Когда Саша с дедом вошли в кабинет, врач как раз говорил по телефону, вызывая машину «скорой помощи». Его присутствие оказалось весьма кстати и для Степана Никифоровича.
Старый колхозник, увидя на полу мёртвого быка, того самого, который исчез на его глазах три часа назад в пятнадцати километрах отсюда, так разволновался, что медицинская помощь потребовалась незамедлительно.
И как тут было сохранить спокойствие! Ведь если даже бык не «растворялся в воздухе», если его исчезновение только померещилось, то и тогда самый факт, что он очутился в Н…ске, в пятнадцати километрах от родного колхоза (быки, как известно, не отличаются резвостью орловских рысаков), не говоря уж о том, что лежал он не на улице, а внутри здания милиции, был столь необъяснимым, что доджен был подействовать на нервную систему старого человека сильнейшим образом. Дело могло кончиться совсем скверно, не окажись здесь врача.
Степана Никифоровича не отправили в больницу вместе с капитаном Аксёновым, а уложили в одной из комнат, где стоял небольшой деревянный диван. Врач приказал не беспокоить старика в течение часа, но стоило ему только покинуть помещение милиции, как Кузьминых, оставшийся за начальника, тут же попросил рассказать обо всех обстоятельствах, при которых из колхоза исчез бык. Старшим лейтенантом руководило не любопытство (вполне простительное в данном случае), а необходимость. Очень скоро в Н…ск прибудет начальство из района и области. Начальство будет задавать вопросы в отсутствие капитана Аксёнова именно ему, старшему лейтенанту Кузьминых, и он, естественно, хотел быть в курсе дела, чтобы ответить на любой вопрос.
Рассказ Степана Никифоровича был очень похож на то, что рассказывал час назад Саша. Только дело происходило не в комнате, а на дворе животноводческой фермы. Старый Кустов работал на этой ферме, и в его обязанности входило выпускать по утрам единственного в колхозе быка-производителя во двор «размять ноги». Так поступил он и сегодня. Открыв стойло, вывел быка. И вдруг у самой двери во двор бык заупрямился и не захотел выходить, тогда как обычно выбегал весьма охотно. Степан Никифорович, удивлённый таким поведением быка, слегка хлопнул его рукой по крупу, но бык пятился назад, и тогда старик, рассердившись, схватил стоявшую у двери метлу и сильно ударил упрямца.
– Вот тут и случилось это, товарищ начальник, – сказал Степан Никифорович. – Он, бык, значит, кинулся вперёд – и только миновал порог, как исчез, ну словно провалился сквозь землю. Вышел я, огляделся, а его и след простыл. Во всем дворе никого и ничего. Я один! Ворота как были закрыты, так и стояли нетронутые. Не мог же бык перескочить через забор. Он высокий, метра на два, недавно построенный. Раньше на нашей ферме забора не было. Я туда-сюда, нет быка, да и только. Ну, пошёл я к председателю. Вместе поискали, потом другие подошли. Можно сказать, обнюхали всю деревню. Пропал бык! Тогда председатель и говорит: «Сейчас машина пойдёт в город. Поезжай, Степан Никифорович, и расскажи кому следует». – «Суббота, – отвечаю я, – нет никого, однако». – «Ничего, в милиции работают». Ну вот я и приехал. А вы уже и сами все знаете.
– То есть как это мы все знаем? – удивился Кузьминых. – Мы понятия не имели о том, что этот бык вашего колхоза.
– Да вот он, – Степан Никифорович указал на вспыхнувшего Сашу. – Внук мой, значит. Он сказал, что вы, однако, все уже знаете. И что все это…
– Постой! – перебил старика Саша, испугавшись, что его разговорчивый дед вспомнит и выложит старшему лейтенанту не слишком удачную шутку его, Саши, насчёт «распоряжения свыше». – Постой! Я, товарищ старший лейтенант, просто угадал…
– Опять, значит, ясновидение! – Кузьминых улыбнулся. – Тебя скоро придётся в цирк отправить. Ну ладно! – Он поднялся. – Спасибо за сообщение! Лежите, Степан Никифорович, как врач велел. И не гневайтесь на нас за своего быка. Иного выхода, как только застрелить его, у нас в ту минуту не было.
– Где уж тут выход! – сказал Кустов, довольный уважительным отношением к себе милицейского начальника. – Если не иметь опыта, с быками лучше не связываться. Но, однако, зачем вы затащили его в дом?
– Не затаскивали мы, он сам к нам пожаловал. Тут-то и есть загвоздка, Степан Никифорович! Но нам с вами её не понять, пока учёные люди не разберутся.
– Это уж точно! Эх, приехать бы мне пораньше! Был бы живой наш бычок. А ещё раньше и по дороге его захватили бы!
– Вы думаете? – с выражением, которого не понял старый скотник, спросил Кузьминых.
– А как же! Он был тихий, что телок. Добродушный, одним словом. Я бы его сразу успокоил.
– Тогда да, жаль!
– Был бы живой!
– Живой-то живой… – проворчал Кузьминых, выходя с Сашей из комнаты. – Да все равно не рассказал бы, где находился три часа, вот в чем дело! А дед говорит «по дороге захватили бы»… Был он на дороге, как же!
Только войдя вслед за старшим лейтенантом в кабинет – арену недавней корриды, – Саша спросил:
– Где находился три часа? Ты думаешь, он где-то находился?
– А как же иначе!
– Значит, и Анечка где-то находится, и наш Белка тоже?
– По-моему, да!
– Где же?
Кузьминых нахмурился.
– Я не ясновидец, как некоторые, – сказал он. – Откуда я могу это знать. Но где-то они должны быть, если живы. Впрочем, – прибавил он, – мёртвые тоже не могут исчезать бесследно. Они тоже где-то должны быть. Кот, растворившийся в воздухе! Чушь зелёная! Девочка – тем более!
Он задумчиво посмотрел на тушу быка (до приезда начальства было решено ничего не трогать) и вздохнул.
– Вот кто мог бы рассказать многое, да не расскажет. Как ты думаешь, может, мы поторопились, может, можно было не убивать его? А? Например, накинуться на него всем разом, повалить… Глупости! – перебил он сам себя. – Все равно пришлось бы убить, только кроме капитана в больнице оказалось бы ещё человек пять. Работать стало бы некому.
– Однако, – сказал Саша, – я и забыл совсем, что я сегодня дежурный по отделению.
