Май Карл. Виннету

   На берегу царило оживление. Я заметил здесь наш фургон с волами, захваченный апачами. На лугу, неподалеку от безжизненных песков, паслись лошади, которых привели кайова для выкупа своих пленных. На берегу стояли вигвамы, в них было сложено оружие, также предназначенное для выкупа. Инчу-Чуна прохаживался между вигвамами в окружении оценщиков. Вместе с ним был и Тангуа, которого, как и его соплеменников, отпустили уже на свободу. В пестрой, фантастически разодетой толпе краснокожих, собравшихся в долине, было, как определил я на глаз, не менее шестисот апачей.
   Толпа индейцев расступилась, пропуская нас, и тут же сомкнулась, образовав широкий полукруг, внутри которого стоял наш фургон. К апачам присоединились и получившие свободу кайова.
   Рядом с фургоном я увидел Хокенса, Стоуна и Паркера, привязанных к вбитых в землю столбам. Четвертый, пока свободный, столб предназначался для меня. Это и были знаменитые столбы пыток, у которых нам было суждено умирать мучительно и долго! Столбы торчали из земли на небольшом расстоянии друг от друга, и мы могли свободно разговаривать. Рядом со мной был Сэм, дальше Стоун и Паркер. У столбов лежали вязанки хвороста, должно быть, чтобы сжечь наши трупы после того, как мы, наконец, умрем. Судя по внешнему виду, моим товарищам неплохо жилось в неволе. Правда, в данный момент настроение у всех было неважное, что, безусловно, отражалось и на физиономиях.
   — Ах, сэр, и вы здесь! — приветствовал меня Сэм. — Неприятная процедура нам предстоит, скажу больше — весьма неприятная. Не знаю, выдержим ли. Смерть настолько вредна для организма, что ему не всегда удается выжить. К тому же, похоже, нас собираются еще и поджарить, чтоб мне лопнуть!
   — Сэм, вы ничего не придумали? — спросил я.
   — Ничего. Три недели я напрягал мозги, прикидывал и так, и эдак, но ничего путного в голову не приходило Нас держали в темной норе, в пещере, к тому же связанными, как баранов. И стража вокруг. Ну как тут убежишь? А вам как жилось?
   — Превосходно!
   — Охотно верю, заметно по вашей физиономии. Откормили, как гуся на рождество. А как ваша рана?
   — Терпимо. Могу говорить, как слышите, а опухоль во рту тоже скоро пройдет.
   — Конечно, пройдет, от нее и следа не останется, как, впрочем, и от нас, ну разве что горсточка пепла. Да, надеяться нам не на что, но знаете, сэр, я не унываю. Хотите — верьте, хотите — нет, но у меня такое чувство, что краснокожие нам не опасны и помощь обязательно придет.
   — Что ж, вполне возможно! А вот я не потерял надежду и даже готов держать пари, что сегодня вечером мы будем свободны и счастливы!
   — Вот тебе на! Только гринхорн может нести такую чушь! Свободны и счастливы! Ляпнет же такое! Я буду благодарить Бога, если вообще доживу до вечера!
   — Дорогой Сэм! Неужели вы до сих пор не убедились, что я не такой уж гринхорн?
   — Вы говорите таким тоном… Неужели что-то придумали?
   — Конечно.
   — Что? Когда?
   — Вечером того дня, когда бежали Виннету и его отец.
   — Это тогда вы придумали? Ну, значит, сейчас вашей выдумке грош цена, не могли же вы тогда предвидеть столь прекрасную гостиницу и столь приятное обслуживание. Ну а как выглядит ваша придумка?
   — Это прядь волос.
   — Прядь волос? — удивленно повторил Сэм. — С вами все в порядке? Головка не болит? А может, какой винтик из нее потерялся?
   — Да нет. Все в норме.
   — При чем тогда прядь волос? Драгоценная прядь волос вашей возлюбленной, которую сейчас, когда нам грозит смерть, вы пожертвуете апачам?
   — Это волосы мужчины.
