Маршалл Эдисон. Викинг

   — Аэле вряд ли понравится, если они огрубеют от работы, — невесело заключила она.
   — Если он не возьмет тебя, мы снова отправимся в путешествие, — утешил ее я.
   — К-куда?
   — В Уэльс, где я попрошу короля Родри соединить эти самые огрубевшие руки с моими.
   Она засмеялась, но без издевки.
   — Ты воображаешь, что он отдаст меня сыну раба, не имеющего ничего за душой? Хотя, впрочем, ему нужны корабли для защиты побережья от норманнов. Если Ты умеешь строить их, он хорошо заплатит тебе.
   — И тогда я построю большой легкий корабль и какой-нибудь летней ночью ворвусь в твою спальню, схвачу тебя, не обращая внимания на крики, унесу в драккар и отплыву прочь… — Я сделал паузу, старательно представляя ее в прозрачной льняной рубашке в полной своей власти.
   — Ну и куда? — зевая, поинтересовалась она.
   — На запад. За западное море. Рассказывают, что за Исландией лежит огромный остров. Там, правда, холодновато, но мы отправимся южнее, вслед за солнцем. Может быть, мы доберемся до края Мира, где море низвергается в бездну с таким ревом, по сравнению с которым гром — просто комариный писк. Там мы можем погибнуть, но зато увидим то, чего не видели глаза смертных. И когда мое тело пожрут чудовища, а твое — гигантские черви, наши души гордо отправятся в страну теней. Мы расстанемся, ведь ты попадешь на Небеса, а я в Хель, но мы будем вспоминать наше путешествие, и нам позавидуют и твои ангелы, и мои демоны.
   — У нас, и правда, может оказаться много общих воспоминаний, — задумчиво согласилась она.
   — Какое нам дело до этого мира — до королей и воинов, до корон и рабских ошейников, до конунгов и торговцев? Никто не разлучит нас, пока мы живы. Мы больше не принцесса и сын раба, не христианка и язычник. Мы стали частью друг друга. Мне будет принадлежать твоя красота, а тебе — моя сила. Мы будем вместе, наши души и тела сольются в огненном порыве. Она протянула мне руку, и я схватил ее.
   — Это только мечта, — возразила она, — мы будем разлучены через несколько дней. Этого желают мои святые. Я должна выйти замуж за христианского принца и зачать христианское дитя.
   — Почему бы не одурачить всех и не пожениться сегодня? — предложил я. — Море нашепчет слова, которые обвенчают нас. Нужно будет только встать на берегу, и мы услышим их. Песни лебедей красивее, чем хор кастрированных мальчиков в христианском храме. Затем мы зажжем большой костер, нагреем воды и искупаем друг друга, смывая все нарушенные нами законы, а потом…
   — Постой, постой. Это очень коварные слова, а ты слишком смел…
   — А разве мы плохо знаем друг друга? Ты маленькая и изящная, твоя кожа нежнее и мягче шелка. Но если ты выдержала путешествие из Уэльса в Хамбер на корабле фризов, а оттуда в страну данов на драккарах, то тебе по плечу и переезд через бескрайнее море.
   — А знаешь ли ты, какое море шире всех?
   — Нет.
   — Между язычником и христианином.
   — Но ведь мы сидим здесь, держась за руки.
   — Вместе только плоть, а не души.
   — Значит, наши души безгрешны перед своими богами. Пускай сольются только тела.
   — Ты хитрее и коварнее, чем я считала.
   — Я стал таким благодаря тебе.
   — Ты, наверно, имел возможность поупражняться, обманывая робких девушек своей бешеной страстью.
   — Ни одна девушка не отдавалась мне. Впрочем, я и не просил.
   — Значит, ты имел дело с опытными женщинами.
   — Я всего раза три заигрывал с рабынями на кухне, и то, когда был подростком. С тех пор я охотился только на пернатую и мохнатую дичь, и стремился лишь в море да к оружию. Если не считать всего этого да еще сновидений, то я тоже девственник. Коли в тебе проснулась страсть, то это не распутство.
