Сенсация! Из ряда вон выходящая сенсация! Там, где виднелось только
неясное пятно света, находился, приближался к Солнцу, возвращался на
родину корабль, несущий на себе...
- Там современники Дмитрия Волгина, - дрожащим от волнения голосом
сказал Радий.
Через час не осталось места никаким сомнениям. Возвращались люди,
покинувшие Землю восемнадцать веков тому назад.
Если они и не были современниками Волгина в полном значении этого
слова, то все же они были людьми, близкими ему, родившимися примерно в
одно время. Сто лет - это не слишком много.
Различным путем пришедшие в девятый век новой эры, человек двадцатого
века и люди двадцать первого встретятся в новом для них мире, новом в
равной степени как для него, так и для них!..
- Волгин не будет больше чувствовать себя одиноким среди нас, -
сказала Леда.
- Да, это - счастье для него, - отозвался Радий.
- Хорошо бы сообщить ему лично!
- Неужели этого не сделало? Будь спокойна, он уже все знает.
Космолет приближался. Теперь они могли следить за ним по указателю
расстояния. Подходило время связи.
Космодиспетчеры знали, что четыре первые фотонные ракеты - "Ленин",
"Коммунист", "Земля" и "Солнце" - имели старые системы радиотелеграфа, по
азбуке Морзе. С семью другими можно было говорить по единой системе
космических сигналов визуального телеграфа. Для связи с первыми пришлось
бы прибегнуть к старому русскому или английскому языкам. Радий и Леда
знали эти языки в той мере, насколько это было необходимо им для указаний
командирам кораблей.
Для "Ленина" и трех последующих ракет был заранее подготовлен
обстоятельный текст радиограммы, которую надо было только автоматически
передать, внеся в нее необходимые коррективы. Для разговора со всеми
другими космолетами никаких подготовленных текстов не требовалось.
Диспетчеры знали систему сигналов наизусть.
Хотя Радий и Леда даже не думали, что им так повезет, и были
убеждены, что показавшийся корабль не принадлежит к четырем первым, они
все же выполнили те действия, которые предусматривались инструкцией, -
достали текст радиограммы и подготовили к работе автомат. Леда принялась
за проверку текста.
- Где ты думаешь посадить его? - спросил Радий. - На Плутоне или на
Ганимеде?
Леда подняла голову и усмехнулась.
- Это что, - спросила она, - очередная проверка моей компетентности
или ты действительно не знаешь, что на Плутоне работают несколько
экспедиций, о местонахождении которых мы не имеем сведений? Хорошо, я не
сержусь на тебя, - прибавила она, видя смущение на лице Радия. - На
Ганимеде много новых построек. Значит, и там нельзя. Ведь корабль
фотонный.
- Значит, на Европу ? (Европа - второй спутник Юпитера. Диаметр ее -
3 220 километров).
- Конечно, я уже заменила в тексте слово "Плутон" на слово "Европа".
Полагаю, что командир корабля знает это название. Оно очень древнее. Как
ты думаешь?
- Это что, - лукаво спросил Радий, - проверка моей компетентности или
ты действительно не знаешь, что названия планет и их спутников не менялись
больше двух тысячелетий?
Все кто был в помещении главного пульта, рассмеялись.
- Квиты! - сказала Леда. - Итак на Европу. Начинай вызов! А я свяжусь
с Марсом. Там как раз находится подходящий ракетоплан. Он их встретит.
- А карантин?
- Как всегда, на Ганимеде.
Навстречу космолету полетели сигналы единого космического кода. На
экране приемника корабля они должны были превратиться в разноцветные
кружки и точки. Слова привета и главный вопрос: кто?
На станции еще не догадывалось об истине. Слишком невероятным
казалось появление одной из первых ракет, которые всеми считались
безвозвратно затерявшимися в пространстве. Их ждали, но не верили в то,
что они могут вернуться. Между четырьмя первыми и семью последующими
фотонными кораблями была огромная разница в мощности.
Все двенадцать диспетчеров были твердо уверены, что приближающийся
корабль не "Земля" или "Солнце", а один из семи.
Они ждали ответа, внимательно следя за экраном, не зная, что там, в
радиорубке космолета; посланные ими слова превратились в ничего не
говорящие одинаковые черные точки.
Но находиться в неведении пришлось недолго.
Когда прошло время нужное радиоволне, чтобы дойти до корабля и
обратно, неожиданно заработал аппарат новейшей конструкции,
предназначенный для приема и отправления радиограмм по самой старой из
когда-либо существовавших систем радиосвязи - по азбуке Морзе.
Радий кинулся к аппарату с такой стремительностью, что едва не сбил с
ног кого-то, стоявшего на пути.
Все поспешили за ним.
На матовом стекле приемника уже чернели слова... на старом русском
языке: "Повторите! Повторите! Повторите!"
Тире и точки радиограммы автоматически превратились в буквы. Но всем
стало ясно, что неизвестный им радист космолета работал не телетайпом, а
простым ключом.
- Одна из четырех! - прошептал кто-то за спиной Леды.
От волнения Радий пропустил традиционные слова привета.
- Кто говорит? Кто говорит? Кто говорит? Отвечайте!
Леда бросилась к аппарату "ЧН". (Чрезвычайная новость для всей
3емли.)
Полчаса - и всю Землю облетела сенсационная весть.
Люди прекратили обычные разговоры. Домашние экраны, заменившие давно
исчезнувшие газеты и журналы, очистились в мгновение ока. В напряженном
ожидании застыли миллионы и миллионы людей. Прямая связь Земли и Цереры,
перехваченная мощной станцией Марса, сразу прекратившей все передачи,
словно застыла в ожидании.
Кто?!.
"Ленин", "Коммунист", "Земля" или "Солнце"?..
Космодиспетчерам никогда еще не приходилось испытывать такого
напряжения. Ведь сама служба, казавшаяся им созданной в баснословном
прошлом, создавалась через несколько веков после отлета этого корабля!
Одна из первых фотонных ракет, созданных людьми! Несовершенная,
маломощная, выглядевшая рядом с современными космолетами допотопным
тепловозом, именно она победоносно возвращается из космоса, из далеких
глубин Галактики!
- Странно и страшно подумать, - сказал один из диспетчеров, - что
возвращается едва одна трехтысячная часть первоначальной ракеты. Все
остальное они превратили в фотонное излучение!
- Тогда еще не знали практических способов использования аннигиляции,
- отозвался другой.
- Вот где был истинный героизм! - горячо сказала Леда. - На таком
корабле отважиться на полет почти к центру Галактики!
- Внимание! - сказал Радий. - Время истекает.