– Вспомнил, наконец! – усмехнулся Кузьминых. – Дежурит старшина Груздев. Это ещё капитан приказал. В таком деле, как у нас сегодня, без ясновидца не обойтись.
– Да будет вам, товарищ старший лейтенант! – сказал Саша, официальным обращением показывая, что ему очень неприятны эти шутки. – Какой я ясновидец. Все дело в Белке.
– Простите, товарищ младший лейтенант! – Кузьминых вздохнул и сказал серьёзно: – Давай-ка, Саша, подытожим события, разберёмся до приезда начальства. Есть мысли? Если есть, выкладывай!
– Я думаю…
– Вот и хорошо, что у тебя есть о чем думать. А у меня никаких мыслей нет. Словно этот бык ударил дверью не капитана, а меня и вышиб мозги.
Могло показаться странным, что после всех необъяснимых происшествий сегодняшнего утра они могли спокойно говорить и даже обмениваться шутками. Словно и не исчезала трехлетняя девочка, не лежал тут же рядом неведомо как оказавшийся здесь бык, – словом, ничего, выходящего за рамки обыденного, не случилось. Но это действовал инстинкт самозащиты. Мозг, неосознаваемо для них, защищал себя от вторжения того, что могло нанести ему вред. Так было не
Но старшему лейтенанту не пришлось придумывать предлог для своего звонка или передавать трубку Саше. Едва только он сказал: «Говорят из н…ской милиции» – чей-то голос на том конце провода радостно воскликнул: «Вот хорошо, а мы только что собрались звонить вам!» А дальше ошеломлённый старший лейтенант услышал такое, что в первое мгновение усомнился – уж не спит ли он? Не прерывая собеседника, он слушал минуты три, потом спросил только: «В каком состоянии?» – и, получив ответ, положил трубку. Ни слова не говоря Саше, вопросительно смотревшему на него, Кузьминых позвонил и приказал вошедшему сержанту:
– Машину к подъезду!
Сержант ответил «Есть!» и вышел. Кузьминых нервно (его руки дрожали) переставил зачем-то чернильный прибор, сильно потёр пальцами виски, повернулся к Саше и не менее минуты смотрел на него, словно впервые видел.
– Она там? – спросил Саша.
– Послушай! – Старший лейтенант снова потёр виски, хотя голова у него и не болела. – Что это означает, однако? Ты что, и в самом деле ясновидящий? Ну с чего ты взял, что Анечка в деревне Фокино, а не на станции Озёрная?
Саша поморщился при слове «ясновидящий». Ещё прилипнет к нему это прозвище, потом не отделаешься!
– Все очень просто, – сказал он. – Просто и не требует никакого ясновидения. Я подумал, что если мог вернуться бык («Откуда вернуться?» – снова мелькнула все та же мысль), то почему должна пропасть бесследно девочка? Не логичнее ли предположить, что и она вернулась? («Вот привязалось слово!») А если так, то где она может оказаться? По аналогии – в пятнадцати километрах от города, то есть от места исчезновения, но в другую сторону, вернее в ту же сторону, если продолжать аналогию с быком. А там как раз расположено Фокино, на одной линии, если провести её от колхоза через город. Через город. Вот и все! А как она, Анечка? Появилась, как бык, в доме?
– Нет, её увидели на улице.
– Раздетую? В одной рубашке?
– Да, в рубашке и босиком. На снегу, в двадцатиградусный мороз. И она совершенно здорова, их фельдшер осмотрел её. Но тут не все ясно. Они толкуют о какой-то плёнке. Я что-то не понял. Сейчас подадут машину. Заезжай за Болдыревой и за доктором, я позвоню в поликлинику. Фельдшеру я не слишком доверяю. И в Фокино! Я бы сам поехал, но начальство вот-вот пожалует. Только ты позвони мне оттуда обязательно.
– А что она, Анечка, говорит?
– Не знаю! Об этом они мне ничего не сказали, а я забыл спросить. Слишком был ошеломлён таком новостью. Но ведь главное, в конце концов, в том, что девочка не замёрзла, как это ни удивительно. Подумать только, из тёплой постели – и прямо на улицу, на мороз!
– Через три часа, – добавил Саша.
– Что через три? Ах, да, верно! Где же она все-таки могла находиться эти три часа?
Саша ещё раз пожал плечами, хотя этот жест никогда не был ему свойствен.
– Снова тот же неразрешимый для нас вопрос, – сказал он. – Не стоит и пытаться ответить на него, это явно бесполезно. Я все время думаю вот о чем. Если бык мог, допустим, пройти пятнадцать километров от колхоза, где работает мой дед, до Н…ска, то трехлетняя Анечка никак не могла пройти те же пятнадцать километров от Н…ска до Фокино. Правильно? Значит, они не шли это расстояние. И, уж конечно, не ехали, особенно бык. Получается, что они вообще не передвигались. Во всяком случае, не передвигались понятным, привычным нам способом. И все же оказались в пятнадцати километрах от места, где исчезли. И почему-то «переместились» точно в одну сторону, по одной линии! Да ещё плёнка какая-то! Что за плёнка, откуда?.. Послушай, старший лейтенант, тебе не страшно?
– Страшно? Пожалуй, да, есть немного. Не по себе как-то! Что ни говори, а к чудесам мы не привыкли, однако.
Тот же пульт с двенадцатью сферическими экранами перед ним.
Те же пятеро серебристых операторов, в одинаковых креслах, на равном расстоянии друг от друга, по всей длине пульта.
Кажется, все, как было, ничто не изменилось после первого кратковременного появления на экране Норит сто одиннадцать в облике аборигена неизвестной ещё планеты.
Более чем странный, непонятный, трудно воспринимаемый сознанием облик! Только усилием воли можно заставить разум примириться с виденным, признать подобное «произведение природы» разумным существом, а следовательно, и равным, а главное, почувствовать в нем «брата по разуму». Трудно, очень трудно, несмотря на практику почти сотни предыдущих встреч.
Потому и сочли необходимым девяносто восемь предшественников Норит сто одиннадцать, а теперь и он сам, прежде всего поступить именно так – показать, как выглядит «хозяин» того мира, с которым, быть может, придётся вступить в контакт, подготовить сознание своих соотечественников к восприятию чуждого облика, как бы ни был этот облик чудовищен с привычной для них точки зрения.
Пятьдесят семь раз был показан сам подлинный «хозяин», а сорок один раз его облик вынуждены были по тем или иным причинам принимать посланцы планеты. В двенадцати случаях разумная жизнь не была обнаружена.
