– Теперь-то, конечно, никуда, это верно, а вот потерять трехлетнего ребёнка на дороге – это, знаете ли!… – Председатель укоризненно покачал головой.
– Одевайте, одевайте! – перебил его Семён Семёнович. – Я же сказал: девочка здорова. И нечего её кутать в шерстяной платок.
– Мы её горячим молоком напоили, – сказала одна из женщин, оказавшаяся женой председателя, – вот потому и здорова, не застудилась.
– Побудьте сами голой на морозе, поможет вам тогда горячее молоко, как же! – проворчал доктор.
У Саши буквально «чесался язык» попробовать расспросить Анечку, где она была, что видела или слышала. Авось девочка что-нибудь запомнила и сумеет рассказать более или менее связно. Хотя бы о наружности того, кто надел на неё плёнку, или кто и как перенёс её из Н…ска в Фокино. Любое самое смутное, самое краткое воспоминание о трех часах, проведённых неведомо где и неведомо с кем, даже трехлетнего ребёнка – ценный материал.
Но Саша тут же подумал, что здесь, в присутствии людей, ни во что не посвящённых, не знающих даже о том, что вот эта самая девочка три часа назад таинственно исчезла в Н…ске, делать этого, быть может, не следует. Он видел, что так же думает и Семён Семёнович, не зря же он с такой поспешностью перебил председателя сельсовета, когда тот поднял было вопрос о причине появления Анечки на дороге. Да и капитан Аксёнов говорил на совещании о необходимости пресекать слухи. Нет, расспрашивать Анечку сейчас нельзя!
Саша взялся за братьев Седых.
Кузнецы охотно и обстоятельно рассказали обо всем. Они увидели Анечку метрах в двухстах от околицы деревни, на полпути к своей кузнице…
– Одну минуту! – перебил Саша. – Зачем вы шли в кузницу? Сегодня суббота, день нерабочий.
– А мы редко гуляем два дня подряд, – сказал Василий Седых. – Была небольшая работа. Сперва я думал один её закончить, да вот Федор вернулся, ну и пошли вместе.
– А где вы были? – поинтересовался Саша.
– Да так, ездил кое-куда, – неохотно почему-то ответил Федор Седых.
– Продолжайте!
Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Анечка появилась перед братьями как-то странно, внезапно, словно бы из-под земли. Почему они не заметили её раньше, подходя к этому месту, сказать не могут, им самим это непонятно. Не видели, а потом, вдруг увидели, вот и все! Откуда она взялась на совершенно ровном месте, где нет ни кювета, ни деревьев, ни одного кустика, за которым девочка могла бы укрываться от глаз, они ничего товарищу младшему лейтенанту милиции сказать не могут. Может быть, девочка лежала в снегу и потому была не замечена, а потом, увидя их, встала, и тогда они её увидели. Они не знают. Просто увидели что-то маленькое и чёрное.
– Чёрное? – удивлённо переспросил Саша.
– На ней было что-то чёрное.
– Почему «что-то»? Платок, платье, шубка?
– Нет, что-то. Вроде плёнки. Только глаза и нос не были закрыты. Плёнка совсем чёрная. Сначала мы решили, что это негритёнок. Когда подошли ближе, поняли, что обыкновенная девочка. Глазки голубые, а носик розовый. Не красный, как бывает на морозе, и не белый, как должно быть, если человек замерзает. Розовый, самый обычный, вот как сейчас. Но это мы подумали только потом. А сперва очень перепугались – ребёнок на морозе, почти голый. Плёнка-то совсем тонкая!
– А рубашка? Разве на ней не было рубашки?
– Была, но под плёнкой её не было видно. Да и рубашка-то тоже не шуба, ею не согреешься! Рубашку мы увидели потом, когда плёнка растаяла.
– Как растаяла, сразу или постепенно? – спросил Семён Семёнович.
– Почти что сразу, как в дом вошли. Сперва посветлела, потом стала серой. А потом смотрим, а её и нет уже. Что это было?
Видимо, кузнецов очень интересовала плёнка. Появлению девочки на дороге, где только что никого не было, они не придавали того значения, которое это появление имело в глазах Саши и Семена Семёновича. Они просто думали, что почему-то не заметили её раньше, пока не подошли ближе. И больше ничего!
Саша записывал слова Седых, стараясь ничего не пропустить. Обоих братьев, конечно, допросят ещё раз, но сейчас, под свежим впечатлением, они могут вспомнить подробности, которые потом изгладятся из их памяти. Кто знает, что здесь важно, а что нет! Ведь в событиях этого дня будут разбираться не работники милиции.
– Вернёмся немного назад! – сказал он. – Когда вы подошли к девочке, которая показалась вам сперва негритёнком, что вы делали и что говорили? Постарайтесь вспомнить поточнее, это очень важно. И не слышали ли вы, перед тем как увидеть её, какого-нибудь необычного звука?
Кузнецы посмотрели на него с изумлением.
– Значит, слышали?
– Слышали. Действительно, был звук. Мы ещё удивились – откуда это? Кругом пустынно, деревня далеко, а звук очень сильный. Пронзительный, свистящий, неприятный такой. По-моему, я уже слышал похожий.
– Вот как! Где же?
Федор Седых помолчал немного. Потом он сказал нерешительно, как говорят о том, в чем не совсем уверены:
– Да вот был случай… в аэропорту было. Самолёт Ту-сто четыре опустился и рулил по земле. Звук от него был почти совсем такой же.
Саша несколько раз слышал звук подруливавшего реактивного самолёта. Нет, то был совсем иной звук, чем тот, который раздался сегодня в кабинете капитана Аксёнова перед появлением колхозного быка. Спутать их было нельзя. Но может быть, перед появлением Анечки на дороге звук был другим? Или Федор Седых забыл звук самолёта? Вполне возможно!
– Так вы знаете, что это было?
– Нет, – ответил Саша, – не знаю. Я спросил о звуке так, на всякий случай. В этом деле важны подробности.
Он ясно видел, что оба кузнеца не поверили его объяснению. Но ни тот, ни другой ничего больше не спросили.
– Так о чем же вы говорили, когда подошли к девочке? – спросил Саша.
