– Я думаю, нам следует внести их в дом, мисси, – сказал возница, но она заявила, что у них нет на это времени.
   Она как раз ухватила еще одну коробку, когда стук копыт заставил ее похолодеть.
   – Здравствуйте, мистер Бонанж, – услышала она бодрый возглас кучера. – Рад, что вы все же вернулись до того, как мы уехали.
   – Уехали?
   Словно в оцепенении, она продолжала двигаться вперед. Слишком поздно! Она всегда чуть-чуть опаздывала, будь он проклят! Стараясь держаться спокойно, она поставила коробку и обернулась к своему тюремщику.
   Рене смотрел на нее в упор. Она набралась мужества и с достоинством встретила его взгляд. Пока кучер говорил, Бонанж не отрывал от нее глаз, в которых не было ни тени улыбки. Но когда холодная усмешка проскользнула по его лицу, Элина содрогнулась.
   – Мисси сказала, что ей нужно в город, распорядиться о похоронах брата, – рассказывал кучер. – Я сказал, что должен дождаться вас, но она хотела уехать сразу.
   – Вероятно, мисси не знала, что я уже распорядился о похоронах ее брата. Я вернулся, чтобы сопровождать ее в город.
   Она уставилась на него, потрясенная. С какой стати ему заниматься похоронами Алекса? И что это будут за похороны, учитывая его отношение к Алексу?
   – Думаю, следует тебе напомнить, Холси, что твой хозяин я, а не мадемуазель Уоллес, – продолжал Рене. – Я отдал тебе приказ, и никто не может его отменить, даже гость. Впредь не забывай об этом. Теперь закончи разгрузку и отгони повозку назад в конюшню.
   Кучер посмотрел на Элину, которая даже не взглянула на него. Потом достал из нагрудного кармана ее три доллара.
   – Честно говоря, сэр, мисси дала мне три доллара, чтобы я отвез ее в город, а то бы я не согласился поехать. Сдается мне, тот, кто платит такие большие деньги, должно быть, дошел до отчаяния. Я только отдам ей их назад, если вы не возражаете. – Он начал подниматься по ступенькам к Элине, но голос Рене остановил его.
   – Оставь себе эти три доллара, Холси. Мадемуазель Уоллес они не понадобятся. Рассматривай их как плату за разгрузку повозки, эту работу должен был сделать Луи.
   И когда в следующий раз кто-нибудь предложит тебе деньги, чтобы ты пошел против моей воли, помни, что я единственный, кто властен тебя уволить. Понятно?
   – Да, сэр, – пробормотал Холси, торопливо убирая три доллара в нагрудный карман.
   – Прекрасно.
   Когда Холси перенес последние несколько коробок на террасу позади Элины, Рене ловко спрыгнул с коня и привязал Варвара к столбу. Холси прошел мимо него, забрался в повозку и тут же исчез за углом дома, тогда как Рене широким шагом взбежал на террасу.
   Элина встретила Бонанжа с пылающим от гнева лицом.
   – Как ты посмел отдать ему мои деньги?! Ты не имел права!
   Ее страдания, казалось, его нисколько не взволновали.
   – А ты, мадемуазель, не имела права заставлять моего кучера выполнять твои распоряжения. Ты что, не могла дождаться меня и выяснить, исполню ли я твои пожелания? – небрежно заметил он.
   – Пожелания? – растерянно спросила она, застигнутая его словами врасплох.
   Он указал на коробки, сваленные вокруг них.
   – Я тороплюсь в город, чтобы купить тебе рисовальные принадлежности, а, вернувшись, застаю тебя затаскивающей их вверх по лестнице, словно какие-то мешки с зерном. К тому же узнаю, что ты подкупила кучера, чтобы он помог тебе бежать. Полное отсутствие благодарности, – сказал он сурово, с неодобрением покачав головой. – В следующий раз я буду вынужден действовать жестче.
