Страница:
Интересно, Лиззи нарисовала эту картину, будучи беременной? Наташа осторожно перевернула картину, чтобы прочитать надпись на обратной стороне.
«Коллекция В. М. Ротенстейн
Выставлена в галерее Лейчестер-сквер
Июнь 1946 г., приобретена Дж. Н. Брайсоном. Передана в дар музею в 1977 году».
Другой даты не было.
В том месте, где под рамкой художники обычной ставят свои инициалы, в правом нижнем углу, Наташа обнаружила буквы Э. Э. С.
Наташа мысленно вернулась к могильному камню в Хайгейте. Э. Э. С. Элизабет Элеонора Сиддал. Ну конечно! Все это время она была поглощена мыслями об именах детей Маршалла, о сходстве имен Лиззи и Бетани. Хотя выбор имени, сделанный доктором Маршаллом для малышки, которую воспитывал как младшую дочь, был очевидным и трогательным. Или явился еще одним способом сохранить в своей жизни напоминание о Лиззи?
Элеонора была названа в честь своей матери, но не Эллен Маршалл старшей, жены доктора, а в честь Элизабет Элеоноры Сиддал.
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
«Коллекция В. М. Ротенстейн
Выставлена в галерее Лейчестер-сквер
Июнь 1946 г., приобретена Дж. Н. Брайсоном. Передана в дар музею в 1977 году».
Другой даты не было.
В том месте, где под рамкой художники обычной ставят свои инициалы, в правом нижнем углу, Наташа обнаружила буквы Э. Э. С.
Наташа мысленно вернулась к могильному камню в Хайгейте. Э. Э. С. Элизабет Элеонора Сиддал. Ну конечно! Все это время она была поглощена мыслями об именах детей Маршалла, о сходстве имен Лиззи и Бетани. Хотя выбор имени, сделанный доктором Маршаллом для малышки, которую воспитывал как младшую дочь, был очевидным и трогательным. Или явился еще одним способом сохранить в своей жизни напоминание о Лиззи?
Элеонора была названа в честь своей матери, но не Эллен Маршалл старшей, жены доктора, а в честь Элизабет Элеоноры Сиддал.
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
Наташа позвонила Эндрю Уилдингу с просьбой сообщить ей, как только Бетани даст о себе знать.
– Обязательно. Она дала свой номер телефона.
– Я и не подозревал, что моя дочь так популярна, – сказал он. – На следующий день после того, как вы с Адамом побывали у меня, звонил еще один парень и спрашивал о Бетани. Он тоже представился ее другом.
– Джейк Ромилли?
– Именно так.
Она старалась, чтобы голос звучал нормально и весело.
– Чего же он хотел?
– Просто спросил, не получал ли я в последнее время от нее вестей. Не знаю ли я, где она. Все ли с ней в порядке. Смешно, но, когда я спросил, как он узнал мой адрес, он ответил, что его дала сама Бетани. Такое произошло впервые.
Бетани ничего не могла ему рассказать. Должно быть, он следил за ними.
Эндрю Уиддинг повторил Наташин номер телефона.
– Где вы живете?
– В Сноузхилле. Котсволдс.
– Прекрасный уголок. Мама Элейн жила в Келмскотте. Вероятно, вы знаете это место.
– Очень хорошо.
– Бетани любила там бывать. По правде говоря, я сам туда не добрался, но оставил дом после смерти Мэй для того, чтобы проводить там уик-энды и Рождество. Ради Бетани.
– Кто там сейчас живет?
– Никто. Дом выставлен на продажу.
Наташа ехала в темноте. Она начала путь, когда было еще светло, но постепенно зимние сумерки сгущались. Она внимательно смотрела на дорогу, красные огоньки задних фар машин становились более четкими по мере того, как опускался вечер.
Клочки тумана медленно перемещались по ветру над коричневыми полями, окутывали обнаженные деревья, как дым лесных пожаров. Из сумрака возник указатель на Келмскотт, и Наташа свернула налево.
Доехав до окраины деревни, Наташа притормозила. Она помнила Келмскотт по летним экскурсиям во времена студенчества. Красивая деревушка, окруженная живописными заливными лугами.
Она открыла окно, чтобы лучше видеть, от холодного воздуха перехватило дыхание. Вдоль одной стороны главной улицы смутно вырисовывались большие дома, перемежающиеся обветшалыми сельскохозяйственными постройками. На противоположной стороне дороги, в центре деревни, находились открытые участки огороженных низким кустарником выгонов, где, должно быть, в теплое время года пасли коров и овец. Сейчас они были наполовину затоплены, пятна воды в темноте отсвечивали серебром.
Среди сельских построек было несколько домов эпохи королевы Анны и короля Якова I, типичные для Котсволдса, с волнистыми щипцовыми крышами. Наташа предполагала, что одним из таких домов владела прабабушка Бетани, однако ей следовало бы более подробно расспросить Эндрю Уилдинга. Теперь ей придется обратиться за помощью к местным жителям. Если, конечно, ей удастся кого-нибудь найти. Вокруг не было ни души.
Она проехала мимо церкви – маленького скромного здания с квадратной башней, возле которого было небольшое кладбище, где, как она помнила, был похоронен Уильям Моррис, а также его жена Джейн и ее дочери. Дорога повернула налево, к старомодной гостинице. В окнах горел свет. Если ей не удастся найти дом или кого-нибудь, кто смог бы указать дорогу, она вернется сюда.
Дорога впереди была затоплена, затем она разветвлялась. На развилке стояли указатели на Мэйнор Хауз и Темз Пат. Похоже, здесь дома заканчивались, поэтому Наташа повернула назад.
На окраине деревни стоял дом, рядом с которым примостился щит агента по продаже недвижимости – единственное, что удалось разглядеть Наташе в темноте. Средних размеров, с множеством окошек и каменным балконом над входной дверью, дом стоял особняком. Она подъехала снаружи к железным воротам, за которыми виднелась покрытая мхом кирпичная дорожка, ведущая к разросшемуся саду.
В доме не было видно ни огонька, все занавески отдернуты. Место выглядело совершенно заброшенным.
Наташа открыла ворота. В полной тишине заржавевшие железные петли зловеще заскрежетали. В углублении рядом с входной дверью она увидела старомодную ручку звонка. Потянув за нее, услышала отголосок в глубине дома. Тишина. Она повторила попытку. Безрезультатно. Наташа заметила табличку, прикрученную к стене. Магдалина Лодж. Она нажала на заслонку, закрывавшую тяжелый почтовый ящик, и, придерживая ее, попыталась заглянуть в образовавшуюся щель. Удалось увидеть холл и широкую лестницу, ведущую наверх.
