Доминик мрачно взглянул на Кэтрин:
   — Ты и так достаточно сделала для Эдмунда. Поехали.
   Кэтрин поймала его за рукав, и кисть ее на фоне черного фрака Доминика была бледной, как мрамор.
   — Прошу тебя. Когда-то он так много для меня значил.
   Черт побери, ему хотелось забрать ее отсюда поскорее, избавить от боли и печали. И все же эти люди были ей родными. Он знал, как много может значить для человека семья.
   Доминик смотрел на нее, видел этот упрямо поднятый подбородок, этот гордый разворот плеч. Он был готов рассмеяться. Да, пожалуй, заставить ее уехать можно только силой.
   — Никто не должен узнать правды, — сказал Доминик, обращаясь к Вентворту. — Эдмунд мог бы умереть от падения с лошади, например. Если мы все будем придерживаться одной версии, такое объяснение может всех устроить.
   Герцог кивнул.
   — Мы с Кэтрин уедем завтра, после похорон, — сообщил Грэвенвольд.
   — Спасибо, — тихо сказала Кэтрин.
   В глазах ее он прочел благодарность, и на сердце у нею потеплело. Доминик совершенно не хотел растаять от взгляда своей новоявленной супруги. Отвернувшись, он глухо сказал:
   — Поехали. Карета ждет.
   Доминик обнял Кэтрин за плечи и повел к выходу, но, когда им оставалось сделать шаг, тяжелые двери распахнулись и вместе с потоком солнечного света, хлынувшего в дверной проем, в церковь влетела солнцеголовая Амелия, держа за руку маленького Эдди. Синие глаза мальчика блестели, слезы текли по щекам.
   — Это правда? — Голос Амелии срывался почти до истерического визга. — Мой Эдмунд мертв?
   — Почему бы вам не присесть, дорогая? — предложил герцог и, взглянув на мальчика, добавил: — Может быть, ребенку лучше подождать на улице?
   — Он уже знает.
   Хрустальные бусинки на ее голубом наряде сверкали так же ярко, как и застилавшие синие глаза слезы.
   — Ваш человек, Мальком, остановил нас на дороге. Он хотел, чтобы мы вернулись в гостиницу, но мы отказались. Я заставила его рассказать, что случилось. — Амелия прижала к глазам кружевной платочек.
   — Мне жаль, дорогая, — сказал герцог.
   — Поскольку мы приехали чуть раньше, чем планировали, мы решили ненадолго остановиться в гостинице. Эдмунд сказал, что ему нужно закончить одно срочное дело, и попросил нас подождать его, чтобы отправиться на церемонию вместе. Он заверил, что у нас будет в запасе довольно времени. Я все ждала и ждала, но когда он так и не вернулся, решилась взять Эдди и пуститься на поиски. Мы думали, что он где-то задержался… Бог знает, что можно было подумать. Господи, он не должен был умереть.
   Амелия покачнулась, и Рэйн поспешил поддержать ее, подставив даме свое широкое плечо.
   Он подвел ее к свободной скамье и усадил Эдди рядом с матерью. Амелия схватила ребенка и прижала к груди.
   Кэтрин поспешила к невестке, присев перед ней на корточки.
   — Мне так жаль, Амелия, Так жаль!
   Женщины обнялись, Кэтрин приласкала Эдди.
   — Он сделал это для нас, Кэтрин, — сквозь рыдания проговорила Амелия. — Он так волновался о нашем будущем, о будущем нашего сына. Я все никак не могу поверить, что он желал причинить тебе вред.
   Кэтрин, помолчав, сказала:
   — Он мог бы прийти ко мне, поговорить.
   Амелия нервно сминала белое кружево платка.
   — Да, ему следовало поступить именно так. Ты всегда была добра к нам… Я только не понимаю…
   — И я не понимаю. Но я хочу тебе сказать, что вам с Эдди не о чем беспокоиться.
   Сквозь потоки слез Амелия взирала на изумрудный перстень, украсивший правую руку Кэтрин.
   — Я думаю, что сейчас наше будущее в руках твоего мужа, хотя, уверяю тебя, мы не так бедны, как почему-то казалось Эдмунду.