Матовое стекло было еще пусто. Но они смотрели на него так
напряженно, что им казалось, что они "видят" стремительно летящую к Церере
радиоволну.
И их волнение было столь велико, что все двенадцать человек без
всяких внешних проявлений чувств встретили появившиеся наконец слова.
"Космолет "Ленин"... Космолет "Ленин"...".
Последняя буква длинной радиограммы, переданной с Цереры три раза
подряд, легла на узкую полоску ленты отчетливой черной черточкой. (И это в
ХХI веке, когда запускался бы звездолет).
Аппарат смолк.
Экипаж космолета трижды прочел каждое слово. Они могли бы с тем же
напряженным вниманием прочесть долгожданную радиограмму и в четвертый и в
пятый раз. Сухой технический текст казался им, так долго оторванным от
людей, красивым и звучным, как лирическая поэма.
Для Виктора Озерова, находившегося на пульте управления, сообщение
Земли передали все три раза по линии внутренней связи.
Двенадцать человек долго молчали. Каждый из них по-своему переживал
волнующий момент.
Связь установлена! Космический рейс закончен!
Они ждали этого часа восемь лет.
Остались позади томительные годы полета во мраке и пустоте Вселенной,
в холоде пространства. Ушло в прошлое сознание затерянности в безграничной
бездне и жуткие иногда мысли о том, что каждый прожитый ими день равен
там, на Земле, семи с половиной месяцам.
Все стало на свое место, все обрело будничную реальность.
"Церера. Космодиспетчерская станция. 18 сентября 860 года. По вашему
счету - 3860 года.
Командиру космолета "Ленин" Второву.
Сообщаем данные посадки вашего корабля..."
Так начиналась радиограмма.
3860! Они это знали, но каждый из них вздрогнул, когда бесстрастным
набором тире и точек "прозвучала" эта цифра в тишине радиорубки.
Итак, свершилось! Не оставалось места ни надежде, ни сомнениям.
Прожив восемь лет по часам корабля, по биению своего сердца, они, ступив
на Землю, сразу постареют на восемнадцать веков!
Они знали, на что пошли. То, что случилось сейчас, было известно им в
день старта. Почему же мучительно сжалось сердце и невольный страх холодом
прошел по спине? Одно дело - теория, совсем другое - практика! Легко
рассуждать - трудно испытать на себе...
Дата, сообщенная деловым языком диспетчерского приказа, перечеркнула
прошлую жизнь, отбросила ее в глубь столетий, встала на жизненном пути
каждого члена экипажа космолета "Ленин" зловещим пограничным столбом, от
которого можно было идти только вперед: возврата не было.
3860!
- Я родилась в две тысячи десятом году, - чуть слышно сказала Мария
Александровна Мельникова.
Михаил Кривоносов остался верен себе даже в этот момент.
- Ну и стара же ты, мать моя! - сказал он.
И, как ни странно, эта не совсем удачная шутка рассеяла гнетущее
впечатление давно ожидаемой, но все же неожиданной даты радиограммы. Люди
словно ожили.
- Ну, вот мы и дома, - сказал Крижевский.
- Дома? - донесся с пульта голос Виктора. Тоска и боль звучали в этом
слове. - Никогда и нигде мы не будем больше дома. Запомните это.
Командир корабля повернулся к экрану, но он вдруг погас. Виктор не
желал ничего слушать. Второв молча пожал плечами.
- Конечно, дома, - с оттенком недоумения сказал Крижевский. - Полет
окончен.
Инженер Джордж Вильсон улыбнулся и сказал по-английски (за восемь лет
он так и не выучился русскому языку):
- Остался пустяк. Пролететь всю Солнечную систему.
Английским языком владели все члены экипажа.
Но Крижевский все же был прав. Они могли считать себя уже дома. Между
кораблем и Землей протянулась надежная нить радиосвязи. Они не были больше
вдали от людей, они обменялись с ними мыслями.
Двенадцать человек вернулись в человеческую семью.
Пусть сообщение передано еще не с самой Земли, а только с Цереры, это
не имело значения. Они воспринимали его как голос Земли.
И разве могло быть иначе?
Уже восемь... нет, тысячу восемьсот лет тому назад люди освоились с
Солнечной системой и всюду в ее пределах чувствовали себя почти, что дома.
Когда "Ленин" стартовал в свой далекий путь, понятие "родина" постепенно
переставало отождествляться с планетой Земля, а принимало более широкий
смысл - Солнечная система. За восемнадцать столетий это почти что
космическое представление о родине должно было еще более окрепнуть.
- Мы дети Солнца! - любил повторять Игорь Захарович Второв.
Виктор Алексеевич Озеров и Мария Александровна Мельникова мучительно
тосковали о прошлом. Предстоявшее свидание с самой Землей не радовало их.
Особенно резко это сказывалось у Виктора.
Чем ближе подлетал космолет к Солнцу, тем мрачнее становился старший
штурман, тем чаще раздражали его разговоры о Земле.
Накануне установления радиосвязи он не выдержал и высказал все, что
накопилось на сердце.
- Не понимаю, что радует вас, - сказал он с горечью. - Мы видели
планеты Веги и 61-Лебедя. Только одна из них оказалась населенной
разумными существами. Остальные были необитаемы, безжизненны, мертвы. Мы с
радостью покидали их, даже Грезу. Потому что ничего привычного и знакомого
там нет. Почему же вы стремитесь к Земле? Она так же чужда нам, как и
Греза. Всем кажется, что люди Земли - такие же братья для вас, какими они
были прежде. Но это совсем не так. Они не будут понимать вас, и между вами
и ими не будет ничего общего. Было бы лучше, если вместо Земли впереди
снова была Греза. Ее обитатели непонятны и чужды нам, но мы и не ждем от
них ничего общего с нами. Я хотел бы вернуться к ним! - вырвалось у
Виктора. - По крайней мере я не испытывал бы столь острого чувства
отчужденности, которое на Земле только усилится. Поймите, нас ждет не
Земля, а чужая, незнакомая планета!
Никто ни слова не возразил Виктору. Говорить с ним на эту тему было
бесполезно.
Немного спустя Игорь Захарович сказал Мельниковой:
- И вас и Озерова не следовало зачислять в наш экипаж. Здесь была
допущена ошибка, психологический просчет. Но вы виноваты сами. Зачем вы
настаивали, зачем согласились? Вы хорошо знали...
- В отношении меня дело обстоит не столь уж страшно, - ответила
командиру Мария Александровна. - Я примирилась с тем, что нас ожидает.
Меня не радует возвращение на Землю, это верно, но я не делаю из этого
трагедии.
