Генри видел посланца, вернувшегося из города и вручившего начальнику его восемьдесят лир. Значит, этого выкупа было недостаточно.
Какие пытки предстоит ему еще вынести в отместку за его обращение с Догги Диком? Не сочла ли банда общим оскорблением удары, нанесенные им ренегату?
Перемена в обращении бандитов с ним могла объясняться только этим, и Генри горько раскаивался в своей несдержанности. Он бы не стал сожалеть о своей вспышке, если бы узнал истинную причину перемены отношения к нему бандитов. Причина эта была гораздо серьезней, чем ненависть, питаемая к нему Догги Диком.
Генри грозило не только долгое лишение свободы, но может быть, даже лишение жизни.
Глубоко врезавшиеся в тело веревки и жесткое ложе, иными словами, просто уличная мостовая, долго не давали ему возможности заснуть, но, наконец, сон смежил его веки. Он крепко спал до того момента, когда пение петухов и сильный удар ногой часового не напомнили ему о горькой действительности.
Глава XIX. В ПУТИ
На рассвете дня разбойники отправились в путь. Деревня, в которой они провели ночь, не была их постоянным убежищем. Здесь они останавливались случайно на один, на два дня, так как более продолжительное пребывание могло бы вызвать неожиданную встречу с папскими войсками, которые обыкновенно появлялись только после какого-нибудь особенного преступления, совершенного бандитами.
Так было и на этот раз. Гонец, посланный в город, чтобы вскрыть чемодан Генри, принес важные известия. Бандиты тотчас же снялись с бивуака.
Пленников у них не было, кроме Генри, но добычи было много: серебро, посуда, драгоценные камни и другие вещи, выкраденные с виллы одного знатного римлянина. По этому-то поводу папские войска и были отправлены в погоню.
Логовище разбойников было запрятано далеко в горах. Еще до конца путешествия ноги пленника были в крови. Поношенная обувь его совершенно развалилась при ходьбе по каменистой дороге.
Руки его, связанные позади, не давали возможности поддерживать равновесие, усталость от большой ходьбы накануне, почти бессонная ночь и упадок духа лишили его сил совершенно.
Строгий надзор за ним ясно показал ему, что не скоро ему вернут свободу. Разбойники не сдержали слова, хотя и получили условленный выкуп.
Когда банда снималась с бивуака, Генри нашел возможность заговорить с начальником и напомнил о его обещании.
– Вы сами освободили меня от него! – возразил бандит с диким проклятием.
– Каким образом? – наивно спросил пленник.
– Черт возьми, как вы наивны, синьор англичанин! Вы уже забыли об ударе, нанесенном одному из моих людей?
– Он его заслужил.
– Это уж мое дело судить. По нашим законам вы заслуживаете наказания. Око за око, зуб за зуб!
– В таком случае, вы отомщены. Ваши люди заплатили мне по двадцати ударов за один, о чем свидетельствуют мои бока.
– А, – возразил с презрением бандит. – Радуйтесь, что вы слишком дешево отделались. Благодарите Мадонну или, вернее, этот рубец на мизинце.
Последнее замечание сопровождалось каким-то загадочным взглядом, не предвещающим ничего доброго, принимая во внимание строгий надзор.
На второй день вступили в гористую местность, заросшую высоким лесом. Идти было все труднее и тяжелее. То приходилось взбираться на почти отвесные скалы, то скользить по таким узким ущельям, где было место только для одного человека.
Путешественники страдали от жгучей жажды, которую, наконец, утолили снегом, найденным в горных закрытых лощинках.
Перед заходом солнца сделали остановку, и один из разбойников послан был на разведку на вершину одинокой конусообразной горы.
Минут двадцать спустя послышался вой волка, который затем повторился немножко дальше, потом блеяние козы. По последнему сигналу банда тронулась в путь.
Взобрались на коническую гору. Когда добрались до вершины, страшная картина развернулась перед глазами пленника. У его ног амфитеатром высились скалы, густо поросшие густым лесом. В глубине пруд, недалеко от него среди деревьев какие-то сероватые стены, из которых подымался дым, свидетельствовавший о присутствии человека.
Эта выбоинка и была главным местом свидания всех бандитов. Отряд пришел на место как раз в момент заката солнца.
Жилище разбойников немного напоминало маленькую деревушку. Два или три дома были сложены из камня, остальные просто представляли соломенные хижины, которые обыкновенно встречаются в горных округах итальянского полуострова.
