Принц Руперт хотя и согласился с доводами Ленсфорда, но с очень тяжелым сердцем решился следовать к другой переправе. Ему хотелось как можно скорее достичь Берклея, где он мог бы укрыться со своими пленниками, а главное – с пленницами. Он тоже был полностью уверен, что за ним погонится полковник Уольвейн, чтобы отбить у него лакомую добычу. К чести этого развращенного немецкого принца нужно сказать, что он отнюдь не страдал трусостью; напротив, он был одним из храбрейших среди роялистов. Но голова его отяжелела после чересчур усердного возлияния за ужином, и ему очень хотелось хорошенько выспаться вместо того, чтобы скакать ночью сломя голову по горам и оврагам, лесам и перелескам, переправляться через разбушевавшиеся реки и ждать встречи с полудикими форестерцами. Все это вовсе не улыбалось принцу, и он очень нервничал.
Но вот добрались, наконец, до переправы при Фремилоде, находившейся милях в двух выше уэстберийской. Ввиду того, что эта переправа должна была отнять много времени, принц распорядился оставить на берегу арьергард, настолько сильный, что в случае надобности он мог бы отбить преследователей. Для этого пришлось использовать треть всего отряда. В той трети, которая следовала непосредственно за командирами, находились и холлимидские пленники. Все они, не исключая дам, были закутаны в длинные военные плащи с опущенными на лица капюшонами; это было сделано для того, чтобы скрыть их от взоров возможных встречных. Пленники сидели на лошадях, которыми сами и управляли, но были так стеснены по сторонам конвоирами, что у них не могло явиться и мысли о побеге.
Командовать арьергардом было поручено Реджинальду Тревору. Поместившись среди деревьев, спускавшихся с горных высот до самой реки, Тревор мог видеть приближение неприятеля с тыла, не будучи сам им замечен, и это давало ему некоторое преимущество. Он должен был сдерживать преследователей до последней возможности, не думая ни о себе, ни о своем отдыхе, во имя главной цели – благополучной переправы принца и Ленсфорда с пленниками. В случае же отсутствия погони арьергард мог переправляться сам по сигналу со стороны авангарда, когда тот окажется уже в безопасности на противоположном берегу.
Никто из офицеров принца Руперта не подходил более для охраны переправы, чем Реджинальд Тревор. Он отлично знал местность, примыкавшую к его родовым владениям, и отличался большим мужеством и стойкостью. Но, к несчастью принца, он не знал, что творится в душе и сердце этого офицера.
А сердце Реджинальда Тревора было в тревоге с самого отъезда из Бристоля. Капитан знал, куда и зачем едет принц, и это страшно мучило его. Не менее беспокоила его и необходимость рекомендовать этого принца той самой девушке, которую он сам, Реджинальд, не переставал любить и которую Руперт намеревался превратить в игрушку своей мимолетной прихоти. Теперь же вдобавок на него была возложена и обязанность помогать высокородному повесе вести эту девушку туда, где она могла лишиться чести и всех своих надежд на будущее.
Раньше очень испорченный в среде роялистов, которая была школой всяческого разврата, Реджинальд в последнее время словно переродился, став таким же, каким был в дни своего юношества в родительском доме. И это чудо свершила любовь к этой девушке. Неужели же он мог равнодушно присутствовать при ее позоре и даже быть участником и пособником в нанесении ей этого позора?
Стоя на своем посту и следя за переправой авангарда через разлив, он испытывал противоречивые чувства. В нем боролись две обязанности – обязанность честного человека и долг службы, и это приносило ему большие мучения.
Наконец, повинуясь голосу совести, превозмогшему голос службы, он выдвинул свой отряд прямо на берег, без всякого прикрытия, и отдал приказ держаться на месте и не открывать стрельбы без его команды. Потом он медленно отъехал один назад по только что пройденной дороге и, шагах в пятидесяти от места стоянки отряда, остановился. Этот маневр показался солдатам странным; но так как они не слыхали распоряжений принца и были твердо уверены в преданности своего капитана королю, то подумали, что он действует по каким-нибудь тактическим соображениям.
