– Не знаете ли вы, моя дорогая, – спросил сэр Ричард у своей невесты, с которой переходил на интимное «ты» только в особенных случаях, – почему ваша сестра совсем не танцевала с Юстесом Тревором? Да и вообще весь этот вечер я не видел их рядом. Уж не случилось ли чего-нибудь между ними?
– Да, кажется, у них произошло какое-то недоразумение, – ответила Сабрина.
– Но по какому же поводу?
– Положим, повод-то есть…
– Вы думаете, что тут замешана ваша экзотическая кузина?
– А вы разве не думаете этого, Ричард?
– Как вам сказать, дорогая Сабрина?.. Положим, она довольно откровенно ведет себя с Юстесом. Но я все-таки не думаю, чтобы мисс Вега имела основание ревновать к ней.
– Почему же?
– Да просто потому, что Тревор нисколько не заинтересован мисс Клариссой.
– Так почему же он так носится с ней весь вечер?
– Спросите лучше, почему она так цепляется за него, нарушая все правила приличия. Что же касается Юстеса, то он только из вежливости или по какой-нибудь другой причине показывает вид, будто ему приятны ее авансы. На самом же деле он любит вашу сестру. Это я знаю от него самого. В одну из минут откровения он мне во всем сознался.
– Он мог измениться с тех пор. Кларисса очень хороша и умеет привлекать к себе.
– Да, она хороша и привлекательна, но только не для Юстеса. Он не из тех, кого может привлечь любое красивое женское личико. В Уайтхолле он прослыл за человека с сердцем твердым, как алмаз, и все старания тамошних красавиц тронуть его нечувствительное сердце оказались тщетными. Говорят, это и было причиной того, что ему пришлось уйти оттуда. Он отверг явную благосклонность даже чрезвычайно важной дамы при дворе, так что и та была настроена против него. Когда такой человек кого-нибудь полюбит, то сомневаться в постоянстве его чувства нет основания. Юстес Тревор искренне полюбил вашу сестру и никогда не изменит этой любви, будьте уверены.
– Однако мог же он чуть ли не в один миг изменить свои политические убеждения, – резонно заметила Сабрина.
– О, это совсем другое дело и свидетельствует только в его пользу! – воскликнул сэр Ричард. – Он не по собственному выбору шел ложным путем, и, когда сам убедился, что этот путь ложный, недолго думая, мужественно и решительно свернул с него. С пути же, свободно им избранного, он уже не сбивается и никогда не собьется… Не вернее ли предположить, что сама Вега изменилась к нему? Она сегодня что-то очень долго находилась в обществе другого Тревора. Что это значит, по-вашему?
– Право, не знаю. Может быть, старший Тревор насильно навязывает себя ей, и она, оскорбленная явным пренебрежением Юстеса, затеяла эту игру.
– По всей вероятности, это игра с обеих сторон. Оба, – и ваша сестра, и мой юный друг, – проделывают все это просто так… в пику друг другу. Но все-таки эта игра очень рискованная, и нам нужно постараться скорее прекратить ее, пока еще не поздно.
Сабрина и сэр Ричард давно уже были помолвлены друг с другом, и если бы не гражданская война, разразившаяся в стране, то были бы уже мужем и женой. Их интерес к сердечным делам Веги и Юстеса Тревора носил дружелюбно-покровительственный характер. Особенно тревожилась Сабрина, видя, что счастью ее любимой сестры грозит серьезная опасность.
– Да, дорогой Ричард, вы правы, – обрадованно подхватила она последние слова жениха, – вам надо остановить эту игру… Но твердо ли вы уверены в любви Юстеса к Веге?
– Повторяю вам – вполне уверен, – поспешил ответить сэр Ричард. – Не далее, как сегодня, когда мы ехали с ним сюда вдвоем, он снова открыл мне свое сердце и прибавил, что никогда ни на один вечер он не отправлялся в таком тяжелом настроении, как на этот. Я спросил его о причине такого настроения, и он мне сознался, что боится, не ошибается ли он, надеясь на взаимность Веги! Он слышал, что во время его отсутствия в Бристоле его кузен Реджинальд часто бывал здесь, что тот тоже влюблен в Вегу и что, быть может, ему удастся покорить сердце этой малоопытной девушки…
– О, – с живостью перебила Сабрина, – я хорошо знаю, что Реджинальд Тревор никогда не сможет стать предметом мечтаний моей сестры! Она…
Молодой девушке не удалось договорить: помешал шум приближающихся шагов и говор. Жених и невеста сидели в беседке, сплошь покрытой густой листвой вьющихся растений. Беседка освещалась висячей лампой, которая только что почему-то погасла. Поэтому в беседке было теперь темно. Шаги идущих вдруг замерли перед входом в беседку. Это были Кларисса и Юстес Тревор. Беззастенчивая креолка вела своего кавалера туда, где не ожидала никого встретить.