– Ни о чем! Не до разговоров нам было. Я скинул доху, завернул в неё ребёнка – и ходу обратно в деревню. Сильно торопились. Могли ли мы думать, что девочка совсем не замёрзла? Ну, а по дороге, верно, говорили кое-что. «Ты откуда?» – спрашиваю. «Из дому», – отвечает. А какой дом может быть в той стороне? Лес только. Километрах в пятнадцати верно есть деревня. Не могла же она прийти оттуда? Я говорю брату: «Ехали и ребёнка выронили, не иначе, как пьяные». Василий отвечает: «Верно, если бы не пьяные не могли не заметить». – «Тебе не холодно?» – это я у девочки спрашиваю. «Нет, – отвечает, – мне тепло. Меня не уронили. А ты меня, дядя, к бабушке несёшь?» – «Да, – говорю, – к бабушке». А сам думаю: не может ей быть тепло. В дохе просторно, согреться ещё не могла успеть. Наклонился к лицу, а от него и взаправду теплом пахнет.
– А вы не подумали, что у девочки может быть повышенная температура? – спросил Семён Семёнович.
– Ну, не-ет! Разве ж я не почуял? Пахло, как обычно от здорового ребёнка. Что, у меня детей нет?!
– А во что превратилась плёнка, когда растаяла? – спросил Саша, желая отвести беседу от опасной темы.
– А ни во что! Следа от неё не осталось. Вот хоть его спросите! – Седых указал на председателя.
Тот кивнул головой и сказал задумчиво:
– Странная штука! Верно Федор говорит – таких плёнок у нас не видывали. Гладкая, как шёлк. А на ощупь, однако, будто и нету её. Я девочку от Федора принял, чувствую, что тёплая, это уже без дохи, не замёрзшая нисколько, а плёнку эту только вижу. Но рассмотреть не успел, начала она как бы таять. Была чёрная, стала серая и исчезла. Вот так прямо взяла и исчезла!
Председатель развёл руки, словно желая сказать: «Ну и ну! Вот чудеса-то! Чего только люди не выдумают!».
Пора было кончать расспросы. Все вроде ясно (вернее, все более и более не ясно!), а до конца разберутся другие – те, кому положено заниматься подобными происшествиями. Если, конечно, такие люди вообще существуют.
Саша вспомнил, что ещё не позвонил Кузьминых. Но в помещении сельсовета набралось довольно много народу, могут подойти ещё, говорить при всех этих людях на запретную тему, разумеется, нельзя. Придётся старшему лейтенанту ещё потерпеть немного.
– Ну, все! – сказал он, вставая. – Спасибо за заботы о девочке!
– А тех, кто потерял её на дороге, накажут? – спросил Федор Седых.
– Конечно!
В тоне вопроса Саше послышалась нотка иронии. Потом он увидел, как после его ответа переглянулись оба кузнеца, заметил мелькнувшую на мгновение усмешку под усами Василия Седых и понял, что ирония ему не померещилась, она действительно была и относилась именно к нему, младшему лейтенанту милиции, который в глазах этих людей, далеко не столь простых и доверчивых, как показалось Саше, выглядел человеком, всеми силами старавшимся «навести тень на плетень». Да и не так уж трудно было заподозрить неладное во всей этой истории. Чудесная плёнка, предохранившая ребёнка от замерзания при двадцатитрехградусном морозе, говорила сама за себя, красноречивее всяких слов. Кроме того, нельзя было поверить, что девочку могли уронить из проехавших саней и не заметить этого, как бы ни были пьяны проезжавшие. А ещё труднее – в то, что ребёнок ехал раздетым, в одной рубашонке и в плёнке. Не вытряхнули же его из одежды на дорогу!
Неувязки бросались в глаза.
Саша обратил внимание, что никто не пытается получить какие-нибудь объяснения от приехавших из города, ни о чем их не расспрашивает. Такой выдержке можно было позавидовать.
«Но ведь и я сам, – подумал он, – выгляжу спокойным и ничем не выдаю смятения в моих мыслях. Откуда у меня это? Неужели только потому, что я видел, как исчез Белка, присутствовал при появлении быка в кабинете Аксёнова?»
Вспомнив о Белке, он тут же подумал о том, что вот все трое – Анечка, бык и Белка – исчезли одновременно, а затем двое из них, девочка и бык, оказались в пятнадцати километрах на запад от места своего исчезновения, и также одновременно. («Где же они находились три часа, между моментом исчезновения и появлением?» – снова мелькнула мысль и тотчас же скрылась, словно сама себя испугавшись). Почему же исчезнувший кот нигде не появился через три часа? Не появился… А так ли это? Может быть, и он так же! Где? Да здесь же, в этой самой деревне, именно здесь! Появления быка в запертом кабинете волей-неволей не могли не заметить. Появления трехлетней девочки, да ещё почти раздетой (о плёнке лучше даже не думать), на сильном морозе, тем более! А кота могли и не заметить. Подумаешь, редкость какая! Ну увидел кто-то чужую кошку, что из этого! Обратить внимание могли только в том случае, если Белка появился в чьём-нибудь доме на глазах у его хозяев. Только в этом случае! А так и спрашивать о нем бесполезно. Только увеличивать этим подозрения и толки, и без того неизбежные после их отъезда из деревни. Жаль, но ничего не поделаешь, о Белке надо молчать!
Саша неприметно вздохнул.
– Прежде чем мы уедем, – сказал он, – покажите мне место, где впервые была замечена девочка.
– Это по дороге к городу.
Председатель и оба кузнеца вышли проводить гостей. Полина Никитична несла Анечку на руках, точно и впрямь боялась поставить её на ноги. На этот раз она села в кабину к шофёру. Семён Семёнович забрался в кузов, а остальные пошли пешком. До места, где была «замечена» Анечка (никто ни разу не произнёс вслух слово «появилась», хотя оно и передавало суть произошедшего намного точнее), было не более пятисот метров.
Саша шёл позади, рядом с Василием Седых. Неожиданно для себя он заговорил о том, о чем решил промолчать. Подсознательно желание разрешить мучивший его вопрос крепло в нем с того момента, как он вспомнил о Белке и подумал, что любимец их семьи может погибнуть здесь. Взятый в дом совсем маленьким котёнком, Белка не привык заботиться о себе сам. А сможет ли он найти дорогу домой, было неизвестно. Скорее всего не сможет.
– Вот теперь, когда пропавшая девочка нашлась, – сказал Саша, обращаясь к своему спутнику, – я как-то невольно вспомнил, что три дня назад пропал мой кот и до сих пор не нашёлся, как его ни искали.
Он тут же сообразил, что упоминание о пропаже кота в связи с историей столь странно найденного ребёнка звучит по меньшей мере неуместно, но было поздно, слово вылетело, не поймаешь!
