…А Уля провела остаток дня и часть вечера в салоне красоты. Покрыла ярко-красным лаком четырехсантиметровые ногти, сделала эпиляцию, пилинг, подкрасила отросшие корни, уложилась. Отдавая за все эти удовольствия 22 тысячи рублей, вздохнула про себя: «Блин, такие деньги! За что? Лучше б съездила к Райке, она бы меня дома и покрасила, и постригла, и укладку сделала – и взяла бы за все не больше трех тысяч, а волосы на ногах и под мышками я бы и сама сбрила». Но тут же нашла своему транжирству оправдание: «Зато теперь могу небрежно бросить, что обслуживаюсь в салоне, куда ходят Пепита с Евгенией, и отдаю за прическу по штуке баксов. Она, как и Габаритов, давно стала снобкой и заложницей статуса.
Возвращаясь домой «на Юрике», Асеева проезжала мимо родной редакции в тот момент, когда из дверей вышли Кирсанов и Дуговская. Вывернув назад шею, Уля успела увидеть, как Лев открыл над головой «дамы сердца» зонт, а она взяла его под ручку…
Любовь
Спасение
Премьера
Возвращаясь домой «на Юрике», Асеева проезжала мимо родной редакции в тот момент, когда из дверей вышли Кирсанов и Дуговская. Вывернув назад шею, Уля успела увидеть, как Лев открыл над головой «дамы сердца» зонт, а она взяла его под ручку…
Любовь
Уля почувствовала, как где-то за грудиной тоненько, но больно кольнуло. Нет, Робик не прав: Римке она нисколько не завидовала. Она просто не понимала: чего холостяк-красавец Кирсанов нашел в бабе с «довеском», да еще на два года старше его самого. А Ули-то Римка и вовсе на целых семь лет старше! Но на Асееву Кирсанов смотрит со снисходительной улыбкой, как смотрят на симпатягу-щенка, делающего первые попытки поднять заднюю лапу, а к Дуговской его будто кто намертво приклеил. На планерках, летучках уставится на нее своими миндалевидными глазищами цвета лесного ореха – не моргнет. И хоть бы было на что смотреть!
Но тут Уля решила быть справедливой. Конечно, Дуговская не супер-пупер, но на некоторые «детали» мужики очень даже клюют. Роскошные иссиня-черные волосы – раз, большие сочные, четко очерченные губы – два, густые, но аккуратные, будто нарисованные колонковой кисточкой брови (три) над черными глазами, глубину которых Римка подчеркивает, нося фиолетовые линзы (уже четыре). Но главное – походка. Шефиня отдела происшествий носила свое далеко не совершенное (излишне широкие бедра, коротковатые ноги, маленькая грудь) тело так, что вслед ей оборачивались не только мужики, но и женщины. Причем первые после мимолетной встречи с Риммой начинали суетливо запахивать плащи, а если дело было летом, прикрывать предательски вздыбившуюся плоть портфелями и пакетами, а вторые разворачивали плечи, вскидывали головы и пытались шествовать дальше походкой от бедра. Только где им! Уля-то вон недели три тренировалась, чтоб научиться ходить, как Дуговская, а толку… Закончилось все тем, что, шагая по редакционному коридору с поднятым под углом 120 градусов подбородком и ставя одну ступню перед другой, светская хроникерша № 1 запуталась в широких брючинах и рухнула, заработав по огромному синяку на обеих коленках. Потом она прочла в каком-то журнале, что походка, как и рисунок на подушечках пальцев, у каждого человека сугубо индивидуальна, потому как программируется на генетическом уровне. И окончательно успокоилась: ну не дано так не дано…
Тщетные усилия перенять Римкину походку были предприняты Улей давно, года три назад, когда Асеева не то что Кирсанова, еще даже и Свисткова знать не знала. Вот интересно: Лева и Андрей совершенно друг на друга не похожи, ни внешне, ни манерами, ни характером, а Уле все равно кажется, что у них много общего.
Кирсанов появился в редакции полтора года назад, через полгода после Улиного разрыва со Свистковым. Асеева успела вдоволь поутешаться в объятиях одного небезызвестного актера, потом закрутила интрижку с симпатягой-телезвездой, бурно отмечавшим свой четвертый развод. Однако к моменту, когда в «Бытии» нарисовался Кирсанов, она была совершенно свободна и, мигом оценив внешние данные объекта, его дорогую обувь, нехилый костюм и суперодеколон, решила Левой заняться. Благо, случай подвернулся уже через неделю. В канун Международного женского дня коллектив «Бытия» отправился в ночной клуб на корпоративную вечеринку. К мероприятию Уля хорошенько подготовилась: купила дорогущие блузку и брюки-галифе в итальянском бутике, сгоняла к стилисту Антона Махалова на телестудию, где мастер макияжа и прически соорудил ей такие личико и головку, что Уля всю обратную дорогу не могла на себя насмотреться, держа в одной руке открытую пудреницу, а в другой – мобилу. В качестве подсветки.
Место за столом она заняла чуть наискосок от Кирсанова и первую часть празднества, когда произносились тосты «за прекрасных дам», вовсю отрабатывала приемчик-верняк: сидела, уставившись на Леву, а как только встречалась с ним взглядом, тут же отводила глаза. Когда наконец заиграла музыка и Кирсанов поднялся со своего места, Асеева была уверена: сейчас он подойдет и пригласит на «медляк». Но Лева порулил в противоположную сторону и уже через мгновение топтался посреди зала, держа в объятиях Дуговскую. Для Ули это был удар. Взяв бутылку с мартини, она перебралась на самый дальний край стола, за колонну, и принялась хлестать бокал за бокалом. От мрачного накачивания спиртным редакторшу отвлек Габаритов. Сел рядом и, глядя, как Кирсанов и Дуговская, обнявшись, переминаются с ноги на ногу уже четвертый танец подряд, сказал:
– Да, хороший парень этот Лев. С головой, с идеями, а главное – с убойными связями в верхах! Он бы отдел политики на хорошую высоту поднял, жаль, ненадолго у нас.
Уля бросила на шефа вопросительный взгляд.
– Ну он же к нам только пересидеть пришел.
– Чего пересидеть?
– Да понимаешь, его главный покровитель у Самого, – Габаритов ткнул пальцем в потолок, – в немилость попал. Причем совершенно неожиданно. А в результате Левино крутое назначение в Министерство иностранных дел накрылось медным тазом. С прежнего места, из политических обозревателей информационного концерна «Бизнесмен», он уволился и брать его обратно – в связи с опалой «папика» – не рискнули. Ну меня один знакомый и попросил парня на время пристроить. С Габаритова-то как с хозяина бульварного издания взятки гладки. Да я к тому же еще и подстраховался – видишь, Кирсанов у нас только под псевдонимом печатается.
