Матвеев Андрей. Третий знак киберкалипсиса

   Их было восемь человек, трое мужчин и пять женщин. Двое уходить из города отказались.
   Остальные начали собираться.
   Белое пятно в голове не позволяет ей вспомнить, как они набили несколько рюкзаков консервами, питьем и какими-то вещами. Ей с детства внушали, что красть - грешно, а они все это украли. И рюкзаки, и одежду, и припасы. Пожилой был из этого района и знал все близлежащие магазины.
   Она до сих пор не знает, что бы с ней случилось, если бы не пожилой.
   Ведь это он сказал, что надо уходить из города, и сам увел ее. И еще четверых.
   В эти холмы, про которые знал и в которых бывал не раз еще тогда, когда город был живым.
   Домой же она так и не зашла. Это оказалось слишком далеко.
   До холмов тоже было далеко, но зато они шли все вместе. Вначале добрались до выезда из города, а потом пожилой повел их прямо по просеке, уводящей в глубь леса. Идти было жарко, она не мылась уже несколько дней, ей мешал ее собственный запах. Хотя они все здесь воняли, и никто на это уже не обращал внимания.
   - Помоемся в реке, - сказал пожилой, - главное, до нее дойти. «Киберкалипсис!» - подумала она, и ей вдруг стало весело. Призрак пожилого до сих пор иногда встречался ей в холмах, она
   уважительно склонялась в поклоне, а потом, когда он исчезал в ближайших зарослях, садилась на траву и думала, отчего он ушел от них вскоре после того, как привел в холмы.
   Из той, первой, шестерки до сих пор с ней в жилище остались лишь двое.
   Тоже - матери света.
   Это они назвали ее «Старшей».
   Единственный остававшийся мужчина ушел вскоре за пожилым, а с ним и его подруга.
   Но через год пришли другие, сразу несколько человек.
   Забитые, напуганные, рассказывающие дикие истории о том, что происходит в городе. Несколько женщин и несколько мужчин, ищущих одного: спасения.
   К тому времени в голове у Старшей Матери уже неоднократно возникала картина того, каким должен быть мир этих холмов и леса.
   Только она не позволит одного: править в нем мужчинам.
   Если белое пятно и скрывает за собой бетонный забор, то она все равно помнит о нем.
   Помнит она и о том, как долго плескалась в вечерней реке, смывая с себя грязь мерзких прикосновений.
   Но даже не это главное.
   Рука, нажавшая рубильник, была мужской. В этом нет никакого сомнения. Волосатая рука с сильными, когтистыми пальцами. Именно эта рука уничтожила город и населила ее мир призраками, которые заставляют вспомнить то, о чем порой так хочется забыть.
   Вот что главное.
   Мужчины принесли беду, это они уничтожили тот мир, в котором она давным-давно получила дурацкую sms-ку, о чем тоже никак не может забыть.
   - Ты справишься, - сказал ей пожилой на прощание, - ты хотя и самая молодая из нас, но самая целеустремленная, у тебя все получится!
   Ей не хотелось, чтобы он уходил, она привыкла к тому, что он всегда рядом и что она всегда может спросить его совета.
   - Чего ты хочешь больше всего? - спросил пожилой у нее в ночь перед самым уходом. Они сидели у костра, огонь весело потрескивал, в котелке, прихваченном из разграбленного магазина спортивных товаров, булькал ароматный травяной чай.
   - Праздника! - грустно сказала она, провожая взглядом улетающие в небо искры.
   - Устрой карнавал! - со смехом сказал пожилой, и она вспомнила тот самый момент, когда униженная и физически измученная сидела совсем у другого костра и внезапно ей показалось, что все это лишь карнавал, наподобие тех, которые временами показывают по телевизору. А то, что он не смешной и не веселый - так это фильм просто такой, обычная фантастика с долей мистики, иногда их еще называют фильмами-катастрофами или фильмами-предупреждениями.
   Карнавал они устроили через два года после ухода пожилого. Как раз в тот день, когда к ним пожаловал первый котоголов.
    7.
