– Да вы… да я… – чуть не захлебнулась от возмущения Уля.
– Все, что вы думаете о нас и мните о себе, мы уже слышали. Всего хорошего.
Из магазина Уля вылетела, как и влетела, – пулей. Поправила, называется, настроение! Выплеснула негативные эмоции! Но ничего, они у нее еще попляшут! Подвернется случай, она обязательно воткнет в какой-нибудь репортажик информацию про их дерьмовую косметику. Вот тогда этот педик умоется! Или еще лучше, скажет редакторше отдела социальных проблем, чтоб она Общество защиты потребителей на них натравила. Пусть проверят все сертификаты, возьмут пару образцов для экспертизы. Если даже все в порядке окажется, нервы этому администраторишке все равно потреплют, а в заметочке ведь и обтекаемо написать можно: дескать, поступили сигналы от потребителей, защитники их прав живо откликнулись, однако проверить весь товар ввиду большого ассортимента не представляется возможным. Вот так-то! Придумав план мести, Уля немного успокоилась и подходила к редакции в состоянии духа, близком к нормальному.
Телеинтервью
Релаксация
Заявление
– Все, что вы думаете о нас и мните о себе, мы уже слышали. Всего хорошего.
Из магазина Уля вылетела, как и влетела, – пулей. Поправила, называется, настроение! Выплеснула негативные эмоции! Но ничего, они у нее еще попляшут! Подвернется случай, она обязательно воткнет в какой-нибудь репортажик информацию про их дерьмовую косметику. Вот тогда этот педик умоется! Или еще лучше, скажет редакторше отдела социальных проблем, чтоб она Общество защиты потребителей на них натравила. Пусть проверят все сертификаты, возьмут пару образцов для экспертизы. Если даже все в порядке окажется, нервы этому администраторишке все равно потреплют, а в заметочке ведь и обтекаемо написать можно: дескать, поступили сигналы от потребителей, защитники их прав живо откликнулись, однако проверить весь товар ввиду большого ассортимента не представляется возможным. Вот так-то! Придумав план мести, Уля немного успокоилась и подходила к редакции в состоянии духа, близком к нормальному.
Телеинтервью
Возле офиса «Бытия» стоял микроавтобус одной из телекомпаний. Не центральных, а тех, что берутся только через «тарелку». «Габаритов опять интервью дает, – решила Уля и тут же сама себе возразила: – Не-а, он сам теперь только на центральных каналах светится, а этим – Романа или Кососаженного выделил».
Однако про «Бытие» телевизионщикам на сей раз рассказывала одна из корреспонденток отдела Дуговской Диана Плечистая. Уже сам этот факт показался Уле возмутительным. Они бы еще кого-нибудь из корректорш или бабу Маню-уборщицу перед камерой усадили! Остановившись в дверях отдела происшествий, Уля обернулась и глянула в длинный коридор: не идет ли кто, с кем можно поделиться своим негодованием. Шел Костя Ястребов из отдела политики. Приблизившись к Асеевой, легонько толкнул ее в бок и весело прошептал:
– Чего, Асеева, косорылишься? Переживаешь, что не твоя рожа в ящике будет?
Уля фыркнула:
– Вот еще! Да я у Махалова и Пепиты чуть не в каждой передаче. По центральным, между прочим, каналам. А тут какое-то поп-ТВ! Это ты вместе с Дуговской и ее криминальщиками от зависти дохнете, глядя, как меня на всю страну показывают.
– Не права, Асеева, не права! – продолжил веселиться Ястребов. – Насчет Дуговской не скажу, а мне все эти «засветки» на телеэкране на фиг не нужны.
– Это почему же? – ехидно поинтересовалась Уля.
– А потому что мы, политические журналисты, – Костик дурашливо выпятил грудь вперед, – бойцы невидимого фронта. И чем меньше нас знают в лицо, тем лучше. Мне, например, как особо ценному работнику, босс даже обещал деньги на пластическую операцию выделить. Из редакционного бюджета. Тебе, кстати, тоже не мешало бы, но по другой причине. Что-то ты, мать, в последнее время сдавать стала: сильно пообносилась в смысле личика и фигурки. Да шучу-шучу, – изобразив испуг, отскочил от Ули Костик. – Может, без подтяжки еще пару лет протянешь!
Ястребов убежал, а Уля осталась стоять. Во время перебранки краем уха она уловила, что телевизионщики задают Плечистой вопросы про звезд. И она, самозванка гребаная, чего-то по этому поводу вякает!
Асеева сделала еще два шага вперед и прислушалась. Ну да, они ее спрашивают про методы добывания информации, в том числе и из светской тусовки, а эта грымза отвечает!
