Когда его не стало, сама знаешь, у нас с Мариной все было: прекрасная квартира, машина, гараж, работа и связи. Надежные связи с очень приличными людьми.
А это больше, чем деньги.
Я кивнула, признавая его правоту. Генка разговорился. Ему нравилось рассказывать мне о деде.
— Предок деда прибыл в Россию по призыву Екатерины Второй. Вся остальная кровь в нем русская, а фамилия осталась. Времена бывали разные, ему сколько раз советовали: смени фамилию. У бабки — Матвеева; у матери — Федосеева; у жены — Стрижова.
Нет, ни в какую. Гордый.
Но русской идеей был одержим. «Нет большего счастья, чем родиться русским в России». И работал во славу Родины. Сделал много. Ученых советская власть умела ценить. Дед имел все. Но в последние годы начался развал. Умные люди почуяли ветер перемен и начали делать деньги. Кто-то объяснил суть вещей деду. Кто-то, кому он верил. Дед понял: процесс не остановить — и решил спасти хоть что-то для будущей России.
— Он был не совсем нормален?
— Нормальнее других. Он предвидел, что рано или поздно появится возможность восстановления, и хотел быть готовым. И прекрасно понимал, что в первую очередь будут нужны деньги, и начал их зарабатывать, для чего пригодился опытный завод. Еще люди.
Они были, не много, но были. Его друзья, ученики, единомышленники. Плюс новые технологии. Ты что думаешь, Скоробогатову он деньги оставил? Денег не много. Ты была хранительницей уникальных идей и разработок Академика. И не только его. Поэтому так важно было твое участие в договоре. А кстати, ты знаешь, за что сидел Скоробогатов?
— За хищение?
— Нет. Государство получало свое сполна. Естественно, нарушения на заводе были, но дед Костю берег, и тот занимался легальной деятельностью. А все, что могло быть определено как противозаконное, шло через деда. Организовано все было хорошо. Деда бы сроду не поймали, но за ним ходил КГБ. Деду было предложено закончить один серьезный проект, от которого он в свое время отказался по этическим соображениям. Он послал ходоков в грубой форме, тогда ему сели на хвост, раскопали завод и решили прижать строптивого Академика.
Они бы вряд ли его посадили. Заставили бы работать на себя. Хотя кто знает? Но когда арестовали документацию, там не обнаружилось никакого упоминания Академика. Представляешь? Вообще ничего.
Скоробогатов оказался готов к аресту и получил десять лет. Вломили ему со злости по полной. А дед начал готовиться к его возвращению.
— Там Головановы и Жуков домой собираются.
— Пойду прощаться. Вы останетесь?
— Да, мы переночуем. Ты иди, мы посидим, покурим.
Гости не торопясь разъезжались. Мы с Костей вместе проводили всех до машин.
Наконец остались только Вера, Танька, Яковлевы да охранники. Решили попить чаю. Юра включил электрический самовар. Все собрались в круге света у стола.
Костя стоял на веранде, опершись плечом о столбик крыльца, и смотрел в темный сад.
— Костя, — позвала я негромко, и он медленно повернул ко мне голову, но не шевельнулся. Его лицо выглядело усталым и постаревшим, оживление покинуло его. — Иди пить чай.
Он не ответил. Я подошла к нему и встала рядом.
— Устал?
— Да, — безжизненно ответил он и добавил:
— Лена, мне надо ехать.
Я удивилась и коснулась его рукава; он не отреагировал на мое прикосновение, и я удивилась еще больше:
— Разве ты не останешься?
— Нет. Я поеду в Москву.
Что ему делать в Москве на ночь глядя?
— Как хочешь. Выпей чаю.
— Не хочу. Пусть ребята пьют, и поедем.
Он был какой-то неживой, не похожий на себя. Я не могла понять, что с ним случилось. Наверное, просто устал.
— Костя, я хочу, чтоб ты знал: я горжусь тобой!
— Правда? — Он неприятно усмехнулся. — Поэтому и побеседовала с Яковлевым?
Он с непонятной мне болью посмотрел глубоко-глубоко в мои глаза и вдруг легонько провел тыльной стороной ладони по моей щеке снизу вверх и, сбежав с лестницы, скрылся в саду.
Я осталась стоять, тупо глядя в темноту, недоумевая, чем его мог так опечалить мой разговор с Яковлевым. Мы вообще часто и подолгу говорим с Генкой, и Костя всегда относился к этому спокойно. Разве что подсмеивался над нашей манерой перезваниваться два-три раза в неделю.
Только ночью я где-то между снами вспомнила, что пообещала мужу переговорить с Яковлевым о разводе. Я вскинулась со сна и больше не уснула. Костя не знал, что моя решимость расстаться с ним сильно поколебалась. И причиной был именно разговор с Яковлевым.
— ..Лена, он действительно не понимает, почему ты так завелась из-за квартиры. Он не знал дома: интернат, казарма, общежитие, коммуналка, камера, барак. Для него дом — это просто место, где спят, а не святыня, как для тебя. Мы ему говорили, что нельзя делать евроремонт без твоего согласия. Но он уперся.
Страшно гордился собой и радовался, что успел к твоему возвращению.
Часть 2
Два предыдущих дня я занималась налаживанием быта и ждала. Напрасно. Господин Скоробогатов не появился.
Не выдержав неизвестности, я собралась и отправилась в офис. Шеф отсутствовал. Я оставила на столе секретаря сводный аналитический отчет.
Господин Скоробогатов категорически отказывался считывать информацию с экрана компьютера, поэтому отчет распечатывался в единственном экземпляре.
По дороге к приемной, преодолевая некороткий путь по коридору, я встретила одну из молоденьких секретарш. Лицо девочки не было мне знакомо, мое ей тоже, и на мою улыбку девица ответила взглядом, полным холодного безразличия.
Другими словами, приняв меня за посетительницу, она не кинулась ко мне, готовая к услугам, а облила волной пренебрежения.
— Вера Игоревна, у нас есть человек, который отвечает за персонал?
Идеальная секретарша подняла на меня спокойные серые глаза, отложила ручку и села иначе на своем вертящемся стуле, готовясь к разговору. Весь ее вид радовал глаз. Кроме скромненького серенького костюмчика. Костюмчик вызывал зависть.
— В каком смысле? — осведомилась Вера Игоревна.
— Ну офис-менеджер…
— Нет.