– Как странно, что вы могли перейти на сторону парламента, капитан Тревор! – звенел возбужденный голос Клариссы.
– Почему это кажется вам странным, мисс? – раздался холодно вежливый голос Юстеса.
– Потому что ваш отец и вся ваша семья находятся на стороне короля. Не изменил королю и ваш храбрый кузен. Да вы и сами совсем не подходите этим плебеям… круглоголовым, как их называют. У вас с ними ровно ничего нет общего.
– Нет, мисс, вы ошибаетесь, у меня с ними общее то, что я так же, как и они, люблю свободу и правду. Я удивляюсь их стойкости, их самопожертвованию, их мужеству, с какими они добиваются своего права на сносное человеческое существование.
– Однако и роялисты не менее стойки. Напротив, говорят, что они даже храбрее ваших оборванцев.
– Вы заблуждаетесь в этом, мисс… Простите, что я, во имя правды, противоречу вам. Роялисты вовсе не храбрее наших партизан. До сих пор они были только лучше вооружены. Это давало им возможность грабить каждую незащищенную ферму, каждую усадьбу, каждое селение. Вот в чем их преимущество перед нами. Но скоро колесо фортуны повернется в другую сторону, и мы рассчитаемся с Рупертом и его грабителями за все их бесчинства.
– Ах, капитан Тревор, как можете вы так отзываться о принце Руперте, словно об атамане разбойников с большой дороги!
– Он такой же гнусный убийца! Впрочем, и сам король не лучше его. Стоит только припомнить, как он поступил с несчастными сиренстерскими пленниками.
– Ах, какой вы, однако, гадкий бунтовщик! – вскричала Кларисса, смех которой доказывал, что участь сиренстерцев нисколько ее не трогает. – И что вы там ни говорите, капитан Тревор, но я не могу не называть вас ренегатом.
– Называйте меня, как вам будет угодно, мисс, – прежним равнодушным тоном произнес Юстес. – Я сделал то, что должен делать каждый честный человек. Когда он увидит, что необдуманно, по чужой ложной указке идет не туда, куда следует, он тотчас же поворачивает в другую сторону. Я так и сделал и нисколько не стыжусь этого, напротив, горжусь этим.
«Прелесть, что за прямой и открытый характер!» – думал о Юстесе Сэр Ричард, с удовольствием прислушиваясь к его правдивым ответам. То же самое думала и Сабрина, с тем лишь дополнением, что находила Юстеса вполне достойным быть мужем ее сестры. Только бы устроить эту партию!
Очевидно, Кларисса подумала, что Юстес обиделся на ее слова, и поспешила умиротворить его.
– О, сэр, – говорила она дрожащим от страсти голосом, – не подумайте, что я серьезно назвала вас так… Нет, нет, я только пошутила. Я вовсе и не думаю упрекать вас. Ведь мы, женщины, очень слабо разбираемся в политике. В особенности я не осведомлена в них, потому что нахожусь здесь совсем недавно. Как вам известно, моя родина не здесь. В действительности я совсем не знаю, какая партия права, какая – нет. Да, по правде сказать, и мало этим интересуюсь… во всяком случае, не настолько, чтобы из-за этого ссориться с друзьями, а тем более с вами, капитан Тревор. Прошу вас забыть мои необдуманные шутки, как будто бы их и не было. Забудете? Да?
Она перешла чуть ли не на умоляющий тон кающейся грешницы. Кротость и смирение его собеседницы, казалось, подкупили Юстеса в ее пользу. Он подумал, что, в сущности, у нее недурное сердце и много настоящей женственности, а если она так странно ведет себя, то это потому, что плохо воспитана и все время была у себя на родине в дурном обществе. Это побудило его пожалеть ее, и он сердечно ответил ей:
– Мне не за что прощать вас, дорогая мисс, и нечего забывать из ваших слов. По-своему вы, быть может, и правы, и не мне обижаться на вас за это.