   Я слушаю землю. Этому меня научили год назад. Надо лечь, приложить ухо и закрыть глаза.
   - Слушайте, - сказала нам тогда Старшая Мать, - и будьте внимательны! Это не просто шаги, шорохи, всхлипы и стоны: земля говорит. Когда вы научитесь понимать ее язык, то сможете заглядывать в будущее - вам понятно?
   Тогда я кивнул, хотя ничего не понял. Как это, заглядывать в будущее? Ведь даже утром часто не знаешь, что произойдет вечером. Иногда мы разговариваем об этом. Белка считает, что никакого будущего нет вообще, все это выдумки. Ведь будущее - это когда не знаешь, что случится, а мы и так все знаем, по крайней мере, сама Белка знает, что с ней будет, когда она вырастет.
   - Что? - спрашивает ее Димон.
   Я молчу, мне это не интересно. Только хочется узнать, возьмут ее в матери света или нет. Хотя чего тут гадать, Белку слишком тянет к мужчинам, Старшая Мать не возьмет ее к себе в ученицы, и даже Монка не возьмет, хотя сама Монка ничего не решает: что ей скажут, то и делает.
   Белку тянет к мужчинам, меня тянет к Белке.
   Если долго слушать землю, то можно услышать свое будущее.
   Мое будущее меня интересует, даже ближайшее. Например, смогу я попасть на карнавал или нет.
   Земля холодная, в ней что-то гудит. Наверное, это корни устраиваются на зиму, сворачиваются в клубочки и готовятся уснуть. Через месяц выпадет снег. Ну, может, через два - это было бы слишком хорошо! Я не люблю снег, зимой приходится постоянно сидеть в жилище, а когда выбираешься на улицу, то быстро замерзаешь, не спасают даже сшитые из шкур накидки, ветер забирается внутрь, приносит с собой холод.
   У некоторых старших есть странные теплые вещи, в которых не мерзнешь. Они приносят их оттуда же, откуда и ту одежду, которую нам выдают раз в год. Но этих вещей мало, и они достаются тем, кто добывает еду. Мне не положено, сны ведь можно видеть и так, сторожить бочки - тоже.
   Кроме корней еще в земле живут странные существа. Старшая Мать называет их хохряками. Вроде бы на них охотятся котоголовы, только я ни разу не видел, чтобы котоголов притаскивал к жилищу какую-нибудь неведомую тварь. Бывает, они ловят птичек, любят рыбу, но кто такие хохряки - этого я не знаю до сих пор.
   Старшая рассказывала, что они смахивают на кротов, только не слепые. А еще у них очень большие зубы, по четыре сверху и снизу, острые и загнутые. И длинные когти на лапах, которыми они прорывают в земле ходы. Котоголовы ловят их на закате, когда хохряки выползают из своих нор подышать свежим воздухом.
   Старшая любит рассказывать всякие страшные истории. Но про мертвецов я услышал не от нее. Это Монка мне сказала, когда я спросил ее, что происходит с теми из нашего жилища, кто вдруг перестает видеть свет.
   - Они умирают, - сказала тогда Монка и добавила: - И становятся мертвецами. Вот мы с тобой сейчас живые, но когда-нибудь тоже перестанем видеть свет костра и пламя, горящее в бочке. И присоединимся к ним.
   - А они куда деваются? - спросил я, почему-то дрожа.
   - Их зарывают в землю, - сказала Монка, - и со временем они сами становятся землей! Понял?
   Вот это я действительно понял. Гораздо лучше байки о том, что, слушая землю, можно узнать свое будущее. Иногда мне кажется, что слышу я совсем другое: как глубоко внутри земли прорастают мертвецы. Хорошо, что сейчас светло, а то бы мне стало страшно. Ведь они не просто прорастают, они становятся корнями, ссохшейся и ломкой осенней травой, пожелтевшими деревьями и серо-черными камнями, которых так много вокруг.
   Я вздрагиваю, котоголов презрительно смотрит на меня и потягивается. Он ничего не боится, только вот навряд ли он знает про мертвецов. А если и знает, то не скажет, махнет хвостом и побежит дальше.
