Маршалл Эдисон. Викинг

   К моему изумлению, стражник отшатнулся, смертельно побледнел. Его пальцы судорожно сжались на горле, словно он уже ощутил веревку, и мне показалось, что я вижу ее тень.
   Воины перерезали путы на моих ногах, чтобы я мог идти, и их начальник приказал мне следовать за ними через узкую дверь. Двое человек шли за мной, подталкивая остриями копий. Китти, Куола и Алан шли следом.
   Нас привели в комнату, которая напомнила мне комнату Эгберта, хоть и была намного больше. Ночи становились прохладными, и в очаге плясали языки пламени. Огонь и пара десятков свечей на длинном столе, освещали четверых людей, сидевших на позолоченных стульях. Еще несколько человек стояли у стены. За столом сидели Моргана, Берта, Аэла и Энит. Моргана встала, увидев меня, и подняла белый платок, лежавший перед королем. С широко раскрытыми глазами она подошла ко мне и вытерла кровь с лица и головы. Затем она поцеловала меня в губы, взяла за руку и встала рядом.
   Берта вскочила, бросилась к Моргане и схватила ее за другую руку. Так что мы все трое стояли перед королем.
   Аэла даже не взглянул на нас и повернулся к Алану.
   — Шпионы сообщили, что ты привел Оге к башне.
   Алан устало кивнул.
   — Разве ты разучился говорить? — спросил король. Алан помотал головой.
   Аэла повернулся к стражникам:
   — Кто посмел поднять руку на певца?
   Ему указали на здоровенного парня.
   — Повесить его.
   Человека увели, а Аэла повернулся к Алану.
   — Теперь ты будешь говорить?
   — Да.
   — Почему ты оставил меня и отправился с Оге Даном?
   — Ты расправляешься с врагами предательством. Мне это неинтересно, об этом не сложишь хороших песен.
   С потемневшими глазами Аэла повернулся ко мне.
   — Я предупреждал, чтобы ты не возвращался без большой дружины, — сказал он, — но ты не послушался.
   — Армия придет, — ответил я.
   — Чтобы забрать твои кости?
   — Они придут, ведь я уже разрушил твою стену.
   — Что-то я не заметил. Какую стену?
   — Самую большую из всех, которые ты когда-либо строил.
   И я показал ему руку Морганы в своей.
   — Клянусь Богом, раб не может так разговаривать!
   — Меня освободил Эгберт, который скоро будет королем Нортумбрии.
   Аэла повернулся к Энит, лицо которой побелело.
   — Это похоже на кошмар.
   — Сын мой, что ты об этом думаешь?
   — Не знаю, что и сказать.
   Зато знал я, глядя на Аэлу, задумчиво подперевшего подбородок рукой. Он не был заурядным человеком.
   — Рагнар. Эгберт. Хастингс, сын Рагнара. Теперь еще этот бывший раб с соколиным профилем. Ты говорила, мать, что видела двух красивых девушек на корабле Рагнара, когда была его пленницей: дочь графа Нантского и рыжую левантийку. Может, он сын одной из них? Тогда он убил своего отца и будет навсегда проклят!
   Я громко рассмеялся:
   — Одна из них, Эдит, мать Хастингса, а у второй нет детей.
   Аэла кивнул.
   — Довольно шутить, перейдем к делу. Матушка, у меня большие счеты с этим человеком, но я никак не уразумею их величину. Слишком много всего: во-первых, я король. Получив помазание архиепископа, я стал наместником Господа на земле. И я не могу отбросить ореол святости, окружающий королевскую власть. Между королем и его подданными — бездонная пропасть, как между собаками и их хозяином. И кем бы Оге не был, он не король.
   — Я слежу за ходом твоих мыслей, — проворковала его мать, сцепляя и расцепляя пальцы, — и я не сомневаюсь в божественном происхождении твоей власти.
