Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Сергея Иванова
Академия наук Узбекской ССР
Институт рукописей им. X. С. Сулейманова
Избранная лирика Востока
Издательство ЦК КП Узбекистана, Ташкент, 1980
Составитель Абдурашид Абдугафуров
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Бабарахим Машраб - народный узбекский поэт XVII-ХVIII вв., автор
лирических стихотворений, написанных в различных жанрах.
(1640-1711)
Имя замечательного мастера слова, проникновенного лирика Вабарахима.
Машраба занимает видное место в ряду таких выдающихся представителей
узбекской литературы, как Лютфи и Навои, Бабур и Турды, Махмур и Агахи,
Надира и Мукими, Фуркат и Завки. Своим творч еством он оказал значительное
влияние на развитие и совершенствование узбекской литературы конца
XVII-начала XVIII веков. Велики заслуги поэта в укреплении антиклерикальных
мотивов в поэзии, в усилении ее мятежного духа, расширении ее тематического
круга, углублении ее народности, совершенствовании различных жанров лирики,
повышении литературного мастерства. Его газели, мурабба, мустазады и
мухаммасы, выразительные, искренние, блещущие жизненностью и энергией,
широко известны во всей Средней Азии. Машраб по праву снискал себе
неувядаемую славу поистине народного поэта.
Бабарахим родился в 1640 г. (1050 г. хиджры) в Намангане в семье
Валибаба, бедного ремесленника-ткача. Жизнь семьи была трудной, но природные
способности и упорство Бабарахима позволили ему в юности приобрести
серьезные познания в различных науках того в ремени, в частности, в
религиозной философии. Будущий поэт в течение некоторого времени обучался в
Намангане у муллы Базар-Ахунда, а затем в Кашгаре у знаменитого суфийского
ишана Афак-Ходжи.
Однако Бабарахим не стал ревностным последователем влиятельного
духовенства, остался равнодушным к призывам предпочесть отшельничество и
религиозное смирение живой, реальной жизни. Чем больше он узнавал истинное
лицо Афак-Ходжи и его приспешников, их при творство, лицемерие, лживость и
порочность, тем больше утверждались в его сознании сначала сомнения, а затем
и отвращение к виденному.
К 1672-1673 гг. в мировоззрении Бабарахима стали проявляться открытые
идейные расхождения с учением Афак-Ходжи. Желая избавиться от вольнодумца,
осмелившегося насмешливо относиться к духовному служению и к некоторым
религиозным установлениям, Афак-Ходжа обвинил Машраба в любви к одной из
своих служанок и сурово наказал. Началась жизнь, полная превратностей: почти
сорок лет прошли в непрерывных странствиях и скитаниях на чужбине.
С детства полюбив поэзию, Машраб с интересом изучал творчество Лютфи,
Навои, Хафиза, а к 70-годам XVII в. сам приобрел известность как выдающийся
поэт. Разрыв с удушливой атмосферой среды Афак-Ходжи дал новый толчок
творчеству Машраба, которое становится еще более совершенным.
В творческом наследии Машраба главное место занимает лирика. В эпоху,
когда было почти безраздельным господство туманных суфийских учений об
отрешении от земной жизни, об уединенном служении богу, о грядущем загробном
бытии, поэт обращает свой взор к реа льной действительности, к живому
человеку и его чаяниям, пишет о любви и верности - величайших из
человеческих чувств.
Машраб обогатил нашу поэзию значительным количеством газелей,
считающихся несравненными образцами любовной лирики.
Во многом своеобразен и глубоко народен поэтический стиль Машраба.
Лучшие его произведения отличаются высокой художественностью и тонким
изяществом, взволнованностью и глубиной чувств, остроумием и напевностью,
простотой и непринужденностью.
Обращаясь к различным лирическим жанрам узбекской поэзии, Машраб
стремился сделать их близкими и привычными для широкой массы читателей и
слушателей, из различных стихотворных размеров он выбирал наиболее легкие.
Особо следует отметить, что среди узбекск их поэтов Машраб создал наибольшее
число мустазадов, причем все они обладают высокими худозкественными
достоинствами.
Свойственные газелям Машраба достоинства проявляются не только в
мустазадах, но также и в других жанрах восточной поэзии - мурабба,
мухам-масах, мусаддасах и мусабба.
Литературное наследие Машраба характеризуется глубоким социальным
содержанием, народностью, антиклерикальной направленностью. Поэт с глубоким
сочувствием изображает тяжелую жизнь простых тружеников, "сердце которых
изранено мечом насилия", а "тело изъязвлено горем и страданиями", и сурово
осуждает несправедливость и тиранию.
Машраб смело разоблачает двуличную сущность лживых и притворных
служителей религии, ему свойственно неприятие многих религиозных догм, а в
некоторых из них он открыто сомневается. Например, во многих стихах весьма
пренебрежительно говорится о рае, аде, загробном мире, Мекке и выражается
готовность поменять их "на одну бутыль вина" или продать "за одну монету".
Именно за это правящие слои общества и реакционное духовенство видели в
Машрабе своего злейшего врага. В 1711 г. (1123 г. хиджры) Машраб был повешен
в Кундузе по указу духовников и правителя Балха Махмудбея Катагана.
Замечательный поэт, подобно Мансуру Халладжу и Имадеддину Насими, пал
жертвой в борьбе свободомыслия с господствовавшей феодальной идеологией.
А. Абдугафуров.
О гнет любовных пут, - что сделал он со мной:
Меня стыдится люд - обходит стороной!
От страсти истекли все очи кровью слез, -
Все семь сторон земли захлестнуты волной.
