– Отлично придумала! – одобрила Вега. – Ну и пропустили?
– Не хотели пропустить и после этого. Но тут явился на выручку один из офицеров и велел пропустить меня. Вы знаете этого офицера…
– Кто же это такой? – полюбопытствовали обе сестры.
– А это тот самый капитан Тревор, который бывал здесь года два назад.
– А! Странно, что он так хорошо обошелся с тобой, Уинни, – задумчиво проговорила Сабрина. – Мы были уверены, что он сердится на нас и не захочет упустить случая доставить нам неприятность. Ну, тем лучше, если мы ошибались… Но вот что, милая Уинни. Я хочу просить тебя об одной услуге. Только не знаю, возьмешься ли ты…
– А почему вы думаете, что я не возьмусь, мисс Сабрина?
– Потому что поручение, которое я хочу дать тебе, довольно опасное.
– А разве я боялась какой-нибудь опасности? Что вы, мисс Сабрина, Господь с вами! Говорите прямо, в чем дело, и я исполню все, что смогу, в особенности для вас.
– Спасибо, милая Уинни. Вот в чем дело. Нужно бы немедленно доставить вот это.
И Сабрина показала разносчице свернутый в трубочку листок бумаги. Опытная в таких делах разносчица сразу поняла, что это было письмо, и поспешила сказать:
– Хорошо, мисс Сабрина, позвольте мне эту штуку, я доставлю ее, куда и кому будет нужно, и никому не найти ее у меня, если бы меня и остановили на дороге.
Она взяла у Сабрины бумажную трубочку и так искусно вплела ее в густые пряди своих волос и потом так умело скрепила эти пряди, что только тогда можно было бы постороннему человеку отыскать бумажку, если распустить все ее косы. Она даже не спросила, кому доставить письмо в Глостере, зная, что адресатом может быть только сэр Ричард Уольвейн, которому не раз уже доставляла письма, написанные той же рукой.
– Ну, я отправляюсь, мисс Сабрина, – заявила она, поклонившись обеим сестрам.
– Когда ты думаешь попасть в Глостер? – осведомилась Сабрина.
– С Джеком и ослом мы ходим четыре часа, а одна я хожу скорее, потому что тогда не слишком выбираю дорогу и пробираюсь глухими местами. Надеюсь, пробегу не более, чем за три часа, а может быть, и меньше.
– Теперь десять минут седьмого, – сказала Сабрина, взглянув на часы. – Значит, ты будешь там около девяти или немного позднее?
– Да, если меня нигде не остановят и не задержат.
– Ну, авось, Бог милостив… Постой, мне надо сказать тебе еще словечко на ушко. Подойди поближе и нагнись.
Сабрина была не из маленьких, но форестерская разносчица была выше ее почти на голову. Когда она нагнулась, Сабрина шепнула ей несколько слов, вызвавших на строгом лице разносчицы нечто вроде веселой улыбки.
– Хорошо, мисс Сабрина, – сказала она, отступая к двери. – А теперь пусть Гуензс даст мне побольше белья, чтобы видели, что я недаром назвалась прачкой.
Забрав большой узел белья, форестерка положила его себе на голову и, гордо подбоченившись, вышла из дома. Сестры, оставшись наедине, тревожно переглянулись. Теперь, когда их возбуждение немного улеглось, молодых девушек охватило отчаяние: что, если Уинифреда будет остановлена караулом и подвергнута обыску? Письмо, несмотря на все предосторожности, все-таки может быть найдено у нее в волосах, и тогда девушки окажутся очень скомпрометированными. В письме были ясные указания, и если они не достигнут своего назначения, можно было ожидать всего самого дурного.