   — Что же это тогда?
   — Мать-Земля совершила чудо в твоем сердце.
   — Твоя Мать-Земля — языческая богиня, которой наплевать на добрую репутацию честной девушки. Но ты прав, это не распутство. Это скромное чувство благодарности за то, что ты делаешь для меня.
   Не очень-то мне это понравилось, но особо спорить я не стал.
   — И все же у меня есть желание утешить тебя, — попыталась исправиться Моргана, — и даже какое-то стремление к тебе. Хоть это и грех, но я не могу этому противиться. Скажи правду, Оге, неужели ты низкорожденный?
   — Раз уж я тебе покровительствую, то мало кто сравнится со мной знатностью.
   — Я поцеловала тебя, несмотря на это. Сначала в щеку, а затем, испугавшись голосов в тумане, и в губы. И потом мне почему-то не было стыдно. Словно ты христианский барон. Смотри-ка, ты и впрямь не особо отличаешься от саксонского рыцаря, правда, волосы посветлее, да в лице что-то ястребиное.
   — Это душа великой соколицы вселилась в мою, — попытался объяснить я.
   — Вот когда ты выражаешься в таком духе, я и вспоминаю о бездонной пропасти между христианством и язычеством. Когда-нибудь ты расскажешь мне эту историю. Наверное, это злой дух, который овладел тобой. Но сейчас, даже помня о том, кто ты и на что способен, я думаю, будет несправедливо, если я лишу тебя небольшого удовольствия.
   — Неплохая мысль.
   — Если тебе нравится целовать меня…
   — А тебе самой нравится? Если нет, я не буду.
   — Если ты не станешь распускать руки и не обидишь мою девичью скромность, то я буду находить удовольствие в твоем удовольствии.
   — Если твое удовольствие — отражение моего, то готов поклясться, ничто в жизни не понравится тебе больше.
   Через несколько минут я уже сравнивал наш маленький огонек с большими кострами Бальдра в ночь праздника середины лета.
   Кстати, до этого события оставалось не так уж много. В эту ночь молодежь со всей округи собиралась на мысе, чтобы исполнить приятный ритуал. После богатого пира танцев и песен молодежь принималась заигрывать друг с другом. Повсюду бродили целующиеся парочки, девушки, обнажив грудь, водили хороводы вокруг костра, и частенько веселье заходило слишком далеко. Но, хотя после своего освобождения я ни разу не упускал случая принять участие в подобного рода забавах, мне всегда не везло до конца. Возможно, страсти моих светловолосых подруг не давало разгореться воспоминание о моем ошейнике раба. Да и меня сковывало сомнение, и я уговаривал себя подождать, пока не добуду известность и славу.
   Я полагал, что удовольствие будет не слишком отличаться от развлечений на подобных праздниках, но поцелуи Морганы оказались во сто крат слаще и более волнующими.
   Я ни разу не видел раскрывшейся могилы и ожившего мертвеца, выходящего из нее по заклинанию вёльвы, и поэтому не очень-то верил в подобное. Я сомневался в правдивости сказок о блуждающих ведьминых огнях и о живых деревьях. Но теперь я обладал тайной, более притягательной, чем эти. Поцеловав меня, Моргана подарила мне всю свою красоту. До сих пор я только любовался ей, и томление разрывало мне грудь. Теперь же она была внутри меня, такой же неотъемлемой частью, как дыхание или биение сердца. И теперь она всегда будет жить в моей душе.
   Дух мой обрел крылья и закружился в танце, похожем на тот, который устраивает Древний Народ, выходя лунной ночью из своих курганов.
   Моргана не стеснялась своих поцелуев. Раскрасневшись, она продолжала дарить их мне. Ее руки обвились вокруг мое шеи; даже чудесное ожерелье, сработанное подгорными мастерами-гномами для королевы фей, не способно было бы совершить подобное волшебство. Мы были двумя молниями, слившимися в единой вспышке.