Наташа вернулась к своей машине за фонарем. Она еще раз открыла почтовый ящик, посветила внутрь фонариком. Ей удалось более подробно разглядеть вход, лестницу, обветшалый буфет, обрывки обоев, обесцвеченных временем и сыростью. Она толкнула дверь, но та была безнадежно заперта.
Направляя луч света себе под ноги, Наташа завернула за угол дома, отыскала каменный вход со сводчатой деревянной дверью, на которой висел большой заржавевший замок. Фруктовый сад за домом был огромным и еще более запущенным.
Возле черного входа была вымощенная площадка, между камнями пророс бурьян. Эта дверь тоже была заперта, но створка окна на первом этаже была приоткрыта. Резкий толчок, и окно широко открылось – настолько, что ей наверняка удастся проникнуть в дом.
Наташу одолели сомнения. Ведь ей предстояло проникнуть в чужое жилище...
Что может остановить меня? Она поставила ногу на уступ, чтобы приподняться, ухватилась изнутри за раму обеими руками и подтянулась. Повернулась боком, так, что верхняя часть туловища оказалась в проеме, потом изогнулась, подтягивая ноги, и спрыгнула на пол в комнате.
Нашла на стене выключатель, повернула его. Безрезультатно. Наташа фонариком посветила вокруг. Она находилась в большой кухне. Здесь сильно пахло сыростью. Просто запах старого дома. Наташа огляделась: мойка, тостер на столе, кухонная утварь, развешенная на крючках. Все чистое, неиспользованное. Никаких признаков, что кто-то здесь живет.
Зайдя в холл, она еще раз попыталась зажечь свет – может, на кухне просто перегорела лампочка, но выключатель не сработал. Наверное, электричество отрезали. Потом она заметила, что цвет фаянсовой мойки свидетельствовал о том, что в нее постоянно капала вода. Сейчас мойка была сухой. Она повернула кран – воды не было.
Дом явно был необитаемым. Скорее всего, это именно тот дом, о котором говорил Эндрю Уилдинг.
Наташа заметила, что при дыхании изо рта вырывается облачко пара, и только теперь поняла, как здесь холодно. Такое ощущение, что температура в помещении была на несколько градусов ниже, чем снаружи. Определенно, в таких условиях жить невозможно.
Наташа повернулась обратно к окну. Под ногами что-то загремело. Она посветила фонариком и увидела, что перевернула жестяной мусорный бак, содержимое которого высыпалось на пол. Пустая пластиковая бутылка из-под минеральной воды, две обертки от шоколада и банановая шкурка. Наташа задержала взгляд на шкурке – она была еще желтой и мягкой. Если бы ее выбросили хотя бы пару дней назад, она успела бы почернеть.
Наташа прошла в холл. Прямо напротив кухонной двери была еще одна дверь. Она распахнула ее, осветила помещение фонариком. Гостиная. От центральной черной балки по оштукатуренному потолку разбегались трещины, местами были видны деформированные пучки дранки. Следующая дверь вела в маленький зал или столовую, посередине которой находился овальный обеденный стол, покрытый слоем пыли. На нем стоял старый кукольный домик, с разрушенным, как после землетрясения, фасадом.
Ступеньки громко и тревожно заскрипели, застонали, когда Наташа поднималась по ним, так что на мгновение у нее возникло ощущение, что наверху вот-вот кто-то появится. Она была неправа, придя сюда без приглашения, но и тот, кто жил здесь без света, тепла и воды, находился в доме незаконно. Однако от этой мысли ей не стало легче.
Дверь на верхней лестничной площадке была открыта. В свете фонаря Наташа увидела пустую комнату с белыми стенами, ветхий тряпичный коврик на голых досках пола. За тяжелой занавеской в углу начинался еще один лестничный пролет, на этот раз узкий и закрученный, ведущий, скорее всего, на чердак. Напротив лестничной площадки была следующая дверь, за которой оказалась ванная. Слева Наташа обнаружила еще одну дверь, плотно закрытую, с железной ручкой. Наташа остановилась перед ней, собираясь постучаться. Потом ухватилась за ручку и с силой нажала.
Фигурка, лежащая на железной кровати, была такой маленькой, что можно было легко подумать, что здесь вообще никого нет. Девушка лежала на спине поверх блекло-розового стеганого покрывала, укрытая только грубым серым одеялом. Одна рука была закинута за голову, другая покоилась на груди. Когда фонарик на мгновение осветил ее мертвенно-белое лицо, она даже не вздрогнула, закрытые веки не затрепетали.
Наташа стояла, гладя на кровать, силясь прошептать «привет». Не услышав ответа, повысила голос. Бетани не шевельнулась.
Наташа тихонько подошла, откинула одеяло. На Бетани был черный тонкий гольф, поверх которого был надет черный вязаный жакет. Наташа заставила себя дотронуться до ее руки. Она была ледяной. Попыталась нащупать пульс, но ничего не услышала.
Она вспомнила о банановой шкурке, выброшенной в мусорный бак несколько часов назад, и подумала об Адаме и Эндрю Уилдинге.
Положив фонарик на пол, Наташа подошла ближе к кровати. Я каждый день имею дело с умершими, но ни разу не видела мертвого тела.
Она вспомнила, что следовало делать в таких случаях: сняла зеркало со стены, поднесла к губам девушки. Потом повернула зеркало к себе. Увидела свое отражение, мрачное в восходящем свете фонарика. И едва заметное пятнышко влаги на стекле.
Она стянула тонкое одеяло и увидела вокруг шеи и запястий Бетани синяки, ставшие желто-фиолетовыми; значит, появились они давно.
Наташа наклонилась, убрала волосы с уха, приложила голову к груди Бетани. Почувствовала едва уловимые движения вверх-вниз.
Мобильный телефон был у нее в кармане. К счастью, позвонить можно было даже из этой глуши. Сбросив пальто и укрыв им Бетани, Наташа набрала 999, вызвала «скорую помощь», подробно объяснила дорогу, потом спустилась, чтобы открыть переднюю дверь.
Наташа, дрожа, наблюдала за минутной стрелкой каминных часов, стоящих над маленьким железным очагом. Это означало, что недавно кто-то, – возможно Бетани, – позаботился их завести.