Прошло с четверть часа в томительном ожидании. Обе, бледные, как смерть, сестры сидели в глубоком раздумье. С тревожно бьющимся сердцем они напряженно прислушивались к малейшему звуку, раздававшемуся в доме и вокруг него. Наконец по лестнице снова послышались легкие шаги Гуензс, и через несколько секунд она с сияющим от радости лицом вошла в комнату и воскликнула:
– Слава Богу, Уинни благополучно выбралась из усадьбы!
– Ты это верно знаешь? – осведомились сестры.
– Верно, верно! Ведь я провожала ее до самой наружной калитки.
– Неужели ее везде так и пропустили без остановок л вопросов?
– Какое без остановок! – засмеялась Гуензс. – Здесь же, у черного крыльца, караульные не хотели выпустить ее, как мы обе ни спорили и ни доказывали, что если прачка спешит домой с бельем, которое дано ей вымыть к сроку, то ее нельзя задерживать. Пусть посмотрят, что в узле ничего нет, кроме белья. Но куда тебе: и слышать ничего не хотят! Совсем было задержали нашу Уинни и хотели куда-то отправить, да на счастье опять подошел капитан Тревор и, когда узнал, в чем дело, велел пропустить «прачку» без всяких препятствий; даже позволил мне проводить ее до задней калитки и отправил с нами солдата, чтобы передать наружному караулу его распоряжение насчет дальнейшего пропуска прачки. Дай Бог ему всего хорошего! Славный этот капитан. Жаль только, что он не из наших…
– Ну, это, пожалуй, и лучше для нас, – заметила Сабрина. – А по какой дороге она пошла?
– Побежала прямо через лес. Белье оставила в дальней сторожке; там оно будет цело. Не тащить же его с собой всю дорогу?
– Само собой разумеется… Ну, Бог даст, теперь все обойдется благополучно. Самое главное было выбраться отсюда, а в своем родном лесу, где ей знаком каждый кустик, каждая самая глухая тропинка, она никому в руки не дастся.
Успокоившись насчет своей вестницы, сестры занялись обдумыванием другого вопроса, также очень существенного: как успеть в короткий срок приготовить приличный обед для таких важных гостей, какими были принц Руперт с его приближенными офицерами? Относительно солдат нечего было особенно заботиться: Сабрина уже распорядилась выдать им достаточное количество провизии и пару бочек пива; готовить же себе еду они взялись сами, попросив только разрешения разложить в удобном месте костры. Но для принца и его спутников нужно было иное. Нельзя же накормить таких избалованных господ чем попало. А затем надо было придумать, как и чем занять гостей, чтобы они остались довольны? Трудно было молодым хозяйкам, не привыкшим к такого рода сложностям, решать эти вопросы. Пришлось позвать повара. После долгих обсуждений и споров было решено, что обед должен быть отложен часа на два, а за это время повар брался состряпать такое, что «хоть всех королей собирай со всего света, так и те остались бы довольны»!
Наконец, все необходимое было улажено, и молодые хозяйки могли приступить к своему туалету для предстоящего вечера. Им хотелось бы просто заменить свои амазонки обыкновенным домашним платьем, но этого не допускали правила приличия. Нужно было почтить гостей и своими нарядами. А наряжаться обеим сестрам совсем не хотелось. Во-первых, они вовсе не стремились казаться еще лучше в глазах этих «противных повес», как охарактеризовала Вега незваных гостей, а, во-вторых, им было неприятно наряжаться еще и потому, что на сердце у них была тяжесть при мысли об отце. Что будет, если Рексу почему-либо не удастся остановить его в пути, и он попадет в руки своих заклятых врагов, роялистов? Об этом страшно было и подумать. Но как бы там ни было, а одеться было необходимо. Перебрав все свои наряды, сестры, наконец, остановились на самых скромных, но вполне приличных для приема любого гостя, не только не подчеркивающих, но, скорее, затеняющих естественную красоту обеих девушек. Сабрина выбрала более темные цвета, а Вега на этот раз надела серое платье вместо белого или голубого.
