Страница:
Время от времени Кривцов, непривычный к хождению с фонариком, спотыкался о коробки из-под соков и пивные банки. Потом-то он даже конфетные обертки и скомканные сигаретные пачки на полу разглядел. Похоже, этим ходом подземные жители пользовались постоянно. Разбросанные всюду приметы цивилизации сыграли свою роль – передвигаться по подземному коридору Максу было совсем не страшно. Он даже попинал пустую жестянку, обойдя невидимых полузащитника и защитника и запузырив гол в воображаемые ворота.
Ведущая наверх лестница была гораздо короче той, по которой он спускался на Патриарших. Закрывавшую вход в шахту решетку тоже удалось сдвинуть с места без особого напряга. Макс выбрался на поверхность и полной грудью вдохнул прокисший от сырости безморозный воздух. Фонарь решил с собой не тащить – спрятал в углу двора, за раздолбанной коробкой из-под телевизора.
Выйдя на Маросейку, Кривцов двинулся к памятнику героям Плевны. Ему захотелось побродить по безлюдному наверняка – в четвертом-то часу ночи! – скверу, посидеть на лавочке. На углу Маросейки и Лубянского проезда он замедлил шаг и, оглядевшись, хотел уже было шагнуть на пустынную проезжую часть, как вдруг услышал шум двигателя – со стороны Славянской площади на большой скорости мчалась машина.
«Менты!» – мелькнуло в голове Макса, и он рванул в сторону Лубянки. Шум двигателя нарастал. Он был совсем рядом, в каких-то двадцати метрах, когда в ряду прилепленных друг к другу домов обнаружилась арка. Макс юркнул в чрево освещенного одинокой лампочкой двора и заметался, ища укрытие. В углу стоял большой контейнер для строительного мусора. Словно участник соревнований по бегу с препятствиями, Кривцов перемахнул через лавочку, потом через лежащую на боку бетонную «дуру» – опору фонарного столба – и, оказавшись за контейнером, присел на корточки. Сцепив зубы и сжав под подбородком кулаки, ждал: вот сейчас по двору зашарят мощные фонари, раздадутся голоса: «Уйти он не мог! Рассредоточьтесь по периметру! Брать живым!» Но прошла минута, две, пять… Двор продолжал оставаться темным и безмолвным. Кривцов осторожно выглянул из-за контейнера. Никого. С шумом выпустив из легких воздух, он сел на землю и прислонился спиной к железному боку мусорки. В голове пронеслось: «С чего я взял, что это менты? Дебил! Вот, наверное, в той машине веселились, когда я, как заяц, драпал!»
Посидев еще минут десять, Макс поднялся, пошаркал ладонью по заду, сбивая прилипшие кусочки штукатурки и гипса, и слегка попружинил на подрагивающих в коленках ногах.
Он успел сделать всего один шаг, когда сильный удар в спину свалил его с ног. Голова еще не успела сообразить, что это было, а тело уже среагировало. Кривцов мгновенно перевернулся на спину и, оттолкнувшись согнутыми ногами от земли, вскочил. И тут же получил мощный удар в лицо. Отлетел на пару метров, но устоял.
– Не дергайся! – приказал голос за спиной. Истерично-писклявый, он не мог принадлежать тому, кто чуть не послал Кривцова в нокдаун.
Макс скосил глаза и увидел того, кто вполне мог это сделать. Огромный детина в натянутой до бровей спортивной шапке потирал левой ладонью правый кулак размером с дыню сорта колхозница.
«Значит, их двое, а может, и больше, – сделал вывод Кривцов. – Надо узнать, чего им от меня надо».
Как ни странно, страха почти не было. Наверное, весь его запас Макс израсходовал, готовясь к встрече с мнимыми ментами.
– Мужики, давайте разойдемся по-хорошему, – сказал Макс.
Голос прозвучал ровно, будто ему сто раз на дню случалось попадать в подобные переделки.
– Не получится, – противно хохотнув, пропищал тот, что по-прежнему находился за спиной. – Ни по-хорошему, ни разойтись… То есть мы-то с Малышом, конечно, уйдем, а вот ты тут лежать останешься, железно.
– Да вы что, мужики! Чего я вам сделал? Денег у меня при себе нет.
– А на хрен нам твои бабки? – захихикал писклявый.
Макс, с опаской взглянув на продолжавшего массировать кулак амбала, слегка повернулся к тому, кто в этой паре (их все-таки двое, не больше, – уже хорошо!) был уполномочен вести переговоры. Обладатель дисканта оказался худым и высоким – чуть ниже Кривцова. Лампочка над дверью, ведущей то ли в подьезд, то ли в подвал, хорошо освещала его лицо. Лицо сумасшедшего. Вытаращенные и неморгающие (и от того похожие на протезы) глаза, осклабленный беззубый рот. «Шизофрения, – поставил диагноз Кривцов. – Острый период». Вслух спросил:
– Чего же вам от меня надо?
И заметил, что голос предательски дрогнул.
– А нужна нам смертушка твоя, – продолжая смотреть на Кривцова неподвижными глазами, хохотнул шизик.
– Зачем?
Вопрос вылетел сам собой, но Макс интуитивно понял: да-да, нужно втянуть его в разговор.
– А затем, что так карта легла, – будто бы даже с сочувствием вздохнул писклявый. – Проиграл я тебя.
– Меня?
– Ну не те-бя ко-о-нкре-тно, – с нотками назидательности протянул сумасшедший, – а того, кто первым на глаза попадется. Мы с Малышом с катрана вышли, – он мотнул головой в дальний темный угол двора, – а ты тут как тут. Так что, получается, все-таки тебя.
Произнося последнюю фразу, дигиль слегка развел в стороны руки (дескать, извини, что так получилось), и Кривцов заметил, как неярко, антрацитом, блеснула сталь. В правом кулаке у шизика был зажат нож.
– А Малыш… – Макс скосил глаза на амбала, так и не сдвинувшегося с места с самого начала его беседы с писклявым, – он с тобой в паре, что ли, играл?
Вопрос почему-то развеселил сумасшедшего. Да так, что, хохоча, он согнулся пополам. Макс среагировал мгновенно: сцепив в замок руки, со всей силы ударил писклявого по затылку и побежал. Вынырнув из арки, свернул налево. Раздававшийся сзади тяжелый топот звучал все глуше – Малыш отставал. Бег был явно не его видом спорта. Завернув за угол здания, где в прежние годы размещался ЦК ВЛКСМ, Кривцов не стал сбавлять темп. До Армянского ему нужно было оторваться от преследователя так, чтобы пропасть из его поля зрения. Перед поворотом в переулок Макс обернулся – Маросейка, куда ни кинь глаз, была пуста.