   Я радовался больше, чем гребцы, спасшиеся с разбитого бурей корабля и добравшиеся до берега. Пускай я сын раба — какой король не позавидует мне?
   Я был уверен, что вскоре умру. Нельзя быть настолько счастливым и не заплатить за это.
   Я забирал только то, что свободно отдавала Моргана. То, что она вдруг вскочила и побежала к лодке, произошло ни из-за того, что я нарушил данное ей обещание. Я смел надеяться, что причиной ее побега стала собственная сладкая истома и охватившее ее неизведанное доселе желание, а не страх перед моей страстью.
 
   На следующее утро погода начала меняться. Взошло кроваво-красное солнце. Море было тихим, словно лесное озеро. Ветер пропал совсем, так что подброшенное перышко падало ровно вниз. Еле заметная рябь оживляла поверхность воды. Чайки пронзительно кричали, носясь над морем, а бакланы, как бешеные, ныряли за рыбой.
   Позже с запада показались первые рваные края облаков, будто их армия была разбита в чудовищном сражении, и они неслись, спасаясь бегством. К полудню поднялся порывистый ветер, и на берег стали накатывать длинные ряды волн. Потом ветер еще усилился, вода приобрела зловещий цвет, исчезли все птицы.
   Мы уже несколько часов торопливо плыли вдоль берега, заглядывая в каждую бухточку в поисках надежного укрытия от надвигающегося шторма. Наконец мы нашли подходящее устье ручья, и прилив помог нам войти в него. Выбранная мной стоянка не была защищена дюнами только с юга. Я бросил оба якоря и привязал пару веревок к скальным выступам.
   Присутствие утесов было необычно для этого побережья, и я был благодарен великану, зашвырнувшему их сюда во время древней битвы за право повелевать миром. Так, по крайней мере, объясняли существование скал средь бескрайних песков, вдали от всяких гор, скальды. Китти возразила, что давным-давно, когда еще и в помине не было великанов, громадная льдина съехала с Севера и накрыла всю землю, ворочая исполинские камни, словно семечки. И уже тогда ее народ жил здесь.
   Куола и Китти собрали сухой плавник и развели костер. Моргана с Бертой наполнили меха водой, вычистили кухонную утварь и привели ее в порядок. Мы с Куликом трудились в поте лица, как можно прочнее закрепляя края паруса, натянутого над бортами, пытаясь предугадать силу ударов надвигающегося урагана. Ко времени, когда мы закончили приготовления, море посерело от ярости, а ветер завывал, словно гигантская стая волков. Остаток рыбы я завялил у костра, чтобы Моргана потом не жаловалась, что ее кормят сырой пищей.
   Небо приняло угрожающе черный цвет; мы заползли под натянутый над лодкой парус через маленькое отверстие у кормы, оставив берег таким же заброшенным, каким он был до нашего прихода.
   — Злой ветер вырвет нас с корнем, — жаловался тростник.
   — Море вздымается, оно отравит мою воду, — плакал ручей.
   — Надвигается буря — она унесет нас неведомо куда, — стонали пески.
   Я закрыл отверстие, через которое мы забрались внутрь, и наша команда стала похожа на гномов в подгорной пещере. Было темно, и только угли в горшках призрачно мерцали, отдавая нам свое тепло. Мы долго лежали, прислушиваясь к разгулявшейся непогоде, затем постепенно уснули.
   Проснувшись около полуночи, я еще мог отличить яростное шипение ветра от стона волн. Но спустя немного времени все смешалось в одном чудовищном реве. Хоть нас с трех сторон защищали ряды дюн, ветер вовсю хлестал лодку, и она дергалась и трепетала на натянутых веревках. Если бы шторм повернул к югу, нас бы точно сорвало и вынесло в открытое море.