– А знаешь, Вегочка, – заговорила Сабрина, когда наряды уже были выбраны, но перед тем, как их надеть, нужно было еще поправить прическу, и сестры уселись каждая перед своим туалетным столиком, – ведь Реджинальд Тревор очень переменился. Я недавно говорила с ним и была поражена: он словно переродился за то время, пока мы с ним не встречались.
– Разве? – удивилась Вега. – Что же могло так подействовать на него?.. Должно быть, тебе только показалось, что он изменился. Если бы это было верно, он едва ли бы остался в свите этого надутого павлина Руперта.
– Мало ли какие соображения могут удерживать его до поры до времени! А что он стал совершенно другим, чем был раньше, – это верно. В нем уже незаметно ни прежнего бахвальства, ни самодовольства, ни…
– Одним словом, – иронически перебила сестру Вега, – по какому-то волшебству, все его прежние качества исчезли и изменились!.. Напрасно, стало быть, ты, мудрая Саб, боялась, как бы я не увлеклась им… помнишь, когда он только познакомился было с нами, а ты уж по уши была влюблена в своего Ричарда?
– Ах, Вегочка! Мало ли что было! Я никогда не считала себя «мудрой», а всегда понимала, что могу ошибиться, как и всякий другой человек, в особенности молодой. Это ты меня так прозвала и, конечно, тоже в насмешку.
Вега молча расчесывала свои длинные золотистые волосы; целым каскадом окатившие ее белоснежные плечи, думая о том, что, быть может, Реджинальд Тревор и в самом деле изменился. Быть может, он искренне любит ее, и ее отказ произвел в нем коренной переворот. Она слышала, что так бывает. Вероятно, он понял, что таким, каким он был, его не может полюбить ни одна порядочная девушка. Ну и отлично, тем лучше для него, но ей, самой Веге, разве это не все равно? Его доброе отношение к Уинифреде, конечно, стоит признательности, в которой ему не будет отказано. А дальше – какое ей дело до него? Да и Сабрина хлопочет, разумеется, только о справедливости, она видит, что человек исправился, радуется этому и хочет, чтобы радовалась и сестра…
– Ах, Боже мой, Вегочка! – раздался вдруг возглас Сабрины, уже закончившей свой туалет и смотревшей в окно. – Пойди-ка скорее сюда и посмотри, что там делается.
Испуганная встревоженным голосом сестры, Вега, как была с распущенными волнами волос, так и бросилась к окну и выглянула во двор. В ворота въезжало трое всадников, в середине ехал кто-то в черной одежде гражданского покроя, а с двух сторон его – по солдату в вышитых золотыми шнурками мундирах багряного цвета.
– Это Рекс! Его взяли в плен! – продолжала Сабрина, вглядевшись. – Попался-таки… Вот несчастье-то!
– Да, Саб, это действительно он, – подтвердила Вега. – Ах, какая неудача!.. Теперь одна надежда на то, что отец не успел еще выехать из Глостера.
Но и эта надежда оказалась напрасной. Едва успела Вега выразить ее, как в аллее, по ту сторону двора, появилось еще несколько багряных всадников с человеком посредине, тоже в темной одежде. По-видимому, это тоже был конвой с каким-нибудь пленником.
– О, Саб, да ведь это наш отец! – вскричала Вега, отскочив от окна и бросаясь на шею сестры. Крепко обхватив друг друга, сестры громко разрыдались.
Над Холлимидом спустилась ночь. Сама по себе очень темная, эта ночь освещалась множеством больших и малых огней, горевших вокруг дома и в нем самом. Октябрь шел к концу, и становилось свежо, поэтому в доме топились все камины. Повсюду, на столах и стенах, пылало пламя толстых восковых свечей. Горели и спускавшиеся с потолка фигурные бронзовые канделябры.