   Бросив на меня взгляд, полный сострадания, Сэм покачал головой и сказал:
   — Дорогой сэр, сдается мне, у вас не все дома. Не иначе осложнение после болезни. Значит, прядь, чтоб мне лопнуть, находится на вашей голове, а не в кармане, и я все равно не понимаю, как она спасет нас.
   — Зато я понимаю, этого достаточно. Слушайте внимательно, еще до начала пыток меня отвяжут от проклятого столба.
   — Гринхорн — неисправимый оптимист. Почему это, интересно, вас отвяжут?
   — Мне придется плавать.
   — Плавать? — Сэм смотрел на меня, как психиатр на пациента.
   — Да, именно плавать, а как, скажите на милость, плавать у столба? Придется меня развязать.
   — Гром и молния! Кто вам это сказал?
   — Виннету.
   — И когда вы совершите свой заплыв?
   — Да вот сейчас.
   — Это замечательно! Раз Виннету сказал, значит, вам дадут возможность бороться за жизнь. Проблеск надежды и для нас.
   — Я тоже так думаю.
   — Не могут же они поступить с нами иначе, чем с вами. Может, еще не все потеряно?
   — Конечно! Будем бороться и спасем наши жизни.
   — Я не столь самоуверен, к тому же, в отличие от вас, мне кое-что довелось слышать об изощренных испытаниях, какие придумывают индейцы. Но мне известны случаи, когда белые добивались свободы. Вы учились плавать, сэр?
   — Да.
   — И научились?
   — Думаю, не уступлю индейцу,
   — Опять самомнение. Они плавают как рыбы.
   — А я как выдра, которая охотится на рыб.
   — Да уж, наш пострел везде поспел… и преуспел.
   — Да нет же, просто я всегда любил плавать. А вы? Знаете ли, например, что плавают стоя?
   — Да, приходилось слышать.
   — А вы умеете так плавать?
   — Да нет, даже и не видел.
   — Возможно, увидите сегодня. Если испытание будет заключаться в плавании — я выиграю!
   — Желаю удачи, сэр! Надеюсь, и нам предоставят такую возможность. Это все же значительно приятнее, чем висеть на столбе. Лучше погибнуть в бою, чем под пытками.
   Никто не вмешивался в наш разговор. Виннету, не обращая внимания на нас, беседовал о чем-то с отцом и Тангуа. Стража, доставившая меня, занялась наведением порядка среди зрителей, обступивших нас полукругом.
   В первом ряду усадили детей, за ними стояли девушки и женщины, среди которых я заметил Ншо-Чи. Она пристально смотрела на меня. Дальше занимали места юноши, а за ними взрослые воины. Приготовления закончились, когда Сэм произнес последние слова.
   Инчу-Чуна, который до сих пор разговаривал с Виннету и Тангуа, вышел на середину и громким голосом, чтобы всем было слышно, сказал:
   — Выслушайте меня, мои краснокожие братья, сестры и дети, и вы, воины кайова!
   Инчу-Чуна сделал паузу, дождался полной тишины и продолжал:
   — Бледнолицые — враги краснокожих мужей. Редко среди них встретишь человека, который питает к индейцам дружеские чувства. Благороднейший из таких белых прибыл к апачам и стал их другом и отцом. Мы звали его Клеки-Петра, Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его!
   — Хуг! — прозвучал громоподобный клич согласия.
   Вождь продолжал:
   — Клеки-Петра учил нас многому, о чем мы раньше не ведали и что пригодилось нам потом. Он говорил нам о Великом Духе, который завещал людям с красной кожей и белой кожей быть братьями и жить в мире и согласии. Но разве белые исполнили его волю? Подарили нам мир? Нет. Пусть скажут мои братья и сестры!
   Громким «хуг!» собравшиеся подтвердили его слова.
