– Он сиганул со второго? Что под нами?
– Асфальт и колючка. – Джеки садится на подоконник. – Не прыгал он. Тут сбоку «пожарка». Под нее и решетку с секретом устанавливал.
Джеки перегнулся, и вот его ноги исчезли с подоконника.
К окну в этой келье можно было протискиваться только по одному. Типа, в очередь. Забравшись следом за корейцем на подоконник, Шрам оглянулся:
– Ты здесь по санчасти пошустри. Пригляди, чтоб крыши не посносило напрочь.
Зататуиро ванный почти до полной синевы тип горячо закивал:
– Сделаю, Шрам. В лучшем виде.
Чтоб додрыгаться до пожарной лестницы, не обязательно было обладать длинными руками. «Пожарка», сваренная из толстых, ребристых арматурин, была присобачена к стене меньше чем в полуметре от окна.
Хваталки обжег холод уличного железа. Сергей полез наверх.
По лестнице можно передвигаться и вверх, и вниз. Какое направление избрал лепила – о том и Ватсон бы догадался. Внизу, на тесном «крестовском» дворе, точняком под «пожаркой» щетинились мотки колючки, наваленные здесь огромной, неаккуратной горой. А так как лестница, чем почему-то отличаются все «пожарки» земли русской, обрывалась за пять метров до земли, то пришлось бы прыгать на ржавые иглы. Если бы лепила вдруг решился бы на шальной прыжок, то что-нибудь на память о себе он колючке оставил.
Первым, кто приветил Сергея на крыше оказался ветер, вторым – Джеки. На вертолет, зависший над «Углами», военно-зеленый с белым бортовым номером, Шрам мог насмотреться еще с лестницы и, разумеется, не мог не слышать.
– Не видно?
– Поди, увидь!
Да, поди – увидь. Куда ни глянь – воздухо-отводы, трубы когда-то существовавшего печного отопления, слуховые окна и заросли колючки, кучерявящейся по гребню и по краям покатой крыши.
– Ты уверен, что эти не начнут шмалять? – Джеки показал на вышку, расположенную на их высоте метрах в ста от «пожарки». Вышкарь вытаращился в их сторону, автомат его лежал стволом на досках.
– Не должны, – уверенно сказал Шрам, хотя полной уверенности в том не испытывал. Солдат-срочник – существо нервное, на жизнь разозленное.
Присовокупившийся к ним Боксер отряхивал ржавчину с мозолей так тщательно, словно через нее боялся подцепить холеру.
– Дайте руку, черти!
Ухватившись за руку Боксера, на крышу выбрался Китай.
– Значит, как я думаю. – Из-за вертолетного гула Шраму приходилось напрягать глотку. – Скорее всего, лекаришки здесь нет. Крыша домиком? Домиком. Выходит, имеется чердак. Видите, слуховые окна? Видите. Вот и ход на чердак. Какая-нибудь из решеток на них точняк, как и в лазарете, заранее уболта-на. Короче, рассредоточиваемся и рыщем на тему «вход». А вот, братва, и доказуха, что лепила здесь.
Шрам нагнулся…
Пробив вертолетный гул, прогремел выстрел…
2
3
4
– Асфальт и колючка. – Джеки садится на подоконник. – Не прыгал он. Тут сбоку «пожарка». Под нее и решетку с секретом устанавливал.
Джеки перегнулся, и вот его ноги исчезли с подоконника.
К окну в этой келье можно было протискиваться только по одному. Типа, в очередь. Забравшись следом за корейцем на подоконник, Шрам оглянулся:
– Ты здесь по санчасти пошустри. Пригляди, чтоб крыши не посносило напрочь.
Зататуиро ванный почти до полной синевы тип горячо закивал:
– Сделаю, Шрам. В лучшем виде.
Чтоб додрыгаться до пожарной лестницы, не обязательно было обладать длинными руками. «Пожарка», сваренная из толстых, ребристых арматурин, была присобачена к стене меньше чем в полуметре от окна.
Хваталки обжег холод уличного железа. Сергей полез наверх.
По лестнице можно передвигаться и вверх, и вниз. Какое направление избрал лепила – о том и Ватсон бы догадался. Внизу, на тесном «крестовском» дворе, точняком под «пожаркой» щетинились мотки колючки, наваленные здесь огромной, неаккуратной горой. А так как лестница, чем почему-то отличаются все «пожарки» земли русской, обрывалась за пять метров до земли, то пришлось бы прыгать на ржавые иглы. Если бы лепила вдруг решился бы на шальной прыжок, то что-нибудь на память о себе он колючке оставил.
Первым, кто приветил Сергея на крыше оказался ветер, вторым – Джеки. На вертолет, зависший над «Углами», военно-зеленый с белым бортовым номером, Шрам мог насмотреться еще с лестницы и, разумеется, не мог не слышать.
– Не видно?
– Поди, увидь!
Да, поди – увидь. Куда ни глянь – воздухо-отводы, трубы когда-то существовавшего печного отопления, слуховые окна и заросли колючки, кучерявящейся по гребню и по краям покатой крыши.
– Ты уверен, что эти не начнут шмалять? – Джеки показал на вышку, расположенную на их высоте метрах в ста от «пожарки». Вышкарь вытаращился в их сторону, автомат его лежал стволом на досках.
– Не должны, – уверенно сказал Шрам, хотя полной уверенности в том не испытывал. Солдат-срочник – существо нервное, на жизнь разозленное.
Присовокупившийся к ним Боксер отряхивал ржавчину с мозолей так тщательно, словно через нее боялся подцепить холеру.
– Дайте руку, черти!
Ухватившись за руку Боксера, на крышу выбрался Китай.
– Значит, как я думаю. – Из-за вертолетного гула Шраму приходилось напрягать глотку. – Скорее всего, лекаришки здесь нет. Крыша домиком? Домиком. Выходит, имеется чердак. Видите, слуховые окна? Видите. Вот и ход на чердак. Какая-нибудь из решеток на них точняк, как и в лазарете, заранее уболта-на. Короче, рассредоточиваемся и рыщем на тему «вход». А вот, братва, и доказуха, что лепила здесь.
Шрам нагнулся…
Пробив вертолетный гул, прогремел выстрел…
2
Еврейская община нидерландского города Ачкмаар находилась в нескольких кварталах от городского центра, располагаясь между магазином подержанных автомобилей и жилым домом, напротив сквош-клуба «Ван Бастен». Община занимала двухэтажный дом, мало чем отличающийся от других домов города, – в их отличиях могли разобраться разве только сами местные жители, но никак не новые русские эмигранты.
Дочь прижимала к груди медведя, выигранного дядей Багром в велосипедном аттракционе. Теща нервно расхаживала по дорожке, посыпанной битым кирпичом. Жена сидела на ступенях. У ее ног грудились сумки с наспех собранными прапорщиком вещами.
Прапорщик Григорьев стоял на крыльце. Он держал в руках красочный лист с шестиконечной звездой и нидерландским гербом, снова и снова протягивал его невысокому господину с солидным брюшком, натягивающим черную ткань старомодного покроя костюма. Белую рубашку без галстука, застегнутую под последнюю пуговицу, царапала небольшая, неряшливая бородка. Голову покрывала широкополая черная шляпа, из-под нее торчали пейсики.