- Меня очень беспокоит Виктор, - уже другим, озабоченным тоном сказал
Второв.
- Обойдется, - тряхнула волосами Мельникова. - Это одна из форм
космической травмы. У нас все в той или иной степени отдали дань этой
болезни. Кроме вас, - добавила она с уважением в голосе. - Вы один
оказались невосприимчивым к влиянию Космоса. Все пройдет когда мы ступим
на Землю. Я уверена, что перемены не столь уж значительны. Виктор
освоится. И перестанет стремиться в новый полет.
- Он стремится обратно?
- Да, он говорил об этом. Он считает, что на Земле ему нечего будет
делать. Он хочет проситься в новую экспедицию. Куда угодно, хоть в
соседнюю галактику или еще дальше.
- Вот как... - задумчиво протянул Второв.
- У Виктора, - продолжала Мельникова, - возникают странные идеи. Вы
знаете, о чем он чаще всего думает? О встрече с нашими современниками. Он
несколько раз говорил мне, что только надежда на эту встречу дает ему
силы.
- Откуда же могут взяться на Земле наши современники?
- Экипаж "Коммуниста", например, или другого какого-нибудь космолета,
покинувшего Землю после нас. Ведь мы первые, но не последние.
- Разве он забыл... - начал Игорь Захарович, но вдруг замолчал,
пытливо всматриваясь в лицо своей собеседницы. Потом спросил нерешительно:
- А вы сами... тоже надеетесь на такую встречу?
- Это было бы очень приятно, разумеется, но я не жду ничего
подобного.
- Почему?
- Потому что следующий космолет может вернуться очень и очень
нескоро.
- Вы правы, - сказал Второв. - С экипажем "Коммуниста" мы никак не
можем встретиться. Неужели Виктор забыл, что он получил совсем другое
задание? Они должны были уйти не в восьмилетний полет, как мы, а в
одиннадцатилетний. Сами судите, каковы наши шансы увидеться с ними. Никого
из нас не будет в живых, когда космолет вернется. Ведь остальную жизнь мы
все проведем на Земле, в обычных условиях времени.
- Очевидно, он этого не учел. Бедный Виктор! - прошептала Мария
Александровна.
Восемь лет пребывания в замкнутом мирке космолета связали всех членов
экипажа большой и крепкой дружбой. Двенадцать человек, таких различных на
Земле, до старта, объединились перед лицом Космоса в единую, монолитно
сплоченную семью. То, что пришлось пережить вместе, никогда не могло
изгладиться из памяти. И радость одного была радостью всех, горе - общим
горем.
Все искренне любили Виктора, жалели его, сочувствовали ему, но были
бессильны помочь. Только время и люди, да, люди, там, на Земле, могли
рассеять гнетущую тоску, которая все сильнее овладевала штурманом. Если
вообще было возможно помочь ему.
Никто на "Ленине" не сомневался, что за восемнадцать веков
человечество прошло длинный и славный путь. Люди, конечно, изменились,
стали другими, не только нравственно, но, возможно и физически, и они
должны были стать гораздо лучше, благороднее, отзывчивее, чем были прежде.
Так неужели они не найдут способов развеять мысли о минувшем у человека,
попавшего к ним из далекого прошлого? Конечно, могут найти и найдут!
На это надеялись все.
- Мария Александровна, - снова сказал Второв, - можно задать вам один
нескромный вопрос? Вы очень близки с Ксенией Николаевной. Как она
относится к Виктору?
- Я думаю, как все.
- Не больше?
Мельникова задумалась.
- Я понимаю вас, Игорь Захарович, - сказала она. - Это, конечно,
могло бы оказать благотворное влияние. Но не знаю: Ксения очень скрытна.
Одно время мне казалось, что она и Виктор любят друг друга. Но в этот
последний год между ними словно пробежала черная кошка.
- Это могло быть результатом его теперешнего настроения.
- Вряд ли. Но все же это шанс на излечение, вы правы. Попробую
поговорить с ней. Но когда? Ведь сейчас не до разговоров: все думают о
Земле.
- Вот именно, о Земле. Жизнь, обычная, земная, вступает в свои права.
Хороший предлог.
- Я попробую.
- Не обязательно на борту. Нас ждет неизбежный карантин. Вот тогда.
Но только перед прилетом на Землю.
- Хорошо, Игорь Захарович.
Ей понятны и близки были заботы командира. Во что бы то ни стало надо
вернуть к жизни заболевшего товарища. Любовь? Это было сильное средство.
Все знали, что Виктор все восемь лет оказывал Ксении Николаевне - второму
штурману - исключительное внимание. Оно было очень похоже на любовь. Но
любила ли она его? Это никому не было известно.
Однажды на Грезе в тяжелой аварии с самодвижущимся экипажем (немного
похожим на земной автомобиль) Виктор сильно пострадал. Несколько дней его
жизнь висела на волоске. Ксения самоотверженно ухаживала за ним. Ока
заметно похудела, осунулась и оправилась только тогда, когда Мельникова
сказала, что Виктор вне опасности. Тогда казалось, что она переживает
сильнее и больше, чем все остальные. Но была ли причиной этого любовь? А
может быть, просто свойственная Ксении мягкость характера и доброе сердце?
Потом, когда он совсем поправился, их отношения стали такими же, как были
раньше. Даже как будто немного более холодными со стороны Ксении, Во время
катастрофы Виктор получил глубокий шрам на лице. Этот шрам заметно
уродовал его, но не это же послужило причиной холодности девушки. Не такой
она была человек. В этом Мария Александровна не сомневалась. Ее связывали
с Ксенией Николаевной Станиславской не только товарищеские, но и прямые
родственные связи. Они были двоюродными сестрами и знали друг друга с
детства.
Второв знал, кому поручить деликатный разговор.
Прошли сутки, и неожиданно ранняя связь с Церерой направила мысли
Мельниковой в другую сторону. Сейчас не время было говорить с Ксенией,
которая чуть ли не больше всех на корабле радовалась концу рейса.
И Виктор стал менее мрачен. Все заметили, с каким волнением он читал
полученную радиограмму, читал три раза, как все. Это было хорошим
признаком.
Космолет летел уже так медленно, что до орбиты Юпитера было не меньше
недели пути.
Она прошла незаметно. Экипажу даже казалось, что время ускорило свой
бег. Люди привыкли к монотонности месяцев и лет полета через бездну
пространства от одной звезды к другой. И они умели наполнять это медленно
текущее время интересной работой. Теперь, когда рейс подходил к концу,
работу не надо было искать, она сама шла в руки. Двенадцать человек
напряженно работали, до минимума сократив часы отдыха.