   — Мой муж оставил за мной право распоряжаться состоянием и титулом Арундейла, Вы с Эдди — моя семья, и я вас обоих очень люблю.
   Амелия опустила глаза, порывисто пожав руку невестки.
   — Кэтрин, какая ты благородная. На твоем месте другая сжила бы нас со свету за то, что сделал мой муж. Ты — настоящий друг.
   У Кэтрин тоже увлажнились глаза. Она нежно обняла подругу, но тут Доминик дотронулся до плеча жены:
   — Я думаю, будет лучше, если мы побыстрее уедем.
   Доминик был прав. В церкви было мало народу, и все же присутствовало достаточно посторонних — викарий, его жена, служки, кого не следовало посвящать в подробности произошедшего. Чем меньше людей услышат правду, тем будет лучше для всех.
   — Вы с Эдди поедете в Лэвенхэм, — сказал Гил Амелии. — Свежий деревенский воздух поможет вам забыть о печали.
   — Спасибо, ваша честь.
   Только сейчас Амелия заметила перебинтованное плечо Гила.
   — Господи, вы ранены! Это… это сделал Эдмунд?
   — Один из его людей, — ответил Гил. — Впрочем, беспокоиться не о чем. Я собираюсь поправиться быстро.
   — Я присмотрю за вами, ваша честь. Я прослежу, чтобы вы побыстрее поправились.
   Гил слабо улыбнулся.
   — Готова, любовь моя? — спросил Доминик.
   Хотел бы он как-то облегчить долю Кэтрин, но, увы, сие не в его власти. Только время поможет ей забыть этот кошмар и снова стать счастливой.
   Доминик насупился. О каком счастье речь? Едва ли можно назвать счастливым уготованное ей существование. Без детей. Без любви… Впрочем, в глазах света она должна выглядеть вполне благополучной женщиной: прекрасно обеспеченной, обладающей немалой властью.
   Дом в Грэвенвольде и земли в Арундейле — этого достаточно, чтобы не скучать. А маленький Янош может занять в ее сердце место, которое могло бы принадлежать ее детям. Детям, которых не будет, потому что так решил он, Доминик. Он отказывался представить себе, что она забеременеет от другого. Именем Сары-ля-Кали клянется он, что этого не допустит! Уговор дороже денег — придется ей смириться и выполнять условия.
   Оставалось молиться, чтобы он, Доминик, смог выполнить им же данный обет.
 
   Едва ли Кэтрин могла бы связно рассказать о похоронах, осталось лишь туманное воспоминание о скорбной мессе у могилы на фамильном кладбище в Лэвенхэме. Эдмунд, сын брата ее отца, должен был быть похоронен в Нортридже или Арундейле, но об этом Кэтрин тогда не задумывалась. Эдмунд сам привел себя к столь печальному концу, но у него остались близкие — жена и сын, которые не были ей безразличны, а значит, ради них Кэтрин должна была хранить молчание.
   Единственное, что она могла сейчас сделать для вдовы, — проводить с ней побольше времени, утешать ее в скорби. Вновь и вновь Амелия просила у нее прощения за зло, содеянное ее мужем, и вновь и вновь Кэтрин заверяла бедную женщину, что той не в чем себя винить. В конце концов подруги зарыдали вместе, впервые за много месяцев Кэтрин дала полную волю слезам, и слезы эти были целительными, очищающими, смывающими горечь, накопившуюся на сердце, слезы не только по предавшему ее брату, но и по собственной загубленной жизни, слезы женщины, принужденной выйти замуж за человека, который не любит ее, слезы неразделенного чувства.
   Горькой была память о похоронах, но не менее болезненными стали и воспоминания о том, что должно было быть ее первой брачной ночью. Мужа не было с ней. Доминик провел ночь в комнате, смежной с холлом, внизу, объяснив присутствующим, что уважает траур супруги.