Она позвонила Эндрю Уилдингу и попросила его приехать туда, куда должны были доставить Бетани, – в больницу Джона Рэдклифа. Невероятно, но он воспринял новость чуть ли не безмятежно, словно не услышал ее или не поверил сказанному. Выключив телефон, Наташа ярко представила себе, как он упаковывает пару запасных носков, бритвенный прибор, отменяет заказ на молоко, проверяет, заперта ли входная дверь, едет по направлению к Стоу в своем сверкающем «Ауди». Даже в состоянии тревожного беспокойства старается не превышать скорость. Потом действительность медленно доходит до его сознания, и он с трудом нажимает на педаль акселератора. Страдание, которое он так тщательно прятал глубоко в душе целых двадцать лет ради дочери, наконец прорывается наружу.
Наташа звонила, стоя около окна спальни, спиной к кровати, меняя положение телефона, чтобы поймать самый сильный сигнал. Из окна открывался вид на заросший сад. Должно быть, он был очень красивым, когда Бетани ребенком играла в нем.
Наташа села на край кровати, посмотрела на Бетани. Она не могла отделаться от мысли, что Бетани действовала по заранее разработанному плану, что ее пребывание здесь в таком виде было совсем не случайным. Затемненная спальня с единственной железной кроватью – идеальная композиция для картины прерафаэлитов.
Она спросила себя, чувствовала ли Бетани, что рядом с ней кто-то есть.
Врачи из кинофильмов и телесериалов всегда советовали разговаривать с потерявшими связь с действительностью пациентами, как будто те были в полном сознании. Действительно ли от этого больному лучше? Или это делается для обострения драматического эффекта, просто для того, чтобы дать героям возможность высказать самые сокровенные мысли? Наташа наклонилась и взяла руку Бетани в свои ладони. Рука была маленькой и легкой, как у ребенка. Наташе показалось, что ее пальцы прошли сквозь эту руку.
Она выглядела такой умиротворенной... Наташа постаралась выкинуть из головы это слово – стандартный эпитет для описания смерти.
Однако смерть витала в этой комнате – сладковатый, нездоровый запах, словно призрак, заполонивший собой пространство и затаившийся в ожидании. Привидения, чьи ряды могут с минуты на минуту пополниться. Лиззи, Элеонора, Бетани. Их образы так перемешались в сознании Наташи, что она уже не могла с уверенностью сказать, чью именно руку держит в своих руках.
Она когда-то слышала теорию о том, что тот, кто рано сталкивался со смертью, притягивал ее к себе, словно часть его навсегда осталась по ту сторону бытия. Она подумала о маленькой Бетани, которая, должно быть, горько плакала от того, что мама покинула ее. И еще крепче сжала маленькую руку. Вскоре ей показалось, что кожа постепенно становится теплее.
Она представила Габриэля Россетти, который подходит к гробу Лиззи Сиддал, пытается сделать то же самое, убеждая себя, что кровь по-прежнему движется по ее венам.
У меня слабое сердце.
Синяки на ее теле. Желто-фиолетовые, старые, появившиеся приблизительно неделю назад. До Рождества.
Свет фонаря мерцал, как догорающая свеча. Он не погас, но освещение стало совсем слабым – батарейки садились.
– Ты должна проснуться. Все будет в порядке, – прошептала Наташа.
На полу возле кровати лежала коробка спичек, стояла наполовину сгоревшая свечка в деревянном подсвечнике. Наташа молилась про себя, чтобы фонарик не погас. Ей жутко было представить, как она будет сидеть здесь при свечах. Если привидения наблюдают за ней, им будет куда спрятаться.
Наконец на расстоянии послышался вой сирены «скорой помощи», потом замелькали таинственные, беззвучные всполохи синего света. Машина въехала в деревню, и сирена смолкла.
Внизу постучали, потом послышался звук открываемой двери. Мужской голос прокричал: «Есть здесь кто?»
– Здесь, наверху.
На лестнице заметались тени, потом появился яркий свет двух фонарей в руках врачей в униформе – мужчины и женщины.
С отработанной деловитостью и скоростью они обследовали Бетани, задавая одновременно множество вопросов Наташе. Вы родственница? Вы знаете, сколько времени она здесь лежит? Принимает ли они какие-либо лекарства? Есть ли аллергия на какие-нибудь медикаменты? Не знаете, чем она болела?
Наташа почувствовала себя совершенно беспомощной. Она рассказала им, что позвонила отцу девушки, дала им номер телефона, предупредив, что сейчас он направляется в больницу. Все, что ей оставалось делать, – отойти в сторону и наблюдать, как врачи достают из чемоданов, сумок и карманов разные приборы. Гольф на Бетани приподняли, обнажив маленькую детскую грудь, тонкие ребра и худенькие плечи. Обнаружились еще синяки. Медики обменялись взглядами. Потом женщина приложила стетоскоп к груди, открыла веки, посветила в глаза. Проводки и присоски с электродами были присоединены к ее телу. На руку надели прибор для измерения кровяного давления, похожий на большие электронные часы.
– Сто на пятьдесят, – сказала врач. Наташа знала, что давление низкое, но не понимала, насколько это опасно.
Они перенесли Бетани на носилки. На лицо ей надели кислородную маску, закрепили вокруг головы эластичными бинтами.
– Как вы считаете, с ней все будет в порядке?
Женщина ответила с сочувствующей профессиональной улыбкой, которая показалось Наташе искренней:
– Боюсь, сейчас трудно сказать что-то определенное.
Носилки быстро и осторожно снесли вниз по лестнице.
Деревня была по-прежнему пустынной. Даже если ее обитатели и слышали вой сирены, то никто не обратил на этот тревожный звук никакого внимания. У дороги по-прежнему бесшумно мелькали синие огни. Цвет, напоминающий о смерти. Женщина поднялась в машину через заднюю дверцу, Наташа последовала за ней.
Как только они миновали Келмскотт, сирена снова включилась и они устремились по Фэррингдон-роуд в Бефорд.
– Что она могла здесь делать? – спросила у Наташи женщина-врач.
Это был единственный вопрос, на который Наташа могла ответить. Бетани приехала сюда, в дом своей бабушки, чтобы спрятаться от всего мира, чтобы в тишине и покое подумать об Адаме, о том, как она собирается провести остаток своей жизни, какой бы длинной или короткой она ни была.
Только Джейк Ромилли мог помешать ей.
– Обязательно. Она дала свой номер телефона.
– Я и не подозревал, что моя дочь так популярна, – сказал он. – На следующий день после того, как вы с Адамом побывали у меня, звонил еще один парень и спрашивал о Бетани. Он тоже представился ее другом.
– Джейк Ромилли?
– Именно так.
Она старалась, чтобы голос звучал нормально и весело.
– Чего же он хотел?