Седых удивлённо посмотрел на Сашу и красноречиво пожал плечами.
– Что это вы вдруг вспомнили?
Саша почувствовал, что краснеет, но решил, что этого никто не заметит на морозе.
– Так, случайно, – ответил он, мысленно ругая себя за отсутствие выдержки.
Шедший впереди с председателем сельсовета Федор Седых обернулся.
– Уж не их ли кот бегает по деревне, а, Василий? Помнишь, Ульяна говорила.
– Сомнительно! Что же, он три дня добирался сюда из города? («Три дня» было Сашиной хитростью, как и следовало ожидать, неудачной). Видите ли, – очень серьёзно сказал Василий Седых, – чужого кота у нас видели сегодня, – он подчеркнул это слово. И под усами с сильной проседью Саша вдруг заметил откровенно насмешливую улыбку. – Соседка говорила. Большой белый кот, видимо, породистый. Носится по деревне как угорелый. А ваш кот какой, белый?
– Да! – У Саши дух захватило от этих слов кузнеца. – Большой, белый, с зелёными глазами.
– Если это он, то с чего бы, однако, убежал так далеко от дома? Насколько я знаю, кошки этого никогда не делают!
– А трехлетние девочки? – не оборачиваясь, бросил Федор Седых.
Василий не реагировал, точно не слышал слов брата.
– Вы не тревожьтесь, товарищ младший лейтенант, – сказал он все так же серьёзно (улыбка под усами исчезла). – Ваш он или не ваш, но этого кота мы поймаем, и кто-нибудь завезёт его вам на дом. Скажите только адрес. В город от нас ездят каждый день.
Саша молча кивнул головой. Он уже не сомневался в том, что деревенские кузнецы, во всяком случае один из них, Федор Седых, что-то знают о событиях сегодняшнего утра. Саша вспомнил отчётливо прозвучавшую иронию в словах о наказании виновников «потери» Анечки и, наконец, весь только что состоявшийся разговор о Белке. А чего стоит последняя реплика Федора о «трехлетних девочках»!
Знают! Определённо что-то знают!
Но откуда они могли узнать? От кого? Ведь прошло всего четыре часа с момента исчезновения Анечки, кота Белки и быка в колхозе.
Всего четыре!
Когда в просторах галактики вспыхивает сверхновая, это редчайшее событие может наблюдаться на всех населённых планетах, на которых успела развиться разумная жизнь, окрепла научная мысль, достигла необходимого уровня техника.
Для науки важно не только увидеть, но и понять, что произошло, где и когда.
Этот последний вопрос – КОГДА? – возникает потому, что во Вселенной одно и то же событие наступает для различных наблюдателей не одновременно, а в зависимости от расстояния, которое надо преодолеть лучу света от точки пространства, где произошла звёздная катастрофа, до планеты, на которой находится наблюдатель.
Таким образом, для одних событие происходит как бы раньше, чем для других, и наоборот.
Интервалы времени огромны. Увидеть сверхновую можно через годы после того, как она вспыхнула, а можно и через десятки, сотни, тысячи и миллионы лет. Скорость света очень велика, но ограничена.
Масштабы явления столь грандиозны, что катастрофа видна не только в пределах галактики, в системе которой находится вспыхнувшая звезда, но и далеко за границами звёздного острова, на расстоянии десятков миллионов световых лет!
Наглядно представить себе подобные расстояния совершенно невозможно.
Но любая звезда, кроме, быть может, гигантов и суперкарликов, способна быть центром планетной системы; каждая планета (в принципе) – убежищем жизни, а жизнь «при первом же удобном случае» порождает сознающий себя мозг – вместилище всемогущего разума!
Что же происходит с планетами, находящимися в системе звезды, вспыхнувшей, как новая или сверхновая?
Ответ как будто один. Такие планеты сгорают в недрах поглотившего их солнца, внезапно превратившегося в палача собственной планетной системы.
Ну, а разумные существа, если они уже появились на такой планете?
Тут уж ответ не может быть однозначным. Он зависит прежде всего от ступени развития, которой успели достигнуть в процессе эволюции обитатели планеты к моменту катастрофы. В одном случае они осуждены сгореть вместе со своей родиной, а в другом – могут заблаговременно покинуть планету.
Высокоразвитая наука способна предсказать катастрофу задолго до того, как она произойдёт. Вспыхнуть, как новая, может не каждая звезда, а только принадлежащая к определённому типу (звёздному классу) – и на определённом этапе своей эволюции.
Беда в том, что к моменту, когда становятся возможными космические полёты грандиозных масштабов, население планеты обычно уже настолько возрастает, что переселение на другую планету, в другую планетную систему, превращается в задачу колоссальной трудности.
Но это ещё не все. Есть и вторая трудность, нисколько не меньшая.
Жизнь, возникшая под лучами данной звезды, в дальнейшем целиком зависит от её излучения. Значит, новое солнце должно принадлежать к тому же классу звёзд, к которому принадлежало прежнее. Или, в крайнем случае, к ближайшему.
Опасность, что новое солнце может, в свою очередь, вспыхнуть, не так уж велика. Вспышки звёзд редки, тут миллионнолетние интервалы времени. Значительно хуже то, что звезды одного класса или близкие по классу не располагаются обязательно вблизи друг друга.
Требование найти подходящую планету непременно в системе звезды определённого класса, да ещё и на приемлемом расстоянии, чтобы эмиграция на неё стала физически возможной, превращает всю проблему почти в лотерею, и отнюдь не беспроигрышную.
Ко всему этому найденная планета должна быть ещё и свободна, не иметь своих разумных (или могущих стать разумными в будущем) обитателей. Для высокоцивилизованных существ это условие обязательно.
Найти такую планету исключительно трудно, а время не ждёт, момент катастрофы и гибели планеты со всеми обитателями неумолимо приближается. Время становится решающим фактором…
Существует ещё один путь спасения, не требующий столь жёстких рамок времени. Но путь этот доступен только такому сообществу мыслящих существ, которое уже способно к объединённым усилиям ради единой цели, наука и техника которых находятся не просто на высокой, а на высочайшей ступени развития. Наука должна уже знать законы пространства высшего порядка, а руководимая ею инженерная мысль – уметь находить способы проникновения в это пространство.