– Хочу заверить вас и всех наших читателей, – вдохновенно вещала, глядя в камеру, Плечистая, – что «Бытие» пишет только правду и ничего, кроме правды. Вся информация у нас строго проверяется, а потому правдивей газеты, чем наша, просто нет. Мы против, чтобы «Бытие» причисляли к «желтой», или «бульварной», прессе. Подобные издания промышляют всякими слухами и сплетнями, «Бытие» же публикует только самую проверенную и самую правдивую информацию. Поэтому, – Плечистая кокетливо улыбнулась, – попрошу называть нас таблоид.
– Идиотка! – прошипела Уля. – Твердит, как заведенная, «правдивая», «правдивая»… Как будто оправдывается. Кто послушает, сразу скажет: «Значит, одно вранье!»
А Диана тем временем продолжала:
– Свидетельством того, что «Бытие» пишет только правду, можно считать и многочисленные иски, которые предъявляют газете герои наших публикаций…
Поняв, что ляпнула что-то не то, Плечистая замолчала. Забегала глазами по разложенным перед ней номерам «Бытия», зашелестела бумажками с написанным загодя текстом. Уле даже от двери было видно, как лоб Дианки покрылся испариной.
– То есть я хотела сказать, – наконец обрела дар речи интервьюируемая, – что на нас, конечно, подают в суд, но еще ни разу никто…
Плечистая опять умолкла, вспомнив, видимо, что только за последний месяц газета проиграла два дела и об этом писали другие издания.
– …и еще ни разу никто много не выигрывал.
Последнюю фразу Диана сопроводила лучистой улыбкой победительницы: вот, мол, как я здорово выкрутилась! Нашлась! Не растерялась в трудной ситуации.
Дальше смотреть и слушать это убожество у Асеевой не было сил. Придя к себе в отдел, Уля отправила Ярика в ближайший «Макдоналдс» – купить пару чизбургеров и клубничное мороженое. Конечно, стоило бы ограничиться двумя порциями овощного салата – в последнее время редакторшу разнесло, как на дрожжах, – но после нынешних нервотрепок она просто не могла отказать себе в мелких радостях.
Поедая фаст-фудовские изыски, Асеева быстро просмотрела заметки, сброшенные ей на комп корреспондентами. В паре мест переставила слова и вбила несколько пропущенных букв. Сойдет! Так, еще пару часов покантоваться в конторе, а там вечерняя «топтушка», и можно закатиться с Лилькой в какой-нибудь кабак. Пока ее папик в Лондоне, сам Бог велел расслабиться. Надо, кстати, позвонить мальчикам из подтанцовки Толи Баксова, пусть подтянутся. Только в свою квартиру Уля больше эту шоблу не повезет. Там и так срач полный, а после бардака, который их веселая компашка устроит, – вообще легче будет все огнем выжечь, чем убрать, вымыть и выскоблить.
– Блин, а чего это Оксанка не едет? – вслух возмутилась Уля. – Уже неделю не убиралась, и будто так и надо.
Оксанка работала маникюршей где-то на Ленинградке. Примерно год назад, возвращаясь на редакционной машине из питерской командировки, Асеева катастрофически опаздывала на презентацию нового диска Толи Баксова. Появиться там с болтающимся на соплях наращенным ногтем она себе позволить не могла, а в салон на Новом Арбате, где была постоянной клиенткой, не успевала. Вот и приказала водителю остановиться у какого-то салона красоты.
Девочка-маникюрша, которая взялась восполнить утрату, смотрела на Улю с нескрываемым восхищением. Оказалось, она верная читательница «Бытия» и узнала новую клиентку по публикуемым над тематическими полосами портретам. Уля держалась как и подобает барыне с прислугой – высокомерно-покровительственно. Но девочка ей понравилась, и когда та жалостливо поинтересовалась: «Как же вы с такими ногтями по хозяйству-то управляетесь? Посуду там моете, полы?» – врать про роту домработниц и горничных не стала. А, тяжело вздохнув, сказала: «Да некогда мне особо уборкой-то заниматься. Я ж сутками работаю. Вечерами и ночами – на тусовках, днем в редакции – отписываюсь, за корреспондентами правлю. Когда свободный час выдается, тогда и убираюсь. Но ногти мне не мешают – я уже привыкла». – «А хотите, я у вас убираться буду? – неожиданно предложила девчушка. – За просто так. Мне даже в радость будет, что я у знаменитости работаю! Тут у меня график два через два, вот я к вам в один из выходных и буду приезжать…» Уля насторожилась: а вдруг эта маникюрша только прикидывается простушкой, а на самом деле воровка-наводчица? Но что-то подсказывало: девочка искренне хочет помочь.