– К вам, из России, по приглашению, – охрипшим голосом доказывал Григорьев, – Вы должны встречать. Принимать.
Господин в шляпе и пейсиках в ответ переходил с одного языка на другой, с другого на третий, но среди них не попадалось русского.
К дому подкатили два велосипедиста. Облегченно улыбнувшись, господин замахал рукой, мол, поскорее к нам, поскорее.
Первый велосипедист, одетый точь-в-точь, как господин на крыльце, но по причине молодости вынужденный обходиться без растительности на лице, остался сторожить велосипеды.
Второй велосипедист открылся физиономией родной вырубки, рыжеватыми славянскими усами, от него по-нашему шмальнуло пивным выхлопом и копченой рыбой. Его появление, проломив ледяную корку бед и печалей, сумело обрадовать прапорщика Григорьева.
С просьбой о переводе на усатого одновременно набросились и прапорщик, и представитель еврейской общины.
– Скажи ему, друг, что они обязаны меня устроить! – надрывался Григорьев. – Выручай, земеля, братан!
Со своей стороны господин в пейсиках молотил что-то нерусское.
Рыжеусый предпочел иудеев соотчичам и единоверцам, И начал переводить, отвлекаясь лишь на икоту, слова господина в костюме и шляпе.
– Раввин… ик! говорит – фальшивка. Таких они не рассылали и не рассылают… ик! В вольном переводе – туфту подсунули, лажанулись вы, лоханулись, форшманулись, не знаю, как у вас, у россиян, теперь это называют. От себя добавлю, что на… ик! на хрен вы им нужны.
– Да-а-а!!!
Участники разговора разом обернулись на крик.
– Погодите, мама, – только и успел бросить теще прапорщик Григорьев.
– Жиды пархатые! Семя иродово! Нате! – Взлетевшая на крыльцо теща распахнула спортивную сумку и выплеснула содержимое. Из сумки, как водой из ведра, в раввина ударил зеленый бумажный дождь. На его черные шляпу и плечи посылались сотенные долларовые купюры.
– Нате ваши жидовские фальшивки! Подтирайтесь!
Пустая сумка полетела в окончательно потерявшего волю к жизни Григорьева.
– А тебя, зятек недоделанный, я сейчас буду убивать! Обобран! Завез! Обманули! Все подделали! Как дураков провели! Ничего у меня нет, никому я не нужна…
Теща страшно, пронзительно завыла.
– Полицай! Полицай! Телефонирен полицай! Раша мафия! Контрафакт валют! – Крики скрылись вместе с господином в пейсиках и долларах за дверью общины, защелкали замки.
Переводчик, подкрутив рыжий ус, философски сощурился:
– Ик! Соотечественники, бля…
Дочь прижимала к груди медведя, выигранного дядей Багром в велосипедном аттракционе. Теща нервно расхаживала по дорожке, посыпанной битым кирпичом. Жена сидела на ступенях. У ее ног грудились сумки с наспех собранными прапорщиком вещами.
Прапорщик Григорьев стоял на крыльце. Он держал в руках красочный лист с шестиконечной звездой и нидерландским гербом, снова и снова протягивал его невысокому господину с солидным брюшком, натягивающим черную ткань старомодного покроя костюма. Белую рубашку без галстука, застегнутую под последнюю пуговицу, царапала небольшая, неряшливая бородка. Голову покрывала широкополая черная шляпа, из-под нее торчали пейсики.
– К вам, из России, по приглашению, – охрипшим голосом доказывал Григорьев, – Вы должны встречать. Принимать.
Господин в шляпе и пейсиках в ответ переходил с одного языка на другой, с другого на третий, но среди них не попадалось русского.
К дому подкатили два велосипедиста. Облегченно улыбнувшись, господин замахал рукой, мол, поскорее к нам, поскорее.
Первый велосипедист, одетый точь-в-точь, как господин на крыльце, но по причине молодости вынужденный обходиться без растительности на лице, остался сторожить велосипеды.
Второй велосипедист открылся физиономией родной вырубки, рыжеватыми славянскими усами, от него по-нашему шмальнуло пивным выхлопом и копченой рыбой. Его появление, проломив ледяную корку бед и печалей, сумело обрадовать прапорщика Григорьева.
С просьбой о переводе на усатого одновременно набросились и прапорщик, и представитель еврейской общины.
– Скажи ему, друг, что они обязаны меня устроить! – надрывался Григорьев. – Выручай, земеля, братан!
Со своей стороны господин в пейсиках молотил что-то нерусское.
Рыжеусый предпочел иудеев соотчичам и единоверцам, И начал переводить, отвлекаясь лишь на икоту, слова господина в костюме и шляпе.
– Раввин… ик! говорит – фальшивка. Таких они не рассылали и не рассылают… ик! В вольном переводе – туфту подсунули, лажанулись вы, лоханулись, форшманулись, не знаю, как у вас, у россиян, теперь это называют. От себя добавлю, что на… ик! на хрен вы им нужны.
– Да-а-а!!!
Участники разговора разом обернулись на крик.
– Погодите, мама, – только и успел бросить теще прапорщик Григорьев.
– Жиды пархатые! Семя иродово! Нате! – Взлетевшая на крыльцо теща распахнула спортивную сумку и выплеснула содержимое. Из сумки, как водой из ведра, в раввина ударил зеленый бумажный дождь. На его черные шляпу и плечи посылались сотенные долларовые купюры.
– Нате ваши жидовские фальшивки! Подтирайтесь!
Пустая сумка полетела в окончательно потерявшего волю к жизни Григорьева.
– А тебя, зятек недоделанный, я сейчас буду убивать! Обобран! Завез! Обманули! Все подделали! Как дураков провели! Ничего у меня нет, никому я не нужна…
Теща страшно, пронзительно завыла.
– Полицай! Полицай! Телефонирен полицай! Раша мафия! Контрафакт валют! – Крики скрылись вместе с господином в пейсиках и долларах за дверью общины, защелкали замки.
Переводчик, подкрутив рыжий ус, философски сощурился:
– Ик! Соотечественники, бля…
3
Найти бы того ретивого урода, который обнаружил плохо закрепленную решетку слухового окна. Вернее, не плохо, а хорошо закрепленную, но на гвозди, которые легко проворачиваются в дырках. Как урода занесло сюда? Зачем он тряс каждую решетку? И ведь потом потребовалось затаскивать на чердак сварку. А я-то как проморгал сварные работы на чердаке? Да, найти бы того урода, допросить на предмет, откуда берутся такие службисты, какое шило и куда им втыкается.
Вместо красивого отхода «лестница – чердак – крыша» очутился в глупом положении. Застрял. Назад нельзя – прямо зекам в лапы. Вперед некуда. Приваренную решетку голыми руками не сорвешь. Даже из револьвера не отстрелишь. Того и жди, что самого подстрелят с вышки или этой стрекозы над головой. Сиди за трубой, не высовывайся и мерзни в одном свитерке.
