлено пеньки.
Иль долбить он будет камень в зной палящий и в мороз,
Лихом бога поминая за проклятый цвет волос..
На далекой Амазонке
Не бывал я никогда.
Только "Дон" и "Магдалина" -
Быстроходные суда -
Только "Дон" и "Магдалина"
Ходят по морю туда.
Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию -
К далеким берегам!
Никогда вы не найдете
В наших северных лесах
Длиннохвостых ягуаров,
Броненосных черепах.
Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей,
Такое изобилие
Невиданных зверей!
Увижу ли Бразилию,
Бразилию,
Бразилию,
Увижу ли Бразилию
До старости моей?
Если в стеклах каюты
Зеленая тьма,
И брызги взлетают
До труб,
И встают поминутно
То нос, то корма,
А слуга, разливающий
Суп,
Неожиданно валится
В куб,
Если мальчик с утра
Не одет, не умыт,
И мешком на полу
Его нянька лежит,
А у мамы от боли
Трещит голова,
И никто не смеется,
Не пьет и не ест, -
Вот тогда вам понятно,
Что значат слова:
Сорок норд,
Пятьдесят вест!
Есть у меня шестерка слуг,
Проворных, удалых.
И все, что вижу я вокруг, -
Все знаю я от них.
Они по знаку моему
Являются в нужде.
Зовут их: Как и Почему,
Кто, Что, Когда и Где.
Я по морям и по лесам
Гоняю верных слуг.
Потом работаю я сам,
А им даю досуг.
Даю им отдых от забот -
Пускай не устают.
Они прожорливый народ -
Пускай едят и пьют.
Но у меня есть милый друг,
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг, -
И всем покоя нет!
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч Где, семь тысяч Как,
Сто тысяч Почему!
Горб
Верблюжий,
Такой неуклюжий,
Видал я в зверинце не раз.
Но горб
Еще хуже,
Еще неуклюжей
Растет у меня и у вас.
У всех,
Кто слоняется праздный,
Немытый, нечесаный, грязный,
Появится
Горб,
Невиданный горб,
Косматый, кривой, безобразный.
Мы спим до полудня
И в праздник и в будни,
Проснемся и смотрим уныло,
Мяукаем, лаем,
Вставать не желаем
И злимся на губку и мыло.
Скажите, куда
Бежать от стыда,
Где спрячете горб свой позорный,
Невиданный
Горб,
Неслыханный
Горб,
Косматый, мохнатый и черный?
Совет мой такой:
Забыть про покой
И бодро заняться работой.
Не киснуть, не спать,
А землю копать,
Копать до десятого пота.
И ветер, и зной,
И дождь проливной,
И голод, и труд благотворный
Разгладят ваш горб,
Невиданный горб,
Косматый, мохнатый и черный!
Кошка чудесно поет у огня,
Лазит на дерево ловко,
Ловит и рвет, догоняя меня,
Пробку с продетой веревкой.
Все же с тобою мы делим досуг,
Бинки послушный и верный,
Бинки, мой старый, испытанный друг,
Правнук собаки пещерной.
Если, набрав из-под крана воды,
Лапы намочите кошке
(Чтобы потом обнаружить следы
Диких зверей на дорожке),
Кошка, царапаясь, рвется из рук,
Фыркает, воет, мяучит.
Бинки - мой верный, испытанный друг,
Дружба ему не наскучит.
Вечером кошка, как ласковый зверь,
Трется о ваши колени.
Только вы ляжете, кошка за дверь
Мчится, считая ступени.
Кошка уходит на целую ночь,
Бинки мне верен и спящий:
Он под кроватью храпит во всю мочь -
Значит, он друг настоящий!
Я - маленькая обезьянка,
Разумное существо.
Давай убежим на волю,
Не возьмем с собой никого!
В коляске приехали гости.
Пусть мама подаст им чай.
Уйти мне позволила няня,
Сказала: - Иди, не мешай!
Давай убежим к поросятам,
Взберемся с тобой на забор
И с маленьким кроликом будем
Оттуда вести разговор.
Давай все, что хочешь, папа,
Лишь бы только мне быть с тобой.
Исследуем все дороги,
А к ночи вернемся домой.
Вот твои сапоги, вот шляпа,
Вот трубка, табак и трость.
Бежим поскорее, папа,
Пока не заметил гость!
Жизнью живу я двойной:
В небе я песни пою,
Здесь, на земле, я - портной.
Домик из листьев я шью.
Здесь, на земле,
В небесах, над землею,
Шью я, и вью, и пою!
Радуйся, нежная мать, -
В битве убийца убит.
Пой свою песню опять, -
Недруг в могилу зарыт.
Злой кровопийца,
Таившийся в розах,
Пойман, убит и зарыт!