   — Они пришли украсть нашу землю, а нас — истребить. И они делают это, потому что сильнее нас. На просторах прерий, где носились стада бизонов и мустангов, они построили большие города, источник всяческого зла. Через леса и прерии, где раньше охотились индейцы, сегодня несется огненный конь и везет новые полчища наших врагов. Краснокожий бежит от него в глушь, мечтая об одном — спокойно умереть от голода. Но и туда добрались бледнолицые, и там, на землях индейских мужей, они строят новые дороги для огненного коня. Мы встретились с этими белыми и в мирном разговоре объяснили им, что здесь наша страна, значит, они не имеют на нее прав. Возразить было нечего, они вынуждены были согласиться с нашими доводами. Однако призыва уйти с нашей земли послушать не захотели и застрелили Клеки-Петру, которого мы почитали и любили. Пусть скажут мои братья и сестры!
   И снова апачи громким криком подтвердили правоту своего вождя.
   — Мы принесли сюда его тело, — продолжал Инчу-Чуна, — и ждали дня мести. Этот день настал. Клеки-Петра будет сегодня похоронен, а вместе с ним и его убийца с сообщниками. Они его друзья и товарищи, они предали нас, но отрицают это. Того, что я здесь сказал, вполне достаточно, чтобы вынести смертный приговор. Однако мы, ученики мудрого Клеки-Петры, будем справедливыми судьями и выслушаем их, ибо они не признают свою вину. А потом вынесем приговор. Вы согласны со мной, люди?
   — Пусть будет так! Хуг! — раздалось вокруг.
   — Слышите, сэр! — окликнул меня Сэм. — Кажется, нам везет! Раз они хотят выслушать нас, значит, появляется надежда, ведь мы сможем доказать нашу невиновность. Я им сейчас все растолкую, и они обязательно отпустят нас на свободу.
   — Сэм, вы ничего не сможете доказать! — ответил я.
   — Нет? Почему? Разве я не умею говорить?
   — Ну что вы! Говорить учили вас с детства, но уже шесть недель мы находимся здесь, и за это длительное время вам не удалось ничего растолковать.
   — И вам тоже не удалось, сэр!
   — Вы правы, дорогой Сэм, но вначале я не мог говорить, а когда такая возможность появилась, говорить было не с кем, потому что ни один краснокожий не навестил меня. Я не мог использовать своего шанса на защиту!
   — И сейчас не сможете!
   — Почему же?
   — У вас ничего не получится. Вы совершенно неопытный гринхорн и вместо помощи только навредите нам. Вы очень сильны физически, но на этот раз нужна не сила. Сейчас потребуется жизненный опыт, способность убеждать, хитрость, а этого вам недостает. Не ваша вина, что от рождения вы лишены этих достоинств, поэтому уступите и поручите мне нашу защиту.
   — Согласен, дорогой Сэм, и от всей души желаю удачи!
   — Не сомневайтесь!
   Никто не мешал нашему разговору, так как допрос еще не начался. Инчу-Чуна и Виннету разговаривали с Тангуа, посматривая в мою сторону. Значит, говорили о нас. По виду Тангуа было понятно, что он старается изо всех сил опорочить нас, наверняка врал напропалую. Спустя некоторое время все трое подошли к нам. Апачи встали справа, а Тангуа — слева от меня. На этот раз Инчу-Чуна обратился к нам, да так громко, чтобы все могли услышать:
   — Вы слышали, что я сейчас говорил. Вы должны сказать правду, и вы можете защищаться. Отвечайте на вопросы! Вы из той группы белых, которые строили дорогу для огненного коня?
   — Да. Но мы трое не прокладывали дорогу, а были наняты для охраны, — ответил Сэм. — Этот же молодой человек, которого зовут Шеттерхэнд…
   — Замолчи! — вождь оборвал Сэма на полуслове. — Отвечать можешь только на вопросы. Ежели будешь говорить больше, я прикажу тебя высечь! Итак, вы принадлежите к той группе бледнолицых? Отвечай: да или нет?
   — Да, — ответил Сэм, напуганный угрозой порки.
   — Шеттерхэнд измерял землю?
   — Да.
   — А вы трое защищали этих людей?
   — Да.
   — Значит, вы хуже их, потому что защитники воров и негодяев заслуживают двойного наказания. Рэттлер, убийца Клеки-Петры, был вашим товарищем?