И она начала перечислять, загибая стройные пальчики:
— У нас есть начальник безопасности, начальник канцелярии, начальники служб…
— Выходит, каждое подразделение живет по своим правилам?
— Похоже…
— Сотрудник может явиться в офис в джинсах и вести переговоры «без галстука»?
— Я не думала об этом. Наверное, так.
— А кто регламентирует внешний вид секретарш?
— Не знаю. Или Зиновьева, или никто.
— За три шага по коридору я встретила девочку в мини-юбке, без чулок, и другую, не пожелавшую ответить на мое приветствие.
Вера Игоревна слегка насторожилась:
— Она вас не узнала.
— Разумеется. Именно поэтому. Ее работа — быть приветливой с любым, кто переступит этот порог. Я могу попросить вас собрать где-нибудь всех девушек?
— Да. Через четверть часа в зале заседаний.
Эти пятнадцать минут у меня ушли на то, чтобы сформулировать требования к внешнему виду и манере поведения сотрудников (сотрудниц) секретариата.
Я изложила тезисы стайке разнокалиберных и разномастных девиц и категорически заявила, что невыполнение любого пункта автоматически повлечет за собой немедленное увольнение.
Сотрудницы, озадаченно переговариваясь, отправились к местам прохождения службы, а я, довольная, прибыла домой и уселась ждать реакции господина Скоробогатова на мое вопиющее самоуправство.
От тоски я без всякой необходимости попила чаю и прилегла на постель поверх покрывала.
Огромную квартиру окутала тишина. Я лежала, такая маленькая, незащищенная, одинокая и никому не нужная.
В квартире постоянно толпились какие-то люди.
Кто-то приходил, кто-то уходил. Одни забегали на минутку, другие проводили целый день, а кое-кто и оставался ночевать…
Их всех приходилось кормить. Каждый день я варила борщ в восьмилитровой кастрюле, крутила по сотне котлет, пекла пироги…
Иногда, выйдя ночью в туалет, я видела свет в кухне и, зайдя, обнаруживала там едоков.
Господин Скоробогатов легко, как нож в масло, вошел в новое состояние и в новые отношения.
Свобода физическая, свобода выбора и еще какие бывают свободы… И он как рыба в воде.
Я скоро перестала удивляться. Работая как одержимый, господин Скоробогатов, казалось, весь мир заставлял вращаться вокруг себя. Нашлось дело и мне.
В сопровождении Олега Чешко я колесила по стране, встречалась с людьми, передавала то, что нельзя было доверить обычным каналам связи.
Олег — тридцатилетний, дурашливый, абсолютно лишенный чувства страха и предельно надежный, теперешний начальник службы безопасности у Скоробогатова, тогда был моим постоянным спутником. Мы попадали в разные — порой неприятные, порой откровенно опасные — ситуации. Но у меня не только волос с головы не упал, на меня не осмелилась сесть ни одна пылинка.
Олегу есть за что благодарить Скоробогатова.
Осужденный за превышение допустимой обороны (подстрелил мерзавца при задержании, когда тот кинулся на него с ножом), а на самом деле за то, что слишком близко подобрался к сильным мира сего, в лагере лейтенант милиции Чешко был обречен на скорую мучительную смерть. Господин Скоробогатов спас ему жизнь. И обрел преданного друга.
В те времена мы редко виделись. Иногда я заставала Костю на кухне. Он что-нибудь ел и глядел прямо перед собой, напряженно обдумывая очередную операцию. На худом лице огромные глазищи. В них хитрый блеск и какое-то недоступное мне знание.
И уж совсем редко по ночам в мою дверь раздавался стук. Он просовывал голову и неизменно спрашивал:
— Не помешаю?
И наступали чудесные минуты, наполненные нежностью. Костины губы чуть горчили от табака, дыхание пахло зубной пастой. Горячие неумелые руки робко двигались по моему телу. У меня кружилась голова.
Я обнимала Костю, и он, затихал, согреваясь в моих руках.
Для него это было самым главным. Он мог лежать сколь угодно долго совершенно неподвижно, сводя меня с ума, доводя до исступления.
Бывало, что усталость брала свое и он засыпал. а я лежала рядом, с удивлением прислушиваясь к бушующему во мне желанию.
Но чаще в какой-то момент мужское тело в моих руках становилось властным и нетерпеливым.
Его поцелуи обжигали кожу, сильные руки по-хозяйски уверенно обнимали меня.
Наша близость была источником радости для нас обоих. Мы встретились уже не очень молодыми людьми, но так уж случилось, что эта сторона человеческих отношений была нам малоизвестна. И мы вместе открывали ее для себя.
На границе между сном и явью мне показалось, что он рядом, и по моему телу волной прокатилась дрожь.
Господи! Помоги мне. Чего это вдруг я начала об этом вспоминать? Мне уже пора о душе подумать, а я без мужика измаялась.
Я попыталась себя усовестить и, кажется, начала засыпать.
Трубка выскальзывает из непослушных пальцев, но мне все-таки удается пристроить ее к уху.
— Мама…
Какой тоненький больной голосок. Больно бухает сердце. Лялька, девочка моя.
— Мама!.. — тоненько плакала трубка.
— Лялька, доченька, что? Кто обидел?
— Я умираю, мамочка. У меня рак. Рак печени.
— Нет! Лялька, девочка моя, нет.
Этого не может быть. Лялька, девочка моя, этого не может быть. Я поверила. Почему я сразу поверила?
— Да. Мамочка, я боюсь. Сегодня они сказали, мне осталось три месяца. Я не хотела тебе говорить.
Мне было стыдно. А теперь… Я не верила, что умру, думала, справлюсь. Но у меня боли. Болит и болит.
Все время. К кому только Миша меня не возил. Надежды нет. Сегодня мне назначили уколы. Наркотики.
Это конец.
— Подожди. Не паникуй. Врачи могут ошибаться.
— Они не ошибаются.
— Даже если не ошибаются. Три месяца — не завтра. Еще есть время. Мы поедем за границу. В лучшую клинику. Наверняка где-то умеют лечить твою болезнь. Мы узнаем где и поедем.
— Уже поздно. Меня нельзя вылечить.
Но тихий слабый голос у моего уха зазвучал иначе.
В нем появилась слабая надежда. И я продолжала, обрадованная и этой малостью:
— Пусть не вылечат. Будешь жить не очень здоровой. Не ты одна, таких много. Лишь бы подольше.
— Мамочка, я люблю тебя!
