Страница:
Михаил Март
Агония страха
Глава I
Жара начинается
1
На чердаке хозяйничал клан дворовых кошек. Их тошнотворное завывание могло свести с ума кого угодно. В кромешной темноте сверкали сотни красных огоньков невидимых тварей, возмущенных вторжением постороннего на их территорию.
Чердачная дверь распахнулась, и он ворвался в душное, вонючее помещение, как вихрь. Не успев сделать и трех шагов, он споткнулся и упал. Кейс из рыжей замши выскочил из рук и отлетел в сторону. Теперь уже не имело смысла его искать. Тяжелый, беспорядочный топот преследователей гулко доносился со стороны лестничной клетки и становился все громче и громче.
Он приподнял голову и увидел луч холодного лунного света, падавшего на пыльный бетонный пол из слухового окна. Крышу двенадцатиэтажного дома нельзя назвать спасательным кругом, но у него не оставалось выбора. Он вскочил на ноги и рванулся вперед, к свету. Думать о спасении не приходилось, чудес не бывает, им руководил инстинкт утопающего, хватавшегося за соломинку.
Он выскочил на крышу, и свежий теплый ветерок обласкал его разгоряченное лицо. Из слухового окна слышались грубые зычные выкрики. Он не разбирал слов, голова плохо работала, а ноги перестали слушаться. С трудом добежав до конца крыши, он остановился на краю и глянул вниз. Макушки деревьев скрывали землю, покачиваясь, словно черные волны океана.
Ему показалось, что он заглянул в лицо смерти. Так ли это? Ведь в его представлении смерть выглядела куда страшнее. Готов ли он к этой встрече в возрасте тридцати пяти лет, когда люди думают только о будущем, а у него, кроме прошлого, ничего не осталось и вряд ли ему удалось бы выдернуть хоть один счастливый листочек из календаря прожитой жизни.
Он оглянулся. Один за другим преследователи вылезали из чердачного окна на хрупкую жесть крыши. Его не пугало оружие в руках этих людей, его пугали холодные белые лица и решительные взгляды. Да, именно такой он представлял себе смерть, жестокой и неумолимой, холодной и неотвратимой. Она приближалась к нему шаг за шагом, и он уже не мог увернуться от неминуемого удара. Силы покидали его, будто их высасывал неведомый ему магнит. Что-то случилось с его сознанием, все повернулось с ног на голову, и он улыбнулся. Глупая ухмылка на его лице заставила остановиться тех, кто пришел за его жизнью. Растерянность не могла длится долго, конец есть конец.
Он повернулся к краю крыши и прыгнул. За спиной раздались хлопки выстрелов. Ветер подхватил фалды его пиджака, и они вздулись, как раскрывшийся парашют. Черный океан приближался, рос, волны становились все больше и выше. Вокруг стало светлее, ярче, а мрачный океан превратился в синее море. На гребне волн пузырилась белая пена, изумрудный бескрайний простор отражал лучи яркого солнца. Все исчезло вокруг, он видел только море, и лишь далекие хлопки выстрелов, напоминали ему о прошлом. Один, второй, третий…
Журавлев вздрогнул и открыл глаза. Лицо его покрылось липкими капельками пота. Еще один удар, и он вновь вздрогнул.
Солнце прорвалось в открытое окно комнаты и раскаляло воздух. Он взглянул на окно и облегченно вздохнул. Какой-то придурок в соседнем доме заколачивал гвозди. Удар, еще удар. Какое счастье! Значит, еще рановато ему проваливаться в бездну и слышать за спиной выстрелы.
Он посмотрел на ручные часы. Стрелки подсказывали, что наступил новый день и скоро солнце достигнет зенита. Голова гудела, словно в ней поместился железнодорожный локомотив, а виски пульсировали в такт стуку колес. Язык пересох и прилип к нёбу, глаза слипались от пота и забившихся в уголки гнойничков.
— Нет с выпивоном пора завязывать. Это уже не отдых, а наказание! — сказал он вслух.
Журавлев сидел на диване одетый, перед ним стоял большой обеденный стол, заваленный подсохшей и уже несвежей закуской, недопитыми бутылками с вином и шампанским. Картина в большей степени привычная, чем необычная, к тому же он был не один. За столом сидели еще четверо. Впрочем, слово «сидели» не вполне соответствовало ситуации. Гости или хозяева, он этого не знал, спали, уткнувшись носами в салатники. Двое мужчин и две женщины. Полный мужчина, сидевший справа, спиной к окну, откинулся на стул, и его голова запрокинулась. Рот у спавшего оставался открытым. По другую сторону стола, уткнувшись лицом в тарелку и раскидав длинные волосы по залитой вином скатерти, лежала женщина. Все, что можно было различить, это тонкие бретельки вечернего платья и загорелые плечики. Сидевший рядом с ней мужчина, очевидно, из солидарности, успокоился в той же позе. Журавлеву стало жаль его бежевого дорогого костюма, который не подлежал восстановлению. Слева, свалившись со стула, на дощатом полу дремала еще одна красотка. Ее платье задралось до трусиков и оголило шикарные, шоколадные от загара ножки. Лица он также увидеть не смог из-за небрежно брошенной на глаза руки, словно ей мешал свет. Вряд ли такое тело успело привыкнуть к спартанскому образу жизни и холодные половые доски с успехом заменяли ей кровать.
Обведя взглядом комнату, проснувшийся гуляка понял, что никогда здесь не был. Одно утешало — ему повезло больше остальных, так как ночь он провел на мягком диване с плюшевым подлокотником, не давшим ему свалиться на пол. Зевнув, Журавлев потянулся, приподнялся, налил себе в фужер шампанского и громко произнес:
— Потехе время, похмелью час! Ура, господа!
Он залпом выпил выдохнувшееся шампанское и, поставив бокал на стол, замер.
Что-то тут было не так. Июльское солнце ломилось в окно, повествуя еще об одном потрясающем дне на южном побережье Крыма. Тишину нарушал какой-то псих, уродуя молоток о гвозди, а нервы щекотал сладковатый, приторный запах. Сознание к Журавлеву возвращалось слишком медленно. Хмель улетучился из головы, когда он еще раз осмотрелся вокруг и увидел то, чего не заметил при первом беглом осмотре. Все люди, окружавшие его, были мертвы. Как он сразу не смог этого понять по неестественным позам, в которых они замерли. Теперь он отчетливо видел лужу крови, наполовину запекшейся за головой женщины, лежавшей на полу. Нетрудно догадаться и о том, что мужчина не мог дышать, если его лицо утопало в салатнике с лечо. Тот, что сидел спиной к окну, откинув голову, не дышал, а возле уха запеклась струйка крови.
