Страница:
– Абзац. Две минуты, – просигналил Шрамов, затушив сигарету в блюдце-пепельнице.
Согласно уговору игру сразу прервали.
Талалаев отдавался простенькому компьютерному футболу, как ребенок. Талалаев и возжелал электронной забавы, едва завидев ноутбук. Видать, была у бизнесмена такая страстишка на воле – компьютерные потехи. Видать, соскучился на киче.
– Проиграл – плати, – Праслов закончил отжиматься от пола и теперь освежался мокрым полотенцем. – Двух минут хватит.
– А может, махровым халатом возьмешь? Он почти новье.
Антон спрятал лапки за спину.
Проигрыш – дело святое, и Талалаев подставил спину. Антон взгромоздился на спину бывшего бизнесмена от балтийских пароходов и причалов. На бывшего приятеля небезызвестного всей стране Клюва. Заржав по-лошадиному, Профессор повез худощавого хакера к параше, там развернулся и, продолжая «игогокать», возвратил к столу.
Шрам и депутат Праслов корчились от гогота. Что ж, хорошее настроение предстоящему делу не помешает.
Шрам не разрешил бы забиваться компьютерщику и бизнесмену, имей Профессор хоть один шанс из миллиона выиграть в электронный футбол. Потому что повези Антон на себе упитанного Талалаева, после он вряд ли был бы пригоден к работе. А так завтра, когда адвокат стопроцентно отмажет, Антошка сможет сколь угодно разливаться перед приятелями соловьем, как провел сутки в «Новых Крестах», как сделал кого-то там крутого не в «ФИФА 2001», а в нечто компьютерно-допотопное вроде вымерших языков Алгол и Фортран, как… О чем угодно может со спокойной совестью трындеть Антон, потому что приятели ему все равно, нарку клиническому, не поверят.
Веселье закончилось. Шрам занял место за столом рядом с Антоном. Талалаев отправился к умывальнику остудить себя водопроводной влагой. Праслов поставил табурет так, чтобы самому не попадать в камеру, но видеть дисплей. В руке его заскрипел мятыми боками эспандер. Карликов свернули. Их место заняли столбцы файлов.
Шрам посмотрел на часы.
– Врубай, Антон…
2
Глава шестнадцатая
1
Согласно уговору игру сразу прервали.
Талалаев отдавался простенькому компьютерному футболу, как ребенок. Талалаев и возжелал электронной забавы, едва завидев ноутбук. Видать, была у бизнесмена такая страстишка на воле – компьютерные потехи. Видать, соскучился на киче.
– Проиграл – плати, – Праслов закончил отжиматься от пола и теперь освежался мокрым полотенцем. – Двух минут хватит.
– А может, махровым халатом возьмешь? Он почти новье.
Антон спрятал лапки за спину.
Проигрыш – дело святое, и Талалаев подставил спину. Антон взгромоздился на спину бывшего бизнесмена от балтийских пароходов и причалов. На бывшего приятеля небезызвестного всей стране Клюва. Заржав по-лошадиному, Профессор повез худощавого хакера к параше, там развернулся и, продолжая «игогокать», возвратил к столу.
Шрам и депутат Праслов корчились от гогота. Что ж, хорошее настроение предстоящему делу не помешает.
Шрам не разрешил бы забиваться компьютерщику и бизнесмену, имей Профессор хоть один шанс из миллиона выиграть в электронный футбол. Потому что повези Антон на себе упитанного Талалаева, после он вряд ли был бы пригоден к работе. А так завтра, когда адвокат стопроцентно отмажет, Антошка сможет сколь угодно разливаться перед приятелями соловьем, как провел сутки в «Новых Крестах», как сделал кого-то там крутого не в «ФИФА 2001», а в нечто компьютерно-допотопное вроде вымерших языков Алгол и Фортран, как… О чем угодно может со спокойной совестью трындеть Антон, потому что приятели ему все равно, нарку клиническому, не поверят.
Веселье закончилось. Шрам занял место за столом рядом с Антоном. Талалаев отправился к умывальнику остудить себя водопроводной влагой. Праслов поставил табурет так, чтобы самому не попадать в камеру, но видеть дисплей. В руке его заскрипел мятыми боками эспандер. Карликов свернули. Их место заняли столбцы файлов.
Шрам посмотрел на часы.
– Врубай, Антон…
2
Если ты себя уважаешь и хочешь избежать лишних предъяв, приезжай на стрелку точь-в-точь в обговоренное время, ни минутой раньше, ни минутой позже. Даже если стрелка электронная.
– Врубай, Антон, – сказал Шрам, посмотрев на часы.
Антон пощелкал «мышью». Жидкие кристаллы экрана послушно растворили вид на файлы и соткали новую картинку.
Присутствующие не знали, что покажет дисплей после всех запросов и ответов. Дисплей показал пиво. Сбившиеся в кучу бутылки Стеньки-«Специального» и подпись сбоку «Спонсор трансляции футбольного матча – пивзавод „Степан Разин»».
– Вот, – сказал Антон. – Мы на месте.
– Уверен? – Сейчас был один из тех не многих оттопыренных случаев, когда Шрам бесновался, что ему приходится на кого-то полагаться, что он сам поделать ничего не может.
– Не жить! – заверил Антон, ничуть не волнуясь: Ну волнение-то ему заштукатурил разрешенный командиром косяк. Иначе парень не о деле бы думал, а о дозаправке.
– Лучше, если бы пустили бокс вместо футбола, – очень серьезно произнес Праслов, раскачиваясь на табурете. В лапе у него уже не было эспандера. Но и спокойно депутат не сидел, мышцу мял то на голени, то на шее.
Талалаев с мокрой, взъерошенной шевелюрой скрипнул пружинами шконки, бросил полотенце на спинку, раскрыл приготовленный заранее футляр, нацепил очки, тоже приготовился смотреть. Весь такой недобитый красной сволочью белоэмигрантский граф.
– Еще пятнадцать секунд до сеанса. – Шрам пощелкал кнопкой. – Может, понт держат.
За пять секунд до критического времени пиво начало стекать по экрану, как краска под ацетоном.
– Эффектничают, – хмыкнул Антон.
– Эти новомодные наносы на устоявшийся ритуал до добра не доведут. Дурная ворона свернет вашу спутниковую антенну, а отвечать придется перед людьми головой, – назидательно выговорил со своей галерки Тачалаев, по-йоговски сцепляя пальцы в замок за спиной.