   Но Кэтрин знала правду. Эта ночь была только первой в череде тысячи других, как две капли воды похожих на первую. Который раз Кэтрин спрашивала себя, о чем думал дядя, видя такое к ней отношение мужа. Она замечала и недовольно поджатые губы Гила, и тяжелые взгляды, которые тот бросал на Доминика, и его виноватые глаза, когда он смотрел на нее.
   Кэтрин спрашивала себя, не пожалел ли дядя о своем решении, но что-то в его поведении говорило ей, что он еще надеется на лучшее. Она знала, что Гил продолжает верить в то, что Доминик сменит гнев на милость и станет Кэтрин настоящим мужем, таким, какой нужен ей.
   Кэтрин от всей души хотела бы найти в себе веру, чтобы разделить убеждения дяди. Но она знала Доминика гораздо лучше, чем Гил, знала его желчность и его решимость.
   Он поступит так, как решил, и никогда себе не изменит.
   Сразу после похорон Доминик посадил Кэтрин в свой экипаж и увез из Лэвенхэма к себе — туда, где отныне ей придется жить. Путешествие никак нельзя было назвать приятным. Они говорили мало, лишь изредка обмениваясь короткими репликами, и напряжение росло с каждым днем. Ночи в дороге проходили именно так, как представляла себе Кэтрин — Доминик делал все необходимое, чтобы она чувствовала себя комфортно, и не более того.
   Атмосфера отчужденности между ними усиливалась. Такого никогда раньше не было. Проявления формальной вежливости доходили до абсурда.
   — Вам не холодно, мадам? — спрашивал он время от времени, или: — Вы не голодны, миледи?
   Он подавал ей руку, изредка улыбался, но глаза его оставались холодными и далекими. Безупречность его манер злила Кэтрин, доводила до бешенства. Ей хотелось залепить ему пощечину, схватить его и трясти, пока не рассыплется в прах стена холодной отчужденности, которой он окружил себя. Какими бы ни были его чувства к ней, им предстояло прожить вместе до конца дней, и эту жизнь надо было сделать по меньшей мере выносимой.
   Но она молчала, невольно подыгрывала ему и вела себя, как положено леди.
   На третий день пути они достигли Грэвенвольда — огромного поместья в холмистой долине Бакингемшира. Дом из серого камня высотой в четыре этажа выглядел впечатляюще снаружи, но внутри оказался холодным и затхлым. Что за хозяин жил в нем? Был ли он столь же угрюм и мрачен, как и его жилище? Станет ли таким же и Доминик?
   Привратник взял ее плащ, и Доминик представил Кэтрин прислуге. Кажется, все были приятно удивлены появлением столь обаятельной хозяйки.
   Вперед вышел весьма пожилой слуга:
   — Добро пожаловать домой, миледи.
   Слуга, весь в старческих пятнах и вздувшихся венах, едва держался на узловатых ногах. Казалось чудом, что он еще способен передвигаться.
   — Это Персиваль Нельсон, — сказал Доминик, — мой слуга и друг.
   Возможно, из уст другого такое представление прислуги показалось бы удивительным — маркиз признается в дружбе со слугой, — но Кэтрин нисколько не удивилась. Для цыгана не существовало человека ниже его, разве что им мог оказаться аристократ гаджио.
   — Зовите меня Перси, миледи, — сказал старик. — Меня все здесь так зовут.
   Кэтрин улыбнулась в ответ:
   — Приятно встретить здесь друга Доминика.
   Статный пожилой привратник, стоящий чуть поодаль, деликатно покашлял, и Перси, слегка поклонившись, отступил.
   — Блатбери познакомит вас с остальными слугами, — сказал Доминик, обращаясь к привратнику, которого успел представить Кэтрин раньше, — а я должен идти.
   Кэтрин вымученно улыбнулась:
   — Понимаю.
   — Мое почтение, — вежливо поклонился Доминик и ушел.
   Вот так все начиналось, так и пойдет впредь. Вся жизнь — череда унылых дней без всякого человеческого, участия. Только раз в жизни испытала она такое отчаяние — в ночь, когда проснулась на корабле, увозящем ее во Францию. В ту ночь, когда ее продали цыганам. И то их грубое обращение было в чем-то даже лучше того, что выпало на ее долю сейчас.
