Маршалл Эдисон. Викинг

   — Я думала, что след от рабского ошейника все еще виден на твоей шее, и значит, ты мог бы принять их жалость, а, может, и покровительство.
   — Ты так не думала. Ты говорила в прошедшем времени, и, значит, ключ судьбы повернут, мосты сожжены. Разве можно, упав на колени перед Одином, сложить руки и умолять его изменить мою судьбу, словно христианин перед своим Богом? Нет, когда я говорю с ним, мой яростный крик летит в небо, и мое дыхание смешивается с ветром, и я у него ничего не прошу, я только призываю его и жду ответа. Я хорошо знаю, что он не в силах изменить мою судьбу. Судьба превыше него, так же, как река выше своего ложа, а Небо выше Земли. Но он все равно мой бог. Возможно, христианский Бог способен изменить судьбу человека к лучшему или к худшему, и потому-то мы страшимся его больше, чем всех чудовищ Хель. Но у меня закружилась голова.
   — А у меня болит сердце, — просто сказала Китти после долгого молчания. — Я ведь не воин Одина, а только жертва богов или судьбы, которой я страшусь сильнее всего. Это очень дорогая цена за мечту — вечная разлука с домашним очагом в изгнании или в смерти, а затем и расставание с самой мечтою заодно. Эта цена была высока и за то, что я выкормила тебя своим молоком. Твои губы тогда были мягкими, но если теперь они стали жесткими, то вправе ли я разрывать наши узы? Мои груди были полны и круглы, и если теперь они высохли, оттолкнешь ли ты меня?
   — И все же я скорее брошу тебя за борт во время бури, чтобы облегчить лодку, чем позволю ей затонуть и утопить мою мечту. Такова моя судьба. Но правда в том, что твоя судьба неразрывно связана с моей.
   Тогда она подошла ко мне и вытащила у меня из-за пазухи то, что я называл своим оберегом, талисманом и носил на шнурке из оленьей кожи на груди.
   Это был полированный круг шириной в три пальца, а толщиной — в один, сверкавший как агат и наполненный, казалось, золотыми искрами. Как-то я подумал, что он, должно быть, драгоценный, но потом узнал, что это, хоть и достаточно редкий, но вовсе не столь драгоценный кварц, называющийся «золотой камень». В центре круга было отверстие шириной в полпальца.
   Мой разум осмелел, выбрав судьбу, и я решился произнести то, на что не решался прежде.
   — Ты часто смотришь на мой оберег, Китти, почему?
   — Я увидела его, когда впервые взяла тебя на руки. Он висел на простом шнурке, и был тяжелым грузом для детской шейки. Что еще тут скажешь?
   — И что ты думаешь об этом, желтокожая?
   — Ничего особенного. Это оберег, который носят на шее, и он, должно быть, не из здешних мест.
   — Ты ни слова не сказал о нем, когда пыталась убедить Эгберта в моем благородном происхождении.
   — Ну что ж, теперь можно объяснить. Это не драгоценный камень, а просто симпатичная безделушка. Некоторые называют такой камушек «золотом дурака». Самое тоненькое серебряное колечко, и то стоит дороже, даже заколками для волос можно гордиться больше. Не может быть, чтобы знатная женщина повесила его на шею своему ребенку.
   — Тогда почему бы не швырнуть его в море?
   — Потому что для бедной женщины этот камень мог быть самой ценной вещью в ее хижине, и она могла повесить его тебе на шею в знак огромной и горячей любви. Ты не помнишь ее нежные руки, теплое дыхание и ласковый голос, свет ее глаз. Но мне кажется, что об этом помнит твое сердце. Оно знает о долге перед матерью, который выше всех долгов на свете.
   — Где мы достанем одеяла, без которых не обойтись в холодную ночь? — спросил я.
   — Мой народ пользуется шкурами оленей, легкими, как пух, и теплыми, словно медвежий мех. Я попрошу у них несколько штук.