Деревушка была окружена буковым лесом. Старые ели высились на вершинах окружающих гор.
В центре этого природного цирка блестел пруд, по всей вероятности, жерло потухшего кратера, служившее в настоящее время хранилищем дождевых и снеговых вод, стекающих с гор.
Соломенные хижины, очевидно, были выстроены самими разбойниками, каменные дома, вероятно, были воздвигнуты когда-то горными инженерами, занимавшимися здесь добыванием руды.
На севере и на юге возвышались две скалы, на которых стояли часовые.
По приказу начальника шайки два бандита отвели Генри в темную комнату одного из каменных домов и с грубым ругательством закрыли за ним дверь.
Генри услышал звук запираемого замка, и затем все погрузилось в молчание. Первый раз в жизни он находился в темнице.
Глава XX. ПИСЬМО
Как только закрылась за ним дверь, Генри Гардинг с облегчением растянулся на земле и заснул крепким сном.
Он проснулся при первых лучах солнца, ударявших ему прямо в лицо.
Он встал и огляделся кругом. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что он был в темнице.
Окно, находившееся на большой высоте, было такое узкое, что через него могла пролезть только кошка. Вертикальная железная полоса еще больше суживала отверстие.
Дверь же была настолько крепка, что нечего было и думать о бегстве без содействия часовых. Генри на это рассчитывать было нечего, и он решил по-философски спокойно ожидать событий.
Он был голоден и съел бы все, что бы ему ни попалось на зубы.
Он прислушался, мысленно призывая разбойника с завтраком.
Но в коридоре раздавались только мерные шаги часового.
Через час нетерпеливого ожидания послышались еще и другие шаги в коридоре.
Послышался краткий разговор, ключ завизжал в замке, и дверь открылась настежь.
– Здравствуйте, мистер Генри! Хорошо почивали? Капитан шлет вам свой привет и хочет вас немедленно видеть.
Догги Дик грубо схватил за плечи пленника и потащил его к начальнику.
Как и следовало ожидать, это была лучшая комната в доме. Но артиста поразила роскошь обстановки. Богатая мебель, зеркала, часы, всевозможные шкафики и столики, серебро, люстры, – одним словом, предметы утонченной роскоши, но расставленные без всякого вкуса, в смешении разных стилей, они скорее напоминали лавку редкостей или лавку ростовщика.
Посредине комнаты сидели мужчина и женщина. Мужчина был начальник бандитов Корвино, как называла его сидевшая с ним рядом женщина, называемая им, в свою очередь Кара Попетта. «Кара» по итальянски значит «милая».
Это была большая женщина, почти одного роста с Корвино и так же живописно разряженная. На ней была масса украшений из жемчуга, золота и металлических вышивок. Благодаря своей бронзовой коже, черным, как вороново крыло, волосам, она могла бы служить украшением любого индейского стана.
По-видимому, когда-то она была удивительно хороша собой; когда улыбалась, она показывала двойной ряд блестящих белых зубов, хотя улыбка ее напоминала тигрицу, скалившую зубы, чтобы броситься на свою добычу.
Кара Попетта, которой не было еще и 30 лет, могла бы называться еще красавицей, если бы не багровый шрам, пересекающий правую щеку и совсем обезобразивший ее лицо.
Судя по выражению ее глаз, душа ее была тоже обезображена многими рубцами. Взгляд, который она бросила на пленника, заставил бы задрожать Генри, если бы он понял его значение.
Но Генри некогда было предаваться размышлению, начальник немедленно приказал ему сесть за стол.
– Бесполезно вас спрашивать, умеете ли вы писать, синьор artista, – проговорил бандит, указывая пальцем на перо и чернила. – Рука, умеющая владеть кистью, сумеет держать и перо. Пишите под мою диктовку, переводя на ваш язык. А вот и бумага. На столе лежало несколько листов почтовой бумаги.
Пленник взялся за перо, не будучи в состоянии представить себе, кому он будет писать. Впрочем, он недолго оставался в неизвестности.
– Сперва адрес, – приказал разбойник.
– Кому? – спросил пленник, приготовляясь писать.
– Синьору генералу Гардингу.
– Генералу Гардингу? – вскрикнул Генри, вскочив на ноги и уронив перо. – Моему отцу? Что вам от него надо?
– Без вопросов, синьор художник! Садитесь и пишите.