Командир и оба штурмана готовились к посадке, с помощью
вычислительных машин рассчитывая наиболее выгодную и удобную траекторию.
Чтобы миновать внешний пояс астероидов, они решили подойти к орбите Европы
снизу, под плоскостью эклиптики.
Все эти расчеты пришлось производить заново. Все, что было
заготовлено ранее, стало бесполезным. Они думали, что финиш космолета
произойдет там же, где был дан старт, - на Плутоне, - но неведомая им
космодиспетчерская станция указала Европу, о которой они никогда не
думали.
- Вероятно, Плутон не так пустынен, как раньше, - высказала
предположение Станиславская. - И они опасаются, что мы нанесем вред
фотонным излучением.
Оба радиоинженера, Кривоносов и Вильсон, сменяя друг друга непрерывно
дежурили в радиорубке, ожидая, не придет ли еще какое-нибудь сообщение с
Цереры. Но станция астероида только два раза запросила данные о траектории
полета и... больше ничего. Ни одного слова о Земле. А сами радисты
космолета ни о чем не спрашивали. За тысячу восемьсот лет должны были
произойти такие перемены о которых не расскажешь в радиограмме. Астрономы
трудились больше всех. Наблюдать планеты Солнечной системы извне - разве
могли они пропустить такой редкий случай! А само Солнце! Его можно было
рассматривать непосредственно в телескоп.
Они понимали, что люди наверняка уже много раз производили такие
наблюдения и что ничего нового для ученых Земли они не откроют, но... они
сами-то видели это только второй раз!
Вместе с астрономами в обсерватории корабля дни и ночи проводили два
биолога и Всеволод Крижевский. По просьбе старшего инженера, сурового и
требовательного Константина Дмитриевича Котова, рачительного хозяина
космолета, Второв приказал им помочь привести корабль в полный порядок.
Впрочем, один из биологов, Федор Яковлевич Федоров, являвшийся вторым
врачом, недолго занимался "уборкой". Его потребовала Мельникова.
Экипажу "Ленина" предстояло пройти длительный карантин. Решающее
слово будет принадлежать врачам космолета. Они должны сказать свое мнение
о режиме и продолжительности карантина земным врачам. Нужно было еще и еще
раз тщательно обследовать всех членов экспедиции, произвести
многочисленные кропотливые анализы.
Работы хватало всем.
И дни, которые должны были казаться всем нестерпимо длинными,
промелькнули совсем незаметно.
И вот настал момент, когда кресла перед пультом управления заняли
сразу двое - Второв и Озеров. Это случалось только перед посадкой или
взлетом.
До финиша остались считанные часы.
Теперь связь с Церерой держалась непрерывно. Космодиспетчерская
следила за каждым движением космолета.
Очередная радиограмма гласила:
"Для переброски вашего экипажа на Ганимед вылетел ракетоплан
"ЦМП-258". Старший пилот - Стронций. Ракетоплан находится вблизи орбиты
Европы и ждет приземления "Ленина", чтобы сесть после него, "ЦМП"
опустится по вашему сигналу. Свяжитесь со Стронцием на волне 0,876.
Диспетчер Леда".
Леда! Стронций!
Космолетчики уже поняли, что на Земле изменились имена людей.
Очевидно, вышли из обихода фамилии. Обращения друг к другу упростились. Но
им казалось, что при таком положении неизбежно должна возникать путаница.
- Теперь мы все можем забыть свои фамилии, - сказал Кривоносов. - Я
превращусь в Мишу, а вы в Джорджа.
Вильсон кивнул головой.
- Леда! - Он повторил, растягивая слово: - Ле...да! Мне кажется
знакомым это имя.
- Может быть, вы с ней когда-нибудь встречались, - пошутил
Кривоносое. - Но мне тоже кажется. Как будто название картины.
- Леда и Лебедь, - вспомнил Вильсон.
- Правильно. Именно это. Забавное совпадение!
- В чем?
- В том, что, вернувшись от Лебедя, мы встретили Леду.
Наконец раздалась команда Второва:
- Прекратить связь! По местам посадочного расписания!
На всех экранах исполинской громадой вырастала Европа.
Четыре самых крупных спутника гиганта солнечной системы Юпитера - Ио,
Ганимед, Европа и Каллисто - были открыты еще Галилеем в 1610 году
христианской эры.
Европа, второй спутник, отстоит от своей планеты на среднем
расстоянии в 671 тысячу километров. Ее диаметр немного меньше, чем у
спутника Земли - Луны (3 480км.), - и равен 3220 километрам.
Если Земля на небе Луны представляет собой внушительное зрелище, то
можно себе представить, как выглядит Юпитер с Европы. Чудовищно огромный
диск планеты закрывает собой чуть ли не половину небосвода. Когда нижний
край Юпитера касается горизонта, верхний находится возле зенита. Еще
эффектнее, когда Юпитер висит сверху, над головой.
Экипажу "Ленина" не пришлось полюбоваться этим редким зрелищем. По
распоряжению диспетчеров Цереры космолет опустился на стороне,
противоположной Юпитеру.
Подобно Луне, Европа обращается вокруг своей планеты за время, равное
обороту вокруг оси, и всегда обращена к ней одной стороной.
Атмосферы на Европе нет. И люди тридцать девятого века не считали
нужным создавать ее, как они сделал и это не только с Луной, но и с
маленькой Церерой.
Глазам космонавтов предстал мрачный, скупо освещенный далеким
Солнцем, неприветливый и холодный мир.
Космопорт Европы был построен и оборудован свыше пятисот лет тому
назад, и на нем, как и на Плутоне, можно было, ничего не опасаясь, принять
фотонный корабль.
Гигантское поле, имевшее в длину до ста километров, было не
искусственным, а природным. С одной стороны к нему примыкал невысокий
горный хребет, и там, хорошо защищенные от фотонного излучения, стояли
здания технической службы порта.
Впрочем, они мало походили на здания. Низкие, словно прижатые к земле
без окон, они больше напоминали огромные, тщательно отшлифованные каменные
глыбы.
Люди здесь никогда не жили. Вся служба космопорта находилась в
ведении кибернетических машин, непосредственно связанных с
космодиспетчерской станцией.
Повинуясь сигналам порта и пользуясь совершенной системой пеленгации,
Второв посадил космолет точно на указанном ему месте, на самой середине
поля.
Когда рассеялся туман, рядом с "Лениным" опустился небольшой аппарат,
казавшийся пигмеем возле гигантского тела космолета.
Это был точно самолет без крыльев и шасси, очень длинный, совсем не
похожий на ракету.