Между тем, в сущности, Реджинальд изменился не только в нравственном, но и политическом смысле. Эта перемена была так глубока, что он готов был пасть первым в бою с ожидаемыми преследователями, лишь бы был уничтожен весь конвой принца Руперта, а уводимые им пленник и пленницы были спасены. Приглядевшись поближе к грязной оборотной стороне «блестящего» роялизма, он почувствовал к нему такое же непреодолимое отвращение, какое побудило и его двоюродного брата, Юстеса, покинуть роялистов.
Теперь, в особенности в последний день, отвращение это достигло такой силы, что сделало из прежнего ярого роялиста такого же ярого республиканца, мечтавшего о том, чтобы сбросить с себя опротивевший ему королевский мундир, которым раньше он так гордился. Он очень жалел о том, что не сделал этого до сих пор, отстав где-нибудь по дороге сюда, например, в Мичельдине. Там представился удобный случай. Стоило ему войти в первый попавшийся дом и заявить о своем намерении: его встретили бы с распростертыми объятиями и помогли бы ему присоединиться к парламентским войскам.
Напряженно вслушиваясь, не раздастся ли в ночной тиши шум погони со стороны Уэстбери, Реджинальд молил судьбу, чтобы его желание осуществилось. Как был бы он счастлив, если бы вдруг из-за поворота дороги показался несущийся отряд зеленой конницы и раздался ее грозный военный клич: «Бог и парламент!» Только одно и могло еще спасти Вегу. Но нужно, чтобы это случилось вовремя, немедленно; через какой-нибудь час прекрасная девушка будет уже за крепкими стенами Берклей-Кессля, куда и он должен будет последовать, лишенный всякой возможности помочь несчастной жертве. Там он даже ценой своей жизни не будет в состоянии спасти ее. Да, теперь, под влиянием чар любви к Веге, прежний себялюбивый Реджинальд Тревор охотно отдал бы за эту девушку свою жизнь.
Кругом царила глубокая тишина. Шумели только воды, да изредка слышался крик ночной птицы, устроившейся на ночлег в ветвях деревьев. Стучали копыта и бряцали удила лошадей. Шумела в воде переправлявшаяся часть конницы. На далекое же расстояние кругом все было погружено в безмятежный ночной покой.
Так прошло немного времени. Вдруг донесшийся издали смутный гул заставил Реджинальда встрепенуться и напрячь слух. Сиявшая в эту ночь луна ярко освещала красивое и мужественное лицо молодого человека. Посторонний наблюдатель мог бы заметить теперь на этом лице, до сих пор таком печальном, и в его открытых блестящих глазах радостное выражение.
Как принц Руперт со своими друзьями опасался погони со стороны Уольвейна, так Реджинальд Тревор желал ее. Он был уверен, что пленницы через кого-нибудь из своих людей или преданных друзей из среды местного сельского населения ухитрились сообщить сэру Ричарду о грозной опасности для них. Получив об этом известие, храбрый полковник, конечно, ни минуты не промедлит и со своим отрядом сейчас же бросится на помощь к своей невесте и ее сестре. Догадавшись, что принц забрал в плен всю семью Поуэля и, поджегши усадьбу, с этой живой добычей поспешил назад в один из своих городов, сэр Ричард попытается догнать его и отбить обратно драгоценную добычу. Иначе не могло и быть. И вот теперь эта погоня действительно уже приближается.
Убедившись в том, что не ошибся в своих ожиданиях, Реджинальд вернулся к своим драгунам, но в полной нерешительности: сдаться сразу неприятелю или до конца исполнить принятое на себя обязательство защищать честь флага, которому служил столько времени? Заметили и солдаты приближение погони, приготовив мушкеты, ожидали команды открыть огонь, – но ожидали напрасно. Даже тогда, когда зеленая конница была уже совсем близко и по всей окрестности разнесся ее бодрящий клич: «Бог и парламент!» – Реджинальд Тревор молчал и не делал никаких распоряжений для обороны.
Положим, солдаты были довольны бездеятельностью своего начальника. Они видели, что противник во много раз превосходит их своей численностью. Схватиться с таким сильным неприятелем – значило идти на верную и бесславную смерть. Поэтому гораздо лучше, если начальник крикнет: «Прощу пощады!» – тогда и они охотно присоединят к его голосу свои голоса.