Генри снова сел и написал адрес. Он вспомнил о своем последнем письме, посланном из гостиницы, находящейся на границе владений его отца, но у него не было времени предаваться воспоминаниям, бандит торопил его.
«Дорогой отец», – продиктовал бандит.
Генри опять остановился. Он вспомнил, что он тогда не поставил слово «дорогой». Неужели он напишет его сегодня под диктовку разбойника?
Надо было повиноваться, начальник повторил фразу, сопровождая ее страшным ругательством.
– А теперь, – сказал Корвино, – пишите и не останавливайтесь, иначе это будет дорого стоить.
Эта угроза была произнесена тоном, не оставляющим сомнения в ее значении.
Генри написал следующее письмо:
«Дорогой отец, уведомляю вас, что я в плену в горах Италии на расстоянии сорока миль от Рима, на границе Неаполитанской территории. Люди, у которых я нахожусь в неволе, неумолимы и убьют меня, если не получат выкупа. Они будут ждать вашего ответа и с этой целью посылают вам гонца, за целость которого будет порукой моя голова. Если вы его арестуете или почему-либо он не вернется сюда, это отразится на мне, и я буду подвергнут самым ужасным пыткам. Выкуп мой определен в тридцать тысяч лир. За эту сумму я получу свободу и знаю, что обещание свое они сдержат, так как эти люди, сделавшиеся разбойниками вследствие нелепых преследований деспотичного правительства, тем не менее исповедуют истинные принципы честности и порядочности. Если вы не пришлете денег, дорогой отец, могу вас заверить, вы никогда не увидите более вашего сына».
– Теперь подпишитесь, – сказал разбойник, видя, что Генри кончил писать.
Генри выпрямился и уронил перо. Он писал под диктовку и, занятый переводом, не мог осознать истинный смысл написанного.
Но когда у него потребовали подписаться под этим унизительным призывом к отцовскому милосердию, – а в нем еще жило воспоминание о его последнем гордом письме, – он почувствовал не только отвращение, но и стыд.
– Подпишитесь, – вскричал бандит, приподнимаясь на своем кресле, – подпишитесь же!
Генри колебался.
– Если вы сейчас же не возьмете пера и не подпишите своего имени под этим письмом, клянусь Мадонной, прольется кровь! Cospetto! – я не позволю насмехаться надо мной какому-то мазилке, проклятому англичанину!
– О синьор, – вскричала Попетта, до сих пор не проронившая ни одного слова. – Послушайтесь его, duono cavaliere. Муж всегда так поступает с теми, которые слишком удаляются от большого города. Подпишите, саго mio, и все пойдет хорошо. Вы будете свободны и вернетесь к своим друзьям.
Произнеся эту маленькую речь, Попетта сошла с дивана, на котором отдыхала, подошла к молодому англичанину и положила ему руку на плечо.
Но ласковый тон ее голоса и мягкое выражение глаз не понравились ее мужу и господину. Корвино вскочил с места, схватил свою жену за талию и грубо отбросил в угол комнаты.
– Не вмешивайся не в свое дело! – крикнул он.
Затем, обратясь к пленнику и вытаскивая пистолет из кармана, он прохрипел: «Подписывайте»!
Дальнейшее сопротивление было бы безумием. Намерение бандита было ясно, послышался звук взводимого курка.
На один миг у пленника мелькнула мысль броситься на противника и схватиться с ним, но если бы даже он вышел победителем из этой борьбы, Догги Дик и десятка два других разбойников немедленно расстреляли его без всякого сомнения.
Оставалось или умереть, или подписать.
Генри наклонился и написал два слова: Генри Гардинг.
– Синьор Рикардо! – позвал начальник.
Вошел Догги Дик.
– Умеешь читать? – спросил Корвино, протягивая ему письмо.
– Я не больно учен, – ответил ренегат, – но думаю, что сумею разобрать эти каракули.
Он прочел письмо по складам и удостоверил перевод.
Конверт запечатали, надписали адрес под диктовку синьора Рикардо. После этого пленника опять связали и отвели в темницу.
В тот же вечер в Рим был послан гонец.
Глава XXI. ПОД КЕДРОМ
Целый год прошел с того дня, когда Бэла Мейноринг отвергла руку младшего сына генерала Гардинга.
Снова перепела свистели на полях, стонала кукушка в лесу и соловей наполнял рощу своими ночными мелодиями.
Мисс Мейноринг по-прежнему оставалась царицей всех балов в округе, хотя две или три молодых девушки начинали оспаривать у ней пальму первенства.