И вот в сорок второй раз посланец планеты предстал на экранах своей родины в облике аборигенов того мира, куда был послан. Это означало одно из двух: либо Норит сто одиннадцать не может находиться там в своём естественном виде (это могло грозить ему какой-нибудь опасностью, так уже бывало не раз), либо он решил строго придерживаться инструкции по поведению на чужих планетах, требующей не рисковать и открываться аборигенам только после проверки их отношения к чуждому и непонятному. Такая проверка будет осуществлена по сигналу самого Норит сто одиннадцать, когда он сам найдёт это нужным.
Руководители эксперимента ждут…
Но впечатление, что в помещении пульта ничто не изменилось, ошибочно. И конечно, пятеро серебристых находились здесь не все время. Сеансы связи с Норит сто одиннадцать подчинены согласованному с ним самим расписанию, и в промежутках между сеансами на пульте достаточно одного дежурного.
Сейчас здесь находятся все пятеро просто потому, что подошло время.
Связь через пространство без протяжённости, через исполинские расстояния, равные нулю в этом пространстве, без малейшей потери времени (потому что там, где нет пространства, нет и времени) исключительно трудна. Дистанционное управление установками огромной сложности и мощности требует столь большой точности, что справиться с этой задачей под силу только объединённой мысли и вниманию пяти операторов высочайшей квалификации. Число пять установлено давно, определено опытным путём ещё предками нынешних руководителей экспериментов, после нескольких ошибок, обошедшихся очень дорого.
В огромном помещении пятеро сейчас не одни. Позади них, между пультом и бассейном, плотно, один к одному, стоят в ожидании ещё несколько десятков, среди которых нет серебристых. Большинство – темно-синие или желтовато-зеленые. Изредка попадаются и темно-вишнёвые.
Ничего, что хотя бы отдалённо походило на часы или иной указатель времени, на пульте и вообще в помещении не видно. И неизвестно, чем руководствуется Вензот, когда внезапно произносит:
– Внимание!
Быть может, снова шевельнулась стрелка на грани реального мира? Но ни Вензот, ни его коллеги не смотрели в этот момент на маленький кружок прибора, врезанного в панель пульта перед каждым из них.
– Внимание!
Секади… секади… секади…
– Старт!
Та же команда, тот же возглас, что и при отправке Норит сто одиннадцать. Но сейчас никто никуда не отправляется, предстоит только сеанс связи. Слово «старт» относится к посылке энергетического луча, который должен стать как бы проводником связи между двумя планетами через… ничто!
На мгновение чуть тускнеет свет в помещении и вне его, что хорошо заметно сквозь прозрачные стены…
И на экране… Норит сто одиннадцать!
На этот раз ни у кого не возникает сомнения в том, что это именно он. Навсегда запомнился всем облик разумного существа иного мира, хотя первое, памятное, свидание с ним было очень кратковременным.
Теперь Норит сто одиннадцать никуда не исчезнет с экрана более продолжительное время. Корректировка луча произведена по его указанию, и посланца планеты можно рассматривать сколько угодно.
Не менее двухсот секади все молчат, вторично поражённые зрелищем. «Фантазия природы бесконечно разнообразна!» – думает каждый.
И, понимая причину их молчания, не произносит ни слова и Норит сто одиннадцать, хотя это даётся ему труднее, чем им.
Пусть только на одном экране из всех, имеющихся на планете, виден сейчас Норит сто одиннадцать, все же его видят на родине, тогда как он сам не видит никого! Перед его глазами картины чуждого ему мира, быть может, его окружают сейчас обитатели этого мира, быть может, в этот самый момент происходит с ним что-нибудь, требующее от него всего внимания, на какое он только способен, может быть, ему очень трудно сейчас. Но идёт сеанс связи, заранее запланированный, и посланец планеты выполняет свою задачу, что бы ни происходило с ним!
Удивительное существо необходимо рассмотреть самым тщательным образом, зафиксировать его навсегда в видеозаписи. И Норит сто одиннадцать должен для этого оставаться неподвижным там, где он находится, иначе его изображение будет колебаться, исчезать и вновь появляться, несмотря на то, что зримая связь осуществляется им мысленно!
Но вот внешний осмотр окончен.
– Во имя жизни!
Это произносит Норит сто одиннадцать, очевидно почувствовавший этот момент. И голос его звучит с экрана так ясно, будто здесь находится он сам, а не его облик, порождённый силой его же воображения.
– Во имя жизни!
Отвечает один Вензот. Аппаратура связи рассчитана и настроена на биотоки его мозга. У Норит сто одиннадцать вообще нет никакой аппаратуры. Иначе нельзя. И то, что «говорит» Вензот, слышит один только Норит сто одиннадцать «там». А здесь произносимое ими обоими «слышит» и навсегда запоминает скрытый в недрах пульта специальный прибор.
Все, кто находятся сейчас в помещении пульта, принимали участие в составлении перечня вопросов к Норит сто одиннадцать, но выбор принадлежит Вензот. Разговор через икс-пространство не может быть слишком продолжителен. Не хватит энергии, не хватит силы воображения у Норит сто одиннадцать «там» и у Вензот «здесь», не хватит фиксирующей устойчивости самого луча, ведь та планета, с которой осуществляется связь, вращается вокруг оси!
Никто в зале не слышит мысленных вопросов Вензот, но по ответам Норит сто одиннадцать все могут следить за первой беседой с посланцем науки, ушедшим в чужой мир.
Во имя жизни!
ГЛАВА 5,
Старый колхозник, увидя на полу мёртвого быка, того самого, который исчез на его глазах три часа назад в пятнадцати километрах отсюда, так разволновался, что медицинская помощь потребовалась незамедлительно.
И как тут было сохранить спокойствие! Ведь если даже бык не «растворялся в воздухе», если его исчезновение только померещилось, то и тогда самый факт, что он очутился в Н…ске, в пятнадцати километрах от родного колхоза (быки, как известно, не отличаются резвостью орловских рысаков), не говоря уж о том, что лежал он не на улице, а внутри здания милиции, был столь необъяснимым, что доджен был подействовать на нервную систему старого человека сильнейшим образом. Дело могло кончиться совсем скверно, не окажись здесь врача.