   — Мы возьмем флягу с водой и будем пополнять ее в ручьях, впадающих в море. Еще нам нужно два глиняных горшка — один может разбиться или утонуть. Пусть Куола заготовит запас древесного угля. Сегодня я пообещаю Эгберту настрелять жирных гусей, и завтра мы с тобой отведем лодку к Тюленьему ручью. Там я наверняка подстерегу лося, а может, и парочку оленей. Тебе придется разделать мясо и закоптить его над костром.
   — Можно сделать проще. Надо сходить в лагерь моих родственников, к Куоле. У них мы купим или выменяем довольно мяса.
   — Это сбережет нам уйму времени. Когда мы переплывем Скагеррак…
   — То окажемся вне пределов Ютландии, земли конунга Хорика, которому подчиняется Рагнар. Но у тебя так горят глаза, словно ты заколдован!
   Горящий взор и впрямь почитали признаком колдовства, но я посмеялся над Китти.
   — Сушеное мясо, козий сыр и тюлений жир, конечно, пища здоровая, но, боюсь, неподходящая для принцессы, — сказала Китти совсем другим голосом.
   — Я буду ловить рыбу и стрелять гусей… — и остановился, увидев на ее лбу обильные капли пота.
   — Постель жестка, несмотря на одеяла, море укачивает, ветер продувает насквозь. Эта девушка слишком изнежена, и даже христиане, хоть и смотрят все время не небо, не особо торопятся умирать. Возможно, если Хастингс все же завладеет ею, он будет разочарован.
   — Что ты говоришь, Китти? Да краше ее на свете нет…
   — Может, ее легче сломить, чем кажется на первый взгляд? Не спорю, у нее гордый вид, но в темноте все кошки серы.
   — Ты считаешь, что она не захочет бежать. Ты думаешь, что она покорится Хастингсу, и они вместе посмеются над моей глупостью?..
   Я запнулся, увидев, что Китти сжала виски и прикрыла глаза.
   — Я видела ее всего один раз, на причале, — нараспев произнесла она, — но тебя я вижу каждый день вот уже много лет. И я, и она — женщины до мозга костей.
   Она положила руки мне на плечи.
   — Теперь ясно. Это не глупости, это не напрасно. Сердце женщины всегда сопротивляется злу. Она придет.
   — Мне нужно услышать это из ее уст.
   — Когда?
   — Сегодня вечером. Разве сможет мой Железный Орел поразить завтра цель, если его хозяин колеблется? Если я не буду уверен в ее решимости, я буду не в состоянии готовиться к походу.
   Я дрожал, словно охваченный лихорадкой.
   — Почему бы и нет? Я пойду поищу Мееру, которая покупает резьбу по кости, бивни нарвала и белые шкурки северных лисиц у моих соплеменников. А заодно и новости обо всем, что происходит на земле от Готланда до Вислы. Я смогу пробраться к девушке, но разговаривать с ней придется только знаками. Так что научи меня знакам, которые будут ей понятны.
 
   Нетрудно было найти сухие стебли, выметенные из зала Эгберта, и приготовить пять палочек длиной с ладонь, и еще одну покороче. Я наметил тропу к берегу реки в двух сотнях шагов от дома Рагнара. Там росло дерево, громадный дуб с могучими ветвями; вряд ли кто из людей Рагнара рискнет оказаться там в безлунную ночь — рабы-христиане вырезали на нем крест, чтобы поклоняться своему Богу, и викинги избегали этого место.
   Мертвенно-бледная луна висела в колдовской ночи. Мерцали звезды, и сова, ворон и черный волк отправились исполнять свою страшную работу. Гагара разорвала спокойную тишину своим безумным воплем.
   Так случилось, что старый Мортон, франкский барон, сыновья которого не могли выкупить его, обладал роскошной белой бородой и длинными волосами. Его поймали с поличным, когда он похищал овес, и Рагнар приказал повесить его за ноги, — болтающиеся волосы старика представляли нелепое зрелище. Плоть его давно склевали вороны, но жилы и хрящи еще связывали мертвые кости, и руки скелета качались на ветру, сталкиваясь с глухим стуком. Это усугубляло ужас мрачного пейзажа, освещаемого луной.