А потом появился Шрам. По чьим следам он идет, сомневаться не приходилось. Оно, конечно, могло быть, что именно он, Шрам, нашел лестницу и ищет не человека, а путь к свободе. Но удалось расслышать – ветер дул с их стороны: «лекаришки», «рассредоточиваемся», «лепила»… Какие еще сомнения! Зачем еще ждать? Вот он – как на ладони.
По всему получается, начальник продал. Иначе с какой стати Шраму гоняться за «лекаришкой»? Не сдюжил Холмогоров, совсем твердость утерял. Ну с ним потом разбираться будем.
Доктор, укрывающийся за кирпичным наростом трубы, взвел курок нагана. Снять мишень с тридцати метров из любимого, пристрелянного оружия он, на ведомственных стрельбах всегда попадающий в десятку лучших по городу, мог бы, пожалуй, и левой рукой, да ни к чему выпендриваться. Шрам лег на мушку. Доктор мягко нажал спусковой крючок…
– За трубы! – Подхватив оседающего Китая, Шрам бросился с ним за ближайший воздухоотвод. Вот такая селявуха. Не отыграл бы Серега той лунной ночью в камере должок пацана, может быть, жил бы дальше как ни в чем не бывало Китай.
Рядом, содрогнув кровельное железо, плюхнулся Боксер.
– Слева он, гад! Джеки тоже влево ломанулся! Слышишь, Шрам?!
Шрам перевернул Китая на спину. На груди расплывалось пятно. Пуля вошла в сердце. В десятку. Призер, бляха. Хоть не мучился Китай. А Боксер тряс Сергея за плечо.
– Слышишь, Шрам? Я увидел по вспышке. Слева! Посреди крыши. За трубой,
– Я въехал, остынь. Блин, не прикидывал, что докторишка на работе держит ствол. Прокололся я малость.
Сергей высунул морду из-за воздухоотвода. Джеки по-пластунски переползал от одной крышевой надолбы к другой, приближаясь к докторскому схорону.
– Что ты там нашел, Шрам? У пожарки?
– Не важно, Боксер. Потом.
Теперь уже натурально не важно. А обнаружил Шрам всего-навсего окурок от «Союз-Аполлона». Совсем свеженький долбан. И именно от «Союз-Аполлона». Еще в первое посещение санчасти Сергей подметил нескладуху между спортивным поджаристым видом лепилы и пачкой «Союз-Аполлона» на столе. И припахивало от врачишки табачком. Значит, здоровье здоровьем, а напряг в нем дрожал всегда, и коновал пытался заглушить его никотином.
– Вот как поступаем, Боксер. Скребись наверх, к гребню. Тырься, открытые участки перемахивай. Попробуй зайти ему со спины. Я рискну отвлечь его на себя. Ну, пошел…
Если бы не изумление, то он бы незамедлительно выстрелил вторично и подбил Шрама во время его прыжка за трубу. Наган самовзводный, тратить секунду на взведение курка не требуется.
Но… Ведь чистой воды случайность, что уголовник нагнулся именно в момент выстрела. Не мигом раньше, не мигом позже, а точь-в-точь, когда палеи привел в действие ударно-спусковой механизм.
Он не раз задумывался над природой везения и случайностей. Его профессия зачастую наводила на подобные размышления. Один натыкается на гвоздь, ему пробивает артерию, и он умирает за считанные минуты от потери крови. Другого приносят в санчасть с тридцатью шестью ножевыми ранениями и ни одного серьезно опасного для жизни. Кирпичи тоже, нет никакого сомнения, выбирают, кому падать на голову. Бесспорно есть они хранимые, опекаемые судьбой. Везунчики.
В мистику мы не верим, а вот теория об энергетике опасности доктору нравилась. Опасность, исходящая не важно, от человека ли, от предмета, нарушает некое равновесие сил в природе. Если в самом деле существует энергетическое поле, восприимчивое к подобному дисбалансу и создающее эффект резонанса, ретранслирующее подобие сигнала «сое», то должны существовать и люди, одаренные чуткостью к этим сигналам. Их и зовут везунчиками. Неужто Шрам из них?
Ладно, хоть в кого-то попал. Одним уркой на крыше меньше. Надо добивать оставшихся…
Джеки приготовился. Он просекал, где укрылся стрелок. Кореец рюхал, как можно взять паскуду. Никто из пацанов сделать ничего подобного не сможет. А он зря, что ли, мытарил себя в спортзалах, тренируя скорость движений и гибкость!
Строго базаря, ему требуется совершить усложненный препятствиями тройной подскок. Выглядеть это будет так: красиво забрасываем себя наверх этой кирпичной тумбы, красиво отталкиваемся, прыжок на следующую, а оттуда на третью, за которой и залег проклятый лекарь. Стрелок ждет атаки снизу, просматривает по низу. Он должен лохануться на внезапность.
Вперед.
Наверное, следует кончать «угловый» промысел. Денег ему хватит на долгую и счастливую жизнь среди пальм и мулаток. Хватит, пожалуй, дерготни, истеричных зеков, быдловатых надзирателей. Сегодняшний день следует рассматривать как знак к окончанию «углового» отрезка жизни.
Доктор уловил движение. Что-то мелькнуло впереди. Он высунулся из-за укрытия. Что-то сверху. Кто-то прыгает на трубу, за которой он лежит.
Логачев откатился, стреляя в черное тело, обрушивающееся на него сверху. Один суматошный выстрел, другой… И третья пуля уже в лежащего, в голову.
– Почти получилось, – успевает прошептать человек с азиатскими глазами. А из-за пазухи поползли на волю простреленные и окровавленные конверты, в которых приличные девушки Тоня и Иринка хотели убедить Джеки, что не все телки – шмары.
Шрам прощелкал начато лихого броска Джеки, ковылял по этим листам, держась за их неровно прилегающие, отогнутые края, чтобы не скатиться вниз. Сергей дернулся уже на выстрелы, вскинул череп и срисовал, как Джеки прыгает вниз с кирпичного надолба. Тогда Сергей побежал. Перебежка вышла куцая и едва не зачеркнулась скольжением к краю крыши, но он успел зацепиться за решетку слухового окна, Потеряв время, и темп, постановил дальше не бежать, а вновь переползать…
Четыре патрона из семи израсходованы, а запаса нет. Никогда не мог представить себе, что на земле «Углов» возможна не то что длительная перестрелка с его участием, а вообще какая бы то ни было. Хорошо, хоть оружие имеется, могло бы и его не случиться, ведь докторам табельное не полагается.
Кстати, старый добрый наган гораздо предпочтительнее «Макарова». Надежнее, осечки почти исключены. Чуть меньше скорость стрельбы, но незначительно, а точность выше. Легок, всегда готов к стрельбе. Великолепная машинка. Хотя идеального оружия и не придумают никогда. Для каждого стрелка существует свой пистолет или револьвер. Его выбор – наган…
Три салюта могут означать только одно – Джеки пришит. Что хорошо, доктор не курсует, вооружен ли кто-нибудь из нас, И вынужден шугаться. Переговоры вести с ним беспонтово. О чем трындеть, когда все просто, как кукла у валютника. Кто выживет, тот и прав.