   И все же ярость стихий не так сильно пугала меня, как мысль о том, что веревки, державшие лодку, слишком короткие. Через три дня должна была родиться новая луна, и приливы были очень высоки. Если приливу будет помогать ветер, гоня воду в устье ручья, мы лишимся своего убежища.
   Когда наступило утро — я понял это по слабым полоскам света, пробивавшимся под края паруса, — наша лодка дергалась, словно уж, пойманный за хвост. Прилив продолжался. Я подполз к Моргане и прошептал:
   — Это твой Бог послал такой шторм?
   — С какой стати? Наверное, это твой Один.
   — Я думал, это он рассердился — ведь ты целовала язычника.
   — Если он злится за это, то я скорее отправлюсь в твой Хель, чем помолюсь ему еще раз.
   — А может, он наслал шторм из-за любви к тебе, чтобы потопить корабли Хастингса. Хоть среди них есть мои товарищи, я желаю им всем разбиться о скалы — ведь они охотились за тобой.
   — Это чересчур жестоко, мог бы придумать что-нибудь получше.
   — Жестоко или нет, но твой Бог не обидится.
   — Почему?
   — Ведь я желаю им смерти за то, что они плохо обошлись с христианской принцессой.
   — Оге, не хитри. Ты хочешь отомстить не потому, что я христианка, а потому, что любишь меня. Ты пытаешься единым разом добыть двух зайцев…
   — Положим, не зайцев, — уточнил я, обнимая ее.
   — Погоди, Оге, — прошептала она. — Ты думаешь, шторм оставит нас в живых?
   — Может да, а может и нет.
   — И ты так спокойно говоришь об этом?
   — Сделать-то ничего нельзя.
   — Что будет, если лодка разобьется?
   — Я возьму тебя на руки и вынесу на берег, если удастся. В крайнем случае мы утонем вместе.
   — Ты не бросишь меня?
   Я был рад темноте, так как мои глаза наполнились слезами.
   — Нет, — отрывисто сказал я.
   — Интересно, о чем я подумаю в последнее мгновение?
   — Наверное, ты будешь радоваться тому, что попадешь на Небеса.
   — Нет, я не стану туда спешить. Я молилась, чтобы как можно позже попасть туда. Наверное, это грех.
   — Куда же ты денешься? Я не возьму тебя с собой, чтобы ты стала пищей чудовища, — сказал я, теряя спокойствие.
   — Ты когда-нибудь слышал об Авалоне?
   — Нет.
   — Старики говорят, что это остров далеко на западе. До того, как кельты стали христианами, многие их герои уплывали туда и становились бессмертными. Там не столь замечательно, как на Небесах — нет улиц, мощеных золотом, и ангельского пения, — но там вечное лето, без бурь и снегопадов. Я подумала, что нас могло бы вынести на его берег. Я просила Бога отпустить меня туда, если он пустит тебя со мной.
   — Какое дело твоему Богу до воина…
   — Тише, не произноси это ужасное имя. Я вот что имела в виду. Твой бог и Князь демонов — одно и то же. Мы знаем, что Сатана всякий раз скрипит зубами от злости, когда христианин отправляется в Рай — на Небеса. Я уверена, Один был бы так рад, предпочти я Авалон Раю, что отпустил бы тебя туда со мной, не раздумывая.
   — Похоже на правду.
   — Вот и я так думаю. Но я совершила еще один грех. Когда взошло солнце, я стала молиться ей…
   — Ты хотела сказать, ему.
   — Нет, ей. Ее зовут Сул, и она была раньше богиней кельтов. Я просила ее поселить нас на Авалоне навеки. Теперь, если хочешь, можешь кричать своему богу.
   — Пожалуй, не буду.
   — А может, мой Бог хочет покарать меня штормом и все равно утопит. И последняя моя мысль будет о том, что очень жаль… кое-что.
   — Расскажи, что, Моргана. Я люблю тебя сильнее, чем твои святые. А с ними ты ведь делишься своими секретами.
   — Я буду жалеть, что мы не очень часто целовались.