– Просто спросил, не получал ли я в последнее время от нее вестей. Не знаю ли я, где она. Все ли с ней в порядке. Смешно, но, когда я спросил, как он узнал мой адрес, он ответил, что его дала сама Бетани. Такое произошло впервые.
Бетани ничего не могла ему рассказать. Должно быть, он следил за ними.
Эндрю Уиддинг повторил Наташин номер телефона.
– Где вы живете?
– В Сноузхилле. Котсволдс.
– Прекрасный уголок. Мама Элейн жила в Келмскотте. Вероятно, вы знаете это место.
– Очень хорошо.
– Бетани любила там бывать. По правде говоря, я сам туда не добрался, но оставил дом после смерти Мэй для того, чтобы проводить там уик-энды и Рождество. Ради Бетани.
– Кто там сейчас живет?
– Никто. Дом выставлен на продажу.
Наташа ехала в темноте. Она начала путь, когда было еще светло, но постепенно зимние сумерки сгущались. Она внимательно смотрела на дорогу, красные огоньки задних фар машин становились более четкими по мере того, как опускался вечер.
Клочки тумана медленно перемещались по ветру над коричневыми полями, окутывали обнаженные деревья, как дым лесных пожаров. Из сумрака возник указатель на Келмскотт, и Наташа свернула налево.
Доехав до окраины деревни, Наташа притормозила. Она помнила Келмскотт по летним экскурсиям во времена студенчества. Красивая деревушка, окруженная живописными заливными лугами.
Она открыла окно, чтобы лучше видеть, от холодного воздуха перехватило дыхание. Вдоль одной стороны главной улицы смутно вырисовывались большие дома, перемежающиеся обветшалыми сельскохозяйственными постройками. На противоположной стороне дороги, в центре деревни, находились открытые участки огороженных низким кустарником выгонов, где, должно быть, в теплое время года пасли коров и овец. Сейчас они были наполовину затоплены, пятна воды в темноте отсвечивали серебром.
Среди сельских построек было несколько домов эпохи королевы Анны и короля Якова I, типичные для Котсволдса, с волнистыми щипцовыми крышами. Наташа предполагала, что одним из таких домов владела прабабушка Бетани, однако ей следовало бы более подробно расспросить Эндрю Уилдинга. Теперь ей придется обратиться за помощью к местным жителям. Если, конечно, ей удастся кого-нибудь найти. Вокруг не было ни души.
Она проехала мимо церкви – маленького скромного здания с квадратной башней, возле которого было небольшое кладбище, где, как она помнила, был похоронен Уильям Моррис, а также его жена Джейн и ее дочери. Дорога повернула налево, к старомодной гостинице. В окнах горел свет. Если ей не удастся найти дом или кого-нибудь, кто смог бы указать дорогу, она вернется сюда.
Дорога впереди была затоплена, затем она разветвлялась. На развилке стояли указатели на Мэйнор Хауз и Темз Пат. Похоже, здесь дома заканчивались, поэтому Наташа повернула назад.
На окраине деревни стоял дом, рядом с которым примостился щит агента по продаже недвижимости – единственное, что удалось разглядеть Наташе в темноте. Средних размеров, с множеством окошек и каменным балконом над входной дверью, дом стоял особняком. Она подъехала снаружи к железным воротам, за которыми виднелась покрытая мхом кирпичная дорожка, ведущая к разросшемуся саду.
В доме не было видно ни огонька, все занавески отдернуты. Место выглядело совершенно заброшенным.
Наташа открыла ворота. В полной тишине заржавевшие железные петли зловеще заскрежетали. В углублении рядом с входной дверью она увидела старомодную ручку звонка. Потянув за нее, услышала отголосок в глубине дома. Тишина. Она повторила попытку. Безрезультатно. Наташа заметила табличку, прикрученную к стене. Магдалина Лодж. Она нажала на заслонку, закрывавшую тяжелый почтовый ящик, и, придерживая ее, попыталась заглянуть в образовавшуюся щель. Удалось увидеть холл и широкую лестницу, ведущую наверх.
Наташа вернулась к своей машине за фонарем. Она еще раз открыла почтовый ящик, посветила внутрь фонариком. Ей удалось более подробно разглядеть вход, лестницу, обветшалый буфет, обрывки обоев, обесцвеченных временем и сыростью. Она толкнула дверь, но та была безнадежно заперта.
Направляя луч света себе под ноги, Наташа завернула за угол дома, отыскала каменный вход со сводчатой деревянной дверью, на которой висел большой заржавевший замок. Фруктовый сад за домом был огромным и еще более запущенным.
Возле черного входа была вымощенная площадка, между камнями пророс бурьян. Эта дверь тоже была заперта, но створка окна на первом этаже была приоткрыта. Резкий толчок, и окно широко открылось – настолько, что ей наверняка удастся проникнуть в дом.
Наташу одолели сомнения. Ведь ей предстояло проникнуть в чужое жилище...
Что может остановить меня? Она поставила ногу на уступ, чтобы приподняться, ухватилась изнутри за раму обеими руками и подтянулась. Повернулась боком, так, что верхняя часть туловища оказалась в проеме, потом изогнулась, подтягивая ноги, и спрыгнула на пол в комнате.
Нашла на стене выключатель, повернула его. Безрезультатно. Наташа фонариком посветила вокруг. Она находилась в большой кухне. Здесь сильно пахло сыростью. Просто запах старого дома. Наташа огляделась: мойка, тостер на столе, кухонная утварь, развешенная на крючках. Все чистое, неиспользованное. Никаких признаков, что кто-то здесь живет.
Зайдя в холл, она еще раз попыталась зажечь свет – может, на кухне просто перегорела лампочка, но выключатель не сработал. Наверное, электричество отрезали. Потом она заметила, что цвет фаянсовой мойки свидетельствовал о том, что в нее постоянно капала вода. Сейчас мойка была сухой. Она повернула кран – воды не было.
Дом явно был необитаемым. Скорее всего, это именно тот дом, о котором говорил Эндрю Уилдинг.
Наташа заметила, что при дыхании изо рта вырывается облачко пара, и только теперь поняла, как здесь холодно. Такое ощущение, что температура в помещении была на несколько градусов ниже, чем снаружи. Определенно, в таких условиях жить невозможно.
Наташа повернулась обратно к окну. Под ногами что-то загремело. Она посветила фонариком и увидела, что перевернула жестяной мусорный бак, содержимое которого высыпалось на пол. Пустая пластиковая бутылка из-под минеральной воды, две обертки от шоколада и банановая шкурка. Наташа задержала взгляд на шкурке – она была еще желтой и мягкой. Если бы ее выбросили хотя бы пару дней назад, она успела бы почернеть.