Шрам приметил, как качается колючка, пущенная по гребню крыши. Что за фигня? Дотумкал. Проволочные мотки приподняты на прутьях арматуры. Шрам готов был забиться, что Боксер как раз расшатывает и вытаскивает арматурный прут.
Сергей переползал к следующему наросту. Между ним и трубой, за которой ныкался доктор, виделся выход вентиляцией. Вот дальше зияет открытая зона метра в полтора, которую сделать можно только бегом.
Уголовников осталось двое. Один патрон вроде бы как резервный. Не надо больше позволять себе испуганной нервной пальбы. Выдержка и хладнокровие – они всегда помогали ему, они помогли ему стать из ничего богатым, могущественным человеком.
Кем он был? Простой тюремный докторишка с подавляемым наполеоновским комплексом. И светило ему ковыряться в болячках затюремщиков, дышать палочками, выдыхаемыми их туберкулезными легкими до скончания дней за скромное вознаграждение. Но!
Мимо каждого в жизни хотя бы раз проплывает такой шанс. И только один из тысячи разглядит его, ухватится за него, не отпустит от себя. Он увидел свой шанс в анализе крови начальника тюрьмы. И сразу понял, что это дает. Можно реализовать никому не высказываемые замыслы, ублажить свой, подтачивающий душу червем наполеоновский комплекс, стать Наполеоном маленькой, но сильной империи. И пусть никто не будет узнавать его в лицо и воздавать почести, главное не это. Главное, быть вершителем. Он стал им…
Ну не полтора метра, а где-то ближе к двум. Открытого пространства. Шрам перерисовался к другому краю выхода вентшахты. Где же Боксер? Куда сгинул? Не въехать. За лекарской спиной он уже или еще в пути?
Сергей решил больше не тихариться. Он почуял внутреннюю готовность к броску. Сжался в пружину, зло выматерился для подхлеста и сорвался.
Он поначалу не понял, что творится. Куда тащит его ноги, тащит его самого? Он потерял равновесие, шмякнулся и поехал вниз.
Плохо прибитый или проржавевший вместе с гвоздями кровельный лист сорвало с места, он скользнул по скату, и человек покатился к краю крыши.
Сергей затормозил себя, граблями занозясь в малейшую неровность. Затормозил метра через четыре от места падения. А толку! Его успеют грохнуть двадцать раз…
Доктор изумился едва ли не более, чем тогда, когда Шрам, внезапно нагнувшись, пропустил над собой пулю. Тот же Шрам сейчас скатывался по крыше, видимо, поскользнувшись. Скатывался, а теперь замер, открыв себя как мишень на дистанции в пять метров. Хоть с завязанными глазами стреляй. Теорию о везунчиках надо будет пересмотреть.
Доктор вскинул наган…
…Арматурный прут летел, вращаясь, как городошная бита. Рассекая легкий и прозрачный осенний воздух…
Голову мотнуло в сторону. В глазах вспыхнуло, погасло, вновь зажглось и стремительно окутывало мутью. Что-то гулко звякнуло под ногами.
Доктор недоуменно оглянулся. Сквозь пелену в глазах разглядел налетающий на него человеческий силуэт. Наган выплюнул навстречу две пули.
Ватные ноги не держали, доктор осел на крышу, задев ягодицей и столкнув вниз что-то, покатившееся с мерным погромыхиванием.
Боксер увидел, что его арматурный прут угодил лепиле точняком по репе. Докторские ножки подогнулись в коленях. Боксер подумал, что лепила нокаутирован. Ну конечно, тот уже начал оседать. Но мерзкого докторишку хватило на два выстрела из пукалки. Эх, рано рванул, подождать бы секунду.
Схвативший на бегу две пули Боксер докатился до края и застрял в колючке, идущей по периметру крыши.
Он заставил, заставил себя вынырнуть из раскачивающейся пелены. Так бегун, у которого подкашивались, обрастали свинцом ноги, сводило грудь, заставляет себя бежать, превозмочь, перетерпеть, и к нему возвращаются дыхание и силы. Доктор выплыл из мути, тряхнул головой. Где наган, а в нем последний патрон? В руке, рука не подвела…
Запястье сжали железные клещи. Доктор охнул, разжал пальцы, выпустил оружие.
– Хватит играться со стволами.
Успел Шрам, успел за выигранные Боксером секунды вскарабкаться по покатости кровли и не дать лепиле очухаться. Жаль, Боксер не притаился после броска, а попер напролом, как привык поступать всегда.
Хватит, говоришь! Ну нет, Шрам! Доктор незахваченной рукой вцепился в Шрама, повалился, увлекая за собой проклятого уголовника.
Бухали под мужскими телами, кубарем катящимися вниз, ржавые, давно требующие перестилки листы кровельной жести. Пока в спину осами не впились шипы колючей проволоки. Доктор вскрикнул. Они докатились до края. Зачем, ну скажите зачем, чего ради навертели тут эти заросли?! Доктор понимал, что его победа осталась наверху с неистраченным, «шрамовским» патроном в барабане. В рукопашной – он осознал по стальной хватке – ему уголовника не одолеть. Ну так хотя бы одно поражение на двоих. Один на двоих полет. А проклятая колючка задержала, запутала в себе.
Затрещали нити свитера, разрываемые шипами. Шрам встал на лыжи, выдрав доктора из проволочных запуток. Выкрутив лапку, развернул лекаришку к себе жопой, харей к обрыву крыши.
– Ну, придавай, лепила. Некогда мне базары разводить.
– Везучий ты, Шрам, – не скрывая зависти, проговорил лепила.
– А это плохо?
Не дожидаясь ответа, Шрам приподнял доктора и перекинул через колючую ограду.
Не суждено было доктору уйти от колючки и внизу. Он упал на ее шипастые залежи, на наваленные во дворе, завезенные летом мотки…
Вместо красивого отхода «лестница – чердак – крыша» очутился в глупом положении. Застрял. Назад нельзя – прямо зекам в лапы. Вперед некуда. Приваренную решетку голыми руками не сорвешь. Даже из револьвера не отстрелишь. Того и жди, что самого подстрелят с вышки или этой стрекозы над головой. Сиди за трубой, не высовывайся и мерзни в одном свитерке.
А потом появился Шрам. По чьим следам он идет, сомневаться не приходилось. Оно, конечно, могло быть, что именно он, Шрам, нашел лестницу и ищет не человека, а путь к свободе. Но удалось расслышать – ветер дул с их стороны: «лекаришки», «рассредоточиваемся», «лепила»… Какие еще сомнения! Зачем еще ждать? Вот он – как на ладони.
По всему получается, начальник продал. Иначе с какой стати Шраму гоняться за «лекаришкой»? Не сдюжил Холмогоров, совсем твердость утерял. Ну с ним потом разбираться будем.
Доктор, укрывающийся за кирпичным наростом трубы, взвел курок нагана. Снять мишень с тридцати метров из любимого, пристрелянного оружия он, на ведомственных стрельбах всегда попадающий в десятку лучших по городу, мог бы, пожалуй, и левой рукой, да ни к чему выпендриваться. Шрам лег на мушку. Доктор мягко нажал спусковой крючок…
– За трубы! – Подхватив оседающего Китая, Шрам бросился с ним за ближайший воздухоотвод. Вот такая селявуха. Не отыграл бы Серега той лунной ночью в камере должок пацана, может быть, жил бы дальше как ни в чем не бывало Китай.