Тогда становится возможным бегство из обречённой на гибель системы, НЕ ПОКИДАЯ СВОЕЙ ПЛАНЕТЫ, НА НЕЙ САМОЙ, КАК НА ИСПОЛИНСКОМ КОСМИЧЕСКОМ КОРАБЛЕ, СПОСОБНОМ ВМЕСТИТЬ ВСЕХ СРАЗУ!
Именно так и произошло с планетой, которая была родиной Норит сто одиннадцать, Вензот и их соотечественников.
Давно уже лишённые родного солнца, обитатели планеты-сироты вынуждены почти вслепую странствовать по просторам галактики в надежде встретить, наконец, звезду, пригодную к роли нового солнца. Пригодную хотя бы в том смысле, что к её излучению можно будет приспособиться, пусть не сразу, пусть после длительного времени, пусть с помощью искусственных методов этой своеобразной «акклиматизации».
Вся жизнь уже трех поколений проходит под знаком ожидания.
Серебристые операторы упорно, раз за разом посылают огромную планету в неведомое. Почти наугад, потому что законы движения материальных тел в этом высшем пространстве известны, но не изучены полностью.
Сто десять попыток! Девяносто восемь раз оказывались вблизи чужого разума. Сто десять раз вновь устремлялись в ничто…
И вновь надеялись!…
Но как ни спешили, зная, что время уходит и что, чем больше будет попыток, тем вероятнее конечный успех, каждый раз задерживались в чужой планетной системе до тех пор, пока в архивах науки не оставались все сведения о ней. Они будут бесценны для будущих поколений учёных, познающих Вселенную.
Такие путешествия, какие вынуждены теперь совершать очевидно, неповторимы.
Наука всегда думает о будущем, иначе она не имеет права называться наукой!
ГЛАВА 6,
– Одевайте, одевайте! – перебил его Семён Семёнович. – Я же сказал: девочка здорова. И нечего её кутать в шерстяной платок.
– Мы её горячим молоком напоили, – сказала одна из женщин, оказавшаяся женой председателя, – вот потому и здорова, не застудилась.
– Побудьте сами голой на морозе, поможет вам тогда горячее молоко, как же! – проворчал доктор.
У Саши буквально «чесался язык» попробовать расспросить Анечку, где она была, что видела или слышала. Авось девочка что-нибудь запомнила и сумеет рассказать более или менее связно. Хотя бы о наружности того, кто надел на неё плёнку, или кто и как перенёс её из Н…ска в Фокино. Любое самое смутное, самое краткое воспоминание о трех часах, проведённых неведомо где и неведомо с кем, даже трехлетнего ребёнка – ценный материал.
Но Саша тут же подумал, что здесь, в присутствии людей, ни во что не посвящённых, не знающих даже о том, что вот эта самая девочка три часа назад таинственно исчезла в Н…ске, делать этого, быть может, не следует. Он видел, что так же думает и Семён Семёнович, не зря же он с такой поспешностью перебил председателя сельсовета, когда тот поднял было вопрос о причине появления Анечки на дороге. Да и капитан Аксёнов говорил на совещании о необходимости пресекать слухи. Нет, расспрашивать Анечку сейчас нельзя!
Саша взялся за братьев Седых.
Кузнецы охотно и обстоятельно рассказали обо всем. Они увидели Анечку метрах в двухстах от околицы деревни, на полпути к своей кузнице…
– Одну минуту! – перебил Саша. – Зачем вы шли в кузницу? Сегодня суббота, день нерабочий.
– А мы редко гуляем два дня подряд, – сказал Василий Седых. – Была небольшая работа. Сперва я думал один её закончить, да вот Федор вернулся, ну и пошли вместе.
– А где вы были? – поинтересовался Саша.
– Да так, ездил кое-куда, – неохотно почему-то ответил Федор Седых.
– Продолжайте!
Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Анечка появилась перед братьями как-то странно, внезапно, словно бы из-под земли. Почему они не заметили её раньше, подходя к этому месту, сказать не могут, им самим это непонятно. Не видели, а потом, вдруг увидели, вот и все! Откуда она взялась на совершенно ровном месте, где нет ни кювета, ни деревьев, ни одного кустика, за которым девочка могла бы укрываться от глаз, они ничего товарищу младшему лейтенанту милиции сказать не могут. Может быть, девочка лежала в снегу и потому была не замечена, а потом, увидя их, встала, и тогда они её увидели. Они не знают. Просто увидели что-то маленькое и чёрное.
– Чёрное? – удивлённо переспросил Саша.
– На ней было что-то чёрное.
– Почему «что-то»? Платок, платье, шубка?
– Нет, что-то. Вроде плёнки. Только глаза и нос не были закрыты. Плёнка совсем чёрная. Сначала мы решили, что это негритёнок. Когда подошли ближе, поняли, что обыкновенная девочка. Глазки голубые, а носик розовый. Не красный, как бывает на морозе, и не белый, как должно быть, если человек замерзает. Розовый, самый обычный, вот как сейчас. Но это мы подумали только потом. А сперва очень перепугались – ребёнок на морозе, почти голый. Плёнка-то совсем тонкая!
– А рубашка? Разве на ней не было рубашки?
– Была, но под плёнкой её не было видно. Да и рубашка-то тоже не шуба, ею не согреешься! Рубашку мы увидели потом, когда плёнка растаяла.
– Как растаяла, сразу или постепенно? – спросил Семён Семёнович.
– Почти что сразу, как в дом вошли. Сперва посветлела, потом стала серой. А потом смотрим, а её и нет уже. Что это было?
Видимо, кузнецов очень интересовала плёнка. Появлению девочки на дороге, где только что никого не было, они не придавали того значения, которое это появление имело в глазах Саши и Семена Семёновича. Они просто думали, что почему-то не заметили её раньше, пока не подошли ближе. И больше ничего!
Саша записывал слова Седых, стараясь ничего не пропустить. Обоих братьев, конечно, допросят ещё раз, но сейчас, под свежим впечатлением, они могут вспомнить подробности, которые потом изгладятся из их памяти. Кто знает, что здесь важно, а что нет! Ведь в событиях этого дня будут разбираться не работники милиции.
– Вернёмся немного назад! – сказал он. – Когда вы подошли к девочке, которая показалась вам сперва негритёнком, что вы делали и что говорили? Постарайтесь вспомнить поточнее, это очень важно. И не слышали ли вы, перед тем как увидеть её, какого-нибудь необычного звука?
Кузнецы посмотрели на него с изумлением.
– Значит, слышали?