   Думая об одиноком и безрадостном существовании, том существовании, которое теперь составляло ее будущее, Кэтрин последовала за слугой наверх. Звуки ее шагов гулким эхом отдавались в каменном склепе, ставшем отныне ее домом. Соберись, повторяла она себе. Учись не замечать плохого и думать о лучшем. Учись извлекать из жизни самое лучшее, какой бы мрачной ни казалась перспектива. Он никогда не простит ей того, что она принудила его к браку, и она с самого начала должна была понимать, что ее ждет.
   И вновь и вновь, который раз за эту мучительную неделю, Кэтрин силилась убедить себя в том, что надо смириться, принять жизнь такой, какая она есть, раз не в ее силах изменить обстоятельства, и ей почти удалось справиться с отчаянием. Между тем привратник провел ее мимо спальни хозяина в комнату, расположенную в южном крыле.
   — Я думала, моя комната должна быть смежной со спальней супруга, — сказала, не подумав, Кэтрин.
   Привратник покраснел
   — Его честь думал, что вам здесь будет удобнее — пока вы в трауре, разумеется.
   — Ну что же, его честь ошибается.
   Кэтрин сама не могла бы сказать, что толкнуло ее на этот поступок, как посмела она столь решительно повернуть назад, к роскошным апартаментам, очевидно, принадлежавшим маркизе, которую она никогда не видела. Возможно, причиной было острое унижение оттого, что слуги оказались в курсе тех более чем прохладных чувств, что испытывает к новобрачной муж. Может быть, виной тому были мрачные степы дома и каменное эхо се шагов, слишком сильно напоминавшее погребальный звон по ее будущему.
   Какими бы ни были причины, решение созрело внезапно. Не будет она сидеть сложа руки и ждать, пока Доминик разрушит окончательно ее и свою жизнь. Она не станет тенью в этом холодном заплесневелом доме, не превратится в его пленницу. Она — Кэтрин Баррингтон Эджемонт, маркиза Грэвенвольд, и она еще поборется!
   Улыбка Блатбери удивила ее. Почему он себя так странно ведет?
   — Вы совершенно правы, миледи, — сказал слуга, следуя за хозяйкой в бывшую спальню маркизы. — Мне надо было вначале предложить вам эту комнату.
   Он засуетился, поднимая портьеры, взбивая подушки на громадной, покрытой золотистым тяжелым шелком кровати.
   — Я сейчас же позову горничную, чтобы она проветрила и убрала комнату. Все будет исполнено как следует.
   — Спасибо, Блатбери.
   Привратник начал перетаскивать ее сундуки и дорожные сумки, а Гэбби принялась за уборку.
   — Я собираюсь переделать все в этой комнате, — заявила Кэтрин.
   Ей не по вкусу пришелся слишком вычурный рисунок и мрачный горчичный оттенок ковра, обилие золота в убранстве комнаты, да и строгую красоту отделанных деревянными панелями стен портили обои с золотым орнаментом.
   — Здесь мрачно и нечем дышать. Когда Доминик увидит, что стало лучше, может быть, мне удастся убедить его поменять обстановку в остальных помещениях.
   Этот дом можно сделать красивым. Дом строил талантливый архитектор, но безвкусная отделка мешает увидеть его гордую красоту. Обивка мебели никуда не годится. Ковры совершенно безвкусны. Этот каменный дворец чем-то напоминал ей дом в Арундейле. Кэтрин постарается сделать из него очаровательный дворец.
   — Ваш муж непременно согласится, — сказала Гэбби. — Мужчине для того и нужна жена, чтобы создать уют. Его честь увидит, какая у него замечательная маркиза, и еще сильнее в вас влюбится.
   Кэтрин не стала говорить девушке, что маркиз ее вовсе не любит. Она так и не смогла полностью открыться Гэбби. Слишком стыдно было признаться, что маркиз не желает спать со своей женой.
   Кэтрин вместе с Гэбби разбирала сундуки, переставляла вещи. В дверь тихонько постучали.