   — Замечательные слова, — смеясь, воскликнул Аэла. — Давай теперь определим ущерб, нанесенный нашему королевскому величию. Мою невесту, дочь короля Уэльса, захватывает в плен языческий разбойник и увозит к себе на север. Этот злодей — Хастингс, уже известный сын Рагнара. Конечно, он хотел получить выкуп, и это вполне понятно. Но что случается потом? Никому не известный воин, бывший раб, похищает ее ради любви — я не вижу иной причины, — а за одно то, что он посмел поднять на нее глаза, его следовало бы повесить. Ну а за то, что он овладел ею — сварить заживо в кипятке.
   — Но ты сам слышал, она призналась, что добровольно и с удовольствием отдалась ему. Разве это не смягчает его вину и не делает главной виновницей ее?
   — Ты никогда не была настоящей королевой, мать. Выйдя замуж за великого эрла, ты не смогла понять сущности королевской власти. Моргана — дочь короля, и она выше законов, по которым судят обычных людей. Если она возжелает грязного пахаря — кто запретит ей? Священник может читать ей проповедь, а ее муж — если узнает — может даже проучить ее, но, заметьте, лишь в том случае, если по рождению он выше. Если бы Оге овладел ею насильно, я бы поступил с ним, как говорил раньше. Значимость его вины противоположна его собственной значимости.
   — Я не совсем понимаю тебя.
   — Не важно. Я занят размышлениями о королевской власти и игрой своего ума. Если бы он был великий лорд, я, король, все равно не мог бы вызвать его на поединок. Я должен был бы придумать ему почетную кару, или же тихо умертвить. Если бы он был мошенником, я бы избавился от него, как от дохлой крысы. Но все обиды слились воедино в моем сердце из-за красоты этой девушки.
   Странно было слышать последние слова, произнесенные тем же игривым тоном, что и предыдущие. Если бы не его потемневшие глаза и судорожно сжатые кулаки, я бы подумал, что он шутит.
   — Я никак не пойму, кто он такой, — продолжал Аэла, — что-то странное есть в том, что он добился любви Морганы и победил самого Рагнара. Это или какой-то обман или странное стечение обстоятельств. Если всего этого раб добился сам, то он далеко пойдет. И если я оставлю его в живых, то он когда-нибудь убьет меня.
   — Тогда прикончи его, и побыстрее. — Энит закрыла лицо ладонями.
   — Мы с ним враги. Если он выживет, то вернется за Морганой с дружиной, как я его и просил. И Эгберт тогда займет мой трон. Откуда мне это известно? Бог дал мне силу видеть людские души — дар, который несет в себе проклятие, потому что я должен все время заглядывать и в свое сердце. Никто не поверит мне кроме него — и, возможно, Морганы.
   — Я верю тебе, король! — сказал Алан.
   Алан знал, что своими словами приближает мою смерть. Знал это и я. Но это была наша судьба.
   — Я сказал, ЕСЛИ он выживет, — продолжал король, — но я не уверен в этом. Наверно, он умрет, как собака, потерявшая зубы. Почему бы не убедиться в его смерти? Подсчитывая свои потери, я могу чувствовать себя дураком, но трусом не буду. Я подвергну тебя испытанию, Оге. Если ты не выдержишь, я быстро от тебя избавлюсь, и твое тело окажется на помойке. Если ты победишь, то останешься жить, и я буду чувствовать себя в опасности. Но в любом случае, погоди радоваться. — Его голос замер, и в комнате воцарилась тишина, словно в чаще зимнего леса.
   — Я не радуюсь, — ответил я, и кровь застыла в моих жилах.
   — На самом деле, увеличивая свой долг, я приумножаю и опасность. Но долг велик, — одно то, что я задержал Моргану, делает его очень большим. Если ты пройдешь испытание, я, может, даже и не смогу достойно отплатить тебе.
   — Ты пьян, Аэла, — выкрикнула его мать.