   — Ты любишь меня, Моргана?
   — Раньше мне казалось, что я люблю Аэлу — мне рассказывали, что он хороший повелитель и очень смелый. И все равно, раз я отдана ему, я должна буду его любить, когда стану его женой. Ты же язычник и, наверное, сын раба. Как я могу полюбить тебя?
   — Ты можешь прямо сказать: да или нет?
   — Не могу. Лучше будем целоваться.
   Так Моргана разговаривала со мной, безвестным воином, много лет бывшим рабом.
   Если бы не ревущий шторм и трепещущий парус, я бы решил, что сплю. Я не мог видеть ее лица, но угадывал движение губ и чувствовал теплое дыхание. Слова ее звучали странно, околдовывая сильнее заклинания вёльвы.
   Таинственная мгла окутывала нас, словно затерянный островок в Северном море. Наши спутники, хотя и находились рядом, не могли ни видеть, ни слышать нас.
   Она лежала у меня на коленях, не двигаясь и еле дыша. Я осторожно расстегнул пряжку на ее одежде. Мои пальцы прикоснулись к коже, всю нежность которой невозможно было представить. Я все время боялся, что она остановит меня. Все же я осмелился стянуть с нее рубашку, и ее маленькие упругие груди укрылись под моими ладонями. Словно удачливый грабитель, я не остановился на достигнутом.
   — Наверное, в этих розах нектар, — попытался я скрыть смущение за шуткой.
   — Как бы это проверить? — спросила оно еле слышно.
   — Похоже, это первый весенний мед, — ответил я через большой промежуток времени.
   — Вряд ли. Что-то ты слишком быстро определил.
   Мы продолжали играть в эту игру, я чувствовал ее ответные поцелуи на своей шее.
   От этого я осмелел, и вскоре моя рука отправилась в путешествие дальше вниз. Но тут ее скромность взяла верх над чувственностью, и она попыталась остановить меня. Будь я опытным любовником, я бы вернулся обратно. Но я был грубым викингом, любившим ее со всей страстью своей дикой северной натуры. Меня оттолкнули — и мое блаженство сменилось болью обиды.
   При всей своей силе — а она никогда не была такой, как сейчас, — я бы ни за что не стал отодвигать ее руку.
   — Погоди, Оге. Слышишь, как ревет буря? Я успел забыть о ней.
   — Мы можем погибнуть в любое мгновение. Почему же я не молюсь Богу на коленях? Почему ты не серьезен перед ликом смерти? Почему мы лежим в объятиях друг друга, повинуясь греховной страсти?
   — Почему это греховной?
   — Если честно, то сама не знаю, почему.
   — Тогда убери руку.
   — Ну, если бы я точно знала, что мы умрем… Тогда, пожалуй, я бы даже согласилась стать твоей женой. Однако грех венчаться без священника, а ни один священник не обвенчает меня с язычником. И все же я верю, что мы вместе отправимся на Авалон.
   — Ветер с запада, — возразил я. Хотя, впрочем, для могучего христианского Бога это наверняка было безразлично.
   — А вдруг мы останемся живы и доберемся до Англии? Нет, я не должна нарушать договор с Аэлой. Я поклялась в этом отцу. И все равно ты любишь меня и жертвуешь своей жизнью. Я восхищаюсь твоей любовью. Аэла получит то, что ему обещано, но все остальное в твоем распоряжении.
   Она обняла меня и поцеловала.
   — Если я выйду за Аэлу замуж, он ничего не узнает об этом, — прошептала она, когда вновь обрела возможность дышать. Мне казалось, я вижу ее глаза. Она вдруг предложила:
   — Давай притворимся, что твои грубые пальцы викинга — это пять белых оленей, бродящие по заколдованному саду.
   — Зачем эта игра?
   — Затем, что если мне захочется попасти их здесь или там, или прогнать, или заманить куда-нибудь, я не буду стесняться.
   — Любопытная игра.