   — Это, вероятно, ваш муж, — сказала Гэбби, — не может часа прожить без своей любимой.
   Кэтрин опустила глаза. Рано или поздно придется рассказать Гэбби обо всем.
   Но стучал не Доминик. На пороге стоял старый Персиваль. Вот уж кого Кэтрин никак не ожидала увидеть, так это мальчика рядом с ним.
   — Янош! — Кэтрин бросилась навстречу гостю.
   — Надеюсь, мы не побеспокоили вас, миледи, — проговорил старик. — Мальчишке было велено подождать, пока вы отдохнете, но вы же знаете, какие они, детишки. Как их трудно заставить ждать.
   Кэтрин опустилась на корточки. Янош кинулся к ней, и она крепко обняла мальчишку.
   — Доминик не сказал мне, что ты здесь.
   Янош прижался к ней, словно боялся отпустить и потерять. Кэтрин даже немного растерялась — цыганские дети не слишком чувствительны. Отступив, Янош сказал:
   — Может быть, он хотел сделать тебе сюрприз.
   — Да… наверное.
   С момента венчания они с мужем ни разу не говорили ни о чем действительно важном. И все же он мог ей сказать о Яноше. Но почему-то не сказал.
   — Мы вместе приехали из Франции, — заговорил Янош. — Мой отчим погиб в драке.
   — Мне жаль, — сказала Кэтрин.
   Впрочем, ей не было жаль жестокого скотоподобного мужлана, с которым пришлось жить мальчику. Кэтрин смотрела на красивый наряд ребенка — ладный, из дорогой ткани, на тщательно начищенные туфли. Очевидно, Доминик решил оставить мальчика у себя.
   — Я так рада. Я боялась, что мне здесь будет совсем одиноко. А оказывается, здесь ты.
   Янош сдвинул темные брови.
   — Мне надо учиться. На это уходит много времени. Но у тебя будет Доминик. С ним бывает очень весело.
   Кэтрин с трудом удержалась, чтобы не усмехнуться. Доминик едва ли захочет ее веселить. Скорее, он всегда будет с ней так же угрюм и холоден, как был с момента их свадьбы. Если только…
   — Я учусь читать, — гордо сообщил Янош.
   — Это прекрасно.
   — Может быть, я однажды вернусь в табор и стану учить других.
   — Думаю, это прекрасная мысль.
   Мальчик сильно повзрослел с тех пор, как Кэтрин видела его в последний раз.
   — Ты скучаешь по табору?
   — Я скучаю по ребятам. Здесь мне не с кем играть.
   — Как же так? У слуг есть дети — их должно быть довольно много в округе.
   Слишком поздно она заметила болезненную гримасу на лице Яноша.
   — Боюсь, они еще не совсем привыкли к мальчику, — вставил слово слуга. — Он не такой, как они, вы же знаете. Им надо привыкнуть друг к другу.
   — Они никогда меня не полюбят, — сказал Янош. — А я никогда не полюблю их,
   — Но, Янош…
   — Мне надо идти, Катрина… я хотел сказать, леди Грэвенвольд. — Малыш обернулся к Персивалю. — Мистер Рэйнольдс будет сердиться.
   — Это учитель мальчика, — пояснил слуга.
   Кэтрин пожала ребенку руку.
   — Зови меня, пожалуйста, Катриной, хотя бы когда мы будем одни.
   Янош улыбнулся.
   — Обещаешь?
   — Обещаю.
   — Отлично. А теперь иди. Мы еще поговорим позже.
   Взяв Персиваля за руку, мальчик повел старика в холл. Кэтрин подумала о том, что еще неизвестно, кто из них кого опекает.
   Думая о Яноше, Кэтрин нахмурилась. Ничего удивительного, что маленький цыганенок не ладил с остальными детьми. Надо учить их терпимо относиться друг к другу. Надо, чтобы они были равны. Образование — вот решение многих проблем. Эту истину она поняла, работая в школе. О школе надо будет поговорить с мужем.
   Ничего, пусть поупорствует, но в конце концов Кэтрин выбьет себе право на собственное дело.
   И Кэтрин улыбнулась.