   Вдруг меня осенило, — это тоже может послужить моим целям. Конечно, душа Мортона на небесах ненавидит Рагнара как и прежде, когда пребывала в теле старого франка, и, без сомнения, поможет мне спасти девушку, чтобы отомстить своему мучителю.
   Луна поднималась все выше, а ночной ветер усиливался, и порой белые длинные руки мертвеца раскачивались в разные стороны так, словно повешенный плыл над землей. Затем из тени возникли три фигуры, издали казавшиеся серебристыми, и я похолодел, как труп. Первая из фигур была высокой и, несомненно, женской. Во второй, пониже, я узнал Китти. Они приостановились, пропуская вперед третью. И я с трудом узнал в ней Моргану. И узнал я ее скорей по походке, чем по черным прядям волос в лунном свете. Она остановилась в десяти шагах от меня, и я, словно заколдованный, не мог пошевельнуться.
   — Оге?
   — О, Моргана!
   Она ускорила шаги и почти побежала. Я протянул ей руку. Она схватила ее и не желала выпускать. Ее маленькие пальчики были холодны от страха. И мне остро захотелось согреть их всем жаром моего сердца.
   Смотрящаяся вниз Луна засияла с удвоенной силой, чтобы весь мир смог увидеть красоту Морганы, и, должно быть, Мортона на секунду оживил Один — Великий Скиталец, потому что его кости загремели и заскрипели.
   — Зачем ты позвал меня? — спросила она и, опомнившись, отняла свои руки.
   — У меня есть лодка, и если ты хочешь, я отвезу тебя домой.
   — Хастингс будет преследовать нас на своих кораблях?
   — Да, он будет гнаться за нами упорно и долго, а с ним — многие ярлы Рагнара. Но может случиться…
   — Если они поймают нас, они пощадят Берту и меня, ведь мертвые наши тела ничего не стоят. Но что будет с тобой?
   — Я буду драться до конца, взывая к Одину. Мой меч напьется крови, и акулы насытятся, а вороны, терзающие выброшенные на берег тела, так растолстеют, что не смогут летать. Когда я паду, прекрасная дева в доспехах найдет меня среди убитых. Она унесет мое окровавленное тело на белом коне в Вальгаллу, и ее пение будет парить в небе.
   Моргана задумчиво сложила руки на груди; мои руки дрожали.
   — Так ты благородного происхождения или нет? Ты говорил, что был рабом, но то, что ты сказал сейчас, может произнести лишь высокорожденный. Я решила довериться тебе.
   — Если это так, то я высокорожденный.
   — Даже если ты родился в хлеву, я пойду с тобой.
   — Тогда в день Фрейи, когда начнет темнеть.
   — Нет!
   — Как нет?
   — Я имела в виду не день Фрейи, а сегодня. Если мы вернемся, то уже не сможем убежать. Завтра наш тюремщик обнаружит сломанный замок.
   Сбитый замок нашли немного раньше. В лунном свете я разглядел человека, крадущегося как волк. Каким-то образом я угадывал каждую его мысль. Это был Горм, любимец Хастингса, который доверял ему больше, чем любому другому из своей дружины. Горм выполнял любые, самые сложные поручения младшего сына Рагнара. До этого момента. Очевидно, случайно проходя мимо, он заметил три фигуры, направляющиеся по узкой тропке к берегу, и его зоркий глаз успел отметить белый шелк в лунном свете. А если пес Хастингса увидел полуночных путниц, то он должен сам разобраться, что к чему. Не стоит поднимать тревогу и делить награду за поимку трех пташек с другими викингами. И Горм незаметно крался в темноте. Ведь поспешишь — людей насмешишь. Пленницы, скорей всего, собирались спрятать какое-нибудь остававшееся у них сокровище, а может, и встретиться с кем-нибудь.