Во дворе были разложены костры, вокруг которых, в самых непринужденных позах, расположились солдаты принца. Все они сытно и вкусно поужинали, получили по хорошей порции вина и пива, так что находились в самом прекрасном настроении. Их веселый и шумный гомон далеко разносился по тихим окрестностям.
Не менее весело, хотя и не так шумно, было и в парадной столовой дома. Там, за богато убранным столом, уставленным всякого рода прекрасной старинной фарфоровой посудой, бутылками с дорогими винами и серебряными кубками, восседали непрошеные гости. Самого хозяина дома здесь не было. Он находился в одной из соседних комнат, перед запертыми дверями которой стояла стража.
Дочери его все еще оставались наверху. Они видели в окно, как их отца провели под конвоем, точно какого-нибудь злодея, пойманного на месте преступления. Это зрелище наполнило их негодованием и ужасом. Еще больше сжалось у них сердце, когда они узнали, что не только не будут допущены к отцу, но даже к дверям его комнаты, через которые они могли бы перекинуться с ним несколькими словами. Эта бесчеловечность со стороны роялистов глубоко потрясла молодых девушек. Очевидно, взятие в плен их отца сулило впереди новые беды.
Несчастные девушки страшились даже подумать о будущем. Они могли лишь дрожать, плакать, молиться и со страхом прислушиваться к шагам поднимавшихся по лестнице к ним людей. Хотя дверь в их комнату не была заперта на ключ и никакой стражи к ним не было приставлено, они чувствовали себя в таком же заключении, в каком был их отец. Придворная челядь, находившаяся в свите принца Руперта, рыскала по всему двору, громко разговаривала и смеялась, – словом, вела себя самым бесцеремонным образом. Попасться на глаза этой нахальной челяди было небезопасно для девушек, потому они по собственной воле заперлись в своей половине и боялись даже шевельнуться, чтобы не привлечь к себе внимание.
По всему было заметно, что принц почему-то вдруг резко изменил свое первоначальное отношение к обитателям Холлимида. Сначала он был таким любезным, вежливым и обещал не допускать никаких бесчинств со стороны своих людей, а теперь, по-видимому, разрешил им не стесняться во всякого рода вольностях. Это, конечно, что-то означало, но что именно?
Причина была, в сущности, простая. Вскоре после прибытия принца в Холлимид к нему явился гонец из Монмаутса с извещением о новом поражении роялистов: парламентские дружины взяли еще один из их укрепленных городов. Выведенный из себя этим неприятным известием, принц решил полностью последовать лукавому совету Ленсфорда и, сбросив с себя личину даже условной порядочности, поступить со всем семейством республиканца Поуэля, как с военнопленными, и отвести их в Бристоль. Став, таким образом, полновластным повелителем для этого семейства, он мог заставить «пикантную блондиночку» покориться его прихотям, как это уже было со многими девушками и замужними женщинами, имевшими несчастье приглянуться этому развратнику.
Усевшись вместе с Ленсфордом за небольшим столом, который приказал поставить в один из дальних углов столовой, принц вполголоса вел интимную беседу со своим соучастником в подлом замысле. Бражничавшим за большим столом офицерам было не до того, чтобы подслушивать разговоры своего начальства; да если бы они и подслушали, то едва ли были бы возмущены их содержанием. Понятия о чести и порядочности были им так же чужды, как и принцу с Ленсфордом.
– Как вы думаете, полковник, – сказал Руперт, – оставаться нам здесь до утра или теперь же вернуться в Монмаутс? Мы могли бы быть там около полуночи, если выехать отсюда сейчас.
– Конечно, могли бы, ваше высочество, но зачем нам так скоро возвращаться в Монмаутс? – с удивлением спросил Ленсфорд.
– Разве вы находите это излишним, полковник?
– Да, ваше высочество.
– Почему?
– По двум причинам.
– Какие же эти причины, Ленсфорд?
– Первая причина та, что если Чепстоун действительно попал в руки неприятеля, то нам будет очень затруднительно переправиться обратно через Вайю. Да и через Северну мы едва ли проберемся с нашими слабыми силами.