Степана Никифоровича не отправили в больницу вместе с капитаном Аксёновым, а уложили в одной из комнат, где стоял небольшой деревянный диван. Врач приказал не беспокоить старика в течение часа, но стоило ему только покинуть помещение милиции, как Кузьминых, оставшийся за начальника, тут же попросил рассказать обо всех обстоятельствах, при которых из колхоза исчез бык. Старшим лейтенантом руководило не любопытство (вполне простительное в данном случае), а необходимость. Очень скоро в Н…ск прибудет начальство из района и области. Начальство будет задавать вопросы в отсутствие капитана Аксёнова именно ему, старшему лейтенанту Кузьминых, и он, естественно, хотел быть в курсе дела, чтобы ответить на любой вопрос.
Рассказ Степана Никифоровича был очень похож на то, что рассказывал час назад Саша. Только дело происходило не в комнате, а на дворе животноводческой фермы. Старый Кустов работал на этой ферме, и в его обязанности входило выпускать по утрам единственного в колхозе быка-производителя во двор «размять ноги». Так поступил он и сегодня. Открыв стойло, вывел быка. И вдруг у самой двери во двор бык заупрямился и не захотел выходить, тогда как обычно выбегал весьма охотно. Степан Никифорович, удивлённый таким поведением быка, слегка хлопнул его рукой по крупу, но бык пятился назад, и тогда старик, рассердившись, схватил стоявшую у двери метлу и сильно ударил упрямца.
– Вот тут и случилось это, товарищ начальник, – сказал Степан Никифорович. – Он, бык, значит, кинулся вперёд – и только миновал порог, как исчез, ну словно провалился сквозь землю. Вышел я, огляделся, а его и след простыл. Во всем дворе никого и ничего. Я один! Ворота как были закрыты, так и стояли нетронутые. Не мог же бык перескочить через забор. Он высокий, метра на два, недавно построенный. Раньше на нашей ферме забора не было. Я туда-сюда, нет быка, да и только. Ну, пошёл я к председателю. Вместе поискали, потом другие подошли. Можно сказать, обнюхали всю деревню. Пропал бык! Тогда председатель и говорит: «Сейчас машина пойдёт в город. Поезжай, Степан Никифорович, и расскажи кому следует». – «Суббота, – отвечаю я, – нет никого, однако». – «Ничего, в милиции работают». Ну вот я и приехал. А вы уже и сами все знаете.
– То есть как это мы все знаем? – удивился Кузьминых. – Мы понятия не имели о том, что этот бык вашего колхоза.
– Да вот он, – Степан Никифорович указал на вспыхнувшего Сашу. – Внук мой, значит. Он сказал, что вы, однако, все уже знаете. И что все это…
– Постой! – перебил старика Саша, испугавшись, что его разговорчивый дед вспомнит и выложит старшему лейтенанту не слишком удачную шутку его, Саши, насчёт «распоряжения свыше». – Постой! Я, товарищ старший лейтенант, просто угадал…
– Опять, значит, ясновидение! – Кузьминых улыбнулся. – Тебя скоро придётся в цирк отправить. Ну ладно! – Он поднялся. – Спасибо за сообщение! Лежите, Степан Никифорович, как врач велел. И не гневайтесь на нас за своего быка. Иного выхода, как только застрелить его, у нас в ту минуту не было.
– Где уж тут выход! – сказал Кустов, довольный уважительным отношением к себе милицейского начальника. – Если не иметь опыта, с быками лучше не связываться. Но, однако, зачем вы затащили его в дом?
– Не затаскивали мы, он сам к нам пожаловал. Тут-то и есть загвоздка, Степан Никифорович! Но нам с вами её не понять, пока учёные люди не разберутся.
– Это уж точно! Эх, приехать бы мне пораньше! Был бы живой наш бычок. А ещё раньше и по дороге его захватили бы!
– Вы думаете? – с выражением, которого не понял старый скотник, спросил Кузьминых.
– А как же! Он был тихий, что телок. Добродушный, одним словом. Я бы его сразу успокоил.
– Тогда да, жаль!
– Был бы живой!
– Живой-то живой… – проворчал Кузьминых, выходя с Сашей из комнаты. – Да все равно не рассказал бы, где находился три часа, вот в чем дело! А дед говорит «по дороге захватили бы»… Был он на дороге, как же!
Только войдя вслед за старшим лейтенантом в кабинет – арену недавней корриды, – Саша спросил:
– Где находился три часа? Ты думаешь, он где-то находился?
– А как же иначе!
– Значит, и Анечка где-то находится, и наш Белка тоже?
– По-моему, да!
– Где же?
Кузьминых нахмурился.
– Я не ясновидец, как некоторые, – сказал он. – Откуда я могу это знать. Но где-то они должны быть, если живы. Впрочем, – прибавил он, – мёртвые тоже не могут исчезать бесследно. Они тоже где-то должны быть. Кот, растворившийся в воздухе! Чушь зелёная! Девочка – тем более!
Он задумчиво посмотрел на тушу быка (до приезда начальства было решено ничего не трогать) и вздохнул.
– Вот кто мог бы рассказать многое, да не расскажет. Как ты думаешь, может, мы поторопились, может, можно было не убивать его? А? Например, накинуться на него всем разом, повалить… Глупости! – перебил он сам себя. – Все равно пришлось бы убить, только кроме капитана в больнице оказалось бы ещё человек пять. Работать стало бы некому.
– Однако, – сказал Саша, – я и забыл совсем, что я сегодня дежурный по отделению.
– Вспомнил, наконец! – усмехнулся Кузьминых. – Дежурит старшина Груздев. Это ещё капитан приказал. В таком деле, как у нас сегодня, без ясновидца не обойтись.
– Да будет вам, товарищ старший лейтенант! – сказал Саша, официальным обращением показывая, что ему очень неприятны эти шутки. – Какой я ясновидец. Все дело в Белке.
– Простите, товарищ младший лейтенант! – Кузьминых вздохнул и сказал серьёзно: – Давай-ка, Саша, подытожим события, разберёмся до приезда начальства. Есть мысли? Если есть, выкладывай!
– Я думаю…
– Вот и хорошо, что у тебя есть о чем думать. А у меня никаких мыслей нет. Словно этот бык ударил дверью не капитана, а меня и вышиб мозги.