Он и в мыслях не имел, что его дружеский тон и нечаянно сорвавшиеся с языка слова «дорогая мисс», которым он не придавал особенного значения, могут быть восприняты как доказательство наличия таких чувств, каких у него не было. Но Кларисса именно в этом смысле поняла его слова.
– Ах, как я рада, что мы остаемся друзьями! – с чисто южной пылкостью произнесла она. – А где моя перчатка? – вдруг спросила она совсем уж фамильярным тоном. – Намерены вы возвратить мне ее или предпочитаете оставить у себя?
Эти вопросы очень смутили Юстеса. Он все еще держал в руке поднятую им при танце-соло перчатку Клариссы и совсем забыл о ней. Вопросы креолки заставили его понять, что он попал в крайне щекотливое положение. Оставить у себя перчатку – значило бы выказать то, чего он не чувствовал, а возвратить ее обратно могло быть прямым оскорблением для девушки, на что он по своей натуре не был способен. Как поступить? Вдруг у него мелькнула мысль, дававшая ему приличный выход из создавшегося положения. Перчатка была очень дорогая: бархатная, вышитая золотом и мелкими драгоценными камнями.
– О нет, – сказал он, протягивая Клариссе перчатку, – оставить у себя такую дорогую вещь я не могу. Пожалуйста, возьмите ее обратно.
– Не надо, не надо, сэр! – со смехом ответила креолка, отмахиваясь от перчатки. – Благодарю за ваше любезное предложение, но, поверьте, я не настолько бедна, чтобы не быть в состоянии приобрести пару других таких же перчаток.
– Раз вы так великодушны, мисс, то я с благодарностью принимаю ваш подарок, – сказал окончательно растерявшийся Юстес, думая дать делу совсем другой оборот, чем это могло показаться его собеседнице.
– Благодарить не за что, – возразила торжествующая Кларисса. – Вы только получили должное за избавление меня от угрожавшего мне врага, ха-ха-ха!
Вдруг она взглянула на его шляпу, где еще развевались перья цапли, на которые он в Холлимиде заменил страусовые, и прибавила:
– Жаль, что вы не можете прикрепить мою перчатку к вашей шляпе. Она может испортить вид этих прелестных перьев.
Молодой капитан оцепенел. Прикрепить перчатку к шляпе – да ведь это значило бы, что нужно оставить ее там и, главное, что этим та особа, которой принадлежала перчатка, вселюдно объявляется дамой сердца владельца шляпы. Что подумает тогда Вега? Не будет ли она вправе считать его изменившим ей? Нет, этого допустить нельзя. Может быть, она изменила ему и никогда не любила его, – но что же делать? Ведь он сам искренне любит ее, и ему не следует навлекать на себя и тени подозрения в измене. Даже в отместку ей за ее возможную измену он не в силах был нанести ей такое оскорбление, какое внушала ему эта сумасбродная креолка. Немного подумав, он с решительным видом твердо сказал:
– Простите, мисс Лаланд. Как я ни осчастливлен тем даром, которым вам угодно было почтить меня, но есть причина, по которой я не могу использовать его так, как вы того пожелали.
– Да? Почему же? – полуудивленно, полураздраженно спросила Кларисса. – Интересно бы узнать эту причину… Впрочем, на что мне и знать ее! Отдайте перчатку, сэр… Благодарю вас… Спокойной ночи!
Сидевшие в беседке слышали, как сначала удалились легкие и быстрые женские шаги, а немного спустя заскрипел песок дорожки, пролегавшей мимо беседки, под более тяжелыми, мужскими шагами. Затем все кругом затихло.
– Кларисса проиграла, – сказал сэр Ричард. – Видите, дорогая Сабрина, я был прав: любовь Юстеса Тревора к вашей сестре верна и крепка, как утес.
– Да, теперь я сама в этом убедилась, – подтвердила девушка. – Пойду, отыщу Вегу и расскажу ей все.
– Вы думаете, это ее обрадует?
– Конечно. Хотя прямо она мне ничего не говорила о своей склонности к Юстесу, но нетрудно было догадаться… Ах, вот еще какая-то пара идет сюда! Нужно скорее уйти, Ричард, чтобы не пришлось навлечь на себя подозрения в подслушивании…
– Не смущайтесь, дорогая Сабрина: наше подслушивание может привести только к добрым результатам, – возразил сэр Ричард, – они пройдут мимо.