Экран избавился от пятен, и появилась ожидаемая картинка. Телевизионная. Не сразу люди в тюремной камере сообразили, что им дали вид сверху. Причем дали в движении. Но постепенно разобрались: внизу проплывала белая дорожка скатерти в кругах тарелок и салатниц, в точках бутылок и рюмок, в штрихах вилок и ложек, над скатертью протягивались руки, а по краям вертелись, склонялись друг к другу, наклонялись вперед и откидывались назад лысины, залысины, короткие стрижки, шевелюры. Изображение отличалось от привычно телевизионного меньшей четкостью и лишенными оскоминой плавности, чуть дергаными движениями снимаемых объектов.
Колонки, расставленные по краям стола, ожили звуками. Очень четко и явственно, будто запустили саунд-трек небедного американского телесериала, «угловскуго» хату наполнили разноголосица, звон и перестук. Четверо заключенных, хоть и ждали именно этого, испытали некоторое потрясение. Одно дело знать и представлять, другое – когда на тебя обрушивается, да не где-нибудь, а посреди убожества следственного изолятора.
– Видал я чудеса техники, но такого… – высказался за всех бывший депутат Праслов.
– Фигня, вчерашний день, телеконференция как телеконференция. – Антон тоже был несколько потрясен, но по другому поводу – неожиданно высоким качеством связи.
А транслирующая камера продолжала перемещаться над столом, за которым собрались люди, распоряжающиеся этим городом. Собрались не ради Шрама – кто он такой, чтоб сбегаться на его зов? Собрались планово, но учли его пожелания, подкрепленные ручательством Праслова, что повод серьезный, и организовали, как выражались во времена перестройки, телемост.
Камера дошла до края стола и сейчас показывала уже пол. По экрану сверху вниз проскочил зигзаг, и картинка поменялась. Начала работать другая камера, дающая боковой обзор. Сейчас она брала спину человека, сидящего в торце стола. Но вот повернулась влево, затем резко ушла вправо, прошлась над головами, забирая вверх. Монитор показал хитросплетения трубок и арматуры, полуразобранную трибуну, фанерную сказочную избушку, над ней промелькнула надпись «Советы садоводам», удалось разглядеть щит, драпированный материей под морскую волну, юпитеры…
– Это же телестудия! – догнал Сергей. – Они арендовали телестудию.
– Ну, естественно. – Исключительно ради массажа Праслов растирал обнаженный торс полотенцем. – Без проблем находишь аппаратуру и строишь техников. Им до фонаря, где собираться, лишь бы не мешали.
Допущения в эфир посторонних реплик не опасались – гарнитура включалась на передачу только тогда, когда палец давил на кнопку. Палец отпускал – режим молчания с этой стороны.
– Не ясно, нас-то видят? – Сергей ощущал себя не в своей тарелке, в очень уж непривычное качество он сам себя вплющил. – Где связь? Мы все сделали правильно?
Антон пожал плечами.
– А как же! Нам остается зависать на линии.
– Я помню, как мы в пятидесятых в коммуналке ходили к Горшковым на «Свадьбу в Малиновке». Собиралось до двадцати человек, экран всего-то с органайзер, полосы бегут, но мы преем, затаив дыхание – ведь чудо! – заполнил паузу ностальгией по утраченной Родине Талалаев. – И вот дожил…
– Тихо! – прервал излияния Шрам.
– Включились… Заработала молотилка… К нам присоединились жители Крайнего Севера… Шрам, он, узнаю… С колумбийской братвой хочу таким макаром побазарить, в глаза им, сукам, посмотреть… Сокол, Сокол, я – Писец, вижу танки, нам… – услышали в камере.
Трансляция вывела сейчас на монитор экран внушительных размеров, на котором Шрам узнал сперва рубашку, затем признал самого себя, а также увидел, что в эфир уходят находящиеся за его хребтиной верхний край шконки и отрезок серой стены с похабенью из «Плейбоя».
– Здравствуй, Циолковский! – Динамики зашуршали нетвердым, по-брежневски причмокивающим, старческим голосом, реплики по ту сторону экрана сразу затихли. – Слышишь ли нас, соколик?
И еще одна камера, оказалось, участвует в телеконференции. Если номер два транслировала спину посаженного во главу стола человека, то номер три дала его с лицевой стороны. Высушенное, как вобла, лицо с глазами египетской мумии. Правая старческая куриная лапа возложена на рукоять трости. Левая что-то гладит под столом. Микрофончик на вороте фланелевой рубашки.
– Вензель. – Праслов назвал по имени героя этой минуты эфирного времени. Потянулся за эспандером и не дотянулся. Забыл.
Шрам нажал кнопку передачи. Он ощущал себя в эфире, как на трибуне Мавзолея. Тянуло двинуть речугу.
– Слышу вас. Мое почтение уважаемым людям.
– Говори, с чем пожаловал. – И камера наехала, взяла крупный план, вяло, как у рыбы, шевелящиеся губы. – Извини, что за стол не зову. Близок кусок, да не вцепишься. Сам удумал к нам по проводам спуститься. – Вензель хехекнул. – Да ты не должен голодать по своему-то положению. И еда-то у тебя должна быть с подогревом. Ну, говори, говори!
– Есть у меня основания считать, что один человек – и он сегодня здесь – на закон положил, беспредельничает и миру среди братвы не хочет.
За столом загудели голоса, но тут же смолкли, едва опять слово взял Вензель.
– Что ж, соколик, выслушать мы не против, а если на людей зазря наговариваешь, так уж не обессудь. О тебе тогда потрем.
Неизвестные режиссеры переключились на камеру, что снимала Вензеля сзади, она чуть отъехала в сторону и опустила «гляделку» вниз. Объектив поймал худую морщинистую руку в перстнях, бликанувших в экран. Узкие пальцы теребили черную с бурым отливом густую шерсть. Судя по очертаниям, острым ушам и хвосту, мотающемуся туда-сюда, на табуреточке, приставленной к стулу Вензеля, лежал кто-то из кошачьих.
– Ну, говори, говори, разоблачай. Чего ж ты замолчал.
– Мои люди пришли? – спросил Сергей.
– Пришли? – Вензель отфутболил вопрос не видно кому.
Не видно кто не промедлил:
– Пришли какие-то, которые говорят, что от Шрама.
– Я б хотел, чтоб мы одного паренька для начала послушали.
– Ну, раз хочешь, соколик, как можно отказать? – И с игривого тона на приказной: – Сходи, Балык,
Экран заполнили плечи и шея, видимо, Балыка.
– Не ангорец у него сегодня…
Шрам понял, что депутат имеет в виду кошку, но не въехал, зачем Праслов обращает внимание на ерунду. Да и некогда заморачиваться – пока камеры сопровождали, меняя ракурсы, променад Балыка к студийной двери с шестиугольным окошком, динамики выпустили из себя дребезжание старческого голоса:
– Ведаешь ли, почему мы на твою затею дали себя уговорить? Не только от доброты. Мы же тоже не хотим плестись в хвосте у прогресса. Надо опробовать… как это по-новому называется. Валет?