И все же, добравшись до двора, где был лаз, он не позволил себе и минутной передышки. Выхватил из-за коробки фонарь и, легко, будто картонку, сдвинув решетку, полез вниз…
У входа в каморку Симоняна Макс взглянул на часы. Четыре двадцать пять. Всего! На прогулку по ночной Москве, отсидку за мусорным контейнером, разборку с Малышом и писклявым, бегство и спуск в подземелье у него ушло чуть больше часа. Не может быть! Кривцов снова взглянул на часы. Ручной хронометр вроде работал исправно.
Войдя в келью армянина, Макс испытал нечто вроде дежа вю. Грант Нерсессович сидел на том же месте и в той же позе, что и час назад.
– Это я, – зачем-то сказал Макс.
Симонян, продолжая писать, едва заметно кивнул.
На сей раз Макс уснул, едва коснувшись головой тщедушной подушки. Снился ему неправдоподобно огромный кулак, который каким-то неведомым образом трансформировался в лицо с остекленевшими, немигающими глазами и растянутыми в оскале мокрыми губами. Из рыхлых, опухших десен торчали редкие обломки черных зубов.
Проснулся Кривцов от того, что кто-то тряс его за плечо. Подскочив на топчане, стал озираться, не понимая, где находится.
– Под землей ты, в надежном месте, – подсказал армянин. – Колян сейчас прибегал, Митричу совсем плохо. Ты б сходил, посмотрел. Колян говорит, ты врач.
Митричу и впрямь стало хуже. От тяжелого кашля на лбу и шее вздувались синие, толстые, почти в мизинец, вены. Макс потрогал пульс – он был частый и слабый. Срочно требовались сильные антибиотики.
Макс вернулся к Симоняну:
– Грант Нерсессович, можно кого-нибудь из ваших попросить передать записку одному человеку?
– А кто он?
– Милиционер.
– Хм… – Поджав губы, Симонян озабоченно повертел головой. – Колян, например, точно не согласится. Да и вообще не знаю, кто на это пойдет.
– Но это тот самый милиционер, который избитого Митрича в больницу отправил, навещал его там. Который меня сюда пристроил.
– Про историю с Митричем народ в курсе. Но большинство считают, что лейте нант просто решил в подземелье агентуру завести, связи наладить, чтобы при надобности использовать… А уж если узнают, что ты тут по его протекции, тебя и шлепнуть могут. Как вражеского лазутчика. А, да, чуть не забыл… – Симонян протянул два исписанных с обеих сторон листа. – Ты как их передать собираешься? На Коляна не рассчитывай.
Кривцов сложил листы вчетверо и сунул во внутренний карман куртки.
– Не знаю. С показаниями еще можно повременить, а лекарства Митричу нужны срочно.
– Так ты Коляну названия дай, он купит. Или они шибко дорогие?
– Не в этом дело. Мне нужно сначала там, наверху, у одного хорошего фтизиатра проконсультироваться, а уж он рецепт напишет. Может, еще и по аптекам побегать придется – вдруг то, что врач порекомендует, не в каждой продают?
– Нет, по клиникам, да еще если клиника не из простых, а с охраной да белыми коридорами-кабинетами… нашим там делать нечего. Давай так. Ты сам с Коляном поговори. Ради Митрича, если это и вправду вопрос жизни и смерти, может, Колян и на контакт с ментом пойдет. Ну, раз другого выхода нет…
Колян согласился передать маленькую записку с именем-телефоном доктора, симптомами болезни и просьбой принести лекарства в девять вечера на то место, где Витек и Андрей расстались с Максом накануне вечером. Была у Кривцова мысль назначить местом встречи нижнюю площадку спуска в Армянском переулке, но он тут же от нее отказался: незачем Коляну (да и кому бы то ни было из общины) знать, что ведущий на поверхность короткий маршрут перестал быть для гостя тайной.
Взять исписанные Грантом Нерсессовичем листки Колян категорически отказался:
– Это твое дело, я в него впутываться не хочу.
Визит к фтизиатру
Предательство
Ведущая наверх лестница была гораздо короче той, по которой он спускался на Патриарших. Закрывавшую вход в шахту решетку тоже удалось сдвинуть с места без особого напряга. Макс выбрался на поверхность и полной грудью вдохнул прокисший от сырости безморозный воздух. Фонарь решил с собой не тащить – спрятал в углу двора, за раздолбанной коробкой из-под телевизора.
Выйдя на Маросейку, Кривцов двинулся к памятнику героям Плевны. Ему захотелось побродить по безлюдному наверняка – в четвертом-то часу ночи! – скверу, посидеть на лавочке. На углу Маросейки и Лубянского проезда он замедлил шаг и, оглядевшись, хотел уже было шагнуть на пустынную проезжую часть, как вдруг услышал шум двигателя – со стороны Славянской площади на большой скорости мчалась машина.
«Менты!» – мелькнуло в голове Макса, и он рванул в сторону Лубянки. Шум двигателя нарастал. Он был совсем рядом, в каких-то двадцати метрах, когда в ряду прилепленных друг к другу домов обнаружилась арка. Макс юркнул в чрево освещенного одинокой лампочкой двора и заметался, ища укрытие. В углу стоял большой контейнер для строительного мусора. Словно участник соревнований по бегу с препятствиями, Кривцов перемахнул через лавочку, потом через лежащую на боку бетонную «дуру» – опору фонарного столба – и, оказавшись за контейнером, присел на корточки. Сцепив зубы и сжав под подбородком кулаки, ждал: вот сейчас по двору зашарят мощные фонари, раздадутся голоса: «Уйти он не мог! Рассредоточьтесь по периметру! Брать живым!» Но прошла минута, две, пять… Двор продолжал оставаться темным и безмолвным. Кривцов осторожно выглянул из-за контейнера. Никого. С шумом выпустив из легких воздух, он сел на землю и прислонился спиной к железному боку мусорки. В голове пронеслось: «С чего я взял, что это менты? Дебил! Вот, наверное, в той машине веселились, когда я, как заяц, драпал!»
Посидев еще минут десять, Макс поднялся, пошаркал ладонью по заду, сбивая прилипшие кусочки штукатурки и гипса, и слегка попружинил на подрагивающих в коленках ногах.
Он успел сделать всего один шаг, когда сильный удар в спину свалил его с ног. Голова еще не успела сообразить, что это было, а тело уже среагировало. Кривцов мгновенно перевернулся на спину и, оттолкнувшись согнутыми ногами от земли, вскочил. И тут же получил мощный удар в лицо. Отлетел на пару метров, но устоял.
