Страница:
В конце концов крышка подалась, и внутри открылся рядок симпатичных коричневых брусочков в сахаре и корице. Печенье и печенье. Решительно я взял один брусочек, разгрыз и проглотил, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Ничего. Обычная сладость, чуть горьковатая от обилия корицы. От обманутых ожиданий я почувствовал себя глуповато.
Ну попробовал. В полдень. У моря. И что?!
Чтобы злиться не на себя, а на иной предмет, я принялся закрывать коробочку столь же плотно, как раньше. Дозировать усилие так, чтобы не раздавить хрупкую вещицу, было очень трудно. Каучуковая мастика сопротивлялась сжатию так же, как растяжению.
Наконец хлипкий проволочный засов скользнул за лепесток крышки. Можно было перевести дух и спокойно оглянуться по сторонам.
Пока я возился с непокорной крышкой коробочки, обрыв, недавно столь людный, совсем опустел. Кроме меня, на нем осталась только женщина с ребенком на руках. Куда делись остальные, я так и не понял – не в воду же попрыгали!
Может, и в воду… Во всяком случае, молодая мамаша, не переставая уютно курлыкать над малышом, укутала ему голову краем своего покрывала и вдруг попятилась к краю обрыва. Спокойно так, деловито, словно то, что последует за очередным шагом назад, не вызывало ни страха, ни сомнений.
Или просто не видит? То есть не замечает – затылком видеть могут только фальшивые слепцы с паперти Храма Победивших Богов да некоторые Заклятые Рейнджеры. У одних глаза хитро перекляты в другое место, у других просто на один больше, чем от роду положено. Но хисахская мамаша явно не относится ни к одной из этих разновидностей…
Все это я додумывал уже на бегу, повинуясь извечному мужскому инстинкту спасения: сначала выдернуть из опасности, а уж потом разбираться, что к чему. Не знаю, что толкает ее на этот последний, отчаянный шаг, но все можно поправить, кроме смерти близких, а самого близкого, кто есть у каждой матери, она сейчас унесет с собой за Последнюю Завесу!
Не успел я на какую-то долю секунды. Медленно, как казалось, а на самом деле стремительно и необратимо женщина уже опрокидывалась спиной вперед в многофутовую пустоту. Затормозив отчаянным усилием на самом краю, я протянул к ней руку… И не смог ухватить даже край прозрачной накидки.
Более всего поразил ее прощальный взгляд сквозь цветные линзы прямо на глазах – довольный, спокойный, умиротворенный и чуть рассеянный. Лишь тень удивления мелькнула в нем – зачем? Кто хочет помешать уже приведенным в действие последним замыслам?!
Недалеко, всего в дюжине футов внизу плеснула глубокая вода. Только пятно пены долю секунды расплывалось по пологому скату волны, и все – ни следа канувшей в море пары жизней!!!
Ничего, это еще не конец!
Не раздеваясь, даже сандалии не скинув, лишь стянув пустынные очки с банданы на глаза, я прыгнул следом, влетел стоймя в прозрачную толщу воды, в вихре пузырей проваливаясь все глубже, и завертел головой в поисках утопленницы. Вот она! Всплывать за лишним глотком воздуха не стал – не до того!!!
Женщина стремительно погружалась в ореоле струящейся ткани, сноровисто гребя стройными ногами. Ребенок у нее на руках затих – малыши воды не боятся. А я все не мог догнать упорную самоубийцу и детоубийцу заодно, барахтаясь по-лягушачьи.
Что поделать, не приучен я плавать. Водичкой из Анара в черте города хорошо тараканов выводить – столь гадостна, а в Мекане в воду попасть – оказаться на полпути к Последней Завесе. В нижнем течении та же река настолько насыщена недружелюбной к разумным жизнью, что по своей воле в нее сунется лишь полный кретин.
Именно полным кретином я и чувствовал себя за полтысячи миль от недоброй дельты великой реки, в теплой прозрачной воде хисахского залива Зодиакального моря. В груди жгло, глотку стиснуло, даже глаза ломило – про уши нечего и говорить. Похоже, в погоне за сохранением чужой жизни я упускаю свою… Если уже не упустил. Изловчившись достать край накидки утопленницы, я задрал голову, силясь разглядеть, насколько глубоко забрался.
Слишком глубоко. Солнечные блики, проскальзывающие между полотнищами волн, плескались в непредставимой высоте. Будто на тент ипподрома с арены смотришь.
Это ли зрелище, или предел, подошедший моей выносливости, заставили остатки воздуха вырваться наружу стремительно уносящимися ввысь пузырями. Понимая, что нельзя, ни в коем случае нельзя впускать воду в легкие, я еще долгие секунды нашаривал на поясе Зерна Истины в надежде заставить их сработать наподобие телепосыльного амулета…
Под пальцы с дурной настойчивостью лезла коробочка с зимелахом. В конце концов воля к сопротивлению иссякла, и я вдохнул воду… Закашлялся, давясь, выдохнул, вдохнул снова… И задышал, как ни в чем не бывало!
Хисахянка, покрывало которой я все еще не отпускал, выругалась как-то неразличимо-квакающе и покрутила у виска пальцем. Ребенок на сгибе другой ее руки засмеялся столь же скрипуче-булькающей трелью, глядя на мою ошарашенную рожу. От одного этого можно было с ума сойти. Меня же в сей абсурдной картине больше всего потрясло то, что малыш оказался столь же изукрашен узорами хны и обвешан украшениями, как и его мать. Даже в крохотных ушках мерцали сережки, усаженные яркими камешками.
Пробулькав в ответ что-то извиняющееся, я отпустил женщину. Та только вильнула искрящейся в воде полосой ткани, исчезая. Как золотая рыбка из прудов Переливчатых Медуз – вуалевым хвостом.
Уразумев, что помощь тут была по определению лишней, я дернулся было всплывать… а потом раздумал. Уж если намек чайханщика про «полдень у моря» раскрылся таким странным образом, имеет смысл как следует разобраться в этой стороне жизни хисахской столицы. Тем более что пределы города, как становилось видно, мне покинуть так и не удалось.