   — Да, но уверяю вас…
   — Молчи, собака! — закричал Инчу-Чуна. — Ты должен говорить только то, что я хочу знать, и больше ничего. Ты знаешь законы Запада?
   — Да.
   — Как закон велит наказать конокрада?
   — Смертью.
   — Что стоит дороже: лошадь или огромная страна апачей?
   Сэм счел за лучшее промолчать.
   — Говори, не то прикажу высечь тебя до крови!
   Сэм буркнул:
   — Высеки! Сэма Хокенса никто не заставит говорить!
   Я не выдержал:
   — Говорите, Сэм, так будет лучше!
   — Ладно уж. сэр, сделаю как вы хотите. Но я все равно другого мнения.
   — Итак, что стоит дороже: лошадь или страна?
   — Страна.
   — Значит, тот, кто отбирает землю, заслуживает смерти. К тому же вы товарищи человека, который убил Клеки-Петру. Это усугубляет вину. Воров бы мы просто застрелили, но вы еще и убийцы, поэтому перед смертью вас будут пытать у столба. Но это не полный перечень ваших злодеяний. Вы предали нас кайова?
   — Нет.
   — Это ложь!
   — Я не лгу!
   — Вы же ехали за нами, когда мы оставили ваш лагерь?
   — Да.
   — Значит, вы поступили как враги апачей.
   — Нет. Вы нам угрожали, поэтому мы вынуждены были, согласно законам Запада, проверить, ушли ли вы действительно или нет. Вы же могли укрыться и перестрелять нас всех до единого. Поэтому мы поехали за вами.
   — Почему ты не поехал один? Почему взял Шеттерхэнда?
   — Чтобы научить его читать следы, ведь он новичок в этом деле.
   — Если вы были мирно настроены и исключительно из-за предосторожности поехали за нами, почему вы позвали на помощь кайова?
   — Ваши следы сказали нам, что ты поехал вперед. Мы поняли, ты приведешь воинов, чтобы напасть на нас.
   — Вы действительно вынуждены были обратиться за помощью к кайова?
   — Да.
   — Вы не могли поступить иначе?
   — Нет.
   — Опять ложь! Чтобы уцелеть, надо было сделать то, о чем я говорил, — уйти из нашей страны. Почему вы этого не сделали?
   — Мы не могли уйти, не сделав работы.
   — Значит, вы решили закончить грабеж и для этого заключили союз с кайова? Тот, кто натравливает на нас врагов, погибнет. Вот и еще одна причина лишить вас жизни. Кроме того, когда мы напали на кайова, вы помогали им. Разве этого не было?
   — Мы поступили так, чтобы избежать кровопролития.
   — Ты хочешь рассмешить нас? Разве ты не следил за нами, когда мы подходили?
   — Следил.
   — Разве ты не подслушивал, о чем говорили?
   — Подслушивал.
   — И всю ночь просидел вблизи нас? Да или нет?
   — Да, это правда.
   — Разве не ты провел бледнолицых на берег воды, чтобы заманить нас в ловушку, и не ты приказал кайова укрыться в лесу, чтобы потом напасть на нас?
   — И то правда, но…
   — Молчи! Я требую краткого ответа, а не долгой речи. Нас заманили в ловушку. Кто все это придумал?
   — Я.
   — На сей раз ты сказал правду. Это из-за тебя многие из наших воинов были убиты, ранены и попали в плен. Во всем виноват ты и твои товарищи. Вы заслужили смертный приговор!
   — Я хотел…
   — Молчи! Я не спрашиваю тебя! Великий Добрый Дух послал нам неизвестного спасителя, который помог мне и Виннету уйти на свободу. Мы прокрались к нашим лошадям, взяли тех, что были нам нужны, а остальных оставили пленным. Мы уехали, чтобы привести наших воинов и напасть на кайова. Наши воины уже торопились навстречу, они увидели следы кайова и шли за ними. Поэтому уже на следующий день я встретил их и привел с собой. И опять пролилась кровь. У нас погибли шестнадцать человек, многие воины ранены… И это еще одна причина для смертного приговора. Не рассчитывайте на помилование или пощаду и…
   — Не надо нам ни пощады, ни снисходительности, мы требуем справедливости! — оборвал вождя Сэм. — Я…
   — Молчи, собака! — крикнул разгневанный Инчу-Чуна. — Ты можешь говорить только тогда, когда я тебя спрошу. А я больше спрашивать не буду. Но раз ты напомнил о справедливости, тебе будет справедливость. Мы спросим и свидетеля. Вождь кайова Тангуа скажет слово. Эти бледнолицые наши друзья?
