Матвеев Андрей. Третий знак киберкалипсиса

   Между звезд, которых сегодня очень много.
   Странно, иногда их меньше, иногда - больше.
   Как-то раз мы с Димоном решили их пересчитать, но примерно через полчаса поняли, что это бесполезно.
   Утром Старшая Мать долго смеялась, когда мы рассказали ей об этом.
   И объяснила, что каждая из звезд - это такое же солнце, как наше. Только иногда больше, а порой и меньше. И их так много, что никто и никогда не мог их сосчитать.
   Мне нравится смотреть на звезды.
   Гораздо больше, чем на луну.
   Я очень хочу спать, но мне нельзя этого делать.
   Я пытаюсь думать о том, что сейчас происходит в жилище.
   Играют ли там в биоскоп, и чему посвящена сегодняшняя игра.
   Белка говорила, что даже матери света иногда играют в биоскоп для взрослых, будто бы в тот раз, когда ей удалось подсмотреть, Старшая Мать была совсем раздета и кружилась среди мужчин, будто танцуя. Белка испугалась смотреть дальше и убежала.
   Небо стало совсем темным, хорошо слышно, как перекрикиваются ночные птицы.
   Я перестаю думать о биоскопе и начинаю размышлять о том, что сейчас делает седобородый мужчина, который помог мне найти дорогу обратно.
   Скорее всего, он спит, как спит и его собака.
   Мне вдруг становится стыдно, что я не назвал ему своего имени, пусть даже этим я нарушил бы правило.
   Но ведь он вывел меня из незнакомого леса в знакомые холмы и сам сказал мне, как его зовут.
   Странное имя: Хныщ!
   Скорее, даже не имя, а прозвище.
   И собака его мне понравилась, а еще понравилась серьга. В нашем жилище серьги носят только женщины и девочки. Даже у Белки есть сережки - маленькие голубые камушки, которые иногда переливаются на солнце.
   И глаза у Белки тоже голубые.
   Спине становится холодновато, надо плеснуть в бочку из ведра. Я встаю, котоголов сваливается с колен и раздраженно шипит.
   - Подожди, - говорю я ему, - сейчас опять залезешь!
   Ведро стоит рядом с бочкой, оно тяжелое - интересно, как Белка поднимала его?
   Я подливаю в бочку, пламя вспыхивает ярче.
   Опять можно сесть, котоголов снова вспрыгивает мне на колени.
   Я вдруг понимаю, что мне безумно хочется увидеть какой-нибудь сон.
   И лучше всего - тот самый, про огромные и серые дома с пустыми черными окнами.
   - Город, - говорит мне во сне Хныщ, - я когда-то в нем жил!
   - Там не живут, - говорю я, - там все мертво!
   - Это тебе кажется, - говорит Хныщ, - там и сейчас, скорее всего, есть люди.
   - А что произошло? - спрашиваю я. Хныщ не отвечает.
   Старшая Мать тоже никогда не отвечает, когда мы ее спрашиваем о том, почему живем здесь и куда делся искусственный свет.
   - Маленькие еще! - говорит она. Или грубее: - Не вашего ума дело!
   Хныщ, наверное, так никогда не скажет, а если решит ответить, то я услышу правду.
   Но для этого мне надо будет опять идти в холмы и искать пещеру, в которой он живет.
   Наверное, я сделаю это.
   После карнавала.
   А пока я должен караулить бочку с огнем и не спать.
   Котоголов спит, а я не должен.
   Хотя это единственное, чего мне хочется.
   И я засыпаю, а просыпаюсь, оттого что котоголов будит меня, сильно прикусывая ухо.
   Слышны голоса, кто-то идет. Наверное, мне на смену.
   Мне отчего-то совсем не стыдно, что я уснул.
   И совсем не хочется рассказывать Старшей Матери приснившийся сон.
   Я стою у бочки, огонь горит ровно, на всякий случай подливаю еще немного жидкости из ведра.