   Она оглядела террасу, впервые обратив внимание на тонкие прямоугольные предметы, завернутые в бумагу и перевязанные бечевкой, – без сомнения, холсты. Тревожное восклицание сорвалось с ее губ, когда она заметила, в каком беспорядке они свалены.
   Тут она вспомнила, как он сказал, что за великодушие надо платить.
   – Я не могу это принять. Не стану совершать безнравственные поступки ради того, чтобы иметь несколько карандашей.
   – Несколько карандашей! – воскликнул он насмешливо. – Прошу прощения, мадемуазель, но здесь гораздо больше, чем несколько карандашей.
   Он направился к одной из коробок и развязал бечевку. Открыв коробку, он отнес ее к Элине и показал, что она полна горшочков с красками самых разных цветов.
   – В других коробках еще много всего, – сказал он. – Уголь, кисти, альбомы для эскизов… все, чего только может пожелать душа маленькой художницы.
   Он наблюдал, как она осматривает террасу с лицом, пылающим от удивления, смешанного с восхищением оттого, что получила в свое распоряжение такое сокровище. Она открыла следующую коробку, которую он держал перед ней одной рукой, и обнаружила, что в ней лежит палитра, совсем новая, еще не тронутая. Элина потянулась, чтобы достать ее, но Рене свободной рукой обхватил ее талию.
   – Сначала ты должна согласиться на мое предложение. Она резко подняла голову, вспомнив, что художественные принадлежности имеют цену.
   Это подкуп, напомнила она себе, способ заставить ее исполнять его желания.
   – Это не то, что ты думаешь, – продолжал он, почувствовав, как она напряглась. – Речь не идет о каких-то непристойностях, которые тебе ненавистны. Если у тебя и в самом деле есть хоть какие-то способности к живописи, я хочу, чтобы ты написала портрет. И это все.
   Конечно же, он шутит, подумала Элина. Без сомнения, она нарисует портрет! Если бы он дал ей все необходимое, она нарисовала бы самого дьявола, только бы доказать, что она и в самом деле Ванье.
   – К-кого я должна нарисовать?
   – Меня.
   Она не смогла бы удивиться больше, если бы он предложил ей нарисовать мэра Нового Орлеана.
   – Почему ты хочешь, чтобы я нарисовала твой портрет? Ты не знаешь моих способностей. Ты даже не поверил, что я умею рисовать. Что это еще за новые фокусы?
   Он осторожно поставил коробку, в которой лежала палитра, на пол.
   – Никаких фокусов, – сказала он. – Моя сестра давно просит меня подарить ей мой портрет. Если портрет, который ты напишешь, будет достаточно хорош, я отдам его ей. Если же окажется, что он никуда не годится, потребую другую компенсацию.
   По ряду причин это заявление вызвало у нее тревогу, в особенности потому, что он стоял так близко от нее, что она не могла пошевелиться, чтобы не коснуться его. В задумчивости она покусывала губу. Казалось, его глаза сосредоточились на этом безобидном жесте, и она отступила назад, отодвигаясь от него так, что чуть не свалилась на коробку.
   – Какую… какую еще другую компенсацию?
   – Давай просто скажем, что это даст нам возможность получше узнать друг друга. Скоро я часами должен буду сидеть перед тобой. Возможно, когда ты познакомишься со мной поближе, то поймешь, что я не мог убить твоего брата. Постоянно видя меня, ты, может быть, смягчишься, милые глазки.
   Произнесенное им прозвище помогло ей взять себя в руки.
   – Ты невыносим, – ответила она надменно. – Я всегда буду видеть в тебе только чудовище.
   – И много ты знаешь чудовищ, которые купили бы тебе такие восхитительные игрушки? – спросил он смеясь. – Расслабься, дорогая, и прими мое предложение. Если действительно умеешь рисовать.
   – Умею, – заверила она его.
   Элина окинула взглядом разбросанные вокруг коробки. Она нарисует папу и докажет Рене, что не лжет! Все остальное не имеет значения. Можно нарисовать и Бонанжа. Почему бы и нет? Она придаст ему вид убийцы и собьет с него спесь.