Медленно опускаясь на дно, я выхватывал взглядом из зеленого полумрака то обломок стены, то покосившуюся башенку. Когда-то Хасира простиралась вширь по всей бухте, заходя под обрыв, вздымавшийся тогда над окраиной на добрую сотню футов…
Три тысячелетия выкачивания газа из огромной линзы под побережьем заставили берег опуститься, скрыв под волнами древние улицы. Настанет срок, и весь город уйдет в море следом за уже затопленными кварталами, превратившись в таинственную легенду вроде сказаний о Принце Хисахском. Может быть, именно здесь, по заросшим ныне водорослями плитам мостовой, ступала его нога…
Однако улицы затонувшей окраины не пустовали и сегодня. Яркие прозрачные ткани призрачными шлейфами струились за жителями хисахской столицы, на время сиесты ушедшими в тень волн и прохладу морской воды.
Для меня стала ясна еще одна из причин одеваться столь легко. А заодно и необходимость в избыточном на первый взгляд количестве тяжелых металлических украшений – все это разнообразие служило недурной заменой балласта ныряльщиков за раковинами. От которых, по-видимому, и пришло дыхательное зелье, ныне подпольно распространяемое в зимелахе.
У меня балласта такого рода не наблюдалось, а веса одежды, сандалий и пояса едва хватало, чтобы компенсировать плавучесть тела, положительную даже без воздушного пузыря в легких. Приходилось то и дело подгребать, чтобы не воспарять над мостовой при каждом шаге, пока я не догадался набить карманы камнями.
Освоившись со своим телом в столь странном положении, я двинулся по улице, тысячелетия не знавшей света и воздуха, но отнюдь не пустовавшей. В противовес верхней Хасире, обескровленной избытком солнца сиесты и стражи султана, нижняя отличалась людностью и оживленностью.
Никакой поспешности в движениях плотная среда не позволяла, но это шло только на пользу подводной прогулке. Особенно удобно было неторопливо прогуливаться вдоль бесчисленных лотков в неожиданно частых и изобильных, не в пример сухой части города, торговых рядах. Продажа любого товара, которому не повредит морская вода, шла вообще без помех, а то, что могло не выдержать соприкосновения с сыростью и разъедающей солью, было укрыто в воздушных пузырях, удерживаемых простенькими заклятиями.
Разнообразие подводного базара в сравнении с бедностью надводного поражало. Единственное, что оставалось неизменным – мяса нельзя было сыскать и здесь. Но с этой особенностью местного рынка я уже успел смириться. Для китов в здешних водах слишком жарко, а дельфинов с касатками бить – все равно что боевых рогачей да гекопардов переводить на шашлык.
Удивляла иная особенность базара. А именно – как предприимчивые жители двуликой столицы умудрялись торговаться, сговариваться о цене и просто общаться здесь, под водой, где любые слова превращаются в неразборчивое бульканье? Особенно трудно договориться, на мой взгляд, относительно предметов отвлеченных вроде тех же украшений.
Как ни посмотри, склонность хисахян к побрякушкам выглядела поистине неудержимой. Пусть и сыскалось ей рациональное объяснение – страсть эта переходила всякие границы разумного. Мало было той бижутерии, которую уже навешали на себя жители Хасиры – торговля украшениями бойко продолжалась. Во всяком случае, лотки с многообразными побрякушками попадались чаще всего. А на них отчего-то главенствовали цветные линзы, заменявшие здесь очки для ныряния, и всевозможные серьги. Даже на ребятишках обоего пола красовались вычурные сережки, как на том малыше, которого на руках внесла в море мать, принятая мной за самоубийцу.
Очередной бродячий ювелир подвернулся, когда я уже отчаялся разобрать подводную речь. Поэтому, когда он обратился ко мне, расхваливая свой товар, оставалось лишь пожать плечами и показать указательным пальцем себе на ухо – мол, не слышу, что ж поделаешь.
В ответ лоточник неожиданно понимающе закивал, повторил мой жест, затем поболтал ладонью перед губами, очень похоже изображая дурно подвешенный язык, опять легонько похлопал себя по ушам, словно выбивая невидимые пробки, и отрицательно покачал головой – в смысле, что ни говори, все равно не слышно.
Такое понимание моих проблем не могло не пробудить заинтересованности. Может, бойкий лоточник также подскажет и способ справиться с ними? Тем более что именно это, похоже, он и хотел изо всех сил довести до моего сведения, тыкая себя в грудь и поочередно указывая то на мои, то на свои, украшенные особенно увесистыми серьгами уши.
Понять, что он мне втолковывает знаками, я так и не сумел, поэтому просто решил довериться знающему человеку. Тот, отчаявшись объясниться, под конец своих манипуляций просто зажал мне мочку уха каким-то странным пинцетом с прорезями на широких лапках. Что ж, если поможет, можно и потерпеть подобную фамильярность…
Мгновенная боль – и я рефлекторно вывернулся из рук доброхота-обманщика.
– Ну ты, чудила! Осторожней! – не сдержался я, потянув руку к уху.
– Сам чудила!!! – вполне различимо ответил ювелир. – Тебе помочь хотят, а ты дергаешься, как маленький!
Правда, нормально слышал его я только пострадавшим ухом. В другое по-прежнему вливалось неразборчивое бульканье. А в саднящей мочке рука нащупала серьгу-кольцо самого пиратского образца.
Да… Добровольно прокалывать себе уши, словно эльфийский модник, которому некуда девать очередные полфунта золота, я бы вовек не дался. А уж продолжать это после того, как попался столь по-глупому, и вовсе не стал бы. Но довод в пользу повторения нечаянной операции оказался убедительным – в ушах от разнобоя, если можно так сказать, двоилось, отчего голова потихоньку начинала идти кругом.
Делать нечего – согласно покивав на обидчивую тираду лоточника, я подставил ему и другое ухо. Ожидаемая боль показалась сильнее, но после второго прокола внезапно окончательно прошла в обоих ушах. Видно, на серьги наложено заклятие обезболивания и скорейшего заживления – предосторожность, необходимая в едкой морской, да и в любой другой воде.
Естественно, первый же вопрос, который пришлось обсудить, получив способность распознавать подводную речь – цену оказанной мне услуги. За понимание в Аква-Кале, в отличие от свободы, платить все-таки полагалось, но не очень много – три динара, в нынешнее царствование лишь крытых голубым «морским» золотом.
Обретя звук, подводная Хасира разом превратилась из волшебной картинки, словно пришедшей из глубин хрустального шара, во вполне обыденную реальность. Вопли рыб в ветвях коралла и развалинах перемежались с криками зазывал у лавок и гвалтом толпы, резкие хлопки и щелканье морских зверей – с музыкой инструментов, мало похожих на обычные. Вряд ли издали бы на воздухе хоть один звук странные, будто в жабрах, щелястые трубы. Металлические штыри струн на диковинных арфах произвели бы лишь немелодичный лязг, а наполненные воздухом, маслом и спиртом сосуды ударных в лучшем случае породили бы омерзительный дребезг.