«Ну хорошо, – сказала тогда Уля. – Я оставлю тебе свой телефон, позвони мне в среду». – «Ой, спасибо! – чуть не запрыгала на стуле Оксанка. – Я очень все аккуратно убирать буду и совсем забесплатно. Вы мне только про звезд, с которыми встречаетесь, рассказывать будете». «Какая она дурочка!» – умилилась про себя Уля, а вслух сказала: «Ну зачем же забесплатно? Будешь убираться у меня раз в неделю, за месяц заплачу тебе сто баксов. Получая зарплату в пять тысяч долларов, Асеева могла позволить себе подобное «расточительство». «Тогда сто раз вам спасибо! Вы не сомневайтесь, я вам до блеска все вымою!» – щебетала Оксанка, провожая Улю до выхода и снимая с нее, шествовавшей царственной походкой, невидимые ворсинки.
И вот уже целый год Оксанка раз в неделю регулярно наведывалась к Асеевой домой: разгребала горы грязной посуды, стирала, гладила постельное и нижнее белье «хозяйки жизни», носила в химчистку верхнюю одежду, пылесосила, драила полы. Два раза – весной и осенью – по своей инициативе делала генеральную уборку: со стиркой штор, протиранием шкафов, мытьем окон. За это Уля в первый раз отдала ей свое демисезонное пальто (все равно из моды вышло, да и пояс от него редакторша где-то посеяла), а во второй – подарила с барского плеча три кофточки. Оксанке, у которой грудь едва на второй номер тянет, все это было велико, но она радовалась так, будто ей дачу на Рублевке отписали. То обстоятельство, что своих вещей на домработнице она так ни разу не видела, Улю не огорчало – может, в комиссионку сдала, а может, висят в шкафу как бесценные реликвии.
Стараясь не давать волю раздражению (ну где она еще такую, почти что дармовую домработницу найдет?), Асеева набрала номер Оксанкиного мобильного. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – оповестил Асееву механический голос. Уля порылась в записной книжке и нашла номер салона, в котором на постоянной основе трудилась Оксана.
– Это ваша клиентка беспокоит, – не дослушав официальное представление девочки с ресепшн, недовольно оборвала ее Уля. – Вы не скажете, Оксана сейчас работает?
– Нет. Вы знаете, у нее мама тяжело заболела, и она уехала.
– Надолго?
– Ну кто же знает? У мамы рак, операцию сделали, а сколько выхаживать придется, даже врачи не могут сказать. Мы ее тут уговорили не увольняться, а административный взять, – частила словоохотливая администраторша. – Она иногда нам звонит, может, ей передать что? Или вы просто хотели на маникюр записаться? Так у нас и другие хорошие мастера есть…
– Нет, спасибо, у меня тоже хорошие мастера есть, – раздраженно отрезала Уля. – А ей передайте, пусть, когда вернется, сразу Ульяне Асеевой позвонит.
– Ой, это вы?!! – зашлась от восторга девушка. – Нам Оксана про вас столько рассказывала!
– С чем вас и поздравляю! – гаркнула редакторша и захлопнула крышку телефона. – Рассказывала она! Чего это, интересно, она рассказывала? Про то, как мужиков вожу? Или про то, какие у меня тряпки и видаки-шмидаки дорогие? Вот идиотка, ведь наведет кого-нибудь на квартиру – обчистят до нитки.
Ульяна успела обжиться в шкуре барыни, которой не по чину морочить себе голову проблемами дворовых, так что сочувствовать преданной Оксанке ей даже в голову не пришло.
Теперь Уля встала перед дилеммой: поехать после работы домой и заняться уборкой или все же отправиться в кабак? Впрочем, мучилась выбором Асеева недолго, отдав предпочтение второму варианту. Лилька заявила, что «до пятницы она совершенно свободна», и обещала быть в девять в ресторане «Леонардо» на Петровке, как штык.
«Топтушка» в «Бытии» обычно начиналась в восемь вечера. Собирались завотделами, ответсек, заместители редактора и стоя (потому и «топтушка») смотрели готовые полосы завтрашнего номера. Сидеть на подобных мероприятиях позволялось, естественно, только Габаритову. По мнению Ули, толку в этих собраниях-топтаниях было чуть. На полосы смотрели вполглаза, требования Алиджана придумать другой заголовок вместо «совсем уж дебильного» встречали дружным: «Да зачем? И этот нормальный! Очень даже хороший!» – так уж всем хотелось поскорее отвалить.