   – Я буду счастлива написать твой портрет, – заявила она. – Но мне необходимо время, чтобы работать еще и над другими произведениями.
   – Неужели?
   – Да. Это не займет много времени, всего день или два. Но если ты не хочешь дать мне время…
   Его сдавленный гортанный смех заставил ее удивленно взглянуть на него. Неужели он догадался, что она собирается сделать?
   – Всегда торгуешься, не так ли? – Он подошел ближе, и она судорожно вцепилась пальцами в складки своего платья. – Что ты так нервничаешь? Моя близость так беспокоит тебя?
   Он неожиданно схватил ее руку и оттянул поношенную перчатку, обнажая ладонь. Когда он прижался губами к чувствительному месту на внутренней стороне запястья, сердце ее учащенно забилось.
   – Вижу, что беспокоит. Хорошо. – Глядя ей прямо в глаза, он медленно стянул перчатку с ее руки.
   У нее не было сил остановить его, когда он быстро поднес ее руку к губам.
   – Ты можешь потратить день или два, чтобы закончить свои дела, милые глазки. Мне будет только приятно, что ты занимаешься делом, вместо того чтобы устраивать беспорядок в моем столе и подкупать моего кучера.
   – Ты действительно позаботился о похоронах Алекса? – спросила она, сжав его руку. – Или это была только сказка для глупого кучера?
   – Позаботился.
   – И для этого ты отвезешь меня в город?
   – Только не в город. Я не хочу, чтобы ты распространяла там лживые слухи. Его похоронят недалеко отсюда.
   – Я… я полагаю, это будет могила для нищих, потому что у нас нет денег, кроме тех, что мы у тебя украли.
   Он напрягся.
   – Это будет именная могила. Не беспокойся, твой любовник будет похоронен достойным образом.
   Не обращая внимания на его сарказм, она с изумлением смотрела на него, не зная, что и думать. Какой мужчина сделал бы нечто подобное?
   – Почему ты распорядился устроить ему достойные похороны? Он был твоим врагом. Ты ничего ему не должен.
   Он выпустил ее руку и посмотрел вдаль.
   – Если быть честным, не знаю. Но кто-то должен это сделать.
   – Если ты думаешь, что этот поступок снимает с тебя вину…
   Он метнул в нее гневный взгляд.
   – На мне нет вины. Я не убивал его, ни в честной борьбе, ни как-то иначе. И если бы ты не была поглощена идеей извлечь выгоду из его смерти, то признала бы правду.
   Ей хотелось вцепиться ему ногтями в лицо, но она понимала, что это невозможно.
   – Я ничего не просила у тебя, кроме нескольких принадлежностей для рисования. Но ты купил гораздо больше, чем, требовалось, только бы удержать меня здесь. Это еще одно доказательство твоей вины. Ты убил Алекса.
   – Единственное, в чем я виноват, – сказал он, подбоченившись, – так это в том, что позволил себе увлечься такой интриганкой, как ты, и все спускаю тебе с рук.
   С этими словами он стремительно удалился в дом, оставив ее среди коробок одну, с глазами, полными слез.

Глава 10

   Жизнь как луковица: пока снимаешь слой за слоем, успеваешь вдоволь наплакаться.
Французская пословица.

   «Лицо вроде, похоже, но еще не совсем», – думала Элина, рассматривая сделанный ею портрет отца. Черты схвачены, верно: ястребиный нос, глубоко посаженные глаза. Но чего-то явно недостает, в рисунке не чувствуется души. Занятая своими мыслями, она расстегнула манжеты ночной рубашки и закатала рукава. Затем поточила карандаш и продолжила работу.
   Солнечный свет струился в открытые окна, но она этого не замечала, возле кровати по-прежнему горела свеча. Элина проснулась еще до рассвета. Как можно спать в таком жарком влажном воздухе? После бесплодных метаний под москитной сеткой она, в конце концов, решила встать и поработать над портретом отца.