– А чего он у нас дожидаться-то будет? Когда его «мохнатая лапа» снова в милость впадет? – зло поинтересовалась еще не успевшая остыть после кирсановской «подляны» Асеева.
– Вполне может случиться и так, что Левиного покровителя обратно к трону призовут, а нет, тогда Кирсанов кого-нибудь другого, такого же могущественного, себе в друзья-приятели заимеет. Для нас главное, что у него в знакомых – половина правительства и чуть ли не вся Госдума. Конечно, сейчас им светиться со своим расположением к Кирсанову не с руки, но информацией с нашим Левой ребятки делятся охотно. «Бытию» же, как ты сама понимаешь, только того и надо.
С вечеринки Кирсанов и Дуговская уехали вместе. Через пару месяцев до Асеевой дошли слухи, что Лева снял неподалеку от редакции квартиру, а Дуговская вызвала с «малой родины» мамашу. Чтоб та, значит, сидела с девятилетним внучонком, пока ненаглядная Риммочка мужика ублажает. Но к тому времени Асеева постаралась убедить себя, что ей все равно, что ничего в «этом Кирсанове особенного нет», и закрутила роман со смазливым голосистым мальчиком из проекта «Фабрика звезд». Сероглазый, забавный, чем-то похожий на олененка пацанчик (Игорьку было всего девятнадцать) Уле быстро наскучил, о чем она не преминула ему тут же объявить. Мальчишка плакал, на коленях умолял возлюбленную не бросать его, клялся, что когда-нибудь станет известным и богатым. «Вот когда станешь – тогда и поговорим», – жестко оборвала «полуфабриката» уже состоявшаяся звезда светской хроники. Но он продолжал ходить за Улей тенью, звонил, писал длинные путаные письма, караулил у подъезда. Игорек видел, как она приводит к себе парней, как иногда под утро ее подвозят к дому мужики на крутых тачках, но в его отношении к Уле это ничего не меняло.
Что касается Кирсанова, то в полном равнодушии к нему Асеева убедила себя не окончательно, судя хотя бы по тому, с каким мазохистским упорством редактор отдела светской хроники продолжала расспрашивать умудрявшуюся дружить со всей редакцией Алевтину Белову о том, «как у Римки с политиком все развивается». Кое в какие детали и подробности дуговско-кирсановских отношений Асееву посвящал и Габаритов, которого Лева «держал в курсе». Именно поэтому, да еще из-за кирсановских связей и перспектив босс на любовь-морковь внутри коллектива смотрел сквозь пальцы.
А Дуговская расцветала прямо-таки на глазах: похудела, сделала классную стрижку, стала стильно одеваться. И даже помолодела лет на пять. Несмотря, между прочим, на то, что ритм жизни у нее стал бешеный. После работы Римма мчалась к сыночку и маме, по дороге закупая продукты, там забивала холодильник, слушая причитания родительницы о беспутстве дочери: «Если кто из наших соседей узнает, что ты нерасписанная с мужиком живешь, ведь все ворота обхаркают или дерьмом измажут. А ты не подумала, что кто-нибудь твоему бывшему доложит? Так он тут же в суд побежит, чтоб у матери-шалашовки сына забрать. А у нас суды не то что ваши московские, судят по старинке: если мать отдельно от ребенка да еще и с посторонним мужиком живет, значит, надо лишить ее родительских прав и отдать мальчонку отцу!»
Римма выслушивала нотации матери молча, потом уходила в комнату, сажала сынишку на колени и, гладя его курчавую головенку, о чем-то вполголоса с Саньком переговаривалась. На прощание чмокала мальчишку в розовую щеку и, пообещав в субботу обязательно сходить в зоопарк (в театр, на аттракционы, в кино, в «Макдоналдс»), мчалась, снова набивая продуктами сумки, на съемную квартиру, где ее ждал Лева.
Кстати, свои обещания провести субботний день с сыном она почти всегда выполняла, даже если Кирсанов всем своим видом демонстрировал неудовольствие отсутствием любимой женщины и хозяйки в единственный выходной. Римма так скучала по сыну, чувствовала такую жгучую вину перед ним, что рано утром, поцеловав мрачного Леву и попросив его «не дуться», исчезала, чтобы появиться только на следующий день к полудню. Пару раз она уговаривала Кирсанова «повеселиться втроем», но ничего хорошего из этого не получилось. На спектакле он откровенно зевал, а пока Римма с Саньком, визжа, катались на аттракционах, сидел на скамейке, уткнувшись в «Бизнесмен». С мальчишкой Лева почти не разговаривал, а когда тот засыпал его своими нескончаемыми вопросами, бурчал в ответ нечто неопределенное и раздраженно смотрел на «подругу жизни»: дескать, чего он от меня хочет? После второй попытки Риммы подружить меж собой двух «самых главных мужчин ее жизни» Санек сказал: «Знаешь, мам, давай теперь одни по субботам гулять. Дядя Лева, наверное, хороший, но детей он совсем не любит».
И все же Римма чувствовала себя счастливой, как никогда в жизни. Она любит, любима, у нее есть замечательный – умный, красивый, все понимающий сын, а придет время, и – она искренне в это верила – Лева с Саньком обязательно подружатся…
Но тут Уля решила быть справедливой. Конечно, Дуговская не супер-пупер, но на некоторые «детали» мужики очень даже клюют. Роскошные иссиня-черные волосы – раз, большие сочные, четко очерченные губы – два, густые, но аккуратные, будто нарисованные колонковой кисточкой брови (три) над черными глазами, глубину которых Римка подчеркивает, нося фиолетовые линзы (уже четыре). Но главное – походка. Шефиня отдела происшествий носила свое далеко не совершенное (излишне широкие бедра, коротковатые ноги, маленькая грудь) тело так, что вслед ей оборачивались не только мужики, но и женщины. Причем первые после мимолетной встречи с Риммой начинали суетливо запахивать плащи, а если дело было летом, прикрывать предательски вздыбившуюся плоть портфелями и пакетами, а вторые разворачивали плечи, вскидывали головы и пытались шествовать дальше походкой от бедра. Только где им! Уля-то вон недели три тренировалась, чтоб научиться ходить, как Дуговская, а толку… Закончилось все тем, что, шагая по редакционному коридору с поднятым под углом 120 градусов подбородком и ставя одну ступню перед другой, светская хроникерша № 1 запуталась в широких брючинах и рухнула, заработав по огромному синяку на обеих коленках. Потом она прочла в каком-то журнале, что походка, как и рисунок на подушечках пальцев, у каждого человека сугубо индивидуальна, потому как программируется на генетическом уровне. И окончательно успокоилась: ну не дано так не дано…
Тщетные усилия перенять Римкину походку были предприняты Улей давно, года три назад, когда Асеева не то что Кирсанова, еще даже и Свисткова знать не знала. Вот интересно: Лева и Андрей совершенно друг на друга не похожи, ни внешне, ни манерами, ни характером, а Уле все равно кажется, что у них много общего.