Однако про «Бытие» телевизионщикам на сей раз рассказывала одна из корреспонденток отдела Дуговской Диана Плечистая. Уже сам этот факт показался Уле возмутительным. Они бы еще кого-нибудь из корректорш или бабу Маню-уборщицу перед камерой усадили! Остановившись в дверях отдела происшествий, Уля обернулась и глянула в длинный коридор: не идет ли кто, с кем можно поделиться своим негодованием. Шел Костя Ястребов из отдела политики. Приблизившись к Асеевой, легонько толкнул ее в бок и весело прошептал:
– Чего, Асеева, косорылишься? Переживаешь, что не твоя рожа в ящике будет?
Уля фыркнула:
– Вот еще! Да я у Махалова и Пепиты чуть не в каждой передаче. По центральным, между прочим, каналам. А тут какое-то поп-ТВ! Это ты вместе с Дуговской и ее криминальщиками от зависти дохнете, глядя, как меня на всю страну показывают.
– Не права, Асеева, не права! – продолжил веселиться Ястребов. – Насчет Дуговской не скажу, а мне все эти «засветки» на телеэкране на фиг не нужны.
– Это почему же? – ехидно поинтересовалась Уля.
– А потому что мы, политические журналисты, – Костик дурашливо выпятил грудь вперед, – бойцы невидимого фронта. И чем меньше нас знают в лицо, тем лучше. Мне, например, как особо ценному работнику, босс даже обещал деньги на пластическую операцию выделить. Из редакционного бюджета. Тебе, кстати, тоже не мешало бы, но по другой причине. Что-то ты, мать, в последнее время сдавать стала: сильно пообносилась в смысле личика и фигурки. Да шучу-шучу, – изобразив испуг, отскочил от Ули Костик. – Может, без подтяжки еще пару лет протянешь!
Ястребов убежал, а Уля осталась стоять. Во время перебранки краем уха она уловила, что телевизионщики задают Плечистой вопросы про звезд. И она, самозванка гребаная, чего-то по этому поводу вякает!
Асеева сделала еще два шага вперед и прислушалась. Ну да, они ее спрашивают про методы добывания информации, в том числе и из светской тусовки, а эта грымза отвечает!
– Хочу заверить вас и всех наших читателей, – вдохновенно вещала, глядя в камеру, Плечистая, – что «Бытие» пишет только правду и ничего, кроме правды. Вся информация у нас строго проверяется, а потому правдивей газеты, чем наша, просто нет. Мы против, чтобы «Бытие» причисляли к «желтой», или «бульварной», прессе. Подобные издания промышляют всякими слухами и сплетнями, «Бытие» же публикует только самую проверенную и самую правдивую информацию. Поэтому, – Плечистая кокетливо улыбнулась, – попрошу называть нас таблоид.
– Идиотка! – прошипела Уля. – Твердит, как заведенная, «правдивая», «правдивая»… Как будто оправдывается. Кто послушает, сразу скажет: «Значит, одно вранье!»
А Диана тем временем продолжала:
– Свидетельством того, что «Бытие» пишет только правду, можно считать и многочисленные иски, которые предъявляют газете герои наших публикаций…
Поняв, что ляпнула что-то не то, Плечистая замолчала. Забегала глазами по разложенным перед ней номерам «Бытия», зашелестела бумажками с написанным загодя текстом. Уле даже от двери было видно, как лоб Дианки покрылся испариной.
– То есть я хотела сказать, – наконец обрела дар речи интервьюируемая, – что на нас, конечно, подают в суд, но еще ни разу никто…
Плечистая опять умолкла, вспомнив, видимо, что только за последний месяц газета проиграла два дела и об этом писали другие издания.
– …и еще ни разу никто много не выигрывал.
Последнюю фразу Диана сопроводила лучистой улыбкой победительницы: вот, мол, как я здорово выкрутилась! Нашлась! Не растерялась в трудной ситуации.
Дальше смотреть и слушать это убожество у Асеевой не было сил. Придя к себе в отдел, Уля отправила Ярика в ближайший «Макдоналдс» – купить пару чизбургеров и клубничное мороженое. Конечно, стоило бы ограничиться двумя порциями овощного салата – в последнее время редакторшу разнесло, как на дрожжах, – но после нынешних нервотрепок она просто не могла отказать себе в мелких радостях.
Поедая фаст-фудовские изыски, Асеева быстро просмотрела заметки, сброшенные ей на комп корреспондентами. В паре мест переставила слова и вбила несколько пропущенных букв. Сойдет! Так, еще пару часов покантоваться в конторе, а там вечерняя «топтушка», и можно закатиться с Лилькой в какой-нибудь кабак. Пока ее папик в Лондоне, сам Бог велел расслабиться. Надо, кстати, позвонить мальчикам из подтанцовки Толи Баксова, пусть подтянутся. Только в свою квартиру Уля больше эту шоблу не повезет. Там и так срач полный, а после бардака, который их веселая компашка устроит, – вообще легче будет все огнем выжечь, чем убрать, вымыть и выскоблить.