– Не дергайся! – приказал голос за спиной. Истерично-писклявый, он не мог принадлежать тому, кто чуть не послал Кривцова в нокдаун.
Макс скосил глаза и увидел того, кто вполне мог это сделать. Огромный детина в натянутой до бровей спортивной шапке потирал левой ладонью правый кулак размером с дыню сорта колхозница.
«Значит, их двое, а может, и больше, – сделал вывод Кривцов. – Надо узнать, чего им от меня надо».
Как ни странно, страха почти не было. Наверное, весь его запас Макс израсходовал, готовясь к встрече с мнимыми ментами.
– Мужики, давайте разойдемся по-хорошему, – сказал Макс.
Голос прозвучал ровно, будто ему сто раз на дню случалось попадать в подобные переделки.
– Не получится, – противно хохотнув, пропищал тот, что по-прежнему находился за спиной. – Ни по-хорошему, ни разойтись… То есть мы-то с Малышом, конечно, уйдем, а вот ты тут лежать останешься, железно.
– Да вы что, мужики! Чего я вам сделал? Денег у меня при себе нет.
– А на хрен нам твои бабки? – захихикал писклявый.
Макс, с опаской взглянув на продолжавшего массировать кулак амбала, слегка повернулся к тому, кто в этой паре (их все-таки двое, не больше, – уже хорошо!) был уполномочен вести переговоры. Обладатель дисканта оказался худым и высоким – чуть ниже Кривцова. Лампочка над дверью, ведущей то ли в подьезд, то ли в подвал, хорошо освещала его лицо. Лицо сумасшедшего. Вытаращенные и неморгающие (и от того похожие на протезы) глаза, осклабленный беззубый рот. «Шизофрения, – поставил диагноз Кривцов. – Острый период». Вслух спросил:
– Чего же вам от меня надо?
И заметил, что голос предательски дрогнул.
– А нужна нам смертушка твоя, – продолжая смотреть на Кривцова неподвижными глазами, хохотнул шизик.
– Зачем?
Вопрос вылетел сам собой, но Макс интуитивно понял: да-да, нужно втянуть его в разговор.
– А затем, что так карта легла, – будто бы даже с сочувствием вздохнул писклявый. – Проиграл я тебя.
– Меня?
– Ну не те-бя ко-о-нкре-тно, – с нотками назидательности протянул сумасшедший, – а того, кто первым на глаза попадется. Мы с Малышом с катрана вышли, – он мотнул головой в дальний темный угол двора, – а ты тут как тут. Так что, получается, все-таки тебя.
Произнося последнюю фразу, дигиль слегка развел в стороны руки (дескать, извини, что так получилось), и Кривцов заметил, как неярко, антрацитом, блеснула сталь. В правом кулаке у шизика был зажат нож.
– А Малыш… – Макс скосил глаза на амбала, так и не сдвинувшегося с места с самого начала его беседы с писклявым, – он с тобой в паре, что ли, играл?
Вопрос почему-то развеселил сумасшедшего. Да так, что, хохоча, он согнулся пополам. Макс среагировал мгновенно: сцепив в замок руки, со всей силы ударил писклявого по затылку и побежал. Вынырнув из арки, свернул налево. Раздававшийся сзади тяжелый топот звучал все глуше – Малыш отставал. Бег был явно не его видом спорта. Завернув за угол здания, где в прежние годы размещался ЦК ВЛКСМ, Кривцов не стал сбавлять темп. До Армянского ему нужно было оторваться от преследователя так, чтобы пропасть из его поля зрения. Перед поворотом в переулок Макс обернулся – Маросейка, куда ни кинь глаз, была пуста.
И все же, добравшись до двора, где был лаз, он не позволил себе и минутной передышки. Выхватил из-за коробки фонарь и, легко, будто картонку, сдвинув решетку, полез вниз…
У входа в каморку Симоняна Макс взглянул на часы. Четыре двадцать пять. Всего! На прогулку по ночной Москве, отсидку за мусорным контейнером, разборку с Малышом и писклявым, бегство и спуск в подземелье у него ушло чуть больше часа. Не может быть! Кривцов снова взглянул на часы. Ручной хронометр вроде работал исправно.
Войдя в келью армянина, Макс испытал нечто вроде дежа вю. Грант Нерсессович сидел на том же месте и в той же позе, что и час назад.
– Это я, – зачем-то сказал Макс.
Симонян, продолжая писать, едва заметно кивнул.
На сей раз Макс уснул, едва коснувшись головой тщедушной подушки. Снился ему неправдоподобно огромный кулак, который каким-то неведомым образом трансформировался в лицо с остекленевшими, немигающими глазами и растянутыми в оскале мокрыми губами. Из рыхлых, опухших десен торчали редкие обломки черных зубов.
Проснулся Кривцов от того, что кто-то тряс его за плечо. Подскочив на топчане, стал озираться, не понимая, где находится.
– Под землей ты, в надежном месте, – подсказал армянин. – Колян сейчас прибегал, Митричу совсем плохо. Ты б сходил, посмотрел. Колян говорит, ты врач.
Митричу и впрямь стало хуже. От тяжелого кашля на лбу и шее вздувались синие, толстые, почти в мизинец, вены. Макс потрогал пульс – он был частый и слабый. Срочно требовались сильные антибиотики.
Макс вернулся к Симоняну:
– Грант Нерсессович, можно кого-нибудь из ваших попросить передать записку одному человеку?
– А кто он?
– Милиционер.
– Хм… – Поджав губы, Симонян озабоченно повертел головой. – Колян, например, точно не согласится. Да и вообще не знаю, кто на это пойдет.
– Но это тот самый милиционер, который избитого Митрича в больницу отправил, навещал его там. Который меня сюда пристроил.
– Про историю с Митричем народ в курсе. Но большинство считают, что лейте нант просто решил в подземелье агентуру завести, связи наладить, чтобы при надобности использовать… А уж если узнают, что ты тут по его протекции, тебя и шлепнуть могут. Как вражеского лазутчика. А, да, чуть не забыл… – Симонян протянул два исписанных с обеих сторон листа. – Ты как их передать собираешься? На Коляна не рассчитывай.
Кривцов сложил листы вчетверо и сунул во внутренний карман куртки.
– Не знаю. С показаниями еще можно повременить, а лекарства Митричу нужны срочно.
– Так ты Коляну названия дай, он купит. Или они шибко дорогие?