– Да, это верно… Я об этом не подумал… Ну а вторая причина?
– Вторая причина более деликатного свойства, ваше высочество. Как вы поведете туда пленника, в особенности – пленниц, не обратив на это внимания лорда Вурстера? Вы знаете, какой он щепетильный в вопросах рыцарской чести… К тому же он не из ваших друзей…
– О да, это мне хорошо известно, и когда-нибудь я посчитаюсь с этим старым лицемерным папистом! Но по какому же тогда пути нам уйти отсюда?
– По-моему, нам следует пройти через Форест до переправы через Северну при Ньюнгеме или при Уэстбери. В обоих этих местах имеется прекрасная переправа как для людей, так и для лошадей. Раза за два-три весь наш отряд будет перевезен на тот берег. К утру мы можем достигнуть Берчлей-Кессля. Если вашему высочеству будет угодно, мы там отдохнем, а затем уж проедем прямо в Бристоль, где никому уж не будет дела до того, кого мы ведем с собой в качестве пленников и… пленниц.
– Гм… Пожалуй, вы правы… Но хорошо ли вы знакомы с тем путем, по которому предлагаете следовать?
– Изрядно знаком, ваше высочество. Но еще лучше меня знает весь Форест капитан Тревор. Ведь он довольно продолжительное время провел в этих окрестностях, когда служил под знаменами сэра Джона Уинтора и объездил всю область вдоль и поперек. Под его руководством мы не заблудимся.
– Но я слышал, как здесь кто-то говорил, что ночь чересчур темна, – заметил принц.
– Скоро должна взойти луна, ваше высочество, – поспешил успокоить его последние сомнения Ленсфорд. – Если мы поднимемся немедленно, то будет, пожалуй, и в самом деле еще темно, но часа через два появится луна. Тогда и в путь, а следующую ночь ваше высочество уже будет иметь удовольствие переночевать вновь в Бристоле в компании с некоей очаровательницей.
– Да, да, обязательно в этой компании, хе-хе-хе! – подхватил Руперт, весь красный от возбуждения вином и тем, что он называл любовью, что, в сущности, было лишь одной из его грязных прихотей. – Хорошо, я согласен следовать по этому пути. Распорядитесь, чтобы через два часа все были готовы к отъезду, а потом возвращайтесь сюда, и мы закончим нашу пирушку.
С этими словами принц пересел на свое председательское место за общим столом. Когда же вернулся Ленсфорд, сделав нужные распоряжения, Руперт поднял полный кубок и провозгласил:
– Пьем за прекрасных женщин, друзья мои! Ленсфорд развлечет их песенкой. Он на это мастер… Слышите, Ленсфорд, мы желаем, чтобы вы воспели наших утешительниц в боевых трудах и лишениях, прелестных женщин!
– Слушаю, ваше высочество. Сейчас исполню ваше желание.
Чокнувшись с принцем и остальными офицерами, Ленсфорд залпом осушил свой кубок, обтер усы и бороду и довольно звучным голосом запел песню собственного сочинения, прославлявшую роялистов, женщин-утешительниц и утехи любви и осмеивавшую «круглоголовых» врагов. Припев этой песни повторялся присутствующими, и хор пьяных голосов гремел по всему замку, раздражая слух лишенных свободы владельцев этого чинного до сих пор дома.
Глава XXX. МУЖЕСТВЕННАЯ ВЕСТНИЦА
Река Северна разлилась, и вся ее обширная долина превратилась в сплошное озеро. Вплоть до самого Вурстера на севере не видно было берегов. Казалось, снова хлынуло в свое прежнее ложе когда-то шумевшее здесь, затем исчезнувшее море.
Город Глостер оказался, как на острове, и часть его окраинных домов была затоплена водой. Сообщение производилось с помощью лодок. Все шоссейные дороги, соединявшие город с окрестностями, также были залиты водой на несколько футов глубиной.