Я почувствовала, что она улыбается, и слезы, медленно скапливаясь в моих широко раскрытых глазах, перелились через край. Я не всхлипнула, не шмыгнула носом, бодро и ласково закончила разговор и только потом уткнулась мокрым лицом в сложенные на столе ладони.
Лялька, Лялька, девочка моя…
Как случилось, что мы стали чужими?
Я обиделась на жестокие слова, сказанные Лялькой в пылу ссоры. Почти три месяца мы не общались совсем. Потом я позвонила и наговорила на автоответчик приглашение на свадьбу. Дочь не пришла, и я снова обиделась.
Миша чем-то объяснял отсутствие жены. Не вспомнить. Я лелеяла свою обиду, а не подумала, что испытала Лялька, прослушав автоответчик. Ее мать выходит замуж, но не приехала поговорить, не познакомила с женихом, даже по телефону пригласила не лично, а через автоответчик…
Лялька решила, что я вырвала ее из своей жизни, обиделась и поступила так же.
За эти годы мы несколько раз встречались: на юбилее Николая, у Таньки, когда в прошлом году приезжал Пашка, и, конечно же, на различных светских мероприятиях. Встречи всякий раз были в присутствии большого числа людей.
Лялька держалась вежливо-отстраненно, мы улыбались друг другу, перекидывались парой слов и расходились.
«Я воспитала монстра», — говорила я себе, и мое сердце обливалось кровью. Я тосковала по дочери.
Но время шло. Я училась обходиться без постоянного присутствия Ляльки в моей жизни.
Тем более что в ней все больше места занимал Костя.
Моя новая жизнь налаживалась. И, насколько мне было известно, Лялькина тоже.
Перед отъездом в Женеву, еще до того как я узнала о поездке, я по делам своего фонда посещала префектуру Южного округа.
Лялька вышла из кабинета префекта. Моя очередь была следующей. Я встала, мы столкнулись лицом к лицу и неожиданно обнялись. Лялька показалась мне усталой и постаревшей. Я спросила, как у нее дела.
Она ответила, что очень устала, много работает, через два часа улетает на неделю в Киев.
Секретарь пригласил меня в кабинет, мы с дочерью еще раз обнялись и условились созвониться через неделю.
— Чао, Акулька! — сказала Лялька и улыбнулась своей прелестной улыбкой.
Как я была счастлива! Сколько радостных планов я строила! Как мечтала!
Я позвонила Ляльке из аэропорта. Ее не было ни на работе, ни дома. Я побеседовала с ее автоответчиком.
Вернувшись в Москву, я позвонила Ляльке, и опять дома никого не было. На работе секретарь соединил меня с Мишей. Его голос звучал нейтрально:
— Лялечка очень занята. Я передам, что ты звонила. Думаю, она свяжется с тобой, когда будет посвободней.
От его голоса из глубины души поднялась загнанная туда застарелая неприязнь. Я привычно подавила ее, оставаясь приветливой до конца разговора.
Миша не сказал мне о болезни своей жены ни слова.
Главное, найти врача. Безразлично, в каком городе или в какой стране.
Но как его найти?
Я встала на колени перед письменным столом и выдвинула нижний ящик. Старая записная книжка перетянута аптечной резинкой, и все равно ее рассыпавшиеся листочки торчат в разные стороны. Аккуратно раскладываю листочки на ковре.
Телефон профессора Бронштейна обведен черной рамкой.
Григорий Львович был другом и личным врачом Академика. С его помощью Лялька переводила меня из городской больницы в клинику НИИ гинекологии, где меня с трудом выходили после неудачной операции.
Если бы он был жив, обязательно бы мне помог.
На похоронах профессора я познакомилась с его сыном, живущим в Америке, и он сказал, что внук Григория Львовича Лева окончил медицинский институт и работает в клинике деда.
Я поднялась с пола и, оставив книжку на столе, пошла за телефоном.
Он обнаружился на тумбочке у кровати. Я протянула руку и толкнула стоящий там же будильник. Будильник закачался, я остановила его ладонью и увидела, что показывают стрелки.
Двадцать минут после полуночи не лучшее время для телефонного звонка незнакомому мужчине. Хорошо, я попытаюсь найти Леву Бронштейна утром. Он должен знать, какой врач и в какой стране достиг наибольших успехов в лечении рака печени.
Если не найду Леву, обращусь в Академию медицинских наук, в Министерство здравоохранения.
Волнение мешало уснуть, мешало лежать спокойно, требовало выхода в действии. Я снова и снова представляла себе лицо дочери. И не могла поверить, что у нее рак. Лицо Ляльки было бледным, усталым, осунувшимся. Но на нем не лежала печать ракового больного, а ведь я видела, как выглядели за несколько месяцев до смерти моя мама и Академик.
Все больше и больше я уверовала в возможность ошибки. Если же это не рак, то ничего не потеряно.
Временами мое возбуждение сменялось апатией, страхом, сознанием бесполезности любого действия.
Но я не позволяла себе потерять надежду.
Очередной раз взглянув на часы, я увидела, что время движется к трем, и решила просто дождаться утра.
Ой, а деньги-то! Про них я и не подумала. Что, если сумма потребуется значительная, а у Кости не окажется столько свободных денег? Придется искать, а на это уйдет время.
Не раздумывая я схватила телефон, набрала номер и с удивлением слушала гудки. Минута, две, три…
Где он, черт побери, шляется в три часа ночи?
Мелькнула мысль, что я никогда не интересовалась, где проводит господин Скоробогатов ночи. И с кем.
Меня охватили злость и обида. Всякий раз, когда он нуждался во мне, я была на месте и готова помочь ему. Впервые он мне понадобился, и что же?
Черт! Эту проклятую квартиру сроду не обойдешь, впору пускать рейсовый автобус. И какая из комнат теперь Юрина? Раньше он спал на диване в холле, а теперь?
— Юра! — завопила я, стоя посредине какой-то европлощади неизвестного назначения.
Из одной из дверей вылетел взлохмаченный Юра в тренировочных штанах и с голой волосатой горой мышц над ними. Он хлопал глазами. Я заикалась от злости.
— Чем ты занят?
— Сплю…
— Молодец! Продолжай. Тебя для того и наняли.
— Что случилось?
— Какая тебе разница? Твое дело тело охранять, а живое оно или мертвое — тебе плевать!
— Вам плохо? Врача?
Вид разволновавшегося Юры неожиданно несколько успокоил меня. По крайней мере я перестала заикаться.