Рядом, содрогнув кровельное железо, плюхнулся Боксер.
– Слева он, гад! Джеки тоже влево ломанулся! Слышишь, Шрам?!
Шрам перевернул Китая на спину. На груди расплывалось пятно. Пуля вошла в сердце. В десятку. Призер, бляха. Хоть не мучился Китай. А Боксер тряс Сергея за плечо.
– Слышишь, Шрам? Я увидел по вспышке. Слева! Посреди крыши. За трубой,
– Я въехал, остынь. Блин, не прикидывал, что докторишка на работе держит ствол. Прокололся я малость.
Сергей высунул морду из-за воздухоотвода. Джеки по-пластунски переползал от одной крышевой надолбы к другой, приближаясь к докторскому схорону.
– Что ты там нашел, Шрам? У пожарки?
– Не важно, Боксер. Потом.
Теперь уже натурально не важно. А обнаружил Шрам всего-навсего окурок от «Союз-Аполлона». Совсем свеженький долбан. И именно от «Союз-Аполлона». Еще в первое посещение санчасти Сергей подметил нескладуху между спортивным поджаристым видом лепилы и пачкой «Союз-Аполлона» на столе. И припахивало от врачишки табачком. Значит, здоровье здоровьем, а напряг в нем дрожал всегда, и коновал пытался заглушить его никотином.
– Вот как поступаем, Боксер. Скребись наверх, к гребню. Тырься, открытые участки перемахивай. Попробуй зайти ему со спины. Я рискну отвлечь его на себя. Ну, пошел…
Если бы не изумление, то он бы незамедлительно выстрелил вторично и подбил Шрама во время его прыжка за трубу. Наган самовзводный, тратить секунду на взведение курка не требуется.
Но… Ведь чистой воды случайность, что уголовник нагнулся именно в момент выстрела. Не мигом раньше, не мигом позже, а точь-в-точь, когда палеи привел в действие ударно-спусковой механизм.
Он не раз задумывался над природой везения и случайностей. Его профессия зачастую наводила на подобные размышления. Один натыкается на гвоздь, ему пробивает артерию, и он умирает за считанные минуты от потери крови. Другого приносят в санчасть с тридцатью шестью ножевыми ранениями и ни одного серьезно опасного для жизни. Кирпичи тоже, нет никакого сомнения, выбирают, кому падать на голову. Бесспорно есть они хранимые, опекаемые судьбой. Везунчики.
В мистику мы не верим, а вот теория об энергетике опасности доктору нравилась. Опасность, исходящая не важно, от человека ли, от предмета, нарушает некое равновесие сил в природе. Если в самом деле существует энергетическое поле, восприимчивое к подобному дисбалансу и создающее эффект резонанса, ретранслирующее подобие сигнала «сое», то должны существовать и люди, одаренные чуткостью к этим сигналам. Их и зовут везунчиками. Неужто Шрам из них?
Ладно, хоть в кого-то попал. Одним уркой на крыше меньше. Надо добивать оставшихся…
Джеки приготовился. Он просекал, где укрылся стрелок. Кореец рюхал, как можно взять паскуду. Никто из пацанов сделать ничего подобного не сможет. А он зря, что ли, мытарил себя в спортзалах, тренируя скорость движений и гибкость!
Строго базаря, ему требуется совершить усложненный препятствиями тройной подскок. Выглядеть это будет так: красиво забрасываем себя наверх этой кирпичной тумбы, красиво отталкиваемся, прыжок на следующую, а оттуда на третью, за которой и залег проклятый лекарь. Стрелок ждет атаки снизу, просматривает по низу. Он должен лохануться на внезапность.
Вперед.
Наверное, следует кончать «угловый» промысел. Денег ему хватит на долгую и счастливую жизнь среди пальм и мулаток. Хватит, пожалуй, дерготни, истеричных зеков, быдловатых надзирателей. Сегодняшний день следует рассматривать как знак к окончанию «углового» отрезка жизни.
Доктор уловил движение. Что-то мелькнуло впереди. Он высунулся из-за укрытия. Что-то сверху. Кто-то прыгает на трубу, за которой он лежит.
Логачев откатился, стреляя в черное тело, обрушивающееся на него сверху. Один суматошный выстрел, другой… И третья пуля уже в лежащего, в голову.
– Почти получилось, – успевает прошептать человек с азиатскими глазами. А из-за пазухи поползли на волю простреленные и окровавленные конверты, в которых приличные девушки Тоня и Иринка хотели убедить Джеки, что не все телки – шмары.
Шрам прощелкал начато лихого броска Джеки, ковылял по этим листам, держась за их неровно прилегающие, отогнутые края, чтобы не скатиться вниз. Сергей дернулся уже на выстрелы, вскинул череп и срисовал, как Джеки прыгает вниз с кирпичного надолба. Тогда Сергей побежал. Перебежка вышла куцая и едва не зачеркнулась скольжением к краю крыши, но он успел зацепиться за решетку слухового окна, Потеряв время, и темп, постановил дальше не бежать, а вновь переползать…
Четыре патрона из семи израсходованы, а запаса нет. Никогда не мог представить себе, что на земле «Углов» возможна не то что длительная перестрелка с его участием, а вообще какая бы то ни было. Хорошо, хоть оружие имеется, могло бы и его не случиться, ведь докторам табельное не полагается.
Кстати, старый добрый наган гораздо предпочтительнее «Макарова». Надежнее, осечки почти исключены. Чуть меньше скорость стрельбы, но незначительно, а точность выше. Легок, всегда готов к стрельбе. Великолепная машинка. Хотя идеального оружия и не придумают никогда. Для каждого стрелка существует свой пистолет или револьвер. Его выбор – наган…
Три салюта могут означать только одно – Джеки пришит. Что хорошо, доктор не курсует, вооружен ли кто-нибудь из нас, И вынужден шугаться. Переговоры вести с ним беспонтово. О чем трындеть, когда все просто, как кукла у валютника. Кто выживет, тот и прав.
Шрам приметил, как качается колючка, пущенная по гребню крыши. Что за фигня? Дотумкал. Проволочные мотки приподняты на прутьях арматуры. Шрам готов был забиться, что Боксер как раз расшатывает и вытаскивает арматурный прут.
Сергей переползал к следующему наросту. Между ним и трубой, за которой ныкался доктор, виделся выход вентиляцией. Вот дальше зияет открытая зона метра в полтора, которую сделать можно только бегом.
Уголовников осталось двое. Один патрон вроде бы как резервный. Не надо больше позволять себе испуганной нервной пальбы. Выдержка и хладнокровие – они всегда помогали ему, они помогли ему стать из ничего богатым, могущественным человеком.
Кем он был? Простой тюремный докторишка с подавляемым наполеоновским комплексом. И светило ему ковыряться в болячках затюремщиков, дышать палочками, выдыхаемыми их туберкулезными легкими до скончания дней за скромное вознаграждение. Но!