Он опустился без малейшего признака пламени дюз, которых у него,
неясное пятно света, находился, приближался к Солнцу, возвращался на
родину корабль, несущий на себе...
- Там современники Дмитрия Волгина, - дрожащим от волнения голосом
сказал Радий.
Через час не осталось места никаким сомнениям. Возвращались люди,
покинувшие Землю восемнадцать веков тому назад.
Если они и не были современниками Волгина в полном значении этого
слова, то все же они были людьми, близкими ему, родившимися примерно в
одно время. Сто лет - это не слишком много.
Различным путем пришедшие в девятый век новой эры, человек двадцатого
века и люди двадцать первого встретятся в новом для них мире, новом в
равной степени как для него, так и для них!..
- Волгин не будет больше чувствовать себя одиноким среди нас, -
сказала Леда.
- Да, это - счастье для него, - отозвался Радий.
- Хорошо бы сообщить ему лично!
- Неужели этого не сделало? Будь спокойна, он уже все знает.
Космолет приближался. Теперь они могли следить за ним по указателю
расстояния. Подходило время связи.
Космодиспетчеры знали, что четыре первые фотонные ракеты - "Ленин",
"Коммунист", "Земля" и "Солнце" - имели старые системы радиотелеграфа, по
азбуке Морзе. С семью другими можно было говорить по единой системе
космических сигналов визуального телеграфа. Для связи с первыми пришлось
бы прибегнуть к старому русскому или английскому языкам. Радий и Леда
знали эти языки в той мере, насколько это было необходимо им для указаний
командирам кораблей.
Для "Ленина" и трех последующих ракет был заранее подготовлен
обстоятельный текст радиограммы, которую надо было только автоматически
передать, внеся в нее необходимые коррективы. Для разговора со всеми
другими космолетами никаких подготовленных текстов не требовалось.
Диспетчеры знали систему сигналов наизусть.
Хотя Радий и Леда даже не думали, что им так повезет, и были
убеждены, что показавшийся корабль не принадлежит к четырем первым, они
все же выполнили те действия, которые предусматривались инструкцией, -
достали текст радиограммы и подготовили к работе автомат. Леда принялась
за проверку текста.
- Где ты думаешь посадить его? - спросил Радий. - На Плутоне или на
Ганимеде?
Леда подняла голову и усмехнулась.
- Это что, - спросила она, - очередная проверка моей компетентности
или ты действительно не знаешь, что на Плутоне работают несколько
экспедиций, о местонахождении которых мы не имеем сведений? Хорошо, я не
сержусь на тебя, - прибавила она, видя смущение на лице Радия. - На
Ганимеде много новых построек. Значит, и там нельзя. Ведь корабль
фотонный.
- Значит, на Европу ? (Европа - второй спутник Юпитера. Диаметр ее -
3 220 километров).
- Конечно, я уже заменила в тексте слово "Плутон" на слово "Европа".
Полагаю, что командир корабля знает это название. Оно очень древнее. Как
ты думаешь?
- Это что, - лукаво спросил Радий, - проверка моей компетентности или
ты действительно не знаешь, что названия планет и их спутников не менялись
больше двух тысячелетий?
Все кто был в помещении главного пульта, рассмеялись.
- Квиты! - сказала Леда. - Итак на Европу. Начинай вызов! А я свяжусь
с Марсом. Там как раз находится подходящий ракетоплан. Он их встретит.
- А карантин?
- Как всегда, на Ганимеде.
Навстречу космолету полетели сигналы единого космического кода. На
экране приемника корабля они должны были превратиться в разноцветные
кружки и точки. Слова привета и главный вопрос: кто?
На станции еще не догадывалось об истине. Слишком невероятным
казалось появление одной из первых ракет, которые всеми считались
безвозвратно затерявшимися в пространстве. Их ждали, но не верили в то,
что они могут вернуться. Между четырьмя первыми и семью последующими
фотонными кораблями была огромная разница в мощности.
Все двенадцать диспетчеров были твердо уверены, что приближающийся
корабль не "Земля" или "Солнце", а один из семи.
Они ждали ответа, внимательно следя за экраном, не зная, что там, в
радиорубке космолета; посланные ими слова превратились в ничего не
говорящие одинаковые черные точки.
Но находиться в неведении пришлось недолго.
Когда прошло время нужное радиоволне, чтобы дойти до корабля и
обратно, неожиданно заработал аппарат новейшей конструкции,
предназначенный для приема и отправления радиограмм по самой старой из
когда-либо существовавших систем радиосвязи - по азбуке Морзе.
Радий кинулся к аппарату с такой стремительностью, что едва не сбил с
ног кого-то, стоявшего на пути.
Все поспешили за ним.
На матовом стекле приемника уже чернели слова... на старом русском
языке: "Повторите! Повторите! Повторите!"
Тире и точки радиограммы автоматически превратились в буквы. Но всем
стало ясно, что неизвестный им радист космолета работал не телетайпом, а
простым ключом.
- Одна из четырех! - прошептал кто-то за спиной Леды.
От волнения Радий пропустил традиционные слова привета.
- Кто говорит? Кто говорит? Кто говорит? Отвечайте!
Леда бросилась к аппарату "ЧН". (Чрезвычайная новость для всей
3емли.)
Полчаса - и всю Землю облетела сенсационная весть.
Люди прекратили обычные разговоры. Домашние экраны, заменившие давно
исчезнувшие газеты и журналы, очистились в мгновение ока. В напряженном
ожидании застыли миллионы и миллионы людей. Прямая связь Земли и Цереры,
перехваченная мощной станцией Марса, сразу прекратившей все передачи,
словно застыла в ожидании.
Кто?!.
"Ленин", "Коммунист", "Земля" или "Солнце"?..
Космодиспетчерам никогда еще не приходилось испытывать такого
напряжения. Ведь сама служба, казавшаяся им созданной в баснословном
прошлом, создавалась через несколько веков после отлета этого корабля!
Одна из первых фотонных ракет, созданных людьми! Несовершенная,
маломощная, выглядевшая рядом с современными космолетами допотопным
тепловозом, именно она победоносно возвращается из космоса, из далеких
глубин Галактики!
- Странно и страшно подумать, - сказал один из диспетчеров, - что
возвращается едва одна трехтысячная часть первоначальной ракеты. Все
остальное они превратили в фотонное излучение!
- Тогда еще не знали практических способов использования аннигиляции,
- отозвался другой.
- Вот где был истинный героизм! - горячо сказала Леда. - На таком
корабле отважиться на полет почти к центру Галактики!
- Внимание! - сказал Радий. - Время истекает.