   — Нет, — поспешил заверить Тангуа, на лице которого явно отражалась радость — и оттого, чти нам грозила смерть, и оттого, что он имел возможность сделать нам пакость.
   — Они хотели нас спасти?
   — Как бы не так! Они натравили меня на вас и подговаривали убить всех апачей, всех до единого!
   Такого я не мог вынести! И хотя решил молчать, не выдержал:
   — Наглая ложь! Жаль, у меня связаны руки, иначе ты бы уже валялся на земле.
   — Вонючая собака! — завизжал от ярости Тангуа. — Убью тебя! — Он подскочил ко мне и замахнулся.
   — Бей, ведь подлец любит нападать на беззащитных! — И, с презрением отвернувшись от него, я сказал Инчу-Чуне: — Вы говорите о допросе и справедливости? Но что это за допрос и справедливость, если нам не дают говорить! Как нам защищаться, если грозят высечь за каждое слово, кроме угодных вам? Инчу-Чуна ведет себя как несправедливый судья, ибо так ставит вопрос, что ответ на нею несет нам смерть. А когда мы хотим сказать правду, сказать то, что может нас спасти, нам затыкают рот. Нам не нужна такая справедливость. Начинайте пытки, ведь вы заранее все решили! Мы не порадуем вас стонами и криками.
   — Уфф, уфф! — донесся до меня чей-то женский голос. Я узнал сестру Виннету.
   — Уфф, уфф, уфф! — повторили многие апачи.
   Отвагу уважают и признают все апачи даже у своих лютых врагов. Моя речь вызвала одобрение и восхищение индейцев.
   — Когда я впервые встретил Инчу-Чуну и Виннету, — продолжал я, — в моем сердце проснулись любовь и уважение, ибо глаза мои увидели мужей отважных и справедливых. Но я ошибся. Они не лучше других, ибо внемлют словам лжеца и не слушают правду. Вы смогли запугать Сэма Хокенса, но я не поддамся угрозам. Я презираю тех, кто издевается над пленными, которые лишены возможности защищаться. Будь я на свободе, я бы по-другому говорил с вами.
   — Собака, ты меня называешь лжецом? — рявкнул Тангуа. — Я размозжу тебе череп!
   Тангуа схватил ружье и уже замахнулся на меня прикладом, но рядом с ним оказался Виннету и остановил его.
   — Пусть Тангуа успокоится! Слова Шеттерхэнда звучат дерзко, но я с ним согласен. Прошу верховного вождя апачей, моего отца Инчу-Чуну, пусть пленный скажет, что хочет.
   Инчу-Чуна согласился исполнить желание сына. Он подошел ко мне и сказал:
   — Шеттерхэнд похож на хищную птицу, которая не сдается даже в неволе. Ты говоришь, что прав. Но не ты ли сражался с Виннету? И не твой ли кулак повалил меня на землю?
   — Я сделал это не по своей воле! Ты меня заставил!
   — Как это так? — спросил удивленный Инчу-Чуна.
   — Мы были готовы сдаться вам без боя, мы не хотели драться с апачами, но ваши воины не слушали наших слов. Они напали на нас и убили бы, и мы вынуждены были обороняться. Но ты спроси у них, ранили ли мы кого-нибудь, и не странно ли это, если бы нашим желанием было убить вас? Мы старались быть в стороне, чтобы никому не причинить зла. Но тут появился ты и набросился на меня и тоже не слушал моих слов. Мне пришлось защищаться, и хотя я мог убить, всего лишь оглушил, потому что я твой друг и не хотел лишать тебя жизни. Тут подбежал вождь кайова, Тангуа, чтобы снять с тебя скальп. Я не дал, он накинулся на меня, и в схватке я победил. Инчу-Чуна, я сохранил тебе не только жизнь, но и скальп. Потом…
   — Этот паршивый койот врет, будто у него сто языков! — в бешенстве крикнул Тангуа.