Ханжа, свой пыл тая, к михрабу преклонен,
Михраб мой - бровь твоя, - молюсь тебе одной.
Нагрянул страж сюда - отнять у нас вино, -
Увы, ему чужда суть тайн любви хмельной.
И хоть терплю я, тих, сто тысяч твоих кар,
Ты с мерой сил моих сверяй их груз шальной.
О, как смятен Машраб, безумьем истомлен, -
Ужель ты не могла б хоть раз побыть со мной!
Стеная день и ночь, молю о справедливой доле,
От пери злой я все стерплю, но я умру от боли!
Она - тюльпан, она - рейхан, она - жасмин и
роза,
И кипарис склонил свой стан пред нею поневоле.
Когда Юсуф прекрасный есть - смятенье всей
вселенной,
Всем властелинам мира честь - его предаться
воле.
Сто завитков кудрей твоих мне стали сетью
бедствий:
Душа моя, как птица, - в них, в губительной
неволе.
Весь мир в восторге от тебя - пленен твоей красою,
Все плачут, о тебе скорбя, томясь в лихой юдоли.
К тебе стремлюсь я с давних пор и одержим
любовью:
Меня казнит твой грозный взор, печали побороли.
Мне у потухшего костра влачить все дни
в разлуке, -
Где сень родимого двора, там и приют для голи!
Огонь твоей красы жесток: сжигает жар Машраба,
И он горит, как мотылек, в любви томясь все боле.
О, как ты любима мною, - или верь, или не верь,
Сердце, все в крови, - больное, - или верь, или
не верь.
В ночь разлуки мои стоны высь небес дотла
сожгли, -
Так стенаю я и ною, - или верь, или не верь.
О венец мой славный, встретил я негаданно тебя, -
Шел твоей я стороною, - или верь, или не верь.
По устам твоим тоскуя, сердце рдеет, как бутон, -
Словно роза ты весною, - или верь, или не верь.
Сладкоустая, разлукой ты погибель мне сулишь, -
Горечь мук тому виною, - или верь, или не верь.
Здесь, у твоего порога, был Машраб, да вдруг
исчез,
Молнией сверкнув шальною, - или верь, или
не верь!
Неси, ветер, вихрем заветное слово -
Молитву о той, что ко мне так сурова, -
О ней - звездоокой, о ней - тонкостанной,
О ней - змеекудрой, о ней - чернобровой,
О трепетной станом, о склонной к обманам -
О той, что неверной всегда быть готова.
Она, словно пери, сокрылась от взора,
И доля моя и тяжка и бедова.
У ней, власть имущей, как шах всемогущий,
Нет мне, бедняку, ни защиты, ни крова.
Единым обетом клялись мы об этом -
Отдать божью гневу рушителя слова.
Истерзан я мукой, измучен разлукой, -
О, если бы тело вновь стало здорово!
Рыдаю, стенаю, покоя не зная, -
Летят к небесам стоны тщетного зова.
К тебе я, друг милый, взываю: "Помилуй!" -
Не стою я, право же, гнева такого!
Пусть беды и муки мне крыльями станут,
И сердце, как сокол, парить будет снова.
Соперники злые мне путь заступили, -
Пошел я стезей, что от века тернова.
О, как неверна ты, о, сколь ты жестока, -
Тебе меня, верного, мучить не ново!
Измучен сторицей, я стал бледнолицый, -
Мой пыл отдан той, что, как роза, пунцова.
Увидеть красу бы твою, дорогая, -
Я жертвой паду пред тобой с полуслова!
Сгорел от любви я к тебе, чаровница, -
Хоть раз снизойди до меня ты - дурного.
От страсти к тебе вся душа моя в ранах, -
Зачем же стыдить, что я сник бестолково!
Я ночью и днем на пути твоем плачу, -
"О, будь милосерд!" - я молю всеблагого.
Но бедный, несчастный, бездомный, безгласный,
Готов я все вытерпеть снова и снова.
И как не стенать от мучений Машрабу,
Когда грозноокая сердцем сурова!
Все мое сердце я отдал неверной, -
Сердцем сгораю от муки безмерной.
О, пожалей же меня, чаровница, -
Тяжко влачу я мой груз беспримерный.
Ждал я блаженства, а ты меня мучишь, -
Жалуюсь богу я, раб его верный.
Как же мне быть, я повержен любовью, -
Сердцем смирился я с долею скверной.
Ранен ресниц я твоих остриями,
Речью твоею сражен лицемерной.
Ты не щадила страдальца Машраба, -
Умер он, бедный, в тоске непомерной.
О, яви же красу свою жадно глядящим,
Мотыльками трепещущим в жаре палящем!
На молитву мою от тебя жду ответа,
Жизнь моя - это дар всем, любовью горящим.
Твердосердная, нет в твоем сердце участья, -
На бездольных взгляни взором, милость дарящим!
Вспомяни о Машрабе, тебе жизнь отдавшем,
На пороге твоем безутешно скорбящем.
Я красавицу встретил, и с улыбкой лукавой
Мне дала она хмеля - опоила отравой.
Взор ее - что разлука, рдеют губы от хмеля, -
Суждена мне до смерти чаша муки кровавой.
Ей всю жизнь посвятил я, лишь о ней и мечтая, -
Все твердят мне: "Безумец!" - вот с какою я
славой!
Все на свете забыл я, страстно предан ей
сердцем, -
Все иное мне чуждо, - что со мной, боже правый!
День и ночь о любимой вспоминая, рыдаю, -
Мотыльком я сгораю, мучим мукой неправой.
В сердце скорбь безысходна, нет ни друга,
ни брата, -
Зло соперники травят меня всей оравой.