Матовое стекло было еще пусто. Но они смотрели на него так
напряженно, что им казалось, что они "видят" стремительно летящую к Церере
радиоволну.
И их волнение было столь велико, что все двенадцать человек без
всяких внешних проявлений чувств встретили появившиеся наконец слова.
"Космолет "Ленин"... Космолет "Ленин"...".
Последняя буква длинной радиограммы, переданной с Цереры три раза
подряд, легла на узкую полоску ленты отчетливой черной черточкой. (И это в
ХХI веке, когда запускался бы звездолет).
Аппарат смолк.
Экипаж космолета трижды прочел каждое слово. Они могли бы с тем же
напряженным вниманием прочесть долгожданную радиограмму и в четвертый и в
пятый раз. Сухой технический текст казался им, так долго оторванным от
людей, красивым и звучным, как лирическая поэма.
Для Виктора Озерова, находившегося на пульте управления, сообщение
Земли передали все три раза по линии внутренней связи.
Двенадцать человек долго молчали. Каждый из них по-своему переживал
волнующий момент.
Связь установлена! Космический рейс закончен!
Они ждали этого часа восемь лет.
Остались позади томительные годы полета во мраке и пустоте Вселенной,
в холоде пространства. Ушло в прошлое сознание затерянности в безграничной
бездне и жуткие иногда мысли о том, что каждый прожитый ими день равен
там, на Земле, семи с половиной месяцам.
Все стало на свое место, все обрело будничную реальность.
"Церера. Космодиспетчерская станция. 18 сентября 860 года. По вашему
счету - 3860 года.
Командиру космолета "Ленин" Второву.
Сообщаем данные посадки вашего корабля..."
Так начиналась радиограмма.
3860! Они это знали, но каждый из них вздрогнул, когда бесстрастным
набором тире и точек "прозвучала" эта цифра в тишине радиорубки.
Итак, свершилось! Не оставалось места ни надежде, ни сомнениям.
Прожив восемь лет по часам корабля, по биению своего сердца, они, ступив
на Землю, сразу постареют на восемнадцать веков!
Они знали, на что пошли. То, что случилось сейчас, было известно им в
день старта. Почему же мучительно сжалось сердце и невольный страх холодом
прошел по спине? Одно дело - теория, совсем другое - практика! Легко
рассуждать - трудно испытать на себе...
Дата, сообщенная деловым языком диспетчерского приказа, перечеркнула
прошлую жизнь, отбросила ее в глубь столетий, встала на жизненном пути
каждого члена экипажа космолета "Ленин" зловещим пограничным столбом, от
которого можно было идти только вперед: возврата не было.
3860!
- Я родилась в две тысячи десятом году, - чуть слышно сказала Мария
Александровна Мельникова.
Михаил Кривоносов остался верен себе даже в этот момент.
- Ну и стара же ты, мать моя! - сказал он.
И, как ни странно, эта не совсем удачная шутка рассеяла гнетущее
впечатление давно ожидаемой, но все же неожиданной даты радиограммы. Люди
словно ожили.
- Ну, вот мы и дома, - сказал Крижевский.
- Дома? - донесся с пульта голос Виктора. Тоска и боль звучали в этом
слове. - Никогда и нигде мы не будем больше дома. Запомните это.
Командир корабля повернулся к экрану, но он вдруг погас. Виктор не
желал ничего слушать. Второв молча пожал плечами.
- Конечно, дома, - с оттенком недоумения сказал Крижевский. - Полет
окончен.
Инженер Джордж Вильсон улыбнулся и сказал по-английски (за восемь лет
он так и не выучился русскому языку):
- Остался пустяк. Пролететь всю Солнечную систему.
Английским языком владели все члены экипажа.
Но Крижевский все же был прав. Они могли считать себя уже дома. Между
кораблем и Землей протянулась надежная нить радиосвязи. Они не были больше
вдали от людей, они обменялись с ними мыслями.
Двенадцать человек вернулись в человеческую семью.
Пусть сообщение передано еще не с самой Земли, а только с Цереры, это
не имело значения. Они воспринимали его как голос Земли.
И разве могло быть иначе?
Уже восемь... нет, тысячу восемьсот лет тому назад люди освоились с
Солнечной системой и всюду в ее пределах чувствовали себя почти, что дома.
Когда "Ленин" стартовал в свой далекий путь, понятие "родина" постепенно
переставало отождествляться с планетой Земля, а принимало более широкий
смысл - Солнечная система. За восемнадцать столетий это почти что
космическое представление о родине должно было еще более окрепнуть.
- Мы дети Солнца! - любил повторять Игорь Захарович Второв.
Виктор Алексеевич Озеров и Мария Александровна Мельникова мучительно
тосковали о прошлом. Предстоявшее свидание с самой Землей не радовало их.
Особенно резко это сказывалось у Виктора.
Чем ближе подлетал космолет к Солнцу, тем мрачнее становился старший
штурман, тем чаще раздражали его разговоры о Земле.
Накануне установления радиосвязи он не выдержал и высказал все, что
накопилось на сердце.
- Не понимаю, что радует вас, - сказал он с горечью. - Мы видели
планеты Веги и 61-Лебедя. Только одна из них оказалась населенной
разумными существами. Остальные были необитаемы, безжизненны, мертвы. Мы с
радостью покидали их, даже Грезу. Потому что ничего привычного и знакомого
там нет. Почему же вы стремитесь к Земле? Она так же чужда нам, как и
Греза. Всем кажется, что люди Земли - такие же братья для вас, какими они
были прежде. Но это совсем не так. Они не будут понимать вас, и между вами
и ими не будет ничего общего. Было бы лучше, если вместо Земли впереди
снова была Греза. Ее обитатели непонятны и чужды нам, но мы и не ждем от
них ничего общего с нами. Я хотел бы вернуться к ним! - вырвалось у
Виктора. - По крайней мере я не испытывал бы столь острого чувства
отчужденности, которое на Земле только усилится. Поймите, нас ждет не
Земля, а чужая, незнакомая планета!
Никто ни слова не возразил Виктору. Говорить с ним на эту тему было
бесполезно.
Немного спустя Игорь Захарович сказал Мельниковой:
- И вас и Озерова не следовало зачислять в наш экипаж. Здесь была
допущена ошибка, психологический просчет. Но вы виноваты сами. Зачем вы
настаивали, зачем согласились? Вы хорошо знали...
- В отношении меня дело обстоит не столь уж страшно, - ответила
командиру Мария Александровна. - Я примирилась с тем, что нас ожидает.
Меня не радует возвращение на Землю, это верно, но я не делаю из этого
трагедии.
