Страница:
Карл Май
Нефтяной принц
Глава 1
Искатели
Кто обычным путем от Эль-Пасо-дель-Норте через Рио-Колорадо направлялся в Калифорнию, обязательно проезжал старую миссию Сан-Ксавьер-дель-Бак, что приблизительно в девяти милях от Тусона, столицы Аризоны. Эта резиденция миссионеров, основанная в 1668 году, была поистине великолепным сооружением, вызывающим немалое удивление у любого, кто натыкался в аризонских дебрях на этот блестящий монумент цивилизации.
В каждом углу здания, фасад которого богато отделан фантастическими орнаментами, высились колокольни, главную часовню украшал большой купол, а стены заканчивались отделанными со вкусом массивными венцами карнизов. Такое творение облагородило бы любой крупный город, любую резиденцию. Часть миссии была окружена поселком, где к тому времени обитали около трехсот индейцев-папаго. Папаго до сих пор миролюбивы и прославились своими ирригационными сооружениями, а также лояльным отношением к белым.
К сожалению, эти вечные труженики сильно пострадали от белого сброда, шатающегося по всей Аризоне — территории, испещренной горами и пустынями, никогда и никем не управляемой. Меч Фемиды [1] едва ли доставал до аризонской границы — сотни и сотни тех, кто были не в ладах с законом, тянулись туда из Мексики и Штатов, чтобы вести жизнь, само существо которой составляло одно лишь насилие.
Хотя в Тусоне имелись две роты солдат, отвечавших за безопасность, их явно не хватало, чтобы охранять территорию в триста тысяч квадратных километров. К тому же эти герои сами были несказанно рады, когда сброд оставлял их в покое, поэтому помощи от них ждать не приходилось. Люди вне закона знали об этом слишком хорошо и орудовали весьма дерзко. Они появлялись даже в окрестностях Тусона, и тогда никто не решался выехать из города без оружия. Один путешественник-американец, рассказывая о происходящем, писал так:
«Отпетые мерзавцы из Мексики, Техаса, Калифорнии и из других штатов нашли в Аризоне надежное убежище от правосудия. Основная масса населения — убийцы и воры, головорезы и шулеры. Казалось, что вооружился весь мир, и кровавые сцены разыгрывались ежедневно. Ни о каком правительстве не могло быть и речи, о защите закона или со стороны военных — и того меньше, а основное занятие гарнизона Тусона — это пьянство и безделье. Таким образом, Аризона была практически единственной территорией страны, находящейся якобы под эгидой цивилизованного правительства, где каждый использовал юстицию в собственных интересах».
Когда в Сан-Франциско собрались смелые, но законопослушные граждане, решившие учредить «комитет бдительности», который должен был действовать прежде всего на территории Калифорнии, никто не предполагал, что его сильное влияние вскоре начнут ощущать и в соседней Аризоне. Эти смельчаки появлялись то тут, то там, поодиночке и группами, готовые очистить страну от преступников и всегда оставляя отчетливые следы самосуда, который считали справедливым.
У папаго, в Сан-Ксавьер-дель-Бак, обосновался некий ирландец, прибывший в Аризону по причине, едва ли достойной уважения. Он основал там лавку, где продавал, по его словам, всякую всячину. На самом деле речь шла только о водке, за что он заслужил прозвище Отравитель. Дурная слава бежала впереди него, и честные люди никаких дел с ним не имели.
Однажды, прекрасным апрельским днем, он сидел за грубо выструганным столом, стоявшим перед его хижиной.
Вероятно, он был не в духе, поскольку с силой стучал пустым стаканом по столешнице. Повернувшись к открытой двери, он в очередной раз крикнул:
— Эй, старая ведьма! Ты что, оглохла?! Бренди я хочу, бренди! Шевелись, не то…
Из хижины выплыла пожилая негритянка пышных форм, которая спокойно наполнила подставленный стакан из большой бутыли. Ирландец опустошил его одним махом, снова подставил, и, пока женщина повторяла нехитрую процедуру, проворчал:
— Целый день — никого! Красномазых пойло уже не интересует. Если сегодня никто не заглянет, сидеть мне здесь, пока не прожгу дырку в собственном желудке…
— Не сидеть один! — успокоила его негритянка. — Там гости прибывать. Сюда ехать. По дороге из Тубака.
— Кто они?
— Откуда мне знать?! Старые глаза не видеть. Всадники, много!
Услышав это, ирландец вскочил и поспешил за угол хижины. Оттуда он мог увидеть дорогу на Тубак. Через секунду он вернулся и крикнул старухе:
— Это искатели, искатели! Все двенадцать! Они знают толк в выпивке. Вот так удача! Шевелись, скорее наполним бутылки.
Оба исчезли в доме, а спустя несколько минут подъехали двенадцать всадников. Они осадили лошадей прямо перед хижиной и спрыгнули на землю, совершенно не заботясь о животных. Диковатые на вид, дерзкие парни были хорошо вооружены, как и принято на Дальнем Западе. Кое-кто носил мексиканское платье, другие походили на американцев, но всех их объединяло одно: никто не внушал ни малейшего доверия.
Они кричали и бранились, а один подошел к распахнутой двери, выхватил револьвер и выстрелил внутрь со словами:
— Эй, Пэдди! [2] Дома ты или нет, старый отравитель? Тащи свою серную кислоту. У нас глотки пересохли!
Хозяин тотчас появился с двумя полными бутылками под мышками и стаканами в руках. Ловко расставив на двух столах стаканы, он наполнил их со словами:
— Я тут, джентльмены! Все — как всегда. Моя черная сразу вас заприметила. Вот, пейте и будьте благословенны в моем доме!
— Оставь благословение себе, старый пройдоха, разве что перед концом его услышать. Твое пойло — как смертельный удар.
— Не беспокойтесь, мистер Батлер, — если что, то после второй бутылки снова воскреснете. Целую неделю не виделись! Дело спорится?
— Спорится? — Батлер пренебрежительно махнул рукой и одним махом опорожнил стакан.
Остальные последовали его примеру.
— Дело дрянь! — заключил он, скривившись от спирта. — Ничего хорошего!
— Но почему? Вас же называют «искателями»… Да вы и сами себя так зовете. Неужто не доглядели? А я думал, сегодня провернем что-нибудь стоящее.
— Хотел за гроши скупить нашу добычу? Снова надуть нас? Нет, на этот раз ничего нет, действительно ничего. Что взять теперь с краснокожих? А белые? Те сами отбирают чужие кошельки. Тут еще этот «комитет бдительности», черт бы его побрал! Суют нос в наши дела, мерзавцы! Похоже, им завидно, что мы жнем там, где не сеяли, как, впрочем, и они. Теперь за каждым кустом мерещатся чужие двустволки. Но око за око! Мы вздернем всякого, кого только заподозрим в связях с линчевателями. Пэдди, может, ты видел где-нибудь поблизости этих мерзавцев?