О Машраб, ты безумен, нет к былому возврата,
Падай жертвой, бесстрашен перед смертной
расправой.
Другу верному скажи, что за мука сердце
гложет, -
Все поведай безо лжи: горю горечь слез поможет.
Как печальный соловей, плачу я в саду заветном,
Плачу о беде своей - той, что душу мне тревожит.
Клятвой, как Шансур, влеком, пью я чашу
испытаний, -
Перед висельным столбом я стою, и век мой
прожит.
Но глоток того вина муж хотя бы раз вкусивший
Правду в Судный день сполна в свой ответ пред
богом вложит.
Горестный Машраб, крепись: тайн своих ханже
не выдай, -
С одержимым поделись - все понять собрат твой
сможет.
О рок, я волею твоей с моей прекрасной разлучен,
Я с цветником, как соловей, хмельной и страстный,
разлучен.
Как быть мне? Я вконец тобой истерзан, гибну от
разлук:
Твой раб, и с жизнью и с душой я, разнесчастный,
разлучен.
Ярмо неисчислимых бед, как венчик горлицы,
на мне, -
Я с той, которой краше нет, судьбою властной
разлучен.
И тяжкий стон моих скорбей не ставьте мне в укор,
друзья, -
Я с ненаглядною моей и сладкогласной разлучен.
И если ты, покинув дом, бредешь, Машраб, из дола
в дол, -
Ну что ж, ведь ты с родным гнездом, как сыч
злосчастный, разлучен!
Когда с той пери озорной мы цедим хмель густой,
Пьянит нас влагою хмельной отцеженный настой.
И сердце - в небыли пустой, хмельно от влаги
той, -
Я - твоя жертва, - о, постой, хоть взглядом
удостой!
Погряз я с головы до ног в позоре и грехе, -
Я трепещу, твой гнев жесток, смири свой нрав
крутой.
Увял я телом и зачах, как смятая трава, -
Твоим стопам мой жалкий прах - опора и устой.
Вся жизнь твоя, Машраб, точь-в-точь как
отшумевший вихрь:
Едва задув, он мчится прочь с тревожной
быстротой.
Если в лад звенящим струнам ладен твой напев, -
прекрасно,
Если светишь блеском юным, средь красивых сев, -
прекрасно.
Если ты коня к усладам, к пиршествам веселым
гонишь,
Если ты смущаешь взглядом дивных райских
дев, - прекрасно.
Если в круге моря страсти точку жемчуга
отыщешь,
И найдешь свое ты счастье, жемчуг в душу
вдев, - прекрасно.
Ну а если ветром скорым вдруг мелькнет Машраб
несчастный,
И к нему, не глянув взором, обратишь ты гнев, -
прекрасно!
Ты наряд надела красный, краше быть стократ
желая,
Всех смутила ты опасно, в мир внести разлад
желая.
Ты в красе повадок властных стройным станом
проблистала,
Горемык, как я, несчастных всех сгубить подряд
желая.
А когда свой лик прекрасный ты открыла,
чаровница,
На тебя смотрели страстно все, узреть твой взгляд
желая.
Ты смотрела в оба ока и кудрями ты играла,
Видеть, как весь мир жестоко смутою объят,
желая.
А едва я молвил слово, пред тобой склонившись
робко,
Ты нахмурилась сурово, в сердце влить мне яд
желая.
Дико вскачь коня гнала ты, словно властелин
жестокий,
Меч мучений занесла ты, жизнь мою в заклад
желая.
Сколько лет рабом покорным ты, увы, пренебрегала
И карала гневом черным, всех лишить отрад желая!
О, казни, но только, глянув, хоть на миг яви мне
милость,
Крови ран моих - тюльпанов больше всех услад
желая!
Ты кинжал булатный точишь, смертью ты грозишь
Машрабу -
Судный день расплатный прочишь, злых ему
расплат желая.
О, глаза ее жестоки, - томна, черноброва, -
гляньте,
Кудри мускусом на щеки падают лилово, -
гляньте.
Столь красивой в платье красном, да с узлом
в кудрях прекрасных,
Да с лукавством томно-страстным - ей сдержать ли
слово, - гляньте!
Ей красою неземною солнце лишь срамить с луною,
Все падут пред ней одною: сколь чело пунцово,
гляньте.
Брови - луков всех жесточе, жала стрел метать
охочи,
Ворожбой коварны очи: сколь она бедова, гляньте.
Я, Машраб, томлюсь безгласно, жду любимую
всечасно,
Весь в огне сгораю страстно: сколь она сурова,
гляньте!
Нет, никому не ведомы те беды, что терплю я,
А застенать - так бедами все небо расколю я!
Гоню все беды мимо я, душою успокоен,
Когда придет любимая узнать, о чем скорблю я!
Без жалости, без совести убей меня жестоко,
И пусть в пустыне горестей потоком кровь
пролью я.
И верую глубоко я, что в мире не найдется
Такой, как звездоокая, которую люблю я.
Стерплю все речи строгие, приди, хотя б
с укором, -
Пал на твоей дороге я - в слезах тебя молю я.
Пока ты жизнь невинную мою терзаешь мукой,
Машраб, такой кручиною всю душу загублю я!
С тьмою бедствий меня сдружила, горе мне
принесла печаль, -
Как же мне не стенать уныло, если так тяжела
печаль!
Но избавишься ли от скверен, если выпал тяжелый
рок?
Сколь я ни был и добр и верен, мне ответом была
печаль.
Сколько рушилось бед-напастей что ни час на меня
с небес!
И рожденному для несчастий счастье застила
мгла-печаль.
В чуждом граде, в лихих утратах от собратьев
я отрешен:
Всех друзей во врагов заклятых переделать смогла
печаль!