– Ноу-хау, – влез в звуковое оформление невидимый и неизвестный Валет.
– Вот-вот. Если понравится, с Владивостоками будем разборы вести напрямую, видя их во всей красе. Тебя, Шрам, добром поминать.
На этом Вензель вроде бы отключился.
– Я тоже ведаю, почему они согласились, – массирующий шею Праслов принял эстафету от Вензеля. – Очень уж ты, Шрам, интересен дедушке Вензелю, сморчку старому. Кошатник долбаный подходы к тебе ищет. Кстати, палач обязан быть сентиментальным, ты в курсе этого закона. Шрам? У нашего дедка имеется страстишка – его котяры. Другие-то страстишки отмерли два столетия назад.
Ага, вот теперь Шрам понял. Из серии – намеки на будущее. Вензель рано или поздно встанет им поперек большой дороги, если, конечно, не загнется в ближайшее время от естественных причин. Так вот, если он не скопытится, надо будет что-то думать. Только неужто депутат помышляет использовать в замысленной игре кошколюбие старого гриба? Каким образом?
А еще Шраму пришло на ум, что не только на хрыча Вензеля малюет наброски депутат, но и на него тоже делает прикидку. До поры до времени они пойдут с депутатом в спайке, да только Праслов не тот человек, который будет делить с кем-то власть. И когда-нибудь пробьет час – кто кого? Не прозевать бы. Однако чего там о будущем, успеется…
Пока депутат сообщат, намекал и строил планов коварных громадье, по телевизору шла трансляция ввода в студию Жуфа Багром и Петром. Постоянно переключались камеры, показывая со всех сторон участников торжественного ввода: вид сверху, вид сбоку, крупные планы, капельки пота на скисшей харе Жуфа, Багор покусывает губу.
– Режиссер балуется. Повыдрючиваться охота, – не без одобрения прокомментировал Антон.
– Привели, как заказывал, соколик, – вновь задребезжал Вензель. – Что нам с ними делать-то, объясни.
– Жуф, начинай.
Камера забегала по лицам: Багор, Петро, Жуф, Петро, Жуф, Багор…
– С чего начинать?
Наконец камера отыскала героя. Жуфа было слышно не так хорошо, как главных действующих лиц, микрофон ему еще не навесили.
– Валяй с начала. Как и кому ты проигрался. И по прямой до червивого конца.
Шрам отметил, что Жуф выглядит неухоженным, помятым и типа выпотрошенным. Пожав плечами, уперев гляделки в пол, Жуф завел знакомую историю.
Сергей слазил к ножке стула за пластиковой бутылкой «фанты», профантил горло.
– Если хочешь, я могу набирать сопроводительный текст, – предложил несколько затосковавший Антон. – У них на экране снизу побежит дорожка субтитров.
– Отдыхай, – угомонил его Шрам.
Режиссер трансляции какое-то время крепился, терпеливо держал понуро бубнящего признание Жуфа в кадре, но уж слишком невыразительным выходил эпизод. Камера уже облазила выступающего сверху донизу. В визир попали давно не чищенные ботинки, пуговица, свисающая из петли на последней нитке, жирные пятна на брюках. Потом режиссер махнул рукой на оратора – слышно, и ладно – и переключился на другие объекты.
Сначала почета удостоился край скатерти, о который кто-то вытирал пальцы. Потом камера крупно наехала на тарелку с разрезанным на квадратики антрекотом и с насаженным на вилку горошком, прошла над бутылочными жерлами, над воронками рюмок, селедочными «шубами» и салатными полянами, колесами колбас и сырными треугольниками и замерла над чьей-то пятерней с обгрызенными ногтями, с массивным обручальным кольцом. От пальцев изображение взбежало по волосатой руке, миновало синий якорь и закатанный рукав коричневого баллона, прошлось по ухоженной трехдневной небритости, по волевым складкам на скулах, по армейского образца стрижке и вновь вернулось к натюрмотрам стола.
– Карбид, – узнал депутат. – Сволочь. Ходил в занюханных бригадирах у Свистуна. Поднялся, переметнувшись к Монголу. Оттяпал у меня ресторан на Фонтанке и ночник на Вознесенском. Уверен, что я не вернусь. Карбид у нас утонченный сладострастник, сношается с родной сестрой.
Сергей догадывался, что Праслов набрасывает эскизы к их будущей совместной стахановской вахте.
Тем временем камера вырвала из застолья новый портрет: пухлогубого и тяжелоносого человека с раздвоенным подбородком, в глазах которого шкодливо поблескивали контактные линзы. Персонаж чему-то по-тихому улыбался.
– Махно. Смешная кликуха для еврея. Любит трахать малолеток, наряжая в пионерскую форму. Трется по Смольным, нашего брата, депутатишек, скупает и складывает в кулек. Короче, не мнит себя вне политики. – Праслов мял ладонью кистевой эспандер. Депутату западло просто так сиднем сидеть – для поддерживания формы использует все паузы. – А начинал с туфты. Подмял гонялово в табачный кризис на Мурманск сигарет «Арктика» с золотым ободком. Они там были дюже в фаворе. Тщеславен. Наверняка видит себя на трибуне, делающим ручкой проходящей толпе демонстрантов.
«На последнем можно сыграть», – Шрам долепил про себя недосказанное депутатом вслух.
– Вот и все, – закончил Жуф свою повесть.
Опять пришла пора Шраму вдашшвать кнопку передачи.
– А теперь кассета. Слышишь, Багор?
Багор показал в камеру открытую ладонь, мол, все путем, Шрамыч, и достал из кармана диктофон.
Запись телефонного разговора Жуфа и его хозяина, прослушанная в сторожевой хибаре перед признанием Жуфа, зазвучала теперь в студии.
– Что это? – Шрам показал на появившийся в правом нижнем углу экрана синий квадрат с белыми цифрами.
– Плюс двенадцать, – издали разобрал Праслов. – Температура окружающей среды.
– Мастера идиотничают. Обкурились, – сказал Антон. Зависть показала кроличьи уши. Еще Антон подумал, что происходящее будет покруче, чем «Моргал комбат», только высказать эту простую мысль вслух уже не решился.
– Что будем делать, соколик? – Жидкие кристаллы экрана сложились в портрет давно отсутствовавшего в эфире Вензеля. – Итак, твой бывший кореш, просравший верность тебе в азартной игре, назвал нам имя человека. И голос на пленке попадает в жилу. Мы как, его ответку послушаем, или ты продолжишь?
Шрам прокашлялся.