Наташа прошла в холл. Прямо напротив кухонной двери была еще одна дверь. Она распахнула ее, осветила помещение фонариком. Гостиная. От центральной черной балки по оштукатуренному потолку разбегались трещины, местами были видны деформированные пучки дранки. Следующая дверь вела в маленький зал или столовую, посередине которой находился овальный обеденный стол, покрытый слоем пыли. На нем стоял старый кукольный домик, с разрушенным, как после землетрясения, фасадом.
Ступеньки громко и тревожно заскрипели, застонали, когда Наташа поднималась по ним, так что на мгновение у нее возникло ощущение, что наверху вот-вот кто-то появится. Она была неправа, придя сюда без приглашения, но и тот, кто жил здесь без света, тепла и воды, находился в доме незаконно. Однако от этой мысли ей не стало легче.
Дверь на верхней лестничной площадке была открыта. В свете фонаря Наташа увидела пустую комнату с белыми стенами, ветхий тряпичный коврик на голых досках пола. За тяжелой занавеской в углу начинался еще один лестничный пролет, на этот раз узкий и закрученный, ведущий, скорее всего, на чердак. Напротив лестничной площадки была следующая дверь, за которой оказалась ванная. Слева Наташа обнаружила еще одну дверь, плотно закрытую, с железной ручкой. Наташа остановилась перед ней, собираясь постучаться. Потом ухватилась за ручку и с силой нажала.
Фигурка, лежащая на железной кровати, была такой маленькой, что можно было легко подумать, что здесь вообще никого нет. Девушка лежала на спине поверх блекло-розового стеганого покрывала, укрытая только грубым серым одеялом. Одна рука была закинута за голову, другая покоилась на груди. Когда фонарик на мгновение осветил ее мертвенно-белое лицо, она даже не вздрогнула, закрытые веки не затрепетали.
Наташа стояла, гладя на кровать, силясь прошептать «привет». Не услышав ответа, повысила голос. Бетани не шевельнулась.
Наташа тихонько подошла, откинула одеяло. На Бетани был черный тонкий гольф, поверх которого был надет черный вязаный жакет. Наташа заставила себя дотронуться до ее руки. Она была ледяной. Попыталась нащупать пульс, но ничего не услышала.
Она вспомнила о банановой шкурке, выброшенной в мусорный бак несколько часов назад, и подумала об Адаме и Эндрю Уилдинге.
Положив фонарик на пол, Наташа подошла ближе к кровати. Я каждый день имею дело с умершими, но ни разу не видела мертвого тела.
Она вспомнила, что следовало делать в таких случаях: сняла зеркало со стены, поднесла к губам девушки. Потом повернула зеркало к себе. Увидела свое отражение, мрачное в восходящем свете фонарика. И едва заметное пятнышко влаги на стекле.
Она стянула тонкое одеяло и увидела вокруг шеи и запястий Бетани синяки, ставшие желто-фиолетовыми; значит, появились они давно.
Наташа наклонилась, убрала волосы с уха, приложила голову к груди Бетани. Почувствовала едва уловимые движения вверх-вниз.
Мобильный телефон был у нее в кармане. К счастью, позвонить можно было даже из этой глуши. Сбросив пальто и укрыв им Бетани, Наташа набрала 999, вызвала «скорую помощь», подробно объяснила дорогу, потом спустилась, чтобы открыть переднюю дверь.
Наташа, дрожа, наблюдала за минутной стрелкой каминных часов, стоящих над маленьким железным очагом. Это означало, что недавно кто-то, – возможно Бетани, – позаботился их завести.
Она позвонила Эндрю Уилдингу и попросила его приехать туда, куда должны были доставить Бетани, – в больницу Джона Рэдклифа. Невероятно, но он воспринял новость чуть ли не безмятежно, словно не услышал ее или не поверил сказанному. Выключив телефон, Наташа ярко представила себе, как он упаковывает пару запасных носков, бритвенный прибор, отменяет заказ на молоко, проверяет, заперта ли входная дверь, едет по направлению к Стоу в своем сверкающем «Ауди». Даже в состоянии тревожного беспокойства старается не превышать скорость. Потом действительность медленно доходит до его сознания, и он с трудом нажимает на педаль акселератора. Страдание, которое он так тщательно прятал глубоко в душе целых двадцать лет ради дочери, наконец прорывается наружу.
Наташа звонила, стоя около окна спальни, спиной к кровати, меняя положение телефона, чтобы поймать самый сильный сигнал. Из окна открывался вид на заросший сад. Должно быть, он был очень красивым, когда Бетани ребенком играла в нем.
Наташа села на край кровати, посмотрела на Бетани. Она не могла отделаться от мысли, что Бетани действовала по заранее разработанному плану, что ее пребывание здесь в таком виде было совсем не случайным. Затемненная спальня с единственной железной кроватью – идеальная композиция для картины прерафаэлитов.
Она спросила себя, чувствовала ли Бетани, что рядом с ней кто-то есть.
Врачи из кинофильмов и телесериалов всегда советовали разговаривать с потерявшими связь с действительностью пациентами, как будто те были в полном сознании. Действительно ли от этого больному лучше? Или это делается для обострения драматического эффекта, просто для того, чтобы дать героям возможность высказать самые сокровенные мысли? Наташа наклонилась и взяла руку Бетани в свои ладони. Рука была маленькой и легкой, как у ребенка. Наташе показалось, что ее пальцы прошли сквозь эту руку.
Она выглядела такой умиротворенной... Наташа постаралась выкинуть из головы это слово – стандартный эпитет для описания смерти.
Однако смерть витала в этой комнате – сладковатый, нездоровый запах, словно призрак, заполонивший собой пространство и затаившийся в ожидании. Привидения, чьи ряды могут с минуты на минуту пополниться. Лиззи, Элеонора, Бетани. Их образы так перемешались в сознании Наташи, что она уже не могла с уверенностью сказать, чью именно руку держит в своих руках.
Она когда-то слышала теорию о том, что тот, кто рано сталкивался со смертью, притягивал ее к себе, словно часть его навсегда осталась по ту сторону бытия. Она подумала о маленькой Бетани, которая, должно быть, горько плакала от того, что мама покинула ее. И еще крепче сжала маленькую руку. Вскоре ей показалось, что кожа постепенно становится теплее.
Она представила Габриэля Россетти, который подходит к гробу Лиззи Сиддал, пытается сделать то же самое, убеждая себя, что кровь по-прежнему движется по ее венам.
У меня слабое сердце.
Синяки на ее теле. Желто-фиолетовые, старые, появившиеся приблизительно неделю назад. До Рождества.