Журавлев несколько минут стоял как истукан, боясь шелохнуться. Понять он все равно ничего не смог, кроме того, что вляпался в очередные неприятности и ему пора уносить ноги. Что-что, а это он делать умел.
Опрокинув еще один фужер с шампанским, он сунул его в карман, и осторожно вышел из-за стола. Направляясь к двери, он старался ничего не задеть, ничего не коснуться. В работе следователей он знал некоторый толк, и похмелье ему не мешало. Вот только мандраж не давал покоя, руки тряслись изрядно, зуб на зуб тоже не попадал, хотя на улице температура воздуха явно превышала тридцать градусов.
Возле двери Журавлев остановился, и можно было подумать, будто он хотел запомнить обстановку. Нет, его не отпускало другое чувство, чувство, от которого он не мог избавиться ни при каких обстоятельствах. Его не смутили четыре трупа и соответствовавшее количество гильз, разбросанных по полу. От его взгляда не ускользнула ни одна деталь. Он мог гордиться своей фотографической памятью. Но грех уйти, пусть даже из такой передряги, не сделав своего дела. И, набрав в легкие воздуха, Журавлев вернулся. Может быть, он зря это сделал, но сейчас он об этом не думал.
В полиэтиленовом пакете, стоявшем на полу, лежали еще три бутылки вина. Он достал из кармана платок и, используя его вместо перчатки, опустошил сумку и сделал обход. Содержимое карманов мужчин и женские сумочки перекочевали в пакет, а также он прихватил с собой бутылку с остатками шампанского, где остались его отпечатки пальцев. Закончив работу, он заметил еще одну дверь, прикрытую пестрой занавеской, но у него не хватило отваги заглянуть в соседнюю комнату — вдруг он там обнаружит еще несколько мертвецов? Для одного утра и этого достаточно. Немного помешкав, он вышел из квартиры. Он понимал, что делает что-то не так, но голова, словно наполненная чугуном, и обуявший страх гнали его прочь.
Теперь он понял, что провел ночь в стандартном двухэтажном домишке курортного образца с открытыми верандами и уличными лестницами. Спускаясь вниз, он столкнулся с внезапно появившимся пожилым толстяком с сумкой наперевес, забитой газетами. Деревянная лестница была слишком узкой, чтобы они могли разойтись.
— Вы из четвертой квартиры? — спросил толстяк, довольный тем, что ему не придется преодолевать крутые ступеньки.
Журавлев оглянулся, словно кто-то шел за ним следом, и вопрос задали не ему. Лестница упиралась в единственную дверь, откуда он вышел, и других квартир здесь не было.
— Вы газеты принесли?
— Слава Богу, вы их не выписываете, мне эти лестницы уже поперек глотки стоят. Телеграмма вам, распишитесь.
Почтальон подал свернутый вчетверо листок бумаги и карандаш. Указав место, он пробурчал:
— Вот тут.
Журавлев расписался и, приняв телеграмму, сунул ее в карман.
— Лихорадит что ли?
— Похмельный синдром, папаша. Двигай вниз, не задерживай.
— Твоя спешка мне понятна. До сорока я тоже прикладывался частенько, а сейчас отдуваюсь за бурную молодость.
Они спустились в небольшой зеленый дворик, обнесенный белым глиняным забором с единственной калиткой. Возле нее на скамеечке ворковали две милые старушки с колючими, въедливыми глазками. Такими божьими одуванчиками каждый город похвастаться может. Главные следопыты, ходячие справочные книги из серии «Кто есть кто». А у курортных старушонок есть особый дар. Приедешь к ним года через три, а они тебя вспомнят, да еще твоей подружке расскажут, с кем ты приезжал в прошлый раз и какой у нее был размер лифчика.
Старик на секунду остановился возле стражей ворот, а Журавлев, отвернувшись, проскочил мимо, на улицу. Калитка со скрежетом захлопнулась, чем вызвала негодование хозяев. Оказавшись на улице, он увидел сверкавший ярко-красный «фиат», на который едва не наткнулся. Бедная красотка раскалялась на палящем солнце в ожидании хозяина.
Чтобы выбраться к набережной, нет необходимости спрашивать дорогу. Надо спускаться вниз, а не лезть в гору. К тому же Журавлев не первый год отдыхал в Ялте и хорошо ориентировался.
На этот раз его закинуло на Чайную горку, что радовало. Жил он на противоположном конце города на улице Дражинского и тоже на горе. Журавлев не любил гостиниц, не привык к роскоши и предпочитал снимать сараюшки с удобствами во дворе. В этом была своя романтика и разнообразие. К тому же в курортных трущобах легче затеряться.
Сейчас он торопился и ни о чем не думал. Бессмысленно перегружать голову, если она не работает. Надо уйти подальше, выбраться к центру, сесть где-нибудь в тихом местечке на набережной, заказать соточку коньячку и взвешенно и размеренно все обдумать. Для этого ему понадобилось сорок минут. Все терпимо, если бы не жара. Он сейчас с удовольствием рухнул бы в морскую пучину, но при нем находилась сумка с уликами и он еще не решил, что с ней делать. Море подождет, сейчас сто граммов коньячку куда нужней. Глядишь, и голова начнет кумекать. Хорошие мысли так просто с небес не падают. Их выжидать надо или натыкаться на них, как на столб в темноте. Но в любом случае ему необходима спокойная обстановка и тишина.
Устроившись под зонтиком в открытом кафе, Журавлев заказал себе двести граммов коньяка и плитку шоколада. От вида салатов, которые предлагал официант, его воротило. В голове еще крепко сидели утренние впечатления и заставленный закусками стол с мертвыми головами на десерт. Выпив полстакана обжигавшей горло жидкости, после чего его передернуло, он сунул в рот сигарету. Вряд ли ему стало легче от коньяка, но само сознание того, что он его выпил, реализовав идею, могло переключить похмельное сознание на новую волну.