От обнаружившегося избытка, можно сказать, половодья звуков спасало лишь одно – четко различимы они были лишь в плоскости серег-ревербераторов. Стоило отвернуть голову чуть в сторону, и слышимое тускнело, теряло краски, становилось едва различимым. Если б не это, вынести шумовой напор подводного базара было бы попросту невозможно.
Спасаясь от неистовства торговли, ничем не сдерживаемой здесь, вне хищного внимания Великого Визиря, я свернул в переулок. В стороне от площади было потише, лишь ребятишки возились с морской живностью и играли в ракушки. На всех них в придачу к сережкам красовались еще и ожерелья с амулетами против отравы – среди подводных тварей немало тех, кто защищает себя при помощи яда.
Целый косяк переливающихся, как зеркальца, крохотных рыбок неотступно следовал за яркой метелочкой на конце гибкого прута вроде удилища, предназначенного для ловли их собратьев совсем в иной стихии. Дети лет пяти-шести по очереди чертили в воде узоры этой снастью, заставляя рыбешек повторять каждое движение приманки. Сверкающий поток свивался и развивался замысловатыми узлами, разом менял направление, рассыпаясь и вновь собираясь, когда та под звонкий смех переходила из одних рук в другие. Неумелые пока буквы и цифры, магические символы и просто красивые загогулины на мгновение обретали плоть, слагаемую бессчетными серебряными росчерками, и вновь исчезали в неверной зелени воды.
Покуда ребятня помладше играла со сверкающими рыбками, двое мальцов парой лет старше дразнила в сторонке небольшого осьминога, тыкая в него острыми прутиками. Рассерженный моллюск переливался всеми цветами радуги и сердито скрипел, пытаясь забиться в щель между камнями, слагающими древнюю стену. Не получалось – строители времен принца Халеда работали на совесть.
Наконец осьминог нашел себе убежище и стремительно втек в стену, утаскивая за собой мясистые щупальца. Напоследок он выпустил струю столь же переливающейся, как сам, опалесцирующей в воде жидкости. Ребятишки смешно забарахтались, отмахиваясь от расплывающегося в воде облака и отчаянно чихая. Пройдя все цвета радуги, муть сделалась темно-фиолетовой и потихоньку рассеялась. Впрочем, немалая часть краски осела на мордашках незадачливых ловцов.
Кое-как оттершись, мальчишки переключились на другое занятие. Обнаружив на полуобвалившейся арке здоровенную красивую раковину, они подплыли к ней и принялись отдирать от древнего камня. Когда после долгой и неравной борьбы добыча подалась, один стал медленно спускаться с ней в руках, подгребая лишь ногами, а другой быстренько сплавал и достал из какой-то щели сетку, где сверкали еще три шипастых красавицы.
Из этой сценки я понял, откуда на надводном базаре избыток раковин. А подводный базар очень четко объяснил, откуда наверху недостаток иного товара. Пожалуй, с положением и настроениями народа по поводу властей все ясно. Можно и наверх отправляться. Но не хотелось…
Сколько времени прошло в изумрудном сумраке морской сиесты, сосчитать я не мог. Может, минуты, а может, и часы – стеснения в дыхании я не испытывал, да и вокруг никто особо не беспокоился. Если кто сворачивал торговлю, то неспешно и основательно, в надежде на припозднившегося клиента. Те, кто просто гулял или иначе проводил жаркое время дня, и вовсе продолжали свои занятия, лишь изредка поглядывая на иссеченное волнами «небо», прикидывая, насколько близок вечер.
Среди них стали заметны тройки с широкими лентами, повязанными на руках выше плеча. Цвет их сквозь воду был неразличим, но когда такая команда оказалась поблизости, выяснилось, что ленты бирюзовые. Тем более что один из троих был как раз из вчерашних студиозусов – конкретно его я не помнил, но распознавать парней из Академии за пару раз научился отлично.
Вторым был мужичок ремесленного вида вдвое постарше, а третьим драконид, выглядевший в воде едва ли не естественней, чем на суше. Эх, надо бы сюда с Исэсс сходить как-нибудь…
Судя по всему, троица следила за порядком и подгоняла замешкавшихся под водой поскорей собираться назад на берег. Вот и еще одни претенденты на пророчество о бирюзе, что будет править Хисахом, явившись в свете без тени…
Меня, праздно таращившегося на них, блюстители подводного порядка тоже не обошли вниманием.
– Что, первый раз под водой? – Драконид раньше других заметил мою неуклюжесть в здешнем обиходе.
– Ага! – закивал я. – В пустыне такого и представить нельзя!
– Это точно, – снисходительно согласился студент. – Здесь вам не там!
– Конечно! – снова кивнул я.
– А скажи-ка, мил-человек, ты из каких сам будешь? – бдительно поинтересовался бирюзовоповязочник постарше.
Чужого хисахяне видят наверняка, так что выдавать себя за местного уроженца резону не было. Но и в истинном варианте выступать не хотелось, какой бы популярностью ни пользовалась у местной фронды Памела Акулья Погибель. Оставался, правда, еще один вариант…
– С караваном почтенного Ас-Саби пришел, из Герисса. – Вот и пригодится покойный купчик. Тем более что вранья в моих словах при таком раскладе не было ни капли – так ведь и пришел, как сказано!
Пробыть довольным собой мне удалось недолго. Неверным человеком был поставщик двора при жизни, подвел меня и посмертно.
– А, Рона-лягушатника подручный… – с пониманием кивнул вопрошавший и вдруг сделал из этого весьма неприятный для меня вывод: – Небось такой же блюдолиз султанский, как хозяин!
– О да! Наши лягушки султану не нравятся, подавай привозных, чтоб морем не отдавали! – встрял студент особенно не вовремя.
– Шпик музафаровский! – сделал очередной шаг в цепочке неверных обобщений его напарник.
Дожидаться, пока он дойдет до совсем уж радикальных выводов, я не стал и рванул прочь со всей возможной для подводного бытия скоростью. Но в воде особо не побегаешь, поэтому шага с третьего пришлось улечься горизонтально, оттолкнувшись со всех сил, и плыть, загребая руками и ногами, как та лягушка, которой я был обязан нынешними неприятностями.