   Котоголов тщательно моет мордочку лапками, а потом вдруг пропадает, будто его и не было.
   Только совсем уже побелевшая луна все еще висит в уголке неба, будто напоминая, что незаметно подкравшийся свет вновь исчезнет, и опять восторжествует тьма.
    5.
   С утра Старшая Мать собрала всех и объявила, что пришла пора готовить маски для карнавала и что на это отводится всего три дня.
   Из года в год маски делались снова: старые сжигали сразу же, как наступало утро за последней карнавальной ночью.
   Три дня и три ночи, когда большая часть жилища оставалась пустой, и лишь они, еще не достигшие возраста, в котором можно надеть маску, были на своей половине под присмотром одной из матерей, получавшей на это время звание «дежурной».
   Тимус, Димон, Белка и остальные.
   Еще в прошлом году Димон подбивал их убежать вечером в холмы и посмотреть, что там творится.
   - Нас накажут! - сказала тогда Белка, и они остались. Дежурной матерью в прошлом году была Монка, и она предложила им поиграть в детский биоскоп, выбрав какую-то странную историю про девочку с замерзшим сердцем.
   Девочку играла Белка, Димону же досталось быть мальчиком, который должен это сердце отогреть.
   Тимусу нравились другие истории. Больше всего он любил, когда играли в Человека Летучую Мышь, но для этого требовалось много народу, на его памяти эту историю разыгрывали всего то ли два, то ли три раза.
   Все эти истории тянулись из той, другой жизни.
   И никто уже не мог сказать, были они когда-то придуманы или происходили на самом деле.
   Как никто не мог сказать, зачем игры в биоскоп происходили на фоне большого, некрашеного, светлого полотна, которое натягивалось на одной из стен жилища.
   Так было надо, а одно из правил матерей света гласило: если что-то надо, то нельзя спрашивать зачем.
   У Тимуса в прошлом году тоже была небольшая роль, он играл оленя.
   Олень - это что-то вроде лося, только поменьше и не с такими большими рогами.
   В их холмах и лесу оленей не было.
   Тимус мечтал, чтобы когда-нибудь ему доверили сыграть Человека Летучую Мышь, который спасал всех и которого все боялись.
   Но он был еще слишком маленьким для этого, он был все еще слишком маленьким даже для того, чтобы делать себе маску и готовиться к карнавалу.
   Вот когда он убьет первого кабана и мужчины позволят ему переночевать на своей половине, тогда он станет взрослым.
   У женщин все не так - Белка уже стала взрослой, Старшая Мать сегодня сказала ей, чтобы та шла со всеми и тоже готовила себе маску.
   Тимусу стало обидно.
   Он спас от смерти котоголова, но это не считается!
   И он временами видит сны, которых так ждет Старшая Мать, но это тоже не считается!
   Они будут три дня и три ночи бить в барабаны и кружиться в странных танцах, а он, скорее всего, опять станет разыгрывать историю про девочку, у которой замерзло сердце.
   Хотя это не обязательно - еще неизвестно, кто будет дежурной матерью в этом году, навряд ли Монка, ей ведь тоже, наверное, хочется надеть маску и быть там, со всеми.
   Там, это в большой лощине между двумя холмами, ее так и называют - «Карнавальная».
   Тимус как-то пробрался туда, еще летом.
   Лощина как лощина, трава, ельничек, небольшой ручеек.
   А вокруг много высоких деревьев, в основном, сосен.
   Под соснами же толстый и мягкий ковер из нападавшей хвои. И много шишек. Тимус тогда еще набрал их полные карманы и потом кидал в Белку, а она смеялась и кричала ему, что он дурак.
   Сейчас Белка сидит со всеми остальными женщинами рядом со Старшей Матерью и внимательно слушает, о чем та говорит.
   Мужчины сидят с одной стороны, женщины - с другой.
   Старшая Мать - в центре.
   Наверное, она рассказывает о том, какими должны быть маски. Как-то раз Тимус спросил Монку, что это за маски, но та не ответила.