Самое кошмарное заключалось в том, что он ничего не помнил. За пять дней, проведенных в Ялте, его режим не менялся. Утром коньяк, потом пляж, затем опять выпивка, заменявшая обед, сон на неопределенное время и вечерняя вылазка в город на набережную. Особого разнообразия курорт не предлагал, девать себя тут некуда. Под огнями вечерней Ялты на набережной собирались курортники, напяливая на себя все самое лучшее. Как говорится: «На людей посмотреть и себя показать». Не каждый вечер Журавлев возвращался в свой сарайчик. Тут уж как получится. Раза два он просыпался в постели женщин, пару раз на газоне под кипарисом, а то и вовсе в клумбе с цветами. Был случай, когда он очухался в милиции. Пришлось заплатить штраф и бегать за паспортом. Документы и бумажник он с собой не носил. Зная о возможных приключениях, Журавлев имел в кармане только деньги — сумму, выделенную самому себе на пропой. И не было случая, чтобы к утру у него осталась хоть копейка.
Вечерний моцион начинался с мелких баров, потом он приглашал какую-нибудь дамочку в ресторан, затем терял ее на набережной, цеплял другую и попадал в следующий ресторан. О том, что ему удалось посетить еще несколько ресторанов, он узнавал из счетов, найденных в карманах на следующий день.
Журавлев проверил свои карманы. В первую очередь он наткнулся на фужер, взятый из гостеприимного дома. Урны под рукой не оказалось, и он переложил его в сумку. Как это ни странно, но у него и деньги остались. Не так много он вчера пропил, меньше половины. В карманах также оказалось два счета и та самая телеграмма, полученная им от старика. Один счет из ресторана «Крым», второй из «Ниццы». Оба визита в увеселительные заведения он хорошо помнил. Они состоялись в начале загула в период просветленной головы. Относительно просветленной, если быть точным. Других счетов при нем не оказалось. Журавлев распечатал телеграмму и прочел ее:
Журавлев прочел адрес: «Крым. Ялта. Улица Героев, дом 12, квартира 4. Тарасову К.В.». Тарасов был местным, а не курортником. Впрочем, этот факт Журавлев установил сразу, еще в квартире — телефон, телевизор, хрусталь в серванте, видеоаппаратура и прочее. Никто, собираясь на курорт, телевизоры «Sony» с собой не тащит, а местные жители не настолько богаты и глупы, чтобы сдавать квартиры с такой укомплектованностью. Но только что это меняет? Какая разница, кто из четверых покойничков оказался хозяином? Все они трупы.
Журавлев принял еще дозу коньяка и надкусил шоколад. В животе происходило нечто, похожее на революцию. Организм восстал против алкоголя, и коньяк застрял в горле. Только бы не вырвало. Он держал шоколад под языком, как таблетку, и глотал слюну. Лицо раскраснелось, а на глазах выступили слезы. И все же желудок сдался и принял яд. Так всегда бывало. Особенно, если есть опыт борьбы с собственными жизненно важными органами. Закончив выяснения отношений с желудком, Журавлев вернулся к своему расследованию.
В голове мелькнула стоящая мысль. Начинать надо с конца и с фактов. А факты выглядели сказочно противоречиво и неестественно. Так-так-так… не упустить бы нить. Первое и главное. Убийца! С учетом того, что по вечерам, когда хозяева дома, окна и все остальное, что имеет петли, открыто нараспашку — слишком душно — войти может кто угодно.
В отличие от Журавлева, убийца не входил в воровскую элиту. Из дома ничего не унесли, все деньги остались на месте. Нет, тут действовали не гастролеры. Человек, будь он один или с сообщниками, пришел с определенной целью. Судя по результатам, своего он добился. Это первое. Второе. Он знал, кого нужно убить. Так-так-так… Это не маньяк и не псих-одиночка. Тот пришил бы всех, а Журавлев остался жив и даже проснулся после очередного смертельного возлияния коктейльной массы. Третье. А что третье? Похоже на месть. Так это или нет, но убийство готовилось и продумывалось. Убийца стрелял из пистолета с глушителем. Иначе, при такой слышимости и открытых окнах, выстрелы бы подняли на ноги весь район. Журавлев вспомнил о гильзах, разбросанных по полу. Не было сомнений, что стреляли из пистолета «ТТ». На этой мысли Журавлев остановился и понял, что попал в тупик. Вот тут можно голову сломать. Все дело в том, что выстрелы производились с разных мест, а стало быть, не в один момент. Одна гильза валялась у окна, что соответствовало дырке в затылке мужчины, сидевшего спиной к окну. Две гильзы лежали возле серванта. Этими выстрелами убили парочку, уткнувшуюся носами в салаты. Их головы потяжелели на семь граммов каждая, благодаря свинцовым добавкам. Что касается четвертой гильзы, то она затаилась возле ножки дивана, в том самом месте, где покоилась дамочка с шоколадными ножками и в белых кружевных трусиках.
И о чем это говорит? А о том, что убийца сделал круг почета вокруг стола и хладнокровно расстрелял каждого, сделав по одному выстрелу прицельно, безошибочно и точно. Напрашивается вопрос: чем в этот момент занималась веселая хмельная компания? Ну хорошо. Один, то бишь сам Журавлев, отрубился раньше времени и уцелел. Но почему остальные приняли смерть, как должное? Сидели и равнодушно ждали, когда до них дойдет очередь? В такое трудно поверить. Но не могли же все отключиться разом? Кто-то должен был стоять на ногах.
Ребус оказался слишком сложным, и Журавлев решил не гадать на кофейной гуще, а подумать о другом. Стоило вернуться к началу и подобраться к событиям с другой стороны. Он допил коньяк, взял сумку и отправился в свою берлогу. По дороге вынужден был купить бутылку вина. Не ради того, чтобы напиться, а так, пусть глаз радует.
Жара выматывала. Нормальные люди ходят в шортах и майках, а он, как белая ворона, вышагивает по набережной в костюме и галстуке. Ему понадобилось еще полчаса, чтобы дойти до своего насеста — маленький сарайчик в тихом дворике, кровать, две табуретки и тумбочка. Больше сюда ничего не вмещалось. Одна табуретка изображала стол, где стояла тарелка с фруктами и немытый стакан, на второй он иногда сидел. Пустые бутылки приходилось выбрасывать, иначе не оставалось бы прохода между кроватью и стеной. Крохотное окошко выходило в сад, а дверь — во двор, там был умывальник с отколотым куском зеркала, прижатым к доскам гвоздями, и общий на десяток сараев сортир. Журавлев не был человеком привередливым, и его все устраивало. Гостей он к себе не водил, а сам появлялся здесь, чтобы проспаться перед вечерней вылазкой в город.
Скинув с себя костюм, он облился разогретой водой из умывальника, сел в плавках на кровать и высыпал содержимое сумки на простынь, предварительно вынув бутылку с остатками шампанского и фужер.