Кирсанов появился в редакции полтора года назад, через полгода после Улиного разрыва со Свистковым. Асеева успела вдоволь поутешаться в объятиях одного небезызвестного актера, потом закрутила интрижку с симпатягой-телезвездой, бурно отмечавшим свой четвертый развод. Однако к моменту, когда в «Бытии» нарисовался Кирсанов, она была совершенно свободна и, мигом оценив внешние данные объекта, его дорогую обувь, нехилый костюм и суперодеколон, решила Левой заняться. Благо, случай подвернулся уже через неделю. В канун Международного женского дня коллектив «Бытия» отправился в ночной клуб на корпоративную вечеринку. К мероприятию Уля хорошенько подготовилась: купила дорогущие блузку и брюки-галифе в итальянском бутике, сгоняла к стилисту Антона Махалова на телестудию, где мастер макияжа и прически соорудил ей такие личико и головку, что Уля всю обратную дорогу не могла на себя насмотреться, держа в одной руке открытую пудреницу, а в другой – мобилу. В качестве подсветки.
Место за столом она заняла чуть наискосок от Кирсанова и первую часть празднества, когда произносились тосты «за прекрасных дам», вовсю отрабатывала приемчик-верняк: сидела, уставившись на Леву, а как только встречалась с ним взглядом, тут же отводила глаза. Когда наконец заиграла музыка и Кирсанов поднялся со своего места, Асеева была уверена: сейчас он подойдет и пригласит на «медляк». Но Лева порулил в противоположную сторону и уже через мгновение топтался посреди зала, держа в объятиях Дуговскую. Для Ули это был удар. Взяв бутылку с мартини, она перебралась на самый дальний край стола, за колонну, и принялась хлестать бокал за бокалом. От мрачного накачивания спиртным редакторшу отвлек Габаритов. Сел рядом и, глядя, как Кирсанов и Дуговская, обнявшись, переминаются с ноги на ногу уже четвертый танец подряд, сказал:
– Да, хороший парень этот Лев. С головой, с идеями, а главное – с убойными связями в верхах! Он бы отдел политики на хорошую высоту поднял, жаль, ненадолго у нас.
Уля бросила на шефа вопросительный взгляд.
– Ну он же к нам только пересидеть пришел.
– Чего пересидеть?
– Да понимаешь, его главный покровитель у Самого, – Габаритов ткнул пальцем в потолок, – в немилость попал. Причем совершенно неожиданно. А в результате Левино крутое назначение в Министерство иностранных дел накрылось медным тазом. С прежнего места, из политических обозревателей информационного концерна «Бизнесмен», он уволился и брать его обратно – в связи с опалой «папика» – не рискнули. Ну меня один знакомый и попросил парня на время пристроить. С Габаритова-то как с хозяина бульварного издания взятки гладки. Да я к тому же еще и подстраховался – видишь, Кирсанов у нас только под псевдонимом печатается.
– А чего он у нас дожидаться-то будет? Когда его «мохнатая лапа» снова в милость впадет? – зло поинтересовалась еще не успевшая остыть после кирсановской «подляны» Асеева.
– Вполне может случиться и так, что Левиного покровителя обратно к трону призовут, а нет, тогда Кирсанов кого-нибудь другого, такого же могущественного, себе в друзья-приятели заимеет. Для нас главное, что у него в знакомых – половина правительства и чуть ли не вся Госдума. Конечно, сейчас им светиться со своим расположением к Кирсанову не с руки, но информацией с нашим Левой ребятки делятся охотно. «Бытию» же, как ты сама понимаешь, только того и надо.
С вечеринки Кирсанов и Дуговская уехали вместе. Через пару месяцев до Асеевой дошли слухи, что Лева снял неподалеку от редакции квартиру, а Дуговская вызвала с «малой родины» мамашу. Чтоб та, значит, сидела с девятилетним внучонком, пока ненаглядная Риммочка мужика ублажает. Но к тому времени Асеева постаралась убедить себя, что ей все равно, что ничего в «этом Кирсанове особенного нет», и закрутила роман со смазливым голосистым мальчиком из проекта «Фабрика звезд». Сероглазый, забавный, чем-то похожий на олененка пацанчик (Игорьку было всего девятнадцать) Уле быстро наскучил, о чем она не преминула ему тут же объявить. Мальчишка плакал, на коленях умолял возлюбленную не бросать его, клялся, что когда-нибудь станет известным и богатым. «Вот когда станешь – тогда и поговорим», – жестко оборвала «полуфабриката» уже состоявшаяся звезда светской хроники. Но он продолжал ходить за Улей тенью, звонил, писал длинные путаные письма, караулил у подъезда. Игорек видел, как она приводит к себе парней, как иногда под утро ее подвозят к дому мужики на крутых тачках, но в его отношении к Уле это ничего не меняло.
Что касается Кирсанова, то в полном равнодушии к нему Асеева убедила себя не окончательно, судя хотя бы по тому, с каким мазохистским упорством редактор отдела светской хроники продолжала расспрашивать умудрявшуюся дружить со всей редакцией Алевтину Белову о том, «как у Римки с политиком все развивается». Кое в какие детали и подробности дуговско-кирсановских отношений Асееву посвящал и Габаритов, которого Лева «держал в курсе». Именно поэтому, да еще из-за кирсановских связей и перспектив босс на любовь-морковь внутри коллектива смотрел сквозь пальцы.