   В этом году он все равно увидит. Он должен это увидеть, а может, и сделать себе маску. Или найти. Лучше всего - найти. Хотя мечтать об этом глупо, маски не валяются в траве, как шишки, и не растут, как грибы. Если бы маски хранились с прошлого года, то он мог бы их украсть. Он никогда ничего не крал, хотя и знал это слово. Тоже одно из правил матерей света: если что-то тебе не принадлежит, то ты не должен этого брать - это и называется: не укради!
   Старшая Мать говорила на занятиях, что в том мире, которого больше нет, у кого-то из людей было вещей намного больше, чем у остальных. И всегда были те, кто просто брал то, что им не принадлежало. Наверное, это одна из причин, отчего того мира больше нет, хотя в тот раз, когда он заявил об этом Старшей Матери, та лишь засмеялась и сказала, что пусть его не волнует тот мир, он живет в этом и должен думать совсем о других вещах.
   О каких?
   Тимус не знал.
   Сейчас больше всего ему думалось о карнавале, но карнавал бывает лишь раз в году.
   Наверное, мужчины и женщины тоже ждут его, но они ведь знают, что это такое, а он - нет.
   Белка узнает, хотя видно, что она побаивается.
   Тимус начал думать о том, как все же сделать так, чтобы хоть краешком глаза, да подсмотреть.
   Все равно нужна маска.
   Закрыть лицо, стать неузнаваемым.
   Впрочем, лицо можно просто намазать черным. Например, сажей от костра.
   Или той тягучей жидкостью, что в бочках.
   Она темно-коричневая, почти черная.
   Хотя его все равно узнают.
   Из чего они делают маски?
   И что изображает каждая из них?
   Последнее было самым сложным. Из прошлого мира пришло много непонятных слов. Старшая Мать иногда произносила их, а когда ее спрашивали их значение, то лишь улыбалась и отвечала, что это не больше чем призраки.
   Призраки - это те, кого ты не видишь, но кто здесь, постоянно рядом. Временами Тимусу казалось, что лес полон призраков, как полны ими и холмы.
   Например, Тимус знал: в том мире Старшая Мать была программистом. И у нее был компьютер. И то, и другое слово давно стали мертвыми, так что если бы он решил сделать себе маску программиста, то был бы вынужден или сотворить копию лица Старшей Матери, или просто сваять что-то совсем уж непонятное, действительно похожее на лицо призрака - хотя интересно, какие у призраков лица?
   Может, они такие же колышущиеся, как туман?
   Старшая Мать встала, мужчины и женщины встали следом.
   Сейчас они начнут петь.
   Выкрикивать слова, приманивая удачу.
   Старшая Мать спрашивает, остальные отвечают.
   Подпрыгивая на месте, а потом отбегая в сторону.
   И снова подпрыгивая.
   И снова перебегая, но уже обратно.
   «Э-эй!» - начинает Старшая Мать.
   «Э-эй!» - подхватывают остальные.
   «Мы из города, которого больше нет…» - подпрыгивает Старшая Мать и взмахивает руками.
   «Но мы помним, как было, когда горел свет!» - отвечают ей одновременно мужчины и женщины.
   «Мы живем в холмах, посреди лесов!» - Старшая Мать вдруг оголяет грудь, Тимус не может оторвать глаз от этих больших, тяжелых полукружий с темно-коричневыми ареалами сосков.
   «У нас матери вместо отцов!» - это уже одни женские голоса, мужчины пока молчат, ждут своей очереди.
   Она опять поднимает руки и распускает волосы. Те падают на плечи, она трясет головой и продолжает свои заклинания.
   «Шалфей, шиповник и бересклет…»
   «Мертвого света давно уже нет!» - отвечают мужчины.
   «Шалфей горький, - думает Тимус, - шиповник сладкий, а бересклет красивый!»
   Особенно, когда полыхает по осенним склонам своими поздними, розовато-красными маленькими цветочками.