Свет фонаря мерцал, как догорающая свеча. Он не погас, но освещение стало совсем слабым – батарейки садились.
– Ты должна проснуться. Все будет в порядке, – прошептала Наташа.
На полу возле кровати лежала коробка спичек, стояла наполовину сгоревшая свечка в деревянном подсвечнике. Наташа молилась про себя, чтобы фонарик не погас. Ей жутко было представить, как она будет сидеть здесь при свечах. Если привидения наблюдают за ней, им будет куда спрятаться.
Наконец на расстоянии послышался вой сирены «скорой помощи», потом замелькали таинственные, беззвучные всполохи синего света. Машина въехала в деревню, и сирена смолкла.
Внизу постучали, потом послышался звук открываемой двери. Мужской голос прокричал: «Есть здесь кто?»
– Здесь, наверху.
На лестнице заметались тени, потом появился яркий свет двух фонарей в руках врачей в униформе – мужчины и женщины.
С отработанной деловитостью и скоростью они обследовали Бетани, задавая одновременно множество вопросов Наташе. Вы родственница? Вы знаете, сколько времени она здесь лежит? Принимает ли они какие-либо лекарства? Есть ли аллергия на какие-нибудь медикаменты? Не знаете, чем она болела?
Наташа почувствовала себя совершенно беспомощной. Она рассказала им, что позвонила отцу девушки, дала им номер телефона, предупредив, что сейчас он направляется в больницу. Все, что ей оставалось делать, – отойти в сторону и наблюдать, как врачи достают из чемоданов, сумок и карманов разные приборы. Гольф на Бетани приподняли, обнажив маленькую детскую грудь, тонкие ребра и худенькие плечи. Обнаружились еще синяки. Медики обменялись взглядами. Потом женщина приложила стетоскоп к груди, открыла веки, посветила в глаза. Проводки и присоски с электродами были присоединены к ее телу. На руку надели прибор для измерения кровяного давления, похожий на большие электронные часы.
– Сто на пятьдесят, – сказала врач. Наташа знала, что давление низкое, но не понимала, насколько это опасно.
Они перенесли Бетани на носилки. На лицо ей надели кислородную маску, закрепили вокруг головы эластичными бинтами.
– Как вы считаете, с ней все будет в порядке?
Женщина ответила с сочувствующей профессиональной улыбкой, которая показалось Наташе искренней:
– Боюсь, сейчас трудно сказать что-то определенное.
Носилки быстро и осторожно снесли вниз по лестнице.
Деревня была по-прежнему пустынной. Даже если ее обитатели и слышали вой сирены, то никто не обратил на этот тревожный звук никакого внимания. У дороги по-прежнему бесшумно мелькали синие огни. Цвет, напоминающий о смерти. Женщина поднялась в машину через заднюю дверцу, Наташа последовала за ней.
Как только они миновали Келмскотт, сирена снова включилась и они устремились по Фэррингдон-роуд в Бефорд.
– Что она могла здесь делать? – спросила у Наташи женщина-врач.
Это был единственный вопрос, на который Наташа могла ответить. Бетани приехала сюда, в дом своей бабушки, чтобы спрятаться от всего мира, чтобы в тишине и покое подумать об Адаме, о том, как она собирается провести остаток своей жизни, какой бы длинной или короткой она ни была.
Только Джейк Ромилли мог помешать ей.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
В отделении травматологии и неотложной помощи медсестра из регистратуры еще раз записала те скудные сведения, которыми располагала Наташа.
Ей разрешили присутствовать при том, как Бетани уложили на кровать с колесами, которую затем поставили в углу длинной палаты, предварительно опустив вокруг нее занавески. К кровати тянулись провода кардиомонитора, лицо Бетани по-прежнему было накрыто кислородной маской. Молодой доктор в белом халате вставлял в руку иголку капельницы, зажав ее тонкое запястье между большим и указательным пальцем. Ее рука безжизненно, почти плашмя упала на кровать, когда доктор отпустил ее, чтобы сделать запись в карте.
– Вы знаете, что с ней? – спросила Наташа.
– Пневмония. Могут быть осложнения.
Уходя, он ободряюще улыбнулся Наташе.
Она нашла медсестру, сказала, что ненадолго уйдет, но скоро вернется.
Было время посещения больных. Около входа стояло такси, из которого только что вышли пассажиры. Наташа попросила подбросить ее до колледжа Эксетер, подождать ее там и привезти обратно.
Она пробежала через холл, по ступенькам поднялась в зал Морриса. Гул голосов был слышен за несколько метров до входа. Галерея выглядела совсем иначе, чем в тот вечер, когда Адам устроил для нее эксклюзивный предварительный просмотр. Рекламная кампания дала очевидные результаты: фотографии с трудом можно было разглядеть из-за толп людей, распавшихся на два лагеря – представители одного, в дорогих пиджаках, с модными прическами, стояли с бокалами шампанского; другие, в кожаных и джинсовых куртках, пили пиво прямо из бутылок. Она спросила у первых встреченных ею посетителей, не видели ли они Адама Мэйсона. Все видели, но не знали, где он сейчас.
В конце галереи она заметила Джейка Ромилли. Он беседовал с одним из представителей лагеря джинсовых курток, держащего в руках записную книжку, по всей видимости, репортером. Какой бы это было сенсацией, если бы они узнали правду – правнучка Лиззи Сиддал, спустя несколько поколений позирующая для фотографий-копий тех картин, благодаря которым Лиззи навсегда останется легендой богемного мира!
На руке Джейка повисла Кристин. Похоже, их роман еще не закончился. Кристин смотрела на него с обожанием, как будто все ее страхи рассеялись без следа. В этот момент Джейк повернулся и окинул взглядом зал, словно репортер ему наскучил и он искал что-нибудь более интересное или значительное. Он тяжело уставился на Наташу. Кристин тоже заметила ее, и ее взволнованное лицо побледнело. Наташа знала почему. Без сомнения, она проговорилась ему, что рассказала Наташе о подслушанном диалоге.
Кто-то коснулся Наташиного плеча.
– Вон мистер Мэйсон.
Адам стоял за дверью, под «Офелией», разговаривая с Энджи.
Он явно был приятно удивлен ее появлением. Направился было к ней, но, увидев выражение ее лица, замер.
– Я нашла Бетани. Сейчас она в больнице. Думаю, что все будет в порядке. Если хочешь, на улице ждет такси.
Он отрывисто кивнул, вернулся к Энджи, быстро сказал ей что-то.
Наташа мельком взглянула на Джейка Ромилли, диктующего репортеру последнюю строчку.