Сотней тысяч бедствий упрямо меня мучил мой
грозный рок,
Прогнала меня, как Адхама, от людского тепла
печаль.
Что ни ем, что ни пью - отрава, тряпки савана -
мой наряд,
Девяти небесам неправо меня мучить дала печаль.
Муки с бедами - вперемешку, без участья сгорел
Машраб,
И друзьям и врагам в насмешку мне дала долю зла
печаль.
На меня взглянула мило искрометным взглядом
дева,
А потом, увы, томила мое сердце ядом дева.
Стрелы бедствий каждый день я чуял страждущей
душою,
Но не слала исцеленья, а гнела разладом дева.
Лик укрыв за пеленою, как свеча, она горела, -
Сколько праведных душою отравила чадом дева!
Мучит, губит и не сгладит состраданьем мои муки,
А с соперниками ладит очень добрым ладом дева!
В небе - солнце ли с луною или жар моих
стенаний,
Или гнев свой надо мною мечет звездопадом дева?
Нет, не звезды то, конечно, загорелись в горней
выси, -
То, светясь красою млечной, жемчуг сыплет
градом дева.
Райский сад пылает ало, от огня любви сгорая, -
То красою запылала с гуриями рядом дева.
Соловьем стенаешь рьяно ты, Машраб, в саду
свиданья, -
Дарит в кущах Индустана сладость всем усладам
дева.
Локон твой - благовонье ночи, дух души моей
страстной, дева,
Светят ярче звезд твои очи, лунный лик твой
прекрасный, дева.
Твои губы - рубин багряный, лик твой ярче розы
румяной,
Каждый смертный - слуга твой рьяный, твой
невольник безгласный, дева.
Лик твой - яркой розы алее, зубки - всех
жемчугов белее,
Стан твой, брови - их нет милее, светоч солнца
мой ясный, дева.
Лишь увидев твой лик чудесный, сгинул в небыли
я безвестной,
Я томился в темнице тесной - ты была
безучастной, дева!
Твой Машраб на тебя лишь глянет - сахар уст
твоих к неге манит,
Сразу легче на сердце станет мне с тобой,
сладкогласной, дева!
Как мне жить на чужбине без любимой моей?
Жизни нет и в помине, что ни миг - все трудней.
Знавший радость и муки вам всегда подтвердит:
Повторенье науки - ключ к познаниям в ней.
Мир в скитаньях горючих весь пройдя, я познал:
Нету роз без колючек, кто красив - тот и злей.
У страдавших душою я спросил и узнал:
Кто другим сделал злое - сам во власти скорбей.
Не казни же, терзая мукой сердце мое, -
Проглядел все глаза я, от тебя ждя вестей.
Знавший жгучие слезы радость в жизни найдет:
Не остался без розы ни один соловей.
Жизнь не знает пощады к тем, кто ищет свой
клад:
Где сокровища-клады - там пристанище змей.
Я любимой навстречу, мучась сердцем, бреду,
А негаданно встречу - глядь, соперники с ней.
О Машраб, где участье твоих верных друзей?
И не жди в жизни счастья без любимой своей!
Ты меня всегда гнела, верности твоей не знал я,
Мне подобной жертвы зла меж земных людей
не знал я.
Я, на путь любви ступив, претерпел одни лишь
муки,
Жребий мой несправедлив, и несчастья злей
не знал я.
Нет, о лекарь, ты не спорь: видно, мне дружить
с недугом, -
Жилу жизни съела хворь, - как мне сладить
с ней, - не знал я.
Каждый богохульник лих - спесь свою, гордыню
холит,
А нехитрых и незлых меж святош-ханжей
не знал я.
Мне от вихря бед невмочь в этом злобном, старом
мире,
А готовых мне помочь преданных друзей не знал я.
И когда, больной, я слег и не чаял исцелиться,
Кто б молитвой мне помог, - хоть весь век болей, -
не знал я.
Мне плутаний не минуть, - так назначено мне
роком, -
Кто бы мне в блужданьях путь указал верней, -
не знал я.
И с израненной душой я к кому ни обращался,
Кто ж помог? В судьбе лихой помощи ничьей
не знал я.
Сломлен, с мукой лишь знаком, я ни в чем не знал
отрады,
Ничего в саду мирском, кроме бед-скорбей,
не знал я.
И покинул мир Машраб, следуя стезей Адхама,
Я, сраженный злом, ослаб - радостных вестей
не знал я.
Вид явился мне странный: будто вспыхнул закат,
Образ в нем прямостанный - словно пери, крылат.
То - свет лика любимой иль пылает весь мир?
Весь пустырь непрозримый стал цвести, словно
сад.
То ее ветер ли мчится, мне смятеньем грозя?
Нет, то пыл чаровницы жаром страсти чреват.
Если злой ее власти меня любо казнить,
Сам себя же на части рвать пред нею я рад!
Пестроцветье пригоже в ее вешней красе, -
Да не тронет, о боже, ее тлен-листопад!
Сколько лет я уныло - снег ли, дождь -
жду тебя, -
Чаровница забыла, что я мукой объят.
Путь ищи справедливый, - жизнь уходит, Машраб,
Чужд дороге счастливой пленник доли утрат.
Ссорой, шумной и кричащей, бедствие сюда
приходит,
Как к овце кинжал разящий, и ко мне беда
приходит.
Острие меча-булата глянуло в руке у ката,
Мне готовится расплата: меч остер - страда
приходит.
Я уйду с моей тоскою, боль души не успокою,
Зато с пери колдовскою мне побыть чреда приходит!