– Слышали. Действительно, был звук. Мы ещё удивились – откуда это? Кругом пустынно, деревня далеко, а звук очень сильный. Пронзительный, свистящий, неприятный такой. По-моему, я уже слышал похожий.
– Вот как! Где же?
Федор Седых помолчал немного. Потом он сказал нерешительно, как говорят о том, в чем не совсем уверены:
– Да вот был случай… в аэропорту было. Самолёт Ту-сто четыре опустился и рулил по земле. Звук от него был почти совсем такой же.
Саша несколько раз слышал звук подруливавшего реактивного самолёта. Нет, то был совсем иной звук, чем тот, который раздался сегодня в кабинете капитана Аксёнова перед появлением колхозного быка. Спутать их было нельзя. Но может быть, перед появлением Анечки на дороге звук был другим? Или Федор Седых забыл звук самолёта? Вполне возможно!
– Так вы знаете, что это было?
– Нет, – ответил Саша, – не знаю. Я спросил о звуке так, на всякий случай. В этом деле важны подробности.
Он ясно видел, что оба кузнеца не поверили его объяснению. Но ни тот, ни другой ничего больше не спросили.
– Так о чем же вы говорили, когда подошли к девочке? – спросил Саша.
– А вы не подумали, что у девочки может быть повышенная температура? – спросил Семён Семёнович.
– Ну, не-ет! Разве ж я не почуял? Пахло, как обычно от здорового ребёнка. Что, у меня детей нет?!
– А во что превратилась плёнка, когда растаяла? – спросил Саша, желая отвести беседу от опасной темы.
– А ни во что! Следа от неё не осталось. Вот хоть его спросите! – Седых указал на председателя.
Тот кивнул головой и сказал задумчиво:
– Странная штука! Верно Федор говорит – таких плёнок у нас не видывали. Гладкая, как шёлк. А на ощупь, однако, будто и нету её. Я девочку от Федора принял, чувствую, что тёплая, это уже без дохи, не замёрзшая нисколько, а плёнку эту только вижу. Но рассмотреть не успел, начала она как бы таять. Была чёрная, стала серая и исчезла. Вот так прямо взяла и исчезла!
Председатель развёл руки, словно желая сказать: «Ну и ну! Вот чудеса-то! Чего только люди не выдумают!».
Пора было кончать расспросы. Все вроде ясно (вернее, все более и более не ясно!), а до конца разберутся другие – те, кому положено заниматься подобными происшествиями. Если, конечно, такие люди вообще существуют.
Саша вспомнил, что ещё не позвонил Кузьминых. Но в помещении сельсовета набралось довольно много народу, могут подойти ещё, говорить при всех этих людях на запретную тему, разумеется, нельзя. Придётся старшему лейтенанту ещё потерпеть немного.
– Ну, все! – сказал он, вставая. – Спасибо за заботы о девочке!
– А тех, кто потерял её на дороге, накажут? – спросил Федор Седых.
– Конечно!
В тоне вопроса Саше послышалась нотка иронии. Потом он увидел, как после его ответа переглянулись оба кузнеца, заметил мелькнувшую на мгновение усмешку под усами Василия Седых и понял, что ирония ему не померещилась, она действительно была и относилась именно к нему, младшему лейтенанту милиции, который в глазах этих людей, далеко не столь простых и доверчивых, как показалось Саше, выглядел человеком, всеми силами старавшимся «навести тень на плетень». Да и не так уж трудно было заподозрить неладное во всей этой истории. Чудесная плёнка, предохранившая ребёнка от замерзания при двадцатитрехградусном морозе, говорила сама за себя, красноречивее всяких слов. Кроме того, нельзя было поверить, что девочку могли уронить из проехавших саней и не заметить этого, как бы ни были пьяны проезжавшие. А ещё труднее – в то, что ребёнок ехал раздетым, в одной рубашонке и в плёнке. Не вытряхнули же его из одежды на дорогу!
Неувязки бросались в глаза.
Саша обратил внимание, что никто не пытается получить какие-нибудь объяснения от приехавших из города, ни о чем их не расспрашивает. Такой выдержке можно было позавидовать.
«Но ведь и я сам, – подумал он, – выгляжу спокойным и ничем не выдаю смятения в моих мыслях. Откуда у меня это? Неужели только потому, что я видел, как исчез Белка, присутствовал при появлении быка в кабинете Аксёнова?»
Вспомнив о Белке, он тут же подумал о том, что вот все трое – Анечка, бык и Белка – исчезли одновременно, а затем двое из них, девочка и бык, оказались в пятнадцати километрах на запад от места своего исчезновения, и также одновременно. («Где же они находились три часа, между моментом исчезновения и появлением?» – снова мелькнула мысль и тотчас же скрылась, словно сама себя испугавшись). Почему же исчезнувший кот нигде не появился через три часа? Не появился… А так ли это? Может быть, и он так же! Где? Да здесь же, в этой самой деревне, именно здесь! Появления быка в запертом кабинете волей-неволей не могли не заметить. Появления трехлетней девочки, да ещё почти раздетой (о плёнке лучше даже не думать), на сильном морозе, тем более! А кота могли и не заметить. Подумаешь, редкость какая! Ну увидел кто-то чужую кошку, что из этого! Обратить внимание могли только в том случае, если Белка появился в чьём-нибудь доме на глазах у его хозяев. Только в этом случае! А так и спрашивать о нем бесполезно. Только увеличивать этим подозрения и толки, и без того неизбежные после их отъезда из деревни. Жаль, но ничего не поделаешь, о Белке надо молчать!
Саша неприметно вздохнул.
– Прежде чем мы уедем, – сказал он, – покажите мне место, где впервые была замечена девочка.
– Это по дороге к городу.
Председатель и оба кузнеца вышли проводить гостей. Полина Никитична несла Анечку на руках, точно и впрямь боялась поставить её на ноги. На этот раз она села в кабину к шофёру. Семён Семёнович забрался в кузов, а остальные пошли пешком. До места, где была «замечена» Анечка (никто ни разу не произнёс вслух слово «появилась», хотя оно и передавало суть произошедшего намного точнее), было не более пятисот метров.
Саша шёл позади, рядом с Василием Седых. Неожиданно для себя он заговорил о том, о чем решил промолчать. Подсознательно желание разрешить мучивший его вопрос крепло в нем с того момента, как он вспомнил о Белке и подумал, что любимец их семьи может погибнуть здесь. Взятый в дом совсем маленьким котёнком, Белка не привык заботиться о себе сам. А сможет ли он найти дорогу домой, было неизвестно. Скорее всего не сможет.