Содержимым Журавлев остался доволен. В бумажниках лежали деньги — в одном триста долларов, во втором двести шестьдесят. Не Бог весть какая добыча, но, как компенсация за моральный ущерб, сойдет. В первом портмоне, помимо денег, находились водительские права на имя Александра Георгиевича Ромова, выданные в Санкт-Петербурге. Взглянув на фотографию, Журавлев вспомнил мужчину с открытым ртом, сидевшего спиной к окну, и подумал, что смерть никого не красит, при жизни тот был симпатичным мужиком. В другом портмоне лежало несколько визитных карточек бизнесменов с московскими телефонами. Пять имен. Какое из них носил хозяин кошелька, неизвестно. Скорее всего, никакое. Человек не носит собственные визитки в единственном числе. Документов среди бумажек не имелось. Правда, об имени жертвы можно было догадаться по портсигару, изъятому из того же кармана. Выгравированная надпись гласила: «Валерию Юрьевичу от сотрудников в день сорокалетия».
Сотрудники не поскупились на подарок, портсигар имел пробу «783» и весил солидно. Такая штука стоит недешево, если она золотая, а не позолоченная. Работа старинная, качественная. В антиквариате Журавлев знал толк, он только не мог понять, зачем носить с собой такие вещи на курорте. Тут и зажигалочка валялась под стать портсигару, и ключи от машины «опель», а также ключ от номера гостиницы «Ялта». Сомнений не оставалось, это гусь высокого полета. Но о нем он ничего не знал. Он только вспомнил, что пожалел о дорогом испорченном костюме. Имени и отчества слишком мало, чтобы дать характеристику человеку. Журавлев был неплохим физиономистом, однако лицо мертвеца покоилось в тарелке с лечо. Он взвесил на ладони ключ от 725-го номера гостиницы «Ялта» и решил, что этот ключ не только от двери приморского отеля, но и от тайны личности, которая его заинтересовала.
«Необычный расклад, — подумал Журавлев. — У одного покойничка документы на „вольво“, у второго ключи от „опеля“, а возле дома стоял ярко-красный „фиат“, и он вряд ли принадлежал старушкам за забором».
Женские сумочки оказались более разговорчивыми. Очевидно, обе женщины жили вместе. У обеих нашлись квитанции об уплате курортного налога и временная прописка по улице Кирова, двенадцать, квартира восемь. Маленькие записные книжечки с карандашиками, остальное парфюмерия. Только в одной из сумочек были ключи, что подтверждало версию о том, что подружки жили вместе.
Из квитанций можно было понять, что искательницы приключений приехали из Минска. В миниатюрных кошелечках хранились только украинские гривны, да и тех хватило бы на пару коктейлей в приличном кабаке. А судя по записям, сделанным в записных книжках, девочки знакомились не только со столичными донжуанами, но и периферийными не гнушались. Тут хватало пяти — шести — и семизначных номеров телефонов, а имена стояли только мужские. Коллекция небедная за две недели со дня прописки. Журавлев это понял по тому, что книжечки были куплены в Крыму, — на них стоял знак типографии Симферополя. Вряд ли в Минске торгуют крымской канцелярией. В той же сумочке, где находились ключи, лежал конверт с письмом. Адрес — Крым, Ялта, Главпочтамт, до востребования Юлии Макаровой. Обратный адрес — Минск. Он вскрыл конверт и прочел письмо. Из него он понял, что у Юли есть двенадцатилетняя дочь, которую она оставила на попечении своей матери на то время, пока находится в отпуске в Крыму. Обычное бытовое письмо, никакой дополнительной информации он из него не узнал.
Журавлев задумался. После осмотра вещей ситуация не только не прояснилась, но и вовсе зашла в тупик. Оборвалась логическая цепочка. Он открыл бутылку вина и сделал несколько глотков из горлышка.
Подумав о хозяине квартиры, он тут же вспомнил о двери в другую комнату, куда он даже не заглянул. Может быть, там лежал еще один труп или парочка? Телеграмма адресована Тарасову Константину Владимировичу, а среди убитых только приезжие. Один, по всей видимости, бизнесмен из Москвы, второй из Питера и пара пташек из Минска. Наверняка их подцепили в одном из кабаков. Но как он смог очутиться в этой обреченной на гибель компании? Правда, тут ничего необычного нет, он человек веселый и общительный, в нем море обаяния и множество плюсов. Более сложный вопрос заключался в том, куда пропал хозяин квартиры. Уехал? Если в кармане Ромова лежали ключи от «вольво», то и машина должна стоять рядом, но, выходя на улицу, он заметил только ярко-красный «фиат» десятилетней давности с крымскими номерами. И наконец, самый непонятный и нерешенный вопрос — если вся эта компания — случайная сходка под винными парами, то зачем убийца их прикончил? Чем они ему помешали? Если он убивал случайных людей, то почему не убил его? Патронов не хватило? Чушь! В обойме их восемь. Убийца переступил через него и ушел. Грешить на хозяина глупо. Убийцы не гадят в своем доме. Пупсик должен еще встретить свою Мартышку. Так жив он или нет?
Журавлев вновь приложился к бутылке. Мозги уже закипали от напряжения, жары и выпивки. Он завалился на кровать, уставился на голую, засиженную мухами лампочку и незаметно заснул. Его вновь мучили кошмары. Опять погоня, преследователи и стрельба и этот чертов желтый портфель.
Чердачная дверь распахнулась, и он ворвался в душное, вонючее помещение, как вихрь. Не успев сделать и трех шагов, он споткнулся и упал. Кейс из рыжей замши выскочил из рук и отлетел в сторону. Теперь уже не имело смысла его искать. Тяжелый, беспорядочный топот преследователей гулко доносился со стороны лестничной клетки и становился все громче и громче.
Он приподнял голову и увидел луч холодного лунного света, падавшего на пыльный бетонный пол из слухового окна. Крышу двенадцатиэтажного дома нельзя назвать спасательным кругом, но у него не оставалось выбора. Он вскочил на ноги и рванулся вперед, к свету. Думать о спасении не приходилось, чудес не бывает, им руководил инстинкт утопающего, хватавшегося за соломинку.
Он выскочил на крышу, и свежий теплый ветерок обласкал его разгоряченное лицо. Из слухового окна слышались грубые зычные выкрики. Он не разбирал слов, голова плохо работала, а ноги перестали слушаться. С трудом добежав до конца крыши, он остановился на краю и глянул вниз. Макушки деревьев скрывали землю, покачиваясь, словно черные волны океана.