А Дуговская расцветала прямо-таки на глазах: похудела, сделала классную стрижку, стала стильно одеваться. И даже помолодела лет на пять. Несмотря, между прочим, на то, что ритм жизни у нее стал бешеный. После работы Римма мчалась к сыночку и маме, по дороге закупая продукты, там забивала холодильник, слушая причитания родительницы о беспутстве дочери: «Если кто из наших соседей узнает, что ты нерасписанная с мужиком живешь, ведь все ворота обхаркают или дерьмом измажут. А ты не подумала, что кто-нибудь твоему бывшему доложит? Так он тут же в суд побежит, чтоб у матери-шалашовки сына забрать. А у нас суды не то что ваши московские, судят по старинке: если мать отдельно от ребенка да еще и с посторонним мужиком живет, значит, надо лишить ее родительских прав и отдать мальчонку отцу!»
Римма выслушивала нотации матери молча, потом уходила в комнату, сажала сынишку на колени и, гладя его курчавую головенку, о чем-то вполголоса с Саньком переговаривалась. На прощание чмокала мальчишку в розовую щеку и, пообещав в субботу обязательно сходить в зоопарк (в театр, на аттракционы, в кино, в «Макдоналдс»), мчалась, снова набивая продуктами сумки, на съемную квартиру, где ее ждал Лева.
Кстати, свои обещания провести субботний день с сыном она почти всегда выполняла, даже если Кирсанов всем своим видом демонстрировал неудовольствие отсутствием любимой женщины и хозяйки в единственный выходной. Римма так скучала по сыну, чувствовала такую жгучую вину перед ним, что рано утром, поцеловав мрачного Леву и попросив его «не дуться», исчезала, чтобы появиться только на следующий день к полудню. Пару раз она уговаривала Кирсанова «повеселиться втроем», но ничего хорошего из этого не получилось. На спектакле он откровенно зевал, а пока Римма с Саньком, визжа, катались на аттракционах, сидел на скамейке, уткнувшись в «Бизнесмен». С мальчишкой Лева почти не разговаривал, а когда тот засыпал его своими нескончаемыми вопросами, бурчал в ответ нечто неопределенное и раздраженно смотрел на «подругу жизни»: дескать, чего он от меня хочет? После второй попытки Риммы подружить меж собой двух «самых главных мужчин ее жизни» Санек сказал: «Знаешь, мам, давай теперь одни по субботам гулять. Дядя Лева, наверное, хороший, но детей он совсем не любит».
И все же Римма чувствовала себя счастливой, как никогда в жизни. Она любит, любима, у нее есть замечательный – умный, красивый, все понимающий сын, а придет время, и – она искренне в это верила – Лева с Саньком обязательно подружатся…
Спасение
Утро вторника началось для Ули хуже некуда. Развернув купленную Юриком «Молодежную истину», она ошалело уставилась на занявший всю первую полосу заголовок: «Актриса Мельничук разводится с мужем!» Такого прокола ей Габаритов точно не простит! Мельничук сейчас снимается в куче сериалов, ее физиономия не сходит с телеэкрана – «мыльные оперы» и детективы с участием актрисы показывают по всем телеканалам и в самое что ни на есть прайм-таймовое время. У Ули еще оставалась надежда, что «враги»
тиснули какую-то непроверенную сплетню, размазали слушок-плевочек тонким слоем на разворот (чем частенько грешило само «Бытие»), но нет, в публикации «Истины» была и прямая речь самой Мельничук, «с грустью в голосе» констатирующей, что их «брак изжил себя», и фотография ее экс-супруга, выходящего из загса со свидетельством о разводе в руках.
«Что же делать? – заметалась Уля. – Тут даже Хиткоров с украденным перстнем не поможет. А я, идиотка, после вчерашнего хотела просто заявиться в редакцию как ни в чем не бывало, выдать придуманную с Федей “бомбу”…»
Решение пришло, когда Уля уже подъезжала к родной конторе. «Надо сказать шефу, что все эти дни я собирала по теме развода Мельничук фактуру, а какая-то сволочь в редакции взяла и слила информацию «Истине»! Габаритов поверит: ему сейчас всюду предатели и «продажные шкуры» мерещатся. Только бы он раньше времени в редакцию не приехал и до встречи со мной номера конкурентов не успел посмотреть».
Босса еще не было, и Уля заняла пост у двери его кабинета. Постаралась изобразить на лице ярость и скорбь одновременно. Едва Габаритов миновал пост охраны (его тяжелые шаги Асеева не спутала бы ни с чьими другими), редакторша рванулась навстречу:
– Алиджан Абдуллаевич, у нас завелась «крыса»!
Габаритов и сам любил щегольнуть уголовной лексикой, и у подчиненных знание арго поощрял. Однако про «крысу» просек не сразу:
– Какая крыса? Ты чего несешь? У нас второй этаж.
– Да я про стукача, который темы «врагам» сливает.
– Ну-ка, проходи в кабинет, рассказывай, – весь подобрался босс.
– Значит, так, – начала Уля. – Помните, я два дня назад вам рассказывала, что развод Мельничук кручу?
Шеф не помнил и помнить не мог, поскольку ничего подобного Асеева не говорила. Но признаваться в том, что что-то забыл, было не в его правилах – гениальный руководитель, к коим причислял себя Габаритов, должен помнить все и вся. Поэтому Алиджан Абдуллаевич кивнул:
– Ну помню.
– Так вот, сегодня «Истина» дала эту тему. И в материале все, что я накопала.
– Кому ты еще про это рассказывала? – Габаритов решительно пододвинул к себе листок бумаги, приготовившись записывать фамилии.
– Да я что, шепотом, что ли, по телефону разговаривала? Полредакции слышало! Были бы у нас нормальные кабинеты со стенами до потолка, а не эти клетушки за стеклянными перегородками…
– А ты, дура, чего такие вопросы в редакции обсуждаешь?! Вышла бы на улицу и поговорила!
– Да вы ж знаете, Алиджан Абдуллаевич, у меня все переговоры конфиденциальные, – чего ж мне, целый день на улице стоять? Надо «крысу» вычислить и выгнать с позором, чтоб другим даже в голову не пришло у родной газеты темы тырить.
– Ладно, я приглашу шефа службы безопасности, помозгуем, как тут быть…
– Обидно, Алиджан Абдуллаевич, – с дрожью в голосе пожаловалась Уля. – Пашешь-пашешь, а какая-то сволочь…
Не договорив, Уля шмыгнула носом. Пусть босс видит, какой болью в ее сердце отозвалось это подлое предательство.
– Ну ты ладно, не расстраивайся уж так-то. Ну кто такая Мельничук, может, народ не очень-то ее и знает.