— Ты знаешь, где Константин Владимирович?
Кивок.
— Где?
— В казино.
— Что он там делает? — Идиотский вопрос.
Движение плечом. Не знает.
— Позвонить ему можешь?
Кивок.
— Позвони. Скажи, он мне нужен.
Кивок.
О Боже!
Великолепие белых стен, блеск хромированных частей мебели и всевозможное оборудование делали кухню чужой и совершенно безликой.
Я избегала бывать здесь без необходимости. А когда-то это было самое любимое место в квартире. Да что в квартире, в целом свете.
Опять поднялась обида на господина Скоробогатова, уничтожившего мой столь любовно налаженный быт.
На душе стало окончательно тоскливо и муторно.
Страшно хотелось курить, но я решила этого не делать, чтобы не злить господина Скоробогатова запахом дыма. Он чрезвычайно тяжело бросал курить.
Выпив кофе, я поставила чашку в мойку, отложив мытье на утро. Потом все-таки вымыла, вытерла и убрала в шкаф. Привычные движения успокаивали меня.
Какое-то время постояла посреди кухни, бессмысленно глядя в стену, вздохнула и, выключив свет, встала у окна, отодвинув штору. Это окно выходит на подъезд, и я надеялась увидеть, как приедет господин Скоробогатов.
Не успели мои глаза привыкнуть к темноте, как раздался щелчок и вспыхнул свет.
Он стоял в дверях кухни. Ворот белой крахмальной рубашки распахнут, темные волосы в беспорядке, одна рука в кармане брюк под распахнутым смокингом, другая на уровне плеча упирается в косяк.
Привычно отметив мужскую привлекательность ладной фигуры, я подняла глаза на лицо.
Господин Скоробогатов изрядно выпил. Чтобы об этом догадаться, надо хорошо его знать. По виду он такой же, как всегда. Выдает его холодный блеск серо-голубых глаз да необычайная бледность лица.
Он толчком выдыхает воздух сквозь сжатые зубы.
До меня доносится запах коньяка. Костя терпеть не может коньяк, но пьет только его. Таким образом он регулирует потребление спиртного. Одна из его маленьких хитростей.
— Зачем звала? — недружелюбно поинтересовался господин Скоробогатов, ощупывая меня жадным взглядом.
Мне не понравился взгляд и то, как он стоит, подобравшись, словно перед прыжком.
— Мне нужно поговорить с тобой.
Я вдруг испугалась, что господин Скоробогатов откажет мне в моей просьбе.
— О чем?
— Костя, мне нужны деньги…
— Сейчас?
Господин Скоробогатов неприятно ухмыльнулся и вдруг…
Он отлепился от косяка, ногой закрыл дверь и сделал ко мне большой шаг… Я услышала тяжелое дыхание, и в тот же миг он, запустив руку мне в волосы, рывком поставил меня на колени.
Мои колени больно стукнулись об пол. Жесткая рука безжалостно надавливает на мой затылок, прижимает мое лицо к столу. Я почувствовала, как другая рука грубо задирает мой халат…
Происходящее показалось настолько нереальным, что первым моим чувством была растерянность. Потом я испугалась, что в кухню может войти Юра. А потом не осталось никаких чувств" только чувство неудобства позы.
Все закончилось так же неожиданно. Я почувствовала, что свободна, и с трудом поднялась на ноги.
Происшествие оглушило меня. Я не могла поверить, что подобное произошло со мной, не узнавала мужчину, которого, как мне казалось, знала до донышка, была обижена, раздосадована, напугана.
Прошло довольно много времени, пока мне удалось заставить себя взглянуть на господина Скоробогатова.
Он уже привел в порядок свой костюм и стоял у окна, отвернувшись от меня и ссутулив широкие плечи.
Я встала у него за спиной. Он обидел меня, но в тот момент я не хотела думать, почему он так поступил.
Меня занимали другие проблемы.
Почувствовав меня рядом, он медленно, словно с трудом, обернулся и посмотрел несчастными, больными, трезвыми глазами.
— С чего началось, тем и закончилось, верно? Ты ведь всегда считала меня способным на насилие. Нисколько не удивилась. Даже не сердишься.
— Я удивилась и сержусь. Мы еще поговорим об этом. Но не сейчас. Ты дашь мне денег?
В синих глазах появился нехороший блеск.
— Тебе настолько нужны деньги? Зачем?
Как-то сразу я поняла, что не хочу ничего ему говорить. Я смотрела в его лицо — такое знакомое, такое неизменно притягательное, и впервые мой муж был мне неприятен. В первую очередь потому, что я хотела искать у этого человека помощи и сочувствия.
Прищуренные чужие глаза не отрываясь смотрели на меня, ожидая ответа.
Было ясно, что я не хочу его денег. И не возьму их у него.
Я повернулась и, чувствуя навалившуюся усталость и пустоту, побрела прочь.
— Что, деньги больше не нужны? — насмешливо прозвучало сзади. Он шел за мной следом. — А может, они тебе и не были нужны?
Господи! Помоги мне, дай силу выстоять, пережить эту ночь.
У двери спальни Скоробогатов дернул меня за плечо, повернул к себе лицом. Он был в ярости.
— Так зачем ты звала меня?
Мне надо было срочно лечь. Голова кружилась, тело мгновенно покрылось холодным потом. Слабой, непослушной рукой я попыталась оттолкнуть мужа, но кружение перед глазами сделалось нестерпимым, потом все потемнело, я почувствовала, что сползаю по чужому телу…
Обморок был коротким. Я очнулась на руках Скоробогатова. Он положил меня на постель и сел рядом, глядя на меня встревоженно и совсем не зло.
— Тебе лучше?
Я кивнула, почувствовав боль в затылке от движения.
— Все уже прошло. Только слабость.
— Хочешь, я вызову врача?
— Не стоит. Мне надо просто поспать.
А это больше, чем деньги.
Я кивнула, признавая его правоту. Генка разговорился. Ему нравилось рассказывать мне о деде.
— Предок деда прибыл в Россию по призыву Екатерины Второй. Вся остальная кровь в нем русская, а фамилия осталась. Времена бывали разные, ему сколько раз советовали: смени фамилию. У бабки — Матвеева; у матери — Федосеева; у жены — Стрижова.
Нет, ни в какую. Гордый.
