Матвеев Андрей. Третий знак киберкалипсиса

   Котоголов бежит впереди, Тимус идет следом, за ним - Старшая.
   Тимусу почему-то кажется, что они с котоголовом опять единое целое, пусть мир вокруг сейчас цветной, а не серый, хотя ночь, все цвета приглушены и плохо различимы.
   Котоголов ведет их по тропинке, Тимус вспоминает свой сон.
   Опять появляется запах, невидимые нити, пронизывающие воздух.
   Вот здесь он впервые услышал шаги.
   Вот тут притаился, а на этом месте решил притвориться камнем.
   А здесь начинается спуск в ущелье, все действительно как во сне, только бежит он не на четырех лапах.
   Старшая Мать запыхалась и просит идти чуть помедленнее.
   Котоголов вдруг растворяется в темноте, Тимус останавливается и поджидает Старшую.
   - Пришли, - говорит она, - сейчас будет спуск в ущелье, я вспомнила это место!
   Котоголов уркает откуда-то снизу.
   - Здесь надо осторожней, - говорит Старшая, - можно упасть! Котоголов опять возле них, ходит кругами, будто что-то ищет.
   Во сне скоро должен появиться камень.
   И тот, кто шел впереди, тот, с серым пятном вместо лица, откатит его и откроет вход в пещеру.
   Камень на месте, Тимус со Старшей с трудом сдвигают его с места.
   - У нас нет огня, - говорит Тимус, - мы там ничего не увидим!
   Старшая не отвечает и осматривается по сторонам. Наконец выбирает подходящую ветку, достает нож и срезает ее. Затем открывает висящую на поясе баночку и Тимус понимает, что сейчас загорится огонь - в баночке тлеют угольки, свет и тепло всегда должны быть с тобой!
   Ветка вспыхивает, Старшая скрывается в черной дыре. Тимус идет за ней, котоголов уже давно где-то впереди. Внутри действительно тепло и сухо.
   - А если погаснет? - спрашивает Тимус.
   Старшая ничего не отвечает и вдруг просит его раскидать кучку из небольших камней, наваленных в углу пещеры.
   Тот, кто шел впереди, как раз обернулся в этот момент, Тимус проснулся и больше ничего не увидел.
   Зато сейчас он видит: под камнями хранится длинный деревянный ящик с крышкой.
   - Открой! - велит Старшая. Тимус открывает.
   В ящике какие-то странные штуки, которых он никогда не видел. Черные и из железа.
   И от них пахнет так, как пахло во сне - чем-то устрашающим, агрессивным, злым.
   Света становится меньше, ветка скоро погаснет, им пора уходить.
   Котоголов опять уже растворился где-то во тьме, Тимус втискивается в лаз, обратно ползти легче.
   Он слышит, как позади скребется Старшая.
   Вот уже видно, как сквозь ветви, прикрывающие вход в пещеру, голубеет рассветающее небо с поблекшими точками засыпающих звезд.
   Свежий воздух дурманит голову, Тимус ложится на холодную землю и смотрит, как мерцают постепенно исчезающие звезды.
   Вот и Старшая Мать. Устраивается рядом, они оба в земле, на ее лице копоть от сгоревшей ветки.
   - Что это было? - спрашивает он.
   - Оружие! - говорит она.
   - Какое-то странное! - говорит Тимус.
   - Оно из другого мира, - говорит Старшая, - я помню такое!
   Тимус не отвечает. Он смотрит на звезды, и вдруг ему опять вспоминается сон. Когда тот, что шел впереди, оглянулся, и сквозь серое пятно проступили глаза, а потом нос и рот.
   - Я его узнал! - говорит Тимус Старшей Матери.
   - Кто? - спрашивает она.
   - Бонза! - отвечает Тимус.
   Котоголов яростно трясет головой и шипит.
   - Пора возвращаться! - говорит Старшая Мать и вдруг мрачно напевает: - Еще одно лето призраком стало, значит, пришла пора карнавала!
   - Зачем там оружие? - спрашивает Тимус.