С жизнью я прощусь своею, хоть и миг, а буду
Перевод Сергея Иванова
Академия наук Узбекской ССР
Институт рукописей им. X. С. Сулейманова
Избранная лирика Востока
Издательство ЦК КП Узбекистана, Ташкент, 1980
Составитель Абдурашид Абдугафуров
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Бабарахим Машраб - народный узбекский поэт XVII-ХVIII вв., автор
лирических стихотворений, написанных в различных жанрах.
(1640-1711)
Имя замечательного мастера слова, проникновенного лирика Вабарахима.
Машраба занимает видное место в ряду таких выдающихся представителей
узбекской литературы, как Лютфи и Навои, Бабур и Турды, Махмур и Агахи,
Надира и Мукими, Фуркат и Завки. Своим творч еством он оказал значительное
влияние на развитие и совершенствование узбекской литературы конца
XVII-начала XVIII веков. Велики заслуги поэта в укреплении антиклерикальных
мотивов в поэзии, в усилении ее мятежного духа, расширении ее тематического
круга, углублении ее народности, совершенствовании различных жанров лирики,
повышении литературного мастерства. Его газели, мурабба, мустазады и
мухаммасы, выразительные, искренние, блещущие жизненностью и энергией,
широко известны во всей Средней Азии. Машраб по праву снискал себе
неувядаемую славу поистине народного поэта.
Бабарахим родился в 1640 г. (1050 г. хиджры) в Намангане в семье
Валибаба, бедного ремесленника-ткача. Жизнь семьи была трудной, но природные
способности и упорство Бабарахима позволили ему в юности приобрести
серьезные познания в различных науках того в ремени, в частности, в
религиозной философии. Будущий поэт в течение некоторого времени обучался в
Намангане у муллы Базар-Ахунда, а затем в Кашгаре у знаменитого суфийского
ишана Афак-Ходжи.
Однако Бабарахим не стал ревностным последователем влиятельного
духовенства, остался равнодушным к призывам предпочесть отшельничество и
религиозное смирение живой, реальной жизни. Чем больше он узнавал истинное
лицо Афак-Ходжи и его приспешников, их при творство, лицемерие, лживость и
порочность, тем больше утверждались в его сознании сначала сомнения, а затем
и отвращение к виденному.
К 1672-1673 гг. в мировоззрении Бабарахима стали проявляться открытые
идейные расхождения с учением Афак-Ходжи. Желая избавиться от вольнодумца,
осмелившегося насмешливо относиться к духовному служению и к некоторым
религиозным установлениям, Афак-Ходжа обвинил Машраба в любви к одной из
своих служанок и сурово наказал. Началась жизнь, полная превратностей: почти
сорок лет прошли в непрерывных странствиях и скитаниях на чужбине.
С детства полюбив поэзию, Машраб с интересом изучал творчество Лютфи,
Навои, Хафиза, а к 70-годам XVII в. сам приобрел известность как выдающийся
поэт. Разрыв с удушливой атмосферой среды Афак-Ходжи дал новый толчок
творчеству Машраба, которое становится еще более совершенным.
В творческом наследии Машраба главное место занимает лирика. В эпоху,
когда было почти безраздельным господство туманных суфийских учений об
отрешении от земной жизни, об уединенном служении богу, о грядущем загробном
бытии, поэт обращает свой взор к реа льной действительности, к живому
человеку и его чаяниям, пишет о любви и верности - величайших из
человеческих чувств.
Машраб обогатил нашу поэзию значительным количеством газелей,
считающихся несравненными образцами любовной лирики.
Во многом своеобразен и глубоко народен поэтический стиль Машраба.
Лучшие его произведения отличаются высокой художественностью и тонким
изяществом, взволнованностью и глубиной чувств, остроумием и напевностью,
простотой и непринужденностью.
Обращаясь к различным лирическим жанрам узбекской поэзии, Машраб
стремился сделать их близкими и привычными для широкой массы читателей и
слушателей, из различных стихотворных размеров он выбирал наиболее легкие.
Особо следует отметить, что среди узбекск их поэтов Машраб создал наибольшее
число мустазадов, причем все они обладают высокими худозкественными
достоинствами.
Свойственные газелям Машраба достоинства проявляются не только в
мустазадах, но также и в других жанрах восточной поэзии - мурабба,
мухам-масах, мусаддасах и мусабба.
Литературное наследие Машраба характеризуется глубоким социальным
содержанием, народностью, антиклерикальной направленностью. Поэт с глубоким
сочувствием изображает тяжелую жизнь простых тружеников, "сердце которых
изранено мечом насилия", а "тело изъязвлено горем и страданиями", и сурово
осуждает несправедливость и тиранию.
Машраб смело разоблачает двуличную сущность лживых и притворных
служителей религии, ему свойственно неприятие многих религиозных догм, а в
некоторых из них он открыто сомневается. Например, во многих стихах весьма
пренебрежительно говорится о рае, аде, загробном мире, Мекке и выражается
готовность поменять их "на одну бутыль вина" или продать "за одну монету".
Именно за это правящие слои общества и реакционное духовенство видели в
Машрабе своего злейшего врага. В 1711 г. (1123 г. хиджры) Машраб был повешен
в Кундузе по указу духовников и правителя Балха Махмудбея Катагана.
Замечательный поэт, подобно Мансуру Халладжу и Имадеддину Насими, пал
жертвой в борьбе свободомыслия с господствовавшей феодальной идеологией.
А. Абдугафуров.
О гнет любовных пут, - что сделал он со мной:
Меня стыдится люд - обходит стороной!
От страсти истекли все очи кровью слез, -
Все семь сторон земли захлестнуты волной.