Но русской идеей был одержим. «Нет большего счастья, чем родиться русским в России». И работал во славу Родины. Сделал много. Ученых советская власть умела ценить. Дед имел все. Но в последние годы начался развал. Умные люди почуяли ветер перемен и начали делать деньги. Кто-то объяснил суть вещей деду. Кто-то, кому он верил. Дед понял: процесс не остановить — и решил спасти хоть что-то для будущей России.
— Он был не совсем нормален?
— Нормальнее других. Он предвидел, что рано или поздно появится возможность восстановления, и хотел быть готовым. И прекрасно понимал, что в первую очередь будут нужны деньги, и начал их зарабатывать, для чего пригодился опытный завод. Еще люди.
Они были, не много, но были. Его друзья, ученики, единомышленники. Плюс новые технологии. Ты что думаешь, Скоробогатову он деньги оставил? Денег не много. Ты была хранительницей уникальных идей и разработок Академика. И не только его. Поэтому так важно было твое участие в договоре. А кстати, ты знаешь, за что сидел Скоробогатов?
— За хищение?
— Нет. Государство получало свое сполна. Естественно, нарушения на заводе были, но дед Костю берег, и тот занимался легальной деятельностью. А все, что могло быть определено как противозаконное, шло через деда. Организовано все было хорошо. Деда бы сроду не поймали, но за ним ходил КГБ. Деду было предложено закончить один серьезный проект, от которого он в свое время отказался по этическим соображениям. Он послал ходоков в грубой форме, тогда ему сели на хвост, раскопали завод и решили прижать строптивого Академика.
Они бы вряд ли его посадили. Заставили бы работать на себя. Хотя кто знает? Но когда арестовали документацию, там не обнаружилось никакого упоминания Академика. Представляешь? Вообще ничего.
Скоробогатов оказался готов к аресту и получил десять лет. Вломили ему со злости по полной. А дед начал готовиться к его возвращению.
* * *
Пришла Марина, подозрительно оглядела нас, сидящих на разных концах скамейки, села между нами, позволила Генке обнять себя.— Там Головановы и Жуков домой собираются.
— Пойду прощаться. Вы останетесь?
— Да, мы переночуем. Ты иди, мы посидим, покурим.
Гости не торопясь разъезжались. Мы с Костей вместе проводили всех до машин.
Наконец остались только Вера, Танька, Яковлевы да охранники. Решили попить чаю. Юра включил электрический самовар. Все собрались в круге света у стола.
Костя стоял на веранде, опершись плечом о столбик крыльца, и смотрел в темный сад.
— Костя, — позвала я негромко, и он медленно повернул ко мне голову, но не шевельнулся. Его лицо выглядело усталым и постаревшим, оживление покинуло его. — Иди пить чай.
Он не ответил. Я подошла к нему и встала рядом.
— Устал?
— Да, — безжизненно ответил он и добавил:
— Лена, мне надо ехать.
Я удивилась и коснулась его рукава; он не отреагировал на мое прикосновение, и я удивилась еще больше:
— Разве ты не останешься?
— Нет. Я поеду в Москву.
Что ему делать в Москве на ночь глядя?
— Как хочешь. Выпей чаю.
— Не хочу. Пусть ребята пьют, и поедем.
Он был какой-то неживой, не похожий на себя. Я не могла понять, что с ним случилось. Наверное, просто устал.
— Костя, я хочу, чтоб ты знал: я горжусь тобой!
— Правда? — Он неприятно усмехнулся. — Поэтому и побеседовала с Яковлевым?
Он с непонятной мне болью посмотрел глубоко-глубоко в мои глаза и вдруг легонько провел тыльной стороной ладони по моей щеке снизу вверх и, сбежав с лестницы, скрылся в саду.
Я осталась стоять, тупо глядя в темноту, недоумевая, чем его мог так опечалить мой разговор с Яковлевым. Мы вообще часто и подолгу говорим с Генкой, и Костя всегда относился к этому спокойно. Разве что подсмеивался над нашей манерой перезваниваться два-три раза в неделю.
Только ночью я где-то между снами вспомнила, что пообещала мужу переговорить с Яковлевым о разводе. Я вскинулась со сна и больше не уснула. Костя не знал, что моя решимость расстаться с ним сильно поколебалась. И причиной был именно разговор с Яковлевым.
— ..Лена, он действительно не понимает, почему ты так завелась из-за квартиры. Он не знал дома: интернат, казарма, общежитие, коммуналка, камера, барак. Для него дом — это просто место, где спят, а не святыня, как для тебя. Мы ему говорили, что нельзя делать евроремонт без твоего согласия. Но он уперся.
Страшно гордился собой и радовался, что успел к твоему возвращению.
Часть 2
Накануне
Уже три дня я жила дома. Как господин Скоробогатов и обещал, фирма, делавшая евроремонт, восстановила прежний вид спальни и кабинета. Вся остальная часть квартиры сияла великолепием, но казалась чужой и даже враждебной.Два предыдущих дня я занималась налаживанием быта и ждала. Напрасно. Господин Скоробогатов не появился.
Не выдержав неизвестности, я собралась и отправилась в офис. Шеф отсутствовал. Я оставила на столе секретаря сводный аналитический отчет.
Господин Скоробогатов категорически отказывался считывать информацию с экрана компьютера, поэтому отчет распечатывался в единственном экземпляре.
По дороге к приемной, преодолевая некороткий путь по коридору, я встретила одну из молоденьких секретарш. Лицо девочки не было мне знакомо, мое ей тоже, и на мою улыбку девица ответила взглядом, полным холодного безразличия.
Другими словами, приняв меня за посетительницу, она не кинулась ко мне, готовая к услугам, а облила волной пренебрежения.
— Вера Игоревна, у нас есть человек, который отвечает за персонал?
Идеальная секретарша подняла на меня спокойные серые глаза, отложила ручку и села иначе на своем вертящемся стуле, готовясь к разговору. Весь ее вид радовал глаз. Кроме скромненького серенького костюмчика. Костюмчик вызывал зависть.
— В каком смысле? — осведомилась Вера Игоревна.
— Ну офис-менеджер…
— Нет.
И она начала перечислять, загибая стройные пальчики:
— У нас есть начальник безопасности, начальник канцелярии, начальники служб…
— Выходит, каждое подразделение живет по своим правилам?
— Похоже…
— Сотрудник может явиться в офис в джинсах и вести переговоры «без галстука»?
— Я не думала об этом. Наверное, так.
— А кто регламентирует внешний вид секретарш?