– Мы с Филипсом в корешах ходили. Пацан по понятиям жил. За него спросить хочу. Да не по подляне разобраться, а по закону. Трубач же у нас в авторитете, так что суд людской решать должен.
Шрам замолчал.
– Что скажешь, Трубач?
Трубач, чей голос звучал с пленки, улыбнулся в объектив своей голливудской улыбкой.
– Пацан туфту гонит. Пацан шрамовский, что нужно, то и вякнет. Запись – лажа паленая.
– А что запись?! – Голос звучал громче всех предыдущих, побывавших в эфире. – Я тебе не такой запись дам! Фильм в бане с дэвками про кого хочешь сниму…
Камера, лихорадочно заметавшись, отыскала разевавшего глотку. Лицо кавказской национальности.
– Харчо, – сказал Шрам.
– Харчо, – повторил депутат. – Любитель садистского порно, снятого с натуры. Поговаривают, собрал у себя солидную видеотеку из чеченских кассет, на которых расстреливают наших парней, заложникам отрубают пальцы и отрезают уши. Предпочитает пытать своих штрафников собственноручно.
– Харчо. – Талалаев давно о себе не напоминал. – В девяносто четвертом внаглую наехал, хотел Морской вокзал под себя подмять. Стенки изрешетил, аквариумы побил. Секретаршу Юлю покалечил. Но потом отлетел очень далеко.
– Я тебе сто свидетелей куплу! – пообещал напоследок Харчо.
И тут Вензель задал всем людям очень правильный вопрос:
– А зачем Шраму клепать на Трубача, зачем к нам выходить с предъявой? Вот ты, Трубач, кое-что должен «Венком-капиталу», а еще и в обидках на Шрама за комбинат нефтеразливной. Про то всем известно. Эдик Русев, у которого Шрам комбинат из рук вырвал, с тобой, Трубач, корефанился. Тебе он толику американских денег обещал. Шрам на тебя зуб иметь не должен, он свое получил, а вот у тебя, Трубач, зуб на него больной.
– Вензель не подводит, – сказал Праслов.
На подсуживание Вензеля они рассчитывали крепко. Потому что нет никакого смысла Вензелю нынче топить Шрама. Старая галоша надеется через Шрама добраться до эрмитажных списков – полумифических документов с компрой на половину городских чинуш. Типа, кто в застойные годы руки об продажу за бугор шедевров пачкал. Отсюда на сегодняшний день Шрам ему нужен живым и не слишком изувеченным.
И еще кое на кого они ставили. И пора бы этой ставке сыграть. Пока, чего уж кривить душой, предъява к Трубачу смотрелась щупло и вшиво. Но если их расчет на одного человечка оправдается…
– Шрам в Виршах сидит, а это от города далеко, – как всегда, стал подпевать Вензелю Жора-Долото. – Шрама в город не пустили бы, а из города чего ж не поехать периферию захватывать. То есть я к чему. К тому, что Шрам не дурной, чтоб на трубачевский кусок хавалку раскрывать.
– Может, у них личные терки? – выдал предположение некто, оставшийся за кадром.
Шрам решил, что самое время ему вмешаться.
– Я вам, люди, еще одно сказать хочу. Жуф про Павла говорил. Так то, типа, ординарец, как Петька при Чапае. Он повсюду Трубача сопровождает. И сейчас должен околачиваться где-то на тесемочке.
– Дожидается, – заверил Багор, который вместе с Петро и Жуфом стоял на фоне морской волны, и потому в кадре смотрелся весьма романтично.
– Ну-ка, ну-ка. Давайте его сюда. Я с ним сам поговорю, – промурлыкал Вензель. – Очень уж меня разлюбопытило, кто кого изобидел. Сходи-ка, Балык, с людьми Шрамовыми. Жаль, Клима Сибирского с нами нет, вот он запутан разбирая, равных не зная.
«Эх, – подумал Шрам, – в тему было бы сейчас рассказать правду про Клима, да дела „угловые» рано пока на людей выносить».
Дожидаясь возвращения Балыка, режиссер переключил телевнимание на Трубача. Благодаря его улыбке можно было картинку на экране принять за рекламу зубных паст всех скопом.
Зубы, как коричневый цвет кожи и мясистый нос, достались Трубачу от его папани, студента Техноложки, уроженца Габона. И реально человек был трубачом, когда-то дудел на трубе в бандах с приставкой джаз. Теперь же он контролировал треть бензоколонок в городе, и его бензиновому бизнесу очень не помешал бы нефтеперерабатывающий комбинат в Виршах. А кому он помешал бы, с другой стороны?
Привели Павла и подвели к Вензелю.
– И ты подойди. – Вензель вынул ладонь из кошачьей шерсти и поманил пальцем Жуфа.
Павел достал платок, вытер пот со лба. Его ладонь удостоилась крупного плана. На большом пальце не хватало фаланги.
– Узнаешь его? – Вензель показал Павлу на Жуфа. – Ну, ты повспоминай пока, соколик, и меня послушай. Врать мне не смей. Врать людям не смей. – Старикан не отпускал глаза Павла из своих гадючьих глаз. – Ты – человечек подневольный, с тебя спрос за исполнение приказов невелик. А вот за вранье спросится сполна. Так что ты надумал? Узнаешь вот этого рядом с тобой или нет? Не слышу?
– Узнаю, – выдохнул Павел.
– Опаньки! Готово! – Спортолюбивый депутат, сжав края табурета ладонями, сделал «уголок», – Я ж тебе говорил, чтоб Вензель да не развел!
– Вот теперь Жуф получит, что просил. – Шрам потянулся к сигаретам. – Ствол и патрон.
А потом Павел выложил все. Заглотила акула крючок – всей акуле пропасть.
Пока Вензель вытягивал из Павла сказ о подставе Трубачом Шрама, режиссер трансляции уже отвязывался в доску. «Догоняется, – пояснил происходящее Антон. – А по жизни мнит себя непризнанным Тарковским». Глаза во весь экран, значок мастера спорта на лацкане пиджака, безмятежная улыбка на светло-коричневом грызле, растопыренные пальцы на скатерти и скачущая между ними вилка, перечница над рюмкой, сыплющийся в водку перец, по-зековски напополам разломанная пачка «беломора», пасть зевающего кота, крошки на столе, на который падает тень от трости Вензеля. Переход на чёрно-белое вещание, когда в кадр брался Жуф или Павел.
– Что, Трубач, сдал тебя твой ординарец? – проскрипел Вензель.
– Павла купили, – как ни в чем не бывало продолжал светить в камеру «дироловской» улыбкой Трубач. – Предъява не катит. Двух дешевых шестерок купил, липовую пленку замайстрячил – расход для Шрама небольшой.