   — Напротив, вино заставляет меня принимать истинно королевские решения. Алан еще споет обо мне достойную песню, правда, Алан? Оге, это испытание покажет, кому отдала любовь Моргана — Оге Дану, чье имя отмечено судьбой, или грязному обманщику. Я слишком горд, чтобы убить тебя, не выяснив этого.
   — Что за испытание? — хрипло спросил я.
   — Я не скажу. Жди его. Можешь начать сопротивляться прямо сейчас, если пожелаешь. Вдруг я уже от этого буду знать ответ.
   Мой разум был в смятении, и я не знал, как лучше поступить. Но я вспомнил Стрелу Одина, сидевшую неподвижно, когда Хастингс отрезал ей крыло, и Рагнара, не сопротивлявшегося у края ямы.
   — Я не буду драться ни с кем, кроме тебя, — ответил я. — И вообще, я устал слушать всю эту чушь.
   — Мне нравится твой ответ, и он позволяет надеяться на лучшее. Посадите его к очагу и вставьте в его руки полено.
   Стражники усадили меня так, как приказал король: правую руку положили на камень, на нее полено и левую руку сверху. Голубоватое пламя слегка шипело, и жар красных углей нагревал мою щеку.
   Король повернулся к невысокому человеку с мясницким ножом на поясе. Дрожь прошла по моему телу, но мне удалось скрыть ее, а душа вспыхнула от ярости, что это был не меч.
   — Остро ли твое лезвие? — спросил Аэла.
   — Да, господин.
   — Тогда руби.
   Словно ледяной огонь впился в мою руку чуть повыше кисти. Я удивился, почему правой руке, держащей левую, стало так легко, и с ужасом увидел, почему. Я отбросил полено, а с ним и отрубленную кисть. Моя левая рука оканчивалась обрубком, из которого хлестала кровь.
   Хотя я не чувствовал боли, я не хотел терять кровь. Я повернулся и сунул то, что осталось от левой руки, в пылающие угли. Красный огонь боролся с алым потоком, и только шипение слышалось в комнате. Затем стал распространяться запах, менее приятный для королевских ноздрей, чем благовония, но я радовался, что кровь останавливается и я еще жив.
   Крича: «Один! Один!», чтобы удержаться от стона, я вытащил из огня обрубок, темный теперь, как пепел. И погрузился во тьму. Когда я открыл глаза, над головой сияли холодные звезды, и у неба были плавно изогнутые края.
   Я лежал на шкурах на дне «Игрушки Одина». Я услышал рокот волн и ровный плеск весел, которыми гребли Марри и Куола. Алан правил лодкой. Китти сидела рядом со мной и что-то делала с моей искалеченной рукой. Я доверял ее волчьему зрению и не чувствовал боли, поэтому еще немного подождал, чтобы окончательно прийти в себя.
   — Что сделал король с Морганой? — спросил я.
   — Ничего. Он только позволил ей смотреть на твои мучения и запретил быть с тобой.
   — Алан, ты можешь что-нибудь добавить?
   — Брат Годвин говорил, что отведет ее в аббатство неподалеку, затем пилигримы отвезут ее в Уэльс, к отцу.
   — Как ты думаешь, она в безопасности?
   — Никто не может быть в безопасности в наши кровавые времена, даже певец, но она в большей безопасности, чем, если бы была с тобой.
   — Кто-нибудь уверил ее, что я приду за ней?
   — Ты сделал это сам, сунув свою искалеченную руку в огонь.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава одиннадцатая
ЗАЛ ДРАКОНА

   Так как я выбрал жизнь вместо смерти, и боги вняли моей просьбе, то приходилось жить.
   Следующие три месяца я учился обходиться одной рукой, отложив до лучших времен все планы и мечты. Китти, Алан, Куола и Кулик, чье настоящее имя было Марри, помогали мне. Сперва я не мог даже спать спокойно от боли. Казалось, я не научусь есть аккуратно и быстро, как прежде, но я справился, и это была самая легкая из моих побед. Вскоре я мог бросать копье так же хорошо, как и раньше, только пришлось привыкать по новому держать равновесие. И меч в моей руке вновь стал так же быстр и точен.