Ему показалось, что он заглянул в лицо смерти. Так ли это? Ведь в его представлении смерть выглядела куда страшнее. Готов ли он к этой встрече в возрасте тридцати пяти лет, когда люди думают только о будущем, а у него, кроме прошлого, ничего не осталось и вряд ли ему удалось бы выдернуть хоть один счастливый листочек из календаря прожитой жизни.
Он оглянулся. Один за другим преследователи вылезали из чердачного окна на хрупкую жесть крыши. Его не пугало оружие в руках этих людей, его пугали холодные белые лица и решительные взгляды. Да, именно такой он представлял себе смерть, жестокой и неумолимой, холодной и неотвратимой. Она приближалась к нему шаг за шагом, и он уже не мог увернуться от неминуемого удара. Силы покидали его, будто их высасывал неведомый ему магнит. Что-то случилось с его сознанием, все повернулось с ног на голову, и он улыбнулся. Глупая ухмылка на его лице заставила остановиться тех, кто пришел за его жизнью. Растерянность не могла длится долго, конец есть конец.
Он повернулся к краю крыши и прыгнул. За спиной раздались хлопки выстрелов. Ветер подхватил фалды его пиджака, и они вздулись, как раскрывшийся парашют. Черный океан приближался, рос, волны становились все больше и выше. Вокруг стало светлее, ярче, а мрачный океан превратился в синее море. На гребне волн пузырилась белая пена, изумрудный бескрайний простор отражал лучи яркого солнца. Все исчезло вокруг, он видел только море, и лишь далекие хлопки выстрелов, напоминали ему о прошлом. Один, второй, третий…
Журавлев вздрогнул и открыл глаза. Лицо его покрылось липкими капельками пота. Еще один удар, и он вновь вздрогнул.
Солнце прорвалось в открытое окно комнаты и раскаляло воздух. Он взглянул на окно и облегченно вздохнул. Какой-то придурок в соседнем доме заколачивал гвозди. Удар, еще удар. Какое счастье! Значит, еще рановато ему проваливаться в бездну и слышать за спиной выстрелы.
Он посмотрел на ручные часы. Стрелки подсказывали, что наступил новый день и скоро солнце достигнет зенита. Голова гудела, словно в ней поместился железнодорожный локомотив, а виски пульсировали в такт стуку колес. Язык пересох и прилип к нёбу, глаза слипались от пота и забившихся в уголки гнойничков.
— Нет с выпивоном пора завязывать. Это уже не отдых, а наказание! — сказал он вслух.
Журавлев сидел на диване одетый, перед ним стоял большой обеденный стол, заваленный подсохшей и уже несвежей закуской, недопитыми бутылками с вином и шампанским. Картина в большей степени привычная, чем необычная, к тому же он был не один. За столом сидели еще четверо. Впрочем, слово «сидели» не вполне соответствовало ситуации. Гости или хозяева, он этого не знал, спали, уткнувшись носами в салатники. Двое мужчин и две женщины. Полный мужчина, сидевший справа, спиной к окну, откинулся на стул, и его голова запрокинулась. Рот у спавшего оставался открытым. По другую сторону стола, уткнувшись лицом в тарелку и раскидав длинные волосы по залитой вином скатерти, лежала женщина. Все, что можно было различить, это тонкие бретельки вечернего платья и загорелые плечики. Сидевший рядом с ней мужчина, очевидно, из солидарности, успокоился в той же позе. Журавлеву стало жаль его бежевого дорогого костюма, который не подлежал восстановлению. Слева, свалившись со стула, на дощатом полу дремала еще одна красотка. Ее платье задралось до трусиков и оголило шикарные, шоколадные от загара ножки. Лица он также увидеть не смог из-за небрежно брошенной на глаза руки, словно ей мешал свет. Вряд ли такое тело успело привыкнуть к спартанскому образу жизни и холодные половые доски с успехом заменяли ей кровать.
Обведя взглядом комнату, проснувшийся гуляка понял, что никогда здесь не был. Одно утешало — ему повезло больше остальных, так как ночь он провел на мягком диване с плюшевым подлокотником, не давшим ему свалиться на пол. Зевнув, Журавлев потянулся, приподнялся, налил себе в фужер шампанского и громко произнес:
— Потехе время, похмелью час! Ура, господа!
Он залпом выпил выдохнувшееся шампанское и, поставив бокал на стол, замер.
Что-то тут было не так. Июльское солнце ломилось в окно, повествуя еще об одном потрясающем дне на южном побережье Крыма. Тишину нарушал какой-то псих, уродуя молоток о гвозди, а нервы щекотал сладковатый, приторный запах. Сознание к Журавлеву возвращалось слишком медленно. Хмель улетучился из головы, когда он еще раз осмотрелся вокруг и увидел то, чего не заметил при первом беглом осмотре. Все люди, окружавшие его, были мертвы. Как он сразу не смог этого понять по неестественным позам, в которых они замерли. Теперь он отчетливо видел лужу крови, наполовину запекшейся за головой женщины, лежавшей на полу. Нетрудно догадаться и о том, что мужчина не мог дышать, если его лицо утопало в салатнике с лечо. Тот, что сидел спиной к окну, откинув голову, не дышал, а возле уха запеклась струйка крови.
Журавлев несколько минут стоял как истукан, боясь шелохнуться. Понять он все равно ничего не смог, кроме того, что вляпался в очередные неприятности и ему пора уносить ноги. Что-что, а это он делать умел.
Опрокинув еще один фужер с шампанским, он сунул его в карман, и осторожно вышел из-за стола. Направляясь к двери, он старался ничего не задеть, ничего не коснуться. В работе следователей он знал некоторый толк, и похмелье ему не мешало. Вот только мандраж не давал покоя, руки тряслись изрядно, зуб на зуб тоже не попадал, хотя на улице температура воздуха явно превышала тридцать градусов.
Возле двери Журавлев остановился, и можно было подумать, будто он хотел запомнить обстановку. Нет, его не отпускало другое чувство, чувство, от которого он не мог избавиться ни при каких обстоятельствах. Его не смутили четыре трупа и соответствовавшее количество гильз, разбросанных по полу. От его взгляда не ускользнула ни одна деталь. Он мог гордиться своей фотографической памятью. Но грех уйти, пусть даже из такой передряги, не сделав своего дела. И, набрав в легкие воздуха, Журавлев вернулся. Может быть, он зря это сделал, но сейчас он об этом не думал.