   Старшая Мать на мгновение останавливается, но потом продолжает свой танец, одновременно выкрикивая уже без всякой мелодии: «Еще одно лето призраком стало, значит, пришла пора карнавала!» Мужчины и женщины берутся за руки. Плотное людское кольцо вокруг Старшей Матери.
    Шалфей, шиповник и бересклет, Мертвого света давно уже нет! Еще одно лето призраком стало, Значит, пришла пора карнавала!Внезапно кольцо распадается, и Старшая Мать начинает подходить по очереди к каждому из тех, кто только что внимал ее словам.
   Лучше бы он этого не наблюдал. Ему кажется, что Старшая Мать сошла с ума, он боится ее, хотя ей сейчас нет до него никакого дела. Даже если бы он подбежал к ней и закричал, что увидел потрясающий сон, то она отмахнулась бы от него, как от надоедливой мухи, и все!
   И вдруг он замечает, что у Старшей Матери закрыты глаза.
   Она обходит весь круг с закрытыми глазами, ощупывая руками тела и лица мужчин и женщин. Те стоят спокойно.
   Наконец она доходит до Монки и уверенно обнимает ее за плечи.
   - Вот! - громко говорит Старшая Мать и открывает глаза.
   И Тимус понимает: сейчас произойдет непоправимое.
   Монку выберут королевой карнавала, а значит, уже после того, как все закончится и новые маски будут сожжены, Монка на целый год отправится жить в специально построенную хижину, неподалеку, в соседнем распадке, но вход в этот распадок запрещен всем, кроме Старшей Матери.
   После веселья королева карнавала целый год молчит и замаливает грехи. За всех обитателей жилища, за женщин и мужчин, подростков и маленьких детей. После чего она возвращается, но ведь Монка - одна из матерей света, так почему Старшая выбрала именно ее? Обычно это бывает просто женщина из обитательниц, слово «племя» Старшая Мать предпочитает не говорить, поэтому и они все его избегают, хотя они и есть племя, только Тимус не знает этого, как не знает и того, почему Старшая Мать сделала сегодня именно такой выбор.
   На Старшую уже надели накидку.
   Но Тимусу больше и не хочется глядеть на ее большие, тяжелые полукружия.
   Прошлая королева все еще там, в хижине.
   Она вернется в жилище лишь после того, как Монка отправится на ее место.
   Только вот Тимусу будет все равно, он не представляет, как это - целый год жить вдали от Монки, пусть даже до распадка рукой подать. Но этот путь ему не пройти, это даже не правило, это просто запрещено, за ослушание - смерть.
   По крайней мере, так об этом говорят обитатели.
   И никто никогда не пытался нарушить этот зарок.
   Зато Тимус понял, какую маску он сделает себе для карнавала. Он станет котоголовом. Монка любит котоголовов, всегда ведь кто-то кого-то любит, а кто-то кого-то - нет. Старшая Мать котоголовов не любит, она их даже побаивается, хотя и понимает: от них много пользы. А Монка любит. Только вот решить сделать маску котоголова просто, намного сложнее понять как.
   Тимус дожидается, пока Старшая Мать и Монка уходят в жилище. Остальные же, пересмеиваясь, направляются в сторону леса. Пришла пора делать маски, Белка идет с ними, она уже стала взрослой, ей тоже надо готовиться к карнавалу.
   А ему надо искать котоголова.
   Шалфей, шиповник и бересклет…
   Бересклета вокруг много, можно провести рукой и погладить цветочки. Маленькие, розовато-красные и очень красивые.
   Котоголов греется на солнышке, непонятно лишь, тот этот звереныш или не тот.
   Говорят, Монка умеет с ними разговаривать, но у него не получается. Вчера, по крайней мере, не удалось.
   Тимус садится рядом, звереныш просыпается и потягивается. «Нет, - думает Тимус, пристально вглядываясь в мордочку котоголова, - мне никогда не сделать такой маски!»
   Котоголов жмурится и вдруг опять становится похожим на маленького капризного ребенка.