– Не в этом дело. Мне нужно сначала там, наверху, у одного хорошего фтизиатра проконсультироваться, а уж он рецепт напишет. Может, еще и по аптекам побегать придется – вдруг то, что врач порекомендует, не в каждой продают?
– Нет, по клиникам, да еще если клиника не из простых, а с охраной да белыми коридорами-кабинетами… нашим там делать нечего. Давай так. Ты сам с Коляном поговори. Ради Митрича, если это и вправду вопрос жизни и смерти, может, Колян и на контакт с ментом пойдет. Ну, раз другого выхода нет…
Колян согласился передать маленькую записку с именем-телефоном доктора, симптомами болезни и просьбой принести лекарства в девять вечера на то место, где Витек и Андрей расстались с Максом накануне вечером. Была у Кривцова мысль назначить местом встречи нижнюю площадку спуска в Армянском переулке, но он тут же от нее отказался: незачем Коляну (да и кому бы то ни было из общины) знать, что ведущий на поверхность короткий маршрут перестал быть для гостя тайной.
Взять исписанные Грантом Нерсессовичем листки Колян категорически отказался:
– Это твое дело, я в него впутываться не хочу.
Визит к фтизиатру
…Увидев на дисплее надпись «Витек», Андрей приложил трубку к уху и тихо сказал:
– Сейчас выйду! У нас тут народу полно.
Телефон и имя профессора-фтизиатра, а также несколько слов по-латыни Шахов записал на валявшейся в коридоре на окне испорченной накладной. Потом Витек поставил задачу: «До девяти ты все должен успеть – и к профессору сгонять, и лекарства купить, и спуститься. Место помнишь? Я вырваться не смогу, у нас тут служба собственной безопасности всех трясет…»
Звезда фтизиатрии встречаться был категорически не намерен: ссылался на график приема, который расписан вплоть до сентября, на симпозиум в Австрии, к которому нужно срочно готовиться, но Шахов был настойчив – и профессор сдался. Однако, узнав, что назначать лечение пациенту ему придется заочно – без анализов, обследований и даже без личного контакта, а по одному лишь диагнозу, поставленному «каким-то стоматологом», доктор пришел в негодование:
– Вы за кого меня принимаете? Я вам не шарлатан какой-нибудь! Не потомственная знахарка баба Нюра из деревни Заплюйка, которая лечит по фотографии! – Но потом вдруг разом помягчел: – Что, этот человек действительно не имеет возможности пройти обследование? Если речь идет о деньгах, это можно как-то решить. У нас в клинике существуют скидки… К тому же, если диагноз поставлен правильно, больному следует лечиться исключительно в стационаре.
В конце концов, ворча и чертыхаясь, профессор продиктовал названия десятка препаратов, подробно растолковав, как их следует принимать. Писать назначение своей рукой светило фтизиатрии предусмотрительно не стал и вообще попросил, чтобы настойчивый визитер забыл его имя:
– Учтите, молодой человек: в случае возникновения конфликтной ситуации я все буду отрицать. Даже знакомство с вами. Если в медицинском мире узнают об этой истории, меня подвергнут обструкции. Я вообще не понимаю, почему пошел у вас на поводу. Просто стал жертвой вашей напористости.
Несмотря на затянувшийся визит в клинику, на то, что для приобретения лекарств из списка пришлось побегать по аптекам, да еще порыскать в поисках хозяйственного магазина, чтобы купить фонарик, без десяти девять Андрей был на том самом месте, где накануне они расстались с Максом.
Кривцов на встречу пришел не один, а с каким-то мужичонкой. Все время разговора тот стоял поодаль, бросая на Андрея недобрые взгляды.
– Это что за упырь с тобой? – шепотом поинтересовался Шахов у Кривцова. – Смотрит так, будто сейчас зубами в сонную артерию вцепится.
– Колян-то? – так же шепотом уточнил
Макс. – Да не, он нормальный. За Митричем – тем самым безногим, знакомым Витька… Это ему ты лекарства принес… Ко лян за ним, как за малым ребенком, ухаживает. Просто «кроты» к тем, кто наверху живет, настороженно относятся. Как к чужакам.
– А ты, значит, уже и здесь успел своим стать?
Кривцов, сделав вид, что не заметил сарказма в голосе друга, начал рассовывать по карманам лекарства и одноразовые шприцы. Потом достал из-за пазухи сложенные вчетверо листы.
– Вот это как можно скорее передай Виктору.
– А что это?
– Моя свобода и снятие всех обвинений. Прочтешь – сам поймешь. Постарайся прямо сегодня. И попроси Витька, чтобы завтра… нет, он не успеет… Давай так: послезавтра, часов в девять утра, к нему опять подойдет Колян, пусть Витек ему записку для меня передаст, чтобы я знал, как дела продвигаются. Насчет продуктов не грузитесь – здесь меня на довольствие взяли. У них ставка участкового врача была свободна…
«Он еще прикалывается! – с неприязнью подумал Андрей. – Другой бы в такой ситуации сидел, забившись в угол, и скулил, а Кривцову все хиханьки. А насчет продуктов – это он наверняка в упрек мне сказал. И как бы я, интересно, их поволок? Мы-то тогда провиант на троих перед спуском разделили и в рюкзаки растолкали».
Попрощавшись, он уже поставил ногу на первую арматурину, когда Макс сказал:
– Ты как-нибудь дай знать отцу и матери, что я жив и здоров. Только не по телефону: менты и твой, и их номера наверняка на прослушку поставили. И к Катьке заскочи: она, ясное дело, переживает.
– С отцом твоим я сегодня утром разговаривал, а маман где-то за границей. К Катерине зайду, – пообещал Шахов и через мгновение скрылся в бетонной трубе.
– Ну, вот, Колян, теперь порядок, – оживленно оповестил попутчика-проводника Кривцов. – Конечно, Митрича мы не вылечим – сам понимаешь, для этого другие условия нужны, – но процесс локализуем. Эх, надо было мне еще общеукрепляющие заказать. Ничего, в другой раз Андрюха купит.
– А этот Андрюха – он тебе кто?
– Друг. Мы с ним со школы вместе. Он ради меня на что угодно.
– Увере н?
– Ты это о чем? – Макс почувствовал, что изнутри поднимается злое раздражение: этот бомж метровский считает себя вправе судить о нормальных людях!
– Мутный он какой-то.
– Ничего не мутный! Да и что ты вообще о нем знать можешь? Вы даже парой слов не перекинулись.
– А зачем? Мне надо просто посмотреть на человека, понаблюдать за ним, чтоб понять, говно он или не говно. Так вот: твой друг – говно.