В полиэтиленовом пакете, стоявшем на полу, лежали еще три бутылки вина. Он достал из кармана платок и, используя его вместо перчатки, опустошил сумку и сделал обход. Содержимое карманов мужчин и женские сумочки перекочевали в пакет, а также он прихватил с собой бутылку с остатками шампанского, где остались его отпечатки пальцев. Закончив работу, он заметил еще одну дверь, прикрытую пестрой занавеской, но у него не хватило отваги заглянуть в соседнюю комнату — вдруг он там обнаружит еще несколько мертвецов? Для одного утра и этого достаточно. Немного помешкав, он вышел из квартиры. Он понимал, что делает что-то не так, но голова, словно наполненная чугуном, и обуявший страх гнали его прочь.
Теперь он понял, что провел ночь в стандартном двухэтажном домишке курортного образца с открытыми верандами и уличными лестницами. Спускаясь вниз, он столкнулся с внезапно появившимся пожилым толстяком с сумкой наперевес, забитой газетами. Деревянная лестница была слишком узкой, чтобы они могли разойтись.
— Вы из четвертой квартиры? — спросил толстяк, довольный тем, что ему не придется преодолевать крутые ступеньки.
Журавлев оглянулся, словно кто-то шел за ним следом, и вопрос задали не ему. Лестница упиралась в единственную дверь, откуда он вышел, и других квартир здесь не было.
— Вы газеты принесли?
— Слава Богу, вы их не выписываете, мне эти лестницы уже поперек глотки стоят. Телеграмма вам, распишитесь.
Почтальон подал свернутый вчетверо листок бумаги и карандаш. Указав место, он пробурчал:
— Вот тут.
Журавлев расписался и, приняв телеграмму, сунул ее в карман.
— Лихорадит что ли?
— Похмельный синдром, папаша. Двигай вниз, не задерживай.
— Твоя спешка мне понятна. До сорока я тоже прикладывался частенько, а сейчас отдуваюсь за бурную молодость.
Они спустились в небольшой зеленый дворик, обнесенный белым глиняным забором с единственной калиткой. Возле нее на скамеечке ворковали две милые старушки с колючими, въедливыми глазками. Такими божьими одуванчиками каждый город похвастаться может. Главные следопыты, ходячие справочные книги из серии «Кто есть кто». А у курортных старушонок есть особый дар. Приедешь к ним года через три, а они тебя вспомнят, да еще твоей подружке расскажут, с кем ты приезжал в прошлый раз и какой у нее был размер лифчика.
Старик на секунду остановился возле стражей ворот, а Журавлев, отвернувшись, проскочил мимо, на улицу. Калитка со скрежетом захлопнулась, чем вызвала негодование хозяев. Оказавшись на улице, он увидел сверкавший ярко-красный «фиат», на который едва не наткнулся. Бедная красотка раскалялась на палящем солнце в ожидании хозяина.
Чтобы выбраться к набережной, нет необходимости спрашивать дорогу. Надо спускаться вниз, а не лезть в гору. К тому же Журавлев не первый год отдыхал в Ялте и хорошо ориентировался.
На этот раз его закинуло на Чайную горку, что радовало. Жил он на противоположном конце города на улице Дражинского и тоже на горе. Журавлев не любил гостиниц, не привык к роскоши и предпочитал снимать сараюшки с удобствами во дворе. В этом была своя романтика и разнообразие. К тому же в курортных трущобах легче затеряться.
Сейчас он торопился и ни о чем не думал. Бессмысленно перегружать голову, если она не работает. Надо уйти подальше, выбраться к центру, сесть где-нибудь в тихом местечке на набережной, заказать соточку коньячку и взвешенно и размеренно все обдумать. Для этого ему понадобилось сорок минут. Все терпимо, если бы не жара. Он сейчас с удовольствием рухнул бы в морскую пучину, но при нем находилась сумка с уликами и он еще не решил, что с ней делать. Море подождет, сейчас сто граммов коньячку куда нужней. Глядишь, и голова начнет кумекать. Хорошие мысли так просто с небес не падают. Их выжидать надо или натыкаться на них, как на столб в темноте. Но в любом случае ему необходима спокойная обстановка и тишина.
Устроившись под зонтиком в открытом кафе, Журавлев заказал себе двести граммов коньяка и плитку шоколада. От вида салатов, которые предлагал официант, его воротило. В голове еще крепко сидели утренние впечатления и заставленный закусками стол с мертвыми головами на десерт. Выпив полстакана обжигавшей горло жидкости, после чего его передернуло, он сунул в рот сигарету. Вряд ли ему стало легче от коньяка, но само сознание того, что он его выпил, реализовав идею, могло переключить похмельное сознание на новую волну.
Самое кошмарное заключалось в том, что он ничего не помнил. За пять дней, проведенных в Ялте, его режим не менялся. Утром коньяк, потом пляж, затем опять выпивка, заменявшая обед, сон на неопределенное время и вечерняя вылазка в город на набережную. Особого разнообразия курорт не предлагал, девать себя тут некуда. Под огнями вечерней Ялты на набережной собирались курортники, напяливая на себя все самое лучшее. Как говорится: «На людей посмотреть и себя показать». Не каждый вечер Журавлев возвращался в свой сарайчик. Тут уж как получится. Раза два он просыпался в постели женщин, пару раз на газоне под кипарисом, а то и вовсе в клумбе с цветами. Был случай, когда он очухался в милиции. Пришлось заплатить штраф и бегать за паспортом. Документы и бумажник он с собой не носил. Зная о возможных приключениях, Журавлев имел в кармане только деньги — сумму, выделенную самому себе на пропой. И не было случая, чтобы к утру у него осталась хоть копейка.
Вечерний моцион начинался с мелких баров, потом он приглашал какую-нибудь дамочку в ресторан, затем терял ее на набережной, цеплял другую и попадал в следующий ресторан. О том, что ему удалось посетить еще несколько ресторанов, он узнавал из счетов, найденных в карманах на следующий день.
Журавлев проверил свои карманы. В первую очередь он наткнулся на фужер, взятый из гостеприимного дома. Урны под рукой не оказалось, и он переложил его в сумку. Как это ни странно, но у него и деньги остались. Не так много он вчера пропил, меньше половины. В карманах также оказалось два счета и та самая телеграмма, полученная им от старика. Один счет из ресторана «Крым», второй из «Ниццы». Оба визита в увеселительные заведения он хорошо помнил. Они состоялись в начале загула в период просветленной головы. Относительно просветленной, если быть точным. Других счетов при нем не оказалось. Журавлев распечатал телеграмму и прочел ее:
«Милый Пупсик, встречай меня во вторник в двенадцать часов дня на автовокзале. Целую, твоя Мартышка».Сегодня был вторник и, судя по солнцу, полдень уже наступил. Эта чертова Мартышка уже приехала и через час — полтора застигнет в доме своего Пупсика неприглядную картину.