   — Ну, Оге, теперь пять моих нежных ланей покажут дорогу твоим оленям.

Глава седьмая
БОЛЬШАЯ РЫБАЛКА

   Шторм прекратился — ведь он не мог злиться вечно. Луна выросла и успела состариться, а лето продемонстрировало весь запас своей разнообразной погоды. Наши припасы были невелики, но благодаря охоте и рыбалке, мы не голодали. Однажды нам даже повезло выменять хлеб у встречного фризского корабля.
   Как-то раз мы врезались в устричную отмель и чуть не разодрали дно лодки об их раковины. В другой раз нас вынесло в открытое море, и мы чуть не умерли от жажды. За нами плыли акулы, и мы подружились со звездами.
   В первую неделю после шторма я часто пугал Моргану якобы надвигающейся непогодой, чтобы устроиться на ночлег пораньше. Ни луна, ни облака, ни звезды не мешали нашим поцелуям. Мы оба считали, что целая кладовая воспоминаний не стоит одного единственного поцелуя. Поэтому мы не задумывались о туманном будущем и жили лишь настоящим.
   Когда дневные заботы разлучали нас, Моргану мучила совесть. Я греб или управлял парусом, погруженный в задумчивость, а она сидела с отсутствующим видом.
   Как-то раз мы решили днем высадиться на берег, чтобы как следует отдохнуть. Моргана рассказала мне о первом мужчине и женщине, которые жили в саду, полном чудесных фруктов, и им было дозволено есть все, кроме яблок. Что-то похожее было с нами.
   — И они ни разу не попробовали запретный плод?
   — Еву искушал змей, а она искушала Адама совершить этот грех, — ответила Моргана, краснея, — за это их выгнали из сада, и им пришлось в поте лица зарабатывать свой хлеб.
   — Они были молоды и любили друг друга, как мы?
   — Не сомневаюсь.
   — Что ж, это глупый запрет, и они правильно сделали, что нарушили его.
   — Священники говорят, что с тех пор в каждом из них живет зло.
   — Это хорошо.
   — По правде говоря, я ни о чем не жалею, и повторю это своему исповеднику в смертный час.
   — Как же могут священники упрекать их, раз они сами потомки тех молодых любовников?
   — Наверное, они придумали, что возразить тебе, но это не моего ума дело. Было бы очень обидно, если бы ни ты, ни я, да и другие люди не родились. Хотя тогда мы оставались бы в Раю.
   — А мы, язычники?
   — Этого я не знаю.
   — А ангелы занимаются любовью?
   — Сказано, что они не женятся и не выходят замуж. Так что, наверное, нет. Но они осенены благодатью.
   — Что-то не могу себе представить. Как это?
   — Твоему языческому уму не понять. И довольно говорить на эту тему. Грех это.
   — На Авалоне разрешено заниматься любовью?
   — О, да. Каждый храбрый воин, попадающий туда, получает прекрасную королеву.
   — На Авалоне-то, видать веселее, чем в вашем Раю! Я согласен туда отправиться, а ты будешь моей королевой.
   — Я действительно хочу туда с тобой, но я христианская принцесса, помолвленная с христианским принцем. Я не жалею, что согрешила. Бог, думаю, простит меня. Но он никогда не простит, если я нарушу клятву принадлежать Аэле, произнесенную в присутствии епископа в зале моего отца.
   — А если Аэла освободит тебя от нее?
   — Ты думаешь, он не захочет меня? Тогда я буду обесчещена, и неважно, что произойдет потом.
   — Даже если придется стать женой викинга, отправиться в дальние страны и жить охотой и рыбалкой?
   — Да. До тех пор, пока мы не найдем Авалон.
   — А если ты потеряешь девственность во время путешествия, Аэла отвергнет тебя?
   — Наверное, нет, если это произойдет без моего согласия. Он справедливый принц.
   Ее лицо залилось краской, и она в слезах убежала.