   - Помоги! - просит его Тимус. - Скажи, что мне делать?
   Тот начинает умываться, потом принимается тщательно вылизывать лапки.
   Можно, конечно, взять кусок бересты и проделать в ней отверстия. Два отверстия - для глаз, и одно - для рта. А углем нарисовать усы. Все хорошо, только котоголовы другого цвета, лучше тогда взять кору сосны, но из нее маски не сделать. Хотя если найти краску, то бересту можно покрасить, краски хранятся в кладовой, их делают вручную из разных растений, этому тоже учит Старшая Мать.
   Он даже знает, что какую-то, вроде бы желтую, готовят из бересклета.
   А еще из его древесины выжигают уголь для рисования. Старшая Мать учит всему. Она здесь главная.
   Ее нельзя любить, ее можно только уважать. Она сама так говорит. Тимус опять думает о том, кто из женщин мог бы быть его родной матерью.
   Биологической, как это называет Старшая.
   Наверное, она должна относиться к нему более нежно, чем все остальные, только вот нежнее всех к нему относится Монка, а она слишком молода, чтобы быть его матерью. И потом - у матерей света не может быть детей, они матери света, этим все сказано!
   - Береста! - говорит ему котоголов и улыбается.
   Тимус улыбается в ответ. Понятно, что котоголов не промолвил ни слова, но ведь кто-то сказал «береста», так что придется потом залезать в кладовую и искать там коричневую краску.
   Найти и украсть.
   Нарушить одно из правил, но ему больше ничего не остается. Нож у него есть. Ножи есть у всех мужчин, а он, пусть еще и маленький, но мужчина. Подросток, которому нож был дан еще при рождении. Его нельзя терять, ему надо петь песни. Он охраняет тебя, он делает тебя сильным. У женщин нет ножей, им они не нужны. У них и без того много силы - так всегда говорит Старшая Мать.
   Сейчас Тимус ее ненавидит, лучше бы им не встречаться сегодня. Мы живем в холмах, посреди лесов, У нас матери вместо отцов…
   Котоголов направляется в сторону леса, потом вдруг останавливается, будто поджидая Тимуса.
   «За березовой корой!» - думает Тимус и вдруг вспоминает, что самые большие и подходящие березы находятся как раз возле таинственного распадка, куда ему вход запрещен.
   Тимус машинально проверяет, на месте ли нож, и исчезает в зарослях, в том самом месте, где за мгновение до этого скрылся котоголов.
   Еще одно лето призраком стало, значит, пришла пора карнавала!
    6.
   Иногда Старшая Мать позволяла себе вспомнить, как ее звали много лет назад, когда ей было немного за двадцать и она жила в том самом городе, который, к счастью, невозможно увидеть с этих холмов, давно уже ставших ее жилищем.
   Имя всплывало и мельтешило перед ее глазами, Старшая Мать пыталась поймать его в ладонь, чтобы смять, сдавить, навсегда лишить себя той напасти, избавиться от которой пыталась все эти годы, но безрезультатно: в каком-то параллельном мире она все еще была не Старшей Матерью, а молодой женщиной, иногда почти сутками проводившей за компьютером, порой выбиравшейся в кино и в ночные клубы, обожающей итальянскую кухню, и так и не оправившуюся от тех давних дня и часа, когда на ее мобильный пришла sms-ка с незатейливым текстом: «Я устал от всего, больше не позвоню!».
   Странные, призрачные слова, за которыми давно уже нет никакого содержания: компьютер, кино, клуб, Италия, мобильный, sms-ка.
   Такими словами можно было бы набить все карманы, если бы только она носила одежду с карманами. Раньше были джинсы. Тоже смешное и ничего уже не значащее слово. Очередной призрак, хотя не такой надоедливый и мстительный, как ее собственное имя. Просто случайное слово, залетевшее из иного измерения. Призрачный мир, мир призраков. И встречаться с ними в этой жизни хуже всего! «Я устал от всего, больше не позвоню!» У призраков есть голоса, они приходят не только ночью. И ты начинаешь их ненавидеть. Ведь они давно должны замолкнуть, а еще лучше - умереть, как умер и город, в котором они все еще, наверное, живут.