Уверять шефа в обратном Асеева, понятное дело, не стала. С тяжелым вздохом поднялась со стула и, скорбно понурившись, направилась к двери. На полпути обернулась:
– Вы тоже не расстраивайтесь, Алиджан Абдуллаевич. У нас завтра такая «бомба» будет, что «Истина» от зависти сдохнет. У Феди Хиткорова перстень украли – ну тот самый, помните, что ему Жанна на десятилетие свадьбы подарила.
– Да он же миллион баксов стоит! – обрадовался Габаритов.
– Да что вы – больше! Федя сам не свой. Не столько из-за цены, конечно, у него брюликов и всяких других камушков – дом можно построить. Берег как память – и вот…
– А кто украл-то, известно?
– Он подозревает кой-кого, но я не знаю, как имена-то называть без доказательств.
– Ну ты же у нас умница, придумай, как написать, чтоб исков не было.
– Придумаю, Алиджан Абдуллаевич, – тепло улыбнулась шефу Уля.
– Ну иди, готовься к планерке.
Закрыв дверь габаритовского кабинета, Уля прислонилась к стене: «Пронесло!» Но в закуток, где сидел ее отдел, влетела, как сверхзвуковая ракета направленного действия. И сразу прошлась по нескольким целям:
– Алевтина, ты на сегодняшнюю премьеру в «Пушкинский» меня аккредитовала? Что зна-чит «сама хотела пойти»?! Тебя про твои хотения кто-нибудь тут спрашивает? На такие ответственные мероприятия всегда хожу я! Там звезд будет немерено, и все они тебя в упор не увидят, потому что с шантрапой не общаются. Сомова, а ты чего жопой к стулу приросла? Я тебе еще на прошлой неделе велела в «Балчуге» агента завербовать – сделала? Про «трудно» и «никто не хочет» ты своему папе рассказывать будешь! Давай в «Балчуг» и живи там, пока не завербуешь. Достали вы меня, уроды, только я и пашу! А эти два козла где? Опять опаздывают. Уволю на хрен!
«Козлы» появились на пороге отдела одновременно, за пять минут до начала планерки.
– Вы где шатались?!! – Уля заорала так, чтобы ее услышал Габаритов. Служебное рвение и то, что она не миндальничает с подчиненными, продемонстрировать никогда не лишне.
Стасик и Ярик молчали, виновато уставившись в пол.
– Что в номер сдаете? Говорите быстро – мне на планерку бежать.
– У меня это, – начал мямлить Стасик, – статья про то, что певица Анна Фристи купила щенка у писательницы Марьи Додонцевой. И теперь они вроде как решили семьями дружить.
– Статьи – в аналитических журналах и Уголовном кодексе, – менторским тоном заявила Уля. – А у тебя информашки, в лучшем случае – заметульки, понял?
Сама Асеева в газетных и журнальных жанрах разбиралась не лучше «козла» Стасика, поскольку за семь лет работы в журналистике не удосужилась открыть какое-нибудь самое тонюсенькое пособие по выбранной профессии. Сведения о том, где бывают, а где не бывают «статьи», она почерпнула из нравоучений босса: на заре своей светско-хроникерской карьеры Асеева и сама все, что выходило из-под ее пера, называла «статьями».
– А я сдаю заметку, – начал рапортовать более бойкий Ярик, – что у Вити Силана после того, как он сделал пирсинг в ушах, левое ухо разбухло и оттуда прям гной течет.
– Так он же оглохнуть может! – подскочила Уля. – Тему заявляем так: «Поп-звезда № 1 теряет слух!» Все, садись, отписывай.
– Не-е, вряд ли нарыв на слух повлияет, он же не внутри, а на мочке, – попытался возразить Ярик.
– Много ты понимаешь! Я сказала, может оглохнуть, значит, может, – отрубила Асеева и, прижимая к бюсту ежедневник, порысила в кабинет босса.
С планерки Уля выплывала героиней. Обе заявленные ею темы: «У Хиткорова украли заветный перстень» и «Витя Силан теряет слух» – Габаритов назвал «супербомбами». У отдела происшествий, кроме очередной заметки про битцевского маньяка, тягомотной и нудной, ничего существенного не нашлось. Ну что ж, жизнь – она такая, в полосочку. Вчера на коне была Дуговская, сегодня – Асеева. Хорошо бы, конечно, чтобы Улина полосочка была пошире, а Римкина поуже, но, в конце концов, как любит повторять шеф, «все мы работаем на благо родной газеты и своих кошельков». Настроение у редакторши отдела светской хроники было приподнятое, поэтому перекур в обществе Дуговской, Робика и нового парня-замухрышки из спортотдела прошел мирно. Асеева даже поинтересовалась у «врагини», чего это она в последнее время перешла с «Парламента» на «R1 minima», который только «больные да беременные» курят. Дуговская улыбнулась: «А я решила перейти на суперлегкие, пока еще здоровая. И тебе советую». Пару раз звонил Улин телефон, и она, томно пропев в трубку: «Але-е-е», поворачивалась к коллегам-«курилкам» задом и шепотом тянула: «Да ты что-о-о! А он что сказал? А ты ему?»
Дальше день пошел по накатанной: Уля орала на подчиненных, требуя немедленно сдать материалы, ругалась с версткой, выбравшей из архива фотки Хиткорова, на которых он выглядел полным дебилом, и одновременно настукивала на «клаве» сенсацию про кражу века.
Скинув «дефектив» об утраченном перстне на верстку, Асеева начала читать то, что сдали корреспонденты. Писали они все примерно одинаково. Одинаково плохо. Такой стиль Улин первый учитель в журналистике – завотделом писем в районной завилюйской газете Степан Артемьевич – определял очень образно: «Как корова мочится: длинно, мутно и в разные стороны». Асеева, положа руку на сердце, и сама писала немногим лучше. Но «многим лучше» «Бытию» и не требовалось. «Особо грамотных» среди читателей газеты было немного – наибольшей популярностью она пользовалась среди торговцев рынков, консьержек, дворников, приехавших в Москву на заработки из бывших союзных республик, а также вахтерш и охранников, занимавших нехитрым чтивом тягучее, как гудрон, рабочее время.
Случалось, какой-нибудь из номерков попадал в руки «ботанику от филологии» и тот, придя в ужас от прочитанного, принимался звонить в редакцию; вопил, что «непозволительно печатному изданию так варварски искажать язык Пушкина и Толстого». Секретарши, памятуя об установке: «Читателям особо не хамить», – обещали непременно передать замечания главному редактору. Однако если радетель чистоты русского языка продолжал настаивать на личном разговоре с оным или принимался перечислять все «ужасающие, непозволительные ошибки», девочки грубо обрывали звонившего и советовали ему, «раз такой умный, читать энциклопедии и своего Толстого вместе с Чеховым».