Этот осенний паводок и был причиной того, что мистер Эмброз Поуэль не успел вернуться домой вовремя, до появления роялистов в его родном Холлимиде. Только накануне он узнал о падении Монмаутса, и его тотчас же потянуло домой к дочерям, оставшимся там без всякой защиты. Его остановила разбушевавшаяся река, и пока он нашел возможность переправиться через нее, прошло несколько часов. Встревоженный отец дорого бы дал, чтобы поскорее добраться домой, где, как он чувствовал, его дочерям угрожает страшная опасность. А когда ему, наконец, удалось приблизиться к Холлимиду, на него вдруг налетели солдаты королевской армии и, узнав, кто он, привели его к нему же домой как пленника.
Несмотря на то, что в Глостер не было доступа иначе, как на лодках, Уинифреда, эта отважная девушка, не испугалась бушевавшей воды и задумала добраться до города вброд и, если необходимо, даже вплавь. Лодки она не хотела нанимать, чтобы не иметь лишних свидетелей.
На башне кафедрального собора в Глостере пробило девять часов, когда Уинифреда дошла до Хайнема и остановилась на берегу в результате образовавшегося разлива реки. Луна не взошла, и было еще темно. Однако слабый отблеск ее лучей уже отражался в воде и давал возможность различать все, что располагалось на водной поверхности, на расстоянии, по крайней мере, сотни ярдов. Благодаря этому, рысьи глаза молодой форестерки могли различить две линии растрепанных ивовых деревьев, вершины которых поднимались над водой. Эти линии обозначали то место, где пролегала затопленная шоссейная дорога.
Уинифреда не ожидала этого препятствия; обыкновенно Северна разливалась позднее. Но храбрая девушка не дрогнула перед этим препятствием и не подумала отступить назад, как сделала бы на ее месте любая изнеженная горожанка. Да, пожалуй, и не всякий мужчина решился бы поступить в этих условиях так, как поступила эта отважная и самоотверженная девушка. Разувшись и подобрав повыше одежду, она смело вошла в воду, которая сначала доходила ей до лодыжек, потом стала постепенно подниматься все выше и выше. Временами отважная форестерка попадала в полосу быстрого течения, которое почти сбивало ее с ног. Но, собрав всю силу духа, она мужественно боролась и с течением, и с поднявшимся ветром, яростно вздымавшим волны, которые заливали лицо отважной путницы. В ее больших темных глазах не было ни страха перед опасностью, ни упрека в душе тем лицам, ради которых она подвергалась опасности.
Погруженная в холодные волны реки уже по пояс, Уинифреда продолжала храбро продвигаться вперед. Ее красивое энергичное лицо было проникнуто выражением спокойной решимости. Возвращаться назад она и не думала, хотя – повторяем – даже не всякий мужчина проявил бы такую твердость воли и такую готовность к самопожертвованию. В крайнем случае она могла добраться и вплавь, как не раз уже делала и раньше при подобных обстоятельствах. Но пока надобности в этом, при ее высоком росте, еще не было. В одном месте смелая путница погрузилась было в глубокую размоину почти по самую шею. Но и это не испугало ее. Выкарабкавшись из этой ямы, путница снова очутилась на ровной почве, залитой водой только по пояс. Еще несколько усилий, – и стойкая форестерка очутилась перед высоким укрепленным мостом, за которым, на противоположном берегу, белела массивная башня городского собора. Теперь всякая опасность миновала и, кроме того, приближалась минута свидания с любимым человеком. Ради уже одного этого Уинифреда готова была бы переплыть хоть океан. Грудь ее дышала свободно, и сердце радостно билось.
К счастью, Роб Уайльд и в эту ночь, как и в ту, когда Уинифреда приходила с братом в Бристоль, был на часах у тех ворот, через которые она могла проникнуть в город. Уайльд сразу узнал свою невесту, когда та попросила впустить ее, и по-прежнему горячи были объятия и поцелуи этих молодых людей.