Глава 20

   Последний ком земли упал на холм на краю котлована. Доминик расправил затекшие плечи и откинул в сторону тяжелую лопату. Спина его взмокла от пота. День близился к закату. Всех рабочих он отпустил, и уже больше часа работал один.
   Достав носовой платок, он вытер со лба пот. Он здорово вымотался — ну и что, тем лучше, зато работа держала его подальше от дома, подальше от Кэтрин.
   Хорошо, что его тело страдает — так он меньше будет думать о другом теле, теле той, что поселилась с ним под одной крышей.
   Доминик натянул рубаху и пошел к лошади. Вскочив в седло, он поскакал к дому.
   — Добрый вечер, ваша милость.
   — Добрый вечер, Родди.
   — Леди Грэвенвольд вас искала.
   — Что-то случилось? — встревожился Доминик.
   — Нет, сэр, просто вас так долго не было, что она начала волноваться.
   — Спасибо, Родди. Я постараюсь объяснить ей, что я часто работаю допоздна.
   «И собираюсь работать впредь», — добавил он про себя.
   — Она очень приятная леди, — улыбнулся слуга. — И хорошенькая.
   «Более чем хорошенькая», — подумал Доминик, но сделал вид, что не услышал.
   — Пусть Чаво накормят получше, у него сегодня был трудный день.
   Все лошади в Грэвенвольде носили цыганские имена, хотя никто не догадывался о происхождении их кличек. Доминик хранил секрет, но, тоскуя по матери, друзьям, хотел хоть иногда слышать родные имена.
   Доминик шел к дому. Зачем он мог понадобиться Кэтрин? С самого дня свадьбы они старательно избегали друг друга. Что нужно Кэтрин от Доминика сейчас?
   Грэвенвольд сразу поднялся к себе в спальню. Кэтрин уже должна была поужинать и лечь спать. «Хотелось бы в это верить», — подумал он. Чем меньше он будет ее видеть, тем лучше.
   Янош — совсем другое дело. Доминик с радостью проводил время с мальчиком, а сейчас он вынужден избегать и его. Доминик чувствовал себя виноватым перед ребенком. Янош был в восторге, когда узнал, что Доминик женится на Кэтрин. Он хотел увидеть ее сразу, но, желая, чтобы супруга немного привыкла к дому и отдохнула, Доминик приказал мальчику подождать.
   «Подождать, — думал он, — сколько же сможет ждать этот непоседа?» Доминик не сомневался, что Янош уже встретился с Катриной. Цыганенок — мальчик сообразительный и упрямый, такой же, каким Доминик был в его годы.
   — Вы уже дома, милорд, — обрадовался Персиваль. — Ванна уже готовится, а леди Грэвенвольд ждет вас в голубой гостиной.
   — Что? — Доминик был ошарашен. — Но она устала… ей надо отдохнуть… Что она делает там?
   — Наверное, собирается поужинать с вами. Мы думали, вы вернетесь раньше, — произнес старик с едва заметным осуждением, — такие события случаются не каждый день.
   — Теперь я буду всегда возвращаться домой поздно, — с металлом в голосе ответил Доминик, — и я хочу, чтобы и ты, и остальные слуги об этом знали.
   — Она видела мальчика, сэр, почитала ему перед сном, и он уснул, сэр.
   — Прекрасно, — кивнул Доминик и вошел в спальню. Темно-синий камзол и серые бриджи уже ждали его на кровати.
   — Еще что-нибудь нужно, милорд?
   Горячая ванна — вот что ему нужно. Тело ныло, и больше всего Доминику сейчас хотелось лечь на диван и заснуть. А теперь придется «развлекать» Кэтрин. Какого дьявола она задумала?
   Доминик вздохнул и принялся стягивать сапоги. Все равно, гадай не гадай, узнает он обо всем, только увидев свою женушку.
 
   Кэтрин, одетая в платье, украшенное кружевом и атласом, нетерпеливо ходила из угла в угол. Будь он неладен! Ведь знала же, что Доминик будет избегать ее, но она надеялась, что, хотя бы для того, чтобы не унижать ее перед прислугой, он притворится, что брак настоящий.