тиснули какую-то непроверенную сплетню, размазали слушок-плевочек тонким слоем на разворот (чем частенько грешило само «Бытие»), но нет, в публикации «Истины» была и прямая речь самой Мельничук, «с грустью в голосе» констатирующей, что их «брак изжил себя», и фотография ее экс-супруга, выходящего из загса со свидетельством о разводе в руках.
«Что же делать? – заметалась Уля. – Тут даже Хиткоров с украденным перстнем не поможет. А я, идиотка, после вчерашнего хотела просто заявиться в редакцию как ни в чем не бывало, выдать придуманную с Федей “бомбу”…»
Решение пришло, когда Уля уже подъезжала к родной конторе. «Надо сказать шефу, что все эти дни я собирала по теме развода Мельничук фактуру, а какая-то сволочь в редакции взяла и слила информацию «Истине»! Габаритов поверит: ему сейчас всюду предатели и «продажные шкуры» мерещатся. Только бы он раньше времени в редакцию не приехал и до встречи со мной номера конкурентов не успел посмотреть».
Босса еще не было, и Уля заняла пост у двери его кабинета. Постаралась изобразить на лице ярость и скорбь одновременно. Едва Габаритов миновал пост охраны (его тяжелые шаги Асеева не спутала бы ни с чьими другими), редакторша рванулась навстречу:
– Алиджан Абдуллаевич, у нас завелась «крыса»!
Габаритов и сам любил щегольнуть уголовной лексикой, и у подчиненных знание арго поощрял. Однако про «крысу» просек не сразу:
– Какая крыса? Ты чего несешь? У нас второй этаж.
– Да я про стукача, который темы «врагам» сливает.
– Ну-ка, проходи в кабинет, рассказывай, – весь подобрался босс.
– Значит, так, – начала Уля. – Помните, я два дня назад вам рассказывала, что развод Мельничук кручу?
Шеф не помнил и помнить не мог, поскольку ничего подобного Асеева не говорила. Но признаваться в том, что что-то забыл, было не в его правилах – гениальный руководитель, к коим причислял себя Габаритов, должен помнить все и вся. Поэтому Алиджан Абдуллаевич кивнул:
– Ну помню.
– Так вот, сегодня «Истина» дала эту тему. И в материале все, что я накопала.
– Кому ты еще про это рассказывала? – Габаритов решительно пододвинул к себе листок бумаги, приготовившись записывать фамилии.
– Да я что, шепотом, что ли, по телефону разговаривала? Полредакции слышало! Были бы у нас нормальные кабинеты со стенами до потолка, а не эти клетушки за стеклянными перегородками…
– А ты, дура, чего такие вопросы в редакции обсуждаешь?! Вышла бы на улицу и поговорила!
– Да вы ж знаете, Алиджан Абдуллаевич, у меня все переговоры конфиденциальные, – чего ж мне, целый день на улице стоять? Надо «крысу» вычислить и выгнать с позором, чтоб другим даже в голову не пришло у родной газеты темы тырить.
– Ладно, я приглашу шефа службы безопасности, помозгуем, как тут быть…
– Обидно, Алиджан Абдуллаевич, – с дрожью в голосе пожаловалась Уля. – Пашешь-пашешь, а какая-то сволочь…
Не договорив, Уля шмыгнула носом. Пусть босс видит, какой болью в ее сердце отозвалось это подлое предательство.
– Ну ты ладно, не расстраивайся уж так-то. Ну кто такая Мельничук, может, народ не очень-то ее и знает.
Уверять шефа в обратном Асеева, понятное дело, не стала. С тяжелым вздохом поднялась со стула и, скорбно понурившись, направилась к двери. На полпути обернулась:
– Вы тоже не расстраивайтесь, Алиджан Абдуллаевич. У нас завтра такая «бомба» будет, что «Истина» от зависти сдохнет. У Феди Хиткорова перстень украли – ну тот самый, помните, что ему Жанна на десятилетие свадьбы подарила.
– Да он же миллион баксов стоит! – обрадовался Габаритов.
– Да что вы – больше! Федя сам не свой. Не столько из-за цены, конечно, у него брюликов и всяких других камушков – дом можно построить. Берег как память – и вот…
– А кто украл-то, известно?
– Он подозревает кой-кого, но я не знаю, как имена-то называть без доказательств.
– Ну ты же у нас умница, придумай, как написать, чтоб исков не было.
– Придумаю, Алиджан Абдуллаевич, – тепло улыбнулась шефу Уля.
– Ну иди, готовься к планерке.
Закрыв дверь габаритовского кабинета, Уля прислонилась к стене: «Пронесло!» Но в закуток, где сидел ее отдел, влетела, как сверхзвуковая ракета направленного действия. И сразу прошлась по нескольким целям:
– Алевтина, ты на сегодняшнюю премьеру в «Пушкинский» меня аккредитовала? Что зна-чит «сама хотела пойти»?! Тебя про твои хотения кто-нибудь тут спрашивает? На такие ответственные мероприятия всегда хожу я! Там звезд будет немерено, и все они тебя в упор не увидят, потому что с шантрапой не общаются. Сомова, а ты чего жопой к стулу приросла? Я тебе еще на прошлой неделе велела в «Балчуге» агента завербовать – сделала? Про «трудно» и «никто не хочет» ты своему папе рассказывать будешь! Давай в «Балчуг» и живи там, пока не завербуешь. Достали вы меня, уроды, только я и пашу! А эти два козла где? Опять опаздывают. Уволю на хрен!
«Козлы» появились на пороге отдела одновременно, за пять минут до начала планерки.
– Вы где шатались?!! – Уля заорала так, чтобы ее услышал Габаритов. Служебное рвение и то, что она не миндальничает с подчиненными, продемонстрировать никогда не лишне.
Стасик и Ярик молчали, виновато уставившись в пол.
– Что в номер сдаете? Говорите быстро – мне на планерку бежать.
– У меня это, – начал мямлить Стасик, – статья про то, что певица Анна Фристи купила щенка у писательницы Марьи Додонцевой. И теперь они вроде как решили семьями дружить.
– Статьи – в аналитических журналах и Уголовном кодексе, – менторским тоном заявила Уля. – А у тебя информашки, в лучшем случае – заметульки, понял?