   После скромных похорон Алекса, состоявшихся днем раньше, ее решимость доказать Рене свое происхождение только усилилась. На могиле Алекса было высечено его вымышленное, а не настоящее имя, так как Рене отказался писать «Александр Ванье» на надгробии мошенника-самозванца. Вид этой могилы сильно подкосил ее, она тяжело переживала, что теперь ее брат навсегда похоронен под чужим именем. Но это не единственное оскорбление, которое ей нанес Бонанж.
   После возвращения с похорон Рене удалился, а она вернулась в свою комнату, к своим карандашам и бумаге, одержимая одной только мыслью: доказать, что она – Ванье. В своем рвении нарисовать отца Элина даже пропустила ужин. Она и сейчас совсем не чувствовала голода. Как и всегда, стоило ей погрузиться в работу, как все ее физические потребности отступали на второй план.
   Стук в дверь, соединявшую ее комнату со спальней Рене, так напугал Элину, что она даже выронила карандаш. С беспокойством посмотрев на дверь, она мысленно поблагодарила Бога за то, что ей так повезло накануне. Воспользовавшись тем, что Рене с Луи не было дома, Элина сумела пробраться в комнату Луи и стащить его ключи. Потребовалось много времени, чтобы отыскать нужный ключ, но благодаря ее усилиям он, в конце концов, был найден. Теперь она, по крайней мере, обезопасила себя от случайных визитов со стороны Рене. Что касается Луи, она не думала, что он станет слишком сожалеть, обнаружив, что ключи пропали.
   Новый стук, уже более сильный, заставил ее вздрогнуть.
   – Да? – спросила она, пытаясь придать голосу некоторую твердость.
   – Время завтракать, Элина, – ответил Рене.
   Его голос, глубокий и по-утреннему слегка хриплый, поверг ее в трепет, но она взяла себя в руки.
   – Я сейчас занята, позже позавтракаю.
   Она услышала, как он, попытавшись открыть дверь, чертыхнулся.
   – Открой дверь, и мы обсудим это.
   Она еле сдержала смех. Великий и могущественный Рене Бонанж не может войти к ней!
   Как приятно сознавать, что она, в свою очередь, сумела воспрепятствовать ему в осуществлении его желаний!
   Уверенность в том, что он не сможет войти, придала ей сил, хотя она и понимала, что позже он заставит ее пожалеть о том, что она устроила этот маленький бунт.
   – Я открою дверь, когда буду полностью готова. А теперь оставь меня в покое.
   Не услышав ответа, она с облегчением вздохнула и попыталась нащупать карандаш, затерявшийся среди постельного белья. Но тут она услышала, как ключ поворачивается в замке двери, ведущей на террасу, и увидела Рене, открывающего стеклянную дверь. В смятении она осознала, что напрасно не позаботилась о том, чтобы утащить и этот ключ.
   Войдя в комнату, Рене с гневом взглянул на Элину. Она тут же соскользнула с постели, став по другую ее сторону. Теперь между ними была кровать.
   – Я что, вообще не имею права на уединение? – воскликнула она, стянув ворот ночной рубашки возле шеи.
   – Вовсе нет. Но я не позволю тебе морить себя голодом.
   Чего доброго потеряешь сознание, и я вынужден буду вызвать врача.
   Элина недоверчиво смотрела на него. Он беспокоится, что она может нарочно уморить себя голодом? Что за нелепая идея! Элина развеселилась. Это сильно смахивало на трагических героинь в пьесах. Надо же, уморить себя голодом!
   Ее удивленный вид привел Рене в замешательство.
   – Ответь мне, Элина! Ты умышленно отказываешься от еды? Или у тебя есть другое объяснение твоему странному поведению?