– Блин, а чего это Оксанка не едет? – вслух возмутилась Уля. – Уже неделю не убиралась, и будто так и надо.
Оксанка работала маникюршей где-то на Ленинградке. Примерно год назад, возвращаясь на редакционной машине из питерской командировки, Асеева катастрофически опаздывала на презентацию нового диска Толи Баксова. Появиться там с болтающимся на соплях наращенным ногтем она себе позволить не могла, а в салон на Новом Арбате, где была постоянной клиенткой, не успевала. Вот и приказала водителю остановиться у какого-то салона красоты.
Девочка-маникюрша, которая взялась восполнить утрату, смотрела на Улю с нескрываемым восхищением. Оказалось, она верная читательница «Бытия» и узнала новую клиентку по публикуемым над тематическими полосами портретам. Уля держалась как и подобает барыне с прислугой – высокомерно-покровительственно. Но девочка ей понравилась, и когда та жалостливо поинтересовалась: «Как же вы с такими ногтями по хозяйству-то управляетесь? Посуду там моете, полы?» – врать про роту домработниц и горничных не стала. А, тяжело вздохнув, сказала: «Да некогда мне особо уборкой-то заниматься. Я ж сутками работаю. Вечерами и ночами – на тусовках, днем в редакции – отписываюсь, за корреспондентами правлю. Когда свободный час выдается, тогда и убираюсь. Но ногти мне не мешают – я уже привыкла». – «А хотите, я у вас убираться буду? – неожиданно предложила девчушка. – За просто так. Мне даже в радость будет, что я у знаменитости работаю! Тут у меня график два через два, вот я к вам в один из выходных и буду приезжать…» Уля насторожилась: а вдруг эта маникюрша только прикидывается простушкой, а на самом деле воровка-наводчица? Но что-то подсказывало: девочка искренне хочет помочь.
«Ну хорошо, – сказала тогда Уля. – Я оставлю тебе свой телефон, позвони мне в среду». – «Ой, спасибо! – чуть не запрыгала на стуле Оксанка. – Я очень все аккуратно убирать буду и совсем забесплатно. Вы мне только про звезд, с которыми встречаетесь, рассказывать будете». «Какая она дурочка!» – умилилась про себя Уля, а вслух сказала: «Ну зачем же забесплатно? Будешь убираться у меня раз в неделю, за месяц заплачу тебе сто баксов. Получая зарплату в пять тысяч долларов, Асеева могла позволить себе подобное «расточительство». «Тогда сто раз вам спасибо! Вы не сомневайтесь, я вам до блеска все вымою!» – щебетала Оксанка, провожая Улю до выхода и снимая с нее, шествовавшей царственной походкой, невидимые ворсинки.
И вот уже целый год Оксанка раз в неделю регулярно наведывалась к Асеевой домой: разгребала горы грязной посуды, стирала, гладила постельное и нижнее белье «хозяйки жизни», носила в химчистку верхнюю одежду, пылесосила, драила полы. Два раза – весной и осенью – по своей инициативе делала генеральную уборку: со стиркой штор, протиранием шкафов, мытьем окон. За это Уля в первый раз отдала ей свое демисезонное пальто (все равно из моды вышло, да и пояс от него редакторша где-то посеяла), а во второй – подарила с барского плеча три кофточки. Оксанке, у которой грудь едва на второй номер тянет, все это было велико, но она радовалась так, будто ей дачу на Рублевке отписали. То обстоятельство, что своих вещей на домработнице она так ни разу не видела, Улю не огорчало – может, в комиссионку сдала, а может, висят в шкафу как бесценные реликвии.
Стараясь не давать волю раздражению (ну где она еще такую, почти что дармовую домработницу найдет?), Асеева набрала номер Оксанкиного мобильного. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – оповестил Асееву механический голос. Уля порылась в записной книжке и нашла номер салона, в котором на постоянной основе трудилась Оксана.
– Это ваша клиентка беспокоит, – не дослушав официальное представление девочки с ресепшн, недовольно оборвала ее Уля. – Вы не скажете, Оксана сейчас работает?
– Нет. Вы знаете, у нее мама тяжело заболела, и она уехала.
– Надолго?
– Ну кто же знает? У мамы рак, операцию сделали, а сколько выхаживать придется, даже врачи не могут сказать. Мы ее тут уговорили не увольняться, а административный взять, – частила словоохотливая администраторша. – Она иногда нам звонит, может, ей передать что? Или вы просто хотели на маникюр записаться? Так у нас и другие хорошие мастера есть…
– Нет, спасибо, у меня тоже хорошие мастера есть, – раздраженно отрезала Уля. – А ей передайте, пусть, когда вернется, сразу Ульяне Асеевой позвонит.