   - Скоро узнаем! - отвечает ему Старшая Мать.
    9.
   Мир нельзя спасти, его можно только уничтожить. Мальчик плакал, вот сейчас, после этой фразы, здоровенный урод в кожаной куртке нажмет на большую красную кнопку, и тогда прогремит взрыв, взрывище, всем взрывам пример. Он знал это кино наизусть, даже сейчас, столько лет спустя, Бонза мог вспомнить все, от первого титра и до последнего, хотя в тот самый день последнего титра никто не дождался - в зале погас свет.
   А начиналось все просто замечательно: он сбежал с последнего урока и сразу отправился к кинотеатру, где его уже ждали Лох и Толстый. Интересно, где они сейчас, сдохли, наверное, хотя, может, и обретаются в городе, все равно там кто-то есть. Лох, Толстый и Боцман - это его тогда так кликали. Бонзой он стал уже здесь, в племени. Бонза - почти что вождь, шеф, босс, начальник, предводитель. Он и должен стать предводителем и станет, пройдет пара дней, ну, может, чуть побольше, он все просчитал, главное, чтобы никто ничего не заподозрил, особенно - Старшая Мать, хитрющая сучка, как он ее ненавидит!
   Фильм назывался «Космический Апокалипсис». Второго слова он тогда не знал, да и сейчас может с трудом объяснить, что это значит. Вроде бы когда-то на каком-то острове один старый дед, уже совсем сбрендивший, увидел то ли сон, то ли его достал голос. По голосам тут много мастаков, особенно этот придурок Тимус. Старшая Мать с ним только поэтому и носится: мол, он видит сны, а каждый сон - это голос. То ли свыше, то ли откуда-то еще. Так вот, тот дед слышал этот голос, торчал в своей пещере и диктовал услышанное какому-то пареньку. Всякие страсти-мордасти, хотя в фильме круче было, но в тот день после фильма такое началось…
   Но тогда он действительно заплакал, наверное, последний раз в жизни. Потому что как знал - мир уже не спасут, его действительно уничтожат. Когда он смотрел «Космический Апокалипсис» в первый раз, то был настолько заворожен, что лишь потел и пытался понять, что происходит на экране. Потом он уже знал сюжет и совершенно не волновался, когда армада тяжелых космических крейсеров мятежников возникала из нуль-пространства и окружала Землю.
   Но урод в кожаной куртке не сможет нажать красную кнопку, ему помешают. В конце концов, во время третьего просмотра он влюбился не на шутку в эту стройную блондинку - как она вдруг возникала позади здоровяка и разряжала ему в спину свой крутой пистолет! Он помнит все, каждый кадр, каждое движение в кадре, только вот в тот день она не пришла…
   Экран как-то странно мигнул, потом изображение пропало, все стало черным. Они засвистели, особенно хорошо свистел Лох, залихватски и громко, у Боцмана никогда так не получалось. Экран опять вспыхнул, изображение стало расплывчатым, будто они смотрели сквозь туман. Свист не прекращался, но экран погас окончательно, как погасли и лампочки над дверями, ведущими из зала.
   И ему стало страшно.
   Скорее всего, не только ему, потому что свист вдруг прекратился, как вообще прекратились все звуки. Казалось, в зале никто не дышал, продолжалось это лишь мгновение, но такого страшного мгновения он больше не переживал в своей жизни. Ни в тот же вечер, когда, добравшись до дома, обнаружил, что родителей нет в темной и пустой квартире, где он просидел до рассвета, так и не уснув, все надеясь, что на площадке послышатся шаги, но никто не пришел, даже соседи куда-то канули! Ни неделю спустя, когда убегал от придурков, пытавшихся отобрать у него куртку, а заодно и убить. Ни месяц спустя, когда, уже уйдя в холмы, терял сознание от голода и живьем жрал кузнечиков, которых ловил тут же, благо они отчего-то не боялись и было их великое множество. Все это было мерзко и противно, но не страшно.