– А хрен ли этому, как ты выражаешься, говну было полдня по аптекам мотаться, а потом в подземелье лезть, чтобы незнакомому человеку лекарство передать?
– Не знаю, – равнодушно дернул плечом Колян. – Может, какие свои цели преследовал. Вот увидишь: он тебе еще нагадит. Все, пошли, а то, пока мы тут телимся, Митрич коньки отбросит.
Больше – до самой пещеры безногого – они не сказали друг другу ни слова.
– Сейчас выйду! У нас тут народу полно.
Телефон и имя профессора-фтизиатра, а также несколько слов по-латыни Шахов записал на валявшейся в коридоре на окне испорченной накладной. Потом Витек поставил задачу: «До девяти ты все должен успеть – и к профессору сгонять, и лекарства купить, и спуститься. Место помнишь? Я вырваться не смогу, у нас тут служба собственной безопасности всех трясет…»
Звезда фтизиатрии встречаться был категорически не намерен: ссылался на график приема, который расписан вплоть до сентября, на симпозиум в Австрии, к которому нужно срочно готовиться, но Шахов был настойчив – и профессор сдался. Однако, узнав, что назначать лечение пациенту ему придется заочно – без анализов, обследований и даже без личного контакта, а по одному лишь диагнозу, поставленному «каким-то стоматологом», доктор пришел в негодование:
– Вы за кого меня принимаете? Я вам не шарлатан какой-нибудь! Не потомственная знахарка баба Нюра из деревни Заплюйка, которая лечит по фотографии! – Но потом вдруг разом помягчел: – Что, этот человек действительно не имеет возможности пройти обследование? Если речь идет о деньгах, это можно как-то решить. У нас в клинике существуют скидки… К тому же, если диагноз поставлен правильно, больному следует лечиться исключительно в стационаре.
В конце концов, ворча и чертыхаясь, профессор продиктовал названия десятка препаратов, подробно растолковав, как их следует принимать. Писать назначение своей рукой светило фтизиатрии предусмотрительно не стал и вообще попросил, чтобы настойчивый визитер забыл его имя:
– Учтите, молодой человек: в случае возникновения конфликтной ситуации я все буду отрицать. Даже знакомство с вами. Если в медицинском мире узнают об этой истории, меня подвергнут обструкции. Я вообще не понимаю, почему пошел у вас на поводу. Просто стал жертвой вашей напористости.
Несмотря на затянувшийся визит в клинику, на то, что для приобретения лекарств из списка пришлось побегать по аптекам, да еще порыскать в поисках хозяйственного магазина, чтобы купить фонарик, без десяти девять Андрей был на том самом месте, где накануне они расстались с Максом.
Кривцов на встречу пришел не один, а с каким-то мужичонкой. Все время разговора тот стоял поодаль, бросая на Андрея недобрые взгляды.
– Это что за упырь с тобой? – шепотом поинтересовался Шахов у Кривцова. – Смотрит так, будто сейчас зубами в сонную артерию вцепится.
– Колян-то? – так же шепотом уточнил
Макс. – Да не, он нормальный. За Митричем – тем самым безногим, знакомым Витька… Это ему ты лекарства принес… Ко лян за ним, как за малым ребенком, ухаживает. Просто «кроты» к тем, кто наверху живет, настороженно относятся. Как к чужакам.
– А ты, значит, уже и здесь успел своим стать?
Кривцов, сделав вид, что не заметил сарказма в голосе друга, начал рассовывать по карманам лекарства и одноразовые шприцы. Потом достал из-за пазухи сложенные вчетверо листы.
– Вот это как можно скорее передай Виктору.
– А что это?
– Моя свобода и снятие всех обвинений. Прочтешь – сам поймешь. Постарайся прямо сегодня. И попроси Витька, чтобы завтра… нет, он не успеет… Давай так: послезавтра, часов в девять утра, к нему опять подойдет Колян, пусть Витек ему записку для меня передаст, чтобы я знал, как дела продвигаются. Насчет продуктов не грузитесь – здесь меня на довольствие взяли. У них ставка участкового врача была свободна…
«Он еще прикалывается! – с неприязнью подумал Андрей. – Другой бы в такой ситуации сидел, забившись в угол, и скулил, а Кривцову все хиханьки. А насчет продуктов – это он наверняка в упрек мне сказал. И как бы я, интересно, их поволок? Мы-то тогда провиант на троих перед спуском разделили и в рюкзаки растолкали».
Попрощавшись, он уже поставил ногу на первую арматурину, когда Макс сказал:
– Ты как-нибудь дай знать отцу и матери, что я жив и здоров. Только не по телефону: менты и твой, и их номера наверняка на прослушку поставили. И к Катьке заскочи: она, ясное дело, переживает.
– С отцом твоим я сегодня утром разговаривал, а маман где-то за границей. К Катерине зайду, – пообещал Шахов и через мгновение скрылся в бетонной трубе.
– Ну, вот, Колян, теперь порядок, – оживленно оповестил попутчика-проводника Кривцов. – Конечно, Митрича мы не вылечим – сам понимаешь, для этого другие условия нужны, – но процесс локализуем. Эх, надо было мне еще общеукрепляющие заказать. Ничего, в другой раз Андрюха купит.
– А этот Андрюха – он тебе кто?
– Друг. Мы с ним со школы вместе. Он ради меня на что угодно.
– Увере н?
– Ты это о чем? – Макс почувствовал, что изнутри поднимается злое раздражение: этот бомж метровский считает себя вправе судить о нормальных людях!
– Мутный он какой-то.
– Ничего не мутный! Да и что ты вообще о нем знать можешь? Вы даже парой слов не перекинулись.
– А зачем? Мне надо просто посмотреть на человека, понаблюдать за ним, чтоб понять, говно он или не говно. Так вот: твой друг – говно.
– А хрен ли этому, как ты выражаешься, говну было полдня по аптекам мотаться, а потом в подземелье лезть, чтобы незнакомому человеку лекарство передать?
– Не знаю, – равнодушно дернул плечом Колян. – Может, какие свои цели преследовал. Вот увидишь: он тебе еще нагадит. Все, пошли, а то, пока мы тут телимся, Митрич коньки отбросит.
Больше – до самой пещеры безногого – они не сказали друг другу ни слова.