   — Это действительно ложь? — спросил Виннету у Тангуа.
   — Да. А мой красный брат Виннету сомневается?
   — Когда я прибежал, ты лежал неподвижно, и отец мой тоже. Это правда. Пусть Сэки-Лата продолжает.
   — Я свалил Тангуа, чтобы защитить Инчу-Чуну, и тут подоспел Виннету. Я не заметил его и получил удар прикладом, к счастью, не по голове. Мы с Виннету боролись, он поранил мне рот и язык, тем самым лишив меня возможности сказать, что я его брат и друг. Я был ранен в лицо, спину, правая рука у меня не двигалась, а все-таки я победил его. Он и Инчу-Чуна лежали без сознания — я мог их убить, но не сделал этого.
   — Ты, несомненно, сделал бы это, но воин апачей ударил тебя прикладом и помешал тебе, — сказал Инчу-Чуна.
   — Нет, я не собирался делать этого. Разве трое бледнолицых, которые, связанные, стоят рядом со мной, не сдались вам добровольно? Разве они поступили бы так, будь они вашими врагами?
   — Они поступили так, зная, что им от нас не уйти. А тебе я бы поверил, но ты говоришь неправду, будто вынужден был оглушить Виннету в первой схватке!
   — Я был вынужден!
   — Почему?
   — Вы оба смелые воины и сражались бы не на жизнь, а на смерть. Вас могли ранить или убить. Мы хотели сохранить вам жизнь, поэтому я оглушил Виннету, а тебя победили мои белые друзья. Я надеюсь, ты мне веришь!
   — Это ложь, наглая ложь! — крикнул Тангуа. — Я подошел тогда, когда он оглушил тебя. Не я, а он собирался снять скальп с тебя. Я попытался помешать, и тогда он ударил меня кулаком, в который вселился Злой Дух. Перед ним никто не устоит.
   Я повернулся к нему и грозно сказал:
   — Ты прав, никто не устоит. Я кулаком бью потому, что хочу избежать кровопролития. Но недалек тот час, когда я буду сражаться с тобой, и на этот раз — с оружием в руках. Тот бой будет кровавым. Запомни, что я сказал!
   — Ты собираешься сражаться со мной? — издевательски рассмеялся Тангуа. — Тебя сожгут, а пепел развеют по ветру!
   — Ошибаешься! Я буду свободен и отомщу за оскорбление.
   — Ты сказал! Пусть сбудутся твои слова! С радостью сражусь с тобой и убью, как бешеного койота!
   Эту словесную перепалку прервал Инчу-Чуна, обратившись ко мне:
   — Сэки-Лата очень самоуверенный человек. Он получит свободу? Столько обвинений против него, и если одно из них можно опровергнуть, это не повлияет на его судьбу. Твоим словам мы не верим, надо доказать их.
   — Разве не я оглушил Рэттлера, когда он стрелял в Виннету, а попал в Клеки-Петру? Это не доказательство?
   — Нет. Ты мог поступить так из других побуждений. Хочешь еще сказать что-нибудь?
   — Сейчас нет, может быть, потом.
   — Говори сейчас, потом будет поздно.
   — Нет, сейчас нет. Но если потом я захочу говорить, вы выслушаете меня, потому что Шеттерхэнд не тот человек, которого можно не слушать. Сейчас я буду молчать. Мне интересно узнать ваш приговор.
   Инчу-Чуна отвернулся от меня и подал знак рукой. Из полукруга выступили несколько воинов и уселись вместе с тремя вождями. Начался совет. Тангуа прикладывал все усилия, чтобы ухудшить наше положение. Мы тем временем получили возможность перекинуться парой слов.