   Горм на миг потерял их из виду. Когда же его взгляд отыскал их вновь, в лунном свете стояли только две девушки, очевидно, поджидая третью. Прячась за деревьями, он подобрался на пятьдесят шагов. И тут же понял, что Моргана куда-то исчезла. Перестав скрываться, он бросился к ним.
   Я дернулся было на встречу, но Моргана повисла у меня не руке, шепча:
   — Подождем удобного момента.
   Самым удобным было незаметно подкрасться и нанести смертельный удар. Мой Железный Орел не должен был в открытую лететь сквозь лунный свет, ему надлежало незаметно клюнуть Горма в сердце, чтобы тот не успел и пикнуть. Но судьба может не захотеть ждать. Иногда она движется медленно, словно равнинная река, а иногда несется, как стремительный водопад.
   Подбежав ближе, Горм убедился, что не зря волновался.
   — Где Моргана? — яростно прошипел он. — Если скажете немедленно, быть может, останетесь живы.
   А сам-то ты останешься жив, пес Хастингса? Судьба рванулась, устремившись к своей цели. Возможно, она выбрала тебя еще сегодняшним утром. Не оглядывайся, Горм. Моргана здесь. И когда твои глаза увидят ее, ты станешь смотреть на нее и говорить с ней, и не заметишь тень смерти среди других теней. Она подкрадывается все ближе, и Железный Орел дрожит от нетерпения. Я уже рядом. Судьба приготовилась к броску.
   Судьба атаковала, но мой Железный Орел остался недвижим.
   Едва глаза Горма увидели Моргану, их закрыла пелена смерти. В руке Берты мелькнуло тусклое пламя и устремилось вперед. Вот почему закатились глаза Горма.
   Горм, тебе плохо? Почему ты вдруг зашатался и упал? Почему ты корчишься в траве?
   Что теперь ты собираешься рассказать своему хозяину? Ведь он даже не знает, что ты здесь. Ты можешь звать его, но он не услышит.
   Мы с Морганой бросились друг к другу. Затем, взявшись за руки, поспешили к озаренной луной воде, и спутницы Морганы следовали за нами.

Глава пятая
ПОБЕГ

   Мы вышли из темного леса на пустынный берег. Вода казалась холодной и мертвой в лунном свете. Только бы Моргана перенесла ужасы этой ночи, только бы устоял ее дух. Мне самому было страшно. Моргану била сильная дрожь. Она в ужасе прислушивалась к шорохам, глаза ее бегали.
   — Кто-то идет по берегу, — хрипло шепнула она мне.
   Эта была высокая худая фигура, медленно бредущая вдоль воды. Подавив первый приступ паники, я узнал идущего, так как часто видел его на берегу по ночам. Это был Кулик; мы звали его так за привычку в одиночестве бродить по берегу, и за свист, который он временами издавал. Других звуков никто от него не слышал.
   Ему когда-то вырвали язык и отрезали уши, и он не мог с тех пор ни слышать, ни разговаривать. Он попал на «Великого Змея» — корабль Рагнара — во время похода по Луаре. А так как он был на диво силен, его посадили на весла на обратном пути. Но у пленника оказался упрямый характер, а у Рагнара — вспыльчивый нрав. И в конце концов невольнику пришлось влачить жалкое существование калеки, перебивающегося объедками.
   Он не представлял для нас опасности, а мог даже и оказаться полезен, и я жестом предложил ему следовать за нами. Он послушался, быстро подойдя к нам.
   Найти лодку было не трудно. Обе пленницы спрятались на дне, мы с Китти сели на весла, и я попросил жестом Кулика оттолкнуть ее.
   Он столкнул лодку, залез, не встретив возражений, внутрь и стал умело работать кормовым веслом. И мы с Китти вспомнили наши недавние походы. Равномерные сильные удары весел успокаивали меня.