Ханжа, свой пыл тая, к михрабу преклонен,
Михраб мой - бровь твоя, - молюсь тебе одной.
Нагрянул страж сюда - отнять у нас вино, -
Увы, ему чужда суть тайн любви хмельной.
И хоть терплю я, тих, сто тысяч твоих кар,
Ты с мерой сил моих сверяй их груз шальной.
О, как смятен Машраб, безумьем истомлен, -
Ужель ты не могла б хоть раз побыть со мной!
Стеная день и ночь, молю о справедливой доле,
От пери злой я все стерплю, но я умру от боли!
Она - тюльпан, она - рейхан, она - жасмин и
роза,
И кипарис склонил свой стан пред нею поневоле.
Когда Юсуф прекрасный есть - смятенье всей
вселенной,
Всем властелинам мира честь - его предаться
воле.
Сто завитков кудрей твоих мне стали сетью
бедствий:
Душа моя, как птица, - в них, в губительной
неволе.
Весь мир в восторге от тебя - пленен твоей красою,
Все плачут, о тебе скорбя, томясь в лихой юдоли.
К тебе стремлюсь я с давних пор и одержим
любовью:
Меня казнит твой грозный взор, печали побороли.
Мне у потухшего костра влачить все дни
в разлуке, -
Где сень родимого двора, там и приют для голи!
Огонь твоей красы жесток: сжигает жар Машраба,
И он горит, как мотылек, в любви томясь все боле.
О, как ты любима мною, - или верь, или не верь,
Сердце, все в крови, - больное, - или верь, или
не верь.
В ночь разлуки мои стоны высь небес дотла
сожгли, -
Так стенаю я и ною, - или верь, или не верь.
О венец мой славный, встретил я негаданно тебя, -
Шел твоей я стороною, - или верь, или не верь.
По устам твоим тоскуя, сердце рдеет, как бутон, -
Словно роза ты весною, - или верь, или не верь.
Сладкоустая, разлукой ты погибель мне сулишь, -
Горечь мук тому виною, - или верь, или не верь.
Здесь, у твоего порога, был Машраб, да вдруг
исчез,
Молнией сверкнув шальною, - или верь, или
не верь!
Неси, ветер, вихрем заветное слово -
Молитву о той, что ко мне так сурова, -
О ней - звездоокой, о ней - тонкостанной,
О ней - змеекудрой, о ней - чернобровой,
О трепетной станом, о склонной к обманам -
О той, что неверной всегда быть готова.
Она, словно пери, сокрылась от взора,
И доля моя и тяжка и бедова.
У ней, власть имущей, как шах всемогущий,
Нет мне, бедняку, ни защиты, ни крова.
Единым обетом клялись мы об этом -
Отдать божью гневу рушителя слова.
Истерзан я мукой, измучен разлукой, -
О, если бы тело вновь стало здорово!
Рыдаю, стенаю, покоя не зная, -
Летят к небесам стоны тщетного зова.
К тебе я, друг милый, взываю: "Помилуй!" -
Не стою я, право же, гнева такого!
Пусть беды и муки мне крыльями станут,
И сердце, как сокол, парить будет снова.
Соперники злые мне путь заступили, -
Пошел я стезей, что от века тернова.
О, как неверна ты, о, сколь ты жестока, -
Тебе меня, верного, мучить не ново!
Измучен сторицей, я стал бледнолицый, -
Мой пыл отдан той, что, как роза, пунцова.
Увидеть красу бы твою, дорогая, -
Я жертвой паду пред тобой с полуслова!
Сгорел от любви я к тебе, чаровница, -
Хоть раз снизойди до меня ты - дурного.
От страсти к тебе вся душа моя в ранах, -
Зачем же стыдить, что я сник бестолково!
Я ночью и днем на пути твоем плачу, -
"О, будь милосерд!" - я молю всеблагого.
Но бедный, несчастный, бездомный, безгласный,
Готов я все вытерпеть снова и снова.
И как не стенать от мучений Машрабу,
Когда грозноокая сердцем сурова!
Все мое сердце я отдал неверной, -
Сердцем сгораю от муки безмерной.
О, пожалей же меня, чаровница, -
Тяжко влачу я мой груз беспримерный.
Ждал я блаженства, а ты меня мучишь, -
Жалуюсь богу я, раб его верный.
Как же мне быть, я повержен любовью, -
Сердцем смирился я с долею скверной.
Ранен ресниц я твоих остриями,
Речью твоею сражен лицемерной.
Ты не щадила страдальца Машраба, -
Умер он, бедный, в тоске непомерной.
О, яви же красу свою жадно глядящим,
Мотыльками трепещущим в жаре палящем!
На молитву мою от тебя жду ответа,
Жизнь моя - это дар всем, любовью горящим.
Твердосердная, нет в твоем сердце участья, -
На бездольных взгляни взором, милость дарящим!
Вспомяни о Машрабе, тебе жизнь отдавшем,
На пороге твоем безутешно скорбящем.
Я красавицу встретил, и с улыбкой лукавой
Мне дала она хмеля - опоила отравой.
Взор ее - что разлука, рдеют губы от хмеля, -
Суждена мне до смерти чаша муки кровавой.
Ей всю жизнь посвятил я, лишь о ней и мечтая, -
Все твердят мне: "Безумец!" - вот с какою я
славой!
Все на свете забыл я, страстно предан ей
сердцем, -
Все иное мне чуждо, - что со мной, боже правый!
День и ночь о любимой вспоминая, рыдаю, -
Мотыльком я сгораю, мучим мукой неправой.
В сердце скорбь безысходна, нет ни друга,
ни брата, -
Зло соперники травят меня всей оравой.