Отсутствуют страницы 51, 52
Младший лейтенант Кустов, самый молодой сотрудник н…ской милиции, до сегодняшнего дня ничем не примечательный, внезапно приобрёл в глазах Кузьминых непререкаемый авторитет. Раз он говорит надо, значит, надо!Но старшему лейтенанту не пришлось придумывать предлог для своего звонка или передавать трубку Саше. Едва только он сказал: «Говорят из н…ской милиции» – чей-то голос на том конце провода радостно воскликнул: «Вот хорошо, а мы только что собрались звонить вам!» А дальше ошеломлённый старший лейтенант услышал такое, что в первое мгновение усомнился – уж не спит ли он? Не прерывая собеседника, он слушал минуты три, потом спросил только: «В каком состоянии?» – и, получив ответ, положил трубку. Ни слова не говоря Саше, вопросительно смотревшему на него, Кузьминых позвонил и приказал вошедшему сержанту:
– Машину к подъезду!
Сержант ответил «Есть!» и вышел. Кузьминых нервно (его руки дрожали) переставил зачем-то чернильный прибор, сильно потёр пальцами виски, повернулся к Саше и не менее минуты смотрел на него, словно впервые видел.
– Она там? – спросил Саша.
– Послушай! – Старший лейтенант снова потёр виски, хотя голова у него и не болела. – Что это означает, однако? Ты что, и в самом деле ясновидящий? Ну с чего ты взял, что Анечка в деревне Фокино, а не на станции Озёрная?
Саша поморщился при слове «ясновидящий». Ещё прилипнет к нему это прозвище, потом не отделаешься!
– Все очень просто, – сказал он. – Просто и не требует никакого ясновидения. Я подумал, что если мог вернуться бык («Откуда вернуться?» – снова мелькнула все та же мысль), то почему должна пропасть бесследно девочка? Не логичнее ли предположить, что и она вернулась? («Вот привязалось слово!») А если так, то где она может оказаться? По аналогии – в пятнадцати километрах от города, то есть от места исчезновения, но в другую сторону, вернее в ту же сторону, если продолжать аналогию с быком. А там как раз расположено Фокино, на одной линии, если провести её от колхоза через город. Через город. Вот и все! А как она, Анечка? Появилась, как бык, в доме?
– Нет, её увидели на улице.
– Раздетую? В одной рубашке?
– Да, в рубашке и босиком. На снегу, в двадцатиградусный мороз. И она совершенно здорова, их фельдшер осмотрел её. Но тут не все ясно. Они толкуют о какой-то плёнке. Я что-то не понял. Сейчас подадут машину. Заезжай за Болдыревой и за доктором, я позвоню в поликлинику. Фельдшеру я не слишком доверяю. И в Фокино! Я бы сам поехал, но начальство вот-вот пожалует. Только ты позвони мне оттуда обязательно.
– А что она, Анечка, говорит?
– Не знаю! Об этом они мне ничего не сказали, а я забыл спросить. Слишком был ошеломлён таком новостью. Но ведь главное, в конце концов, в том, что девочка не замёрзла, как это ни удивительно. Подумать только, из тёплой постели – и прямо на улицу, на мороз!
– Через три часа, – добавил Саша.
– Что через три? Ах, да, верно! Где же она все-таки могла находиться эти три часа?
Саша ещё раз пожал плечами, хотя этот жест никогда не был ему свойствен.
– Снова тот же неразрешимый для нас вопрос, – сказал он. – Не стоит и пытаться ответить на него, это явно бесполезно. Я все время думаю вот о чем. Если бык мог, допустим, пройти пятнадцать километров от колхоза, где работает мой дед, до Н…ска, то трехлетняя Анечка никак не могла пройти те же пятнадцать километров от Н…ска до Фокино. Правильно? Значит, они не шли это расстояние. И, уж конечно, не ехали, особенно бык. Получается, что они вообще не передвигались. Во всяком случае, не передвигались понятным, привычным нам способом. И все же оказались в пятнадцати километрах от места, где исчезли. И почему-то «переместились» точно в одну сторону, по одной линии! Да ещё плёнка какая-то! Что за плёнка, откуда?.. Послушай, старший лейтенант, тебе не страшно?
– Страшно? Пожалуй, да, есть немного. Не по себе как-то! Что ни говори, а к чудесам мы не привыкли, однако.
Тот же пульт с двенадцатью сферическими экранами перед ним.
Те же пятеро серебристых операторов, в одинаковых креслах, на равном расстоянии друг от друга, по всей длине пульта.
Кажется, все, как было, ничто не изменилось после первого кратковременного появления на экране Норит сто одиннадцать в облике аборигена неизвестной ещё планеты.
Потому и сочли необходимым девяносто восемь предшественников Норит сто одиннадцать, а теперь и он сам, прежде всего поступить именно так – показать, как выглядит «хозяин» того мира, с которым, быть может, придётся вступить в контакт, подготовить сознание своих соотечественников к восприятию чуждого облика, как бы ни был этот облик чудовищен с привычной для них точки зрения.
Пятьдесят семь раз был показан сам подлинный «хозяин», а сорок один раз его облик вынуждены были по тем или иным причинам принимать посланцы планеты. В двенадцати случаях разумная жизнь не была обнаружена.
И вот в сорок второй раз посланец планеты предстал на экранах своей родины в облике аборигенов того мира, куда был послан. Это означало одно из двух: либо Норит сто одиннадцать не может находиться там в своём естественном виде (это могло грозить ему какой-нибудь опасностью, так уже бывало не раз), либо он решил строго придерживаться инструкции по поведению на чужих планетах, требующей не рисковать и открываться аборигенам только после проверки их отношения к чуждому и непонятному. Такая проверка будет осуществлена по сигналу самого Норит сто одиннадцать, когда он сам найдёт это нужным.
Руководители эксперимента ждут…
Но впечатление, что в помещении пульта ничто не изменилось, ошибочно. И конечно, пятеро серебристых находились здесь не все время. Сеансы связи с Норит сто одиннадцать подчинены согласованному с ним самим расписанию, и в промежутках между сеансами на пульте достаточно одного дежурного.
Сейчас здесь находятся все пятеро просто потому, что подошло время.
Связь через пространство без протяжённости, через исполинские расстояния, равные нулю в этом пространстве, без малейшей потери времени (потому что там, где нет пространства, нет и времени) исключительно трудна. Дистанционное управление установками огромной сложности и мощности требует столь большой точности, что справиться с этой задачей под силу только объединённой мысли и вниманию пяти операторов высочайшей квалификации. Число пять установлено давно, определено опытным путём ещё предками нынешних руководителей экспериментов, после нескольких ошибок, обошедшихся очень дорого.