Сама Асеева в газетных и журнальных жанрах разбиралась не лучше «козла» Стасика, поскольку за семь лет работы в журналистике не удосужилась открыть какое-нибудь самое тонюсенькое пособие по выбранной профессии. Сведения о том, где бывают, а где не бывают «статьи», она почерпнула из нравоучений босса: на заре своей светско-хроникерской карьеры Асеева и сама все, что выходило из-под ее пера, называла «статьями».
– А я сдаю заметку, – начал рапортовать более бойкий Ярик, – что у Вити Силана после того, как он сделал пирсинг в ушах, левое ухо разбухло и оттуда прям гной течет.
– Так он же оглохнуть может! – подскочила Уля. – Тему заявляем так: «Поп-звезда № 1 теряет слух!» Все, садись, отписывай.
– Не-е, вряд ли нарыв на слух повлияет, он же не внутри, а на мочке, – попытался возразить Ярик.
– Много ты понимаешь! Я сказала, может оглохнуть, значит, может, – отрубила Асеева и, прижимая к бюсту ежедневник, порысила в кабинет босса.
С планерки Уля выплывала героиней. Обе заявленные ею темы: «У Хиткорова украли заветный перстень» и «Витя Силан теряет слух» – Габаритов назвал «супербомбами». У отдела происшествий, кроме очередной заметки про битцевского маньяка, тягомотной и нудной, ничего существенного не нашлось. Ну что ж, жизнь – она такая, в полосочку. Вчера на коне была Дуговская, сегодня – Асеева. Хорошо бы, конечно, чтобы Улина полосочка была пошире, а Римкина поуже, но, в конце концов, как любит повторять шеф, «все мы работаем на благо родной газеты и своих кошельков». Настроение у редакторши отдела светской хроники было приподнятое, поэтому перекур в обществе Дуговской, Робика и нового парня-замухрышки из спортотдела прошел мирно. Асеева даже поинтересовалась у «врагини», чего это она в последнее время перешла с «Парламента» на «R1 minima», который только «больные да беременные» курят. Дуговская улыбнулась: «А я решила перейти на суперлегкие, пока еще здоровая. И тебе советую». Пару раз звонил Улин телефон, и она, томно пропев в трубку: «Але-е-е», поворачивалась к коллегам-«курилкам» задом и шепотом тянула: «Да ты что-о-о! А он что сказал? А ты ему?»
Дальше день пошел по накатанной: Уля орала на подчиненных, требуя немедленно сдать материалы, ругалась с версткой, выбравшей из архива фотки Хиткорова, на которых он выглядел полным дебилом, и одновременно настукивала на «клаве» сенсацию про кражу века.
Скинув «дефектив» об утраченном перстне на верстку, Асеева начала читать то, что сдали корреспонденты. Писали они все примерно одинаково. Одинаково плохо. Такой стиль Улин первый учитель в журналистике – завотделом писем в районной завилюйской газете Степан Артемьевич – определял очень образно: «Как корова мочится: длинно, мутно и в разные стороны». Асеева, положа руку на сердце, и сама писала немногим лучше. Но «многим лучше» «Бытию» и не требовалось. «Особо грамотных» среди читателей газеты было немного – наибольшей популярностью она пользовалась среди торговцев рынков, консьержек, дворников, приехавших в Москву на заработки из бывших союзных республик, а также вахтерш и охранников, занимавших нехитрым чтивом тягучее, как гудрон, рабочее время.
Случалось, какой-нибудь из номерков попадал в руки «ботанику от филологии» и тот, придя в ужас от прочитанного, принимался звонить в редакцию; вопил, что «непозволительно печатному изданию так варварски искажать язык Пушкина и Толстого». Секретарши, памятуя об установке: «Читателям особо не хамить», – обещали непременно передать замечания главному редактору. Однако если радетель чистоты русского языка продолжал настаивать на личном разговоре с оным или принимался перечислять все «ужасающие, непозволительные ошибки», девочки грубо обрывали звонившего и советовали ему, «раз такой умный, читать энциклопедии и своего Толстого вместе с Чеховым».
Премьера
В шесть вечера Уля, прихватив Робика, отправилась на премьеру в «Пушкинский». Нынче здесь «давали» фильм со множеством спецэффектов, претензией на «философичность» и полутора десятками звезд отечественного кинематографа.
Члены съемочной группы пришли в полном составе, прихватив с собой пап-мам, жен-любовниц, детей-племянников, и составили, таким образом, добрую половину публики. Вторая половина пришлась на представителей средств массовой информации и невесть как прорвавшихся сквозь милицейский кордон фанатов. Весьма специфических, между прочим, ребят – так называемых киноманов. В принципе им все равно, что смотреть (да зачастую они в зал и не заходят), главная их цель – потусоваться, потереться возле звезд, выбрав удобную точку за спиной актера или актрисы, попасть в объектив снимающей камеры и постоять с идиотски вытаращенными в этот объектив глазами две-три минуты, пока длится интервью. Потом они будут отслеживать по всем телеканалам сюжеты о кинособытии и, увидев свою рожу на экране, тыкать в него пальцем и взвизгивать: «Вон, видали? Это я! Я это! Прямо впритык за спиной Янковского (или Збруева, или Михалкова) стою! Он мне потом, после интервью, руку пожал. Жаль, за кадром осталось!»
Уля к киноманам относилась с брезгливостью. Несмотря на то что, попав в лучи славы своих звездных собеседников, и сама становилась предметом восхищения и поклонения фанатов. Случалось, подойдя к кому-нибудь из артистов за автографом, киноманы тот же блокнотик совали и Асеевой: «Вы тоже, пожалуйста, распишитесь!» – «Да я не артистка, я журналистка», – уточняла Уля, но блокнот в руки все же брала. «А это без разницы! Это даже лучше!» – находили неожиданный аргумент фанаты и, получив размашистую Улину подпись, убегали с ощущением, что день прожит не зря.
Асеева с Робиком смотреть «фильму» тоже не пошли. А зачем? Публиковать кинорецензии было не в правилах «Бытия», на премьерах и презентациях ее корреспонденты должны были отслеживать, кто в чем и с кем пришел, кто напился, кто кого тискал, кто кому устроил скандал. А все эти интересные события происходят не в темном кинозале, а на послепоказном банкете.