— Хм, — пробормотал хозяин. — Я что, ясновидящий? Могу по носу определить, кто линчует, а кто, как вы, может резню устроить?
— Не позорься, Пэдди! Охотничью собаку легко отличить от бойцовой, тем более когда речь идет о людях. Поверь мне, я почую линчевателя за полсотни шагов. Ну ладно. Мы голодны. У тебя есть мясо? Яйца?
— Нет, сами знаете… Люди вашего сорта давно все прибрали к рукам. Никакой живности!
— А хлеб?
— Только маисовые лепешки, да и то их печь надо.
— Так пусть твоя старуха-негритянка займется ими. Свежее мясо — наша забота.
— Мясо? Но откуда?
— Прихватим тут одного бычка. Там, внизу, в долине Санта-Круз, сейчас застрял обоз с поселенцами.
— Эмигранты, что ли?
— Наверное. Четыре фургона, четверка волов при каждом. Они пересекут Колорадо и сегодня ночью сделают привал.
— Здесь? Хм! Надеюсь, не произойдет ничего такого, что испортит репутацию нашего тихого местечка…
При этих словах выражение лица ирландца приняло какое-то странное выражение.
— Какие проблемы? — ухмыльнулся Батлер. — Друзей подставлять не стоит. Обоз и так будет нашим, но только там, за Тусоном. Пока прихватим только вола — не оставаться же без мяса?!
— Будете им платить? Вряд ли им придет на ум продать животное.
— Что ты плетешь, Пэдди? Если мы чего берем, никогда не платим. Никогда! Одно исключение — это ты, наш скупщик. Мы даже закрываем глаза на твой обман. Впрочем, люди из фургонов едва ли окажут нам достойное сопротивление. У них четыре погонщика, которые не в счет, два парня верхом да скаут, нанятый эмигрантами. Но что сделает один скаут против дюжины крепких ребят? Он-то и получит первую пулю. От тех, кто в фургонах, думаю, не стоит ждать ничего серьезного. Небось, одни бабы со скарбом. Позади обоза, правда, маячила какая-то фигура с ружьишком наперевес, не то женская, не то мужская — не разобрать. Кажется, из-под пальто сабля торчала. Я заговорил с этим типом, но в ответ услышал что-то невразумительное, кажется, по-немецки.
— Если захватите обоз, надеюсь, про меня не забудете?
— Как обычно. Условия можем обсудить прямо сейчас.
В этот момент из хижины выплыла негритянка, готовая обслужить гостей, и оба собеседника перешли на шепот. Остальные, казалось, не обращали внимания вообще ни на кого. Их голоса зазвучали еще громче, когда пустые бутылки бренди снова были наполнены.
Местные индейцы предпочитают обходить стороной кабак ирландца. Им не нравятся шумные компании белых, и природное чутье верно подсказывает краснокожим, что лучше держаться подальше. На это действительно имелись веские причины. Ирландец, называя приезжих «искателями», имел в виду тех самых грабителей, что давно снискали дурную славу на юге Аризоны. Они появлялись где угодно, успевая переноситься с места на место столь быстро, что никому, даже линчевателям, ни разу не удалось реально напасть на их след.
Внезапно шум у хижины стих, и все присутствующие не без удивления уставились на новых гостей, верхом приближавшихся к дому. Один только вид этих трех всадников сразил бы наповал кого угодно.
Они спешились и направились прямо к пустому столу, не обращая на присутствующих никакого внимания.
Первый из них был маленьким, но очень толстым. Из-под уныло повисших полей фетровой шляпы, цвет, возраст и прежнюю форму которой определить было невозможно, и из дебрей черной бороды выглядывал устрашающих размеров нос, способный послужить отличной тенью любым солнечным часам. Кроме этой несомненной достопримечательности, видны были лишь два маленьких и подвижных глаза. Пока они с чрезвычайным плутовством пробегали по хижине, скрытый взгляд уже успел прощупать всех до одного двенадцать искателей.
Остальную часть тела толстяка до колен скрывала старая куртка из козьей шкуры. Скроенная явно на великана, куртка целиком состояла из лоскутов и заплат, придавая маленькому пришельцу вид ребенка, который, к собственному удовольствию, впрыгнул в домашний халат отца. Из-под куртки торчали две сухие, серпообразные ножки, воткнутые в обшитые бахромой донельзя изношенные леггины, из которых человечек вырос лет двадцать назад. При этом ступни его ног утопали в огромных индейских мокасинах, о размере которых в Германии сказали бы: «Пять шагов — и уже за Рейном». В руке он держал флинт, похожий скорее на палку, срезанную где-то в лесу.
А его лошадь? Нет, о лошади и речи нет, это была мулица, да такая старая, что ее ближайшие предки щипали травку, наверное, сразу после всемирного потопа [3]. Длинные уши, с которыми ветер мог творить то же, что и с флюгером, были совершенно лысые. Гривы у мулицы вообще не наблюдалось, ужасно сухой хвост — голый обрубок, в котором торчало не больше дюжины волосков. Но глаза животного светились, как у молодого жеребца, а бойкость мулицы у знатока могла вызвать восхищение.
Следующий персонаж, подошедший к столу, выглядел не меньшим чудаком. Казалось, что обладатель бесконечно длинной, сутулой и костлявой фигуры не видел впереди ничего, кроме собственных ног, длина которых любому могла внушить настоящий страх. На свою охотничью обувку он нацепил кожаные гамаши, натянув их выше колен. Одет он был в тесный камзол, перетянутый широким поясом, на котором, кроме ножа и револьвера, болтались всякие мелочи, столь необходимые в прериях Запада. С его широких, угловатых плеч свешивалось шерстяное покрывало, нити которого расползлись едва ли не все. Коротко остриженную голову венчало нечто совершенно неописуемое: не то шапка, не то шляпа, а может, платок… На плече висело старое, длинноствольное ружье, издали казавшееся скрученным резиновым поливочным шлангом.
Третий и последний, такой же сухой, как второй, с повязанным на голове наподобие тюрбана шейным платком, носил красный гусарский ментик, невесть как оказавшийся на Дальнем Западе, длинные полотняные штаны и болотные сапоги с огромными шпорами. За поясом торчали пара револьверов и нож из хорошей кингфилдской стали. Главным оружием ему служила двустволка «Кентукки», в руках ее владельца без промаха бившая в цель. Самой главной особенностью его физиономии определенно был широкий рот, как говорится, до ушей. При этом лицо его выражало искреннейшее прямодушие пятилетнего ребенка.