И замолчал, типа, буду я вам тут оправдываться из-за предъяв всякой швали. А затихший клопом Антон сознался себе, что не рискнул бы с этим Трубачом срубиться даже в ни к чему не обязывающий «Квейк 3, Арена».
– Что скажете, люди? – обратился Вензель к толковишу.
– А что они скажут? – неожиданно напомнил о себе со шконки Талалаев. – Когда старикашка не впрямую, но ясно дал понять, какого мнения он сам придерживается.
Люди за столом были немногословны: «если б еще самого Шрама завалил, но через пацана невинного ментам подставлять – гнилье полное», «похоже, Трубача работа», «нельзя так дела меж нами вести, до полной беспредельщины докатимся», «темная история». Только Харчо разговорился, но своей горячностью, переходящей в невнятные угрозы неизвестно кому, оказал Трубачу, за которого вступался, медвежью услугу. Большинство склонилось к тому, что Трубач поступил не по понятиям и тем поставил себя вне закона.
Теперь Вензелю предстояло вынести окончательный вердикт.
– Слышал, что люди сказали? Вован на твоей совести, Трубач. И Шрама ты подставил. Короче, за этим столом нет тебе больше места. Иди себе. Он твой, Шрам.
Легонько кольнуло Шрама, что теперь он вроде как обязан депутату, хотя тот пальцами шевелил только чтоб эспандер мурыжить. И вывернись вилы в обратную сторону, остался бы Праслов сбоку от экрана цел-невредим.
Впредь наука Шраму. Когда будет вписываться в следующие компаньоны, загодя сломит ответ, кто чем отвечает в «форс-мажорных обстоятельствах».
А затихарившийся Антон с удовольствием прикинул, что миссия выполнена и уже завтра адвокат Антошку отмажет. И вернется гениальный хакер к милым сердцу мухоморам, колесам и лучшей дури из Краснодарского края.
– Врубай, Антон, – сказал Шрам, посмотрев на часы.
Антон пощелкал «мышью». Жидкие кристаллы экрана послушно растворили вид на файлы и соткали новую картинку.
Присутствующие не знали, что покажет дисплей после всех запросов и ответов. Дисплей показал пиво. Сбившиеся в кучу бутылки Стеньки-«Специального» и подпись сбоку «Спонсор трансляции футбольного матча – пивзавод „Степан Разин»».
– Вот, – сказал Антон. – Мы на месте.
– Уверен? – Сейчас был один из тех не многих оттопыренных случаев, когда Шрам бесновался, что ему приходится на кого-то полагаться, что он сам поделать ничего не может.
– Не жить! – заверил Антон, ничуть не волнуясь: Ну волнение-то ему заштукатурил разрешенный командиром косяк. Иначе парень не о деле бы думал, а о дозаправке.
– Лучше, если бы пустили бокс вместо футбола, – очень серьезно произнес Праслов, раскачиваясь на табурете. В лапе у него уже не было эспандера. Но и спокойно депутат не сидел, мышцу мял то на голени, то на шее.
Талалаев с мокрой, взъерошенной шевелюрой скрипнул пружинами шконки, бросил полотенце на спинку, раскрыл приготовленный заранее футляр, нацепил очки, тоже приготовился смотреть. Весь такой недобитый красной сволочью белоэмигрантский граф.
– Еще пятнадцать секунд до сеанса. – Шрам пощелкал кнопкой. – Может, понт держат.
За пять секунд до критического времени пиво начало стекать по экрану, как краска под ацетоном.
– Эффектничают, – хмыкнул Антон.
– Эти новомодные наносы на устоявшийся ритуал до добра не доведут. Дурная ворона свернет вашу спутниковую антенну, а отвечать придется перед людьми головой, – назидательно выговорил со своей галерки Тачалаев, по-йоговски сцепляя пальцы в замок за спиной.
Экран избавился от пятен, и появилась ожидаемая картинка. Телевизионная. Не сразу люди в тюремной камере сообразили, что им дали вид сверху. Причем дали в движении. Но постепенно разобрались: внизу проплывала белая дорожка скатерти в кругах тарелок и салатниц, в точках бутылок и рюмок, в штрихах вилок и ложек, над скатертью протягивались руки, а по краям вертелись, склонялись друг к другу, наклонялись вперед и откидывались назад лысины, залысины, короткие стрижки, шевелюры. Изображение отличалось от привычно телевизионного меньшей четкостью и лишенными оскоминой плавности, чуть дергаными движениями снимаемых объектов.
Колонки, расставленные по краям стола, ожили звуками. Очень четко и явственно, будто запустили саунд-трек небедного американского телесериала, «угловскуго» хату наполнили разноголосица, звон и перестук. Четверо заключенных, хоть и ждали именно этого, испытали некоторое потрясение. Одно дело знать и представлять, другое – когда на тебя обрушивается, да не где-нибудь, а посреди убожества следственного изолятора.
– Видал я чудеса техники, но такого… – высказался за всех бывший депутат Праслов.
– Фигня, вчерашний день, телеконференция как телеконференция. – Антон тоже был несколько потрясен, но по другому поводу – неожиданно высоким качеством связи.
А транслирующая камера продолжала перемещаться над столом, за которым собрались люди, распоряжающиеся этим городом. Собрались не ради Шрама – кто он такой, чтоб сбегаться на его зов? Собрались планово, но учли его пожелания, подкрепленные ручательством Праслова, что повод серьезный, и организовали, как выражались во времена перестройки, телемост.
Камера дошла до края стола и сейчас показывала уже пол. По экрану сверху вниз проскочил зигзаг, и картинка поменялась. Начала работать другая камера, дающая боковой обзор. Сейчас она брала спину человека, сидящего в торце стола. Но вот повернулась влево, затем резко ушла вправо, прошлась над головами, забирая вверх. Монитор показал хитросплетения трубок и арматуры, полуразобранную трибуну, фанерную сказочную избушку, над ней промелькнула надпись «Советы садоводам», удалось разглядеть щит, драпированный материей под морскую волну, юпитеры…
– Это же телестудия! – догнал Сергей. – Они арендовали телестудию.
– Ну, естественно. – Исключительно ради массажа Праслов растирал обнаженный торс полотенцем. – Без проблем находишь аппаратуру и строишь техников. Им до фонаря, где собираться, лишь бы не мешали.
Допущения в эфир посторонних реплик не опасались – гарнитура включалась на передачу только тогда, когда палец давил на кнопку. Палец отпускал – режим молчания с этой стороны.
– Не ясно, нас-то видят? – Сергей ощущал себя не в своей тарелке, в очень уж непривычное качество он сам себя вплющил. – Где связь? Мы все сделали правильно?
Антон пожал плечами.
– А как же! Нам остается зависать на линии.