Джейк должен был заметить, как Адам ушел вместе с ней и правильно истолковать причину поспешности, с которой они покидали выставку. Может, стоит предупредить Адама, чтобы он велел Энджи ничего не говорить Джейку? Хотя какое это теперь имеет значение?
Наташа подвела Адама к месту, где за зелено-белыми занавесками лежала Бетани.
Когда Наташа уходила, она заметила, как Адам наклонился над кроватью и поцеловал Бетани сначала в губы, потом по очереди в каждое веко. Совсем как сказочный принц. За исключением того, что его принцессу поцелуи не разбудили.
Наташа вышла в холл, села на синий пластмассовый стул, держа в руках чашку кисловатого, обжигающего кофе. Было шумно, машины «скорой помощи» то и дело привозили жертв несчастных случаев с разбитыми носами, кровоточащими порезами: молодой мужчина в состоянии сильного опьянения с глубокими ранами на затылке, мамаша с ребенком на руках, палец которого был обмотан бинтом.
Как можно работать в больнице? Наблюдать каждый день трагедии, страдания и боль? Наташу все это приводило в больший ужас, чем вид любого кладбища.
Она подняла глаза, увидела Адама, встала и обняла его. В сравнении с Маркусом его тело казалось хрупким.
– Мне нужна сигарета, – сказал он.
Выйдя наружу, он привалился к стене рядом с автоматической дверью, глубоко вдохнул.
– Слава богу, ты ее нашла.
Эндрю Уилдинг приехал через полчаса. После разговора с врачом он нашел их в зале ожидания, пододвинул к ним стул. Фраза «он постарел за один вечер» звучит банально, но именно она пришла Наташе в голову: ей показалось, что на лице Эндрю Уилдинга морщин стало больше, он выглядел худым и осунувшимся. Даже волосы казались более седыми, чем во время первой встречи, несколько дней назад.
– Врачи говорят, что Бетани подхватила пневмонию. – Он покачал головой. – У нее сильное обезвоживание, по-прежнему высокая температура. Она всегда была слабенькой, к тому же провела несколько дней в холодном доме без воды и пищи. Врач сказал, что она могла пролежать без сознания несколько дней. – Он повернулся к Наташе. – Одному Богу известно, что она задумала сделать. Она хотела убить себя?
Последнюю фразу он произнес скептически, как будто сама идея казалась ему невероятной.
Наташа подумала, что тот факт, что Бетани не бросилась с моста, не отравилась таблетками или не перерезала вены, вовсе не означает, что у нее не было мысли покончить с собой. Отнять у себя жизнь можно двумя путями: совершив над собой насилие или проявив к себе полное безразличие...
Самый большой вред ей нанес Джейк Ромилли.
– Если бы вы ее не нашли... – слова Эндрю Уилдинга повисли в воздухе.
Еще несколько часов, и Бетани могла умереть в тот момент, когда Адам открывал свое шоу.
Эндрю вернулся к постели Бетани. Адам согнулся и уронил голову на руки.
Наташе внезапно стало страшно за него. Она встала.
Он поймал ее за руку.
– Не уходи.
– Я собиралась принести нам кофе.
Она вышла, позвонила Джеймсу, объяснила, где находится, и попросила выгулять Бориса. Когда она вернулась, в отделении было удивительно тихо. Свет стал приглушенным, к работе готовилась ночная смена.
Адам переместился в опустевшую комнату отдыха для больных и сидел, утонув в низком кресле, положив скрещенные ноги на журнальный столик. Тихо работал телевизор, показывали вестерн. Изображение было практически неразличимым за пеленой помех, но Адаму было не до этого. Он положил согнутую руку на подлокотник кресла, устроил голову на ладони. Она подумала было, что он уснул, но его глаза были открыты и смотрели в никуда.
Она коснулась его руки, села рядом.
Он выпрямился в кресле. Она подала ему кофе и сырный рулет.
– Спасибо. – Он сделал глоток. – В таком месте начинаешь чувствовать себя больным, даже если здоров.
– Понимаю. Я недавно кое-что обнаружила, – тихо сообщила она. – Ребенок Лиззи Сиддал, девочка, не умерла. Врач Россетти, доктор Маршалл, забрал ее и назвал Элеонорой. – Она посмотрела на Адама. – Бетани – правнучка Элеоноры.
– Ты уверена?
– Существует письмо дочери Маршалла, Дженет, автора дневника, в котором расставлены все точки над «і».
– Я не верю. – Он уставился в потолок. Потом изумленно покачал головой. – Хотя, – произнес он, – знаешь, я могу в это поверить.
Она собиралась рассказать ему о записке Лиззи, но остановилась. Она чувствовала, что Бетани должна узнать об этом первой.
– Ты расскажешь ей об этом? – спросил Адам.
– Если хочешь. Полагаю, что это не совсем правильное место.
– В окружении врачей? Эндрю говорит, что дома ей будет спокойнее. Он интересуется каждой мелочью, которую делают врачи. По мне, так лучше оставаться в блаженном неведении относительно своих болячек.
Ей разрешили присутствовать при том, как Бетани уложили на кровать с колесами, которую затем поставили в углу длинной палаты, предварительно опустив вокруг нее занавески. К кровати тянулись провода кардиомонитора, лицо Бетани по-прежнему было накрыто кислородной маской. Молодой доктор в белом халате вставлял в руку иголку капельницы, зажав ее тонкое запястье между большим и указательным пальцем. Ее рука безжизненно, почти плашмя упала на кровать, когда доктор отпустил ее, чтобы сделать запись в карте.
– Вы знаете, что с ней? – спросила Наташа.
– Пневмония. Могут быть осложнения.
Уходя, он ободряюще улыбнулся Наташе.
Она нашла медсестру, сказала, что ненадолго уйдет, но скоро вернется.
Было время посещения больных. Около входа стояло такси, из которого только что вышли пассажиры. Наташа попросила подбросить ее до колледжа Эксетер, подождать ее там и привезти обратно.
Она пробежала через холл, по ступенькам поднялась в зал Морриса. Гул голосов был слышен за несколько метров до входа. Галерея выглядела совсем иначе, чем в тот вечер, когда Адам устроил для нее эксклюзивный предварительный просмотр. Рекламная кампания дала очевидные результаты: фотографии с трудом можно было разглядеть из-за толп людей, распавшихся на два лагеря – представители одного, в дорогих пиджаках, с модными прическами, стояли с бокалами шампанского; другие, в кожаных и джинсовых куртках, пили пиво прямо из бутылок. Она спросила у первых встреченных ею посетителей, не видели ли они Адама Мэйсона. Все видели, но не знали, где он сейчас.