   Марри сделал мне на обрубок нечто вроде деревянной рукавицы, которая оканчивалась крепким железным крюком. Я был очень доволен, ведь с его помощью я мог вновь научиться грести, управляться с парусом и даже стрелять из лука, хотя, конечно, не так сильно и точно. Если раньше во время внезапного шквала я управлялся за двоих, то теперь едва выполнял работу одного. Я и не думал, что человеческая рука такое чудо. Только одна вещь превосходила ее — человеческий ум.
   Все эти месяцы мы плавали вдоль побережья, ловили рыбу, отдыхали и избегали схваток — и с людьми, и с погодой. Я многое узнал о берегах Англии и, поскольку, Алан не мог не петь, о дальних странах и великих героях. К моему удивлению, он ни разу не пожалел, что оставил двор Аэлы. Мне казалось очень странным, что однорукого воина без гроша в кармане сопровождает лучший певец Британии, но он всегда был радостен и доволен. Я пока не пытался ничего узнать про Марри — я приберегал это до того дня, когда смогу вмешаться в его историю.
 
   Когда дни стали короче, а ветер злее, мы отправились на остров Уайт у южного побережья. Там вообще не выпадал снег, а утро, когда на земле посверкивал иней, считалось холодным. Заливы и ручьи кишели рыбой, так что Марри накопил немного жира на своих длинных костях. Жившие на острове юты не мешали нам, а мы — им.
   Однажды я пытался стрелять из лука и после многих неудачных попыток увидел, что Китти наблюдает за мной.
   — Не собираешься ли ты заплакать? — спросил я.
   — Если и да, то от гордости.
   — Помнишь, ты говорила, что есть оружие лучше, чем Тисовый Сокол и Железный Орел?
   — Да. Ум и хитрость.
   — Я отвечал, что лиса хитра, но лесом правят волк и медведь. Но этот ответ нехорош.
   — Почему же?
   — Ты говорила о двух вещах, я отвечал про одну. Что такое хитрость без мудрости? Стрела без лука!
   — Ты это понял, — рассмеялась Китти. Я повернулся к Алану:
   — Спроси Марри, как я стал таким.
   Алан взглянул на Кулика и лицо его покрылось потом.
   — Сомневаюсь, что эту историю стоит послушать.
   — А ты и не услышишь. Ты будешь смотреть на его пальцы.
   — Так еще хуже. Я боюсь ее узнать.
   — Почему, ты ведь сделаешь из нее песню!
   — Да, но что тебе в ней? Загадка маленькой рыбки, плывущей к Полярной Звезде? — Он повернулся к Марри и задвигал пальцами.
   Марри поглядел, потом покачал головой и отвернулся к морю.
   — Что ты ему сказал? — спросил я.
   — Попросил рассказать то, что ты хотел.
   — Скажи, что я приказываю ему рассказать о себе.
   Когда Алан вновь обратился к Марри, тот сглотнул так, словно хотел что-то сказать, и я даже вздрогнул. Затем его пальцы взялись за работу. Он «говорил» гораздо быстрее, чем во время обычного общения с Аланом, так что певец едва успевал следить за смыслом. Иногда Алан переспрашивал его, и тот нетерпеливо отвечал, мне казалось, с сердитой руганью. В его истории была любовь и ненависть, и было странно наблюдать за жестами, пронизанными такой страстью.
   Целый час Кулик чертил в воздухе свои загадочные руны, и, наконец, повернулся к нам спиной. Я думал, что Алан, наделенный большим состраданием к людям, будет тереть глаза от жалости, но нет — они были широко открыты и лихорадочно блестели.
   — Я еще не слыхал подобной истории, — удивленно произнес Алан. — Тебе рассказать только главное или все целиком?