Кто он, избавивший нас?
Имя его мне открой.
Рикки - сверкающий глаз,
Тикки - бесстрашный герой,
Рик-Тикки-Тикки,
Герой наш великий,
Наш огнеглазый герой!
Хвост пред героем развей,
Трель вознеси к небесам.
Пой ему, пой, соловей!
Нет, я спою ему сам.
Славу пою я великому Рикки,
Когтям его смелым,
Клыкам его белым
И огненно-красным глазам!
Ни шпорой, ни плетью коня не тронь,
Не надо вступать с ним в спор.
Но может в пути минута прийти -
И почувствует взнузданный конь
Хлыста остроту, и железо во рту,
И стальные колесики шпор.
О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовешь,
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь тверд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твое в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова -
Без прежних сил - возобновить свой труд,
И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: "Держись!" -
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить,
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, -
Земля - твое, мой мальчик, достоянье!
И более того, ты - человек!
Хлебнуть пивца я захотел и завернул в трактир.
- Нельзя! - трактирщик говорит, взглянув на мой мундир.
Девчонки мне смотрели вслед и фыркали в кулак.
Я усмехнулся, вышел вон, а сам подумал так:
"Солдат - туда, солдат - сюда! Солдат, крадись, как вор.
Но "Мистер Аткинс, в добрый путь!" - когда играют сбор.
Когда играют сбор, друзья, когда играют сбор.
"Любезный Аткинс, в добрый путь", - когда играют сбор".
Явился трезвого трезвей я в театральный зал.
Но пьяный щеголь сел на стул, где я сидеть желал.
Назад спровадили меня - под самый небосвод.
Но если пушки загремят, меня пошлют вперед!
Солдат - туда, солдат - сюда! Гони солдата вон!
Но если надо на войну, - пожалуйте в вагон.
В вагон пожалуйте, друзья, пожалуйте в вагон.
Но если надо на войну, пожалуйте в вагон!
Пускай вам кажется смешным грошовый наш мундир.
Солдат-то дешев, но хранит он ваш покой и мир.
И вам подтрунивать над ним, когда он под хмельком,
Гораздо легче, чем шагать с винтовкой и мешком.
Солдат - такой, солдат - сякой, бездельник и буян!
Но он храбрец, когда в строю зальется барабан,
Зальется барабан, друзья, зальется барабан.
Но он - храбрей, когда в строю зальется барабан.
Мы - не шеренга храбрецов и не толпа бродяг.
Мы - просто холостой народ, живущий в лагерях.
И, если мы подчас грешим - народ мы холостой, -
Уж извините: в лагерях не может жить святой!
Солдат - такой, солдат - сякой, по он свой помнит долг,
И, если пули засвистят, - в огонь уходит полк.
В огонь уходит полк, друзья, в огонь уходит полк,
Но, если пули засвистят, в огонь уходит полк!
Сулят нам лучший рацион и школы - черт возьми! -
Но научитесь, наконец, нас признавать людьми,
Не в корме главная беда, а горе наше в том,
Что в этой форме человек считается скотом.
Солдат - такой, солдат - сякой, и грош ему цена.
Но он - надежда всей страны, когда идет война.
Солдат - такой, солдат - сякой! Но как бы не пришлось
Вам раскусить, что он не глуп и видит все насквозь!
Он умирал, Удаи Чанд,
Во дворце на крутом холме.
Всю ночь был слышен гонга звон.
Всю ночь из дома царских жен
Долетал приглушенный, протяжный стон,
Пропадая в окрестной тьме.
Сменяясь, вассалы несли караул
Под сводами царских палат,
И бледной светильни огонь озарял
Ульварскую саблю, тонкский кинжал,
И пламенем вспыхивал светлый металл
Марварских нагрудных лат.
Всю ночь под навесом на крыше дворца
Лежал он, удушьем томим.
Не видел он женских заплаканных лиц,
Не видел опущенных черных ресниц
Прекраснейшей Бунди, царицы цариц,
Готовой в могилу за ним.
Он умер, и факелов траурный свет,
Как ранняя в небе заря,
С башен дворца по земле пробежал -
От речных берегов до нависших скал.
И женщинам плакать никто не мешал
О том, что не стало царя.
Склонившийся жрец завязал ему рот.
И вдруг в тишине ночной
Послышался голос царицы: - Умрем,
Как матери наши, одеты огнем,
На свадебном ложе, бок о бок с царем.
В огонь, мои сестры, за мной!
Уж тронули нежные руки засов
Дворцовых дверей резных.
Уж вышли царицы из первых ворот.
Но там, где на улицу был поворот,
Вторые ворота закрылись, - и вот
Мятеж в голубятне затих.
И вдруг мы услышали смех со стены
При свете встающего дня:
- Э-гей! Что-то стало невесело тут!