Мимо каждого в жизни хотя бы раз проплывает такой шанс. И только один из тысячи разглядит его, ухватится за него, не отпустит от себя. Он увидел свой шанс в анализе крови начальника тюрьмы. И сразу понял, что это дает. Можно реализовать никому не высказываемые замыслы, ублажить свой, подтачивающий душу червем наполеоновский комплекс, стать Наполеоном маленькой, но сильной империи. И пусть никто не будет узнавать его в лицо и воздавать почести, главное не это. Главное, быть вершителем. Он стал им…
Ну не полтора метра, а где-то ближе к двум. Открытого пространства. Шрам перерисовался к другому краю выхода вентшахты. Где же Боксер? Куда сгинул? Не въехать. За лекарской спиной он уже или еще в пути?
Сергей решил больше не тихариться. Он почуял внутреннюю готовность к броску. Сжался в пружину, зло выматерился для подхлеста и сорвался.
Он поначалу не понял, что творится. Куда тащит его ноги, тащит его самого? Он потерял равновесие, шмякнулся и поехал вниз.
Плохо прибитый или проржавевший вместе с гвоздями кровельный лист сорвало с места, он скользнул по скату, и человек покатился к краю крыши.
Сергей затормозил себя, граблями занозясь в малейшую неровность. Затормозил метра через четыре от места падения. А толку! Его успеют грохнуть двадцать раз…
Доктор изумился едва ли не более, чем тогда, когда Шрам, внезапно нагнувшись, пропустил над собой пулю. Тот же Шрам сейчас скатывался по крыше, видимо, поскользнувшись. Скатывался, а теперь замер, открыв себя как мишень на дистанции в пять метров. Хоть с завязанными глазами стреляй. Теорию о везунчиках надо будет пересмотреть.
Доктор вскинул наган…
…Арматурный прут летел, вращаясь, как городошная бита. Рассекая легкий и прозрачный осенний воздух…
Голову мотнуло в сторону. В глазах вспыхнуло, погасло, вновь зажглось и стремительно окутывало мутью. Что-то гулко звякнуло под ногами.
Доктор недоуменно оглянулся. Сквозь пелену в глазах разглядел налетающий на него человеческий силуэт. Наган выплюнул навстречу две пули.
Ватные ноги не держали, доктор осел на крышу, задев ягодицей и столкнув вниз что-то, покатившееся с мерным погромыхиванием.
Боксер увидел, что его арматурный прут угодил лепиле точняком по репе. Докторские ножки подогнулись в коленях. Боксер подумал, что лепила нокаутирован. Ну конечно, тот уже начал оседать. Но мерзкого докторишку хватило на два выстрела из пукалки. Эх, рано рванул, подождать бы секунду.
Схвативший на бегу две пули Боксер докатился до края и застрял в колючке, идущей по периметру крыши.
Он заставил, заставил себя вынырнуть из раскачивающейся пелены. Так бегун, у которого подкашивались, обрастали свинцом ноги, сводило грудь, заставляет себя бежать, превозмочь, перетерпеть, и к нему возвращаются дыхание и силы. Доктор выплыл из мути, тряхнул головой. Где наган, а в нем последний патрон? В руке, рука не подвела…
Запястье сжали железные клещи. Доктор охнул, разжал пальцы, выпустил оружие.
– Хватит играться со стволами.
Успел Шрам, успел за выигранные Боксером секунды вскарабкаться по покатости кровли и не дать лепиле очухаться. Жаль, Боксер не притаился после броска, а попер напролом, как привык поступать всегда.
Хватит, говоришь! Ну нет, Шрам! Доктор незахваченной рукой вцепился в Шрама, повалился, увлекая за собой проклятого уголовника.
Бухали под мужскими телами, кубарем катящимися вниз, ржавые, давно требующие перестилки листы кровельной жести. Пока в спину осами не впились шипы колючей проволоки. Доктор вскрикнул. Они докатились до края. Зачем, ну скажите зачем, чего ради навертели тут эти заросли?! Доктор понимал, что его победа осталась наверху с неистраченным, «шрамовским» патроном в барабане. В рукопашной – он осознал по стальной хватке – ему уголовника не одолеть. Ну так хотя бы одно поражение на двоих. Один на двоих полет. А проклятая колючка задержала, запутала в себе.
Затрещали нити свитера, разрываемые шипами. Шрам встал на лыжи, выдрав доктора из проволочных запуток. Выкрутив лапку, развернул лекаришку к себе жопой, харей к обрыву крыши.
– Ну, придавай, лепила. Некогда мне базары разводить.
– Везучий ты, Шрам, – не скрывая зависти, проговорил лепила.
– А это плохо?
Не дожидаясь ответа, Шрам приподнял доктора и перекинул через колючую ограду.
Не суждено было доктору уйти от колючки и внизу. Он упал на ее шипастые залежи, на наваленные во дворе, завезенные летом мотки…
4
Не имея команды на выцеливание определенной мишени, снайпер Васильев, по сути дела, развлекался. Рассматривал округу в перекрестье прицела для собственного удовольствия. Прошелся по одинаковым в своей унылости тюремным окнам, ничего любопытного не обнаружил, оглядел соседнюю крышу, дошел до позиции Ильи Твердовского, задержал скольжение прицела. Брать своего на мушку, даже случайно, нельзя ни в коем случае – это одна из заповедей снайпера.
Васильев опустил взгляд, сращенный с окуляром оптики, на тюремный двор. Ребята расслабились, закинув автоматы на плечо курят, треплются. Но зыркают посекундно вокруг, готовые и умеющие в любой момент превратить показную – уж кто-кто, а Васильев-то знач, что это только видимость – расслабуху в слаженное умелое действие.
Васильев перешел к автомобилям. Вот их «бэмс» с брезентовым кузовом, рядом «пазик» группы захвата. «Воронок» и «козел» – изоляторская автотехника. «Ауди», в котором привезли какого-то мужика в пижонистом плаще. Уважаемый бандитами джип, сверкающий никелировкой, с затемненными стеклами, пять минут назад вкатившийся в тюремный двор. И, наконец, командирский «Рафик», куда недавно забралась странная парочка. Одного из это парочки Васильев знал – начальник СИЗО Холмогоров. Второй же – вылитый уголовник. Помятый, в порванных рубахе и брюках, небритый, с царапинами на лице. Оба вышли из тюремных дверей. Видимо, об их выходе внизу были предупреждены – их появление встретили равнодушно. Более того, лейтенант Счадилов, показывая на «рафик», пошел рядом, сопроводил до машины.
А ему-то, Васильеву, что за дело до этих игр внизу? Наушник молчит – отдыхай. Если понадобится – пройдет команда. И вообще, по его мнению и чутью, никакой работы сегодня не будет…
Адвокат Бескутин нервничал. В таком качестве он заявлялся в «Углы» впервые. И здание, давно уже само по себе не вызывающее в нем никаких эмоций, сейчас давило и пугало. Красный кирпич кладки представлялся угрожающим намеком. Не удавалось успокоить себя даже мыслями о солидном гонораре.
Нервничали и пацаны. Уж больно много мусоров вокруг. И стоят на ментовской поляне, отрезанные воротами от мира. И уж больно опасный груз лежит на заднем сиденье джипаря.
В «рафике» слушали Холмогорова.