— Не знаю. Или Зиновьева, или никто.
— За три шага по коридору я встретила девочку в мини-юбке, без чулок, и другую, не пожелавшую ответить на мое приветствие.
Вера Игоревна слегка насторожилась:
— Она вас не узнала.
— Разумеется. Именно поэтому. Ее работа — быть приветливой с любым, кто переступит этот порог. Я могу попросить вас собрать где-нибудь всех девушек?
— Да. Через четверть часа в зале заседаний.
Эти пятнадцать минут у меня ушли на то, чтобы сформулировать требования к внешнему виду и манере поведения сотрудников (сотрудниц) секретариата.
Я изложила тезисы стайке разнокалиберных и разномастных девиц и категорически заявила, что невыполнение любого пункта автоматически повлечет за собой немедленное увольнение.
Сотрудницы, озадаченно переговариваясь, отправились к местам прохождения службы, а я, довольная, прибыла домой и уселась ждать реакции господина Скоробогатова на мое вопиющее самоуправство.
* * *
Время шло, и ничего не происходило. Вернее, происходило самое худшее. Господин Скоробогатов проигнорировал мою выходку.От тоски я без всякой необходимости попила чаю и прилегла на постель поверх покрывала.
Огромную квартиру окутала тишина. Я лежала, такая маленькая, незащищенная, одинокая и никому не нужная.
* * *
В первый год нашего союза господин Скоробогатов был занят день и ночь. Он куда-то ездил, с кем-то встречался. А когда бывал дома, непрерывно разговаривал по телефону, что-то писал, читал неведомые бумаги…В квартире постоянно толпились какие-то люди.
Кто-то приходил, кто-то уходил. Одни забегали на минутку, другие проводили целый день, а кое-кто и оставался ночевать…
Их всех приходилось кормить. Каждый день я варила борщ в восьмилитровой кастрюле, крутила по сотне котлет, пекла пироги…
Иногда, выйдя ночью в туалет, я видела свет в кухне и, зайдя, обнаруживала там едоков.
Господин Скоробогатов легко, как нож в масло, вошел в новое состояние и в новые отношения.
Свобода физическая, свобода выбора и еще какие бывают свободы… И он как рыба в воде.
Я скоро перестала удивляться. Работая как одержимый, господин Скоробогатов, казалось, весь мир заставлял вращаться вокруг себя. Нашлось дело и мне.
В сопровождении Олега Чешко я колесила по стране, встречалась с людьми, передавала то, что нельзя было доверить обычным каналам связи.
Олег — тридцатилетний, дурашливый, абсолютно лишенный чувства страха и предельно надежный, теперешний начальник службы безопасности у Скоробогатова, тогда был моим постоянным спутником. Мы попадали в разные — порой неприятные, порой откровенно опасные — ситуации. Но у меня не только волос с головы не упал, на меня не осмелилась сесть ни одна пылинка.
Олегу есть за что благодарить Скоробогатова.
Осужденный за превышение допустимой обороны (подстрелил мерзавца при задержании, когда тот кинулся на него с ножом), а на самом деле за то, что слишком близко подобрался к сильным мира сего, в лагере лейтенант милиции Чешко был обречен на скорую мучительную смерть. Господин Скоробогатов спас ему жизнь. И обрел преданного друга.
В те времена мы редко виделись. Иногда я заставала Костю на кухне. Он что-нибудь ел и глядел прямо перед собой, напряженно обдумывая очередную операцию. На худом лице огромные глазищи. В них хитрый блеск и какое-то недоступное мне знание.
И уж совсем редко по ночам в мою дверь раздавался стук. Он просовывал голову и неизменно спрашивал:
— Не помешаю?
И наступали чудесные минуты, наполненные нежностью. Костины губы чуть горчили от табака, дыхание пахло зубной пастой. Горячие неумелые руки робко двигались по моему телу. У меня кружилась голова.
Я обнимала Костю, и он, затихал, согреваясь в моих руках.
Для него это было самым главным. Он мог лежать сколь угодно долго совершенно неподвижно, сводя меня с ума, доводя до исступления.
Бывало, что усталость брала свое и он засыпал. а я лежала рядом, с удивлением прислушиваясь к бушующему во мне желанию.
Но чаще в какой-то момент мужское тело в моих руках становилось властным и нетерпеливым.
Его поцелуи обжигали кожу, сильные руки по-хозяйски уверенно обнимали меня.
Наша близость была источником радости для нас обоих. Мы встретились уже не очень молодыми людьми, но так уж случилось, что эта сторона человеческих отношений была нам малоизвестна. И мы вместе открывали ее для себя.
* * *
Нежные теплые губы легко коснулись моего лица.На границе между сном и явью мне показалось, что он рядом, и по моему телу волной прокатилась дрожь.
Господи! Помоги мне. Чего это вдруг я начала об этом вспоминать? Мне уже пора о душе подумать, а я без мужика измаялась.
Я попыталась себя усовестить и, кажется, начала засыпать.
* * *
Резкая тревожная ночная трель телефонного звонка. Трясу головой, пытаясь проснуться. На часах двадцать пять минут десятого. Значит, я сплю всего минут десять — пятнадцать, а разоспалась, никак не проснусь.Трубка выскальзывает из непослушных пальцев, но мне все-таки удается пристроить ее к уху.
— Мама…
Какой тоненький больной голосок. Больно бухает сердце. Лялька, девочка моя.
— Мама!.. — тоненько плакала трубка.
— Лялька, доченька, что? Кто обидел?
— Я умираю, мамочка. У меня рак. Рак печени.
— Нет! Лялька, девочка моя, нет.
Этого не может быть. Лялька, девочка моя, этого не может быть. Я поверила. Почему я сразу поверила?
— Да. Мамочка, я боюсь. Сегодня они сказали, мне осталось три месяца. Я не хотела тебе говорить.
Мне было стыдно. А теперь… Я не верила, что умру, думала, справлюсь. Но у меня боли. Болит и болит.
Все время. К кому только Миша меня не возил. Надежды нет. Сегодня мне назначили уколы. Наркотики.
Это конец.
— Подожди. Не паникуй. Врачи могут ошибаться.
— Они не ошибаются.
— Даже если не ошибаются. Три месяца — не завтра. Еще есть время. Мы поедем за границу. В лучшую клинику. Наверняка где-то умеют лечить твою болезнь. Мы узнаем где и поедем.
— Уже поздно. Меня нельзя вылечить.