   Страшно было лишь тогда, в то мгновение, когда блондинка, которую он так страстно и безумно, со всей пылкостью подростка, любил и хотел с самого первого свидания, с того момента, когда впервые попал на «Космический Апокалипсис», вдруг не успела спасти мир, и жизнь его полностью изменилась.
   Временами Бонзе снилось, что на самом деле она успела, хотя он прекрасно знал, что это не правда. Да и вообще, пора бы забыть - вот только как? В тот день он вошел в кинотеатр мальчиком, нормальным подростком, а вышел волчонком, из которого вырос хитрый и жестокий волк.
   Который должен победить.
   Это будет его стая.
   Волчицам не место во главе племени!
   Волчицы должны подчиняться и рожать волчат, вылизывать их и ждать, когда волки придут с охоты. Но волки сами выбирают, где охотиться и как. Как выбирают себе и волчиц. Не Старшая Мать должна указывать ему, с кем спать и сколько раз в месяц ему это позволено, а он сам должен решать, кто принадлежит ему сегодня.
   Больше всего он хочет Монку.
   И он ее получит. Как только добьется того, что Старшая Мать перестанет быть Старшей. Скорее всего, ее придется просто убить. Она слишком умна и хитра, она знает какие-то особые слова, которые действуют на всех. И потом - она знает тайну карнавала. Сколько ни пытался он выспросить у нее, каким образом она умудряется находить эти слова и как определяет время, когда приходит пора надеть маски, ответа так ни разу и не услышал. Даже тогда, когда они были любовниками. Все мужчины племени хотя бы раз были любовниками Старшей Матери, а его она выбирала чаще других. Ведь у нее тоже было тело, и это тело требовало своего. Но он не чувствовал благодарности, он ненавидел ее. «Пойдем, - говорила она, проходя вечером мимо костра, где он сидел и смотрел на пламя, - сегодня твоя очередь». Бонза вставал, остальные мужчины с завистью смотрели на него. Спать со Старшей Матерью - это, как приобщение к чему-то божественному. А за ними шли котоголовы.
   Он долго пытался понять, отчего их назвали именно так. А потом до него дошло: когда они лежат, вытянув свои тельца, сложив лапки и поджав хвостики, то похожи на младенцев, только вот с кошачьими головами. Временами же что-то менялось, и головы эти становились человечьими, а тела наоборот - кошачьими, мерзкие твари, не умеющие мяукать! Бонза обнимал Старшую Мать, она царапала ему спину до крови, а котоголовы сидели вокруг и смотрели, как они занимаются любовью, хотя это была не любовь. Старшая Мать позвала, и он пошел. Молитва, ритуал, что угодно, но не любовь.
   Только вот уже больше года Старшая Мать не выбирала его на ночь. И никто не выбирал его. Будто его прокляли, будто решили просто отбросить в сторону, как что-то совершенно ненужное и лишнее для племени. Но раз этот мир нельзя спасти, то его нужно уничтожить. Можно и нужно. Убить.
   Еще в начале лета этот придурок Кирдык сказал ему, что в каменоломне за холмами, как раз возле старой, заброшенной дороги в город, он нашел какие-то ящики. Они были укрыты досками, уже прогнившими от дождя и снега. Но сами ящики оставались крепкими, и Кирдыку жутко хотелось узнать, что в них. Только он боялся, он всего и всегда боялся, никто из матерей его даже ни разу не выбирал на ночь: от него пахло таким страхом, что становилось противно.
   - Бонза, - сказал в тот день Кирдык, - я что-то нашел! Он был горд и светился, и даже пахло от него не так мерзко. Бонза выругался и посмотрел в сторону жилища. Старшая Мать с
   Монкой что-то громко обсуждали, а потом Монка как-то странно свистнула, и появились котоголовы.
   Котоголовов тоже предстоит убить. Переловить и размозжить их дурацкие черепушки о камни. А потом побросать в реку, на корм рыбам. Хотя жрут ли рыбины котоголовов? Бонза не знал этого, но ему понравилась сама идея. И потом - их любит Монка, а его она ненавидит. Она еще не знает, что ее ждет. Как только Старшая Мать уйдет на небо и одни боги сменятся другими, Монка станет его женой. Не она будет выбирать, а он, вначале сам насладится ею, потом отдаст Кирдыку, вот смеху-то будет.