Поклонники ее оставались все те же, за исключением Генри Гардинга.
Говорили, что место его занял его брат Нигель. Впрочем, это могло быть одно предположение, которое шепнул мне один молодой человек на балу, где был также и Нигель.
Сначала я не поверил, но к концу вечера должен был убедиться в этом собственными глазами.
Летние балы представляют гораздо больше случаев пококетничать для молодых девушек. Прогулки вдвоем по темной аллее особенно приятны после душной залы.
Ускользнув таким образом с одной молодой особой, я остановился возле величественного кедра, ветки которого, почти касаясь земли, образовали вокруг его ствола зеленую палатку днем и темный грот ночью.
Вдруг моя спутница проговорила: «Мне кажется, я забыла свой зонтик под этим деревом, подождите здесь, я поищу его».
С этими словами она скрылась под кедром.
Боясь, чтобы не случилось чего с молодой девушкой, я проскользнул следом за ней.
Мы искали несколько минут, но бесполезно.
– Вероятно, кто-нибудь из слуг поднял его и снес в комнаты, – произнесла спутница.
Мы хотели вернуться на дорожку, как вдруг новая парочка остановилась у кедра. С первых их слов было ясно, что они продолжали начатый разговор.
– Я знаю, – говорил мужской голос, – что вы еще не забыли его. Не говорите, что он был всегда вам безразличен. Я отлично все знаю, мисс Мейноринг.
– В самом деле, какая удивительная проницательность, мистер Нигель Гардинг! Вы знаете гораздо больше, чем я и даже ваш брат. В таком случае, зачем же я ему отказала? Наоборот, это доказывает, что между нами ничего не было. С моей стороны, по крайней мере.
Наступило короткое молчание. Нигель, видимо, размышлял.
Я не знал, на что решиться и чувствовал, что моя спутница смущена, но мы уже достаточно много слышали, чтобы дать знать о своем присутствии, не говоря уже о том, что наше собственное положение могло дать повод к злословию. Я прижал ее руку к себе, и мы безмолвно решили дожидаться конца этой сцены.
– Если вы говорите правду, – продолжал Нигель, – если ваше сердце действительно свободно, так почему же вы не приняли моего предложения, мисс Мейноринг? Вы сами меня уверяли, что я вам немножко нравлюсь. Почему же вы не принимаете моей руки?
– Потому что… потому что… Вы хотите знать почему?.
– Я у вас спрашиваю об этом уже целый год.
– Если вы обещаете мне быть благоразумным, я скажу.
– Я вам обещаю все, что хотите. Приказывайте и располагайте мной. Мое состояние – ну, это ничто – моя жизнь, моя душа принадлежит вам.
Он произнес эти слова с таким чувством, на какое я не считал его способным.
– Так я буду откровенна, – отвечала молодая девушка тихим, но ясным голосом. – Между нами две преграды, мешающие соединить нашу судьбу. Во-первых, нужно получить согласие моей матери, без которого я не хочу выходить замуж, я поклялась. Затем согласие вашего отца, без которого я не могу выйти замуж, в этом мать тоже взяла с меня клятву. Как бы ни была глубoкa моя привязанность к вам, Нигель, я никогда не нарушу моих клятв. Но идемте, мы уже довольно говорили об этом. Наше отсутствие может быть замечено.
Она быстро, как белка, скользнула под ветвями и направилась к бальной зале.
Разочарованный влюбленный не стал ее удерживать. Не будучи в состоянии сейчас низвергнуть эти преграды, он все-таки не терял надежды на будущее.
Я с моей спутницей тоже тихо направился в залу.
Глава XXII. СТРАННЫЙ ПАССАЖИР
В один прекрасный полдень 1849 года на станции Паддингтон появился пассажир, обративший на себя внимание.
В сущности, в этом человеке ничего не было необыкновенного, кроме его появления на станции Паддингтон. В Лондоне таких господ сколько угодно. Поверх обыкновенного суконного костюма на нем был накинут мексиканский плащ, голову его украшала калабрийская шляпа.
Приехав в первом классе в Слау, путешественник подождал, пока выйдут все пассажиры, затем, выскочив из вагона с маленьким ручным чемоданом, немедленно вступил в переговоры с начальником станции.
Я случайно находился на станции, когда маленький смуглый человек в мексиканском плаще обратился к гиганту в зеленом мундире с золотыми пуговицами.