О Машраб, ты безумен, нет к былому возврата,
Падай жертвой, бесстрашен перед смертной
расправой.
Другу верному скажи, что за мука сердце
гложет, -
Все поведай безо лжи: горю горечь слез поможет.
Как печальный соловей, плачу я в саду заветном,
Плачу о беде своей - той, что душу мне тревожит.
Клятвой, как Шансур, влеком, пью я чашу
испытаний, -
Перед висельным столбом я стою, и век мой
прожит.
Но глоток того вина муж хотя бы раз вкусивший
Правду в Судный день сполна в свой ответ пред
богом вложит.
Горестный Машраб, крепись: тайн своих ханже
не выдай, -
С одержимым поделись - все понять собрат твой
сможет.
О рок, я волею твоей с моей прекрасной разлучен,
Я с цветником, как соловей, хмельной и страстный,
разлучен.
Как быть мне? Я вконец тобой истерзан, гибну от
разлук:
Твой раб, и с жизнью и с душой я, разнесчастный,
разлучен.
Ярмо неисчислимых бед, как венчик горлицы,
на мне, -
Я с той, которой краше нет, судьбою властной
разлучен.
И тяжкий стон моих скорбей не ставьте мне в укор,
друзья, -
Я с ненаглядною моей и сладкогласной разлучен.
И если ты, покинув дом, бредешь, Машраб, из дола
в дол, -
Ну что ж, ведь ты с родным гнездом, как сыч
злосчастный, разлучен!
Когда с той пери озорной мы цедим хмель густой,
Пьянит нас влагою хмельной отцеженный настой.
И сердце - в небыли пустой, хмельно от влаги
той, -
Я - твоя жертва, - о, постой, хоть взглядом
удостой!
Погряз я с головы до ног в позоре и грехе, -
Я трепещу, твой гнев жесток, смири свой нрав
крутой.
Увял я телом и зачах, как смятая трава, -
Твоим стопам мой жалкий прах - опора и устой.
Вся жизнь твоя, Машраб, точь-в-точь как
отшумевший вихрь:
Едва задув, он мчится прочь с тревожной
быстротой.
Если в лад звенящим струнам ладен твой напев, -
прекрасно,
Если светишь блеском юным, средь красивых сев, -
прекрасно.
Если ты коня к усладам, к пиршествам веселым
гонишь,
Если ты смущаешь взглядом дивных райских
дев, - прекрасно.
Если в круге моря страсти точку жемчуга
отыщешь,
И найдешь свое ты счастье, жемчуг в душу
вдев, - прекрасно.
Ну а если ветром скорым вдруг мелькнет Машраб
несчастный,
И к нему, не глянув взором, обратишь ты гнев, -
прекрасно!
Ты наряд надела красный, краше быть стократ
желая,
Всех смутила ты опасно, в мир внести разлад
желая.
Ты в красе повадок властных стройным станом
проблистала,
Горемык, как я, несчастных всех сгубить подряд
желая.
А когда свой лик прекрасный ты открыла,
чаровница,
На тебя смотрели страстно все, узреть твой взгляд
желая.
Ты смотрела в оба ока и кудрями ты играла,
Видеть, как весь мир жестоко смутою объят,
желая.
А едва я молвил слово, пред тобой склонившись
робко,
Ты нахмурилась сурово, в сердце влить мне яд
желая.
Дико вскачь коня гнала ты, словно властелин
жестокий,
Меч мучений занесла ты, жизнь мою в заклад
желая.
Сколько лет рабом покорным ты, увы, пренебрегала
И карала гневом черным, всех лишить отрад желая!
О, казни, но только, глянув, хоть на миг яви мне
милость,
Крови ран моих - тюльпанов больше всех услад
желая!
Ты кинжал булатный точишь, смертью ты грозишь
Машрабу -
Судный день расплатный прочишь, злых ему
расплат желая.
О, глаза ее жестоки, - томна, черноброва, -
гляньте,
Кудри мускусом на щеки падают лилово, -
гляньте.
Столь красивой в платье красном, да с узлом
в кудрях прекрасных,
Да с лукавством томно-страстным - ей сдержать ли
слово, - гляньте!
Ей красою неземною солнце лишь срамить с луною,
Все падут пред ней одною: сколь чело пунцово,
гляньте.
Брови - луков всех жесточе, жала стрел метать
охочи,
Ворожбой коварны очи: сколь она бедова, гляньте.
Я, Машраб, томлюсь безгласно, жду любимую
всечасно,
Весь в огне сгораю страстно: сколь она сурова,
гляньте!
Нет, никому не ведомы те беды, что терплю я,
А застенать - так бедами все небо расколю я!
Гоню все беды мимо я, душою успокоен,
Когда придет любимая узнать, о чем скорблю я!
Без жалости, без совести убей меня жестоко,
И пусть в пустыне горестей потоком кровь
пролью я.
И верую глубоко я, что в мире не найдется
Такой, как звездоокая, которую люблю я.
Стерплю все речи строгие, приди, хотя б
с укором, -
Пал на твоей дороге я - в слезах тебя молю я.
Пока ты жизнь невинную мою терзаешь мукой,
Машраб, такой кручиною всю душу загублю я!
С тьмою бедствий меня сдружила, горе мне
принесла печаль, -
Как же мне не стенать уныло, если так тяжела
печаль!
Но избавишься ли от скверен, если выпал тяжелый
рок?
Сколь я ни был и добр и верен, мне ответом была
печаль.
Сколько рушилось бед-напастей что ни час на меня
с небес!
И рожденному для несчастий счастье застила
мгла-печаль.
В чуждом граде, в лихих утратах от собратьев
я отрешен:
Всех друзей во врагов заклятых переделать смогла
печаль!