– Я помню, как мы в пятидесятых в коммуналке ходили к Горшковым на «Свадьбу в Малиновке». Собиралось до двадцати человек, экран всего-то с органайзер, полосы бегут, но мы преем, затаив дыхание – ведь чудо! – заполнил паузу ностальгией по утраченной Родине Талалаев. – И вот дожил…
– Тихо! – прервал излияния Шрам.
– Включились… Заработала молотилка… К нам присоединились жители Крайнего Севера… Шрам, он, узнаю… С колумбийской братвой хочу таким макаром побазарить, в глаза им, сукам, посмотреть… Сокол, Сокол, я – Писец, вижу танки, нам… – услышали в камере.
Трансляция вывела сейчас на монитор экран внушительных размеров, на котором Шрам узнал сперва рубашку, затем признал самого себя, а также увидел, что в эфир уходят находящиеся за его хребтиной верхний край шконки и отрезок серой стены с похабенью из «Плейбоя».
– Здравствуй, Циолковский! – Динамики зашуршали нетвердым, по-брежневски причмокивающим, старческим голосом, реплики по ту сторону экрана сразу затихли. – Слышишь ли нас, соколик?
И еще одна камера, оказалось, участвует в телеконференции. Если номер два транслировала спину посаженного во главу стола человека, то номер три дала его с лицевой стороны. Высушенное, как вобла, лицо с глазами египетской мумии. Правая старческая куриная лапа возложена на рукоять трости. Левая что-то гладит под столом. Микрофончик на вороте фланелевой рубашки.
– Вензель. – Праслов назвал по имени героя этой минуты эфирного времени. Потянулся за эспандером и не дотянулся. Забыл.
Шрам нажал кнопку передачи. Он ощущал себя в эфире, как на трибуне Мавзолея. Тянуло двинуть речугу.
– Слышу вас. Мое почтение уважаемым людям.
– Говори, с чем пожаловал. – И камера наехала, взяла крупный план, вяло, как у рыбы, шевелящиеся губы. – Извини, что за стол не зову. Близок кусок, да не вцепишься. Сам удумал к нам по проводам спуститься. – Вензель хехекнул. – Да ты не должен голодать по своему-то положению. И еда-то у тебя должна быть с подогревом. Ну, говори, говори!
– Есть у меня основания считать, что один человек – и он сегодня здесь – на закон положил, беспредельничает и миру среди братвы не хочет.
За столом загудели голоса, но тут же смолкли, едва опять слово взял Вензель.
– Что ж, соколик, выслушать мы не против, а если на людей зазря наговариваешь, так уж не обессудь. О тебе тогда потрем.
Неизвестные режиссеры переключились на камеру, что снимала Вензеля сзади, она чуть отъехала в сторону и опустила «гляделку» вниз. Объектив поймал худую морщинистую руку в перстнях, бликанувших в экран. Узкие пальцы теребили черную с бурым отливом густую шерсть. Судя по очертаниям, острым ушам и хвосту, мотающемуся туда-сюда, на табуреточке, приставленной к стулу Вензеля, лежал кто-то из кошачьих.
– Ну, говори, говори, разоблачай. Чего ж ты замолчал.
– Мои люди пришли? – спросил Сергей.
– Пришли? – Вензель отфутболил вопрос не видно кому.
Не видно кто не промедлил:
– Пришли какие-то, которые говорят, что от Шрама.
– Я б хотел, чтоб мы одного паренька для начала послушали.
– Ну, раз хочешь, соколик, как можно отказать? – И с игривого тона на приказной: – Сходи, Балык,
Экран заполнили плечи и шея, видимо, Балыка.
– Не ангорец у него сегодня…
Шрам понял, что депутат имеет в виду кошку, но не въехал, зачем Праслов обращает внимание на ерунду. Да и некогда заморачиваться – пока камеры сопровождали, меняя ракурсы, променад Балыка к студийной двери с шестиугольным окошком, динамики выпустили из себя дребезжание старческого голоса:
– Ведаешь ли, почему мы на твою затею дали себя уговорить? Не только от доброты. Мы же тоже не хотим плестись в хвосте у прогресса. Надо опробовать… как это по-новому называется. Валет?
– Ноу-хау, – влез в звуковое оформление невидимый и неизвестный Валет.
– Вот-вот. Если понравится, с Владивостоками будем разборы вести напрямую, видя их во всей красе. Тебя, Шрам, добром поминать.
На этом Вензель вроде бы отключился.
– Я тоже ведаю, почему они согласились, – массирующий шею Праслов принял эстафету от Вензеля. – Очень уж ты, Шрам, интересен дедушке Вензелю, сморчку старому. Кошатник долбаный подходы к тебе ищет. Кстати, палач обязан быть сентиментальным, ты в курсе этого закона. Шрам? У нашего дедка имеется страстишка – его котяры. Другие-то страстишки отмерли два столетия назад.
Ага, вот теперь Шрам понял. Из серии – намеки на будущее. Вензель рано или поздно встанет им поперек большой дороги, если, конечно, не загнется в ближайшее время от естественных причин. Так вот, если он не скопытится, надо будет что-то думать. Только неужто депутат помышляет использовать в замысленной игре кошколюбие старого гриба? Каким образом?
А еще Шраму пришло на ум, что не только на хрыча Вензеля малюет наброски депутат, но и на него тоже делает прикидку. До поры до времени они пойдут с депутатом в спайке, да только Праслов не тот человек, который будет делить с кем-то власть. И когда-нибудь пробьет час – кто кого? Не прозевать бы. Однако чего там о будущем, успеется…
Пока депутат сообщат, намекал и строил планов коварных громадье, по телевизору шла трансляция ввода в студию Жуфа Багром и Петром. Постоянно переключались камеры, показывая со всех сторон участников торжественного ввода: вид сверху, вид сбоку, крупные планы, капельки пота на скисшей харе Жуфа, Багор покусывает губу.
– Режиссер балуется. Повыдрючиваться охота, – не без одобрения прокомментировал Антон.
– Привели, как заказывал, соколик, – вновь задребезжал Вензель. – Что нам с ними делать-то, объясни.
– Жуф, начинай.
Камера забегала по лицам: Багор, Петро, Жуф, Петро, Жуф, Багор…
– С чего начинать?
Наконец камера отыскала героя. Жуфа было слышно не так хорошо, как главных действующих лиц, микрофон ему еще не навесили.
– Валяй с начала. Как и кому ты проигрался. И по прямой до червивого конца.
Шрам отметил, что Жуф выглядит неухоженным, помятым и типа выпотрошенным. Пожав плечами, уперев гляделки в пол, Жуф завел знакомую историю.
Сергей слазил к ножке стула за пластиковой бутылкой «фанты», профантил горло.