   — Рассказывай все.
   — Я, Марри с болот, сын писца корнуэльского принца. В детстве я прислуживал священнику в монастыре в Таре. Я прочитал много книг и отправился в Падую, в Италию, искать философский камень.
   Как-то раз я увидал кинжал, столь тонкий, что его можно было принять за булавку. У него было удивительное свойство — притягивать небольшие кусочки железа. Если эти кусочки клали на расстояние в палец шириной от лезвия, то они прыгали и прилипали к нему. Тогда я понял, что это атомы, о которых писал Лукреций, удерживаются вместе этой самой силой. Почему-то мужские или женские атомы оторвались от кинжала, и оставшиеся постоянно искали их. Теперь послушай следующий шаг моих рассуждений. Если я смог понять законы притяжения, я могу понять, и как нарушить их, то есть подняться от Шестых Врат Алхимии, именуемых «Дистимяция», к Седьмым, Восьмым и Девятым Вратам, известным под именами «Сублимация», «Сепарация» и «Размягчение». С такими знаниями, каких до меня не было ни у одного алхимика, я надеялся пройти и следующие три — «Ферментация», «Умножение», «Бросание».
   Затем случилась грустная вещь. Мой мальчик-слуга, играя с кинжалом, погнул его и попытался выпрямить молотком. После этого волшебная сила исчезла.
   Я подумал, что он каким-то образом вобрал мужские или женские атомы из молотка. Я никак не мог вернуть его свойства, поэтому стал изучать его историю. Оказалось, его привез в Падую ученый еврей, который приобрел его у аптекаря в Марселе. Отправившись туда, я узнал, что кинжал доставлен из Бреста бретонским мореходом. Я поплыл в Брест. Там я познакомился с одним мудрым священником, и от него в первый раз услышал о каких-то обитателях отдаленных болот, которые называют себя «венеды» и которые умеют находить и обрабатывать железо.
   Ты, Алан, похоже и сам немного ученый. Послушай, я вспомнил, что Юлий Цезарь писал о венедах в Арморике, у которых были большие корабли под парусами, железные якоря и цепи, чего не было ни у кого в мире. Заметь, Цезарь считал, что истребил эту расу, столь опасную для Рима. Неужели их потомки все еще живут на болотах и помнят свои древние тайны?
   Обрывочные сведения довели меня до полуострова ютов, а затем в залив, похожий на море. Я видел много необычного и подвергался немыслимым опасностям, о которых не стану рассказывать. Наконец я нашел этих затерянных людей, которые и впрямь оказались потомками венедов. Их месторождения руды истощились, и они больше не делали цепи и якоря, а жили, разводя скот, охотясь и занимаясь рыбной ловлей. Но среди них еще были умельцы, которые работали с остатками руды, выковывая ножи, булавки и другую мелочь для торговли с бретонскими купцами.
   Когда я показал им маленький кинжал, который раньше притягивал железо, то понял по их глазам, что они знают, в чем секрет. К счастью, я мог разговаривать с ними, так как они говорили на древнем кельтском языке, похожем на язык корнуэльских пастухов, в стране которых я родился. Я попытался выведать их секрет. Они умели не только придавать железу эти свойства, но и восстанавливать их. А чудо из чудес я увидел позже. Если куску железа придавали форму рыбки, затем тайным способом обрабатывали и подвешивали на веревку, то рыбка всегда указывала на Полярную Звезду.
   Это было открыто мне одной из девушек племени. Секрет этот хранился особенно тщательно, потому что они надеялись когда-нибудь вновь построить большие корабли, как во времена Цезаря. Но если я поклянусь больше не выведывать их секретов и держать в тайне то, что уже узнал, они подарят мне одну такую рыбку и позволят увезти ее с собой.