Оба прислушались. Гремела музыка, слышался смутный гул множества голосов, раздавались взрывы смеха. К беседке подходила еще одна парочка. Это были Вега и Реджинальд Тревор. Словно нарочно, они тоже остановились перед беседкой и как раз на том самом месте, где за пять минут до этого стояли Кларисса с Юстесом.
– Мой двоюродный брат Юст не отходит от своей возлюбленной, – говорил Реджинальд. – Никогда мне не приходилось видеть кого-нибудь влюбленным до такой степени, как влюблен мой бедный кузен. Интересно бы знать, отвечают ли ему взаимностью?
Он бессознательно вливал яд в сердце Веги, потому что вполне был уверен в любви девушки к нему самому. Сознательным интриганом Реджинальд, во всяком случае, не был.
– Должно быть, отвечают, – упавшим голосом промолвила Вега.
Если бы Реджинальд вслушался в тон ее голоса и увидел выражение ее лица, то, вероятно, догадался бы, что он идет по ложным следам. Очаровательное личико его спутницы было покрыто смертельной бледностью, глаза были полны слез и отчаяния, губы судорожно дрожали. Он увидел бы, что несчастная девушка едва владеет собой и только благодаря силе воли, какую трудно было и подозревать в таком юном существе, не бьется где-нибудь на земле или на полу в истерике. Но возле беседки было темно. Блестящие огни иллюминации горели вдали, а с неба струился лишь слабый звездный свет.
Поощряя ухаживания Реджинальда, молодая девушка хотела этим продемонстрировать пренебрежение к Юстесу, мало думая о том, что одному подает неосуществимые надежды, а другого оскорбляет и всех сбивает с толку. Она помнила только одно: как извивалась змеей перед Юстесом ее легкомысленная кузина с Антильских островов, как она бросила ему перчатку, с какой – это уж Вега сама вообразила – торопливостью он подхватил эту перчатку, чтобы затем заключить в свои объятия и прижать к груди свою партнершу по танцу, и как в довершение он стал гулять с нею вдвоем по пустынным садовым аллеям. В пику всему этому и Вега пошла под руку с Реджинальдом бродить в темноте. Теперь она каялась в своей необдуманности и порывистости и не знала, как выйти из тупика, в который сама себя вовлекла. Не поступает ли она еще хуже Клариссы? Та, несмотря на свою сумасбродную причудливость, была хоть искренней, между тем как она, Вега, делала глупости с целью кого-то обмануть.
Знай Реджинальд, что происходит в душе его прекрасной спутницы, он тотчас же ушел бы от нее, как ушла от Юстеса Кларисса, когда поняла, что жестоко ошиблась. Но он этого не знал, поэтому считал себя вправе скорее завладеть тем, что, по его мнению, принадлежало ему.
– Впрочем, я выразился неверно, сказав, что не видел еще мужчины, который был бы так безумно увлечен женщиной, как мой кузен Юстес, – снова заговорил он, направляясь на этот раз прямо к цели. – Я знаю такого еще одного.
– Разве? – безучастно проговорила Вега.
– Да, я знаю его, – с невольной дрожью в голосе продолжал Реджинальд, только такого вопроса и ожидавший, чтобы пойти дальше. Он думал, что этот вопрос подтверждает интерес Веги к ею словам и поощряет его дальнейшие излияния, желанные ею самой. – Позволите вы мне сказать вам, кто это? – добавил он, склоняясь к ней.
Вега молчала.
– Этот человек – я сам, – пояснил, наконец, он и снова приостановился, ожидая, что она спросит об имени его избранницы. Но он ошибся и в этом.
– Вот как! – еле слышно слетело с ее бледных губ, но и только.
– Сказать вам имя любимой мною женщины? – решился он еще раз, полагая, что Вега колеблется из-за свойственной девушкам скромности, стыдливости и застенчивости.
– А разве вам так интересно, чтобы я знала это имя? – спросила она, скорее по наитию, чем сознательно, потому что вся она была поглощена своими мучительными душевными переживаниями.
– Интересно, очень интересно… более всего на свете! – страстно проговорил он. – Женщина эта – вы, мисс Вега Поуэль. Вас я люблю… люблю всем сердцем, всей душой! Разве вы еще не поняли этого? Или, быть может, вам это неприятно?.. Вы так странно смотрите на меня…
Она подняла на него глаза, и он больше чувствовал, чем видел, что эти глаза говорят совсем не то, чего он так нетерпеливо ожидал.