– Если хочешь, я могу набирать сопроводительный текст, – предложил несколько затосковавший Антон. – У них на экране снизу побежит дорожка субтитров.
– Отдыхай, – угомонил его Шрам.
Режиссер трансляции какое-то время крепился, терпеливо держал понуро бубнящего признание Жуфа в кадре, но уж слишком невыразительным выходил эпизод. Камера уже облазила выступающего сверху донизу. В визир попали давно не чищенные ботинки, пуговица, свисающая из петли на последней нитке, жирные пятна на брюках. Потом режиссер махнул рукой на оратора – слышно, и ладно – и переключился на другие объекты.
Сначала почета удостоился край скатерти, о который кто-то вытирал пальцы. Потом камера крупно наехала на тарелку с разрезанным на квадратики антрекотом и с насаженным на вилку горошком, прошла над бутылочными жерлами, над воронками рюмок, селедочными «шубами» и салатными полянами, колесами колбас и сырными треугольниками и замерла над чьей-то пятерней с обгрызенными ногтями, с массивным обручальным кольцом. От пальцев изображение взбежало по волосатой руке, миновало синий якорь и закатанный рукав коричневого баллона, прошлось по ухоженной трехдневной небритости, по волевым складкам на скулах, по армейского образца стрижке и вновь вернулось к натюрмотрам стола.
– Карбид, – узнал депутат. – Сволочь. Ходил в занюханных бригадирах у Свистуна. Поднялся, переметнувшись к Монголу. Оттяпал у меня ресторан на Фонтанке и ночник на Вознесенском. Уверен, что я не вернусь. Карбид у нас утонченный сладострастник, сношается с родной сестрой.
Сергей догадывался, что Праслов набрасывает эскизы к их будущей совместной стахановской вахте.
Тем временем камера вырвала из застолья новый портрет: пухлогубого и тяжелоносого человека с раздвоенным подбородком, в глазах которого шкодливо поблескивали контактные линзы. Персонаж чему-то по-тихому улыбался.
– Махно. Смешная кликуха для еврея. Любит трахать малолеток, наряжая в пионерскую форму. Трется по Смольным, нашего брата, депутатишек, скупает и складывает в кулек. Короче, не мнит себя вне политики. – Праслов мял ладонью кистевой эспандер. Депутату западло просто так сиднем сидеть – для поддерживания формы использует все паузы. – А начинал с туфты. Подмял гонялово в табачный кризис на Мурманск сигарет «Арктика» с золотым ободком. Они там были дюже в фаворе. Тщеславен. Наверняка видит себя на трибуне, делающим ручкой проходящей толпе демонстрантов.
«На последнем можно сыграть», – Шрам долепил про себя недосказанное депутатом вслух.
– Вот и все, – закончил Жуф свою повесть.
Опять пришла пора Шраму вдашшвать кнопку передачи.
– А теперь кассета. Слышишь, Багор?
Багор показал в камеру открытую ладонь, мол, все путем, Шрамыч, и достал из кармана диктофон.
Запись телефонного разговора Жуфа и его хозяина, прослушанная в сторожевой хибаре перед признанием Жуфа, зазвучала теперь в студии.
– Что это? – Шрам показал на появившийся в правом нижнем углу экрана синий квадрат с белыми цифрами.
– Плюс двенадцать, – издали разобрал Праслов. – Температура окружающей среды.
– Мастера идиотничают. Обкурились, – сказал Антон. Зависть показала кроличьи уши. Еще Антон подумал, что происходящее будет покруче, чем «Моргал комбат», только высказать эту простую мысль вслух уже не решился.
– Что будем делать, соколик? – Жидкие кристаллы экрана сложились в портрет давно отсутствовавшего в эфире Вензеля. – Итак, твой бывший кореш, просравший верность тебе в азартной игре, назвал нам имя человека. И голос на пленке попадает в жилу. Мы как, его ответку послушаем, или ты продолжишь?
Шрам прокашлялся.
– Мы с Филипсом в корешах ходили. Пацан по понятиям жил. За него спросить хочу. Да не по подляне разобраться, а по закону. Трубач же у нас в авторитете, так что суд людской решать должен.
Шрам замолчал.
– Что скажешь, Трубач?
Трубач, чей голос звучал с пленки, улыбнулся в объектив своей голливудской улыбкой.
– Пацан туфту гонит. Пацан шрамовский, что нужно, то и вякнет. Запись – лажа паленая.
– А что запись?! – Голос звучал громче всех предыдущих, побывавших в эфире. – Я тебе не такой запись дам! Фильм в бане с дэвками про кого хочешь сниму…
Камера, лихорадочно заметавшись, отыскала разевавшего глотку. Лицо кавказской национальности.
– Харчо, – сказал Шрам.
– Харчо, – повторил депутат. – Любитель садистского порно, снятого с натуры. Поговаривают, собрал у себя солидную видеотеку из чеченских кассет, на которых расстреливают наших парней, заложникам отрубают пальцы и отрезают уши. Предпочитает пытать своих штрафников собственноручно.
– Харчо. – Талалаев давно о себе не напоминал. – В девяносто четвертом внаглую наехал, хотел Морской вокзал под себя подмять. Стенки изрешетил, аквариумы побил. Секретаршу Юлю покалечил. Но потом отлетел очень далеко.
– Я тебе сто свидетелей куплу! – пообещал напоследок Харчо.
И тут Вензель задал всем людям очень правильный вопрос:
– А зачем Шраму клепать на Трубача, зачем к нам выходить с предъявой? Вот ты, Трубач, кое-что должен «Венком-капиталу», а еще и в обидках на Шрама за комбинат нефтеразливной. Про то всем известно. Эдик Русев, у которого Шрам комбинат из рук вырвал, с тобой, Трубач, корефанился. Тебе он толику американских денег обещал. Шрам на тебя зуб иметь не должен, он свое получил, а вот у тебя, Трубач, зуб на него больной.
– Вензель не подводит, – сказал Праслов.
На подсуживание Вензеля они рассчитывали крепко. Потому что нет никакого смысла Вензелю нынче топить Шрама. Старая галоша надеется через Шрама добраться до эрмитажных списков – полумифических документов с компрой на половину городских чинуш. Типа, кто в застойные годы руки об продажу за бугор шедевров пачкал. Отсюда на сегодняшний день Шрам ему нужен живым и не слишком изувеченным.
И еще кое на кого они ставили. И пора бы этой ставке сыграть. Пока, чего уж кривить душой, предъява к Трубачу смотрелась щупло и вшиво. Но если их расчет на одного человечка оправдается…
– Шрам в Виршах сидит, а это от города далеко, – как всегда, стал подпевать Вензелю Жора-Долото. – Шрама в город не пустили бы, а из города чего ж не поехать периферию захватывать. То есть я к чему. К тому, что Шрам не дурной, чтоб на трубачевский кусок хавалку раскрывать.