   Ни Моргана, ни я не могли кривить душой. И не могли дать разгореться свету нашей любви. То, что мы дарили друг другу, шло от чистого сердца. Я не пытался заставить ее нарушить клятву, которую она считала священной, хоть и казалась мне глупой. Поэтому, несмотря на наши наслаждения, мы испытывали мучительную боль.
 
   Мы не повстречали ни одного корабля-дракона с тех пор, как миновали Ско, и несли вахту все менее прилежно.
   Но моя душа помнила улыбку Хастингса, и однажды ночью мне приснился сон. Хотя в нем чаще мелькала Меера, и это был только сон, я проснулся в страхе.
   Лежа с открытыми глазами и припоминая все, что я знал о ней, я обнаружил, что мои обрывочные сведения похожи на обломки выброшенного на берег корабля. Их невозможно собрать вместе, но когда-то они составляли единое целое. Все были как-то связаны — Рагнар, Эгберт, его враг Аэла, который был сыном Энит, пленницы Рагнара, невеста Аэлы — Моргана, ее похититель Хастингс и я, бывший раб Рагнара. Хоть мы и ускользнули от Хастингса, я решил не считать, что погоня завершена.
   И мы вновь вспомнили об осторожности. Мы внимательно прислушивались и вглядывались вдаль. Мы прятались даже от фризских кораблей, чтобы они не выдали нас.
   Подойдя к устью Эльбы, мы сделали остановку у мыса, чтобы не наткнуться на корабли Рагнара. Гамбург, цель его похода, был в сотне миль выше по широкой реке. И, само собой разумеется, все купцы в округе и священники в каждом монастыре прятали ценности.
   Я не очень опасался викингов, главное — не подходить к ним вплотную. Какое искателям сокровищ дело до маленькой лодки? Вряд ли кому из них покажется подозрительным, что она похожа на одну из лодок, стоящую у их родной далекой пристани. И все же, когда нашему взору открылось устье, свободное от кораблей, я вздохнул с облегчением. И мы рискнули сразу пересечь его. Мы были уже на полпути, когда из-за противоположного мыса выскользнула тень. Я несколько мгновений разглядывал ее в надежде, что это фризский корабль. Но тут он слегка изменил курс, и стали видны гордо поднятая голова и хвост дракона.
   Я растерянно посмотрел на Китти, а она на меня.
   — Наверное, у корабля поломка, и его оставили здесь, — предположил я.
   — Нет, это корабль самого Рагнара, «Большой Змей», — ответила она.
   — Не может быть.
   — Разве твое зрение острее?
   — Нет. Но что тогда Рагнар делает здесь один, без флота? — спросил я, разворачиваясь по ветру.
   — Ждет тебя.
   — Но как он узнал… — начал было я и осекся.
   У Мееры были способы отправить ему сообщение. И вот теперь из-за моей глупости придется вновь устраивать гонку.
   Рагнар, очевидно, считал, что его терпение пора вознаградить, и, похоже, был прав. Если бы мы двигались дальше в том же направлении, у нас бы не было шансов — о состязании на веслах нечего было и думать. Приходилось довериться ветру, который понес нас в открытое море.
   Еще несколько секунд назад я надеялся, что Рагнара на эту стоянку занесло какое-то дело, а не желание поймать беглецов, о которых он узнал от фризов, доставлявших ему продовольствие. Но теперь вода тускло засветилась красным, как будто в ней отразилось яркое пламя костра: развернутое крыло дракона было устрашающе красивым, и оно гудело, натянутое ветром, словно пламя. Корабль тоже шел под ветром.
 
   Теперь нам предстояла гонка — огромная крылатая змея и маленький белый ястреб. Я выкинул из головы все посторонние мысли и включился в игру. Кто думает о награде или наказании, когда игра идет ни на жизнь, а на смерть, а вокруг синеет небо, и играет море, и послушная лодка разрезает эту красоту?! Прекрасное море неслось, и мы бежали вместе с ним. Мы были легче, чем наши противники, а море кидало нас с волны на волну.