– Капитан Тревор, – теперь уже с полным сознанием всей важности сказанного Реджинальдом начала Вега, – напрасно вы делаете мне такие признания. Я никогда не давала вам права думать, что могу серьезно ответить на ваше, хотя и лестное, но чуждое мне чувство. Отвечать вам взаимностью я не могу. Останемся добрыми друзьями, какими мы были до сих пор, но не…
– Можете не договаривать, мисс Вега! – холодно и даже грубо оборвал он ее. – Я слышал достаточно, и знаю, кто является препятствием между нами. Это – мой собственный кузен… Хорошо, будьте с ним счастливы, если вам удастся завладеть им. Что же касается меня, то я утешаюсь мыслью, что в житейском море плавает не одна такая прекрасная рыбка, какой являетесь вы, пойду ловить другую… Прощайте, мисс Вега Поуэль!
Сняв шляпу, он с подчеркнуто изысканной вежливостью отвесил своей собеседнице низкий поклон. Затем, круто повернувшись на каблуках, подбоченясь и насвистывая какую-то песенку, быстрыми шагами удалился.
Оставшись одна в темноте, Вега в отчаянье закрыла руками свое искаженное обидой лицо и горько зарыдала. В ту же минуту ее плечи обхватили две нежные, теплые и мягкие женские руки и милый, ласковый голос проговорил:
– Не плачь, моя милая Вегочка. Ты держала себя молодцом с этим франтом, и больше он к тебе не решится приставать. А я скажу тебе кое-что, после чего ты не захочешь больше плакать, а будешь радоваться. Пойдем со мной. Мы обойдем дом с задней стороны, где никого нет, и я дорогой все расскажу тебе.
В то время, когда сестры, нежно обнявшись, пошли по одной дорожке, чтобы через задний ход незаметно пробраться в одну из своих комнат, сэр Ричард отправился отыскивать Юстеса Тревора. Отыскав юношу в каком-то темном углу опустевшей бальной залы, где один за другим угасали огни, он утешил и его точно так же, как утешала Сабрина свою сестру. Горевавшая перед тем парочка стала ликующей, а ликовавшая до тех пор – кипела теперь из-за отвергнутой любви.
Таким образом, вся эта мучительная игра, к удовольствию одних и огорчению других, была, наконец, закончена.
Глава XXI. СДАЧА БРИСТОЛЯ
Около сотни всадников, мчавшихся во весь опор, но не в стройном боевом порядке, а вразброд, в рваных мундирах и помятых доспехах, пробитых пулями шлемах на головах, некоторые, впрочем, и без всякого головного прикрытия, в разорванных покрытых кровью кольчугах, в грязных сапогах, неумытые, облепленные пылью, – вот все, что осталось от армии «Вильяма Победителя».
Эти остатки конницы Гессельрига, так называемых «лобстеров», бежали из-под Раундвэй-Дауна. По-рыцарски храбрый, но беспечный и слишком доверчивый Уоллер вступил в бой с более сильным противником, под предводительством Байрона и Вильмота, и был разбит наголову.
Это было заключением целой серии кровавых схваток с маркизом Гертфордским и принцем Морисом, начавшихся в низменности между Тогскими и Фринольскими холмами и вскоре перешедших в жаркий бой, какого не могли запомнить даже самые опытные ветераны. После нового сражения на соседних высотах Ленсдауна, в котором перевес остался на стороне роялистов, оба войска снова сошлись на высоком горном плато при Раундвэй-Дауне, где и произошло окончательное поражение Уоллера.
Особенно пострадали кирасиры Гессельрига. Ряды их во многих местах были прорваны, у многих погибли лошади, и они оказались совершенно беспомощными в своем тяжелом вооружении. Целыми массами они скатывались в глубокие пропасти, которыми была изрыта скалистая возвышенность. Из сильного отряда в пятьсот человек, лишь за несколько дней перед тем так гордо выступавшего из ворот Бристоля, уцелела едва ли пятая часть и спасла свою жизнь беспорядочным бегством. Во главе этого разбитого отряда находился и сам Уоллер, несколько раз раненный и почти истекающий кровью.
Несмотря на страшное поражение, никто из этой горстки храбрецов не проявлял никаких признаков душевной слабости. Свежая кровь, покрывавшая и их самих, и их доспехи, еще красневшая на их оружии и на лошадях, – все это доказывало, что они стойко бились до тех пор, пока не убедились в полной бесполезности дальнейшего сопротивления. Они даже не стыдились своего бегства, сознавая, что отступили только перед силой, намного превосходившей их собственную. Осуждать их было нельзя, и они знали это. Они спасались с видом загнанных львов, а не трусливых гиен, которых может испугать и ребенок с палкой в руках.