Предательство
Андрей дышал натужно, со свистом. В горле саднило, а грудная клетка была словно полая коробка, на внутренние стенки которой кто-то накидал толстый слой цемента, а разровнять забыл. В прошлый раз, когда Шахов выбирался из подземелья вместе с Витьком, такого не было. Шедший впереди Милашкин двигался размеренно, четко выдерживая взятый с первой ступеньки ритм. Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре… Шли ходко, пот заливал глаза и стекал вдоль хребта, но дыхание не сбивалось. Сегодня Андрей тоже пытался считать: раз, два, три, четыре, но на второй или третьей четверке вдруг подкатывала паника, и он, судорожно хватаясь руками за арматурные перекладины, преодолевал метра три, а потом зависал на несколько секунд, унимая колотящееся сердце и хватая ртом жидкий, как диетические щи, воздух. После одного из таких рывков Шахов чуть не потерял сознание и дал себе слово больше не смотреть наверх, туда, где сквозь узкую щель – он нарочно не до конца задвинул решетку – сочился мутно-желтый тусклый свет освещавшего двор фонаря.
Андрей ударился о решетку макушкой. Вязаная шапка и накинутый сверху капюшон куртки смягчили удар. Мышцы рук и ног дрожали, будто по ним пропустили электрический ток.
Нечто такое с ним было только однажды. В выпускном классе, когда Андрей решил качаться и провел в тренажерном зале четыре часа. А потом сидел в раздевалке и тупо смотрел, как мелко подергивается внутренняя поверхность бедра, как от подмышечной впадины к локтю и обратно под кожей катится крошечная волна. Остатки сил ушли на то, чтобы заставить себя встать. Он был почти уверен: в вертикальном положении его держит только скелет, все мышцы порваны или растянуты, как старая резинка от треников.
Добравшись из тренажерного зала до дома, он лег в ванну и пустил туда горячую воду, почти кипяток. Но припарки не помогли. На следующий день Шахов не смог встать с постели: любое движение – даже попытка сжать пальцы в кулак – вызывало страшную боль, которая мгновенно распространялась по всему телу.
Поход Андрея в тренажерный зал спровоцировал Макс. На уроке физкультуры класс сдавал нормативы. Шахов смог отжаться на руках всего десять раз (на четверку надо было двадцать), и Кривцов при Катьке и других девчонках назвал его дохляком и даже шутя пнул друга под зад.
Макс считался лучшим легкоатлетом школы: бегал на короткие и длинные дистанции, прыгал в длину, играл в баскетбол, волейбол и регби. Футбол и хоккей – само собой. Стеллажи в его комнате были уставлены кубками, на которых гроздьями висели вымпелы, а под грамоты за спортивные достижения Максова маман выделила целый ящик в серванте.
Сопровожденного пинком «дохляка» класс встретил дружным хохотом. Андрей даже не обернулся. Едва сдерживаясь, чтобы не побежать, быстрым шагом пошел к дверям. Кривцов догнал его в три прыжка. Перед самым носом захлопнул дверь. И заорал прямо в лицо:
– Андрюха, ты чего?! Обиделся, что ли?! Ну и дурак! У тебя ж весь класс математику и тесты по истории с обществоведением списывает! И я в том числе! Ну и скажи мне в следующий раз, что я дебил!
Глядя другу прямо в глаза, Шахов неожиданно резко отодвинул Макса от двери. Его шаги по коридору звучали четко и громко, будто ноги были обуты не в кроссовки, а в солдатские сапоги.
В тот же вечер он пошел в тренажерный зал, а когда вернулся, матери строго наказал: никому, в том числе Максу (Максу особенно!) не говорить, где он угробился; никого (особенно Макса!) в дом не пускать, а если будут звонить – его к телефону не подзывать.
Антонина Петровна была так напугана состоянием сына, и физическим, и, главное, душевным, что выполнять его наказ и не собиралась. Назначив Максу по телефону встречу в соседнем скверике, который не был виден из окон их с Андреем квартиры, и едва кивнув в ответ на его приветствие, сразу спросила, что стряслось. Кривцов честно рассказал об инциденте, произошедшем в спортзале.
– Эх, Максим, Максим! – тяжело вздохнула Антонина Петровна. – Что ж вы такие жестокие-то друг к другу, нечуткие! От кого другого он это, может, и вытерпел бы, но от тебя… Андрюша расценил твое поведение как предательство. Лежит сейчас, плачет – то ли от боли, то ли от обиды, твердит, что в школу больше не пойдет.
– Как это не пойдет?! – завопил Макс. – Пусть только попробует! Я его силой туда таскать буду!
Сказав это, Кривцов расплылся в своей знаменитой обезоруживающей улыбке. Антонина Петровна с тоской и нежностью посмотрела Максу в глаза:
– Прошу тебя, присмотри за ним, не обижай больше и не оставляй одного…
Кривцов смешался: уж слишком торжественным для какого-то мелкого конфликта показался ему тон Андрюхиной мамы.
– Да конечно, теть Тонь, вы не беспокойтесь, мы помиримся. Ничего страшного не случилось. Мы и раньше ругались и даже дрались – и сразу мирились. Вы только в квартиру меня впустите, а то он трубку не берет и дверь не открывает.
– Я не о сегодняшней вашей ссоре, я вообще… – Губы Антонины Петровны тронула то ли извиняющаяся, то ли ищущая сочувствия улыбка. – Болею я, Максим. Серьезно болею.
– Так, может, лекарства какие нужны? – с готовностью откликнулся тот. – У маман связи – она любые достанет.
– Спасибо, ничего уже не нужно. Рак поджелудочной у меня. Такой даже не оперируют. Сказали, месяца три осталось. Самое большее. Ты только Андрюше ничего не говори. Я сама как-нибудь… С духом только соберусь.
Тут только Максим заметил, как постарела за последние месяцы тетя Тоня: скулы и нос заострились, большие серые глаза будто съежились и теперь, маленькие и блеклые, прятались-таились на дне иссиня-черных впадин. А кожа приобрела цвет застоявшейся лужи – стала желто-серой.
– Теть Тонь, может, все обойдется? – Голос Макса дрогнул, в глазах появились слезы.
– Нет, Максимушка, не может. – Она была растрогана сочувствием этого широкоплечего взрослого красавца, в сущности же еще совсем мальчишки.
– Теть Тонь, я все сделаю… Я обещаю…
Антонина Петровна после вынесенного ей приговора прожила почти семь месяцев. Врачи удивлялись, как долго ей удается бороться с болезнью, говорили, что в последние годы рак поджелудочной стал «ядерным», проскакивающим промежуточные стадии, как скорый поезд глухие полустанки. Соседки перешептывались:
– Это Тоню на земле материнское сердце держит: у Андрюшки, кроме нее, никого. Дождется, когда он в институт поступит, а уж потом уйдет…
В день, когда Андрея посвящали в первокурсники, Антонина Петровна последний раз встала с постели и даже напекла из магазинного слоеного теста пирожков. Чтобы приготовить любимую Андрюшину начинку – мясной фарш с грибами, сил у нее не хватило. Порезала ветчину и сыр кусочками. На эту нехитрую кулинарию ушли последние силы, и сесть за праздничный стол вместе с Андрюшей и Максимом она уже не смогла.