- Меня очень беспокоит Виктор, - уже другим, озабоченным тоном сказал
Второв.
- Обойдется, - тряхнула волосами Мельникова. - Это одна из форм
космической травмы. У нас все в той или иной степени отдали дань этой
болезни. Кроме вас, - добавила она с уважением в голосе. - Вы один
оказались невосприимчивым к влиянию Космоса. Все пройдет когда мы ступим
на Землю. Я уверена, что перемены не столь уж значительны. Виктор
освоится. И перестанет стремиться в новый полет.
- Он стремится обратно?
- Да, он говорил об этом. Он считает, что на Земле ему нечего будет
делать. Он хочет проситься в новую экспедицию. Куда угодно, хоть в
соседнюю галактику или еще дальше.
- Вот как... - задумчиво протянул Второв.
- У Виктора, - продолжала Мельникова, - возникают странные идеи. Вы
знаете, о чем он чаще всего думает? О встрече с нашими современниками. Он
несколько раз говорил мне, что только надежда на эту встречу дает ему
силы.
- Откуда же могут взяться на Земле наши современники?
- Экипаж "Коммуниста", например, или другого какого-нибудь космолета,
покинувшего Землю после нас. Ведь мы первые, но не последние.
- Разве он забыл... - начал Игорь Захарович, но вдруг замолчал,
пытливо всматриваясь в лицо своей собеседницы. Потом спросил нерешительно:
- А вы сами... тоже надеетесь на такую встречу?
- Это было бы очень приятно, разумеется, но я не жду ничего
подобного.
- Почему?
- Потому что следующий космолет может вернуться очень и очень
нескоро.
- Вы правы, - сказал Второв. - С экипажем "Коммуниста" мы никак не
можем встретиться. Неужели Виктор забыл, что он получил совсем другое
задание? Они должны были уйти не в восьмилетний полет, как мы, а в
одиннадцатилетний. Сами судите, каковы наши шансы увидеться с ними. Никого
из нас не будет в живых, когда космолет вернется. Ведь остальную жизнь мы
все проведем на Земле, в обычных условиях времени.
- Очевидно, он этого не учел. Бедный Виктор! - прошептала Мария
Александровна.
Восемь лет пребывания в замкнутом мирке космолета связали всех членов
экипажа большой и крепкой дружбой. Двенадцать человек, таких различных на
Земле, до старта, объединились перед лицом Космоса в единую, монолитно
сплоченную семью. То, что пришлось пережить вместе, никогда не могло
изгладиться из памяти. И радость одного была радостью всех, горе - общим
горем.
Все искренне любили Виктора, жалели его, сочувствовали ему, но были
бессильны помочь. Только время и люди, да, люди, там, на Земле, могли
рассеять гнетущую тоску, которая все сильнее овладевала штурманом. Если
вообще было возможно помочь ему.
Никто на "Ленине" не сомневался, что за восемнадцать веков
человечество прошло длинный и славный путь. Люди, конечно, изменились,
стали другими, не только нравственно, но, возможно и физически, и они
должны были стать гораздо лучше, благороднее, отзывчивее, чем были прежде.
Так неужели они не найдут способов развеять мысли о минувшем у человека,
попавшего к ним из далекого прошлого? Конечно, могут найти и найдут!
На это надеялись все.
- Мария Александровна, - снова сказал Второв, - можно задать вам один
нескромный вопрос? Вы очень близки с Ксенией Николаевной. Как она
относится к Виктору?
- Я думаю, как все.
- Не больше?
Мельникова задумалась.
- Я понимаю вас, Игорь Захарович, - сказала она. - Это, конечно,
могло бы оказать благотворное влияние. Но не знаю: Ксения очень скрытна.
Одно время мне казалось, что она и Виктор любят друг друга. Но в этот
последний год между ними словно пробежала черная кошка.
- Это могло быть результатом его теперешнего настроения.
- Вряд ли. Но все же это шанс на излечение, вы правы. Попробую
поговорить с ней. Но когда? Ведь сейчас не до разговоров: все думают о
Земле.
- Вот именно, о Земле. Жизнь, обычная, земная, вступает в свои права.
Хороший предлог.
- Я попробую.
- Не обязательно на борту. Нас ждет неизбежный карантин. Вот тогда.
Но только перед прилетом на Землю.
- Хорошо, Игорь Захарович.
Ей понятны и близки были заботы командира. Во что бы то ни стало надо
вернуть к жизни заболевшего товарища. Любовь? Это было сильное средство.
Все знали, что Виктор все восемь лет оказывал Ксении Николаевне - второму
штурману - исключительное внимание. Оно было очень похоже на любовь. Но
любила ли она его? Это никому не было известно.
Однажды на Грезе в тяжелой аварии с самодвижущимся экипажем (немного
похожим на земной автомобиль) Виктор сильно пострадал. Несколько дней его
жизнь висела на волоске. Ксения самоотверженно ухаживала за ним. Ока
заметно похудела, осунулась и оправилась только тогда, когда Мельникова
сказала, что Виктор вне опасности. Тогда казалось, что она переживает
сильнее и больше, чем все остальные. Но была ли причиной этого любовь? А
может быть, просто свойственная Ксении мягкость характера и доброе сердце?
Потом, когда он совсем поправился, их отношения стали такими же, как были
раньше. Даже как будто немного более холодными со стороны Ксении, Во время
катастрофы Виктор получил глубокий шрам на лице. Этот шрам заметно
уродовал его, но не это же послужило причиной холодности девушки. Не такой
она была человек. В этом Мария Александровна не сомневалась. Ее связывали
с Ксенией Николаевной Станиславской не только товарищеские, но и прямые
родственные связи. Они были двоюродными сестрами и знали друг друга с
детства.
Второв знал, кому поручить деликатный разговор.
Прошли сутки, и неожиданно ранняя связь с Церерой направила мысли
Мельниковой в другую сторону. Сейчас не время было говорить с Ксенией,
которая чуть ли не больше всех на корабле радовалась концу рейса.
И Виктор стал менее мрачен. Все заметили, с каким волнением он читал
полученную радиограмму, читал три раза, как все. Это было хорошим
признаком.
Космолет летел уже так медленно, что до орбиты Юпитера было не меньше
недели пути.
Она прошла незаметно. Экипажу даже казалось, что время ускорило свой
бег. Люди привыкли к монотонности месяцев и лет полета через бездну
пространства от одной звезды к другой. И они умели наполнять это медленно
текущее время интересной работой. Теперь, когда рейс подходил к концу,
работу не надо было искать, она сама шла в руки. Двенадцать человек
напряженно работали, до минимума сократив часы отдыха.