   - Ты слышишь, - гордо повторил Кирдык, - я там какие-то ящики нашел!
   Бонза лениво сплюнул, встал и потянулся. День еще начинается, они должны успеть. Лишь бы только за ними никто не увязался.
   - Куда идти-то? - так же лениво спросил Бонза.
   Кирдык ответил, Бонза прикинул, что до старой дороги им добираться где-то час. Но можно и быстрее, если напрямую, по холмам.
   - Ты сам-то смотрел? - спросил Бонза.
   - Нет, я испугался! - честно ответил Кирдык.
   До каменоломни они добирались почти час, Кирдык взмок, от него опять воняло.
   - Я устал, - ныл он. - Ты можешь потише?
   Бонза даже не обернулся. Он шагал быстро, трава пружинила под ногами, солнце подползло к зениту и уже собиралось его перемахнуть. Один холм, второй, третий. Еще один, уже четвертый, можно, конечно, сесть на вершине и передохнуть, но лучше идти, пока солнце не начало жарить.
   Они спустились с последнего холма, Кирдык тяжело дышал, воняло от него совсем омерзительно.
   - Пить хочу! - канючил он.
   Бонза презрительно посмотрел на приятеля, снял с пояса фляжку с водой и молча протянул. Тот присосался к горлышку и забулькал.
   - Но-но! - сказал Бонза. - Не увлекайся!
   Кирдык вернул фляжку, Бонза вытер горлышко ладонью и сделал пару глотков. Прополоскал рот и сплюнул. Этот дурак не понимает, что в жару лучше много не пить: чем больше пьешь, тем больше потеешь, чем больше потеешь, тем больше воняешь - а вони и так предостаточно!
   - Ну и где? - спросил Бонза.
   Кирдык начал спускаться в каменоломню. Бонза бывал здесь, но давно. Тут водились змеи, а змей он не любил, хотя в такую жару они точно сидят под камнями. Он и перестал сюда ходить после того, как напоролся на здоровенную гадюку, выползшую погреться на камень, только было это не летом, а весной: змея тогда зашипела и внезапно поползла в его сторону, пришлось забросать ее камнями, хорошо, что первый же попал в голову.
   - Вот, - сказал Кирдык, - подводя его к куче досок у самого выхода из каменоломни, рядом с тем самым местом, где и начиналась старая дорога.
   - Доски, - сказал Бонза, - просто доски!
   Кирдык отшвырнул парочку, и в проеме показался ящик.
   - Мало, расчисти место! - приказал Бонза.
   Кирдык послушно начал отбрасывать доски, появился еще один ящик, затем еще один…
   - Отойди!
   Кирдык послушно отошел и сел на камни, тяжело дыша, как рыба, которую выкинули из воды.
   Бонза снял с пояса нож и подошел к первому ящику. Тот был не из дерева, а из металла, крышка плотно закрыта, сбоку - замок.
   Он попытался поддеть крышку ножом, но ничего не вышло.
   Равно как ничего не вышло из попытки открыть ножом замок.
   Солнце припекало все сильнее, скоро надо будет возвращаться.
   Бонза огляделся в поисках подходящего камня.
   Все слишком большие, такие одному не поднять.
   Вот бы размером с футбольный мяч найти…
   Отчего-то он вдруг вспомнил, как мальчишкой играл в футбол. В том мире, которого давно уже нет. Они собирались вечером и пинали мяч до поздней ночи, пока родители не загоняли их домой. На воротах обычно стоял Толстяк, Лох был в нападении, сам он - в полузащите…
   Камень размером с футбольный мяч все-таки отыскался. Бонза взял его двумя руками, тот оказался таким горячим, что пришлось сразу же положить его обратно.
   - Горячий? - тупо поинтересовался Кирдык. - А ты водой его полей!