На мое счастье, прочие участники заплыва додумались до этого несколько позже, а в воде двигались еще более неуклюже, чем я сам. Правду говорят, что нет пловца хуже, чем бывалый моряк. Так что пустившийся в погоню добровольный патруль с ходу отстал ярдов на пять и теперь пытался компенсировать неудачу, бешено молотя по воде всеми конечностями.
Долго так продолжаться не могло – при всей неуклюжести под водой местные уроженцы ориентировались не в пример лучше и запросто могли загнать меня в какое-нибудь неудобье. А там и прикончить или хуже того – оставить дожидаться прекращения действия дыхательного зелья, чтобы остаться как бы вовсе ни при чем, когда сама природа покарает предателя. Нечего, мол, дуракам, счета времени не знающим, под воду соваться.
Подстегиваемый такой перспективой, я выкинул камни из карманов и с удвоенным усилием рванул к поверхности – оглядеться, в какой стороне берег. Преимущество в скорости позволяло сделать это без особой опаски. Снизу не обойдут, не окружат, если долго головой вертеть не буду.
Измятая ветром грань воды и воздуха была все ближе, переливаясь тысячами бликов свободного от затенителя солнца. С разгона я прорвал ее, вылетев чуть не по пояс, рефлекторно выдохнул воду… И тут же понял, что больше вдохнуть ее не сумею – действие заклятия прекратилось.
По счастью, обрыв, с которого началась сегодняшняя экскурсия в подводные кварталы Хасиры, был совсем недалеко. Выкашливая остатки воды, я кое-как погреб к спасительному берегу, а отдышавшись, нырнул осмотреться, как там погоня.
Патрульные – если это вообще были они – кружили далеко внизу и позади, а потом и вовсе исчезли. Конечно, чужак изгнан и больше под воду не сунется, значит, упрятать его втихую в какой-нибудь подвал не выйдет. Догонять же и топить всерьез, сразу насмерть, будет накладно, грязно – и страшно. На полное-то душегубство у простых горожан по мирному времени рука все-таки не поднимется…
И то хорошо. Мне под водой, да и в воде сегодня тоже больше нечего делать. Выбираться пора. Вот уже скалы, вызолоченные заходящим солнцем, совсем близко, только дотянись.
Дотянуться оказалось легко… А ухватиться не за что. Ветер и волны выгладили поверхность ноздреватого камня, водоросли же сделали его скользким, словно хорошо смазанная сковорода. Чуть ли не полчаса я карабкался, срывался и снова пытался взобраться по едва заметным неровностям.
Тщетно. Да еще и прибой каждый раз норовил чувствительно приложить каким-нибудь новым местом о непокорный камень. Чтобы передохнуть, я снова отплыл подальше и вовсю завертел головой, выглядывая, нет ли где подъема поудобнее.
Нет. Насколько можно было видеть, берег повсюду возвышался равно гладкой и неприступной стеной. А пристань или пологие пляжи по сторонам скального выхода, на которые как раз выбирались иные участники закончившейся подводной сиесты, были слишком далеки. Доплыть до них даже не устав так, как сейчас, я не сумел бы.
К тому же к вечеру море заметно посвежело. Ветер срывал брызги и пену с гребней подросших валов, приятное раскачивание на волнах превратилось в резкие скачки вверх-вниз. Тут вообще не до плавания, лодке – и той сейчас не доверился бы.
Впрочем, где та лодка… Амулетов телепосыльных чар, левитационных заклятий или несущих дисков в хозяйстве тоже как-то не случилось. А без магии, похоже, из воды не выбраться. Одно неясно, какая тут магия потребна из простых и доступных. Разве что…
Ловчее заклятие.
Произносить его, находясь в воде, да еще в свой собственный адрес, мне раньше, разумеется, не доводилось. Пару раз волна захлестывала рот на половине слова, приходилось начинать все сначала, отплевываясь и фыркая. Никогда простенькое сочетание трех слов не казалось мне таким длинным. Особенно собственное имя.
– Экстракто акуа Пойнтер!!! – выкрикнул я наконец, почти уже не надеясь на результат, нырнул на мгновение снова, но тут же опять оказался на поверхности. Куда быстрее, чем все предыдущие разы. Подействовало!
Вполне ощутимая тяга потащила меня вверх и к берегу. Просто замечательно, если бы при этом та же сила не старалась выкрутить все тело, словно мокрую тряпку. В конце концов, заклятие должно извлекать добычу из воды, а не выжимать воду из нее! Или и то и другое сразу? Не хотелось бы стать первым, кто проверит сие на собственном опыте.
В воздухе дело пошло еще хуже – меня завертело, как мяч для пик-пока, а в довершение всего со всей силы хлопнуло о плоскую вершину далеко выступающей в море скалы. Так вот что чувствует рыба, извлеченная из родной стихии! Лучше уж сразу на сковородку!!!
Биться на камнях и разевать рот я перестал уже через пару минут. Исключительно по причине отсутствия хвоста, плавников и прочих излишеств рыбьего свойства, вроде жабр и плавательного пузыря. Окажись он у меня в наличии, так легко бы не отделался – точно б лопнул. И так все внутренности перекрутило и сплющило. В общем, всерьез приложился…
Оттого, видимо, не отжав одежды и толком не почистившись, я поднялся, покряхтывая от ощутимой ломоты во всем теле, и рванул в город со всей возможной в таком состоянии скоростью. Одним духом миновал пригороды и торопливо затрусил к центру, в посольский квартал.
Свет реального заката, проходя сквозь призрачную тень, превращал сумерки в нереально светлую ночь с темно-кофейным небом над почти по-дневному светлыми улицами. Сейчас, в противовес полдню, они отнюдь не пустовали. Хорошо хоть не до такой степени, чтобы расталкивать встречных-поперечных. Вечерняя столица Хисаха отличалась неспешностью течения дел и передвижения жителей. На этом фоне всеобщего благодушества я, наверное, был заметен, как жирная муха лягушачьему глазу, видящему лишь подвижные предметы.
На счастье, патрулей по дороге не встретилось. Либо стражники тоже не дураки отдохнуть после трудов праведных, либо сторожить лм в это время дня уже некого. Все, кому надо, проскользнули, как рыбий косяк через слишком редкую сеть – туда, обратно, и были таковы!
Повседневная жизнь столицы сопредельного государства теперь предстала в совершенно непредсказуемом свете. Не в сиянии искаженного магическим фильтром солнца, не в сполохах бесчисленных храмовых огней, а под пронизывающими лучами понимания истинного положения дел.