– Вот теперь, когда пропавшая девочка нашлась, – сказал Саша, обращаясь к своему спутнику, – я как-то невольно вспомнил, что три дня назад пропал мой кот и до сих пор не нашёлся, как его ни искали.
Он тут же сообразил, что упоминание о пропаже кота в связи с историей столь странно найденного ребёнка звучит по меньшей мере неуместно, но было поздно, слово вылетело, не поймаешь!
Седых удивлённо посмотрел на Сашу и красноречиво пожал плечами.
– Что это вы вдруг вспомнили?
Саша почувствовал, что краснеет, но решил, что этого никто не заметит на морозе.
– Так, случайно, – ответил он, мысленно ругая себя за отсутствие выдержки.
Шедший впереди с председателем сельсовета Федор Седых обернулся.
– Уж не их ли кот бегает по деревне, а, Василий? Помнишь, Ульяна говорила.
– Сомнительно! Что же, он три дня добирался сюда из города? («Три дня» было Сашиной хитростью, как и следовало ожидать, неудачной). Видите ли, – очень серьёзно сказал Василий Седых, – чужого кота у нас видели сегодня, – он подчеркнул это слово. И под усами с сильной проседью Саша вдруг заметил откровенно насмешливую улыбку. – Соседка говорила. Большой белый кот, видимо, породистый. Носится по деревне как угорелый. А ваш кот какой, белый?
– Да! – У Саши дух захватило от этих слов кузнеца. – Большой, белый, с зелёными глазами.
– Если это он, то с чего бы, однако, убежал так далеко от дома? Насколько я знаю, кошки этого никогда не делают!
– А трехлетние девочки? – не оборачиваясь, бросил Федор Седых.
Василий не реагировал, точно не слышал слов брата.
– Вы не тревожьтесь, товарищ младший лейтенант, – сказал он все так же серьёзно (улыбка под усами исчезла). – Ваш он или не ваш, но этого кота мы поймаем, и кто-нибудь завезёт его вам на дом. Скажите только адрес. В город от нас ездят каждый день.
Саша молча кивнул головой. Он уже не сомневался в том, что деревенские кузнецы, во всяком случае один из них, Федор Седых, что-то знают о событиях сегодняшнего утра. Саша вспомнил отчётливо прозвучавшую иронию в словах о наказании виновников «потери» Анечки и, наконец, весь только что состоявшийся разговор о Белке. А чего стоит последняя реплика Федора о «трехлетних девочках»!
Знают! Определённо что-то знают!
Но откуда они могли узнать? От кого? Ведь прошло всего четыре часа с момента исчезновения Анечки, кота Белки и быка в колхозе.
Всего четыре!
Когда в просторах галактики вспыхивает сверхновая, это редчайшее событие может наблюдаться на всех населённых планетах, на которых успела развиться разумная жизнь, окрепла научная мысль, достигла необходимого уровня техника.
Этот последний вопрос – КОГДА? – возникает потому, что во Вселенной одно и то же событие наступает для различных наблюдателей не одновременно, а в зависимости от расстояния, которое надо преодолеть лучу света от точки пространства, где произошла звёздная катастрофа, до планеты, на которой находится наблюдатель.
Таким образом, для одних событие происходит как бы раньше, чем для других, и наоборот.
Интервалы времени огромны. Увидеть сверхновую можно через годы после того, как она вспыхнула, а можно и через десятки, сотни, тысячи и миллионы лет. Скорость света очень велика, но ограничена.
Масштабы явления столь грандиозны, что катастрофа видна не только в пределах галактики, в системе которой находится вспыхнувшая звезда, но и далеко за границами звёздного острова, на расстоянии десятков миллионов световых лет!
Наглядно представить себе подобные расстояния совершенно невозможно.
Но любая звезда, кроме, быть может, гигантов и суперкарликов, способна быть центром планетной системы; каждая планета (в принципе) – убежищем жизни, а жизнь «при первом же удобном случае» порождает сознающий себя мозг – вместилище всемогущего разума!
Что же происходит с планетами, находящимися в системе звезды, вспыхнувшей, как новая или сверхновая?
Ответ как будто один. Такие планеты сгорают в недрах поглотившего их солнца, внезапно превратившегося в палача собственной планетной системы.
Ну, а разумные существа, если они уже появились на такой планете?
Тут уж ответ не может быть однозначным. Он зависит прежде всего от ступени развития, которой успели достигнуть в процессе эволюции обитатели планеты к моменту катастрофы. В одном случае они осуждены сгореть вместе со своей родиной, а в другом – могут заблаговременно покинуть планету.
Высокоразвитая наука способна предсказать катастрофу задолго до того, как она произойдёт. Вспыхнуть, как новая, может не каждая звезда, а только принадлежащая к определённому типу (звёздному классу) – и на определённом этапе своей эволюции.
Беда в том, что к моменту, когда становятся возможными космические полёты грандиозных масштабов, население планеты обычно уже настолько возрастает, что переселение на другую планету, в другую планетную систему, превращается в задачу колоссальной трудности.
Но это ещё не все. Есть и вторая трудность, нисколько не меньшая.
Жизнь, возникшая под лучами данной звезды, в дальнейшем целиком зависит от её излучения. Значит, новое солнце должно принадлежать к тому же классу звёзд, к которому принадлежало прежнее. Или, в крайнем случае, к ближайшему.
Опасность, что новое солнце может, в свою очередь, вспыхнуть, не так уж велика. Вспышки звёзд редки, тут миллионнолетние интервалы времени. Значительно хуже то, что звезды одного класса или близкие по классу не располагаются обязательно вблизи друг друга.
Требование найти подходящую планету непременно в системе звезды определённого класса, да ещё и на приемлемом расстоянии, чтобы эмиграция на неё стала физически возможной, превращает всю проблему почти в лотерею, и отнюдь не беспроигрышную.
Ко всему этому найденная планета должна быть ещё и свободна, не иметь своих разумных (или могущих стать разумными в будущем) обитателей. Для высокоцивилизованных существ это условие обязательно.