   Смерть на глазах. Кто-то перекрыл главную артерию, что несла кровь прямо к сердцу. Чья-то рука взялась за рубильник и выключила электричество. Конечно, все было не так, но ей до сих пор отчетливо видится именно эта картина: крупный план рубильника, рукоятка отчего-то не черная, а блестящая, будто никелированная. Затем появляется рука. С длинными волосатыми пальцами и очень длинными загнутыми ногтями. Не ногти, а когти. Что-то дьявольское и пугающее. Будто впрыгнувшее в жизнь со страниц Апокалипсиса. Хотя то, что случилось - не Апокалипсис. Скорее уж, Киберкалипсис - чудовище, порожденное в недрах какого-то ужасающего своей мощью компьютера, породило, в свою очередь, руку, добравшуюся до рубильника.
   И рука нажала на него.
   И все они умерли.
   В тот самый момент она как раз послала сообщение на сайт знакомств. Кому-то подмигнула и ждала ответной реакции. Опять давно исчезнувшие слова. Хотя тогда они были живыми, потому что они сами все еще были живы. Но смерть была уже рядом, монитор вдруг мигнул и погас. Настоящее навсегда стало прошлым. Сколько бы она ни позволяла себе вспоминать, как ее звали в то время, она никогда не позволит произнести это имя вслух, ведь ее холмы сразу же заполнятся толпами призраков, от которых она так и не смогла избавиться.
   Последующие же за тем мгновением дни стали адом.
   Город без света с одуревшими стадами машин, хотя через несколько суток все эти механизмы превратились в никому уже не нужные груды металлолома.
   Разбитые окна магазинов.
   Беснующиеся толпы, хватающие все, что попадалось под руку. И поджигающие все, что могло гореть. В краны перестала поступать вода.
   Отморозки с дубинками бродили по городу и убивали за воду.
   Ей, как и всем остальным, когда-то казалось, что такое возможно лишь в голливудских фильмах, целлулоидных фантасмагориях, страшилках, показываемых по ТВ в вечернее время.
   Обычно в конце рабочего дня она вставала из-за компьютера, выходила на улицу, шла до остановки, садилась на автобус или маршрутку и ехала домой. Принимала душ, ужинала и опять включала компьютер. Фоном работал телевизор, там происходили небывалые страсти. Кого-то насиловали, что-то жгли.
   Ее тоже изнасиловали, когда она попыталась добраться до дома. Автобусы еще ходили, но она решила идти пешком - света не было, слепые глаза светофоров. Наверное, она стала одной из первых. Там была стройка с пустырем, за большим бетонным забором. На нее накинулись сзади и утянули в мрачный, черный проем. Кричать было бесполезно, кусаться тоже. Было не больно и не омерзительно. Было никак. Она уже знала, что умерла, как умерли и те, кто сейчас использовал ее, как резиновую куклу. Только вот им все равно хуже - Киберкалипсис настигнет их, как настиг уже весь город. Волосатая, когтистая лапа нажала на рубильник, свет мигнул и погас.
   Отчего-то она уверена: это навсегда!
   Когда она пришла в себя, было уже совсем темно.
   Она не знала, куда ей идти. Подобрала порванную одежду, едва прикрылась и осторожно вышла на улицу.
   Кое-где горели костры.
   Тело болело, было гадко и муторно.
   Она шла вдоль темных фасадов домов, стараясь ступать как можно тише.
   Хотелось пить, а еще - есть. Раздался звон стекла и хохот. Потом чей-то крик.
   Она достала мобильник и поняла, что тот безвозвратно мертв. Лишенная души тушка, комочком мертвой плоти лежащая на ладони. Разве что можно поиграть в игру или посмотреть фотографии. Нет сети.Эта надпись будет сопровождать ее все то время, пока работает аккумулятор. Несколько часов. Зато она узнает, насколько его хватает на самом деле. Без подзарядки.