Их желание исполнилось немного спустя, когда оба отряда сошлись лицом к лицу.
Впереди зеленых кавалеристов сэра Ричарда Уольвейна летел Юстес Тревор с обнаженной саблей в руке. Он первый узнал своего кузена в командире неприятельского отряда и несся прямо на него. Едва успев обнажить свою саблю Реджинальд, как она уже с громким лязгом скрестилась со шпагой Юстеса.
– А, наконец-то! – весь дрожа в пылу воинственности вскричал Юстес. – Наконец-то мы встречаемся с оружием в руках и можем выполнить свой уговор. Исполняя его, я кричу вам: «Без пощады!»
– А я, – ответил Реджинальд, – кричу: «Прошу пощады!»
Пораженный этой неожиданностью, Юстес поспешно опустил оружие и спросил:
– Как мне понимать ваши слова, капитан Реджинальд Тревор?
– Понимайте их, капитан Юстес Тревор, в том смысле, что я не служу больше ни принцу, ни королю, а с этой минуты посвящаю себя и свое оружие на службу парламенту, – пояснил Реджинальд.
– О, да благословит тебя Бог, дорогой Редж! – мгновенно переменив свой враждебный тон на сердечный, произнес обрадованный Юстес и протянул кузену руку. – Какое счастье… Я думал, мы встретимся, как враги, а ты вот как…
– Ну, я-то едва ли стал бы убивать тебя, но предоставил бы тебе удовольствие разрубить меня на какие угодно мелкие части, – с улыбкой заметил Реджинальд.
– Разве?.. Да ты совсем изменился, Редж, прямо до неузнаваемости! Что такое случилось с тобой?.. Впрочем, теперь не время для таких разговоров…
– Действительно, не время, Юст. Видишь, как улепетывают принц Руперт с Ленсфордом и со своими пленниками…
– Вижу. Ну, мы их немножко подзадержим… Ты ведь теперь с нами, Радж?
– Конечно, с вами, Юст. Соединим наши отряды – мой, как мне кажется, ничего не имеет против этого, хотя бы из одного чувства самосохранения, – и готов мчаться вслед за разбойниками!
Подоспевший в это время сэр Ричард решил, что лучше хоть для видимости обезоружить королевских драгун арьергарда, хотя на его вопрос те заявили, что давно уже думали оставить короля и только ждали удобного случая сделать это. Сержант Роб Уайльд отобрал у всех красномундирников оружие и поместил их в середине собственного эскадрона. После этого вся объединенная кавалерия бросилась в воду, вдогонку за принцем.
Шум новой переправы заставил оглянуться задние ряды передового отряда принца Руперта. Смутно различив в полумраке очертания коней и всадников, драгуны авангарда подумали, что их нагоняют товарищи арьергарда и крикнули:
– Наши бегут с берега.
Крик этот, передаваемый из ряда в ряд, быстро достиг слуха принца.
– Бог мой! – вскричал он на своем пестром жаргоне, обернувшись назад, – что бы это могло значить, полковник? Почему арьергард следует вслед за нами, не дождавшись сигнала с нашей стороны? Как вы думаете?.. Потом, смотрите, разве такое огромное количество людей было оставлено с Тревором?.. Уж не круглоголовые ли это?.. Но как они тогда могли ускользнуть от арьергарда?
– Едва ли это наши, ваше высочество, – отвечал Ленсфорд, всматриваясь в густые колонны, имевшие явное намерение следовать за ними по пятам. – Это что-то другое… Можно предположить только, что круглоголовые захватили врасплох Тревора с его отрядом, и притом так ловко, что он не мог оказать никакого сопротивления, и всех наших забрали в плен, а теперь вот хотят преследовать и нас.
Пока принц и Ленсфорд с недоумением переговаривались, погоня приближалась; даже стали слышны крики: «Бог и парламент!» До противоположного берега было довольно еще далеко, да и вообще показывать спину настигающему неприятелю не в обычае храбрых людей. Лучше обернуться к врагу лицом и встретить его как подобает, с оружием в руках.