   По дороге, вдоль реки, пробегали хохряки…
   Смешная фраза, только что пришедшая мне в голову. Я перестаю слушать землю, встаю и отправляюсь вслед за котоголовом. Лучше думать про хохряков, чем про мертвецов. Хохряк - мертвяк!
   Котоголов внезапно остановился и зашипел. Я чуть не споткнулся о камень и не грохнулся плашмя на землю. Звереныш посмотрел на меня, и мне показалось, что он просит меня притихнуть, затаиться, стать тенью. Я послушно лег на землю, но уже не стал прикладывать к ней ухо, а просто распластался, как ящерица, пытающаяся стать невидимой.
   И услышал шаги. Вкрадчивые, осторожные, но не женские. Более уверенные, так ходят наши мужчины-охотники, когда хотят незаметно подкрасться к зверю.
   Сейчас наши мужчины должны делать маски.
   А других здесь просто не может быть.
   Или случилось нечто, о чем я и понятия не имею.
   Из норушки, из земли, повылазят хохряки…
   - Здесь! - слышу я уверенный голос.
   Я знаю его. Это один из самых умелых мужчин-охотников. У него прозвище Бонза, по имени же его никто не называет, даже Старшая Мать, которая всегда предпочитает называть всех по именам, если, конечно, рядом нет чужих.
   Хотя чужих у нас никогда не бывает.
   - Почему здесь, Бонза? - Голос молодой, его я тоже знаю. Тоже из мужчин-охотников, прозвище у него смешное - Кирдык, он всегда, когда его о чем-нибудь спрашивают, говорит: - Кирдык пришел! - Вот и прозвали, хотя имя его мне известно - Леонид.
   - Потому что сюда никто не ходит! - отвечает Бонза. Мы с котоголовом еще плотнее вжимаемся в землю.
   Лучше им нас не видеть. Не нравится мне, что они здесь! Бонза с Кирдыком должны сейчас вместе со всеми готовиться к карнавалу, а они притащились туда, куда ни им, ни мне ходить нельзя.
   И голоса мне их не нравятся. Что-то в них неприятное, будто змеиное. Лучше бы хохряков услышать, и то спокойнее было бы.
   - Значит так, - говорит Бонза, - подождем, пока пройдут первые сутки карнавала…
   - А она не догадается? - спрашивает Кирдык.
   - Не догадается, - так же, по-змеиному, шипит Бонза, - она настолько во всем уверена…
   Котоголов вдруг громко чихает.
   У них это бывает, вылизывают свою шкурку, вылизывают, нажрутся шерсти, а потом вычихивают обратно. Громко и утробно, очень хорошо слышно.
   - Эй! - громко говорит Бонза. - Кто здесь? Пошли посмотрим!
   Я решаю не дожидаться, пока меня найдут и навесят оплеух, разворачиваюсь и несусь вниз, сквозь заросли ольхи и бересклета. Котоголов бежит рядом со мной. Сверху слышны крики и ругань.
   Наконец я оказываюсь в самом низу распадка и останавливаюсь, долго отпыхиваясь.
   По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…
   Если они нас найдут, то придется плохо. И мне, и котоголову, хотя звереныш убежит, а меня они догонят. Я услышал что-то такое, чего не должен был слышать, иначе они бы не потащились совещаться сюда, в запретное место.
   Мне надо возвратиться и рассказать обо всем Старшей Матери, может, она поймет, в чем дело.
   И тут я понимаю, что рассказать ничего не смогу, ведь я сам тоже был в запретном месте, и мне придется отвечать на вопрос: зачем я здесь оказался?
   Не могу же я сказать, что котоголов повел меня туда, где березовая роща, и для того, чтобы я напластал коры и сделал себе маску. Для карнавала, на который мне нельзя.
   - Нет, - слышу я отдаленный голос Кирдыка, - я не полезу вниз, там все ноги переломаешь!