Оба последних гостя гарцевали на утомленных лошадях, которые, похоже, были очень выносливыми и, пожалуй, могли выдержать еще немалые испытания.
Когда трое сели, а хозяин подошел и осведомился, что им нужно, малыш спросил:
— Что у вас есть выпить?
— Бренди, мистер, — ответил ирландец.
— Подайте три стакана, если уж нет ничего получше.
— Что здесь может быть лучше? Или вам шампанское подавай? Не очень-то вы похожи на тех, кто способен его оплатить.
— К сожалению, да, — кивнул человечек, скромно улыбнувшись. — Зато вы, наоборот, выглядите так, будто у вас его не одна тысяча бутылок.
Хозяин молча удалился, принес что заказывали и снова подсел к искателям. Малыш только пригубил бренди, после чего вдруг сплюнул и выплеснул содержимое на землю. Оба его спутника сделали то же самое, а тот, что был в гусарском ментике, растянул рот еще шире и выдал:
— Тьфу, дьявольщина! Бьюсь об заклад, этот ирландский мошенник хочет прикончить нас своим бренди! Что скажешь, Сэм Хокенс?
Старичок кивнул, но добавил:
— Сегодня ему это не удастся — пить не станем! Но с чего это ты вдруг назвал его ирландским мошенником?
— Хм, если кто с первого взгляда не видит, что он ирландец, тот просто болван, как пить дать.
— Совершенно верно. Однако то, что ты сразу его заприметил, очень удивляет меня, хи-хи-хи!
Это «хи-хи-хи!» было каким-то совершенно особенным, можно сказать, почти внутренним смехом, во время которого глазки малыша весело искрились.
— Хочешь сказать, что сегодня я болван? — глаза его спутника округлились.
— Сегодня? Почему сегодня? Всегда! Всегда, Уилл Паркер! Я тебе еще пятнадцать лет назад сказал, что ты гринхорн. Гринхорн, которого свет не видел! Что, не веришь?
— Нет, — прозвучало в ответ и в голосе говорившего не было и намека на то, что оскорбление сколько-нибудь вывело его из себя. — Давно уже нет никакого гринхорна…
— Свежо предание! Пятнадцать лет тебя ничему не научили — ты так и остался тем, кем был раньше, если не ошибаюсь. Не признаешься, значит, что ты все еще гринхорн? Что скажешь насчет тех двенадцати джентльменов, что пялятся на нас во все глаза?
— Ничего хорошего. Видишь, как они посмеиваются? Не над тобой ли, старый Сэм? Ведь на тебя без смеха смотреть-то нельзя!
— Я рад, Уилл Паркер, безумно рад. Это всего лишь одно из моих преимуществ перед тобой. Кто хоть глазком на тебя глянет, сразу расплачется — ведь физию печальнее твоей я в жизни не видел… хи-хи-хи!
Похоже, взаимные упражнения в подшучивании и укорах для Хокенса и Паркера были обычной манерой их общения. В действительности ни один из них никогда не думал о приятеле дурно. Третий гость до сих пор молчал; он подтянул сползшие вниз гамаши, при этом выставив далеко вперед свои длинные ноги, и наконец заговорил с ироничной улыбкой на тощем лице:
— Эй, а знаете вы, что думают про нас те джентльмены? Они там судачат о чем-то, похоже, не очень умном. Знатная компания! Или нет, Сэм Хокенс?
— Да, — кивнул малыш. — Главное, чтоб лбы не раскололи, а то сидят так близко. Ясно, что за птицы! Мошенники! А, Дик Стоун?
— Нутром чую — придется потолковать с ними.
— Конечно. И не только нутром! Почешем кулаки об их носы, если не ошибаюсь. Тех, на чей след мы напали, кстати, тоже было двенадцать. Скажи-ка, Уилл, слышал ты что-нибудь об искателях?
— Слышал? — недовольно буркнул Паркер. — У тебя, что, память отшибло, старый енот? Сам же столько раз рассказывал!
— Точно. Спросил только, чтобы узнать, научился ли гринхорн впитывать то, чему учат старые зубры. Итак, дорогой Уилл, допустим, что эти типы — искатели. Своего предводителя они зовут Батлером. Надо бы разузнать, что за кавалер носит такое имя.
— Так они тебе и расскажут!
— Не волнуйся! Они уже заинтересовались нами, эти «джентльмены». У них на лицах написано, что скоро явятся к нам, чтобы взять интервью. Только не болтайте лишнего, ребята! Любопытно, как они поведут себя.
— Уж не слишком учтиво, — подал голос Дик Стоун, — так что готовьтесь. Не дадим же мы им зайти слишком далеко!
— Думаешь, лучше вести себя погрубее? Нет, не согласен. Нас прозвали Троицей, и нам не пристало позорить имя, данное трем джентльменам, всегда добивающимся своего не грубой силой, а хитростью. Так поступим и сегодня. Только так, а не иначе.
— Ладно, но тогда эти болваны подумают, что мы их боимся.
— Пусть думают, старина Дик. Если так, то скоро они поймут, что ошиблись, и даже очень, хи-хи-хи! Троица — и бояться! Готов поклясться, что мы с ними сцепимся. Если они собираются напасть на обоз, мы не станем смотреть на это сквозь пальцы.
— Тебе тоже подраться не терпится?
— Нет.
— Но с ними придется разобраться, если они в самом деле искатели. Как же без схватки?
— Старому еноту, — Сэм не без удовольствия ткнул себя пальцем в грудь, — иногда приходят в голову мысли почище клинка и пули. Я сыграю шутку — лучшее средство добиться преимущества над противником. Ты же знаешь, что я не люблю проливать кровь. Можно ведь победить противника, не убивая. Я знаю, у кого поучиться.
— Их и я знаю: Олд Шеттерхэнд, Олд Файерхэнд и Виннету, знаменитый вождь апачей! Они никогда не прольют и капли чужой крови, если на то нет нужды.
— Верно. При этом они величайшие герои Запада, и я всегда буду следовать их примеру.
— Может, и сам героем станешь, а, старый Сэм? — спросил Паркер не без иронии.
— Помалкивай, гринхорн! Сэм Хокенс точно знает, кто он и что он. Помнишь, как я тягался с двумя дюжинами краснокожих?
Паркер кивнул.
— Как я добился цели, о которую расшибли лбы не меньше пятидесяти отважных вестменов?