   Если бы сейчас подняли тревогу, то залив наполнился бы десятками лодок, и наше путешествие закончилось, едва начавшись. Страшно было подумать об этом. Гораздо веселее было представлять, как утром Хастингс увидит сломанный замок и поймет, что птички упорхнули из клетки.
   У нас уже не было выбора. Все или ничего, как угодно будет судьбе.
   Наконец, мы добрались до причала и стали готовить наш маленький шняк к отплытию. Я сознавал, что придется потратить много времени. Мы не могли работать без пищи, спать без одеял и драться без оружия. Пробравшись к усадьбе, Китти и я помчались за необходимым снаряжением. Я вынес лук и несколько десятков стрел, пару острог, ножи и свою самую теплую куртку. Затем я осторожно забрал одеяло, топор и оленью шкуру. Китти вышла, нагруженная тремя оленьими шкурами, двумя ведрами и разной мелочью. Ее била мелкая дрожь.
   Мои руки сводило от боли, но я греб, не преставая, против поднимающегося прилива. Мы направлялись к невысоким холмам за устьем ручья. Там располагались шалаши лапландцев, недавно прибывших с далеких берегов Балтики, чтобы обменять янтарь, изделия из кости и шкуры на орудия из железа. Их убежища из шкур и веток были черны, и только угли слабо мерцали в пепле, оставшемся от костров. Тишину нарушал лишь шорох прилива да шелест ветра. Но, когда Китти позвала Куолу тихим голосом, занавеска из шкуры, служившая дверью, в одном из шалашей отодвинулась, и приземистые, черноволосые люди с глазами, словно щели, обнаженные по пояс, выскользнули наружу.
   — Я говорю от имени великого воина Оге, — сказала им Китти на своем языке. — Его боги повелели ему отправиться в долгое путешествие, и он пришел попросить у вас сушеное мясо, олений жир и сыр. Он возьмет еще несколько шкур и не тронет ни янтарь, ни бивни нарвала. Ему нечем заплатить и нечего дать взамен. Но вы не умрете, если расстанетесь с этими вещами, он же погибнет, если не добудет их. Так что ему придется убить вас, если вы откажете.
   Слушатели вздохнули — странный звук средь лунного безмолвия. Затем старик с несколькими волосками вместо бороды ответил:
   — Скажи, что мы не будет возражать, но попроси его не обещать заплатить нам за вещи и еду потом. Тогда мы сможем сказать Рагнару, что мы подчинились из страха за свою жизнь.
   Китти повернулась к молодому лапландцу, стоявшему поблизости.
   — Куола, воин Оге приказывает тебе пойти с нами. Если будет нужно, ты отдашь свою жизнь за него. Передай свою жену своему младшему брату и собирайся побыстрее!
   Куола кивнул и обратился к брату:
   — Забери ее в свое жилище и докажи свою любовь ко мне, став отцом ее следующего ребенка.
   Тем временем Китти положила кусок торфа на горящие угли. Когда он вспыхнул, она переложила его в выдолбленную из камня чашу, наполненную жиром. Этим факелом она осветила изнутри ближайшую хижину, и я смог выбрать все, что хотел. Затем женщины перенесли отобранные вещи к лодке. Кто-то подбросил веток в костер, и при его свете мы закончили погрузку. Куола, в куртке из оленьей шкуры, принес гарпун, моток веревки и длинный железный нож. Последней в лодку залезла Китти, захватив кожаный бурдюк с водой.
   Мы оттолкнулись от берега, и в моей памяти навсегда осталась картина — полуобнаженные мужчины и женщины, стоящие вокруг костра. Луна карабкалась все выше и выше в небо, отражаясь в темной воде, и ее холодный свет, словно иней, лежал на земле. В последний раз взметнулись вверх языки костра, и в этой вспышке проступили очертания хижин, олененок, привязанный к колышку, и странные черноволосые люди. Конечно, мы были такими же странными для них. И еще я подумал, что если лопнет терпение наших многочисленных врагов, и они, объединившись, истребят наш народ завоевателей, то лапландцы все равно будут жить на берегу своего холодного моря, строить невысокие хижины и жечь яркие костры.