Утро только забрезжило, когда перед бегущими открылся вид бристольских башен, радовавший их взоры и обещавший им безопасность и отдых. В отдыхе они нуждались, пожалуй, даже больше, чем в безопасном убежище. Несколько дней и ночей подряд эти доблестные воины не покидали своих седел, поэтому были очень обессилены усталостью, голодом и жаждой. Сами лошади едва держались на ногах и часто спотыкались, но, понукаемые всадниками, снова со свойственной им добросовестностью напрягали свои последние силы, чтобы выручить своих хозяев.
Но какое печальное зрелище они должны были представлять сами для тех тысяч людей, которые смотрели на них с городских стен, валов, башен и бастионов! Первым увидел их часовой на сторожевой башне Замка, когда светлеющее небо дало ему возможность различать предметы на расстоянии. Потом они были замечены другими часовыми, стоявшими на башнях по обеим сторонам крепостных ворот, и данные этими часовыми сигналы тревоги были быстро повторены по всей крепости. Загудели колокола, раздались резкие металлические звуки медных труб, зарокотали барабаны, и весь этот гул вскоре перенесся на улицы города, заставляя мирно спавших граждан с испугом вскакивать со своих теплых постелей.
Когда летнее солнце начало подниматься над горизонтом, все многочисленное население Бристоля было уже на ногах и высыпало на улицы. Мужчины с криком и гамом неслись к городским стенам, а женщины с плачем взбирались на первую попавшуюся возвышенность и оттуда с беспокойством и ужасом старались разглядеть и понять, что случилось. Но вот, наконец, все увидели длинный ряд сверкающих оружием всадников, медленно приближавшихся к городским воротам. На некотором расстоянии от города разгромленный отряд привел себя мало-мальски в порядок и умерил шаг.
Когда же блистольцы разглядели, кто эти всадники и в каком они истерзанном виде, когда увидели еле державшегося в седле, израненного, сокрушенного сэра Вильяма Уоллера и ехавшего рядом с ним не в лучшем состоянии его товарища, сэра Артура Гессельрига, этих двух вождей, до сих пор считавшихся непобедимыми, – тогда они поняли, какая над ними разразилась беда. Этот отряд выступал из Бристоля в рядах шеститысячной армии, полный мужества, храбрости и веры в успех, и вот теперь от всей этой громады возвращалась лишь жалкая горсточка полуживых людей! Многие из бристольских граждан тут же почувствовали, что это грустное зрелище – лишь прелюдия к еще более грустным и страшным событиям, угрожающим Бристолю.
Но не все в Бристоле огорчались. Часть его обитателей даже радовалась – радостью удовлетворенной жажды мести. Разумеется, эта часть состояла из роялистов. Суровый режим губернатора Финса причинял им страдания, а вид пораженного противника возбуждал в них надежду на скорую благоприятную для них перемену, когда они снова восторжествуют пока здесь, в Бристоле, а потом, быть может, и везде. Тут были все тайные сторонники, родные и друзья «славных государственных мучеников», только и ожидавшие случая жестоко отомстить за них; были и простые граждане, так или иначе заинтересованные в деле короля; были и парламентские пленники разных категорий из оставленных на свободе, на честное слово, или заключенных в тюрьмы; были, наконец, всякого рода интриганы, держащие нос по ветру, разные авантюристы, устраивающие свои делишки сообразно с обстоятельствами: где окажется выгоднее, туда и примкнуть. Все эти люди радовались, глядя на остатки разбитой парламентской армии; это зрелище вселяло в них бодрость и давало им повод надеяться, что скоро вернутся к ним прежние золотые деньки, когда им опять можно будет безнаказанно грабить и производить всяческие насилия над беззащитными.
Возвращение разбитого отряда «лобстеров» совпало с балом у Гвендолины Лаланд. В то время, когда с этого бала разъезжались последние гости, к Монсерат-Хаузу подъехал верхом на лошади какой-то офицер в адъютантской форме и спросил, здесь ли еще находится сэр Ричард Уольвейн. Оказалось, что он готовится уезжать вместе с Юстесом Тревором и некоторыми другими парламентскими офицерами. Услышав, что его спрашивают, сэр Ричард, сопровождаемый своими товарищами и друзьями, поспешно вышел на крыльцо, возле которого дожидался приезжий офицер.