Пора мне покинуть унылый приют,
Коль дом погибает, все крысы бегут.
На волю пустите меня!
Меня не узнали вы? Я - Азизун.
Я царской плясуньей была.
Покойник любил меня больше жены,
Но вдовы его не простят мне вины!.. -
Тут девушка прыгнула вниз со стены.
Ей стража дорогу дала.
Все знали, что царь больше жизни любил
Плясунью веселую с гор,
Молился ее плосконосым божкам,
Дивился ее прихотливым прыжкам
И всех подчинил ее тонким рукам -
И царскую стражу, и двор.
Царя отнесли в усыпальню царей,
Где таятся под кровлей гробниц
Драгоценный ковер и резной истукан.
Вот павлин золотой, хоровод обезьян,
Вот лежит перед входом клыкастый кабан,
Охраняя останки цариц.
Глашатай усопшего титул прочел,
А мы огонь развели.
"Гряди на прощальный огненный пир,
О царь, даровавший народу мир,
Властитель Люни и Джейсульмир,
Царь джунглей и всей земли!"
Всю ночь полыхал погребальный костер,
И было светло, как днем.
Деревья ветвями шуршали, горя.
И вдруг из часовни одной, с пустыря,
Женщина бросилась к ложу царя,
Объятому бурным огнем.
В то время придворный на страже стоял
На улице тихих гробниц.
Царя не однажды прикрыл он собой,
Ходил он с царем на охоту и в бой,
И был это воин почтенный, седой
И родич царицы цариц.
Он женщину видел при свете костра,
Но мало он думал в ту ночь,
Чего она ищет, скитаясь во мгле
По этой кладбищенской скорбной земле,
Подходит к огню по горячей золе
И снова отходит прочь.
Но вот он сказал ей: - Плясунья, сними
С лица этот скромный покров.
Царю ты любовницей дерзкой была,
Он шел за тобою, куда ты звала,
Но горестный пепел его и зола
На твой не откликнутся зов!
- Я знаю, - плясунья сказала в ответ, -
От вас я прощенья не жду.
Творила я очень дурные дела,
Но пусть меня пламя очистит от зла,
Чтоб в небе я царской невестой была.
Другие пусть воют в аду!
Но страшно, так страшно дыханье огня,
И я не решусь никогда!
О воин, прости мою дерзкую речь:
Коль ты запятнать не боишься свой меч,
Ты голову мне согласишься отсечь? -
И воин ответил: - Да.
По тонкому, длинному жалу меча
Струилась полоскою кровь,
А воин подумал: "Царица-сестра
С почившим супругом не делит костра,
А та, что блудницей считалась вчера,
С ним делит и смерть и любовь!"
Ворочались бревна в палящем огне,
Кипела от жара смола.
Свистел и порхал по ветвям огонек
Голубой, как стального кинжала клинок.
Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег,
Это Бунди-царица была.
В ногу, в ногу, в ногу, в ногу - мы идем по Африке.
Сотни ног, обутых в буцы, топают по Африке.
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Восемь, семь, пятнадцать миль, - тридцать нынче пройдено.
Десять, три, четырнадцать, - двадцать семь вчера прошли,
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Думай, думай, думай, думай, - думай хоть о чем-нибудь
Или станешь идиотом от такого топота.
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Считай, считай, считай, считай, патроны пересчитывай.
А если зазеваешься, - тебя раздавят тысячи.
Буцы, буцы, буцы, буцы втопчут в пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Голод, боль, бессонницу - все ты можешь вынести.
Но нельзя, нельзя, нельзя слышать, как без устали
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Днем еще туда-сюда - все же ты в компании.
Но когда кругом ни зги, только слышишь сапоги -
Только буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную.
От войны никуда не уйдешь.
Сорок дней я был в аду и скажу по совести,
Там не жарят, не пекут, - там все то же, что и тут -
Буцы, буцы, буцы, буцы топчут пыль дорожную
От войны никуда не уйдешь.
Не плачьте, - сделала борьба
Свободным робкого раба.
И, став свободным, он открыл
В себе источник новых сил.
И силы отдал он свои
Товариществу и любви.
И, жизнь за дружбу положив,
Он пал, но вечно будет жив.
Человек из-под земли нас откопал
И расплавил в огненной печи,
Дал нам блеск, и форму, и закал,
По размеру обстрогал и обточил.
Дайте воду нам и уголь в срок.
Смажьте маслом - и пустите в ход.
Выполнять мы будем свой урок
Дни и ночи, дни и ночи напролет.
Мы толкаем,
Тянем,
Гоним
И везем,
Ткем,
Печатаем
И строим -
Вместо вас,
Пилим
Доски
И взрываем
Чернозем,
Слышим,
Видим -
Без ушей
И глаз,
Мы послушны человеку, но заметь:
Нам чужда ошибка или ложь.