   - Зверь какой-нибудь, - это уже Бонза, - может, кабан или косуля, спугнули…
   Я подмигиваю котоголову. Значит, я - кабан, а он - косуля. Они нас спугнули, и мы унеслись вскачь. Так быстро, что до сих пор не могу отдышаться.
   - А кто чихал? - это опять Кирдык спрашивает.
   - Звери тоже чихают! - совсем уже затухающим голосом говорит Бонза, и я догадываюсь, что они уходят.
   Мне тоже надо бы отсюда сваливать, но пока нельзя.
   Я проверяю, на месте ли нож. Он на месте, висит на поясе.
   Березовая роща рядом, ее хорошо видно в лучах дневного солнца.
   Где-то там, за ней, хижина королевы карнавала.
   Мне безумно хочется пройти сквозь березовую рощу и хотя бы одним глазком, да взглянуть.
   Котоголов опять что-то гортанно произносит и смотрит на меня, будто о чем-то спрашивая.
   - Идем, - говорю я ему, - ты знаешь, где это?
   Мы проходим сквозь рощу, вокруг рослые, статные березы с уже почти опавшими листьями.
   Зато под ногами все усыпано желтой листвой.
   Она шуршит, на нее приятно наступать, здесь светло и совсем не страшно, совсем не так, как в лесу, что рядом с нашими холмами, где даже днем бывает темно.
   - Давай сначала посмотрим? - говорю я котоголову. Тот что-то муркает в ответ.
   Вроде бы спрашивает: когда начнем резать кору и делать маску?
   - Потом, - отвечаю я, - если мы уж здесь оказались… В запретном месте, в неурочный час…
   Слова возникают во мне сами, это не может быть котоголов, они ведь не разговаривают.
   Но кто-то произносит эти слова, я плохо понимаю, что значит «неурочный», но догадываюсь, что это тот час, когда ты здесь быть не должен.
   Хотя я и так уже оказался сегодня в том месте, где услышал то, что предназначалось совсем не для моих ушей. Хотел услышать будущее и услышал. Мы выходим из рощи, и я останавливаюсь.
   Котоголов следует моему примеру. Садится у правой ноги и тоже смотрит.
   Мы оба смотрим, перед нами маленькая, аккуратная хижина. Она стоит на берегу небольшого пруда. Рядом с хижиной бочка, хорошо видно: в ней горит огонь.
   Дверь в хижину открыта, но я знаю, что мне туда нельзя.
   Туда никому нельзя, кроме Старшей Матери.
   Я плохо помню нынешнюю королеву, я лишь догадываюсь, кто она. Но она должна быть красивой. Королевы карнавала всегда самые красивые!
   А самая красивая из всех - Монка, это я знаю давно!
   Внезапно котоголов исчезает среди кустов бересклета.
   Мне ничего не остается, как самому нырнуть в них, затаиться и смотреть в сторону хижины.
   Из нее выходит женщина. Она в полотняной накидке королевы карнавала, с распущенными по плечам волосами. Я узнаю ее, я много раз видел ее в жилище. Еще помню слова Белки о том, что всем мужчинам эта женщина предпочитала Бонзу и что вроде бы даже родила от него.
   Ведь одна из любимых тем для разговоров у нас: кто бы мог у каждого из нас быть матерью и отцом.
   Только говорим мы об этом, когда взрослых нет рядом.
   Все мужчины нам как один отец, и все женщины - мать.
   Хотя настоящие матери - лишь матери света, их надо слушаться, им надо подчиняться.
   Женщина идет к пруду, мы с котоголовом, затаив дыхание, смотрим на нее.
   Хотя и осень, но днем все еще тепло. «Желтое лето» - время, когда солнце пригревает, будто до зимы много-много месяцев.
   Женщина снимает накидку, под ней ничего нет.
   Я чувствую, как у меня вспыхивают щеки, сейчас, наверное, они пылают, будто цветы бересклета.
   Ведь я никогда еще не видел так близко взрослой голой женщины.
   Женщина входит в пруд и быстро окунается в воду. Потом вскакивает и выбегает обратно на берег. «Желтое лето»: днем солнце пригревает, но ночи холодные, и вода уже остыла.