В конце галереи она заметила Джейка Ромилли. Он беседовал с одним из представителей лагеря джинсовых курток, держащего в руках записную книжку, по всей видимости, репортером. Какой бы это было сенсацией, если бы они узнали правду – правнучка Лиззи Сиддал, спустя несколько поколений позирующая для фотографий-копий тех картин, благодаря которым Лиззи навсегда останется легендой богемного мира!
На руке Джейка повисла Кристин. Похоже, их роман еще не закончился. Кристин смотрела на него с обожанием, как будто все ее страхи рассеялись без следа. В этот момент Джейк повернулся и окинул взглядом зал, словно репортер ему наскучил и он искал что-нибудь более интересное или значительное. Он тяжело уставился на Наташу. Кристин тоже заметила ее, и ее взволнованное лицо побледнело. Наташа знала почему. Без сомнения, она проговорилась ему, что рассказала Наташе о подслушанном диалоге.
Кто-то коснулся Наташиного плеча.
– Вон мистер Мэйсон.
Адам стоял за дверью, под «Офелией», разговаривая с Энджи.
Он явно был приятно удивлен ее появлением. Направился было к ней, но, увидев выражение ее лица, замер.
– Я нашла Бетани. Сейчас она в больнице. Думаю, что все будет в порядке. Если хочешь, на улице ждет такси.
Он отрывисто кивнул, вернулся к Энджи, быстро сказал ей что-то.
Наташа мельком взглянула на Джейка Ромилли, диктующего репортеру последнюю строчку.
Джейк должен был заметить, как Адам ушел вместе с ней и правильно истолковать причину поспешности, с которой они покидали выставку. Может, стоит предупредить Адама, чтобы он велел Энджи ничего не говорить Джейку? Хотя какое это теперь имеет значение?
Наташа подвела Адама к месту, где за зелено-белыми занавесками лежала Бетани.
Когда Наташа уходила, она заметила, как Адам наклонился над кроватью и поцеловал Бетани сначала в губы, потом по очереди в каждое веко. Совсем как сказочный принц. За исключением того, что его принцессу поцелуи не разбудили.
Наташа вышла в холл, села на синий пластмассовый стул, держа в руках чашку кисловатого, обжигающего кофе. Было шумно, машины «скорой помощи» то и дело привозили жертв несчастных случаев с разбитыми носами, кровоточащими порезами: молодой мужчина в состоянии сильного опьянения с глубокими ранами на затылке, мамаша с ребенком на руках, палец которого был обмотан бинтом.
Как можно работать в больнице? Наблюдать каждый день трагедии, страдания и боль? Наташу все это приводило в больший ужас, чем вид любого кладбища.
Она подняла глаза, увидела Адама, встала и обняла его. В сравнении с Маркусом его тело казалось хрупким.
– Мне нужна сигарета, – сказал он.
Выйдя наружу, он привалился к стене рядом с автоматической дверью, глубоко вдохнул.
– Слава богу, ты ее нашла.
Эндрю Уилдинг приехал через полчаса. После разговора с врачом он нашел их в зале ожидания, пододвинул к ним стул. Фраза «он постарел за один вечер» звучит банально, но именно она пришла Наташе в голову: ей показалось, что на лице Эндрю Уилдинга морщин стало больше, он выглядел худым и осунувшимся. Даже волосы казались более седыми, чем во время первой встречи, несколько дней назад.
– Врачи говорят, что Бетани подхватила пневмонию. – Он покачал головой. – У нее сильное обезвоживание, по-прежнему высокая температура. Она всегда была слабенькой, к тому же провела несколько дней в холодном доме без воды и пищи. Врач сказал, что она могла пролежать без сознания несколько дней. – Он повернулся к Наташе. – Одному Богу известно, что она задумала сделать. Она хотела убить себя?
Последнюю фразу он произнес скептически, как будто сама идея казалась ему невероятной.
Наташа подумала, что тот факт, что Бетани не бросилась с моста, не отравилась таблетками или не перерезала вены, вовсе не означает, что у нее не было мысли покончить с собой. Отнять у себя жизнь можно двумя путями: совершив над собой насилие или проявив к себе полное безразличие...
Самый большой вред ей нанес Джейк Ромилли.
– Если бы вы ее не нашли... – слова Эндрю Уилдинга повисли в воздухе.
Еще несколько часов, и Бетани могла умереть в тот момент, когда Адам открывал свое шоу.
Эндрю вернулся к постели Бетани. Адам согнулся и уронил голову на руки.
Наташе внезапно стало страшно за него. Она встала.
Он поймал ее за руку.
– Не уходи.
– Я собиралась принести нам кофе.
Она вышла, позвонила Джеймсу, объяснила, где находится, и попросила выгулять Бориса. Когда она вернулась, в отделении было удивительно тихо. Свет стал приглушенным, к работе готовилась ночная смена.
Адам переместился в опустевшую комнату отдыха для больных и сидел, утонув в низком кресле, положив скрещенные ноги на журнальный столик. Тихо работал телевизор, показывали вестерн. Изображение было практически неразличимым за пеленой помех, но Адаму было не до этого. Он положил согнутую руку на подлокотник кресла, устроил голову на ладони. Она подумала было, что он уснул, но его глаза были открыты и смотрели в никуда.
Она коснулась его руки, села рядом.
Он выпрямился в кресле. Она подала ему кофе и сырный рулет.
– Спасибо. – Он сделал глоток. – В таком месте начинаешь чувствовать себя больным, даже если здоров.
– Понимаю. Я недавно кое-что обнаружила, – тихо сообщила она. – Ребенок Лиззи Сиддал, девочка, не умерла. Врач Россетти, доктор Маршалл, забрал ее и назвал Элеонорой. – Она посмотрела на Адама. – Бетани – правнучка Элеоноры.
– Ты уверена?
– Существует письмо дочери Маршалла, Дженет, автора дневника, в котором расставлены все точки над «і».
– Я не верю. – Он уставился в потолок. Потом изумленно покачал головой. – Хотя, – произнес он, – знаешь, я могу в это поверить.
Она собиралась рассказать ему о записке Лиззи, но остановилась. Она чувствовала, что Бетани должна узнать об этом первой.
– Ты расскажешь ей об этом? – спросил Адам.
– Если хочешь. Полагаю, что это не совсем правильное место.
– В окружении врачей? Эндрю говорит, что дома ей будет спокойнее. Он интересуется каждой мелочью, которую делают врачи. По мне, так лучше оставаться в блаженном неведении относительно своих болячек.