– Господи, кого я вижу?.. Мою Уинни! – задыхающимся от радости голосом бормотал Роб, с бурной страстностью прижимая к своей могучей груди возлюбленную. – Что принесло тебя сюда? Какая еще беда заставила перебираться через паводок?.. Бедная моя, измокла-то как!
– Это ничего не значит, милый Роб, – возразила девушка. – Лишь бы было сделано дело, по которому я пробралась сюда…
– Дело?.. Уж не случилось ли чего-нибудь у вас, в Руардине или в Холлимиде? – спросил встревоженный ее серьезностью сержант.
– Да, именно в Холлимиде, и случилось очень нехорошее, – продолжала Уинифреда. – Положим, этого надо было ожидать, раз роялисты взяли верх в Монмаутсе… Слышал ты об этом или еще не знаешь этой новости, Роб?
– Об этом мы узнали уже третьего дня. Но насчет Холлимида нам ничего не известно. Уж не нашествие ли…
– Да, вчера днем пожаловал принц Руперт с отрядом своей конницы. Солдаты в красных мундирах, в золотых галунах; кони у них – одно загляденье. Сам он весь в золоте, бархате, перьях да бриллиантах… Я послана сюда к сэру Ричарду с письмом… Догадываешься, от кого это письмо?
– Знаю, знаю! – кивнул головой сержант. – Значит, тебя надо немедленно вести к сэру Ричарду? Или, может быть, ты сначала пообсушишься и приведешь себя немножко в порядок? В таком случае я сейчас найду тебе помещение…
– Ах нет, Роб, какое уж тут обсушиванье! – воскликнула девушка, кое-как выжавшая воду из своей одежды еще на берегу, перед входом в город. – Дорога каждая минута. Если сэр Ричард не поспеет вовремя на выручку, то в Холлимиде Бог знает что может произойти. Знаешь ведь, на что способен Руперт?
– Знаю, знаю, для него ничего нет святого. Должно быть, ему приглянулась одна из барышень? Был среди нас такой слух… Так пойдем скорей к полковнику, Уинни, – теперь уже сам сержант торопил вестницу. – Он только что перед твоим приходом был здесь, проверял посты и дал мне приказ… Ну, да это уж дело мое… Поцелуй меня еще разок, радость моя, и пойдем. Думаю, полковник теперь уж у себя дома.
Через минуту высокие фигуры сержанта и его невесты уже торопливо пробирались по пустынным улицам, погруженным в глубокий мрак, лишь кое-где прорезаемый огоньками скудных фонарей.
Отправившись в одну из своих многочисленных экспедиций, глостерский губернатор оставил своим заместителем полковника Браутона, а сэру Ричарду поручил командование конной частью и снабдил его особыми полномочиями.
Совершив вместе со своим молодым другом, Юстесом Тревором, вечерний обход караульных постов, сэр Ричард вернулся в свою квартиру. Озябшие на холоде, он и его спутник уселись перед топившимся камином в ожидании ужина, который готовился им на кухне. Губерт-трубач накрывал на стол. Этот солдат так искренне был предан своему господину, с которым не разлучался с самого детства, что считал за счастье и честь служить ему, чем мог. Он один заменял сэру Ричарду несколько слуг.
Придвинув к господам небольшой стол, накрытый тонкой белоснежной скатертью, Губерт проворно расставил приборы, стаканы, корзины с хлебом и разные приправы к кушаньям. Потом достал из буфета заранее приготовленную бутылку кларета, откупорил ее и поставил перед прибором хозяина. Как молодой Тревор, так и старший по возрасту сэр Ричард любили умеренно употреблять хорошее вино, да и то лишь за едой. Это нисколько не напоминало безобразные кутежи и попойки роялистов.