   Зато щеки мои пылают все сильнее и сильнее, мне становится горячо, я обливаюсь потом.
   В запретном месте, в неурочный час…
   По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…
   Я бы хотел сейчас стать хохряком и оказаться в своей норке. Среди готовящихся к зиме корней и прорастающих мертвецов. Мне не хочется думать о том, что произойдет совсем скоро, на карнавале. Но я уже знаю: что-то случится, и жизнь моя изменится.
   Котоголов тихо муркает.
   Он прав: время идет, а я так и не срезал себе подходящего куска коры для маски.
   Женщина уходит в хижину.
   Я тихо поворачиваюсь и иду вслед за котоголовом, внимательно осматривая березы. Мне нужно толстое дерево с плотной корой. Кора снимается ровным слоем, аккуратно. Если все делать, как надо, то у тебя в руках оказывается прямоугольный кусок бересты. Из прямоугольного куска надо сделать полукруг. Прорезать в нем два глаза и рот. И лишь потом покрасить. И углем нарисовать там, где предполагается нос, черные усы котоголова. Затем к маске прикрепляется веревочка, и все, ее можно надевать.
   «Что-то произойдет!» - думаю я, осторожно делая первый надрез на выбранном дереве.
   Котоголов хитро смотрит на меня, кажется, он тихо муркает себе под нос песенку о том, что «по дороге, вдоль реки, пробегали хохряки!».
   И вдруг я с тоской понимаю, что все же придется сегодня еще раз лечь на землю и попытаться расслышать голоса своего, уже почти наступившего будущего!
    8.
   Тимус давно уже не видел таких странных снов. Клочья тумана цепляются за мрачные, черные сосны. Трава серая, как и небо.
   Кто-то идет ему навстречу, слышатся тихие, вкрадчивые шаги.
   Он мягко спрыгивает с ветки и приземляется на все четыре лапы.
   Нужно затаиться и посмотреть.
   Почему-то ему не нравится тот, кто идет по лесу.
   От него пахнет угрозой.
   Смачный, агрессивный запах.
   Тимусу хочется проснуться, но сон не отпускает.
   Он впрыгивает в туман - бежится легко, серая трава даже не приминается под лапами.
   Шаги становятся четче. Тот, кто идет, уже ничего не боится.
   Вновь надо затаиться, притвориться сухой веткой, камнем, едва различимым в тумане кустом бересклета.
   Сон давит на грудь, Тимусу трудно дышать.
   Он переворачивается на другой бок, шаги становятся еще слышнее, если сейчас открыть глаза, то можно увидеть, как кто-то проходит по лесу рядом с тобой.
   Кто-то без лица.
   Серое пятно, плохо различимое в тумане.
   Камень опять встает на четыре лапы, сухая ветка распрямляется, невысокий куст бересклета зачем-то скатывается с пригорка.
   Кто-то все так же идет сквозь туман, пробираясь между соснами.
   Он знает одно: это не мальчик, это взрослый мужчина.
   От взрослых иначе пахнет, запах окутывает со всех сторон, тонкие, невидимые нити, через которые нельзя перепрыгнуть.
   Можно лишь бежать вдогонку.
   Он никогда еще не бегал на четырех лапах, ему начинает нравиться.
   Только странно все видеть лишь серым и черным, это не его мир, хотя если проснуться, то цвет вновь вернется, Тимус в этом уверен, но сон продолжается, и ему остается одно: бежать вслед запаху, думая, куда же он приведет.
   Он никогда еще не был в этих местах.
   Какое-то ущелье, поросшее низкими корявыми сосенками. Шаги опять становятся тихими и вкрадчивыми. Наконец затихают.
   Человек без лица останавливается, опять пора притвориться сухой корявой веткой. И вовремя.
   Тот, кто идет впереди, вдруг начинает ворочать здоровый камень, что у самого склона ущелья.
   Пытается сдвинуть его с места.
   Наконец ему это удается, камень откатывается в сторону. Странный и не очень приятный сон.
   Здесь нет тумана, но все такое же серое.