Принц повернул свой отряд обратно; отряд полковника Уольвейна приближался. Встреча произошла приблизительно посередине разлива. Лошади стояли в воде по брюхо, хотя под их ногами и была шоссейная дорога, так как по обе стороны ее вода была еще глубже. Появившаяся в это время луна освещала необычную картину боевой схватки двух кавалерийских отрядов в воде.
Первый же натиск «зеленых» был настолько силен, что роялисты сразу понесли большие потери. Красномундирники один за другим валились с коней, пораженные метким сабельным ударом или пулей. Некоторое время спустя весь отряд принца дрогнул и подался назад. Многие из красномундирных солдат стали искать спасения вплавь.
С обнаженной саблей в руке и грубой бранью принц Руперт прокладывал себе путь в расстроенных рядах своих драгун; рубя направо и налево, он старался пристыдить, устрашить, остановить бегущих. Но тут он вдруг очутился лицом к лицу с человеком, одно имя которого наводило на него, самого храброго бойца, панический ужас, – с сэром Ричардом Уольвейном, с которым ему и пришлось скрестить оружие.
Первый удар сэра Ричарда был ловко парирован принцем, но при втором сабля Руперта была выбита у него из рук и, описав при лунном свете широкую дугу, с плеском упала в воду. Это был тот же самый прием, которым Уольвейн некогда обезоружил Юстеса Тревора.
Со страшным проклятием Руперт выхватил из кобуры пистолет и направил было его в противника. Но в это время перед ним выросла фигура другого человека, которого ему еще приятнее было бы лишить жизни.
– А! Подлый изменник! Гнусный ренегат! – с пеной у рта прохрипел принц. – Это вы предали нас врагу… Получайте же за это!
И принц выстрелил, но не в сэра Ричарда, а в Реджинальда Тревора и вышиб его из седла. На смену одному Тревору перед принцем возник другой, стремившийся нанести ему удар в грудь шпагой.
Между тем сэр Ричард увидел Ленсфорда, с которым ему, главным образом, и хотелось схватиться. Однако трусливый Ленсфорд был не из тех, которые способны сохранять самообладание при виде явной опасности. Притом он знал, что в части владения оружием он совершенно бессилен по сравнению с Уольвейном. Боясь за свою шкуру, абсолютно не дорожа своей честью, этот малодушный человек вдруг круто повернул своего коня и, показав сэру Ричарду спину, исчез у него из глаз в общей сумятице. Его примеру последовал и принц, обезоруженный Юстесом Тревором, не успевшим взять его в плен.
Вообще, красномундирники все до одного или спасались бегством, или просили пощады и сдавались в плен. Часть же их была перебита или утоплена. Храбрые форестерцы продвигались вперед, пока не добрались до пленников принца Руперта, оставленных своими конвоирами посреди воды на произвол судьбы.
– Сабрина!.. Ричард!.. Вега!.. Юстес!
Четыре радостных голоса произнесли эти имена одновременно, сопровождаемые нежными прилагательными: «милая» и «милый», «дорогая» и «дорогой». Других слов не находилось. Но не время было сейчас предаваться дальнейшим излияниям. Сэр Ричард хотел завершить начатое Юстесом Тревором – взять в плен принца Руперта, что было бы большой политической победой, перевешивавшей все личные интересы.
Но этому делу не суждено было свершиться. Руперт и Ленсфорд уже успели перебраться через паводок и скрыться вдали. Долго еще в их ушах звенели позорные прозвища и насмешки, которыми их осыпал преследовавший противник. Впрочем, их, этих аристократов-выродков, это мало смущало. Совесть, честь, чувство собственного достоинства давно уже были потеряны ими в буйных оргиях и диком пьяном разгуле. Они только радовались, видя себя уцелевшими для новых оргий и преступлений…
Немало было совершено и других преступлений принцем Рупертом, хотя ему после описанных событий и не пришлось долго поцарствовать в Бристоле. Этот город вновь подвергся штурму и на этот раз уже со стороны человека, которому было суждено сделаться впоследствии законодателем всей Англии и озарить ее светом свободы и блеском истинной славы.