Похоже, за три тысячи лет султанат изрядно утратил прочность и единство, сообщенные ему во время оно принцем Халедом.
Ну попробовал. В полдень. У моря. И что?!
Чтобы злиться не на себя, а на иной предмет, я принялся закрывать коробочку столь же плотно, как раньше. Дозировать усилие так, чтобы не раздавить хрупкую вещицу, было очень трудно. Каучуковая мастика сопротивлялась сжатию так же, как растяжению.
Наконец хлипкий проволочный засов скользнул за лепесток крышки. Можно было перевести дух и спокойно оглянуться по сторонам.
Пока я возился с непокорной крышкой коробочки, обрыв, недавно столь людный, совсем опустел. Кроме меня, на нем осталась только женщина с ребенком на руках. Куда делись остальные, я так и не понял – не в воду же попрыгали!
Может, и в воду… Во всяком случае, молодая мамаша, не переставая уютно курлыкать над малышом, укутала ему голову краем своего покрывала и вдруг попятилась к краю обрыва. Спокойно так, деловито, словно то, что последует за очередным шагом назад, не вызывало ни страха, ни сомнений.
Или просто не видит? То есть не замечает – затылком видеть могут только фальшивые слепцы с паперти Храма Победивших Богов да некоторые Заклятые Рейнджеры. У одних глаза хитро перекляты в другое место, у других просто на один больше, чем от роду положено. Но хисахская мамаша явно не относится ни к одной из этих разновидностей…
Все это я додумывал уже на бегу, повинуясь извечному мужскому инстинкту спасения: сначала выдернуть из опасности, а уж потом разбираться, что к чему. Не знаю, что толкает ее на этот последний, отчаянный шаг, но все можно поправить, кроме смерти близких, а самого близкого, кто есть у каждой матери, она сейчас унесет с собой за Последнюю Завесу!
Не успел я на какую-то долю секунды. Медленно, как казалось, а на самом деле стремительно и необратимо женщина уже опрокидывалась спиной вперед в многофутовую пустоту. Затормозив отчаянным усилием на самом краю, я протянул к ней руку… И не смог ухватить даже край прозрачной накидки.
Более всего поразил ее прощальный взгляд сквозь цветные линзы прямо на глазах – довольный, спокойный, умиротворенный и чуть рассеянный. Лишь тень удивления мелькнула в нем – зачем? Кто хочет помешать уже приведенным в действие последним замыслам?!
Недалеко, всего в дюжине футов внизу плеснула глубокая вода. Только пятно пены долю секунды расплывалось по пологому скату волны, и все – ни следа канувшей в море пары жизней!!!
Ничего, это еще не конец!
Не раздеваясь, даже сандалии не скинув, лишь стянув пустынные очки с банданы на глаза, я прыгнул следом, влетел стоймя в прозрачную толщу воды, в вихре пузырей проваливаясь все глубже, и завертел головой в поисках утопленницы. Вот она! Всплывать за лишним глотком воздуха не стал – не до того!!!
Женщина стремительно погружалась в ореоле струящейся ткани, сноровисто гребя стройными ногами. Ребенок у нее на руках затих – малыши воды не боятся. А я все не мог догнать упорную самоубийцу и детоубийцу заодно, барахтаясь по-лягушачьи.
Что поделать, не приучен я плавать. Водичкой из Анара в черте города хорошо тараканов выводить – столь гадостна, а в Мекане в воду попасть – оказаться на полпути к Последней Завесе. В нижнем течении та же река настолько насыщена недружелюбной к разумным жизнью, что по своей воле в нее сунется лишь полный кретин.
Именно полным кретином я и чувствовал себя за полтысячи миль от недоброй дельты великой реки, в теплой прозрачной воде хисахского залива Зодиакального моря. В груди жгло, глотку стиснуло, даже глаза ломило – про уши нечего и говорить. Похоже, в погоне за сохранением чужой жизни я упускаю свою… Если уже не упустил. Изловчившись достать край накидки утопленницы, я задрал голову, силясь разглядеть, насколько глубоко забрался.
Слишком глубоко. Солнечные блики, проскальзывающие между полотнищами волн, плескались в непредставимой высоте. Будто на тент ипподрома с арены смотришь.
Это ли зрелище, или предел, подошедший моей выносливости, заставили остатки воздуха вырваться наружу стремительно уносящимися ввысь пузырями. Понимая, что нельзя, ни в коем случае нельзя впускать воду в легкие, я еще долгие секунды нашаривал на поясе Зерна Истины в надежде заставить их сработать наподобие телепосыльного амулета…
Под пальцы с дурной настойчивостью лезла коробочка с зимелахом. В конце концов воля к сопротивлению иссякла, и я вдохнул воду… Закашлялся, давясь, выдохнул, вдохнул снова… И задышал, как ни в чем не бывало!
Хисахянка, покрывало которой я все еще не отпускал, выругалась как-то неразличимо-квакающе и покрутила у виска пальцем. Ребенок на сгибе другой ее руки засмеялся столь же скрипуче-булькающей трелью, глядя на мою ошарашенную рожу. От одного этого можно было с ума сойти. Меня же в сей абсурдной картине больше всего потрясло то, что малыш оказался столь же изукрашен узорами хны и обвешан украшениями, как и его мать. Даже в крохотных ушках мерцали сережки, усаженные яркими камешками.
Пробулькав в ответ что-то извиняющееся, я отпустил женщину. Та только вильнула искрящейся в воде полосой ткани, исчезая. Как золотая рыбка из прудов Переливчатых Медуз – вуалевым хвостом.
Уразумев, что помощь тут была по определению лишней, я дернулся было всплывать… а потом раздумал. Уж если намек чайханщика про «полдень у моря» раскрылся таким странным образом, имеет смысл как следует разобраться в этой стороне жизни хисахской столицы. Тем более что пределы города, как становилось видно, мне покинуть так и не удалось.
Медленно опускаясь на дно, я выхватывал взглядом из зеленого полумрака то обломок стены, то покосившуюся башенку. Когда-то Хасира простиралась вширь по всей бухте, заходя под обрыв, вздымавшийся тогда над окраиной на добрую сотню футов…
Три тысячелетия выкачивания газа из огромной линзы под побережьем заставили берег опуститься, скрыв под волнами древние улицы. Настанет срок, и весь город уйдет в море следом за уже затопленными кварталами, превратившись в таинственную легенду вроде сказаний о Принце Хисахском. Может быть, именно здесь, по заросшим ныне водорослями плитам мостовой, ступала его нога…
Однако улицы затонувшей окраины не пустовали и сегодня. Яркие прозрачные ткани призрачными шлейфами струились за жителями хисахской столицы, на время сиесты ушедшими в тень волн и прохладу морской воды.