Паркер снова кивнул и сказал:
— Из песни слов не выкинешь. Ты славный малый, Сэм, хотя и дьявольский плут!
— Ладно, стало быть, покончим с этими двенадцатью, но дырявить их шкуры не станем. Как будем действовать — еще не знаю, но это вопрос времени. Пусть они сначала примут нас не за тех, пусть потешатся вдоволь, а там поглядим.
— Хочешь, чтобы нас за гринхорнов приняли?
— А как же! Что касается тебя, Уилл Паркер, то они не сильно ошибутся. Погляди, как они ржут над моей Мэри. Бедная лошадка!
— Ты сам знаешь, что ей далеко до совершенства, Сэм.
— Совершенство? Чепуха! Она просто жуткая скотина, ужасная! Но я не променяю ее и на тысячу благородных роз! Она умна, опытна и понятлива, как… как, ну, как Сэм Хокенс, ее хозяин, которому она столько раз спасала жизнь. Моя Мэри — это моя Мэри, единственная и неповторимая, хотя и упрямая, проклятая и мерзкая бестия, которую давно пора пристрелить!
— Прямо из твоей Лидди? — бросил Дик Стоун.
— О, Лидди прежде всего! — кивнул Хокенс, при этом его маленькие глазки блеснули, а рука ласково погладила длинный ствол старого и странного на вид ружья. — Лидди дорога мне прямо как Мэри. Она никогда не подводила. Моя свобода и жизнь часто зависели от нее, и всегда она исполняла свой долг. Конечно, и у нее есть причуды, большие причуды, и если их не знать, то набьешь немало шишек. Но я-то их знаю, я изучил их, все ее достоинства и недостатки, как врач карбункулы. Я не выпущу ее из рук, пока не протяну ноги. Когда я умру, а вы будете рядом, не сочтите за труд положить Лидди со мной в могилу. Никто другой не должен заполучить ее. Мэри, Лидди, Дик Стоун и Уилл Паркер — все четверо живут в моем сердце, и мне больше ничего не надо на этом свете.
Казалось, будто незримая волна на миг потушила озорные искорки его глаз, но всего один взмах руки — и голос старика снова зазвучал бодро:
— Смотри, один из них встал — тот, что шептался с хозяином. Сейчас подойдет к нам и начнет дурака валять. Комедия начинается! Только не испортите мне ее…
Нет ничего удивительного в том, что Сэм Хокенс дал своей мулице и ружью такие ласковые прозвища. Вестмены старой закалки — таких, к сожалению, все меньше и меньше — были совершенно другими людьми, нежели тот сброд, что явился на Запад позднее. Однако под словом «сброд» следует понимать не только морально разложившихся типов. Когда миллионеры, банкиры, генералы, адвокаты — да хоть сам президент Соединенных Штатов, приехавший на Запад в окружении многочисленной свиты, — пачками укладывают дичь из кустов ради развлечения, в глазах настоящего вестмена все эти благородные особы столь высокого ранга будут выглядеть всего лишь сбродом.
Индеец — вестмен до мозга костей — «делал» мясо, только если нуждался в нем. Он ловил только одну лошадь из стада диких мустангов; он знал время, когда бизоны шли с юга на север и когда возвращались; он отлично ориентировался на местности, по которой странствовал и охотился, чтобы есть. Где же сейчас те стада? С одним-двумя бизонами можно повстречаться в лучшем случае в каком-нибудь зоопарке. А настоящих индейцев или трапперов увидишь только в книге с картинками. Во всем этом виноваты те, кого капканщики и скваттеры называют сбродом. Не надо только говорить, что причина в цивилизации — у цивилизации нет предназначения искоренять и уничтожать. Повсюду, когда строились железные дороги, сотни «джентльменов», вооруженные ружьями новейшей конструкции, собирались в группы, чтобы поохотиться. Они двигались на Запад в поездах, останавливались где-нибудь в прерии и расстреливали проносившиеся мимо бизоньи стада прямо из окон вагонов. Потом они ехали дальше, оставляя горы трупов на попечение койотов и стервятников, стяжая себе славу охотников прерий и испытывая от этого огромное удовлетворение. На одно убитое животное приходилось по десять и больше подстреленных и раненых. Обреченный на голодную смерть индеец наблюдал за варварством издали, в бессильной ярости, но ничего не мог поделать. Если он жаловался, над ним смеялись. Если он защищался, его убивали, как бизона, которого он считал своим и потому так оберегал.
Совсем иначе обстоит дело с настоящими вестменами, в прошлом охотниками. Они никогда не стреляли больше, чем нужно. Вестмен добывал мясо с риском для жизни. Он мог рискнуть верхом ворваться в самую гущу бизоньего стада и бороться с мустангом, которого стремился поймать и объездить. Он мужественно выходил один на один с гризли. Ружье — мертвый, бездушный металл — верный друг вестмена, а лошадь — его настоящая подруга. Он мог не пить и не есть до последнего и забивал любимого конягу только в самом крайнем случае, когда иначе было не выжить. Он давал животным людские имена и разговаривал с ними как с добрыми приятелями, если ночевал где-нибудь один, в девственном лесу или прерии.
Именно к таким вестменам принадлежал Сэм Хокенс. Суровость дикой жизни не сделала его бессердечным; вопреки всему он остался человеком душевным, оставаясь при этом ужасным хитрецом.
Тем временем произошло то, что ожидалось: Батлер встал, подошел ближе, застыл у стола охотников во властной позе и без приветствия насмешливо сказал:
— Эй, да вы просто неотразимы! Вот так тройня!
— Да, — Сэм кивнул совершенно серьезно.
Такое признание прозвучало для Батлера неожиданно, он громко рассмеялся и, пока его спутники распахивали рты, ржа на все лады, продолжил:
— Кто вы такие, а?
— Первый, — буркнул Сэм.
— Второй, — добавил Дик Стоун.
— А я третий, — присоединился Уилл Паркер.
— Что? — опешил Батлер, не совсем понимая, к чему клонит Хокенс.
— Конечно, тройня! — ответил Сэм с необычайным прямодушием.
Снова раздался смех. Проиграв первую партию, Батлер недовольно процедил:
— Бросьте свои глупые шутки! Со мной всегда разговаривают серьезно. Что вы не тройня, и так видно. Я хочу знать ваши имена, да поживее!
— Меня зовут Гринелл, — ответил Сэм тихо.
— Берри, — представился Дик со страхом в голосе.
— А я Уайт, — испуганно пробормотал Уилл.
— Хм, понятно, — продолжил Батлер. — А теперь скажите, кто вы?
— Капканщики, — пояснил Сэм Хокенс.