   - Умник! - огрызнулся Бонза и снова поднял камень с земли. Отчего-то на этот раз он был уже не таким горячим. Бонза поднес
   его к ящику, примерился и стукнул несколько раз по замку.
   Наконец замок с каким-то непотребным звуком чавкнул и отвалился, Бонза отбросил камень и откинул крышку.
   Посмотрел внутрь и сразу же закрыл.
   - Эй, - сказал Кирдык, - я тоже хочу.
   - Маленький еще! - проговорил Бонза. - Тебе туда лучше не смотреть!
   - Это еще почему? - обиделся Кирдык.
   - Умрешь со страха! - хохотнул Бонза.
   Кирдык внезапно задышал еще сильнее, было видно, как лицо его покрылось крупными каплями пота.
   - Это ведь я нашел! - наконец выдавил он.
   - Нашел, нашел! - проговорил Бонза, а потом добавил: - Ну а теперь забудь, придет время - покажу!
   - Обманешь! - чуть не плача сказал Кирдык.
   - Успокойся, - ответил Бонза, - там ничего интересного…
   - Все равно покажи! - ныл Кирдык.
   Проще всего было набить ему морду, но тогда Кирдык мог обидеться и донести на него Старшей Матери. С него станет, наложит в штаны от страха и настучит. Так что придется показать, хотя что он там увидит…
   - Смотри! - Бонза откинул крышку.
   Кирдык уставился в ящик, там, завернутые в промасленную бумагу, лежали какие-то длинные штуковины.
   - Чо это? - спросил Кирдык.
   - Штуки разные, - лениво ответил Бонза, - инструменты. Тут ведь каменоломня, приходили рабочие, что-то копали, ну а это - насадки для копания…
   - Камни не копают! - сказал Кирдык.
   - Значит, для взрывания… Есть это нельзя…
   - Значит, зря нашел? - обиженно спросил Кирдык.
   - Кто знает, - так же лениво ответил Бонза, - пусть лежат, может, пригодятся…
   - Обратно хочу! - заныл Кирдык и добавил: - Жарко, дай еще попить!
   Бонза закрыл ящик, положил на место доски и лишь потом протянул Кирдыку фляжку.
   Тот опять начал булькать, но Бонза уже не считал глотки, а думал, как ему одному перетащить все это из каменоломни.
   Ящик, полный автоматов. В другом, скорее всего, патроны. В третьем, наверное, что-то подобное. Пулеметы, пистолеты, мины, гранаты. Три ящика, которые изменят судьбу мира, ведь если его нельзя спасти, то можно уничтожить, теперь у него есть чем.
   К жилищу они вернулись уже под вечер. Кирдык сразу завалился спать, а Бонза пошел на реку и долго плавал в заводи, потом растянулся на берегу и начал думать, где бы все это припрятать.
   И вспомнил про пещеру.
   Там точно никто не найдет.
   Про нее никто не знает, он случайно наткнулся на лаз, когда бродил по холмам в самом начале лета. Забрел в лес и наткнулся.
   Когда он снова пойдет в каменоломню, то Кирдыка с собой не возьмет.
   А ходить ему придется много раз, за один день все три ящика не перетащить. Месяц, два…
   Перетащил он все лишь к концу лета, теперь оставалось одно: ждать.
   И, кажется, он дождался.
   Как только наступит карнавал. В первую же ночь. Если никто не помешает. Внезапно он чувствует, как кто-то подходит сзади и останавливается у него за спиной. Он знает эти шаги и знает, что сейчас последует. Мягкая ладонь коснется его плеча, и ему не останется ничего, как встать и пойти. Его опять выбрали, недаром ему иногда все еще кажется, что если бы Лох свистнул тогда сильнее, то и в тот, последний, раз они досмотрели бы кино до самого конца.
    10.
   Неправильность мироздания - вот что смущало ее с того самого дня, как все изменилось.
   Именно смущало - самое, пожалуй, точное определение.
   Разница между тем, что было когда-то, и новой реальностью, окружающей ее уже столько лет, заключалась лишь в одном несущественном слове.