Командир и оба штурмана готовились к посадке, с помощью
вычислительных машин рассчитывая наиболее выгодную и удобную траекторию.
Чтобы миновать внешний пояс астероидов, они решили подойти к орбите Европы
снизу, под плоскостью эклиптики.
Все эти расчеты пришлось производить заново. Все, что было
заготовлено ранее, стало бесполезным. Они думали, что финиш космолета
произойдет там же, где был дан старт, - на Плутоне, - но неведомая им
космодиспетчерская станция указала Европу, о которой они никогда не
думали.
- Вероятно, Плутон не так пустынен, как раньше, - высказала
предположение Станиславская. - И они опасаются, что мы нанесем вред
фотонным излучением.
Оба радиоинженера, Кривоносов и Вильсон, сменяя друг друга непрерывно
дежурили в радиорубке, ожидая, не придет ли еще какое-нибудь сообщение с
Цереры. Но станция астероида только два раза запросила данные о траектории
полета и... больше ничего. Ни одного слова о Земле. А сами радисты
космолета ни о чем не спрашивали. За тысячу восемьсот лет должны были
произойти такие перемены о которых не расскажешь в радиограмме. Астрономы
трудились больше всех. Наблюдать планеты Солнечной системы извне - разве
могли они пропустить такой редкий случай! А само Солнце! Его можно было
рассматривать непосредственно в телескоп.
Они понимали, что люди наверняка уже много раз производили такие
наблюдения и что ничего нового для ученых Земли они не откроют, но... они
сами-то видели это только второй раз!
Вместе с астрономами в обсерватории корабля дни и ночи проводили два
биолога и Всеволод Крижевский. По просьбе старшего инженера, сурового и
требовательного Константина Дмитриевича Котова, рачительного хозяина
космолета, Второв приказал им помочь привести корабль в полный порядок.
Впрочем, один из биологов, Федор Яковлевич Федоров, являвшийся вторым
врачом, недолго занимался "уборкой". Его потребовала Мельникова.
Экипажу "Ленина" предстояло пройти длительный карантин. Решающее
слово будет принадлежать врачам космолета. Они должны сказать свое мнение
о режиме и продолжительности карантина земным врачам. Нужно было еще и еще
раз тщательно обследовать всех членов экспедиции, произвести
многочисленные кропотливые анализы.
Работы хватало всем.
И дни, которые должны были казаться всем нестерпимо длинными,
промелькнули совсем незаметно.
И вот настал момент, когда кресла перед пультом управления заняли
сразу двое - Второв и Озеров. Это случалось только перед посадкой или
взлетом.
До финиша остались считанные часы.
Теперь связь с Церерой держалась непрерывно. Космодиспетчерская
следила за каждым движением космолета.
Очередная радиограмма гласила:
"Для переброски вашего экипажа на Ганимед вылетел ракетоплан
"ЦМП-258". Старший пилот - Стронций. Ракетоплан находится вблизи орбиты
Европы и ждет приземления "Ленина", чтобы сесть после него, "ЦМП"
опустится по вашему сигналу. Свяжитесь со Стронцием на волне 0,876.
Диспетчер Леда".
Леда! Стронций!
Космолетчики уже поняли, что на Земле изменились имена людей.
Очевидно, вышли из обихода фамилии. Обращения друг к другу упростились. Но
им казалось, что при таком положении неизбежно должна возникать путаница.
- Теперь мы все можем забыть свои фамилии, - сказал Кривоносов. - Я
превращусь в Мишу, а вы в Джорджа.
Вильсон кивнул головой.
- Леда! - Он повторил, растягивая слово: - Ле...да! Мне кажется
знакомым это имя.
- Может быть, вы с ней когда-нибудь встречались, - пошутил
Кривоносое. - Но мне тоже кажется. Как будто название картины.
- Леда и Лебедь, - вспомнил Вильсон.
- Правильно. Именно это. Забавное совпадение!
- В чем?
- В том, что, вернувшись от Лебедя, мы встретили Леду.
Наконец раздалась команда Второва:
- Прекратить связь! По местам посадочного расписания!
На всех экранах исполинской громадой вырастала Европа.
Четыре самых крупных спутника гиганта солнечной системы Юпитера - Ио,
Ганимед, Европа и Каллисто - были открыты еще Галилеем в 1610 году
христианской эры.
Европа, второй спутник, отстоит от своей планеты на среднем
расстоянии в 671 тысячу километров. Ее диаметр немного меньше, чем у
спутника Земли - Луны (3 480км.), - и равен 3220 километрам.
Если Земля на небе Луны представляет собой внушительное зрелище, то
можно себе представить, как выглядит Юпитер с Европы. Чудовищно огромный
диск планеты закрывает собой чуть ли не половину небосвода. Когда нижний
край Юпитера касается горизонта, верхний находится возле зенита. Еще
эффектнее, когда Юпитер висит сверху, над головой.
Экипажу "Ленина" не пришлось полюбоваться этим редким зрелищем. По
распоряжению диспетчеров Цереры космолет опустился на стороне,
противоположной Юпитеру.
Подобно Луне, Европа обращается вокруг своей планеты за время, равное
обороту вокруг оси, и всегда обращена к ней одной стороной.
Атмосферы на Европе нет. И люди тридцать девятого века не считали
нужным создавать ее, как они сделал и это не только с Луной, но и с
маленькой Церерой.
Глазам космонавтов предстал мрачный, скупо освещенный далеким
Солнцем, неприветливый и холодный мир.
Космопорт Европы был построен и оборудован свыше пятисот лет тому
назад, и на нем, как и на Плутоне, можно было, ничего не опасаясь, принять
фотонный корабль.
Гигантское поле, имевшее в длину до ста километров, было не
искусственным, а природным. С одной стороны к нему примыкал невысокий
горный хребет, и там, хорошо защищенные от фотонного излучения, стояли
здания технической службы порта.
Впрочем, они мало походили на здания. Низкие, словно прижатые к земле
без окон, они больше напоминали огромные, тщательно отшлифованные каменные
глыбы.
Люди здесь никогда не жили. Вся служба космопорта находилась в
ведении кибернетических машин, непосредственно связанных с
космодиспетчерской станцией.
Повинуясь сигналам порта и пользуясь совершенной системой пеленгации,
Второв посадил космолет точно на указанном ему месте, на самой середине
поля.
Когда рассеялся туман, рядом с "Лениным" опустился небольшой аппарат,
казавшийся пигмеем возле гигантского тела космолета.
Это был точно самолет без крыльев и шасси, очень длинный, совсем не
похожий на ракету.
Он опустился без малейшего признака пламени дюз, которых у него,