– Ой, это вы?!! – зашлась от восторга девушка. – Нам Оксана про вас столько рассказывала!
– С чем вас и поздравляю! – гаркнула редакторша и захлопнула крышку телефона. – Рассказывала она! Чего это, интересно, она рассказывала? Про то, как мужиков вожу? Или про то, какие у меня тряпки и видаки-шмидаки дорогие? Вот идиотка, ведь наведет кого-нибудь на квартиру – обчистят до нитки.
Ульяна успела обжиться в шкуре барыни, которой не по чину морочить себе голову проблемами дворовых, так что сочувствовать преданной Оксанке ей даже в голову не пришло.
Теперь Уля встала перед дилеммой: поехать после работы домой и заняться уборкой или все же отправиться в кабак? Впрочем, мучилась выбором Асеева недолго, отдав предпочтение второму варианту. Лилька заявила, что «до пятницы она совершенно свободна», и обещала быть в девять в ресторане «Леонардо» на Петровке, как штык.
«Топтушка» в «Бытии» обычно начиналась в восемь вечера. Собирались завотделами, ответсек, заместители редактора и стоя (потому и «топтушка») смотрели готовые полосы завтрашнего номера. Сидеть на подобных мероприятиях позволялось, естественно, только Габаритову. По мнению Ули, толку в этих собраниях-топтаниях было чуть. На полосы смотрели вполглаза, требования Алиджана придумать другой заголовок вместо «совсем уж дебильного» встречали дружным: «Да зачем? И этот нормальный! Очень даже хороший!» – так уж всем хотелось поскорее отвалить.
Релаксация
За оставшееся до ежевечерней поверки руководящего состава время Уля успела поправить макияж, покрыть лаком ногти, поболтать по телефону с Витей Силаном, который совершал чес по Дальнему Востоку. В Благовещенске, где парень завис на три концерта, была уже глубокая ночь, и восходящая поп-звезда маялся в отсутствие самого завалящего собеседника. Московские друзья, как назло, оказались заняты неотложными делами и после вопросов: «Как дела?» и «Ты где?» – спешили откланяться: «Слушай, братан, я сейчас в запарке, давай часика через три созвонимся». А с Улей Витя поболтал всласть. Асеева сначала струхнула, думала, Силану уже кто-то о заметке в сегодняшнем номере «Бытия» стуканул. Но к счастью, о том, что катастрофически глохнет, Витя был пока не в курсе.
Рык Кососаженного: «Топту-у-ушка-а!» – разнесся по редакции в 20.15.
«Опять чего-то переверстывали, – сделала вывод Уля. – Или отдел происшествий поздно материал из командировки сдал. Опять, наверное, какую-нибудь хрень привезли. Чего ж они на прошлой-то неделе такое нарыли? А-а-а, как мужик соседскую козу изнасиловал! Такой психологический триллер из этого сделали – мама, не горюй!»
От мыслей об изнасилованной козе Уля плавно перешла к размышлениям об удовольствиях, которые ей обещали грядущие вечер и ночь. Так, с играющей на губах сладкой улыбкой, она и подошла к большому столу, на котором были разложены полосы. И в глазах у Асеевой потемнело. Портрет изжеванной Пепиты был помещен на первую полосу, а рядом стоял огромный заголовок:
– Смотри, Асеева, как мы классно твой материал подали! На первой! И заголовок я новый придумал. Внутри и старый сойдет, а как анонс: «Пепита пустилась во все тяжкие» – слабоват. Не переживай: Махалов тоже в номере остался, но мы его в шпигель вынесли, третьим анонсом. Вот сегодня твой отдел хорошо поработал. Хвалю!
Дуговская стояла, опираясь о шкаф, и была мрачнее тучи. Материал ее отдела о погибших при пожаре годовалых близнецах, хоть и был анонсирован в подвале первой полосы под заголовком «Херувимы в огне», похвалы шефа не удостоился.
Выходя с «топтушки», Уля хотела только одного: побыстрее добраться до кабака и нажраться там до поросячьего визга. Она и сама сказать не могла, что сейчас разрывает ее душу: муки совести или страх, что после этой публикации от нее отвернется половина тусовки. Ведь это в своем террариуме звезды были «клубком целующихся змей», но если обида кому-то из них наносилась чужаком… Забыв внутренние склоки, они могли объединиться и пойти на «агрессора» единым фронтом.