   Начался отлив, который помогал нам, но встречный ветер был против нас. Мы радовались припасам, которых должно было хватить на несколько дней, если погоня не даст нам возможности охотиться. Я не трогал свой оберег — ведь могло показаться, будто я не доверяю судьбе, — но мне было приятно, что он легонько бьет меня в грудь при каждом гребке.
   Куола взялся за весло, сев на свободную скамью. Увидев это, Берта решительно заняла место гребца у противоположного борта. Наша скорость увеличилась, хотя ветер продолжал дуть навстречу. Мы поравнялись с гаванью. Но никто не бегал по берегу с факелами, и лодки не разрезали воду бухты. Наше путешествие не походило на вспыхнувший и пропавший язык яркого пламени. Мы, все шестеро, были живы и полны сил.
   — Осторожнее, не заденьте веслами за борта. Гребите как можно тише, — скомандовал я спутникам. Повернувшись к Кулику, я приложил палец к губам.
   Моргана встала со связки шкур, на которые я ее усадил, и подошла ко мне, грациозная, словно танцующий огонь. На сердце у меня потеплело, и тень смерти, казалось, уже не так леденила душу. Не таким чужим казалось и море, которое могло поглотить нас, не таким ярким стал лунный свет, который осветил бы выброшенные на берег тела.
   — Мне нужно что-нибудь делать? — спросила она.
   — Нет.
   — Если ты погибнешь, Берта своим кинжалом убьет меня, а потом себя. И я буду молить Бога, чтобы Он взял тебя на Небеса.
   — Не стоит.
   — Ты не хочешь, чтобы мы молились за тебя?
   — Нет, я воин Одина.
   — Кто он по сравнению с тем, кто правит вечностью?
   — Он бог Ветра, Моря и Девяти Рун. — Я помолчал, а затем с усилием выговорил: — И я не хочу, чтобы ты умерла, если можно жить.
   Она молчала, я изо всех сил работал веслом. Вскоре мы миновали мыс, и я в последний раз кинул взгляд на гавань.
   — Можно подумать, что ты хочешь взять меня с собой в Хель, — наконец сказала она. — Лучше отправимся вместе на Небеса.
   — Мы не будет вместе — ведь мы поклоняемся разным богам. Поэтому я хочу, чтобы ты жила. Тогда, возможно, ты вновь сможешь бежать, или же отец освободит тебя. Мне не вынести вида твоего окровавленного тела.
   Она преклонила колени в христианской молитве. Мне рассказывали, что христианский Бог слышит даже слабый шепот того, кто обращается к нему. Более того — к нему можно взывать мысленно. Я никогда не верил в это. Но сейчас я был уверен, что ее Бог слышит ее и откликнется на ее жаркую мольбу.
   Мне было все равно, если она молилась за Берту, себя или несчастного калеку Кулика. Если она просила за Китти и Куолу, мне тоже не имело смысла вмешиваться. Лапландцы были удивительными людьми, которые могли поладить с любым богом, кроме бога Войны. Но я понял, что Моргана молится и за меня. Она просила христианского Бога сохранить жизнь и благословить оружие воина Одина. Это было все равно, что просить его изменить мою судьбу.
   Берег по-прежнему безмолвствовал. Тишину нарушал только плеск весел да невнятный шорох волн. Даже резкие крики ночных птиц не прерывали ночное спокойствие. Неужели никто так и не узнает о том, что мы бросили вызов судьбе? И помимо моей воли из груди у меня вырвался крик:
   — Один! Один!
 
   Мы как раз проплывали мимо дома Рагнара. Кто-то зажег факел и вышел из двери. Глаза различили неясный силуэт человека, который быстро потушил свой факел, чтобы можно было смотреть вдаль.