— Капканщики? — «экзаменатор» снова засмеялся. — Не очень-то вы похожи на ловцов бобров или енотов!
— Мы пока никого не поймали, — с готовностью согласился маленький Сэм.
— Очень хорошо. Откуда едете?
— Из Кастровилла.
— Чем там занимались?
В каждом углу здания, фасад которого богато отделан фантастическими орнаментами, высились колокольни, главную часовню украшал большой купол, а стены заканчивались отделанными со вкусом массивными венцами карнизов. Такое творение облагородило бы любой крупный город, любую резиденцию. Часть миссии была окружена поселком, где к тому времени обитали около трехсот индейцев-папаго. Папаго до сих пор миролюбивы и прославились своими ирригационными сооружениями, а также лояльным отношением к белым.
К сожалению, эти вечные труженики сильно пострадали от белого сброда, шатающегося по всей Аризоне — территории, испещренной горами и пустынями, никогда и никем не управляемой. Меч Фемиды [1] едва ли доставал до аризонской границы — сотни и сотни тех, кто были не в ладах с законом, тянулись туда из Мексики и Штатов, чтобы вести жизнь, само существо которой составляло одно лишь насилие.
Хотя в Тусоне имелись две роты солдат, отвечавших за безопасность, их явно не хватало, чтобы охранять территорию в триста тысяч квадратных километров. К тому же эти герои сами были несказанно рады, когда сброд оставлял их в покое, поэтому помощи от них ждать не приходилось. Люди вне закона знали об этом слишком хорошо и орудовали весьма дерзко. Они появлялись даже в окрестностях Тусона, и тогда никто не решался выехать из города без оружия. Один путешественник-американец, рассказывая о происходящем, писал так:
«Отпетые мерзавцы из Мексики, Техаса, Калифорнии и из других штатов нашли в Аризоне надежное убежище от правосудия. Основная масса населения — убийцы и воры, головорезы и шулеры. Казалось, что вооружился весь мир, и кровавые сцены разыгрывались ежедневно. Ни о каком правительстве не могло быть и речи, о защите закона или со стороны военных — и того меньше, а основное занятие гарнизона Тусона — это пьянство и безделье. Таким образом, Аризона была практически единственной территорией страны, находящейся якобы под эгидой цивилизованного правительства, где каждый использовал юстицию в собственных интересах».
Когда в Сан-Франциско собрались смелые, но законопослушные граждане, решившие учредить «комитет бдительности», который должен был действовать прежде всего на территории Калифорнии, никто не предполагал, что его сильное влияние вскоре начнут ощущать и в соседней Аризоне. Эти смельчаки появлялись то тут, то там, поодиночке и группами, готовые очистить страну от преступников и всегда оставляя отчетливые следы самосуда, который считали справедливым.
У папаго, в Сан-Ксавьер-дель-Бак, обосновался некий ирландец, прибывший в Аризону по причине, едва ли достойной уважения. Он основал там лавку, где продавал, по его словам, всякую всячину. На самом деле речь шла только о водке, за что он заслужил прозвище Отравитель. Дурная слава бежала впереди него, и честные люди никаких дел с ним не имели.
Однажды, прекрасным апрельским днем, он сидел за грубо выструганным столом, стоявшим перед его хижиной.
Вероятно, он был не в духе, поскольку с силой стучал пустым стаканом по столешнице. Повернувшись к открытой двери, он в очередной раз крикнул:
— Эй, старая ведьма! Ты что, оглохла?! Бренди я хочу, бренди! Шевелись, не то…
Из хижины выплыла пожилая негритянка пышных форм, которая спокойно наполнила подставленный стакан из большой бутыли. Ирландец опустошил его одним махом, снова подставил, и, пока женщина повторяла нехитрую процедуру, проворчал:
— Целый день — никого! Красномазых пойло уже не интересует. Если сегодня никто не заглянет, сидеть мне здесь, пока не прожгу дырку в собственном желудке…
— Не сидеть один! — успокоила его негритянка. — Там гости прибывать. Сюда ехать. По дороге из Тубака.
— Кто они?
— Откуда мне знать?! Старые глаза не видеть. Всадники, много!
Услышав это, ирландец вскочил и поспешил за угол хижины. Оттуда он мог увидеть дорогу на Тубак. Через секунду он вернулся и крикнул старухе:
— Это искатели, искатели! Все двенадцать! Они знают толк в выпивке. Вот так удача! Шевелись, скорее наполним бутылки.
Оба исчезли в доме, а спустя несколько минут подъехали двенадцать всадников. Они осадили лошадей прямо перед хижиной и спрыгнули на землю, совершенно не заботясь о животных. Диковатые на вид, дерзкие парни были хорошо вооружены, как и принято на Дальнем Западе. Кое-кто носил мексиканское платье, другие походили на американцев, но всех их объединяло одно: никто не внушал ни малейшего доверия.
Они кричали и бранились, а один подошел к распахнутой двери, выхватил револьвер и выстрелил внутрь со словами:
— Эй, Пэдди! [2] Дома ты или нет, старый отравитель? Тащи свою серную кислоту. У нас глотки пересохли!
Хозяин тотчас появился с двумя полными бутылками под мышками и стаканами в руках. Ловко расставив на двух столах стаканы, он наполнил их со словами:
— Я тут, джентльмены! Все — как всегда. Моя черная сразу вас заприметила. Вот, пейте и будьте благословенны в моем доме!
— Оставь благословение себе, старый пройдоха, разве что перед концом его услышать. Твое пойло — как смертельный удар.
— Не беспокойтесь, мистер Батлер, — если что, то после второй бутылки снова воскреснете. Целую неделю не виделись! Дело спорится?
— Спорится? — Батлер пренебрежительно махнул рукой и одним махом опорожнил стакан.
Остальные последовали его примеру.
— Дело дрянь! — заключил он, скривившись от спирта. — Ничего хорошего!
— Но почему? Вас же называют «искателями»… Да вы и сами себя так зовете. Неужто не доглядели? А я думал, сегодня провернем что-нибудь стоящее.
— Хотел за гроши скупить нашу добычу? Снова надуть нас? Нет, на этот раз ничего нет, действительно ничего. Что взять теперь с краснокожих? А белые? Те сами отбирают чужие кошельки. Тут еще этот «комитет бдительности», черт бы его побрал! Суют нос в наши дела, мерзавцы! Похоже, им завидно, что мы жнем там, где не сеяли, как, впрочем, и они. Теперь за каждым кустом мерещатся чужие двустволки. Но око за око! Мы вздернем всякого, кого только заподозрим в связях с линчевателями. Пэдди, может, ты видел где-нибудь поблизости этих мерзавцев?