   Его слова напомнили ей, над чем она работала, перед тем как он вошел. Внезапно осознав, что оставила рисунок на виду, она взглянула на кровать. Рене проследил за ее взглядом. Выражение его лица смягчилось, и она с облегчением вздохнула, надеясь, что, получив ответ на свой вопрос, он оставит ее в покое. Вместо этого он схватил рисунок, прежде чем она успела ему помешать. В стремлении отобрать у него рисунок Элина, забыв, что не одета, обошла кровать.
   Рене еще не успел взглянуть на рисунок, занятый мыслями о ней. Элина ринулась к нему и попыталась выхватить у него альбом, не обращая внимания на то, что ее волосы свободно рассыпались по плечам, а ночная рубашка распахнулась.
   – Отдай! – воскликнула она, когда он отдернул руку. – Рисунок еще не закончен! – Она потянулась за его рукой, не замечая, что ее тело прильнуло к нему и их разделяет всего лишь тонкий слой льняного полотна.
   – Так вот чем ты была занята, что даже не удосужилась поесть? – озадаченно спросил он, с легкостью отражая ее попытки согнуть его сильную мускулистую руку. – Боже мой, милые глазки, плод твоих стараний, должно быть, восхитителен. Теперь перестань виснуть на мне, чтобы я мог взглянуть на результат твоих трудов.
   – Нет! Не нужно смотреть на него, пока он не окончен! Не обращая внимания на ее протесты, Рене бросил альбом на кровать, но, когда она повернулась в ту сторону, обхватил ее за талию, поднял и прижал к себе.
   – Немедленно отпусти меня! – закричала она, пиная его пяткой в голень. Он отнес ее к двери на террасу, вытолкнул наружу и запер за ней дверь. Дрожа от бессильной ярости, она принялась колотить в стекло, наблюдая, как он направился к постели и взял в руки альбом. В считанные минуты она ухватилась за подоконник и проникла в комнату, но было уже поздно. Грозно нахмурив брови, Рене рассматривал рисунок.
   Затаив дыхание, она ждала, что он скажет. Рене медленно поднял голову и посмотрел на нее с явным недоверием.
   – И какова твоя цель? – сурово спросил он.
   – Это папа, – сказала она, удивленная его реакцией, нервно комкая полу ночной рубашки.
   – Хочешь сказать, что это Филипп? Я вижу. Не слепой, а ты достаточно талантлива. Но это не ответ на мой вопрос.
   – Я хотела доказать, что Филипп был моим отцом, – объяснила она, – поэтому и нарисовала его таким, каким помню. Теперь, когда ты увидел это, ты не сможешь отрицать, что я знала его раньше, до того, как он умер, задолго до того, как встретила тебя. Если мой рисунок – не доказательство, не знаю, что еще тебе нужно.
   С минуту он пристально смотрел на нее, и по выражению его лица было видно, что он сильно удивлен. Постепенно удивление сменилось гневом, вспыхнувшим в его глазах и заставившим ее отступить.
   – Ты действительно думаешь, что тебе удастся меня одурачить, да?
   – О чем ты говоришь? – прошептала она, встретившись с ним взглядом. Как он мог так проигнорировать доказательство, которое она ему предоставила? Он узнал на рисунке Филиппа, что же в этом предосудительного?
   Он с отвращением швырнул рисунок на кровать.
   – Ты не только талантлива, но и очень умна, дорогая, но я не глупее тебя. Полагаю, это должно было послужить доказательством, которое вынудило бы меня освободить тебя, отвезти к поверенному Филиппа и отдать распоряжение договориться о получении тобой наследства?
   – Ко… конечно.
   – Думаешь, я забыл, что портрет всех троих Ванье, включая Филиппа, висит на самом видном месте в моей собственной спальне?
   – Что? – в замешательстве воскликнула она, попятившись, поскольку он наступал на нее.
   В мгновение ока он преодолел разделявшее их расстояние и схватил ее за плечи.