Сотней тысяч бедствий упрямо меня мучил мой
грозный рок,
Прогнала меня, как Адхама, от людского тепла
печаль.
Что ни ем, что ни пью - отрава, тряпки савана -
мой наряд,
Девяти небесам неправо меня мучить дала печаль.
Муки с бедами - вперемешку, без участья сгорел
Машраб,
И друзьям и врагам в насмешку мне дала долю зла
печаль.
На меня взглянула мило искрометным взглядом
дева,
А потом, увы, томила мое сердце ядом дева.
Стрелы бедствий каждый день я чуял страждущей
душою,
Но не слала исцеленья, а гнела разладом дева.
Лик укрыв за пеленою, как свеча, она горела, -
Сколько праведных душою отравила чадом дева!
Мучит, губит и не сгладит состраданьем мои муки,
А с соперниками ладит очень добрым ладом дева!
В небе - солнце ли с луною или жар моих
стенаний,
Или гнев свой надо мною мечет звездопадом дева?
Нет, не звезды то, конечно, загорелись в горней
выси, -
То, светясь красою млечной, жемчуг сыплет
градом дева.
Райский сад пылает ало, от огня любви сгорая, -
То красою запылала с гуриями рядом дева.
Соловьем стенаешь рьяно ты, Машраб, в саду
свиданья, -
Дарит в кущах Индустана сладость всем усладам
дева.
Локон твой - благовонье ночи, дух души моей
страстной, дева,
Светят ярче звезд твои очи, лунный лик твой
прекрасный, дева.
Твои губы - рубин багряный, лик твой ярче розы
румяной,
Каждый смертный - слуга твой рьяный, твой
невольник безгласный, дева.
Лик твой - яркой розы алее, зубки - всех
жемчугов белее,
Стан твой, брови - их нет милее, светоч солнца
мой ясный, дева.
Лишь увидев твой лик чудесный, сгинул в небыли
я безвестной,
Я томился в темнице тесной - ты была
безучастной, дева!
Твой Машраб на тебя лишь глянет - сахар уст
твоих к неге манит,
Сразу легче на сердце станет мне с тобой,
сладкогласной, дева!
Как мне жить на чужбине без любимой моей?
Жизни нет и в помине, что ни миг - все трудней.
Знавший радость и муки вам всегда подтвердит:
Повторенье науки - ключ к познаниям в ней.
Мир в скитаньях горючих весь пройдя, я познал:
Нету роз без колючек, кто красив - тот и злей.
У страдавших душою я спросил и узнал:
Кто другим сделал злое - сам во власти скорбей.
Не казни же, терзая мукой сердце мое, -
Проглядел все глаза я, от тебя ждя вестей.
Знавший жгучие слезы радость в жизни найдет:
Не остался без розы ни один соловей.
Жизнь не знает пощады к тем, кто ищет свой
клад:
Где сокровища-клады - там пристанище змей.
Я любимой навстречу, мучась сердцем, бреду,
А негаданно встречу - глядь, соперники с ней.
О Машраб, где участье твоих верных друзей?
И не жди в жизни счастья без любимой своей!
Ты меня всегда гнела, верности твоей не знал я,
Мне подобной жертвы зла меж земных людей
не знал я.
Я, на путь любви ступив, претерпел одни лишь
муки,
Жребий мой несправедлив, и несчастья злей
не знал я.
Нет, о лекарь, ты не спорь: видно, мне дружить
с недугом, -
Жилу жизни съела хворь, - как мне сладить
с ней, - не знал я.
Каждый богохульник лих - спесь свою, гордыню
холит,
А нехитрых и незлых меж святош-ханжей
не знал я.
Мне от вихря бед невмочь в этом злобном, старом
мире,
А готовых мне помочь преданных друзей не знал я.
И когда, больной, я слег и не чаял исцелиться,
Кто б молитвой мне помог, - хоть весь век болей, -
не знал я.
Мне плутаний не минуть, - так назначено мне
роком, -
Кто бы мне в блужданьях путь указал верней, -
не знал я.
И с израненной душой я к кому ни обращался,
Кто ж помог? В судьбе лихой помощи ничьей
не знал я.
Сломлен, с мукой лишь знаком, я ни в чем не знал
отрады,
Ничего в саду мирском, кроме бед-скорбей,
не знал я.
И покинул мир Машраб, следуя стезей Адхама,
Я, сраженный злом, ослаб - радостных вестей
не знал я.
Вид явился мне странный: будто вспыхнул закат,
Образ в нем прямостанный - словно пери, крылат.
То - свет лика любимой иль пылает весь мир?
Весь пустырь непрозримый стал цвести, словно
сад.
То ее ветер ли мчится, мне смятеньем грозя?
Нет, то пыл чаровницы жаром страсти чреват.
Если злой ее власти меня любо казнить,
Сам себя же на части рвать пред нею я рад!
Пестроцветье пригоже в ее вешней красе, -
Да не тронет, о боже, ее тлен-листопад!
Сколько лет я уныло - снег ли, дождь -
жду тебя, -
Чаровница забыла, что я мукой объят.
Путь ищи справедливый, - жизнь уходит, Машраб,
Чужд дороге счастливой пленник доли утрат.
Ссорой, шумной и кричащей, бедствие сюда
приходит,
Как к овце кинжал разящий, и ко мне беда
приходит.
Острие меча-булата глянуло в руке у ката,
Мне готовится расплата: меч остер - страда
приходит.
Я уйду с моей тоскою, боль души не успокою,
Зато с пери колдовскою мне побыть чреда приходит!
С жизнью я прощусь своею, хоть и миг, а буду