   Начал Дик Стоун:
   — Интересно, что они придумают. Ничего хорошего я от них не ожидаю.
   — Да уж, — заметил Билл Паркер, — головы нам не сносить.
   — Как пить дать! — согласился с ними Сэм Хокенс. — Эти типы ничему не верят, хоть из кожи лезь, а невиновность не докажешь. Вообще вы неплохо выступили, сэр! Меня удивил Инчу-Чуна.
   — Почему? — спросил я.
   — Разрешил вам столько болтать, а мне сразу затыкал рот, как только я его открывал.
   — Болтать? Вы это серьезно, Сэм?
   — Разумеется.
   — Вы очень любезны!
   — Болтовней я называю всякую пустую говорильню, что толку от нее? А результат у вас и у меня — нулевой.
   — Я другого мнения.!
   — На что вы надеетесь?
   — Виннету намекнул на плавание. Значит, они заранее пришли к какому-то решению, и, думаю, их суровое обращение с нами во время допроса имело целью нас запугать. Приговор будет значительно мягче.
   — Сэр, не тешьте себя надеждами! Неужто вы верите, что они позволят нам спастись, устраивая соревнования по плаванию?
   — Именно так.
   — Какая чушь! Если даже это и условленно заранее, знаете ли вы, куда нам придется плыть?
   — Куда же?
   — Прямо в руки смерти. Когда помрете, вспомните, что я был прав. Хи-хи-хи!
   Этот странный человечек никогда, даже в самую тяжелую минуту, не терял чувства юмора и мог от души смеяться собственным, впрочем весьма сомнительным, шуточкам. Однако веселье длилось недолго. Кончился совет, и воины, участвовавшие в нем, заняли свои места в полукруге, среди наблюдателей, а Инчу-Чуна громогласно объявил:
   — Слушайте, воины апачей и кайова, наше решение. На совете старейшины заранее решили, каким будет испытание для четырех бледнолицых — сначала преследование по воде, потом сражение с нами. Они должны были умереть. Но Шеттерхэнд, самый младший из них, сказал слово, достойное зрелого воина. Все они заслужили смерть, однако, как нам кажется, их вина не так велика, как мы думали раньше. Поэтому Великий Маниту решит их судьбу!
   Инчу-Чуна сделал паузу для того, чтобы заострить внимание слушателей, а Сэм шепнул мне:
   — Черт возьми! Вот это интересно, очень интересно! Вы хоть понимаете, сэр, к чему он клонит?
   — Догадываюсь, — ответил я.
   — Так к чему же?
   — Они устроят нам так называемый Божий суд. Кто-то из нас будет вызван на поединок.
   — Да, похоже, но кто? Мне ужасно интересно.
   Вождь продолжал:
   — Бледнолицый, которого зовут Разящая Рука, самый достойный, как нам кажется, среди них, пусть сражается за жизнь остальных. Их судьба будет также зависеть от его противника, а им должен стать тот, кто среди апачей носит высшее звание. Им буду я, Инчу-Чуна, верховный вождь апачей.
   — Гром и молния! Вы и он! — воскликнул вне себя от возбуждения Сэм.
   — Уфф, уфф, уфф! — раздалось в рядах краснокожих.
   Они и в самом деле были удивлены решением вождя сражаться со мной. Ведь он мог избежать опасности, о которой не мог не знать, и приказать любому из апачей вступить со мной в поединок. Вождь так объяснил свое решение:
   — Слава Инчу-Чуны и Виннету пострадала от одного удара кулаком белою мужа. Один из них должен сражаться, чтобы смыть позор с обоих. Виннету уступит эту честь старшему, к тому же верховному вождю апачей. Мой сын согласился.
   Он снова умолк.
   — Радуйтесь, сэр! — сказал Сэм. — Вы, по крайней мере, умрете раньше нас. Вы его пощадили, а он вас укокошит без зазрения совести.
   — Сэм, не торопитесь!
   — А чего тут ждать! И так все ясно. Вы что, надеетесь, что это будет поединок на равных условиях?