   – Не прикидывайся удивленной, Элина. Это сработало однажды, но с тех пор я поумнел благодаря твоим уловкам. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   Она покачала головой:
   – Нет-нет, ты говоришь все эти ужасные вещи, потому что не хочешь взглянуть правде в глаза! Я совершенно не понимаю, что, ради всего святого, ты имеешь в виду!
   Он схватил ее за руку, поволок на террасу, а затем в свою комнату. Они остановились напротив его гардеробной. Когда Элина увидела портрет с изображением отца, его жены и их юного сына, ее пронзила острая боль. Отец выглядел таким счастливым.
   – Что ты теперь скажешь в свое оправдание? – спросил Рене, все еще сжимая ее руку. Его вопрос вывел ее из задумчивости. Внезапно Элина поняла: он подозревает, что она скопировала портрет.
   – Я увидела эту картину только сейчас, – сказала Элина, глядя ему в потемневшие от гнева глаза. – Когда, по-твоему, я могла быть в этой комнате?
   – Да когда угодно. – Он повысил голос. – Ты перевернула содержимое моего письменного стола, пыталась подкупить моего кучера и в довершение всего скопировала этот портрет. Мне кажется, мадемуазель, ты очень ловко действуешь у меня за спиной. За последние два дня у тебя была масса возможностей увидеть и скопировать портрет. Именно для этого ты и попросила у меня рисовальные принадлежности.
   В ее зеленых глазах вспыхнула ярость.
   – Меньше всего мне хотелось входить в твою комнату. Я всячески этого избегала. Не была я здесь и портрета этого не видела.
   – Только вчера я упомянул, что в моей комнате есть портрет Джулии. Хочешь сказать, что ты этого не слышала?
   – Не слышала. Потому что ты это выдумал.
   – Я никогда ничего не выдумываю, Элина. У меня не такое богатое воображение, как у тебя. И нет актерских способностей. Зато ты играешь свою роль блестяще.
   Но тут гнев его поутих, и он расслабил пальцы, сжимавшие ее руку. Элина же, напротив, вся кипела от ярости.
   – Ты не желаешь меня слушать, правда? – Она топнула ногой. – Считаешь, что я стремлюсь завладеть чужими деньгами?
   Он указал на портрет:
   – Мне кажется, доказательство тому здесь, перед тобой.
   – Ты должен был заметить, что изображения не совсем одинаковы.
   Рене насмешливо улыбнулся:
   – В обоих случаях это Филипп. Художник может изменить выражение лица или позу персоны, которую рисует.
   Элина выдернула руку из его ладони и направилась к двери на террасу. Не дойдя несколько шагов, она остановилась и повернулась к нему лицом.
   – Надеешься запугать меня своими фокусами и уловками, но я найду способ одолеть тебя. Ты еще пожалеешь о том, что так издевался надо мной.
   Рене спокойно приблизился к ней.
   – По-твоему, мне следовало обвинить мужа моей сестры в двоеженстве, поверив словам какой-то девчонки?
   – Я говорю правду! – крикнула она. – Благородный человек не усомнился бы в этом, и не стал бы приводить меня в свою спальню.
   Он вновь схватил ее.
   – Благородная женщина не стала бы расхаживать полуодетой, в ночной рубашке и босиком, ожидая при этом, что ее оставят в покое.
   Она была оскорблена до глубины души, но виду не подала. Только зажала ворот рубашки у шеи.
   – Было жарко. Кроме того, я не ожидала, что меня побеспокоят в моей спальне.
   Девушка попыталась вырваться, но он крепко держал ее.
   – Тебя обязательно побеспокоят, если я поблизости, милые глазки, – пробормотал он. Его взгляд скользил по ее свободно струящимся волосам, розовым щекам и точеному носу, пока не остановился на губах.
   Его горевший желанием взгляд завораживал Элину. Ни один мужчина не вызывал у нее таких чувств. Ей хотелось, чтобы Рене ласкал ее, она жаждала его поцелуев.