Но тихий слабый голос у моего уха зазвучал иначе.
В нем появилась слабая надежда. И я продолжала, обрадованная и этой малостью:
— Пусть не вылечат. Будешь жить не очень здоровой. Не ты одна, таких много. Лишь бы подольше.
— Мамочка, я люблю тебя!
Я почувствовала, что она улыбается, и слезы, медленно скапливаясь в моих широко раскрытых глазах, перелились через край. Я не всхлипнула, не шмыгнула носом, бодро и ласково закончила разговор и только потом уткнулась мокрым лицом в сложенные на столе ладони.
Лялька, Лялька, девочка моя…
Как случилось, что мы стали чужими?
Я обиделась на жестокие слова, сказанные Лялькой в пылу ссоры. Почти три месяца мы не общались совсем. Потом я позвонила и наговорила на автоответчик приглашение на свадьбу. Дочь не пришла, и я снова обиделась.
Миша чем-то объяснял отсутствие жены. Не вспомнить. Я лелеяла свою обиду, а не подумала, что испытала Лялька, прослушав автоответчик. Ее мать выходит замуж, но не приехала поговорить, не познакомила с женихом, даже по телефону пригласила не лично, а через автоответчик…
Лялька решила, что я вырвала ее из своей жизни, обиделась и поступила так же.
За эти годы мы несколько раз встречались: на юбилее Николая, у Таньки, когда в прошлом году приезжал Пашка, и, конечно же, на различных светских мероприятиях. Встречи всякий раз были в присутствии большого числа людей.
Лялька держалась вежливо-отстраненно, мы улыбались друг другу, перекидывались парой слов и расходились.
«Я воспитала монстра», — говорила я себе, и мое сердце обливалось кровью. Я тосковала по дочери.
Но время шло. Я училась обходиться без постоянного присутствия Ляльки в моей жизни.
Тем более что в ней все больше места занимал Костя.
Моя новая жизнь налаживалась. И, насколько мне было известно, Лялькина тоже.
Перед отъездом в Женеву, еще до того как я узнала о поездке, я по делам своего фонда посещала префектуру Южного округа.
Лялька вышла из кабинета префекта. Моя очередь была следующей. Я встала, мы столкнулись лицом к лицу и неожиданно обнялись. Лялька показалась мне усталой и постаревшей. Я спросила, как у нее дела.
Она ответила, что очень устала, много работает, через два часа улетает на неделю в Киев.
Секретарь пригласил меня в кабинет, мы с дочерью еще раз обнялись и условились созвониться через неделю.
— Чао, Акулька! — сказала Лялька и улыбнулась своей прелестной улыбкой.
Как я была счастлива! Сколько радостных планов я строила! Как мечтала!
Я позвонила Ляльке из аэропорта. Ее не было ни на работе, ни дома. Я побеседовала с ее автоответчиком.
Вернувшись в Москву, я позвонила Ляльке, и опять дома никого не было. На работе секретарь соединил меня с Мишей. Его голос звучал нейтрально:
— Лялечка очень занята. Я передам, что ты звонила. Думаю, она свяжется с тобой, когда будет посвободней.
От его голоса из глубины души поднялась загнанная туда застарелая неприязнь. Я привычно подавила ее, оставаясь приветливой до конца разговора.
Миша не сказал мне о болезни своей жены ни слова.
* * *
Начальный шок от Лялькиного звонка начал проходить. Мой мозг лихорадочно работал, составляя план действий по спасению моего ребенка.Главное, найти врача. Безразлично, в каком городе или в какой стране.
Но как его найти?
Я встала на колени перед письменным столом и выдвинула нижний ящик. Старая записная книжка перетянута аптечной резинкой, и все равно ее рассыпавшиеся листочки торчат в разные стороны. Аккуратно раскладываю листочки на ковре.
Телефон профессора Бронштейна обведен черной рамкой.
Григорий Львович был другом и личным врачом Академика. С его помощью Лялька переводила меня из городской больницы в клинику НИИ гинекологии, где меня с трудом выходили после неудачной операции.
Если бы он был жив, обязательно бы мне помог.
На похоронах профессора я познакомилась с его сыном, живущим в Америке, и он сказал, что внук Григория Львовича Лева окончил медицинский институт и работает в клинике деда.
Я поднялась с пола и, оставив книжку на столе, пошла за телефоном.
Он обнаружился на тумбочке у кровати. Я протянула руку и толкнула стоящий там же будильник. Будильник закачался, я остановила его ладонью и увидела, что показывают стрелки.
Двадцать минут после полуночи не лучшее время для телефонного звонка незнакомому мужчине. Хорошо, я попытаюсь найти Леву Бронштейна утром. Он должен знать, какой врач и в какой стране достиг наибольших успехов в лечении рака печени.
Если не найду Леву, обращусь в Академию медицинских наук, в Министерство здравоохранения.
Волнение мешало уснуть, мешало лежать спокойно, требовало выхода в действии. Я снова и снова представляла себе лицо дочери. И не могла поверить, что у нее рак. Лицо Ляльки было бледным, усталым, осунувшимся. Но на нем не лежала печать ракового больного, а ведь я видела, как выглядели за несколько месяцев до смерти моя мама и Академик.
Все больше и больше я уверовала в возможность ошибки. Если же это не рак, то ничего не потеряно.
Временами мое возбуждение сменялось апатией, страхом, сознанием бесполезности любого действия.
Но я не позволяла себе потерять надежду.
Очередной раз взглянув на часы, я увидела, что время движется к трем, и решила просто дождаться утра.
Ой, а деньги-то! Про них я и не подумала. Что, если сумма потребуется значительная, а у Кости не окажется столько свободных денег? Придется искать, а на это уйдет время.
Не раздумывая я схватила телефон, набрала номер и с удивлением слушала гудки. Минута, две, три…
Где он, черт побери, шляется в три часа ночи?
Мелькнула мысль, что я никогда не интересовалась, где проводит господин Скоробогатов ночи. И с кем.
Меня охватили злость и обида. Всякий раз, когда он нуждался во мне, я была на месте и готова помочь ему. Впервые он мне понадобился, и что же?
Черт! Эту проклятую квартиру сроду не обойдешь, впору пускать рейсовый автобус. И какая из комнат теперь Юрина? Раньше он спал на диване в холле, а теперь?
— Юра! — завопила я, стоя посредине какой-то европлощади неизвестного назначения.