    Счастье.
   Смешном, кособоком, забытом на вкус, как шоколадные конфеты.
   Если оно и не было синонимом света, то существовало где-то рядом, как всегда рядом витали воспоминания. Они оживали ночами, и не было никакой возможности их убить.
   И новую жизнь Старшая Мать старалась выстроить так, чтобы уничтожить любые намеки на то, что когда-то существовала иная жизнь, в которой с детства каждый был уверен в одном: уж он-то точно вырастет счастливым и все у него сложится хорошо.
   Никто из детей не знал слова «счастье», даже младшие матери не понимали, что оно означает.
   Запретный ряд слов: «счастье», «любовь», «мечта»…
   Старшая закрыла глаза. Сон не шел, хотя Бонза честно выполнил свое сегодняшнее предназначение - тело до сих пор сладко ныло и было удовлетворенным, чего она не позволяла себе уже очень давно, несколько месяцев, да и этой ночью ничего бы не произошло, если бы не необходимость.
   Понять, что происходит.
   Учуять запах, ощутить новый вкус.
   У событий всегда есть запах и вкус. То, что произошло, пахнет совсем не так, как то, что лишь должно произойти, вкус прошлого и будущего всегда разный. Новый запах Бонзы был угрожающим, от него пахло железом, а еще чем-то кисловато-горьким, да и вкус изменился - раньше, когда Старшая пробовала губами его кожу, та была довольно приятной, разве что мыться ему стоило почаще. А сегодня это была кожа дикого зверя. Каждая клеточка налилась ненавистью - пальцы Старшей хорошо ощущали это. Что-то действительно происходит, но вот что?
   Она лишь чувствовала и никак не могла увидеть.
   Кто-то лег рядом. Маленькое, покрытое короткой шерстью тельце. Голове стало тепло, котоголовы всегда ложатся вот так, почти на лицо. И внутри у них мгновенно начинает работать какой-то невидимый моторчик. Старшей внезапно стало почти хорошо, она снова расслабилась.
   «Он хочет тебя убить…»
   Слова были написаны прямо на ночном небе, красиво выведены каллиграфической вязью между россыпей звезд.
   Она не видела неба сквозь крышу жилища, но знала: слова действительно там, четыре слова в самом центре ковша Большой Медведицы.
   Он…
   Хочет…
   Тебя…
   Убить…
   Котоголов продолжал урчать, но тело ее опять напряглось, внизу живота заныло, спазм продолжался недолго, однако был таким сильным, что ей пришлось стиснуть зубы.
   Она искала ответ, но найти его никак не могла.
   Все время ходила где-то рядом.
   Наверное, ей надо было спросить его напрямую, когда мужчина лежит на женщине, то женщина всегда может надеяться на то, что ей ответят честно. Собственно, это и помогало ей столько лет знать все, что происходит в племени. Они лежали на ней, они соприкасались с той частицей божественного, что она несла в себе. И отвечали на все вопросы, которые она задавала шепотом. Такой же ритуал, как и карнавал, вопрос - ответ; еще одно лето призраком стало, вот и пришла пора карнавала - эти слова не написаны на небе, просто заклинание, магическая формула, совсем другое, когда невнятный голос произносит: «Он хочет тебя убить…»
   Хотелось бы знать за что.
   Она открыла глаза, в жилище было темно, все спали. Бонзе давно пора на мужскую половину.
   Интересно, понял ли он, отчего она сегодня опять выбрала его, да и почему вообще решила сделать это перед карнавалом.
   Котоголов недовольно дернулся и заворчал. Потом встал, потянулся и ушел в глубь жилища.
   Сон не шел, вокруг опять мельтешили призраки.
   Серые, бесплотные тени с неразличимыми лицами.
   Иногда она пыталась вспомнить лица тех, на пустыре, но они тоже давно уже стали неразличимы, просто сгустки чего-то темного, лишенные не только ртов, но и глаз.