Этот человек был Оливер Кромвель. Когда он, явившись под Бристолем, крикнул: «Сдавайтесь!» и не голосом, сомневающимся в успехе, а твердым и властным, принц Руперт немедленно исполнил это требование, спасая свою жизнь. Вместе с жизнью великодушный победитель даровал ему свободу и беспрепятственный отъезд из города со всем его имуществом в сопровождении его собутыльников и всякого рода прихлебателей и паразитов.
Одновременно в соседнем Глостере происходило событие еще более приятное для пера бытописателя. Там, перед алтарем собора свершалось торжественное бракосочетание четырех любящих пар: Сабрины Поуэль с полковником Ричардом Уольвейном, Веги Поуэль с капитаном Юстесом Тревором, Уинифреды с сержантом Уайльдом и Гуензсианы с трубачом Губертом. Последняя парочка тоже давно уже тяготела друг к другу, хотя у автора и не было случая сообщить об этом читателю.
Среди стольких сияющих счастьем лиц особенно бросался в глаза грустный вид Реджинальда Тревора. Он не был убит в сражении при Фремилоде, а только ранен. Вовремя спасенный сержантом Уайльдом и перевезенный в Глостер, он быстро оправился от тяжелой раны. Сердечная же его рана была настолько глубока, что он едва ли мог надеяться на ее скорое исцеление. Зато внутренне он все более и более очищался от наносной грязи. Но он смирил себя до такой степени, что смог даже оказать честь своему счастливому сопернику-кузену, присутствуя у него на свадьбе. В сущности, это было для Реджинальда равносильно принесению самого себя в жертву другому.
В числе публики, смотревшей на церемонию бракосочетания четырех пар, находилась и Кларисса Лаланд. Разумеется, она смотрела на все это не с добрым чувством. Обманутая в своих ожиданиях относительно Юстеса Тревора, она сама навязалась принцу Руперту, но быстро ему надоела, как все другие предметы его мимолетной прихоти, и была им брошена. После этого она стала ловить в свои сети других вельмож со звонкими титулами и блестящим общественным положением. Раз нельзя было удовлетворить сердечное влечение, «нужно было удовлетворить хотя бы тщеславие». Но пока ей не удавалось и это: слишком уж избалована, своенравна и сварлива была эта красавица для того, чтобы надолго привязать к себе даже самого снисходительного к красавицам мужчину.
Тотчас же после свадьбы своих дочерей мистер Поуэль избавился от своего довольно значительного имения и переселился за океан, в страну истинной свободы, пышно процветающую теперь под своим звездным знаменем. За ним охотно последовали все его близкие: дочери с мужьями и друзья: сержант Роб Уайльд и трубач Губерт с женами, и даже Джек-Прыгун. Дружескими убеждениями всех этих добрых людей, составивших как бы одну тесно сплоченную семью, удалось заставить вступить в их среду и Реджинальда Тревора. С большим трудом он заставил себя смотреть на Вегу только как на любимую сестру. После же его годичного пребывания в Америке судьба сжалилась над ним и послала ему жену в лице прелестного отпрыска других английских поселенцев. Он успокоился и зажил тихой семейной жизнью.
Если бы наши друзья остались на родине, они тоже подверглись бы участи всех истинных борцов за свободу н величие Англии, то есть беспощадным гонениям и гибели. В развернувшихся вскоре после их отъезда в Америку кровавых событиях, имевших своим последствием страшнейший из всех позоров – Реставрацию, уцелели только те низкие трусы и предатели, которые вовремя опускались на колени перед так называемым «веселым монархом», Карлом Вторым, и постыдно умоляли это развращенное чудовище о пощаде…
В виде заключения нам осталось сказать несколько слов еще об одном «герое», игравшем видную роль в нашем повествовании, о принце Руперте. Одно время он довольно успешно занимался пиратством в морях Западной Индии, затем был призван Карлом Вторым обратно в Англию. Сделавшись там генерал-адмиралом королевского флота, осыпанный всяческими почестями и благами, он достиг глубокой старости и после своей «мирной» кончины был похоронен с особенной пышностью и торжественностью как «лучший и преданнейший друг короля». Хотя он и занимался убийствами и грабежами, но все-таки был отпрыском королевской династии…