Из одной из дверей вылетел взлохмаченный Юра в тренировочных штанах и с голой волосатой горой мышц над ними. Он хлопал глазами. Я заикалась от злости.
— Чем ты занят?
— Сплю…
— Молодец! Продолжай. Тебя для того и наняли.
— Что случилось?
— Какая тебе разница? Твое дело тело охранять, а живое оно или мертвое — тебе плевать!
— Вам плохо? Врача?
Вид разволновавшегося Юры неожиданно несколько успокоил меня. По крайней мере я перестала заикаться.
— Ты знаешь, где Константин Владимирович?
Кивок.
— Где?
— В казино.
— Что он там делает? — Идиотский вопрос.
Движение плечом. Не знает.
— Позвонить ему можешь?
Кивок.
— Позвони. Скажи, он мне нужен.
Кивок.
О Боже!
* * *
Я включила свет в кухне и поставила варить кофе.Великолепие белых стен, блеск хромированных частей мебели и всевозможное оборудование делали кухню чужой и совершенно безликой.
Я избегала бывать здесь без необходимости. А когда-то это было самое любимое место в квартире. Да что в квартире, в целом свете.
Опять поднялась обида на господина Скоробогатова, уничтожившего мой столь любовно налаженный быт.
На душе стало окончательно тоскливо и муторно.
Страшно хотелось курить, но я решила этого не делать, чтобы не злить господина Скоробогатова запахом дыма. Он чрезвычайно тяжело бросал курить.
Выпив кофе, я поставила чашку в мойку, отложив мытье на утро. Потом все-таки вымыла, вытерла и убрала в шкаф. Привычные движения успокаивали меня.
Какое-то время постояла посреди кухни, бессмысленно глядя в стену, вздохнула и, выключив свет, встала у окна, отодвинув штору. Это окно выходит на подъезд, и я надеялась увидеть, как приедет господин Скоробогатов.
Не успели мои глаза привыкнуть к темноте, как раздался щелчок и вспыхнул свет.
Он стоял в дверях кухни. Ворот белой крахмальной рубашки распахнут, темные волосы в беспорядке, одна рука в кармане брюк под распахнутым смокингом, другая на уровне плеча упирается в косяк.
Привычно отметив мужскую привлекательность ладной фигуры, я подняла глаза на лицо.
Господин Скоробогатов изрядно выпил. Чтобы об этом догадаться, надо хорошо его знать. По виду он такой же, как всегда. Выдает его холодный блеск серо-голубых глаз да необычайная бледность лица.
Он толчком выдыхает воздух сквозь сжатые зубы.
До меня доносится запах коньяка. Костя терпеть не может коньяк, но пьет только его. Таким образом он регулирует потребление спиртного. Одна из его маленьких хитростей.
— Зачем звала? — недружелюбно поинтересовался господин Скоробогатов, ощупывая меня жадным взглядом.
Мне не понравился взгляд и то, как он стоит, подобравшись, словно перед прыжком.
— Мне нужно поговорить с тобой.
Я вдруг испугалась, что господин Скоробогатов откажет мне в моей просьбе.
— О чем?
— Костя, мне нужны деньги…
— Сейчас?
Господин Скоробогатов неприятно ухмыльнулся и вдруг…
Он отлепился от косяка, ногой закрыл дверь и сделал ко мне большой шаг… Я услышала тяжелое дыхание, и в тот же миг он, запустив руку мне в волосы, рывком поставил меня на колени.
Мои колени больно стукнулись об пол. Жесткая рука безжалостно надавливает на мой затылок, прижимает мое лицо к столу. Я почувствовала, как другая рука грубо задирает мой халат…
Происходящее показалось настолько нереальным, что первым моим чувством была растерянность. Потом я испугалась, что в кухню может войти Юра. А потом не осталось никаких чувств" только чувство неудобства позы.
Все закончилось так же неожиданно. Я почувствовала, что свободна, и с трудом поднялась на ноги.
Происшествие оглушило меня. Я не могла поверить, что подобное произошло со мной, не узнавала мужчину, которого, как мне казалось, знала до донышка, была обижена, раздосадована, напугана.
Прошло довольно много времени, пока мне удалось заставить себя взглянуть на господина Скоробогатова.
Он уже привел в порядок свой костюм и стоял у окна, отвернувшись от меня и ссутулив широкие плечи.
Я встала у него за спиной. Он обидел меня, но в тот момент я не хотела думать, почему он так поступил.
Меня занимали другие проблемы.
Почувствовав меня рядом, он медленно, словно с трудом, обернулся и посмотрел несчастными, больными, трезвыми глазами.
— С чего началось, тем и закончилось, верно? Ты ведь всегда считала меня способным на насилие. Нисколько не удивилась. Даже не сердишься.
— Я удивилась и сержусь. Мы еще поговорим об этом. Но не сейчас. Ты дашь мне денег?
В синих глазах появился нехороший блеск.
— Тебе настолько нужны деньги? Зачем?
Как-то сразу я поняла, что не хочу ничего ему говорить. Я смотрела в его лицо — такое знакомое, такое неизменно притягательное, и впервые мой муж был мне неприятен. В первую очередь потому, что я хотела искать у этого человека помощи и сочувствия.
Прищуренные чужие глаза не отрываясь смотрели на меня, ожидая ответа.
Было ясно, что я не хочу его денег. И не возьму их у него.
Я повернулась и, чувствуя навалившуюся усталость и пустоту, побрела прочь.
— Что, деньги больше не нужны? — насмешливо прозвучало сзади. Он шел за мной следом. — А может, они тебе и не были нужны?
Господи! Помоги мне, дай силу выстоять, пережить эту ночь.
У двери спальни Скоробогатов дернул меня за плечо, повернул к себе лицом. Он был в ярости.
— Так зачем ты звала меня?
Мне надо было срочно лечь. Голова кружилась, тело мгновенно покрылось холодным потом. Слабой, непослушной рукой я попыталась оттолкнуть мужа, но кружение перед глазами сделалось нестерпимым, потом все потемнело, я почувствовала, что сползаю по чужому телу…
Обморок был коротким. Я очнулась на руках Скоробогатова. Он положил меня на постель и сел рядом, глядя на меня встревоженно и совсем не зло.
— Тебе лучше?
Я кивнула, почувствовав боль в затылке от движения.
— Все уже прошло. Только слабость.
— Хочешь, я вызову врача?
— Не стоит. Мне надо просто поспать.