   Счастье не есть синоним света, но они всегда рядом…
   Свет - это тепло, это отсутствие тьмы…
   Счастье - это тоже тепло и тоже отсутствие тьмы…
   Опять спазм - может, она зря сегодня позвала Бонзу?
   Он опять заставил ее почувствовать себя женщиной, и теперь у нее внутри все болит, как болит и душа.
   Один из призраков присел на корточки рядом с ней и начал что-то говорить, слов не было слышно, хотя она разбирала каждый звук, он возникал внутри ее головы почти бесшумно, потом становился громче, еще громче, пока не затухал, а на его месте возникал новый.
   Первое слово было «тебе»…
   - Тебе! - сказал призрак.
   Старшая села на лежанке, она не успела одеться, но призраку было все равно, он продолжал сидеть рядом какой-то мешковатой серой массой, и слова все так же возникали у нее в голове - отдельными звуками, собирающимися внезапно в длинную и осмысленную цепочку.
   - Бежать! - последовало второе слово.
   Между ними чувствовался пробел, но Старшая Мать могла заполнить его сама.
   «Тебе надо бежать!» Бежать…
   Ей стало смешно, серая тень исчезла, но слова продолжали роиться вокруг нее, они вырвались из головы и теперь жужжали вокруг, словно пчелиный рой.
   Она никогда не думала о том, что подобное может произойти.
   Что кто-то захочет ее убить. Достанет оружие и спрячет его в пещере. Ведь этот мир устроен совсем по-другому. В том мире - да, там все пытались прорваться вперед, наверное, поэтому тому миру и пришел конец. Временами она вдруг начинала думать о том, почему все это произошло тогда, много лет назад. Ответ напрашивался сразу же: тот мир был слишком несовершенен и потому обречен на гибель. Его следовало выключить одним щелчком, как гасят свет. Вот его и погасили. Кто-то нажал кнопку, и все исчезло. Хотя в том мире они на что-то надеялись, и там существовало слово «счастье». Химера, что-то эфемерное, лишенное всякого смысла, как и почти все в том мире. Совсем иное дело - здесь и сейчас. Смысл в том, чтобы выжить. Она поняла это еще тогда, на пустыре: жить и выжить, подчинить все иным правилам, ясным и понятным, как течение времени. В сутках двадцать четыре часа, в неделе семь дней, семь умножить на двадцать четыре равно сто шестьдесят восемь - но это в часах, а если в минутах? Она улыбнулась: надо просто умножить сто шестьдесят восемь на шестьдесят, это будет всего десять тысяч восемьдесят минут, хотя можно пересчитать и на секунды. Для этого надо умножить еще на шестьдесят, что составит шестьсот четыре тысячи восемьсот секунд, ей до сих пор никакого труда не составляет считать в уме, но тогда объясните - почему ей надо бежать?
   Этот мир сделала она сама, определила его правила и стала Старшей Матерью. Когда она уйдет, то Старшей станет другая, все предопределено, ведь в неделе шестьсот четыре тысячи восемьсот секунд, и не все ли равно, кто станет Старшей после нее. Мужчины должны ходить на охоту и слушаться матерей; дети, которых женщины рожают от этих мужчин, принадлежат всем; карнавал бывает раз в год; после осени всегда зима; если мужчины не ходят на охоту, то они ловят рыбу, а если они не ловят рыбу, то чинят жилище. А матери знают, где свет, и знают, как сделать так, чтобы огонь в бочках не гас. Однако сейчас ей надо бежать…
   Самое интересное то, что она сама поняла это, еще до того, как серая тень, возникшая рядом с лежанкой, странным образом заставила ее услышать звуки и перевести их в слова, засиявшие на ночном звездном небе.
   Беги, говорил ей Бонза всем телом, когда она чувствовала на себе его тяжесть, воспринимала чужой запах, ощущала иной вкус. Да, она получила, что хотела - он раскрылся, мужчина всегда раскрывается, когда лежит на женщине. Как бы он ни пытался ее обмануть, у него это все равно не получится. Беги, говорил ей Бонза, беги как можно скорее, я уже не могу отступить от задуманного.