Ни прощать мы не умеем,
Ни жалеть -
За один случайный промах
Ты умрешь!
Не было краше Балкиды-царицы
В мире во все времена,
Но, как с подругой, могла сговориться
С бабочкой легкой она.
Был повелитель могучий и славный -
Азии царь Соломон.
Но с мотыльками, как с равными равный,
Часто беседовал он.
Сладко подумать о том, что когда-то
Два властелина земли
С бабочкой легкой, плясуньей крылатой,
В рощах беседы вели!
Когда я на скрипке играю,
Вся улица пляшет со мной.
Двоюродный брат мой - священник.
Священник и брат мой родной.
Но я не завидую братьям:
Им старый молитвенник мил,
А я себе песенник славный
На ярмарке сельской купил.
Когда постучимся мы трое
В день Судный у райских ворот,
Привратник нам всем улыбнется,
Но первым меня позовет.
Кто праведен сердцем, тот весел,
Коль скорбный не выдался час.
А веселые любят скрипку,
А веселые любят пляс.
Я ждал в саду под ивой, а дальше мы вместе пошли.
Ее белоснежные ножки едва касались земли.
- Любите, - она говорила, - легко, как растет листва.
Но я был глуп и молод и не знал, что она права.
А в поле, где у запруды стояли мы над рекой,
Плеча моего коснулась она белоснежной рукой.
- Живите легко, мой милый, как растет меж камней трава.
Но я был молод, и горько мне вспомнить ее слова.
Опять меня тянет в море,
где небо кругом и вода.
Мне нужен только высокий корабль
и в небе одна звезда,
И песни ветров,
и штурвала толчки,
и белого паруса дрожь,
И серый, туманный рассвет над водой,
которого жадно ждешь.
Опять меня тянет в море,
и каждый пенный прибой
Морских валов,
как древний зов,
влечет меня за собой.
Мне нужен только ветреный день,
в седых облаках небосклон,
Летящие брызги,
и пены клочки,
и чайки тревожный стон.
Опять меня тянет в море,
в бродячий цыганский быт,
Который знает и чайка морей,
и вечно кочующий кит.
Мне острая, крепкая шутка нужна
товарищей по кораблю
И мерные взмахи койки моей,
где я после вахты сплю.
Макавити - волшебный кот. У нас его зовут
Незримой Лапой, потому что он великий плут.
В тупик он ставит Скотланд-Ярд {*}, любой патруль, пикет...
Где был он миг тому назад - его и духу нет!
Макавити, Макавити, таинственный Макавити!
Законы наши соблюдать его вы не заставите.
Презрел он тяготения всемирного закон.
На месте преступлениями разу не был он.
Его преследуй по пятам, беги наперерез,
Ищи по крышам, чердакам - Макавити исчез!
Он ярко-рыж, высок и худ, угрюмый кот-бандит,
Глаза ввалились у него, но в оба он глядит.
Морщины мыслей и забот на лбу его легли,
Усы не чесаны давно, и воротник в пыли.
Он так и вьется на ходу змеей среди кустов.
Вам кажется, что он уснул, а он к прыжку готов!
Макавити, Макавити, таинственный Макавити,
Он дьявол в образе кота, его вы не исправите.
У вас на крыше, на дворе встречает он рассвет,
Но на месте преступленья никогда злодея нет!
По виду он - почтенный кот от лап до бакенбард,
И оттиска его когтей не сделал Скотланд-Ярд.
Но если ночью совершен на окорок налет,
Стекло разбито в парнике, цыплят недостает,
Ограблен сейф, иль певчий дрозд погиб во цвете лет, -
Там без него не обошлось... Но там его уж нет!
А если в министерстве исчезнет договор
Или в Адмиралтействе чертеж похитит вор,
И вы найдете чей-то след у входа в кабинет, -
Искать его - напрасный труд: злодея нет как нет!
В секретном департаменте, наверно, скажут вам:
"Да тут не без Макавити... Но где теперь он сам?.."
Он отдыхает в тишине и лижет рыжий хвост
Иль смертности мышей и крыс учитывает рост.
Макавити, Макавити, единственный Макавити!
Его вы не отравите, его вы не удавите!
Он двадцать алиби подряд представит на суде,
Как доказательство того, что не был он нигде.
Я знаю множество других разбойников-котов,
Но я уверен, убежден и присягнуть готов,
Что все коты, которых ждет и ловит Скотланд-Ярд,
На побегушках у него, а он - их Бонапарт!
{* Скотланд-Ярд - штаб английской полиции.}
Мы в восторге от мистера Лира,
Исписал он стихами тома.
Для одних он - ворчун и придира,