В огромном помещении пятеро сейчас не одни. Позади них, между пультом и бассейном, плотно, один к одному, стоят в ожидании ещё несколько десятков, среди которых нет серебристых. Большинство – темно-синие или желтовато-зеленые. Изредка попадаются и темно-вишнёвые.
Ничего, что хотя бы отдалённо походило на часы или иной указатель времени, на пульте и вообще в помещении не видно. И неизвестно, чем руководствуется Вензот, когда внезапно произносит:
– Внимание!
Быть может, снова шевельнулась стрелка на грани реального мира? Но ни Вензот, ни его коллеги не смотрели в этот момент на маленький кружок прибора, врезанного в панель пульта перед каждым из них.
– Внимание!
Секади… секади… секади…
– Старт!
Та же команда, тот же возглас, что и при отправке Норит сто одиннадцать. Но сейчас никто никуда не отправляется, предстоит только сеанс связи. Слово «старт» относится к посылке энергетического луча, который должен стать как бы проводником связи между двумя планетами через… ничто!
На мгновение чуть тускнеет свет в помещении и вне его, что хорошо заметно сквозь прозрачные стены…
И на экране… Норит сто одиннадцать!
На этот раз ни у кого не возникает сомнения в том, что это именно он. Навсегда запомнился всем облик разумного существа иного мира, хотя первое, памятное, свидание с ним было очень кратковременным.
Теперь Норит сто одиннадцать никуда не исчезнет с экрана более продолжительное время. Корректировка луча произведена по его указанию, и посланца планеты можно рассматривать сколько угодно.
Не менее двухсот секади все молчат, вторично поражённые зрелищем. «Фантазия природы бесконечно разнообразна!» – думает каждый.
И, понимая причину их молчания, не произносит ни слова и Норит сто одиннадцать, хотя это даётся ему труднее, чем им.
Пусть только на одном экране из всех, имеющихся на планете, виден сейчас Норит сто одиннадцать, все же его видят на родине, тогда как он сам не видит никого! Перед его глазами картины чуждого ему мира, быть может, его окружают сейчас обитатели этого мира, быть может, в этот самый момент происходит с ним что-нибудь, требующее от него всего внимания, на какое он только способен, может быть, ему очень трудно сейчас. Но идёт сеанс связи, заранее запланированный, и посланец планеты выполняет свою задачу, что бы ни происходило с ним!
Удивительное существо необходимо рассмотреть самым тщательным образом, зафиксировать его навсегда в видеозаписи. И Норит сто одиннадцать должен для этого оставаться неподвижным там, где он находится, иначе его изображение будет колебаться, исчезать и вновь появляться, несмотря на то, что зримая связь осуществляется им мысленно!
Но вот внешний осмотр окончен.
– Во имя жизни!
Это произносит Норит сто одиннадцать, очевидно почувствовавший этот момент. И голос его звучит с экрана так ясно, будто здесь находится он сам, а не его облик, порождённый силой его же воображения.
– Во имя жизни!
Отвечает один Вензот. Аппаратура связи рассчитана и настроена на биотоки его мозга. У Норит сто одиннадцать вообще нет никакой аппаратуры. Иначе нельзя. И то, что «говорит» Вензот, слышит один только Норит сто одиннадцать «там». А здесь произносимое ими обоими «слышит» и навсегда запоминает скрытый в недрах пульта специальный прибор.
Все, кто находятся сейчас в помещении пульта, принимали участие в составлении перечня вопросов к Норит сто одиннадцать, но выбор принадлежит Вензот. Разговор через икс-пространство не может быть слишком продолжителен. Не хватит энергии, не хватит силы воображения у Норит сто одиннадцать «там» и у Вензот «здесь», не хватит фиксирующей устойчивости самого луча, ведь та планета, с которой осуществляется связь, вращается вокруг оси!
Никто в зале не слышит мысленных вопросов Вензот, но по ответам Норит сто одиннадцать все могут следить за первой беседой с посланцем науки, ушедшим в чужой мир.
Во имя жизни!
ГЛАВА 5,
подтверждающая старую истину, что шила в мешке не утаить
В закрытом милицейском «пикапе» было тепло. Полина Никитична отказалась сесть рядом с водителем и попросила Сашу ехать с нею в кузове, где были оборудованы мягкие, обитые искусственной кожей сиденья. Правда, сквозь маленькие окошки, покрытые причудливыми морозными узорами, почти не проходил свет, и было темновато. В кабину сел врач из городской поликлиники Семён Семёнович, который по совместительству уже много лет исполнял обязанности судебно-медицинского эксперта.
Впрочем, должность эта числилась за ним только на бумаге, так как происшествия, требующие медицинской консультации, за все эти годы так и не случились ни разу, ни в самом Н…ске, ни в его окрестностях. Да и сегодня Семён Семёнович понадобился не как эксперт, а просто как опытный врач.
Саша знал его с детства и хорошо помнил, как боялся когда-то окладистой бороды, висячих «запорожских» усов и сердитого взгляда из-под мохнатых бровей. Стоило Антонине Михайловне сказать, бывало: «Хорошо, позовём Семена Семёновича!» – как «заболевший» школьник Саша Кустов моментально выздоравливал и отправлялся в школу. Во всем Н…ске не было человека, который хоть раз в жизни не побывал в руках старого доктора. Саша не помнил времени, когда бы Семён Семёнович выглядел моложе, чем теперь, и про себя считал, что тот всегда был старым.
Полина Никитична всю дорогу от Н…ска до Фокино донимала Сашу вопросами, на которые он не мог ответить при всем желании. Она ещё не оправилась от потрясения, вызванного исчезновением на её глазах внучки, а затем ошеломляющим известием о её появлении в пятнадцати километрах от дома, и хотела знать подробности, вообще никому пока неизвестные.
– Какой же ты, Сашенька, милиционер, если ничего не знаешь? – говорила она и плакала.
– Тётя Поля, – старался успокоить её Саша, – ну о чем вы плачете? По-моему, надо радоваться, а не плакать. Анечка жива и здорова, и ничего с нею не случилось (Саша даже не замечал, какую бессмыслицу говорит). Сейчас приедем в Фокино – и вы её увидите!
Но на Полину Никитичну его доводы не действовали.
Из-за гололедицы пятнадцать километров ехали более сорока минут. Но вот, наконец, и фокинский сельсовет.
Их ждали, видимо предупреждённые из Н…ска, и председатель сельсовета сразу же доложил, как только Саша выбрался из машины:
– Девочка в полном порядке, чувствует себя хорошо и даже не чихает.