Журавлев прочел адрес: «Крым. Ялта. Улица Героев, дом 12, квартира 4. Тарасову К.В.». Тарасов был местным, а не курортником. Впрочем, этот факт Журавлев установил сразу, еще в квартире — телефон, телевизор, хрусталь в серванте, видеоаппаратура и прочее. Никто, собираясь на курорт, телевизоры «Sony» с собой не тащит, а местные жители не настолько богаты и глупы, чтобы сдавать квартиры с такой укомплектованностью. Но только что это меняет? Какая разница, кто из четверых покойничков оказался хозяином? Все они трупы.
Журавлев принял еще дозу коньяка и надкусил шоколад. В животе происходило нечто, похожее на революцию. Организм восстал против алкоголя, и коньяк застрял в горле. Только бы не вырвало. Он держал шоколад под языком, как таблетку, и глотал слюну. Лицо раскраснелось, а на глазах выступили слезы. И все же желудок сдался и принял яд. Так всегда бывало. Особенно, если есть опыт борьбы с собственными жизненно важными органами. Закончив выяснения отношений с желудком, Журавлев вернулся к своему расследованию.
В голове мелькнула стоящая мысль. Начинать надо с конца и с фактов. А факты выглядели сказочно противоречиво и неестественно. Так-так-так… не упустить бы нить. Первое и главное. Убийца! С учетом того, что по вечерам, когда хозяева дома, окна и все остальное, что имеет петли, открыто нараспашку — слишком душно — войти может кто угодно.
В отличие от Журавлева, убийца не входил в воровскую элиту. Из дома ничего не унесли, все деньги остались на месте. Нет, тут действовали не гастролеры. Человек, будь он один или с сообщниками, пришел с определенной целью. Судя по результатам, своего он добился. Это первое. Второе. Он знал, кого нужно убить. Так-так-так… Это не маньяк и не псих-одиночка. Тот пришил бы всех, а Журавлев остался жив и даже проснулся после очередного смертельного возлияния коктейльной массы. Третье. А что третье? Похоже на месть. Так это или нет, но убийство готовилось и продумывалось. Убийца стрелял из пистолета с глушителем. Иначе, при такой слышимости и открытых окнах, выстрелы бы подняли на ноги весь район. Журавлев вспомнил о гильзах, разбросанных по полу. Не было сомнений, что стреляли из пистолета «ТТ». На этой мысли Журавлев остановился и понял, что попал в тупик. Вот тут можно голову сломать. Все дело в том, что выстрелы производились с разных мест, а стало быть, не в один момент. Одна гильза валялась у окна, что соответствовало дырке в затылке мужчины, сидевшего спиной к окну. Две гильзы лежали возле серванта. Этими выстрелами убили парочку, уткнувшуюся носами в салаты. Их головы потяжелели на семь граммов каждая, благодаря свинцовым добавкам. Что касается четвертой гильзы, то она затаилась возле ножки дивана, в том самом месте, где покоилась дамочка с шоколадными ножками и в белых кружевных трусиках.
И о чем это говорит? А о том, что убийца сделал круг почета вокруг стола и хладнокровно расстрелял каждого, сделав по одному выстрелу прицельно, безошибочно и точно. Напрашивается вопрос: чем в этот момент занималась веселая хмельная компания? Ну хорошо. Один, то бишь сам Журавлев, отрубился раньше времени и уцелел. Но почему остальные приняли смерть, как должное? Сидели и равнодушно ждали, когда до них дойдет очередь? В такое трудно поверить. Но не могли же все отключиться разом? Кто-то должен был стоять на ногах.
Ребус оказался слишком сложным, и Журавлев решил не гадать на кофейной гуще, а подумать о другом. Стоило вернуться к началу и подобраться к событиям с другой стороны. Он допил коньяк, взял сумку и отправился в свою берлогу. По дороге вынужден был купить бутылку вина. Не ради того, чтобы напиться, а так, пусть глаз радует.
Жара выматывала. Нормальные люди ходят в шортах и майках, а он, как белая ворона, вышагивает по набережной в костюме и галстуке. Ему понадобилось еще полчаса, чтобы дойти до своего насеста — маленький сарайчик в тихом дворике, кровать, две табуретки и тумбочка. Больше сюда ничего не вмещалось. Одна табуретка изображала стол, где стояла тарелка с фруктами и немытый стакан, на второй он иногда сидел. Пустые бутылки приходилось выбрасывать, иначе не оставалось бы прохода между кроватью и стеной. Крохотное окошко выходило в сад, а дверь — во двор, там был умывальник с отколотым куском зеркала, прижатым к доскам гвоздями, и общий на десяток сараев сортир. Журавлев не был человеком привередливым, и его все устраивало. Гостей он к себе не водил, а сам появлялся здесь, чтобы проспаться перед вечерней вылазкой в город.
Скинув с себя костюм, он облился разогретой водой из умывальника, сел в плавках на кровать и высыпал содержимое сумки на простынь, предварительно вынув бутылку с остатками шампанского и фужер.
Содержимым Журавлев остался доволен. В бумажниках лежали деньги — в одном триста долларов, во втором двести шестьдесят. Не Бог весть какая добыча, но, как компенсация за моральный ущерб, сойдет. В первом портмоне, помимо денег, находились водительские права на имя Александра Георгиевича Ромова, выданные в Санкт-Петербурге. Взглянув на фотографию, Журавлев вспомнил мужчину с открытым ртом, сидевшего спиной к окну, и подумал, что смерть никого не красит, при жизни тот был симпатичным мужиком. В другом портмоне лежало несколько визитных карточек бизнесменов с московскими телефонами. Пять имен. Какое из них носил хозяин кошелька, неизвестно. Скорее всего, никакое. Человек не носит собственные визитки в единственном числе. Документов среди бумажек не имелось. Правда, об имени жертвы можно было догадаться по портсигару, изъятому из того же кармана. Выгравированная надпись гласила: «Валерию Юрьевичу от сотрудников в день сорокалетия».