   Так сказал мне их вождь, хотя у их главной жрицы Дорги были свои способы хранить тайны: меня могли принести в жертву богам или отдать ей в работники. К счастью, она делила власть со старейшинами и вождями, а они были менее привержены религии, которую венеды принесли с востока, и, поскольку в их жилах текла уже не такая чистая кровь, они терпимо относились к другим богам. Сейчас такое встречается у варваров. У них было принято два культа. По одному, сохранившемуся от древних пастушеских племен, умершего погребали. По другому, принесенному венедами с востока, умершего сжигали.
   Но все единодушно потребовали с меня клятву молчать, которую я принес идолам Геркулеса и Сул. И я в самом деле больше не пытался проникнуть в тайну маленькой железной рыбки. И потом ведь моей главной целью было отыскать философский камень, чтобы избавить от болезней человечество. Но для этого мне нужно было понять, как у испорченного железа можно восстановить его волшебные свойства.
   Я попросил их о еще одном одолжении — вернуть силу притяжения моему кинжалу.
   Время было выбрано удачно — когда старейшины на пиру опьянели от меда. Вместо того, чтобы отнести кинжал в кузницу, как я предполагал, кудесники понесли его в большой курган, где лежали их погребенные герои. Надеясь обнаружить философский камень, я последовал за мерцающим светом их факелов. Я не мог подобраться близко и не видел всех действий, но самое главное видел — они положили кинжал острием к северу и ударили по нему каким-то черным камнем.
   Пытаясь подкрасться поближе, я задел череп, который покатился и выдал мое присутствие. Меня поймали и скрутили по рукам и ногам. Они засомневались, стоит ли отбирать у меня жизнь, это дало мне короткую передышку, и я успел сочинить убедительное оправдание. Я начал было надеяться, что спасусь, но Дорга, верховная жрица, уже призвала Женщину Костров. Теперь я не сомневался, что меня принесут в жертву богам. Но вожди все же решили заменить меня овцой на алтаре, и тогда она поклялась, что я никому не смогу ни рассказать секреты венедов, ни услышать новые. Схватив свой железный нож, она отрезала мне язык и уши, и острым концом проткнула кожу внутри, так что я перестал слышать. Даже корчась в муках, я видел жестокую улыбку на ее губах и экстаз в глазах.
   Вожди оставили у себя мой кинжал, но не стали отбирать у меня рыбку. По их законам нельзя требовать обратно подарок.
   Со временем волшебная сила рыбки ослабела и исчезла, а я с тех пор живу в тишине и безмолвии.
   Все время, пока Алан рассказывал, Марри сидел неподвижно, глядя на море.
   — Скажи, что я приказываю показать дорогу в землю венедов, — попросил я Алана.
   Несколько мгновений Алан не шевелился, затем медленно передал знаками мои слова. Во время ответа на лице Марри появилась усмешка.
   — Марри спрашивает, не решил ли безграмотный норманн поискать философский камень? — перевел Алан.
   — Скажи, хоть это его и не касается, что я не хочу учиться превращать металлы в золото. Если у меня будет такая волшебная рыбка, я смогу добыть достаточно богатств в Англии. Скажи, что я хочу найти остров Авалон в Западном море, и рыбка поможет мне доплыть до него. Если он будет еще жив, я возьму его с собой. Но если он откажется показать мне дорогу к венедам, он умрет.
   Когда Алан перевел мои слова, Кулик, как я привык его называть, издал звук, который я раньше от него не слышал: это был громкий, веселый смех, словно язык его все еще был на месте. Когда его пальцы рассказали шутку, Алан засмеялся вместе с ним.
   — Видишь ли, я, Марри, принял новую философию. Есть камни и получше философского, и наш предводитель, похоже, один из них. Я покажу путь.
 
   Зимние туманы, дожди и сильные ветры затрудняли наше путешествие. Мы миновали Брест и плыли все дальше и дальше. Наконец мы добрались до скалистого побережья, которое казалось необитаемым. Но когда мы на пару миль углубились в страну, мы поняли, отчего оно представлялось таким.