В летней кафешке перед входом Уля увидела скучающую в одиночестве Пепиту. Та сидела за столиком и потягивала оранжевую жидкость из высокого стакана. «Пепита опять пьет грейпфрутовый сок – значит, снова набрала три килограмма», – сделала вывод Асеева, как и все в тусовке знавшая про критическую прибавку, после которой певица садилась на жесточайшую диету: два литра грейпфрутового сока в день и больше ни-ни, ни капли ничего другого, ни крошки какой-нибудь еды даже с нулевым количеством калорий.
Увидев Улю, Пепита улыбнулась:
– Ну слава богу, хоть ты здесь, а то повеситься от тоски можно. Садись, сейчас что-нибудь закажем.
Робик галантно поцеловал Пепите руку и попросил разрешения приземлиться рядом.
– Садись, конечно, – милостиво разрешила Пепита. – Ты парень свой, женские секреты мы и при тебе обсудим. Ну чего, стервятнички, надыбали уже чего-нибудь для своей газетки?
– Да нет пока, – зевнула Уля и потянулась так, что стали видны до блеска выскобленные подмышки (даром, что ли, вчера за эпиляцию такие бабки отвалила – пусть смотрят).
– Ну да, у вас же основная работа с заходом солнца начнется, – усмехнулась Пепита. – А вот я что здесь делаю?
– Так в этом фильме, кажется, ваша песня звучит? – осторожно напомнил Робик.
– Звучит! – ухмыльнулась Пепита. – Дерьмовая, между прочим, песенка, и сам фильм такой же, и деньги заплатили смешные. Но вот позвали на премьеру «для рейтинга», и я пришла. Зачем? Почему? Да потому что добрая я очень.
Последнюю фразу Пепита произнесла голосом короля из фильма «Золушка» в исполнении Эраста Гарина.
Чтобы скоротать время, сделали заказ. Пепита взяла себе еще стакан сока, Уля – мартини, а Робик – 100 граммов водки и пару бутербродов с семгой.
– Ну как у тебя на личном фронте? – поинтересовалась у Ули Пепита, когда официант расставил на столе стаканы и тарелку с бутербродами. – Ты с замужеством не тяни, тебе надо успеть детей здоровых нарожать.
– Да за кого выходить-то? – с досадой отмахнулась Асеева. – Знакомства у меня только в тусовке, а в ней, сама знаешь, какие мужики…
Члены съемочной группы пришли в полном составе, прихватив с собой пап-мам, жен-любовниц, детей-племянников, и составили, таким образом, добрую половину публики. Вторая половина пришлась на представителей средств массовой информации и невесть как прорвавшихся сквозь милицейский кордон фанатов. Весьма специфических, между прочим, ребят – так называемых киноманов. В принципе им все равно, что смотреть (да зачастую они в зал и не заходят), главная их цель – потусоваться, потереться возле звезд, выбрав удобную точку за спиной актера или актрисы, попасть в объектив снимающей камеры и постоять с идиотски вытаращенными в этот объектив глазами две-три минуты, пока длится интервью. Потом они будут отслеживать по всем телеканалам сюжеты о кинособытии и, увидев свою рожу на экране, тыкать в него пальцем и взвизгивать: «Вон, видали? Это я! Я это! Прямо впритык за спиной Янковского (или Збруева, или Михалкова) стою! Он мне потом, после интервью, руку пожал. Жаль, за кадром осталось!»
Уля к киноманам относилась с брезгливостью. Несмотря на то что, попав в лучи славы своих звездных собеседников, и сама становилась предметом восхищения и поклонения фанатов. Случалось, подойдя к кому-нибудь из артистов за автографом, киноманы тот же блокнотик совали и Асеевой: «Вы тоже, пожалуйста, распишитесь!» – «Да я не артистка, я журналистка», – уточняла Уля, но блокнот в руки все же брала. «А это без разницы! Это даже лучше!» – находили неожиданный аргумент фанаты и, получив размашистую Улину подпись, убегали с ощущением, что день прожит не зря.
Асеева с Робиком смотреть «фильму» тоже не пошли. А зачем? Публиковать кинорецензии было не в правилах «Бытия», на премьерах и презентациях ее корреспонденты должны были отслеживать, кто в чем и с кем пришел, кто напился, кто кого тискал, кто кому устроил скандал. А все эти интересные события происходят не в темном кинозале, а на послепоказном банкете.
В летней кафешке перед входом Уля увидела скучающую в одиночестве Пепиту. Та сидела за столиком и потягивала оранжевую жидкость из высокого стакана. «Пепита опять пьет грейпфрутовый сок – значит, снова набрала три килограмма», – сделала вывод Асеева, как и все в тусовке знавшая про критическую прибавку, после которой певица садилась на жесточайшую диету: два литра грейпфрутового сока в день и больше ни-ни, ни капли ничего другого, ни крошки какой-нибудь еды даже с нулевым количеством калорий.
Увидев Улю, Пепита улыбнулась:
– Ну слава богу, хоть ты здесь, а то повеситься от тоски можно. Садись, сейчас что-нибудь закажем.
Робик галантно поцеловал Пепите руку и попросил разрешения приземлиться рядом.
– Садись, конечно, – милостиво разрешила Пепита. – Ты парень свой, женские секреты мы и при тебе обсудим. Ну чего, стервятнички, надыбали уже чего-нибудь для своей газетки?
– Да нет пока, – зевнула Уля и потянулась так, что стали видны до блеска выскобленные подмышки (даром, что ли, вчера за эпиляцию такие бабки отвалила – пусть смотрят).
– Ну да, у вас же основная работа с заходом солнца начнется, – усмехнулась Пепита. – А вот я что здесь делаю?
– Так в этом фильме, кажется, ваша песня звучит? – осторожно напомнил Робик.
– Звучит! – ухмыльнулась Пепита. – Дерьмовая, между прочим, песенка, и сам фильм такой же, и деньги заплатили смешные. Но вот позвали на премьеру «для рейтинга», и я пришла. Зачем? Почему? Да потому что добрая я очень.
Последнюю фразу Пепита произнесла голосом короля из фильма «Золушка» в исполнении Эраста Гарина.
Чтобы скоротать время, сделали заказ. Пепита взяла себе еще стакан сока, Уля – мартини, а Робик – 100 граммов водки и пару бутербродов с семгой.
– Ну как у тебя на личном фронте? – поинтересовалась у Ули Пепита, когда официант расставил на столе стаканы и тарелку с бутербродами. – Ты с замужеством не тяни, тебе надо успеть детей здоровых нарожать.
– Да за кого выходить-то? – с досадой отмахнулась Асеева. – Знакомства у меня только в тусовке, а в ней, сама знаешь, какие мужики…