— Хм, — пробормотал хозяин. — Я что, ясновидящий? Могу по носу определить, кто линчует, а кто, как вы, может резню устроить?
— Не позорься, Пэдди! Охотничью собаку легко отличить от бойцовой, тем более когда речь идет о людях. Поверь мне, я почую линчевателя за полсотни шагов. Ну ладно. Мы голодны. У тебя есть мясо? Яйца?
— Нет, сами знаете… Люди вашего сорта давно все прибрали к рукам. Никакой живности!
— А хлеб?
— Только маисовые лепешки, да и то их печь надо.
— Так пусть твоя старуха-негритянка займется ими. Свежее мясо — наша забота.
— Мясо? Но откуда?
— Прихватим тут одного бычка. Там, внизу, в долине Санта-Круз, сейчас застрял обоз с поселенцами.
— Эмигранты, что ли?
— Наверное. Четыре фургона, четверка волов при каждом. Они пересекут Колорадо и сегодня ночью сделают привал.
— Здесь? Хм! Надеюсь, не произойдет ничего такого, что испортит репутацию нашего тихого местечка…
При этих словах выражение лица ирландца приняло какое-то странное выражение.
— Какие проблемы? — ухмыльнулся Батлер. — Друзей подставлять не стоит. Обоз и так будет нашим, но только там, за Тусоном. Пока прихватим только вола — не оставаться же без мяса?!
— Будете им платить? Вряд ли им придет на ум продать животное.
— Что ты плетешь, Пэдди? Если мы чего берем, никогда не платим. Никогда! Одно исключение — это ты, наш скупщик. Мы даже закрываем глаза на твой обман. Впрочем, люди из фургонов едва ли окажут нам достойное сопротивление. У них четыре погонщика, которые не в счет, два парня верхом да скаут, нанятый эмигрантами. Но что сделает один скаут против дюжины крепких ребят? Он-то и получит первую пулю. От тех, кто в фургонах, думаю, не стоит ждать ничего серьезного. Небось, одни бабы со скарбом. Позади обоза, правда, маячила какая-то фигура с ружьишком наперевес, не то женская, не то мужская — не разобрать. Кажется, из-под пальто сабля торчала. Я заговорил с этим типом, но в ответ услышал что-то невразумительное, кажется, по-немецки.
— Если захватите обоз, надеюсь, про меня не забудете?
— Как обычно. Условия можем обсудить прямо сейчас.
В этот момент из хижины выплыла негритянка, готовая обслужить гостей, и оба собеседника перешли на шепот. Остальные, казалось, не обращали внимания вообще ни на кого. Их голоса зазвучали еще громче, когда пустые бутылки бренди снова были наполнены.
Местные индейцы предпочитают обходить стороной кабак ирландца. Им не нравятся шумные компании белых, и природное чутье верно подсказывает краснокожим, что лучше держаться подальше. На это действительно имелись веские причины. Ирландец, называя приезжих «искателями», имел в виду тех самых грабителей, что давно снискали дурную славу на юге Аризоны. Они появлялись где угодно, успевая переноситься с места на место столь быстро, что никому, даже линчевателям, ни разу не удалось реально напасть на их след.
Внезапно шум у хижины стих, и все присутствующие не без удивления уставились на новых гостей, верхом приближавшихся к дому. Один только вид этих трех всадников сразил бы наповал кого угодно.
Они спешились и направились прямо к пустому столу, не обращая на присутствующих никакого внимания.
Первый из них был маленьким, но очень толстым. Из-под уныло повисших полей фетровой шляпы, цвет, возраст и прежнюю форму которой определить было невозможно, и из дебрей черной бороды выглядывал устрашающих размеров нос, способный послужить отличной тенью любым солнечным часам. Кроме этой несомненной достопримечательности, видны были лишь два маленьких и подвижных глаза. Пока они с чрезвычайным плутовством пробегали по хижине, скрытый взгляд уже успел прощупать всех до одного двенадцать искателей.
Остальную часть тела толстяка до колен скрывала старая куртка из козьей шкуры. Скроенная явно на великана, куртка целиком состояла из лоскутов и заплат, придавая маленькому пришельцу вид ребенка, который, к собственному удовольствию, впрыгнул в домашний халат отца. Из-под куртки торчали две сухие, серпообразные ножки, воткнутые в обшитые бахромой донельзя изношенные леггины, из которых человечек вырос лет двадцать назад. При этом ступни его ног утопали в огромных индейских мокасинах, о размере которых в Германии сказали бы: «Пять шагов — и уже за Рейном». В руке он держал флинт, похожий скорее на палку, срезанную где-то в лесу.
А его лошадь? Нет, о лошади и речи нет, это была мулица, да такая старая, что ее ближайшие предки щипали травку, наверное, сразу после всемирного потопа [3]. Длинные уши, с которыми ветер мог творить то же, что и с флюгером, были совершенно лысые. Гривы у мулицы вообще не наблюдалось, ужасно сухой хвост — голый обрубок, в котором торчало не больше дюжины волосков. Но глаза животного светились, как у молодого жеребца, а бойкость мулицы у знатока могла вызвать восхищение.
Следующий персонаж, подошедший к столу, выглядел не меньшим чудаком. Казалось, что обладатель бесконечно длинной, сутулой и костлявой фигуры не видел впереди ничего, кроме собственных ног, длина которых любому могла внушить настоящий страх. На свою охотничью обувку он нацепил кожаные гамаши, натянув их выше колен. Одет он был в тесный камзол, перетянутый широким поясом, на котором, кроме ножа и револьвера, болтались всякие мелочи, столь необходимые в прериях Запада. С его широких, угловатых плеч свешивалось шерстяное покрывало, нити которого расползлись едва ли не все. Коротко остриженную голову венчало нечто совершенно неописуемое: не то шапка, не то шляпа, а может, платок… На плече висело старое, длинноствольное ружье, издали казавшееся скрученным резиновым поливочным шлангом.
Третий и последний, такой же сухой, как второй, с повязанным на голове наподобие тюрбана шейным платком, носил красный гусарский ментик, невесть как оказавшийся на Дальнем Западе, длинные полотняные штаны и болотные сапоги с огромными шпорами. За поясом торчали пара револьверов и нож из хорошей кингфилдской стали. Главным оружием ему служила двустволка «Кентукки», в руках ее владельца без промаха бившая в цель. Самой главной особенностью его физиономии определенно был широкий рот, как говорится, до ушей. При этом лицо его выражало искреннейшее прямодушие пятилетнего ребенка.