   Там не было домов, в которых жили бы люди. Странные сооружения из огромных серых камней вполне могли бы служить обиталищем мертвецов. Они тянулись бесконечными рядами — два камня вертикально, а третий образует крышу. Некоторые, выше роста человека, были вытесаны в форме неприличного символа. Кулик сказал, что это символ бога венедов, которому поклоняются, чтобы женщины и овцы были плодовиты.
   Где были люди, воздвигнувшие тысячи этих камней? Некоторые из них сидели под камнями, подтянув колени к подбородку. Казалось, им очень удобно, если не считать того, что от них остались одни кости. Марри также сказал, что некоторые холмы из видневшихся повсюду, на самом деле курганы, и сделаны руками людей, и в них захоронены герои.
   Китти неторопливо взошла на один из холмов, чтобы осмотреться.
   — Я вижу небольшое стадо овец к северу, и рядом с ними пастух. Между нами тянутся ряды этих камней.
   Мы осторожно двинулись вперед, внимательно глядя по сторонам. Камни тянулись длинными рядами поперек нашего пути мили на четыре. Там, где они кончались, я заметил десятки зеленых квадратиков, которые принял за торфяные крыши деревни. Нигде не было ни признака жизни, даже слабого дымка.
   Кулик рассказывал, что венеды были коренастыми, плотными людьми, сильными, но несколько медлительными. Я не сомневался, что они не смогут потягаться со мной в беге. Поэтому, когда мы добрались до того, что я принял за деревню, я взял с собой только Китти, которая бегала не хуже меня. Мы бодро прошли половину расстояния, но вдруг шаги Китти замедлились, и в тот же момент напрягся и я.
   — Что ты видишь? — спросил я.
   — Мертвую деревню.
   — Я чувствую запах дыма.
   — Может, есть один костер, но все вокруг мертво. Где цыплята, собаки, коровы? Где играющие дети, женщины, старики у дверей?
   Если венеды и жили здесь, они давно ушли. Остался только один очаг, может, два. Вот почему я видела лишь несколько овец.
   Мы шли дальше, и вскоре оказались среди высоких столбов, посвященных Геркулесу. За одним из них мелькнула тень, и на мгновение я испугался засады. Но это оказался волк, бродящий вокруг пастуха и его стада. Он был смелее северных волков: подпустив нас всего на двадцать шагов, он прыгнул вперед, еще не зная, что его ждет. Это был матерый зверь, почти мне по пояс, но лучше бы он убежал — мой Железный Орел уже летел ему навстречу. Он плавно взлетел чуть вверх, на мгновение замер, словно выбирая место для удара, и неудержимо ринулся вниз. Железный клюв яростно вонзился в плечо хищника. Ночной убийца попытался бежать, но закашлялся, упал и застыл неподвижно.
   Китти, напротив, не могла стоять спокойно. Она радовалась и хлопала в ладоши.
   — Нечего веселиться, — буркнул я, — он почти не боялся людей. Значит, он их не встречал. Венеды ушли и унесли с собой свои секреты.
   Я не стал ругать Китти, потому что знал, что лапландцы боятся и ненавидят волков.
   — Пастух, наверное, обрадуется еще больше, — заметила Китти.
   Поблизости мы обнаружили золу от костра. Вокруг валялись несколько бараньих костей и рыбья чешуя. Но, судя по всему, человек, разжигавший костер, был один. По следам мы пришли в маленькую хижину, которая тоже оказалась пустой. Некоторые соседние хижины явно служили хлевами, но дожди давно залили очаги, и крыши поросли травой.
   Китти сощурила глаза. Я знал, что она думает о том же, о чем и я — об одиноком пастухе, возможно, последнем венеде или же бродяге из какого-то другого племени, поселившемся здесь, на заброшенных землях. Куда ни кинь взгляд, всюду высились памятники смерти, и единственная встреченная нами живая тварь тоже была символом смерти — ночным убийцей.