– Заместитель по воспитательной части Родионов, превысив полномочия, спровоцировал незаконными действиями возмущение среди заключенных. – Начальник СИЗО будто зачитывал письменный рапорт в вышестоящую инстанцию. – В результате лица количеством три человека, против которых Родионов применил меры физического воздействия, выходящие за рамки дозволенного и ничем не обоснованные с его стороны, завладели его табельным оружием, после чего из этого оружия застрелили полковника Родионова.
Шрам мысленно попросил извинения у горемычного даже после смерти замполита. Ну не выходит иначе! Ну должен быть козел отпущения!
– Силами охраны следственного изолятора удалось вовремя блокировать вооруженных заключенных, – продожал занудным тоном излагать Холмогоров, – и предотвратить возможный захват заложников, а также перерастание возмущения в бунт со всеми вытекающими последствиями. Вооруженные и оказавшие отчаянное сопротивление лица были застрелены при попытке их задержания.
«Боксер, Китай и Джеки», – перечислил про себя Шрам.
– Имел место также несчастный случай, вызванный обыкновенной паникой. Падение с крыши начальника санчасти следственного изолятора доктора Логачева. Возмущение среди контингента было устранено путем переговоров и разъяснений.
– Борисыч, а ведь еще бунтуют? – Генерал отхлебнул из пластикового стаканчика горячий чай.
Что им толкают туфту, понимали и генерал, и чиновник из Смольного. Но оба не спешили с возмущением и изобличением лжи.
– Прекратят, – твердо сказал Шрам.
– Это так называемый смотрящий? – спросил у отсутствующего мыслью Холмогорова генерал.
– Типа того, – ответил за него Сергей.
Эх, каким наивным пацаном он был год назад, когда вступил в новую для себя авторитетную жизнь. За это время и когти задубели, и шерсть на загривке поседела, и по горло наелся-набухался он шампанского с осетриной. И душу свою Серега истерзал, как жвачку, а ведь душа – не казенная. А ведь и дальше ждет его дальняя дорога, с которой уже не спрыгнуть. И по всему пути он будет терять верных корефанов – одни погибнут, другие ссучатся, третьи за бабки душиться начнут, – пока и сам где-нибудь не потеряется.
– Ну-ну… – Генерал вновь поднес к губам стаканчик с чаем.
– Таким образом, – начальник СИЗО ни на кого не смотрел, на изнанку «рафика» он смотрел, – мы столкнулись с последствиями неумелой кадровой политики, когда на ответственную должность был назначен человек, никогда до этого работой с особым контингентом не занимавшийся. – А гадал сейчас Игорь Борисович вот о чем. Наверное, карма была такая у зама. Возможно, пошептала какая-то чеченская ведьма и сожгла клочок шерсти над изголовьем кровати, где зам переночевал. И нашла заговоренная пуля Родионова. Не в Чечне, так здесь нашла. Надо будет изъять из мусорного ведерышка брошюрку про сглаз. Кажись, при годится еще.
– Родионов – человек Черкизова. Был, – напомнил о себе чиновник, человек с незапоминающимся лицом.
Холмогоров вздохнул, крякнул в кулак, провел ладонями по коленям, сказал генералу:
– Иваныч, можно Тебя на пару слов?
Генерал поставил стаканчик на откидной столик. Поглядел на Шрама, на Холмогорова.
– Ну, пойдем. А… – еще один брошенный на Сергея взгляд. – Ну, ладно…
В «рафике» остались двое.
– Бунта не было. Спецназ прибыл по учебной тревоге. Частный случай. Последствие самоуправства полковника Родионова. Это – скелет вашего доклада. Триста зеленью. Деньги – сейчас. Согласны?
Шрам видел человека, понимал, как с тем надо говорить.
– А генерал? – прищурился чиновник.
– Уже улажено. Ваши отчеты совпадут.
– А, простите, зачем вам эта морока?
– Вы же слышали, что я – смотрящий. То есть отвечающий по крытке за все, отвечающий и деньгами. Согласны?
– Видите ли, замять, прикрыть происшествие такого…
– Четыреста, – перебил Шрам. – Вы должны понимать, что это верхний предел.
– Хорошо, договорились, – просто и отработанно выдал чиновник. – Джип?
– Джип, – кивнул Сергей. Соображает слуга народа. – Просто подойдите,
С генералом, можно быть уверенным на девяносто девять, уже улажено. Не потому, что тот заведомо продажен. Так уж сложилось…
А как именно сложилось, Сергей узнал позже от Холмогорова. Кум посвятил Шрама в личную беду генерала Иваныча. Дочь и зять генерала погибли год назад в автомобильной катастрофе на Выборгском шоссе. Ребенок, семилетний внук генерала, выжил, но у него оказался поврежден позвоночник, мальчишка год лежит в параличе. Поставить его на ноги, вновь научить ходить могут только дорогие, очень дорогие операции в зарубежных клиниках. Деньги, что получит сегодня генерал, позволят ему отправить внука за границу. Какой нормальный человек откажется от денег, которые позволят спасти внука.
А с деньгами у Шрама теперь будет совсем плохо. Вбухал во «Вторые Кресты» все без остатка.
Зря он, что ли, изъял у кума «трубу»? Сразу же, еще по дороге в санчасть, обзвонил своих с приказом собрать в мешок лимон зелени. Срочно! Продать, скинуть все, снять со всех счетов. Не хватит? Занять под самые сволочные проценты! Но чтоб было! Привезли, конечно…
Одна надежда – удастся быстро отбить. К нефтяному бизнесу теперь должен прибавиться и «угловой». Придется, правда, посидеть в «Углах» сверх положенного. Надо наладить здешнюю жизнь. Чтоб и деньги текли, и беспредела не было.
Между прочим, потом и часовенку поставить можно будет, как замполит собирался. Святое дело…
Снайпер Васильев маялся, водя перекрестьем по двору. Из «рафика» выбрался давешний тип уголовного обличья. Задрал голову к небу, прищурился на закатное солнце, повернул голову, нацелил взгляд в сторону Васильева. И, словно разглядел снайпера на крыше, вдруг взял и подмигнул.
– Когда же наконец дадут отбой?.. – вздохнул снайпер Васильев.
Васильев опустил взгляд, сращенный с окуляром оптики, на тюремный двор. Ребята расслабились, закинув автоматы на плечо курят, треплются. Но зыркают посекундно вокруг, готовые и умеющие в любой момент превратить показную – уж кто-кто, а Васильев-то знач, что это только видимость – расслабуху в слаженное умелое действие.
Васильев перешел к автомобилям. Вот их «бэмс» с брезентовым кузовом, рядом «пазик» группы захвата. «Воронок» и «козел» – изоляторская автотехника. «Ауди», в котором привезли какого-то мужика в пижонистом плаще. Уважаемый бандитами джип, сверкающий никелировкой, с затемненными стеклами, пять минут назад вкатившийся в тюремный двор. И, наконец, командирский «Рафик», куда недавно забралась странная парочка. Одного из это парочки Васильев знал – начальник СИЗО Холмогоров. Второй же – вылитый уголовник. Помятый, в порванных рубахе и брюках, небритый, с царапинами на лице. Оба вышли из тюремных дверей. Видимо, об их выходе внизу были предупреждены – их появление встретили равнодушно. Более того, лейтенант Счадилов, показывая на «рафик», пошел рядом, сопроводил до машины.