   Первый костер; отчего-то она решает к нему не подходить. Возле него ни одной женщины, грубые мужские голоса, тени угрожающих размеров. С нее хватило одного пустыря - сколько козлов там было?
   Старшая Мать не может вспомнить этого до сих пор, белое пятно в каком-то из закоулков мозга. Высверленная память, есть лишь до и после, хотя прошло уже двадцать лет. Наверное, именно тогда ей и почудилось впервые, что все это не больше чем карнавал, на котором каждый надевает какую-то маску.
   Ее приветил пятый костер. Он полыхал возле автобусной остановки, на тротуаре высилась груда каких-то коробок, некоторые, кажется, были с водой, и она поняла: дальше ей не пройти, за глоток воды она сейчас сама готова на все, прямо здесь, под этим несносно черным небом, на котором зачем-то игриво зажглись мириады звезд.
   - Пей! - сказал ей усталый немолодой мужчина, подбрасывавший в костер остатки скамейки.
   Вода была холодной и вкусной. Но главное, что она была.
   Потом ей протянули открытую банку с какими-то консервами. Она давно уже не ела консервов. Да, это точно было не в первый день.
   Белое пятно в одном из закоулочков мозга покрывает не только пустырь.
   Оно оставило ей ее имя, но остальное будто покрыло густым, непроницаемым туманом.
   Призрачный мир, мир призраков.
   До карнавала еще три дня.
   Старшая Мать смотрит в сторону холмов.
   Агонизирующий на глазах город не выпускал ее целую неделю. Будто замкнутый круг, в котором пропал счет дням и ночам. Круг из бетона, как на том проклятом пустыре. Она сидела у костра и ела мясо из консервной банки. Говяжья тушенка китайского производства.
   Китай стал таким же призрачным, как и Италия. Есть лишь эти холмы, лес и река. Жилище и его обитатели.
   Пожилой мужчина стал ей в тот вечер кем-то вроде отца.
   Он не только поддерживал костер, но и говорил: с ней и теми, другими, кто собрался у огня.
   О том, что им всем надо жить. И что не стоит надеяться, будто все это пройдет так же внезапно, как и началось.
   Это уже никогда не пройдет!
   - Никогда? - переспросила она.
   - Никогда! - повторил он.
   Она заплакала, а потом спросила:
   - Почему?
   - Не знаю, - ответил мужчина. - Наверное, так должно было случиться! - И добавил: - Уходи из города, тут ты не выживешь!
   Она села поближе к костру, подстелив под себя какой-то мешок. Опять достала из сумочки мобильник. Надпись «нет сети» стала тусклой, совсем скоро она погаснет, и мобильник можно выбрасывать. Хотя и сейчас его уже можно выбросить, зачем он ей нужен, разве что как намек на ту жизнь, которой никогда больше не будет, как не будет компьютеров, итальянской кухни, ночных клубов и кино.
   Совершенно ничего не означающие слова.
   Кино ей было жалко больше всего, наверное, поэтому она и придумала биоскоп. Хотя само слово тоже тянулось из уже несуществующей жизни - так некогда называли демонстрацию первых картин, то ли в Лондоне, то ли еще в каком-то из выдуманных городов, про которые стоит забыть. Она читала книжку и наткнулась на это слово. Как раз в тот вечер, когда получила от него прощальную sms-ку. Скорее всего, потому и запомнила, а уже здесь, в холмах, слово это всплыло в памяти. Какие-то слова уходят, как мертвые, какие-то, наоборот, из мертвых становятся живыми, например, те же «карнавал» и «биоскоп».
   - Надо уходить, - опять сказал мужчина, - нам тут всем не выжить!
   - Когда? - спросила она. И добавила: - Мне бы домой зайти! Утром они все собрались в кружок у почти погасшего костра и стали решать, что делать.