С сильным итальянским акцентом иностранец справился о точном адресе генерала Гардинга.
Я хотел подойти к нему поближе, но в эту минуту вспомнил, что мне нужно брать билет.
Я вернулся на платформу в тот момент, когда незнакомец садился в кэб.
Через десять секунд я уже сидел в пустом купе. Раздался свисток, поезд уже трогался с места, когда вдруг дверца моего купе открылась и начальник станции произнес:
– Сюда, пожалуйста, сюда.
Две дамы, шумя шелковыми платьями, сели на скамейке против меня.
Когда я поднял глаза от газеты, я, к моему удивлению, узнал Бэлу Мейноринг и ее мать.
На станции Ридинг, куда направился и я, мои спутницы сошли. Оказывается, мы ехали на один и тот же праздник.
Приехав к моему приятелю позднее их, я нашел всех гостей уже на лужайке. По обыкновению, мисс Бэла была окружена поклонниками, среди которых я, к удивлению, увидел и Нигеля Гардинга.
В течение всего бала он не выказывал ей особенного, заметного внимания, но, очевидно, пристально следил за каждым шагом молодой девушки.
Два или три раза, когда они оставались одни, я видел, как он говорил ей что-то с бледным, искаженным лицом.
После бала Нигель проводил Бэлу и ее мать на вокзал. Все трое поместились в одном и том же кэбе.
Из того, что я слышал под кедром, и из того, что знал о характере молодых людей, я понял, что Бэла Мейноринг предназначена самой судьбой в жены Нигелю Гардингу, если последнему удастся добиться согласия отца.
Глава XXIII. ПРИТВОРСТВО
В тот же вечер, как и всегда, генерал Гардинг сидел за столом в столовой перед графином старого портвейна. По левую сторону сидела его сестра.
Обед уже кончился час тому назад, все было снято со стола, исключая вино и фрукты. Лакей был отпущен.
– Уже девять часов, – сказал генерал, – а Нигель еще не возвращался. Обедать он не должен был остаться. Не знаю, была ли Мейноринг там.
– Весьма вероятно, – отвечала старая дева, отличавшаяся недоброжелательностью.
– Да, – проговорил про себя генерал, – весьма вероятно, но за Нигеля я не боюсь. Он не такой человек, чтобы запутаться в сетях этой кокетки. Как странно, сестра, что ничего не слышно о мальчике с тех пор, как он нас покинул!
– Подождите, пока он растратит те деньги, которые вы ему послали; когда их не будет, вы снова услышите о нем.
– Разумеется, разумеется… Ни одного слова после того неприличного письма, присланного из гостиницы… Ни одной строчки, хотя бы о получении денег. Полагаю, что он их взял; я уже целую вечность не видал моей банковской книжки.
– О, ты можешь быть вполне уверен. Иначе он тебе давно бы написал. Генри не может обходиться без денег. Ты это хорошо знаешь. Не мучай себя напрасно, брат. Не питался же он воздухом!
– Где он может быть?.. Он сказал, что покинет Англию. Я думаю, что он так и сделал.
– О, это весьма сомнительно, – покачала старая дева головой. – Лондон для него самое подходящее место, пока есть деньги. Когда кошелек опустеет, он спова попросит у тебя, а ты, разумеется, пошлешь, не правда ли, брат? – прибавила она ироническим тоном.
– Ни одного шиллинга! – отвечал решительно генерал, ставя стакан на стол с такой силой, что тот чуть не разлетелся вдребезги, – ни одного шиллинга! Если он в один год растратил тысячу фунтов стерлингов, нет ему ни одного шиллинга до моей смерти, и после он получит ровно столько, чтобы не умереть с голоду! Нигель получит все, за исключением маленькой суммы, предназначенной тебе. Генри тоже получил бы все, что ему следует, но после всего происшедшего… Я слышу шум колес, это верно Нигель.
Через несколько минут в столовую вошел сын генерала.
– Ты опоздал, Нигель.
– Да, отец, поезд опоздал.
Он лгал: он опоздал потому, что слишком долго засиделся в коттедже вдовы Мейноринг.
– Хорошо веселился?
– Ничего.
– А кто же там был еще?
– О, народу было много из окрестностей и из Лондона.
– А из соседей кто?
– Да, кажется…
– Неужели не было вдовы Мейноринг?
– Ах, да, была, но я и забыл.
– И, конечно, дочка тоже?