Оба последних гостя гарцевали на утомленных лошадях, которые, похоже, были очень выносливыми и, пожалуй, могли выдержать еще немалые испытания.
Когда трое сели, а хозяин подошел и осведомился, что им нужно, малыш спросил:
— Что у вас есть выпить?
— Бренди, мистер, — ответил ирландец.
— Подайте три стакана, если уж нет ничего получше.
— Что здесь может быть лучше? Или вам шампанское подавай? Не очень-то вы похожи на тех, кто способен его оплатить.
— К сожалению, да, — кивнул человечек, скромно улыбнувшись. — Зато вы, наоборот, выглядите так, будто у вас его не одна тысяча бутылок.
Хозяин молча удалился, принес что заказывали и снова подсел к искателям. Малыш только пригубил бренди, после чего вдруг сплюнул и выплеснул содержимое на землю. Оба его спутника сделали то же самое, а тот, что был в гусарском ментике, растянул рот еще шире и выдал:
— Тьфу, дьявольщина! Бьюсь об заклад, этот ирландский мошенник хочет прикончить нас своим бренди! Что скажешь, Сэм Хокенс?
Старичок кивнул, но добавил:
— Сегодня ему это не удастся — пить не станем! Но с чего это ты вдруг назвал его ирландским мошенником?
— Хм, если кто с первого взгляда не видит, что он ирландец, тот просто болван, как пить дать.
— Совершенно верно. Однако то, что ты сразу его заприметил, очень удивляет меня, хи-хи-хи!
Это «хи-хи-хи!» было каким-то совершенно особенным, можно сказать, почти внутренним смехом, во время которого глазки малыша весело искрились.
— Хочешь сказать, что сегодня я болван? — глаза его спутника округлились.
— Сегодня? Почему сегодня? Всегда! Всегда, Уилл Паркер! Я тебе еще пятнадцать лет назад сказал, что ты гринхорн. Гринхорн, которого свет не видел! Что, не веришь?
— Нет, — прозвучало в ответ и в голосе говорившего не было и намека на то, что оскорбление сколько-нибудь вывело его из себя. — Давно уже нет никакого гринхорна…
— Свежо предание! Пятнадцать лет тебя ничему не научили — ты так и остался тем, кем был раньше, если не ошибаюсь. Не признаешься, значит, что ты все еще гринхорн? Что скажешь насчет тех двенадцати джентльменов, что пялятся на нас во все глаза?
— Ничего хорошего. Видишь, как они посмеиваются? Не над тобой ли, старый Сэм? Ведь на тебя без смеха смотреть-то нельзя!
— Я рад, Уилл Паркер, безумно рад. Это всего лишь одно из моих преимуществ перед тобой. Кто хоть глазком на тебя глянет, сразу расплачется — ведь физию печальнее твоей я в жизни не видел… хи-хи-хи!
Похоже, взаимные упражнения в подшучивании и укорах для Хокенса и Паркера были обычной манерой их общения. В действительности ни один из них никогда не думал о приятеле дурно. Третий гость до сих пор молчал; он подтянул сползшие вниз гамаши, при этом выставив далеко вперед свои длинные ноги, и наконец заговорил с ироничной улыбкой на тощем лице:
— Эй, а знаете вы, что думают про нас те джентльмены? Они там судачат о чем-то, похоже, не очень умном. Знатная компания! Или нет, Сэм Хокенс?
— Да, — кивнул малыш. — Главное, чтоб лбы не раскололи, а то сидят так близко. Ясно, что за птицы! Мошенники! А, Дик Стоун?
— Нутром чую — придется потолковать с ними.
— Конечно. И не только нутром! Почешем кулаки об их носы, если не ошибаюсь. Тех, на чей след мы напали, кстати, тоже было двенадцать. Скажи-ка, Уилл, слышал ты что-нибудь об искателях?
— Слышал? — недовольно буркнул Паркер. — У тебя, что, память отшибло, старый енот? Сам же столько раз рассказывал!
— Точно. Спросил только, чтобы узнать, научился ли гринхорн впитывать то, чему учат старые зубры. Итак, дорогой Уилл, допустим, что эти типы — искатели. Своего предводителя они зовут Батлером. Надо бы разузнать, что за кавалер носит такое имя.
— Так они тебе и расскажут!
— Не волнуйся! Они уже заинтересовались нами, эти «джентльмены». У них на лицах написано, что скоро явятся к нам, чтобы взять интервью. Только не болтайте лишнего, ребята! Любопытно, как они поведут себя.
— Уж не слишком учтиво, — подал голос Дик Стоун, — так что готовьтесь. Не дадим же мы им зайти слишком далеко!
— Думаешь, лучше вести себя погрубее? Нет, не согласен. Нас прозвали Троицей, и нам не пристало позорить имя, данное трем джентльменам, всегда добивающимся своего не грубой силой, а хитростью. Так поступим и сегодня. Только так, а не иначе.
— Ладно, но тогда эти болваны подумают, что мы их боимся.
— Пусть думают, старина Дик. Если так, то скоро они поймут, что ошиблись, и даже очень, хи-хи-хи! Троица — и бояться! Готов поклясться, что мы с ними сцепимся. Если они собираются напасть на обоз, мы не станем смотреть на это сквозь пальцы.
— Тебе тоже подраться не терпится?
— Нет.
— Но с ними придется разобраться, если они в самом деле искатели. Как же без схватки?
— Старому еноту, — Сэм не без удовольствия ткнул себя пальцем в грудь, — иногда приходят в голову мысли почище клинка и пули. Я сыграю шутку — лучшее средство добиться преимущества над противником. Ты же знаешь, что я не люблю проливать кровь. Можно ведь победить противника, не убивая. Я знаю, у кого поучиться.
— Их и я знаю: Олд Шеттерхэнд, Олд Файерхэнд и Виннету, знаменитый вождь апачей! Они никогда не прольют и капли чужой крови, если на то нет нужды.
— Верно. При этом они величайшие герои Запада, и я всегда буду следовать их примеру.
— Может, и сам героем станешь, а, старый Сэм? — спросил Паркер не без иронии.
— Помалкивай, гринхорн! Сэм Хокенс точно знает, кто он и что он. Помнишь, как я тягался с двумя дюжинами краснокожих?
Паркер кивнул.
— Как я добился цели, о которую расшибли лбы не меньше пятидесяти отважных вестменов?
Паркер снова кивнул и сказал:
— Из песни слов не выкинешь. Ты славный малый, Сэм, хотя и дьявольский плут!
— Ладно, стало быть, покончим с этими двенадцатью, но дырявить их шкуры не станем. Как будем действовать — еще не знаю, но это вопрос времени. Пусть они сначала примут нас не за тех, пусть потешатся вдоволь, а там поглядим.