Найти такую планету исключительно трудно, а время не ждёт, момент катастрофы и гибели планеты со всеми обитателями неумолимо приближается. Время становится решающим фактором…
Существует ещё один путь спасения, не требующий столь жёстких рамок времени. Но путь этот доступен только такому сообществу мыслящих существ, которое уже способно к объединённым усилиям ради единой цели, наука и техника которых находятся не просто на высокой, а на высочайшей ступени развития. Наука должна уже знать законы пространства высшего порядка, а руководимая ею инженерная мысль – уметь находить способы проникновения в это пространство.
Тогда становится возможным бегство из обречённой на гибель системы, НЕ ПОКИДАЯ СВОЕЙ ПЛАНЕТЫ, НА НЕЙ САМОЙ, КАК НА ИСПОЛИНСКОМ КОСМИЧЕСКОМ КОРАБЛЕ, СПОСОБНОМ ВМЕСТИТЬ ВСЕХ СРАЗУ!
Именно так и произошло с планетой, которая была родиной Норит сто одиннадцать, Вензот и их соотечественников.
Давно уже лишённые родного солнца, обитатели планеты-сироты вынуждены почти вслепую странствовать по просторам галактики в надежде встретить, наконец, звезду, пригодную к роли нового солнца. Пригодную хотя бы в том смысле, что к её излучению можно будет приспособиться, пусть не сразу, пусть после длительного времени, пусть с помощью искусственных методов этой своеобразной «акклиматизации».
Вся жизнь уже трех поколений проходит под знаком ожидания.
Серебристые операторы упорно, раз за разом посылают огромную планету в неведомое. Почти наугад, потому что законы движения материальных тел в этом высшем пространстве известны, но не изучены полностью.
Сто десять попыток! Девяносто восемь раз оказывались вблизи чужого разума. Сто десять раз вновь устремлялись в ничто…
И вновь надеялись!…
Но как ни спешили, зная, что время уходит и что, чем больше будет попыток, тем вероятнее конечный успех, каждый раз задерживались в чужой планетной системе до тех пор, пока в архивах науки не оставались все сведения о ней. Они будут бесценны для будущих поколений учёных, познающих Вселенную.
Такие путешествия, какие вынуждены теперь совершать очевидно, неповторимы.
Наука всегда думает о будущем, иначе она не имеет права называться наукой!
ГЛАВА 6,
в которой рассказывается о том, что случилось с капитаном Аксёновым, и появляется очередная загадка
Саша Кустов напрасно беспокоился о том, что не выполнил полученного приказания и не позвонил по телефону в Н…ск. Кузьминых было не до него.
Не прошло и часа после отъезда Кустова в Фокино, как в отделение милиции поступило необычное сообщение из городской поликлиники.
Казалось бы, после истории с Анечкой и, особенно, после «корриды» в кабинете начальника милиции можно было ничему больше не удивляться, но то, о чем сообщили из поликлиники, было совсем в ином роде, и Кузьминых не пришло в голову связывать это происшествие с утренним. Оно было удивительно и непонятно само по себе.
Он поспешно оделся, отдал приказ дежурному встретить районное и областное начальство, если оно прибудет до его, Кузьминых, возвращения, и чуть не бегом направился в поликлинику, до которой было всего полтора квартала.
Никаких мыслей, а тем более предложений или догадок не возникало у него в пути. События, следовавшие в этот необычайный день одно за другим, парализовали его способность вообще мыслить связно. Он и действовал не обдуманно, а просто в силу привычки. Случилось что-то требующее его присутствия на месте происшествия, вот и все. И он спешил туда, где ожидали его прихода, нуждались в содействии и помощи работника милиции.
Главный врач ожидал Кузьминых в своём кабинете. Кроме него там находился ещё незнакомый молодой человек высокого роста, худощавый, со светлыми волнистыми волосами, расчёсанными на боковой пробор. Одет он был в новый, с иголочки, синий костюм.
– Познакомьтесь! – сказал главврач. – Это наш новый сотрудник, доктор Фальк, приехавший сегодня утром из Латвии. Кстати, у доктора есть к вам дело, товарищ Кузьминых.
Молодой человек слегка поклонился.
– Дело моё может подождать, – сказал он. – Оно не спешное. Я приехал сюда на автобусе, – прибавил он, очевидно считая необходимым зачем-то так подробно информировать офицера милиции.
Говорил Фальк без акцента, но выговаривал слова очень замедленно.
– Мы попросили вас прийти потому, – нетерпеливо сказал главный врач, обращаясь к Кузьминых, – что сами ничего не можем понять в том, что здесь у нас происходит.
– И тогда вы решили, что мы, работники милиции, сможем понять это лучше, чем вы? – улыбнулся старший лейтенант. – Ну что ж, в таком случае расскажите обо всем как можно более подробно.
– Я готов это сделать, но, по-моему, достаточно того, что я сказал по телефону, и лучше, если вы сами увидите.
– Вам виднее! Но скажите, почему вы не отправили капитана Аксёнова домой? Семён Семёнович говорил, что капитан скоро будет дома. Я именно так и сообщил его жене. И она ждёт теперь.
– Нет, она скоро придёт сюда. Я ей звонил. А домой мы собирались отправить вашего начальника только после того, как наложим давящую повязку. У капитана сломано два ребра. Необходимо было получить рентгеновский снимок, он был готов минут двадцать назад…
– И вам помешало то, о чем вы говорили мне по телефону? – спросил Кузьминых.
– Вот именно. Пойдёмте!
Они вышли в коридор. Доктор Фальк не пошёл с ними, оставшись в кабинете.
Идя позади главврача, Кузьминых думал, что как это ни удивительно, но он совсем спокоен и не ощущает ни малейшего волнения, хотя то, что ожидает его там, в больничной палате, где находится Аксёнов, более чем необычайно, судя по телефонному сообщению главного врача.
Продолжительность возбуждения нервной системы, вероятно, имеет предел, а для него, старшего лейтенанта Кузьминых, таким пределом явилась история с колхозным быком. Встряска нервов была слишком основательной.
– Между прочим, – обратился он к своему спутнику, – ни вы, ни Семён Семёнович не говорили о том, что у нас в городе будет новый врач. Странно, почему его прислали из такой дали, как Латвия? Разве нельзя было найти врача поближе, в нашей области или крае?
– Не знаю. Мы давно дали заявку, так как Семён Семёнович собирается уходить на пенсию. Ему уже далеко за шестьдесят. Вероятно, вы не слышали о том, что будет новый терапевт, случайно. А этот Фальк что-то говорил о своих лёгких, что ему необходим континентальный климат…
– Он не производит впечатление чахоточного.