   И почему-то луна тоже серая, среди серых звезд на сером небе. Запах снова становится невидимой нитью, ведущей в черную дыру на склоне.
   Надо бежать за ним, мягко переступая четырьмя лапами.
   Тот, кто шел впереди, уже скрылся в черной дыре.
   Тимусу страшно, но он ничего не может поделать - ему надо пробраться следом, проскользнуть тихо и незаметно, хорошо, что все это сон, ведь всегда можно проснуться, по крайней мере, так бывало прежде.
   В пещере тепло, тот, кто шел впереди, зажег факел и принялся шарить по углам.
   Надо где-то притаиться и подсмотреть, что же он ищет.
   Одна из лап срывается, он кубарем катится куда-то вниз.
   Человек оборачивается, Тимус с ужасом смотрит, как сквозь серую маску проступают глаза, потом нос и рот.
   Сон обрывается, Тимус открывает глаза.
   Все, как обычно: низкая крыша жилища, в очаге горит огонь.
   Он засовывает руку под лежанку, маска для карнавала на месте.
   Все спят, Тимус встает и тихо пробирается к выходу.
   У двери сидит котоголов, только вот не разберешь какой.
   Котоголов вдруг улыбается, Тимусу опять становится не по себе.
   Будто эта тварь сидела и поджидала, когда он проснется, а сейчас что-то хочет ему сказать.
   Котоголов направляется в ночь, вдруг останавливается и выжидательно смотрит на Тимуса.
   И снова уверенно идет в темноту, под высокими яркими звездами.
   Тимус следует за ним, даже не пытаясь понять, куда его ведут.
   В голове обрывки сна, только вот запах куда-то пропал.
   Котоголов сворачивает от жилища в сторону, хорошо виден костер.
   Возле него кто-то сидит на корточках.
   Тимус начинает догадываться, кто это, и его пробирает дрожь.
   - Рассказывай! - говорит ему Старшая Мать, когда он садится рядом.
   Котоголов тут же, устроился между ними, положил мордочку на передние лапы и закрыл глаза.
   Тимус послушно рассказывает свой сон.
   - Запах, - говорит Старшая Мать, - ты можешь вспомнить его? Тимус пытается, но у него не выходит.
   - А ты? - вдруг спрашивает Старшая Мать у котоголова.
   Тот открывает глаза и фырчит. Шерсть на загривке топорщится, он оскаливает пасть и показывает зубы.
   - Сможешь найти? - спрашивает Старшая Мать. Котоголов трясет башкой и скрывается в темноте.
   - Извини, - говорит Тимусу Старшая Мать, - я была несправедлива к тебе в последние дни.
   Тимус ничего не отвечает, он сидит рядом, и его бьет дрожь.
   - Замерз! - говорит Старшая Мать и вдруг обнимает его, прижимая к себе.
   Тимус не замерз, но он никогда не посмеет сказать Старшей, что ему сейчас страшно.
   И рассказать, насколько страшно и отчего. Хорошо, если в этом виноват только сон.
   Сны быстро забываются, и все опять становится на свои места. Ярко светит солнце, голубое небо над головой, привычные лица вокруг.
   А не серые пятна, сквозь которые постепенно проступают глаза, нос и рот.
   Только вот Тимус догадывается, что дело не в одном сне, пусть даже таком странном.
   Что-то происходит, но никто пока не может сказать что.
   Из темноты возникает котоголов и ластится к Старшей Матери.
   - Ты нашел? - спрашивает та. Котоголов утвердительно кивает.
   Тимус еще ни разу не слышал, чтобы Старшая Мать разговаривала с котоголовами, а те отвечали.
   Но этот точно отвечает, Тимус опять начинает дрожать, Старшая Мать еще крепче прижимает его к себе.
   - Кто? - продолжает она выспрашивать котоголова.
   Зверь пристально смотрит на Старшую, та явно пытается что-то понять.
   - Нет, - наконец отвечает она, - этого просто не может быть! Котоголов молчит, он опять устроился у самого костра и закрыл
   глаза.
   - Повтори! - велит Старшая Мать Тимусу.