— Хочешь, чтобы нас за гринхорнов приняли?
— А как же! Что касается тебя, Уилл Паркер, то они не сильно ошибутся. Погляди, как они ржут над моей Мэри. Бедная лошадка!
— Ты сам знаешь, что ей далеко до совершенства, Сэм.
— Совершенство? Чепуха! Она просто жуткая скотина, ужасная! Но я не променяю ее и на тысячу благородных роз! Она умна, опытна и понятлива, как… как, ну, как Сэм Хокенс, ее хозяин, которому она столько раз спасала жизнь. Моя Мэри — это моя Мэри, единственная и неповторимая, хотя и упрямая, проклятая и мерзкая бестия, которую давно пора пристрелить!
— Прямо из твоей Лидди? — бросил Дик Стоун.
— О, Лидди прежде всего! — кивнул Хокенс, при этом его маленькие глазки блеснули, а рука ласково погладила длинный ствол старого и странного на вид ружья. — Лидди дорога мне прямо как Мэри. Она никогда не подводила. Моя свобода и жизнь часто зависели от нее, и всегда она исполняла свой долг. Конечно, и у нее есть причуды, большие причуды, и если их не знать, то набьешь немало шишек. Но я-то их знаю, я изучил их, все ее достоинства и недостатки, как врач карбункулы. Я не выпущу ее из рук, пока не протяну ноги. Когда я умру, а вы будете рядом, не сочтите за труд положить Лидди со мной в могилу. Никто другой не должен заполучить ее. Мэри, Лидди, Дик Стоун и Уилл Паркер — все четверо живут в моем сердце, и мне больше ничего не надо на этом свете.
Казалось, будто незримая волна на миг потушила озорные искорки его глаз, но всего один взмах руки — и голос старика снова зазвучал бодро:
— Смотри, один из них встал — тот, что шептался с хозяином. Сейчас подойдет к нам и начнет дурака валять. Комедия начинается! Только не испортите мне ее…
Нет ничего удивительного в том, что Сэм Хокенс дал своей мулице и ружью такие ласковые прозвища. Вестмены старой закалки — таких, к сожалению, все меньше и меньше — были совершенно другими людьми, нежели тот сброд, что явился на Запад позднее. Однако под словом «сброд» следует понимать не только морально разложившихся типов. Когда миллионеры, банкиры, генералы, адвокаты — да хоть сам президент Соединенных Штатов, приехавший на Запад в окружении многочисленной свиты, — пачками укладывают дичь из кустов ради развлечения, в глазах настоящего вестмена все эти благородные особы столь высокого ранга будут выглядеть всего лишь сбродом.
Индеец — вестмен до мозга костей — «делал» мясо, только если нуждался в нем. Он ловил только одну лошадь из стада диких мустангов; он знал время, когда бизоны шли с юга на север и когда возвращались; он отлично ориентировался на местности, по которой странствовал и охотился, чтобы есть. Где же сейчас те стада? С одним-двумя бизонами можно повстречаться в лучшем случае в каком-нибудь зоопарке. А настоящих индейцев или трапперов увидишь только в книге с картинками. Во всем этом виноваты те, кого капканщики и скваттеры называют сбродом. Не надо только говорить, что причина в цивилизации — у цивилизации нет предназначения искоренять и уничтожать. Повсюду, когда строились железные дороги, сотни «джентльменов», вооруженные ружьями новейшей конструкции, собирались в группы, чтобы поохотиться. Они двигались на Запад в поездах, останавливались где-нибудь в прерии и расстреливали проносившиеся мимо бизоньи стада прямо из окон вагонов. Потом они ехали дальше, оставляя горы трупов на попечение койотов и стервятников, стяжая себе славу охотников прерий и испытывая от этого огромное удовлетворение. На одно убитое животное приходилось по десять и больше подстреленных и раненых. Обреченный на голодную смерть индеец наблюдал за варварством издали, в бессильной ярости, но ничего не мог поделать. Если он жаловался, над ним смеялись. Если он защищался, его убивали, как бизона, которого он считал своим и потому так оберегал.
Совсем иначе обстоит дело с настоящими вестменами, в прошлом охотниками. Они никогда не стреляли больше, чем нужно. Вестмен добывал мясо с риском для жизни. Он мог рискнуть верхом ворваться в самую гущу бизоньего стада и бороться с мустангом, которого стремился поймать и объездить. Он мужественно выходил один на один с гризли. Ружье — мертвый, бездушный металл — верный друг вестмена, а лошадь — его настоящая подруга. Он мог не пить и не есть до последнего и забивал любимого конягу только в самом крайнем случае, когда иначе было не выжить. Он давал животным людские имена и разговаривал с ними как с добрыми приятелями, если ночевал где-нибудь один, в девственном лесу или прерии.
Именно к таким вестменам принадлежал Сэм Хокенс. Суровость дикой жизни не сделала его бессердечным; вопреки всему он остался человеком душевным, оставаясь при этом ужасным хитрецом.
Тем временем произошло то, что ожидалось: Батлер встал, подошел ближе, застыл у стола охотников во властной позе и без приветствия насмешливо сказал:
— Эй, да вы просто неотразимы! Вот так тройня!
— Да, — Сэм кивнул совершенно серьезно.
Такое признание прозвучало для Батлера неожиданно, он громко рассмеялся и, пока его спутники распахивали рты, ржа на все лады, продолжил:
— Кто вы такие, а?
— Первый, — буркнул Сэм.
— Второй, — добавил Дик Стоун.
— А я третий, — присоединился Уилл Паркер.
— Что? — опешил Батлер, не совсем понимая, к чему клонит Хокенс.
— Конечно, тройня! — ответил Сэм с необычайным прямодушием.
Снова раздался смех. Проиграв первую партию, Батлер недовольно процедил:
— Бросьте свои глупые шутки! Со мной всегда разговаривают серьезно. Что вы не тройня, и так видно. Я хочу знать ваши имена, да поживее!
— Меня зовут Гринелл, — ответил Сэм тихо.
— Берри, — представился Дик со страхом в голосе.
— А я Уайт, — испуганно пробормотал Уилл.
— Хм, понятно, — продолжил Батлер. — А теперь скажите, кто вы?
— Капканщики, — пояснил Сэм Хокенс.
— Капканщики? — «экзаменатор» снова засмеялся. — Не очень-то вы похожи на ловцов бобров или енотов!
— Мы пока никого не поймали, — с готовностью согласился маленький Сэм.
— Очень хорошо. Откуда едете?
— Из Кастровилла.
— Чем там занимались?