Сотрудники не поскупились на подарок, портсигар имел пробу «783» и весил солидно. Такая штука стоит недешево, если она золотая, а не позолоченная. Работа старинная, качественная. В антиквариате Журавлев знал толк, он только не мог понять, зачем носить с собой такие вещи на курорте. Тут и зажигалочка валялась под стать портсигару, и ключи от машины «опель», а также ключ от номера гостиницы «Ялта». Сомнений не оставалось, это гусь высокого полета. Но о нем он ничего не знал. Он только вспомнил, что пожалел о дорогом испорченном костюме. Имени и отчества слишком мало, чтобы дать характеристику человеку. Журавлев был неплохим физиономистом, однако лицо мертвеца покоилось в тарелке с лечо. Он взвесил на ладони ключ от 725-го номера гостиницы «Ялта» и решил, что этот ключ не только от двери приморского отеля, но и от тайны личности, которая его заинтересовала.
«Необычный расклад, — подумал Журавлев. — У одного покойничка документы на „вольво“, у второго ключи от „опеля“, а возле дома стоял ярко-красный „фиат“, и он вряд ли принадлежал старушкам за забором».
Женские сумочки оказались более разговорчивыми. Очевидно, обе женщины жили вместе. У обеих нашлись квитанции об уплате курортного налога и временная прописка по улице Кирова, двенадцать, квартира восемь. Маленькие записные книжечки с карандашиками, остальное парфюмерия. Только в одной из сумочек были ключи, что подтверждало версию о том, что подружки жили вместе.
Из квитанций можно было понять, что искательницы приключений приехали из Минска. В миниатюрных кошелечках хранились только украинские гривны, да и тех хватило бы на пару коктейлей в приличном кабаке. А судя по записям, сделанным в записных книжках, девочки знакомились не только со столичными донжуанами, но и периферийными не гнушались. Тут хватало пяти — шести — и семизначных номеров телефонов, а имена стояли только мужские. Коллекция небедная за две недели со дня прописки. Журавлев это понял по тому, что книжечки были куплены в Крыму, — на них стоял знак типографии Симферополя. Вряд ли в Минске торгуют крымской канцелярией. В той же сумочке, где находились ключи, лежал конверт с письмом. Адрес — Крым, Ялта, Главпочтамт, до востребования Юлии Макаровой. Обратный адрес — Минск. Он вскрыл конверт и прочел письмо. Из него он понял, что у Юли есть двенадцатилетняя дочь, которую она оставила на попечении своей матери на то время, пока находится в отпуске в Крыму. Обычное бытовое письмо, никакой дополнительной информации он из него не узнал.
Журавлев задумался. После осмотра вещей ситуация не только не прояснилась, но и вовсе зашла в тупик. Оборвалась логическая цепочка. Он открыл бутылку вина и сделал несколько глотков из горлышка.
Подумав о хозяине квартиры, он тут же вспомнил о двери в другую комнату, куда он даже не заглянул. Может быть, там лежал еще один труп или парочка? Телеграмма адресована Тарасову Константину Владимировичу, а среди убитых только приезжие. Один, по всей видимости, бизнесмен из Москвы, второй из Питера и пара пташек из Минска. Наверняка их подцепили в одном из кабаков. Но как он смог очутиться в этой обреченной на гибель компании? Правда, тут ничего необычного нет, он человек веселый и общительный, в нем море обаяния и множество плюсов. Более сложный вопрос заключался в том, куда пропал хозяин квартиры. Уехал? Если в кармане Ромова лежали ключи от «вольво», то и машина должна стоять рядом, но, выходя на улицу, он заметил только ярко-красный «фиат» десятилетней давности с крымскими номерами. И наконец, самый непонятный и нерешенный вопрос — если вся эта компания — случайная сходка под винными парами, то зачем убийца их прикончил? Чем они ему помешали? Если он убивал случайных людей, то почему не убил его? Патронов не хватило? Чушь! В обойме их восемь. Убийца переступил через него и ушел. Грешить на хозяина глупо. Убийцы не гадят в своем доме. Пупсик должен еще встретить свою Мартышку. Так жив он или нет?
Журавлев вновь приложился к бутылке. Мозги уже закипали от напряжения, жары и выпивки. Он завалился на кровать, уставился на голую, засиженную мухами лампочку и незаметно заснул. Его вновь мучили кошмары. Опять погоня, преследователи и стрельба и этот чертов желтый портфель.
2
Заместитель начальника городского управления милиции по оперативной работе подполковник Москаленко прибыл на место происшествия, когда оперативная бригада уже заканчивала осмотр. Возле ворот стояло несколько милицейских машин, улицу оцепили. Шел четвертый час дня, солнце палило нещадно. Москаленко вышел из своей «Волги», вытер платком пот со лба. Невысокий, грузный, неповоротливый подполковник очень редко носил форму в летнее время. Слишком жарко, и пот пропитывал одежду насквозь. Поэтому высокий начальник, несмотря на солидный возраст, носил футболки, правда, и те имели свойства покрываться мокрыми пятнами.
Сержант, дежуривший на входе, открыл калитку и отдал честь. Лицо подполковника, обычно веселое и жизнерадостное, сегодня превратилось в восковую маску. Таким его давно не видели. Торопливой походкой он прошел во двор и со знанием дела безошибочно направился к нужной лестнице.
На пороге квартиры, где стоял невыносимый запах, его встретил майор Скоков.
— Ну что, Данила? — буркнул Москаленко, стреляя взглядом по помещению.
— Если коротко, Виталий Семеныч, то ситуация выглядит так. Звонок в милицию поступил от жены Тарасова. Она вернулась из Джанкоя от сестры, где гостила две недели. Перед отъездом послала телеграмму, но Тарасов ее не встретил. Она взяла такси и приехала домой. Как она утверждает, еще часа дня не было. Увидев трупы, она тут же позвонила дежурному. Мы прибыли в тринадцать десять.
Сержант, дежуривший на входе, открыл калитку и отдал честь. Лицо подполковника, обычно веселое и жизнерадостное, сегодня превратилось в восковую маску. Таким его давно не видели. Торопливой походкой он прошел во двор и со знанием дела безошибочно направился к нужной лестнице.
На пороге квартиры, где стоял невыносимый запах, его встретил майор Скоков.
— Ну что, Данила? — буркнул Москаленко, стреляя взглядом по помещению.
— Если коротко, Виталий Семеныч, то ситуация выглядит так. Звонок в милицию поступил от жены Тарасова. Она вернулась из Джанкоя от сестры, где гостила две недели. Перед отъездом послала телеграмму, но Тарасов ее не встретил. Она взяла такси и приехала домой. Как она утверждает, еще часа дня не было. Увидев трупы, она тут же позвонила дежурному. Мы прибыли в тринадцать десять.