   Да, ей придется нелегко. Но она готова к этому. Она выдержит предстоящее сражение. Она победит.
   Доминик появился в дверях гостиной. Влажные волосы, завивающиеся над воротником, смуглое лицо. Он был еще красивее, чем всегда, и Кэтрин почувствовала, как теплая волна захлестывает ее.
   — Добрый вечер, милорд, — сказала она, с улыбкой идя ему навстречу. — Поскольку у вас был такой трудный и долгий день, я попросила принести ужин сюда. Надеюсь, это вас устроит.
   Доминик настороженно смотрел на жену.
   — Меня это вполне устраивает, мадам. Но впредь прошу вас не беспокоиться. Я часто работаю допоздна. Вы можете ужинать тогда, когда захотите.
   Кэтрин лишь улыбнулась и протянула мужу бокал бордо.
   — Уверяю вас, муж мой, меня это нисколько не затрудняет.
   Доминик равнодушно пожал плечами, но когда пальцы их соприкоснулись, Доминик непроизвольно сжал бокал. Кэтрин почувствовала, что он взволнован, и мысль о том, что она все еще желанна, согрела ей душу.
   — Давай… сядем. Я знаю, что ты устал.
   Кэтрин положила руку ему на плечо. Они сели на диван. Доминик не мог оторвать взгляда от выреза ее темно-красного парчового платья. «Ведьма. Она опять околдует меня».
   — Где ты взяла это платье?
   Глаза его, иссиня-черные, были прикованы в точности к тому месту, к которому стремилась привлечь его внимание Кэтрин.
   — Тебе не нравится?
   Кэтрин надула губки. Они с Гэбби потратили не один час, переделывая нарядное, но скромное платье так, чтобы декольте своей открытостью могло сбить с ног любого.
   — Да оно просто неприличное, — прорычал Доминик. — Надеюсь, тебе не придет в голову надеть его на прием.
   — Отчего же. Я думала, что могу появиться в нем на ужине у Джайлсов.
   Кэтрин, конечно же, врала, но, наблюдая за Домиником, она осталась довольна своей выдумкой.
   — Цвет как раз по сезону, — с невинным видом продолжала щебетать Кэтрин. — Но если тебе не нравится…
   — Джайлса ни к чему поощрять, — сквозь зубы проговорил Доминик. — Парень и так наматывает вокруг тебя круги как похотливый кот. Я бы предпочел, чтобы ты выбрала что-нибудь более скромное.
   Кэтрин пожала плечами.
   — Не очень-то ты заботился о моей скромности, когда мы путешествовали с табором. Не понимаю, почему это так волнует тебя сейчас.
   — Тогда — другое дело.
   — В самом деле? Что же изменилось?
   — Сейчас ты моя жена, вот что изменилось. И хватит об этом.
   Слуга, стройный парень по имени Фридерик, вошел в комнату с серебряным подносом в руках. Из-под серебряной крышки струился чудный аромат.
   — Поставь поднос па стол, Фридерик, — распорядилась Катрин.
   Фридерик кивнул, поставил поднос и вышел, Доминик проглотил слюну, подошел к столу и приподнял крышку.
   — Гуляш, — выдохнул он. — Мой любимый. Откуда, скажи на милость, повар узнал, как его готовят?
   — Я знаю, как он готовится. И поделилась с поваром рецептом. А когда я сказала, что это блюдо — твое любимое, он превзошел самого себя.
   Доминик поднес ко рту ложку.
   — Вкусно.
   Он уже начал было раскладывать гуляш по тарелкам, но вдруг замер, нахмурившись,
   — И все же, Катрина, что за игру ты затеяла?
   — Игра? Какая игра, милорд? Я всего лишь стремлюсь угодить вам. Простите, если что не так.
   — Ужином я доволен, — признал Доминик. — Но, — он бросил на нее угрюмый взгляд, — не могу того же сказать о твоем присутствии, да еще в таком виде.
   — Если ты хочешь, чтобы я надела лохмотья, — сейчас устроим.