А ему-то, Васильеву, что за дело до этих игр внизу? Наушник молчит – отдыхай. Если понадобится – пройдет команда. И вообще, по его мнению и чутью, никакой работы сегодня не будет…
Адвокат Бескутин нервничал. В таком качестве он заявлялся в «Углы» впервые. И здание, давно уже само по себе не вызывающее в нем никаких эмоций, сейчас давило и пугало. Красный кирпич кладки представлялся угрожающим намеком. Не удавалось успокоить себя даже мыслями о солидном гонораре.
Нервничали и пацаны. Уж больно много мусоров вокруг. И стоят на ментовской поляне, отрезанные воротами от мира. И уж больно опасный груз лежит на заднем сиденье джипаря.
В «рафике» слушали Холмогорова.
– Заместитель по воспитательной части Родионов, превысив полномочия, спровоцировал незаконными действиями возмущение среди заключенных. – Начальник СИЗО будто зачитывал письменный рапорт в вышестоящую инстанцию. – В результате лица количеством три человека, против которых Родионов применил меры физического воздействия, выходящие за рамки дозволенного и ничем не обоснованные с его стороны, завладели его табельным оружием, после чего из этого оружия застрелили полковника Родионова.
Шрам мысленно попросил извинения у горемычного даже после смерти замполита. Ну не выходит иначе! Ну должен быть козел отпущения!
– Силами охраны следственного изолятора удалось вовремя блокировать вооруженных заключенных, – продожал занудным тоном излагать Холмогоров, – и предотвратить возможный захват заложников, а также перерастание возмущения в бунт со всеми вытекающими последствиями. Вооруженные и оказавшие отчаянное сопротивление лица были застрелены при попытке их задержания.
«Боксер, Китай и Джеки», – перечислил про себя Шрам.
– Имел место также несчастный случай, вызванный обыкновенной паникой. Падение с крыши начальника санчасти следственного изолятора доктора Логачева. Возмущение среди контингента было устранено путем переговоров и разъяснений.
– Борисыч, а ведь еще бунтуют? – Генерал отхлебнул из пластикового стаканчика горячий чай.
Что им толкают туфту, понимали и генерал, и чиновник из Смольного. Но оба не спешили с возмущением и изобличением лжи.
– Прекратят, – твердо сказал Шрам.
– Это так называемый смотрящий? – спросил у отсутствующего мыслью Холмогорова генерал.
– Типа того, – ответил за него Сергей.
Эх, каким наивным пацаном он был год назад, когда вступил в новую для себя авторитетную жизнь. За это время и когти задубели, и шерсть на загривке поседела, и по горло наелся-набухался он шампанского с осетриной. И душу свою Серега истерзал, как жвачку, а ведь душа – не казенная. А ведь и дальше ждет его дальняя дорога, с которой уже не спрыгнуть. И по всему пути он будет терять верных корефанов – одни погибнут, другие ссучатся, третьи за бабки душиться начнут, – пока и сам где-нибудь не потеряется.
– Ну-ну… – Генерал вновь поднес к губам стаканчик с чаем.
– Таким образом, – начальник СИЗО ни на кого не смотрел, на изнанку «рафика» он смотрел, – мы столкнулись с последствиями неумелой кадровой политики, когда на ответственную должность был назначен человек, никогда до этого работой с особым контингентом не занимавшийся. – А гадал сейчас Игорь Борисович вот о чем. Наверное, карма была такая у зама. Возможно, пошептала какая-то чеченская ведьма и сожгла клочок шерсти над изголовьем кровати, где зам переночевал. И нашла заговоренная пуля Родионова. Не в Чечне, так здесь нашла. Надо будет изъять из мусорного ведерышка брошюрку про сглаз. Кажись, при годится еще.
– Родионов – человек Черкизова. Был, – напомнил о себе чиновник, человек с незапоминающимся лицом.
Холмогоров вздохнул, крякнул в кулак, провел ладонями по коленям, сказал генералу:
– Иваныч, можно Тебя на пару слов?
Генерал поставил стаканчик на откидной столик. Поглядел на Шрама, на Холмогорова.
– Ну, пойдем. А… – еще один брошенный на Сергея взгляд. – Ну, ладно…
В «рафике» остались двое.
– Бунта не было. Спецназ прибыл по учебной тревоге. Частный случай. Последствие самоуправства полковника Родионова. Это – скелет вашего доклада. Триста зеленью. Деньги – сейчас. Согласны?
Шрам видел человека, понимал, как с тем надо говорить.
– А генерал? – прищурился чиновник.
– Уже улажено. Ваши отчеты совпадут.
– А, простите, зачем вам эта морока?
– Вы же слышали, что я – смотрящий. То есть отвечающий по крытке за все, отвечающий и деньгами. Согласны?
– Видите ли, замять, прикрыть происшествие такого…
– Четыреста, – перебил Шрам. – Вы должны понимать, что это верхний предел.
– Хорошо, договорились, – просто и отработанно выдал чиновник. – Джип?
– Джип, – кивнул Сергей. Соображает слуга народа. – Просто подойдите,
С генералом, можно быть уверенным на девяносто девять, уже улажено. Не потому, что тот заведомо продажен. Так уж сложилось…
А как именно сложилось, Сергей узнал позже от Холмогорова. Кум посвятил Шрама в личную беду генерала Иваныча. Дочь и зять генерала погибли год назад в автомобильной катастрофе на Выборгском шоссе. Ребенок, семилетний внук генерала, выжил, но у него оказался поврежден позвоночник, мальчишка год лежит в параличе. Поставить его на ноги, вновь научить ходить могут только дорогие, очень дорогие операции в зарубежных клиниках. Деньги, что получит сегодня генерал, позволят ему отправить внука за границу. Какой нормальный человек откажется от денег, которые позволят спасти внука.
А с деньгами у Шрама теперь будет совсем плохо. Вбухал во «Вторые Кресты» все без остатка.
Зря он, что ли, изъял у кума «трубу»? Сразу же, еще по дороге в санчасть, обзвонил своих с приказом собрать в мешок лимон зелени. Срочно! Продать, скинуть все, снять со всех счетов. Не хватит? Занять под самые сволочные проценты! Но чтоб было! Привезли, конечно…
Одна надежда – удастся быстро отбить. К нефтяному бизнесу теперь должен прибавиться и «угловой». Придется, правда, посидеть в «Углах» сверх положенного. Надо наладить здешнюю жизнь. Чтоб и деньги текли, и беспредела не было.
Между прочим, потом и часовенку поставить можно будет, как замполит собирался. Святое дело…
Снайпер Васильев маялся, водя перекрестьем по двору. Из «рафика» выбрался давешний тип уголовного обличья. Задрал голову к небу, прищурился на закатное солнце, повернул голову, нацелил взгляд в сторону Васильева. И, словно разглядел снайпера на крыше, вдруг взял и подмигнул.
– Когда же наконец дадут отбой?.. – вздохнул снайпер Васильев.