Лилька и мальчики уже ждали Улю за столиком. Только кавалеров почему-то было не два, а три. Кроме Саши и Коли, с которыми подруги уже провели не одну веселенькую ночь, наблюдался незнакомый парень лет двадцати двух. Все четверо уже успели хорошо принять.
– О, Улька, жопа, ты чего опаздываешь?! – завопила на весь зал Лилька. – Я уж думала, вообще одной отдуваться придется. А я хоть баба и крепкая, троих мне все же многовато.
Лилька похотливо заржала и положила руку Кольке на ширинку. Улю передернуло. Захотелось развернуться и, ни слова не говоря, уйти. Но она села за столик, щедро плеснула себе из початой бутылки «Hennessy» в стакан и залпом выпила.
– О-хо-хо! Вот это темпы! – заржал новенький и протянул Уле через стол ладошку: – Я Эрик.
– Как? – скривилась Асеева.
– Ну вообще-то меня Вова зовут, – смутился под ее насмешливым взглядом парень, – но сценический псевдоним – Эрик.
– И в каком же, простите, виде искусства себя самовыражаете?
– Так танцую же я… – вконец растерялся Вова-Эрик. – Как Сашок и Колян. Меня вчера к ним в коллектив приняли, я кастинг прошел.
– А медосмотр в рамках этого кастинга был предусмотрен? – продолжала стебаться Асеева. – Ну там венеролог, дерматолог, проктолог…
– Чего? – Вова испуганно глянул на коллег. Сашок и Колян давились от смеха.
– Да прикалывается она над тобой, не понимаешь, что ли? – пожалела парня Лилька. – Ей на работе небось вставили по самое не хочу – вот она и решила на тебе отыграться. Но ничего, сейчас коньяк куда надо дойдет, и Уля сразу подобреет. Она у нас, когда пьяная, весь мир любит…
– А-а-а! Понял! – обрадовался Вова. – У тебя на работе просто тяжелый день был, да? А я уж думал, ты по жизни такая стерва.
Компания заржала.
– Да что ты! – отсмеявшись, просветила Вову Лилька. – Асеева у нас мягкая, белая и теплая – прямо как говно больного желтухой.
Сразу после окончания школы Лилька поступила в медучилище, которое через год бросила, успев, однако, вынести некоторые специальные познания.
Каким-то образом – наверное, Уля все же сама пригласила – компания в конце концов оказалась все-таки у нее дома. Пьяная Лилька попыталась убрать со стола грязную посуду и уронила на пол три тарелки. Уля великодушно ее простила («Насрать! Новые куплю») и, не разрешив смести осколки в совок, увела всех «догоняться» в комнату. Для «догона» она извлекла из холодильника литровую бутылку виски и водяру «Парламент» вместимостью 0,7.
Будильник дисциплинированно прозвенел в 8.30. Хозяйка заводила его по воскресеньям – на всю рабочую неделю. Не открывая глаз, Уля провела ревизию подвергнутого серьезным испытаниям организма. Голова, как ни странно, не болела. «Это потому, что вчера я пила только коньяк, виски и водку – все примерно одного градуса», – похвалила себя Асеева. В желудке слегка пощипывало, во рту – жуткий сушняк. Не смертельно. А вот с ногами что-то не так. Как будто их деревом придавило. Уля попыталась пошевелить сначала правой, потом левой. Ничего не получилось. Пришлось открыть глаза и приподнять голову. Уля аж присвистнула. И было от чего. Картинка ее глазам открылась преживописнейшая. Справа, уткнувшись носом в «подножие» Улиного бюста и закинув на ее голени согнутую в колене ногу, храпел Сашок. Слева, повернувшись к гостеприимной хозяйке откляченным задом, посапывал Вова-Эрик. Уля провела ладонью по низу живота. Брюки были застегнуты и на молнию, и на обе пуговицы.
«Значит, ничего не было», – то ли с сожалением, то ли с облегчением подумала Уля. Бесцеремонно скинула с себя ногу Сашка и на пятой точке, опираясь руками о брошенный кем-то вчера на пол матрас, выползла с ложа.
Лилька с Колькой спали на Улиной кровати совершенно голые. Плед и простыня валялись на полу. «Поднять, что ли, и прикрыть этих уродов?» – лениво подумала Асеева, но делать лишние движения было в такой лом, что она, отпиннув с дороги Колькины джинсы и Лилькино платье, поплелась в ванную. Через сорок минут, при полном параде и боевой раскраске, бодрая Уля уже стояла на пороге комнаты и зычным голосом трубила побудку:
– Граждане пропойцы, погромщики и развратники! У вас есть десять минут, чтобы собрать свои манатки и освободить помещение! Мне, в отличие от вас, пора на работу.