– Может, у них личные терки? – выдал предположение некто, оставшийся за кадром.
Шрам решил, что самое время ему вмешаться.
– Я вам, люди, еще одно сказать хочу. Жуф про Павла говорил. Так то, типа, ординарец, как Петька при Чапае. Он повсюду Трубача сопровождает. И сейчас должен околачиваться где-то на тесемочке.
– Дожидается, – заверил Багор, который вместе с Петро и Жуфом стоял на фоне морской волны, и потому в кадре смотрелся весьма романтично.
– Ну-ка, ну-ка. Давайте его сюда. Я с ним сам поговорю, – промурлыкал Вензель. – Очень уж меня разлюбопытило, кто кого изобидел. Сходи-ка, Балык, с людьми Шрамовыми. Жаль, Клима Сибирского с нами нет, вот он запутан разбирая, равных не зная.
«Эх, – подумал Шрам, – в тему было бы сейчас рассказать правду про Клима, да дела „угловые» рано пока на людей выносить».
Дожидаясь возвращения Балыка, режиссер переключил телевнимание на Трубача. Благодаря его улыбке можно было картинку на экране принять за рекламу зубных паст всех скопом.
Зубы, как коричневый цвет кожи и мясистый нос, достались Трубачу от его папани, студента Техноложки, уроженца Габона. И реально человек был трубачом, когда-то дудел на трубе в бандах с приставкой джаз. Теперь же он контролировал треть бензоколонок в городе, и его бензиновому бизнесу очень не помешал бы нефтеперерабатывающий комбинат в Виршах. А кому он помешал бы, с другой стороны?
Привели Павла и подвели к Вензелю.
– И ты подойди. – Вензель вынул ладонь из кошачьей шерсти и поманил пальцем Жуфа.
Павел достал платок, вытер пот со лба. Его ладонь удостоилась крупного плана. На большом пальце не хватало фаланги.
– Узнаешь его? – Вензель показал Павлу на Жуфа. – Ну, ты повспоминай пока, соколик, и меня послушай. Врать мне не смей. Врать людям не смей. – Старикан не отпускал глаза Павла из своих гадючьих глаз. – Ты – человечек подневольный, с тебя спрос за исполнение приказов невелик. А вот за вранье спросится сполна. Так что ты надумал? Узнаешь вот этого рядом с тобой или нет? Не слышу?
– Узнаю, – выдохнул Павел.
– Опаньки! Готово! – Спортолюбивый депутат, сжав края табурета ладонями, сделал «уголок», – Я ж тебе говорил, чтоб Вензель да не развел!
– Вот теперь Жуф получит, что просил. – Шрам потянулся к сигаретам. – Ствол и патрон.
А потом Павел выложил все. Заглотила акула крючок – всей акуле пропасть.
Пока Вензель вытягивал из Павла сказ о подставе Трубачом Шрама, режиссер трансляции уже отвязывался в доску. «Догоняется, – пояснил происходящее Антон. – А по жизни мнит себя непризнанным Тарковским». Глаза во весь экран, значок мастера спорта на лацкане пиджака, безмятежная улыбка на светло-коричневом грызле, растопыренные пальцы на скатерти и скачущая между ними вилка, перечница над рюмкой, сыплющийся в водку перец, по-зековски напополам разломанная пачка «беломора», пасть зевающего кота, крошки на столе, на который падает тень от трости Вензеля. Переход на чёрно-белое вещание, когда в кадр брался Жуф или Павел.
– Что, Трубач, сдал тебя твой ординарец? – проскрипел Вензель.
– Павла купили, – как ни в чем не бывало продолжал светить в камеру «дироловской» улыбкой Трубач. – Предъява не катит. Двух дешевых шестерок купил, липовую пленку замайстрячил – расход для Шрама небольшой.
И замолчал, типа, буду я вам тут оправдываться из-за предъяв всякой швали. А затихший клопом Антон сознался себе, что не рискнул бы с этим Трубачом срубиться даже в ни к чему не обязывающий «Квейк 3, Арена».
– Что скажете, люди? – обратился Вензель к толковишу.
– А что они скажут? – неожиданно напомнил о себе со шконки Талалаев. – Когда старикашка не впрямую, но ясно дал понять, какого мнения он сам придерживается.
Люди за столом были немногословны: «если б еще самого Шрама завалил, но через пацана невинного ментам подставлять – гнилье полное», «похоже, Трубача работа», «нельзя так дела меж нами вести, до полной беспредельщины докатимся», «темная история». Только Харчо разговорился, но своей горячностью, переходящей в невнятные угрозы неизвестно кому, оказал Трубачу, за которого вступался, медвежью услугу. Большинство склонилось к тому, что Трубач поступил не по понятиям и тем поставил себя вне закона.
Теперь Вензелю предстояло вынести окончательный вердикт.
– Слышал, что люди сказали? Вован на твоей совести, Трубач. И Шрама ты подставил. Короче, за этим столом нет тебе больше места. Иди себе. Он твой, Шрам.
Легонько кольнуло Шрама, что теперь он вроде как обязан депутату, хотя тот пальцами шевелил только чтоб эспандер мурыжить. И вывернись вилы в обратную сторону, остался бы Праслов сбоку от экрана цел-невредим.
Впредь наука Шраму. Когда будет вписываться в следующие компаньоны, загодя сломит ответ, кто чем отвечает в «форс-мажорных обстоятельствах».
А затихарившийся Антон с удовольствием прикинул, что миссия выполнена и уже завтра адвокат Антошку отмажет. И вернется гениальный хакер к милым сердцу мухоморам, колесам и лучшей дури из Краснодарского края.
Глава шестнадцатая
КРЫСЫ
Чего вы, мужики, совсем раскисли?
Ведь это я, чтоб было веселей.
А ну, давай, отставь дурные мысли!
А ну-ка, Димедрол, давай налей!
1
Все свободные от дежурства, то есть почти все, старшие и средние чины изолятора временного содержания «Углы» понуро сидели на вытертых и расшатанных стульях в актовом зале. Человек около пятидесяти: красномордые, будто обветренные прапора, серокожие, задроченные службой лейтенанты, зам по хозчасти капитан Ильченко Сергей Варламович, финансист майор Белоусов Арнольд Евгеньевич, зам по режиму капитан Усачев, начтех старлей Ижицев Константин Эдуардович и прочие, прочие, прочие. Вот только зама по воспитательной работе полковника Родионова среди собранного личного состава не наблюдалось. Забыли пригласить.