– Да, и дочь тоже… Кстати, тетушка, – продолжал молодой человек, чтобы переменить разговор, – не предложите ли вы мне выпить с вами стакан вина, и мне ужасно хочется что-нибудь съесть. Мы закусили только слегка, и теперь я чувствую такой аппетит, что готов съесть быка.
– За обедом была жареная утка и спаржа, – отвечала тетка, – но теперь это все холодное, дорогой Нигель. Хочешь подождать, пока разогреют или, может быть, лучше тебе дать кусок холодной говядины с пикулями?
– Все равно что, только дайте есть.
– Выпей портвейну, Нигель, – сказал генерал, пока его сестра отдавала приказание слуге. – Я вижу, тебе не нужен коньяк для возбуждения аппетита.
Нигель выпил портвейн и принялся за еду.
Глава XXIV. НЕОЖИДАННОЕ ПОСЕЩЕНИЕ
Только успели убрать со стола, как вдруг послышался звонок и два удара молота в дверь.
– Кто это может быть так поздно? Уже 10 часов, – сказал генерал, смотря на свой хронометр.
Из передней доносились голоса камердинера Уильямса и чей-то еще незнакомый голос с иностранным акцентом.
– Кто там, Уильямс? – спросил генерал появившегося камердинера.
– Не знаю, ваше превосходительство, какой-то неизвестный, не говорит своего имени. Он уверяет, что принес очень важное известие и может передать его только вам.
– Очень странно… каков он из себя?
– Вероятно, иностранец, ваше превосходительство. Ручаюсь головой, что это не настоящий джентльмен.
– Очень странно, – повторил генерал, – он желает меня видеть?
– Да, ваше превосходительство, он говорит, что это дело гораздо важнее для вас, чем для него. Привести его сюда или вы выйдете к нему?
– Ну, нет, – живо отвечал старый солдат, – я, конечно, не выйду к иностранцу, не желающему ни сказать своего имени, ни дать своей карточки. Может, это нищий. Скажи ему, что я не могу принять его сегодня вечером. Пусть придет завтра утром.
– Я уже говорил ему, ваше превосходительство, но он настаивает на том, что должен немедленно видеть вас.
– Кто это может быть, Нигель? – сказал генерал, обращаясь к сыну.
– Не имею ни малейшего представления, отец. Может быть, это бумагомаратель Вуулет?
– Я ручаюсь, что это иностранец.
– Я не знаю ни одного иностранца, у которого могло бы быть дело ко мне. Однако, надо его принять. Что ты скажешь на это, сын мой?
– Дурного ничего не может выйти, – отвечал Нигель, – я останусь с вами, а если он будет нахален, Уильямс и другой лакей вышвырнут его вон.
– Ах, мистер Нигель, да он не больше вашего грума; я мог бы одной рукой схватить его за шиворот и вышвырнуть на лужайку.
– Хорошо, хорошо, Уильямс, – проговорил генерал, – приведи его сюда.
– Дорогая Нелли, – обратился он к сестре, – пройди лучше в гостиную, мы присоединимся к тебе, как только покончим с этим неожиданным визитером.
Старая дева, свернув вязание, вышла из столовой, оставив наедине брата и племянника.
Глава XXV. НЕЛЮБЕЗНЫЙ ПРИЕМ
Такое настойчивое требование свидания сильно взволновало старого ветерана и его сына. Оба стояли в молчаливом ожидании.
Но вот открылась дверь, Уильямс ввел иностранца и удалился по знаку генерала.
Никогда еще более странный представитель человеческого рода не переступал столовой богатого английского землевладельца.
Как и сказал Уильямс, ростом он не превышал грума, хотя на вид ему было лет около сорока. Бронзовое лицо, на голове лес черных волос и пара глаз, сверкавших, как раскаленный уголь.
По складу лица это был, очевидно, еврей, по покрою платья его можно было причислить к адвокатам и нотариусам.
В руках он держал шляпу, снятую им при входе в столовую. Этим, впрочем, и ограничился весь кодекс его знаний светских приличий.
Несмотря на малый рост и физиономию куницы, у него был очень самоуверенный вид, что объяснялось важностью его сообщения и уверенностью, что он не уйдет без утвердительного ответа.
– В чем дело? – резко спросил генерал.
Незнакомец уставился глазами на Нигеля, как бы спрашивая, может ли он говорить при нем.
– Это мой сын, – продолжал ветеран, – можете говорить при нем.