   Тот не понимает и лишь испуганно смотрит на нее, дрожащий от страха мальчишка неполных четырнадцати лет.
   - Сон, - уточняет Старшая, - этот человек из сна…
   - У него не было лица, - говорит Тимус, - но потом он обернулся, и из серого пятна возникли глаза…
   - Ты узнал его?
   - Нет, но мне показалось…
   - Кто?
   Тимус боится. Если он скажет, то добром это не кончится. Да и потом, он не уверен. Глаза, нос, рот - это еще не все, хотя очень похоже. Только вот… что он там искал?
   - Не бойся, - говорит Старшая, - рассказывай!
   И Тимус вдруг начинает рассказывать про то, как он вчера пошел за березовой корой, и как наткнулся на Бонзу с Кирдыком, и как те обменивались какими-то странными фразами, которые он совсем не понял…
   - В березовую рощу? - спросила Старшая Мать.
   Тимус замолк, поняв, что если он сейчас проболтается, то ему несдобровать. Он не должен говорить, что видел королеву карнавала, ведь это запрещено, а он и так уже сказал, зачем ходил за березовой корой.
   - Маска котоголова? - Старшая Мать вдруг засмеялась. Тимусу вдруг стало очень тепло, и он подумал, что Старшая Мать
   совсем не такая уж грозная, как это ему всегда казалось. И что у нее замечательный и очень легкий смех, вот только смеется она редко, но это можно понять - она ведь должна думать обо всех и обо всех заботиться, а это занимает много времени и сил и, должно быть, очень тяжело!
   - Ты хочешь на карнавал… - сказала Старшая.
   Тимус лишь кивнул, побоявшись, что если он ответит «да», то звуки его голоса каким-то образом разрушат эту мягкую ночную тишину, и тогда Старшая Мать опять станет грозной и жестокой.
   - Если ты поможешь найти мне то место, - продолжила Старшая, - то я разрешу тебе испытать твою маску.
   - У меня во сне было четыре лапы, - отвечает Тимус, - и я видел все по-другому…
   Старшая Мать опять смеется.
   - Ты был котоголовом, - говорит она. - Разве ты еще не понял?
   - А разве они думают? - переспрашивает Тимус.
   - Думают, - отвечает Старшая, - только мы их не понимаем. Зато ты можешь видеть их мысли во сне…
   - А ты? - спрашивает Тимус.
   - Не всегда, - говорит Старшая, - чаще я их просто чувствую. Я не понимаю, что они хотят мне сказать, но иногда догадываюсь…
   - Но ведь ты только что с ним говорила…
   - Нет, - отвечает Старшая, - я с ним не говорила, а просто произносила слова, и тебе показалось, что он их понимал. На самом деле мне трудно сказать, что он захотел нам сообщить, может, он просто ходил ловить хохряков…
   - Они на самом деле есть? - спрашивает Тимус.
   - Есть! - отвечает Старшая.
   - А котоголовы, откуда они?
   - Пришли, уже давно! - говорит Старшая.
   Тимуса ответ не устраивает, ему хочется знать, откуда и, главное, почему они такие.
   - Ты слышал про город? - Старшая внимательно смотрит на Тимуса.
   «Я его видел!» - хочется ему ответить, но он вовремя проглатывает слова.
   - Так вот, - говорит Старшая, - они оттуда, а большего я и сама не знаю!
   «Не верю, - думает Тимус, - знаешь, только почему-то не хочешь мне рассказывать!»
   - Ну что, - говорит Старшая, - ты найдешь то самое место?
   - А когда? - спрашивает Тимус. - Сейчас ведь темно…
   - Он пойдет с нами, - отвечает Старшая, - они ведь хорошо видят во тьме!
   Котоголов поднимает голову и пристально смотрит на Старшую.
   - Я попытаюсь, - говорит Тимус и вдруг добавляет: - Если он поможет!
   Старшая встает, ее голос становится жестким и требовательным, она велит торопиться. Неизвестно ведь, сколько идти, а к утру они должны вернуться, чтобы никто ничего не заподозрил.