Судя по тону, это последнее обстоятельство казалось председателю самым важным во всем происшествии.
– Даже не чихает! – сказал Семён Семёнович, торопливо проходя мимо них в дом. – Тогда, пожалуй, мне здесь вообще делать нечего.
– Это вы говорили час назад по телефону с начальником милиции? – спросил Саша.
– Так точно, я!
Видимо, председатель полагал, что с офицером милиции нужно разговаривать по-военному, чётко.
– Что это за плёнка, о которой вы рассказывали? Слышимость была плохая, начальник не понял, – на всякий случай, чтобы не уронить в глазах председателя авторитет старшего лейтенанта Кузьминых, прибавил Саша.
– Плёнки больше нет!
– А куда она девалась?
– Это нам неизвестно, товарищ начальник. Была, однако теперь нет.
– И вы не видели, куда она пропала?
– Никак нет, сначала была, все видели, потом вроде как растаяла. И нет!
Саша кивнул головой, делая вид, что слова председателя ему понятны.
– Кто первый увидел девочку на улице? – спросил он, понимая, что продолжать расспросы о плёнке бесполезно: председатель, очевидно, сам знал не больше.
– Не на улице, на дороге, метрах в двухстах от околицы. А увидели её два брата Седых, Василий и Федор, кузнецы наши. Их кузня в стороне стоит от села, значит. Оба и шли на работу. Они и принесли девочку ко мне.
– Где сейчас братья Седых?
– Тут, ожидают вас. Как начальник сообщил, что вы приедете, я, значит, и вызвал их.
– Пойдёмте! – сказал Саша.
Загадочная плёнка не давала ему покоя всю дорогу от Н…ска. Он чувствовал, что именно в ней, в этой плёнке, заключена разгадка более чем странного факта, что трехлетний ребёнок, почти совершенно раздетый, не замёрз на двадцатитрехградусном морозе. И, судя по словам председателя, чувствовал себя как обычно.
«Совершенно необъяснимо! – думал Саша, входя в дом. – Ни в какие ворота не лезет!»
Анечку он увидел не сразу, её заслоняла широкая спина доктора. Девочка сидела на коленях Полины Никитичны, закутанная в огромный шерстяной платок, концы которого свисали до пола. Семён Семёнович только что закончил её выслушивать и сейчас с озабоченным и сердитым лицом, которое, впрочем, всегда у него бывало при осмотре больных, почему-либо вызывавших в нем беспокойство, медленно свёртывал трубки фонендоскопа, пытливо глядя на юную пациентку, которая, если судить по внешнему виду, была совершенно здорова.
В комнате кроме председателя сельсовета, Анечки и трех приезжих (водитель остался в машине) находились ещё две пожилые женщины и братья Седых, до того похожие друг на друга, что Саше в первый момент показалось: один из них сидит у зеркала, а второго вообще нет. Тем более, что оба кузнеца были одинаково одеты.
В углу стояла большая круглая печь, от которой шёл сильный жар. Наверное, в неё щедро подкинули сухих дров, чтобы Анечка могла как следует согреться.
«Уж не от жара ли этого исчезла плёнка?» – подумал Саша.
Он не мог даже заподозрить, что снова, в который уж раз, угадал точно. Была ли эта необычайная проницательность свойством его ума, не имевшим до сих пор случая проявиться? Или необычайные обстоятельства вызвали её появление? Человек часто, особенно в молодости, сам не подозревает, какие способности в нем скрываются.
– Ну как, доктор? – спросил Саша.
– В высшей степени странно! – ответил Семён Семёнович. – Девочка, по-видимому, совершенно здорова! Никаких показаний, в лёгких чисто. Чудеса да и только! Рассказать – никто не поверит.
– Вот, вот, именно так! – вмешался в разговор председатель сельсовета. – Как девочку принесли, я за фельдшером нашим послал немедля. Так он, однако, то же сказал, что и вы сейчас, товарищ доктор.
– Кстати, где он, ваш фельдшер? – спросил Саша.
Председатель усмехнулся.
– Ушёл! – сказал он. – Обиделся, как узнал, что вы с собой доктора из Н…ска захватили. «Мне не доверяют, пусть тогда сами и разбираются», – сказал. С тем и ушёл. Он у нас сильно самолюбивый.
– А при нем плёнка ещё была?
– Никак нет. Она сразу исчезла, как только девочку внесли в дом. Егор, это фельдшера нашего так зовут, пришёл минут через семь – восемь.
– Кто же видел плёнку?
– Я один. Ну и конечно, они. – Председатель указал на братьев Седых.
– Мы видели! – сказали оба кузнеца одновременно.
Саша улыбнулся. «Ну совсем как один человек, даже говорят в один голос», – подумал он.
– Семён Семёнович, – спросила Полина Никитична, – Анечку можно одевать? В одном платке-то ещё простудится.
– Ну уж нет! – обиженно сказал председатель, указывая на печь, чуть ли не докрасна раскалённую. – У нас здесь не простудится, нет!
– Не можно, а нужно! – ответил Полине Никитичне Семён Семёнович. – Давно пора. Да что вы, право, словно боитесь выпустить её из своих рук. Никуда она не денется!
В закрытом милицейском «пикапе» было тепло. Полина Никитична отказалась сесть рядом с водителем и попросила Сашу ехать с нею в кузове, где были оборудованы мягкие, обитые искусственной кожей сиденья. Правда, сквозь маленькие окошки, покрытые причудливыми морозными узорами, почти не проходил свет, и было темновато. В кабину сел врач из городской поликлиники Семён Семёнович, который по совместительству уже много лет исполнял обязанности судебно-медицинского эксперта.
Впрочем, должность эта числилась за ним только на бумаге, так как происшествия, требующие медицинской консультации, за все эти годы так и не случились ни разу, ни в самом Н…ске, ни в его окрестностях. Да и сегодня Семён Семёнович понадобился не как эксперт, а просто как опытный врач.
Саша знал его с детства и хорошо помнил, как боялся когда-то окладистой бороды, висячих «запорожских» усов и сердитого взгляда из-под мохнатых бровей. Стоило Антонине Михайловне сказать, бывало: «Хорошо, позовём Семена Семёновича!» – как «заболевший» школьник Саша Кустов моментально выздоравливал и отправлялся в школу. Во всем Н…ске не было человека, который хоть раз в жизни не побывал в руках старого доктора. Саша не помнил времени, когда бы Семён Семёнович выглядел моложе, чем теперь, и про себя считал, что тот всегда был старым.