Для меня стала ясна еще одна из причин одеваться столь легко. А заодно и необходимость в избыточном на первый взгляд количестве тяжелых металлических украшений – все это разнообразие служило недурной заменой балласта ныряльщиков за раковинами. От которых, по-видимому, и пришло дыхательное зелье, ныне подпольно распространяемое в зимелахе.
У меня балласта такого рода не наблюдалось, а веса одежды, сандалий и пояса едва хватало, чтобы компенсировать плавучесть тела, положительную даже без воздушного пузыря в легких. Приходилось то и дело подгребать, чтобы не воспарять над мостовой при каждом шаге, пока я не догадался набить карманы камнями.
Освоившись со своим телом в столь странном положении, я двинулся по улице, тысячелетия не знавшей света и воздуха, но отнюдь не пустовавшей. В противовес верхней Хасире, обескровленной избытком солнца сиесты и стражи султана, нижняя отличалась людностью и оживленностью.
Никакой поспешности в движениях плотная среда не позволяла, но это шло только на пользу подводной прогулке. Особенно удобно было неторопливо прогуливаться вдоль бесчисленных лотков в неожиданно частых и изобильных, не в пример сухой части города, торговых рядах. Продажа любого товара, которому не повредит морская вода, шла вообще без помех, а то, что могло не выдержать соприкосновения с сыростью и разъедающей солью, было укрыто в воздушных пузырях, удерживаемых простенькими заклятиями.
Разнообразие подводного базара в сравнении с бедностью надводного поражало. Единственное, что оставалось неизменным – мяса нельзя было сыскать и здесь. Но с этой особенностью местного рынка я уже успел смириться. Для китов в здешних водах слишком жарко, а дельфинов с касатками бить – все равно что боевых рогачей да гекопардов переводить на шашлык.
Удивляла иная особенность базара. А именно – как предприимчивые жители двуликой столицы умудрялись торговаться, сговариваться о цене и просто общаться здесь, под водой, где любые слова превращаются в неразборчивое бульканье? Особенно трудно договориться, на мой взгляд, относительно предметов отвлеченных вроде тех же украшений.
Как ни посмотри, склонность хисахян к побрякушкам выглядела поистине неудержимой. Пусть и сыскалось ей рациональное объяснение – страсть эта переходила всякие границы разумного. Мало было той бижутерии, которую уже навешали на себя жители Хасиры – торговля украшениями бойко продолжалась. Во всяком случае, лотки с многообразными побрякушками попадались чаще всего. А на них отчего-то главенствовали цветные линзы, заменявшие здесь очки для ныряния, и всевозможные серьги. Даже на ребятишках обоего пола красовались вычурные сережки, как на том малыше, которого на руках внесла в море мать, принятая мной за самоубийцу.
Очередной бродячий ювелир подвернулся, когда я уже отчаялся разобрать подводную речь. Поэтому, когда он обратился ко мне, расхваливая свой товар, оставалось лишь пожать плечами и показать указательным пальцем себе на ухо – мол, не слышу, что ж поделаешь.
В ответ лоточник неожиданно понимающе закивал, повторил мой жест, затем поболтал ладонью перед губами, очень похоже изображая дурно подвешенный язык, опять легонько похлопал себя по ушам, словно выбивая невидимые пробки, и отрицательно покачал головой – в смысле, что ни говори, все равно не слышно.
Такое понимание моих проблем не могло не пробудить заинтересованности. Может, бойкий лоточник также подскажет и способ справиться с ними? Тем более что именно это, похоже, он и хотел изо всех сил довести до моего сведения, тыкая себя в грудь и поочередно указывая то на мои, то на свои, украшенные особенно увесистыми серьгами уши.
Понять, что он мне втолковывает знаками, я так и не сумел, поэтому просто решил довериться знающему человеку. Тот, отчаявшись объясниться, под конец своих манипуляций просто зажал мне мочку уха каким-то странным пинцетом с прорезями на широких лапках. Что ж, если поможет, можно и потерпеть подобную фамильярность…
Мгновенная боль – и я рефлекторно вывернулся из рук доброхота-обманщика.
– Ну ты, чудила! Осторожней! – не сдержался я, потянув руку к уху.
– Сам чудила!!! – вполне различимо ответил ювелир. – Тебе помочь хотят, а ты дергаешься, как маленький!
Правда, нормально слышал его я только пострадавшим ухом. В другое по-прежнему вливалось неразборчивое бульканье. А в саднящей мочке рука нащупала серьгу-кольцо самого пиратского образца.
Да… Добровольно прокалывать себе уши, словно эльфийский модник, которому некуда девать очередные полфунта золота, я бы вовек не дался. А уж продолжать это после того, как попался столь по-глупому, и вовсе не стал бы. Но довод в пользу повторения нечаянной операции оказался убедительным – в ушах от разнобоя, если можно так сказать, двоилось, отчего голова потихоньку начинала идти кругом.
Делать нечего – согласно покивав на обидчивую тираду лоточника, я подставил ему и другое ухо. Ожидаемая боль показалась сильнее, но после второго прокола внезапно окончательно прошла в обоих ушах. Видно, на серьги наложено заклятие обезболивания и скорейшего заживления – предосторожность, необходимая в едкой морской, да и в любой другой воде.
Естественно, первый же вопрос, который пришлось обсудить, получив способность распознавать подводную речь – цену оказанной мне услуги. За понимание в Аква-Кале, в отличие от свободы, платить все-таки полагалось, но не очень много – три динара, в нынешнее царствование лишь крытых голубым «морским» золотом.
Обретя звук, подводная Хасира разом превратилась из волшебной картинки, словно пришедшей из глубин хрустального шара, во вполне обыденную реальность. Вопли рыб в ветвях коралла и развалинах перемежались с криками зазывал у лавок и гвалтом толпы, резкие хлопки и щелканье морских зверей – с музыкой инструментов, мало похожих на обычные. Вряд ли издали бы на воздухе хоть один звук странные, будто в жабрах, щелястые трубы. Металлические штыри струн на диковинных арфах произвели бы лишь немелодичный лязг, а наполненные воздухом, маслом и спиртом сосуды ударных в лучшем случае породили бы омерзительный дребезг.