…Шахов шел на автомате, а очнувшись, не сразу понял, где находится. «А… да, это же сквер вокруг Патриаршего… Выход в сторону Малой Бронной…» Андрей попытался вспомнить, задвинул ли он на место решетку. Даже посмотрел на ладони, будто на них могли остаться какие-то следы. Не помнил он и как выбрался из перекопанного вдоль и поперек двора, как нажал на кнопку возле чугунной калитки.
«Надо будет прийти сюда днем, постоять рядом с входом во двор, дождаться, когда кто-нибудь из жильцов будет набирать код, запомнить цифры, – дал себе задание Андрей. – Вдруг срочно понадобится спуститься, а туда хрен попадешь. Не всякий же раз, как сегодня, кто-то калитку приоткрытой оставит…» Шахов опять на какое-то время выпал из реальности, хотя продолжал на автомате двигаться в сторону станции «Пушкинская». Он уже выворачивал из Большого Козихинского на Большую Бронную, когда за спиной раздался визг тормозов. Повернуться Андрей не успел. Легкий удар-толчок по бедрам, и, не устояв на ногах, Шахов упал лицом вниз. Снова визг, только теперь уже женский:
– Урод!!! Козел!!!
Андрей хотел встать, но не смог. После его падения машина проехала вперед, и теперь из-под разукрашенной яблоневыми ветками и порхающими над ними бабочками «ауди» торчали только шаховские голова и плечи. Андрей потом сам поражался, как это он так ровненько, «солдатиком» рухнул на проезжую часть и, вытянувшись в струнку, оказался аккурат между колесами.
Выскочившая из «ауди» девица продолжала визжать. В отличие от большинства участниц дорожно-транспортных происшествий, которые быстро сменяли визг на рыдания и принимались звать мамочку на помощь, а всех остальных – в свидетели своей невиновности, эта плакать не собиралась. Она была в ярости, и, кажется, ее тревожило только то, что теперь она зависнет в этом чертовом переулке и опоздает на какую-то встречу. Состояние оказавшегося под (а точнее между) колесами «урода» волновало девицу только потому, что от этого зависело, придется ей остаться на месте до приезда ГАИ и «скорой» или все обойдется парой тысячных купюр, сунутых «бомжу».
– Ты, дядя, живой там? – Автовладелица наклонилась над торчащей из-под машины головой Андрея, и в свете фар он увидел сапожки из кожи аллигатора.
Силясь взглянуть выше, Шахов скосил глаза. В поле его зрения попали длинные, свисающие двумя полотнами черные волосы.
– Живой. – Андрей постарался придать голосу бодрость.
– И что, все на месте? – не веря удаче, уточнила брюнетка. – Ничего тебе не раздавило?
– Каж ется, нет.
– Ну, тогда чего лежишь-то? – В голосе владелицы «ауди» снова зазвучала злость. – Вылезай!
– А может, вы слегка назад сдадите?
– Думаешь? – уточнила красотка и, прыгнув в салон, осторожно отъехала на пару метров назад.
Шахов поднялся, с огорчением оглядел куртку и джинсы. Вид у него был унизительно грязный. Отойдя на тротуар, он сгреб с небольшого поребрика покрытый серым налетом снег и потер им полы куртки. Стало только хуже.
– На, возьми!
Андрей ударился о решетку макушкой. Вязаная шапка и накинутый сверху капюшон куртки смягчили удар. Мышцы рук и ног дрожали, будто по ним пропустили электрический ток.
Нечто такое с ним было только однажды. В выпускном классе, когда Андрей решил качаться и провел в тренажерном зале четыре часа. А потом сидел в раздевалке и тупо смотрел, как мелко подергивается внутренняя поверхность бедра, как от подмышечной впадины к локтю и обратно под кожей катится крошечная волна. Остатки сил ушли на то, чтобы заставить себя встать. Он был почти уверен: в вертикальном положении его держит только скелет, все мышцы порваны или растянуты, как старая резинка от треников.
Добравшись из тренажерного зала до дома, он лег в ванну и пустил туда горячую воду, почти кипяток. Но припарки не помогли. На следующий день Шахов не смог встать с постели: любое движение – даже попытка сжать пальцы в кулак – вызывало страшную боль, которая мгновенно распространялась по всему телу.
Поход Андрея в тренажерный зал спровоцировал Макс. На уроке физкультуры класс сдавал нормативы. Шахов смог отжаться на руках всего десять раз (на четверку надо было двадцать), и Кривцов при Катьке и других девчонках назвал его дохляком и даже шутя пнул друга под зад.
Макс считался лучшим легкоатлетом школы: бегал на короткие и длинные дистанции, прыгал в длину, играл в баскетбол, волейбол и регби. Футбол и хоккей – само собой. Стеллажи в его комнате были уставлены кубками, на которых гроздьями висели вымпелы, а под грамоты за спортивные достижения Максова маман выделила целый ящик в серванте.
Сопровожденного пинком «дохляка» класс встретил дружным хохотом. Андрей даже не обернулся. Едва сдерживаясь, чтобы не побежать, быстрым шагом пошел к дверям. Кривцов догнал его в три прыжка. Перед самым носом захлопнул дверь. И заорал прямо в лицо:
– Андрюха, ты чего?! Обиделся, что ли?! Ну и дурак! У тебя ж весь класс математику и тесты по истории с обществоведением списывает! И я в том числе! Ну и скажи мне в следующий раз, что я дебил!
Глядя другу прямо в глаза, Шахов неожиданно резко отодвинул Макса от двери. Его шаги по коридору звучали четко и громко, будто ноги были обуты не в кроссовки, а в солдатские сапоги.
В тот же вечер он пошел в тренажерный зал, а когда вернулся, матери строго наказал: никому, в том числе Максу (Максу особенно!) не говорить, где он угробился; никого (особенно Макса!) в дом не пускать, а если будут звонить – его к телефону не подзывать.
Антонина Петровна была так напугана состоянием сына, и физическим, и, главное, душевным, что выполнять его наказ и не собиралась. Назначив Максу по телефону встречу в соседнем скверике, который не был виден из окон их с Андреем квартиры, и едва кивнув в ответ на его приветствие, сразу спросила, что стряслось. Кривцов честно рассказал об инциденте, произошедшем в спортзале.