   Я попытался представить, что же ему видно. Лунный свет, словно иней, покрывал берег, и небольшие волны лепили постоянно меняющийся узор на воде, а скалы отбрасывали на море длинные тени. Легче было разглядеть белого зайца на снегу в сумерках, или волка, притаившегося в густом лесу, чем низкий силуэт лодки на воде. Может, человек решит, что крик ему приснился. Если это раб, то он не осмелится будить воина из-за такой мелочи. Но рабы не спят так чутко — сон их единственная отрада. Возможно, это был сам Хастингс. Я бы не удивился, если бы его зрение и слух оказались острее, чем у любого другого викинга. Такова уж была его натура — добиваться превосходства во всем.
   Мы пересекали залив — призрачная иголка в плаще лунного света. Отсюда течение должно было быстро понести нас в открытое море. Дальше многое зависело от погоды. Однажды это течение помогло спастись от драккаров целому стаду китов. А как-то раз принесло стаю тюленей прямо на гарпуны охотников.
   Шло время, и небо начало светлеть перед рассветом.
   — Как ты считаешь, Китти, пора искать место для укрытия? — спросил я.
   — Ты помнишь соленый ручей, где как-то раз от тебя скрылись выдры? Там, на первый взгляд, негде спрятать лодку, если не знать про крошечную бухту, которую скрывают прибрежные деревья.
   Я взглянул на Моргану, и, когда мое пересохшее горло позволило говорить, обратился к ней:
   — Лодки, которые погонятся за нами, очень быстры. Мы могли бы оторваться от них только при сильном ветре, но день, похоже, будет ясным и тихим. Поэтому к рассвету мы должны оказаться в укрытии, где останемся до темноты. Укромнее места не найти, но если кто-нибудь из наших преследователей знает о нем, то обязательно заглянет туда. Тогда мы окажемся в ловушке. Но у нас нет выбора.
   Моргана пристально посмотрела на меня.
   — Что толку в укрытии, если ты вновь издашь свой ужасный крик, когда наши враги будут близко? — спросила она.
   — Не стану, если ты перестанешь молиться своему Богу за меня. Молись за свою подругу и всех остальных, если хочешь. Можешь просить для них все, что угодно.
   — Ты считаешь, если я прошу своего Бога за тебя, то твой бог рассердится и покарает тебя?
   — Нет, но это нечестно.
   Она задумалась, глядя на воду, а затем кивнула. То, что было естественным для меня, могло казаться ей странным, но не более, чем все происходящее.
   Ее служанка, Берта из народа саксов, продолжала усердно грести. Ее золотистые волосы загадочно блестели в лунном свете, и она напомнила мне богиню Фрейю, которая иногда посещает наш берег в лодке, похожей на эту.
   Она живет на острове далеко на востоке, в смертном теле прекрасной девушки, которую избирают среди свободнорожденных. Рабы гребут на ее лодке. Возвращаясь домой, они набирают воду в реке и греют ее в огромном котле. Пока вода не нагреется, они наслаждаются девушкой. Затем купают ее, смывая грязь с божественного тела. После этого рабов умертвляют.
   Если бы у Берты был возлюбленный, он бы считал ее тело божественным. Он ласкал бы ее трепетными руками, и она родила бы ему ребенка. Я знал, что тело Морганы божественно. От мысли, что я могу прикоснуться к ней, кружилась голова. Если бы она была Фрейей, а я ее рабом, то я бы не думал о том, что меня убьют. Это было бы справедливо. Человек, испытавший неземное блаженство, не сможет жить дальше.
   Я взглянул на Моргану, а затем вверх, на бледнеющую луну. Она ласково освещала принцессу, Берту, Куолу и Кулика. Но странен и холоден был свет, падающий на меня и Китти. Она так непохожа на меня — так почему она здесь, рядом со мной? Ведь ей, невиновной, возможно, уготована смерть, и морские чудовища пожрут ее тело. Если так, то какая же участь ждет меня, по чьей воле происходит все это?
 
   Странные события случились этой ночью. Ни один правитель не мог бы заставить своего подданного свершить такое дело. Его могла поручить только судьба выбранному ею воину. То есть мне. И мое имя — Оге.