От обнаружившегося избытка, можно сказать, половодья звуков спасало лишь одно – четко различимы они были лишь в плоскости серег-ревербераторов. Стоило отвернуть голову чуть в сторону, и слышимое тускнело, теряло краски, становилось едва различимым. Если б не это, вынести шумовой напор подводного базара было бы попросту невозможно.
Спасаясь от неистовства торговли, ничем не сдерживаемой здесь, вне хищного внимания Великого Визиря, я свернул в переулок. В стороне от площади было потише, лишь ребятишки возились с морской живностью и играли в ракушки. На всех них в придачу к сережкам красовались еще и ожерелья с амулетами против отравы – среди подводных тварей немало тех, кто защищает себя при помощи яда.
Целый косяк переливающихся, как зеркальца, крохотных рыбок неотступно следовал за яркой метелочкой на конце гибкого прута вроде удилища, предназначенного для ловли их собратьев совсем в иной стихии. Дети лет пяти-шести по очереди чертили в воде узоры этой снастью, заставляя рыбешек повторять каждое движение приманки. Сверкающий поток свивался и развивался замысловатыми узлами, разом менял направление, рассыпаясь и вновь собираясь, когда та под звонкий смех переходила из одних рук в другие. Неумелые пока буквы и цифры, магические символы и просто красивые загогулины на мгновение обретали плоть, слагаемую бессчетными серебряными росчерками, и вновь исчезали в неверной зелени воды.
Покуда ребятня помладше играла со сверкающими рыбками, двое мальцов парой лет старше дразнила в сторонке небольшого осьминога, тыкая в него острыми прутиками. Рассерженный моллюск переливался всеми цветами радуги и сердито скрипел, пытаясь забиться в щель между камнями, слагающими древнюю стену. Не получалось – строители времен принца Халеда работали на совесть.
Наконец осьминог нашел себе убежище и стремительно втек в стену, утаскивая за собой мясистые щупальца. Напоследок он выпустил струю столь же переливающейся, как сам, опалесцирующей в воде жидкости. Ребятишки смешно забарахтались, отмахиваясь от расплывающегося в воде облака и отчаянно чихая. Пройдя все цвета радуги, муть сделалась темно-фиолетовой и потихоньку рассеялась. Впрочем, немалая часть краски осела на мордашках незадачливых ловцов.
Кое-как оттершись, мальчишки переключились на другое занятие. Обнаружив на полуобвалившейся арке здоровенную красивую раковину, они подплыли к ней и принялись отдирать от древнего камня. Когда после долгой и неравной борьбы добыча подалась, один стал медленно спускаться с ней в руках, подгребая лишь ногами, а другой быстренько сплавал и достал из какой-то щели сетку, где сверкали еще три шипастых красавицы.
Из этой сценки я понял, откуда на надводном базаре избыток раковин. А подводный базар очень четко объяснил, откуда наверху недостаток иного товара. Пожалуй, с положением и настроениями народа по поводу властей все ясно. Можно и наверх отправляться. Но не хотелось…
Сколько времени прошло в изумрудном сумраке морской сиесты, сосчитать я не мог. Может, минуты, а может, и часы – стеснения в дыхании я не испытывал, да и вокруг никто особо не беспокоился. Если кто сворачивал торговлю, то неспешно и основательно, в надежде на припозднившегося клиента. Те, кто просто гулял или иначе проводил жаркое время дня, и вовсе продолжали свои занятия, лишь изредка поглядывая на иссеченное волнами «небо», прикидывая, насколько близок вечер.
Среди них стали заметны тройки с широкими лентами, повязанными на руках выше плеча. Цвет их сквозь воду был неразличим, но когда такая команда оказалась поблизости, выяснилось, что ленты бирюзовые. Тем более что один из троих был как раз из вчерашних студиозусов – конкретно его я не помнил, но распознавать парней из Академии за пару раз научился отлично.
Вторым был мужичок ремесленного вида вдвое постарше, а третьим драконид, выглядевший в воде едва ли не естественней, чем на суше. Эх, надо бы сюда с Исэсс сходить как-нибудь…
Судя по всему, троица следила за порядком и подгоняла замешкавшихся под водой поскорей собираться назад на берег. Вот и еще одни претенденты на пророчество о бирюзе, что будет править Хисахом, явившись в свете без тени…
Меня, праздно таращившегося на них, блюстители подводного порядка тоже не обошли вниманием.
– Что, первый раз под водой? – Драконид раньше других заметил мою неуклюжесть в здешнем обиходе.
– Ага! – закивал я. – В пустыне такого и представить нельзя!
– Это точно, – снисходительно согласился студент. – Здесь вам не там!
– Конечно! – снова кивнул я.
– А скажи-ка, мил-человек, ты из каких сам будешь? – бдительно поинтересовался бирюзовоповязочник постарше.
Чужого хисахяне видят наверняка, так что выдавать себя за местного уроженца резону не было. Но и в истинном варианте выступать не хотелось, какой бы популярностью ни пользовалась у местной фронды Памела Акулья Погибель. Оставался, правда, еще один вариант…
– С караваном почтенного Ас-Саби пришел, из Герисса. – Вот и пригодится покойный купчик. Тем более что вранья в моих словах при таком раскладе не было ни капли – так ведь и пришел, как сказано!
Пробыть довольным собой мне удалось недолго. Неверным человеком был поставщик двора при жизни, подвел меня и посмертно.
– А, Рона-лягушатника подручный… – с пониманием кивнул вопрошавший и вдруг сделал из этого весьма неприятный для меня вывод: – Небось такой же блюдолиз султанский, как хозяин!
– О да! Наши лягушки султану не нравятся, подавай привозных, чтоб морем не отдавали! – встрял студент особенно не вовремя.
– Шпик музафаровский! – сделал очередной шаг в цепочке неверных обобщений его напарник.
Дожидаться, пока он дойдет до совсем уж радикальных выводов, я не стал и рванул прочь со всей возможной для подводного бытия скоростью. Но в воде особо не побегаешь, поэтому шага с третьего пришлось улечься горизонтально, оттолкнувшись со всех сил, и плыть, загребая руками и ногами, как та лягушка, которой я был обязан нынешними неприятностями.
На мое счастье, прочие участники заплыва додумались до этого несколько позже, а в воде двигались еще более неуклюже, чем я сам. Правду говорят, что нет пловца хуже, чем бывалый моряк. Так что пустившийся в погоню добровольный патруль с ходу отстал ярдов на пять и теперь пытался компенсировать неудачу, бешено молотя по воде всеми конечностями.