– Эх, Максим, Максим! – тяжело вздохнула Антонина Петровна. – Что ж вы такие жестокие-то друг к другу, нечуткие! От кого другого он это, может, и вытерпел бы, но от тебя… Андрюша расценил твое поведение как предательство. Лежит сейчас, плачет – то ли от боли, то ли от обиды, твердит, что в школу больше не пойдет.
– Как это не пойдет?! – завопил Макс. – Пусть только попробует! Я его силой туда таскать буду!
Сказав это, Кривцов расплылся в своей знаменитой обезоруживающей улыбке. Антонина Петровна с тоской и нежностью посмотрела Максу в глаза:
– Прошу тебя, присмотри за ним, не обижай больше и не оставляй одного…
Кривцов смешался: уж слишком торжественным для какого-то мелкого конфликта показался ему тон Андрюхиной мамы.
– Да конечно, теть Тонь, вы не беспокойтесь, мы помиримся. Ничего страшного не случилось. Мы и раньше ругались и даже дрались – и сразу мирились. Вы только в квартиру меня впустите, а то он трубку не берет и дверь не открывает.
– Я не о сегодняшней вашей ссоре, я вообще… – Губы Антонины Петровны тронула то ли извиняющаяся, то ли ищущая сочувствия улыбка. – Болею я, Максим. Серьезно болею.
– Так, может, лекарства какие нужны? – с готовностью откликнулся тот. – У маман связи – она любые достанет.
– Спасибо, ничего уже не нужно. Рак поджелудочной у меня. Такой даже не оперируют. Сказали, месяца три осталось. Самое большее. Ты только Андрюше ничего не говори. Я сама как-нибудь… С духом только соберусь.
Тут только Максим заметил, как постарела за последние месяцы тетя Тоня: скулы и нос заострились, большие серые глаза будто съежились и теперь, маленькие и блеклые, прятались-таились на дне иссиня-черных впадин. А кожа приобрела цвет застоявшейся лужи – стала желто-серой.
– Теть Тонь, может, все обойдется? – Голос Макса дрогнул, в глазах появились слезы.
– Нет, Максимушка, не может. – Она была растрогана сочувствием этого широкоплечего взрослого красавца, в сущности же еще совсем мальчишки.
– Теть Тонь, я все сделаю… Я обещаю…
Антонина Петровна после вынесенного ей приговора прожила почти семь месяцев. Врачи удивлялись, как долго ей удается бороться с болезнью, говорили, что в последние годы рак поджелудочной стал «ядерным», проскакивающим промежуточные стадии, как скорый поезд глухие полустанки. Соседки перешептывались:
– Это Тоню на земле материнское сердце держит: у Андрюшки, кроме нее, никого. Дождется, когда он в институт поступит, а уж потом уйдет…
В день, когда Андрея посвящали в первокурсники, Антонина Петровна последний раз встала с постели и даже напекла из магазинного слоеного теста пирожков. Чтобы приготовить любимую Андрюшину начинку – мясной фарш с грибами, сил у нее не хватило. Порезала ветчину и сыр кусочками. На эту нехитрую кулинарию ушли последние силы, и сесть за праздничный стол вместе с Андрюшей и Максимом она уже не смогла.
…Шахов шел на автомате, а очнувшись, не сразу понял, где находится. «А… да, это же сквер вокруг Патриаршего… Выход в сторону Малой Бронной…» Андрей попытался вспомнить, задвинул ли он на место решетку. Даже посмотрел на ладони, будто на них могли остаться какие-то следы. Не помнил он и как выбрался из перекопанного вдоль и поперек двора, как нажал на кнопку возле чугунной калитки.
«Надо будет прийти сюда днем, постоять рядом с входом во двор, дождаться, когда кто-нибудь из жильцов будет набирать код, запомнить цифры, – дал себе задание Андрей. – Вдруг срочно понадобится спуститься, а туда хрен попадешь. Не всякий же раз, как сегодня, кто-то калитку приоткрытой оставит…» Шахов опять на какое-то время выпал из реальности, хотя продолжал на автомате двигаться в сторону станции «Пушкинская». Он уже выворачивал из Большого Козихинского на Большую Бронную, когда за спиной раздался визг тормозов. Повернуться Андрей не успел. Легкий удар-толчок по бедрам, и, не устояв на ногах, Шахов упал лицом вниз. Снова визг, только теперь уже женский:
– Урод!!! Козел!!!
Андрей хотел встать, но не смог. После его падения машина проехала вперед, и теперь из-под разукрашенной яблоневыми ветками и порхающими над ними бабочками «ауди» торчали только шаховские голова и плечи. Андрей потом сам поражался, как это он так ровненько, «солдатиком» рухнул на проезжую часть и, вытянувшись в струнку, оказался аккурат между колесами.
Выскочившая из «ауди» девица продолжала визжать. В отличие от большинства участниц дорожно-транспортных происшествий, которые быстро сменяли визг на рыдания и принимались звать мамочку на помощь, а всех остальных – в свидетели своей невиновности, эта плакать не собиралась. Она была в ярости, и, кажется, ее тревожило только то, что теперь она зависнет в этом чертовом переулке и опоздает на какую-то встречу. Состояние оказавшегося под (а точнее между) колесами «урода» волновало девицу только потому, что от этого зависело, придется ей остаться на месте до приезда ГАИ и «скорой» или все обойдется парой тысячных купюр, сунутых «бомжу».
– Ты, дядя, живой там? – Автовладелица наклонилась над торчащей из-под машины головой Андрея, и в свете фар он увидел сапожки из кожи аллигатора.
Силясь взглянуть выше, Шахов скосил глаза. В поле его зрения попали длинные, свисающие двумя полотнами черные волосы.
– Живой. – Андрей постарался придать голосу бодрость.
– И что, все на месте? – не веря удаче, уточнила брюнетка. – Ничего тебе не раздавило?
– Каж ется, нет.
– Ну, тогда чего лежишь-то? – В голосе владелицы «ауди» снова зазвучала злость. – Вылезай!
– А может, вы слегка назад сдадите?
– Думаешь? – уточнила красотка и, прыгнув в салон, осторожно отъехала на пару метров назад.
Шахов поднялся, с огорчением оглядел куртку и джинсы. Вид у него был унизительно грязный. Отойдя на тротуар, он сгреб с небольшого поребрика покрытый серым налетом снег и потер им полы куртки. Стало только хуже.
– На, возьми!