   Он ласкал ее страстно, неистово, покрывал поцелуями ее лицо, шею, впиваясь губами в ее губы. Элина отвечала на его ласки с тем же неистовством. Она обхватила руками его мощное тело, и он застонал. Подхватив Элину на руки, он отнес ее на кровать и опустился на постель рядом с ней, затем лег на нее.
   – Не делай этого, Рене, – прошептала она, когда он склонил голову, уткнувшись в ее шею, но ее голос прозвучал чарующе призывно.
   – Ты ведь не собираешься повернуться ко мне своей колючей стороной, не так ли?
   – Если бы ты могла понять, как я мечтал о тебе эти последние несколько дней, как хотел тебя, ты не отвергла бы меня. – Он не мог отвести глаз от ее трепещущего тела. – Будь я так же талантлив в живописи, как ты, изобразил бы тебя на холсте такой, как сейчас. Но никто никогда не увидел бы этой картины, только я.
   Упоминание о живописи сразу же напомнило ей, почему она оказалась в его спальне. И это придало ей решимости.
   На этот раз она была непреклонна и отбросила прочь его руку, потянувшуюся к ее груди.
   – Мой талант, судя по всему, не принес мне ничего хорошего. А изобразить меня в таком виде я не позволила бы никому, даже самому талантливому живописцу.
   Рене вышел из себя. Раздраженно вздохнув, он обхватил ее запястья и пригвоздил ее руки к покрывалу. Он все еще нависал над ней и видел, как холодно блестят ее глаза.
   – Послушай-ка, дорогая. Возможно, мы и не по своей воле испытываем влечение друг к другу, но, видимо, у нас нет ни сил, ни желания с ним бороться. Так почему бы не уступить зову природы? Это так естественно.
   Элину задело, что Рене заметил ее влечение к нему и хочет воспользоваться ее слабостью, но у нее хватит ума и выдержки не поддаться соблазну.
   – Нет ничего естественного в том, чтобы уступить бессердечному человеку, такому убийце, как ты, и я никогда этого не сделаю, – прошипела она, едва сдерживая желание выцарапать ему глаза.
   В слепой ярости она извивалась под ним, стараясь ускользнуть прежде, чем он снова сумеет обернуть ее чувства противнее.
   Неожиданно Рене, чертыхнувшись, поднялся с кровати, пересек комнату и подошел к гардеробной. В молчании он поднял с пола ее альбом. Наспех застегнув рубашку, она спрыгнула с кровати и метнулась к нему. Он не противился, когда она выхватила альбом из его рук.
   – Надеюсь, теперь ты поняла, что твой рисунок не является доказательством?
   – Ты отказываешься признать правду, потому что это разрушило бы твою жизнь! – сказала Элина. – Возможно, ты всегда знал, кто я такая, и, может быть, именно поэтому убил Алекса. Тебе доставляет удовольствие унижать дочь Филиппа? Ты питаешь к нему неприязнь? Но почему?
   Бонанж повернулся к ней. Его глаза сверкали гневом, и Элина почувствовала страх.
   – Ты хотела встретиться с судьей, не так ли? Холодный тон вопроса напугал ее.
   – Хотела? – процедил он сквозь сжатые зубы.
   – Да, хотела, – ответила она, чувствуя, как при этих словах в ней зарождается надежда.
   – Тогда ты с ним встретишься. Пусть он выслушает твои безумные обвинения и нудную полуправду. Я не желаю терпеть все это и дальше.
   – Ты повезешь меня на встречу с ним? – спросила она, внезапно испугавшись, что на самом деле он собирается отправить ее в тюрьму.
   – Нет, – резко ответил он. – Я привезу его сюда. Если он примет нагромождение твоей лжи за правду, я признаю свое поражение и освобожу тебя.
   – А если нет? – спросила она.
   – Если нет… – Он остановился, сверля ее взглядом. – Если нет, тогда выбор за тобой. Или бери мои деньги, чтобы держать свою ложь при себе, или оставайся здесь и пиши мой портрет, пока не убедишься, что тебе меня не провести, мадемуазель.