Полина Никитична всю дорогу от Н…ска до Фокино донимала Сашу вопросами, на которые он не мог ответить при всем желании. Она ещё не оправилась от потрясения, вызванного исчезновением на её глазах внучки, а затем ошеломляющим известием о её появлении в пятнадцати километрах от дома, и хотела знать подробности, вообще никому пока неизвестные.
– Какой же ты, Сашенька, милиционер, если ничего не знаешь? – говорила она и плакала.
– Тётя Поля, – старался успокоить её Саша, – ну о чем вы плачете? По-моему, надо радоваться, а не плакать. Анечка жива и здорова, и ничего с нею не случилось (Саша даже не замечал, какую бессмыслицу говорит). Сейчас приедем в Фокино – и вы её увидите!
Но на Полину Никитичну его доводы не действовали.
Из-за гололедицы пятнадцать километров ехали более сорока минут. Но вот, наконец, и фокинский сельсовет.
Их ждали, видимо предупреждённые из Н…ска, и председатель сельсовета сразу же доложил, как только Саша выбрался из машины:
– Девочка в полном порядке, чувствует себя хорошо и даже не чихает.
Судя по тону, это последнее обстоятельство казалось председателю самым важным во всем происшествии.
– Даже не чихает! – сказал Семён Семёнович, торопливо проходя мимо них в дом. – Тогда, пожалуй, мне здесь вообще делать нечего.
– Это вы говорили час назад по телефону с начальником милиции? – спросил Саша.
– Так точно, я!
Видимо, председатель полагал, что с офицером милиции нужно разговаривать по-военному, чётко.
– Что это за плёнка, о которой вы рассказывали? Слышимость была плохая, начальник не понял, – на всякий случай, чтобы не уронить в глазах председателя авторитет старшего лейтенанта Кузьминых, прибавил Саша.
– Плёнки больше нет!
– А куда она девалась?
– Это нам неизвестно, товарищ начальник. Была, однако теперь нет.
– И вы не видели, куда она пропала?
– Никак нет, сначала была, все видели, потом вроде как растаяла. И нет!
Саша кивнул головой, делая вид, что слова председателя ему понятны.
– Кто первый увидел девочку на улице? – спросил он, понимая, что продолжать расспросы о плёнке бесполезно: председатель, очевидно, сам знал не больше.
– Не на улице, на дороге, метрах в двухстах от околицы. А увидели её два брата Седых, Василий и Федор, кузнецы наши. Их кузня в стороне стоит от села, значит. Оба и шли на работу. Они и принесли девочку ко мне.
– Где сейчас братья Седых?
– Тут, ожидают вас. Как начальник сообщил, что вы приедете, я, значит, и вызвал их.
– Пойдёмте! – сказал Саша.
Загадочная плёнка не давала ему покоя всю дорогу от Н…ска. Он чувствовал, что именно в ней, в этой плёнке, заключена разгадка более чем странного факта, что трехлетний ребёнок, почти совершенно раздетый, не замёрз на двадцатитрехградусном морозе. И, судя по словам председателя, чувствовал себя как обычно.
«Совершенно необъяснимо! – думал Саша, входя в дом. – Ни в какие ворота не лезет!»
Анечку он увидел не сразу, её заслоняла широкая спина доктора. Девочка сидела на коленях Полины Никитичны, закутанная в огромный шерстяной платок, концы которого свисали до пола. Семён Семёнович только что закончил её выслушивать и сейчас с озабоченным и сердитым лицом, которое, впрочем, всегда у него бывало при осмотре больных, почему-либо вызывавших в нем беспокойство, медленно свёртывал трубки фонендоскопа, пытливо глядя на юную пациентку, которая, если судить по внешнему виду, была совершенно здорова.
В комнате кроме председателя сельсовета, Анечки и трех приезжих (водитель остался в машине) находились ещё две пожилые женщины и братья Седых, до того похожие друг на друга, что Саше в первый момент показалось: один из них сидит у зеркала, а второго вообще нет. Тем более, что оба кузнеца были одинаково одеты.
В углу стояла большая круглая печь, от которой шёл сильный жар. Наверное, в неё щедро подкинули сухих дров, чтобы Анечка могла как следует согреться.
«Уж не от жара ли этого исчезла плёнка?» – подумал Саша.
Он не мог даже заподозрить, что снова, в который уж раз, угадал точно. Была ли эта необычайная проницательность свойством его ума, не имевшим до сих пор случая проявиться? Или необычайные обстоятельства вызвали её появление? Человек часто, особенно в молодости, сам не подозревает, какие способности в нем скрываются.
– Ну как, доктор? – спросил Саша.
– В высшей степени странно! – ответил Семён Семёнович. – Девочка, по-видимому, совершенно здорова! Никаких показаний, в лёгких чисто. Чудеса да и только! Рассказать – никто не поверит.
– Вот, вот, именно так! – вмешался в разговор председатель сельсовета. – Как девочку принесли, я за фельдшером нашим послал немедля. Так он, однако, то же сказал, что и вы сейчас, товарищ доктор.
– Кстати, где он, ваш фельдшер? – спросил Саша.
Председатель усмехнулся.
– Ушёл! – сказал он. – Обиделся, как узнал, что вы с собой доктора из Н…ска захватили. «Мне не доверяют, пусть тогда сами и разбираются», – сказал. С тем и ушёл. Он у нас сильно самолюбивый.
– А при нем плёнка ещё была?
– Никак нет. Она сразу исчезла, как только девочку внесли в дом. Егор, это фельдшера нашего так зовут, пришёл минут через семь – восемь.
– Кто же видел плёнку?
– Я один. Ну и конечно, они. – Председатель указал на братьев Седых.
– Мы видели! – сказали оба кузнеца одновременно.
Саша улыбнулся. «Ну совсем как один человек, даже говорят в один голос», – подумал он.
– Семён Семёнович, – спросила Полина Никитична, – Анечку можно одевать? В одном платке-то ещё простудится.
– Ну уж нет! – обиженно сказал председатель, указывая на печь, чуть ли не докрасна раскалённую. – У нас здесь не простудится, нет!
– Не можно, а нужно! – ответил Полине Никитичне Семён Семёнович. – Давно пора. Да что вы, право, словно боитесь выпустить её из своих рук. Никуда она не денется!