Долго так продолжаться не могло – при всей неуклюжести под водой местные уроженцы ориентировались не в пример лучше и запросто могли загнать меня в какое-нибудь неудобье. А там и прикончить или хуже того – оставить дожидаться прекращения действия дыхательного зелья, чтобы остаться как бы вовсе ни при чем, когда сама природа покарает предателя. Нечего, мол, дуракам, счета времени не знающим, под воду соваться.
Подстегиваемый такой перспективой, я выкинул камни из карманов и с удвоенным усилием рванул к поверхности – оглядеться, в какой стороне берег. Преимущество в скорости позволяло сделать это без особой опаски. Снизу не обойдут, не окружат, если долго головой вертеть не буду.
Измятая ветром грань воды и воздуха была все ближе, переливаясь тысячами бликов свободного от затенителя солнца. С разгона я прорвал ее, вылетев чуть не по пояс, рефлекторно выдохнул воду… И тут же понял, что больше вдохнуть ее не сумею – действие заклятия прекратилось.
По счастью, обрыв, с которого началась сегодняшняя экскурсия в подводные кварталы Хасиры, был совсем недалеко. Выкашливая остатки воды, я кое-как погреб к спасительному берегу, а отдышавшись, нырнул осмотреться, как там погоня.
Патрульные – если это вообще были они – кружили далеко внизу и позади, а потом и вовсе исчезли. Конечно, чужак изгнан и больше под воду не сунется, значит, упрятать его втихую в какой-нибудь подвал не выйдет. Догонять же и топить всерьез, сразу насмерть, будет накладно, грязно – и страшно. На полное-то душегубство у простых горожан по мирному времени рука все-таки не поднимется…
И то хорошо. Мне под водой, да и в воде сегодня тоже больше нечего делать. Выбираться пора. Вот уже скалы, вызолоченные заходящим солнцем, совсем близко, только дотянись.
Дотянуться оказалось легко… А ухватиться не за что. Ветер и волны выгладили поверхность ноздреватого камня, водоросли же сделали его скользким, словно хорошо смазанная сковорода. Чуть ли не полчаса я карабкался, срывался и снова пытался взобраться по едва заметным неровностям.
Тщетно. Да еще и прибой каждый раз норовил чувствительно приложить каким-нибудь новым местом о непокорный камень. Чтобы передохнуть, я снова отплыл подальше и вовсю завертел головой, выглядывая, нет ли где подъема поудобнее.
Нет. Насколько можно было видеть, берег повсюду возвышался равно гладкой и неприступной стеной. А пристань или пологие пляжи по сторонам скального выхода, на которые как раз выбирались иные участники закончившейся подводной сиесты, были слишком далеки. Доплыть до них даже не устав так, как сейчас, я не сумел бы.
К тому же к вечеру море заметно посвежело. Ветер срывал брызги и пену с гребней подросших валов, приятное раскачивание на волнах превратилось в резкие скачки вверх-вниз. Тут вообще не до плавания, лодке – и той сейчас не доверился бы.
Впрочем, где та лодка… Амулетов телепосыльных чар, левитационных заклятий или несущих дисков в хозяйстве тоже как-то не случилось. А без магии, похоже, из воды не выбраться. Одно неясно, какая тут магия потребна из простых и доступных. Разве что…
Ловчее заклятие.
Произносить его, находясь в воде, да еще в свой собственный адрес, мне раньше, разумеется, не доводилось. Пару раз волна захлестывала рот на половине слова, приходилось начинать все сначала, отплевываясь и фыркая. Никогда простенькое сочетание трех слов не казалось мне таким длинным. Особенно собственное имя.
– Экстракто акуа Пойнтер!!! – выкрикнул я наконец, почти уже не надеясь на результат, нырнул на мгновение снова, но тут же опять оказался на поверхности. Куда быстрее, чем все предыдущие разы. Подействовало!
Вполне ощутимая тяга потащила меня вверх и к берегу. Просто замечательно, если бы при этом та же сила не старалась выкрутить все тело, словно мокрую тряпку. В конце концов, заклятие должно извлекать добычу из воды, а не выжимать воду из нее! Или и то и другое сразу? Не хотелось бы стать первым, кто проверит сие на собственном опыте.
В воздухе дело пошло еще хуже – меня завертело, как мяч для пик-пока, а в довершение всего со всей силы хлопнуло о плоскую вершину далеко выступающей в море скалы. Так вот что чувствует рыба, извлеченная из родной стихии! Лучше уж сразу на сковородку!!!
Биться на камнях и разевать рот я перестал уже через пару минут. Исключительно по причине отсутствия хвоста, плавников и прочих излишеств рыбьего свойства, вроде жабр и плавательного пузыря. Окажись он у меня в наличии, так легко бы не отделался – точно б лопнул. И так все внутренности перекрутило и сплющило. В общем, всерьез приложился…
Оттого, видимо, не отжав одежды и толком не почистившись, я поднялся, покряхтывая от ощутимой ломоты во всем теле, и рванул в город со всей возможной в таком состоянии скоростью. Одним духом миновал пригороды и торопливо затрусил к центру, в посольский квартал.
Свет реального заката, проходя сквозь призрачную тень, превращал сумерки в нереально светлую ночь с темно-кофейным небом над почти по-дневному светлыми улицами. Сейчас, в противовес полдню, они отнюдь не пустовали. Хорошо хоть не до такой степени, чтобы расталкивать встречных-поперечных. Вечерняя столица Хисаха отличалась неспешностью течения дел и передвижения жителей. На этом фоне всеобщего благодушества я, наверное, был заметен, как жирная муха лягушачьему глазу, видящему лишь подвижные предметы.
На счастье, патрулей по дороге не встретилось. Либо стражники тоже не дураки отдохнуть после трудов праведных, либо сторожить лм в это время дня уже некого. Все, кому надо, проскользнули, как рыбий косяк через слишком редкую сеть – туда, обратно, и были таковы!
Повседневная жизнь столицы сопредельного государства теперь предстала в совершенно непредсказуемом свете. Не в сиянии искаженного магическим фильтром солнца, не в сполохах бесчисленных храмовых огней, а под пронизывающими лучами понимания истинного положения дел.
Похоже, за три тысячи лет султанат изрядно утратил прочность и единство, сообщенные ему во время оно принцем Халедом.