– Туберкулёз лёгких не всегда заметён, бывают скрытые формы болезни. Ну вот мы и пришли!
Возле одной из дверей в конце коридора толпилось человек шесть из персонала поликлиники, судя по белым халатам и шапочкам. Дверь была полуоткрыта, но никто не заходил в палату.
Главврач сказал недовольно:
– Праздное любопытство, товарищи! Занимались бы лучше своим делом. Есть что-нибудь новое?
– Нет, все так же, – ответил кто-то.
– А вы что, проверяли?
– Нет, что вы! Просто ничего внешне не изменилось.
– Прошу разойтись! Входите, пожалуйста! – обратился он к Кузьминых.
Старший лейтенант перешагнул порог.
Капитан Аксёнов, обнажённый по пояс, лежал на кушетке. Его глаза были закрыты, и он казался крепко спящим. Было видно, что капитан равномерно и глубоко дышит, но дыхания не было слышно.
– Я сама положила его сюда, – объяснила вошедшая в палату вместе с ними пожилая медсестра, – чтобы он спокойно ожидал, пока приготовят повязку. А теперь вот мы не можем…
Саша Кустов напрасно беспокоился о том, что не выполнил полученного приказания и не позвонил по телефону в Н…ск. Кузьминых было не до него.
Не прошло и часа после отъезда Кустова в Фокино, как в отделение милиции поступило необычное сообщение из городской поликлиники.
Казалось бы, после истории с Анечкой и, особенно, после «корриды» в кабинете начальника милиции можно было ничему больше не удивляться, но то, о чем сообщили из поликлиники, было совсем в ином роде, и Кузьминых не пришло в голову связывать это происшествие с утренним. Оно было удивительно и непонятно само по себе.
Он поспешно оделся, отдал приказ дежурному встретить районное и областное начальство, если оно прибудет до его, Кузьминых, возвращения, и чуть не бегом направился в поликлинику, до которой было всего полтора квартала.
Никаких мыслей, а тем более предложений или догадок не возникало у него в пути. События, следовавшие в этот необычайный день одно за другим, парализовали его способность вообще мыслить связно. Он и действовал не обдуманно, а просто в силу привычки. Случилось что-то требующее его присутствия на месте происшествия, вот и все. И он спешил туда, где ожидали его прихода, нуждались в содействии и помощи работника милиции.
Главный врач ожидал Кузьминых в своём кабинете. Кроме него там находился ещё незнакомый молодой человек высокого роста, худощавый, со светлыми волнистыми волосами, расчёсанными на боковой пробор. Одет он был в новый, с иголочки, синий костюм.
– Познакомьтесь! – сказал главврач. – Это наш новый сотрудник, доктор Фальк, приехавший сегодня утром из Латвии. Кстати, у доктора есть к вам дело, товарищ Кузьминых.
Молодой человек слегка поклонился.
– Дело моё может подождать, – сказал он. – Оно не спешное. Я приехал сюда на автобусе, – прибавил он, очевидно считая необходимым зачем-то так подробно информировать офицера милиции.
Говорил Фальк без акцента, но выговаривал слова очень замедленно.
– Мы попросили вас прийти потому, – нетерпеливо сказал главный врач, обращаясь к Кузьминых, – что сами ничего не можем понять в том, что здесь у нас происходит.
– И тогда вы решили, что мы, работники милиции, сможем понять это лучше, чем вы? – улыбнулся старший лейтенант. – Ну что ж, в таком случае расскажите обо всем как можно более подробно.
– Я готов это сделать, но, по-моему, достаточно того, что я сказал по телефону, и лучше, если вы сами увидите.
– Вам виднее! Но скажите, почему вы не отправили капитана Аксёнова домой? Семён Семёнович говорил, что капитан скоро будет дома. Я именно так и сообщил его жене. И она ждёт теперь.
– Нет, она скоро придёт сюда. Я ей звонил. А домой мы собирались отправить вашего начальника только после того, как наложим давящую повязку. У капитана сломано два ребра. Необходимо было получить рентгеновский снимок, он был готов минут двадцать назад…
– И вам помешало то, о чем вы говорили мне по телефону? – спросил Кузьминых.
– Вот именно. Пойдёмте!
Они вышли в коридор. Доктор Фальк не пошёл с ними, оставшись в кабинете.
Идя позади главврача, Кузьминых думал, что как это ни удивительно, но он совсем спокоен и не ощущает ни малейшего волнения, хотя то, что ожидает его там, в больничной палате, где находится Аксёнов, более чем необычайно, судя по телефонному сообщению главного врача.
Продолжительность возбуждения нервной системы, вероятно, имеет предел, а для него, старшего лейтенанта Кузьминых, таким пределом явилась история с колхозным быком. Встряска нервов была слишком основательной.
– Между прочим, – обратился он к своему спутнику, – ни вы, ни Семён Семёнович не говорили о том, что у нас в городе будет новый врач. Странно, почему его прислали из такой дали, как Латвия? Разве нельзя было найти врача поближе, в нашей области или крае?
– Не знаю. Мы давно дали заявку, так как Семён Семёнович собирается уходить на пенсию. Ему уже далеко за шестьдесят. Вероятно, вы не слышали о том, что будет новый терапевт, случайно. А этот Фальк что-то говорил о своих лёгких, что ему необходим континентальный климат…
– Он не производит впечатление чахоточного.
– Туберкулёз лёгких не всегда заметён, бывают скрытые формы болезни. Ну вот мы и пришли!
Возле одной из дверей в конце коридора толпилось человек шесть из персонала поликлиники, судя по белым халатам и шапочкам. Дверь была полуоткрыта, но никто не заходил в палату.
Главврач сказал недовольно:
– Праздное любопытство, товарищи! Занимались бы лучше своим делом. Есть что-нибудь новое?
– Нет, все так же, – ответил кто-то.
– А вы что, проверяли?
– Нет, что вы! Просто ничего внешне не изменилось.
– Прошу разойтись! Входите, пожалуйста! – обратился он к Кузьминых.
Старший лейтенант перешагнул порог.
Капитан Аксёнов, обнажённый по пояс, лежал на кушетке. Его глаза были закрыты, и он казался крепко спящим. Было видно, что капитан равномерно и глубоко дышит, но дыхания не было слышно.
– Я сама положила его сюда, – объяснила вошедшая в палату вместе с ними пожилая медсестра, – чтобы он спокойно ожидал, пока приготовят повязку. А теперь вот мы не можем…