«Граждане» заворочались, но глаз не открыли.
– Я что, сто раз повторять буду?! – разозлилась хозяйка. – Вставайте, уроды! Я из-за вас опоздаю!
– Ты чё орешь в такую рань? – приподнялась на локте голая Лилька. – Ну и иди на свою работу, а людям дай поспать.
– Я чё, вас здесь, что ли, оставлю? Вы мне всю квартиру разгромите и загадите.
– Ну нагадить тут больше, чем есть, уже невозможно, – вяло «куснула» Лилька. – А если ты сейчас от своей рожи нас избавишь, то обещаю: когда выспимся, мусор вынесем и посуду помоем.
Подумав немного, Уля согласилась:
– Ладно. Ключ тогда возьми себе – запасной, что на крючке висит. При встрече отдашь. Все, чао!
Рык Кососаженного: «Топту-у-ушка-а!» – разнесся по редакции в 20.15.
«Опять чего-то переверстывали, – сделала вывод Уля. – Или отдел происшествий поздно материал из командировки сдал. Опять, наверное, какую-нибудь хрень привезли. Чего ж они на прошлой-то неделе такое нарыли? А-а-а, как мужик соседскую козу изнасиловал! Такой психологический триллер из этого сделали – мама, не горюй!»
От мыслей об изнасилованной козе Уля плавно перешла к размышлениям об удовольствиях, которые ей обещали грядущие вечер и ночь. Так, с играющей на губах сладкой улыбкой, она и подошла к большому столу, на котором были разложены полосы. И в глазах у Асеевой потемнело. Портрет изжеванной Пепиты был помещен на первую полосу, а рядом стоял огромный заголовок:
...Уля без сил опустилась на стул. А Габаритов, даже не взглянув в сторону любимицы, заявил с пионерским энтузиазмом:
Пепита
пошла
по рукам
– Смотри, Асеева, как мы классно твой материал подали! На первой! И заголовок я новый придумал. Внутри и старый сойдет, а как анонс: «Пепита пустилась во все тяжкие» – слабоват. Не переживай: Махалов тоже в номере остался, но мы его в шпигель вынесли, третьим анонсом. Вот сегодня твой отдел хорошо поработал. Хвалю!
Дуговская стояла, опираясь о шкаф, и была мрачнее тучи. Материал ее отдела о погибших при пожаре годовалых близнецах, хоть и был анонсирован в подвале первой полосы под заголовком «Херувимы в огне», похвалы шефа не удостоился.
Выходя с «топтушки», Уля хотела только одного: побыстрее добраться до кабака и нажраться там до поросячьего визга. Она и сама сказать не могла, что сейчас разрывает ее душу: муки совести или страх, что после этой публикации от нее отвернется половина тусовки. Ведь это в своем террариуме звезды были «клубком целующихся змей», но если обида кому-то из них наносилась чужаком… Забыв внутренние склоки, они могли объединиться и пойти на «агрессора» единым фронтом.
Лилька и мальчики уже ждали Улю за столиком. Только кавалеров почему-то было не два, а три. Кроме Саши и Коли, с которыми подруги уже провели не одну веселенькую ночь, наблюдался незнакомый парень лет двадцати двух. Все четверо уже успели хорошо принять.
– О, Улька, жопа, ты чего опаздываешь?! – завопила на весь зал Лилька. – Я уж думала, вообще одной отдуваться придется. А я хоть баба и крепкая, троих мне все же многовато.
Лилька похотливо заржала и положила руку Кольке на ширинку. Улю передернуло. Захотелось развернуться и, ни слова не говоря, уйти. Но она села за столик, щедро плеснула себе из початой бутылки «Hennessy» в стакан и залпом выпила.
– О-хо-хо! Вот это темпы! – заржал новенький и протянул Уле через стол ладошку: – Я Эрик.
– Как? – скривилась Асеева.
– Ну вообще-то меня Вова зовут, – смутился под ее насмешливым взглядом парень, – но сценический псевдоним – Эрик.
– И в каком же, простите, виде искусства себя самовыражаете?
– Так танцую же я… – вконец растерялся Вова-Эрик. – Как Сашок и Колян. Меня вчера к ним в коллектив приняли, я кастинг прошел.
– А медосмотр в рамках этого кастинга был предусмотрен? – продолжала стебаться Асеева. – Ну там венеролог, дерматолог, проктолог…
– Чего? – Вова испуганно глянул на коллег. Сашок и Колян давились от смеха.
– Да прикалывается она над тобой, не понимаешь, что ли? – пожалела парня Лилька. – Ей на работе небось вставили по самое не хочу – вот она и решила на тебе отыграться. Но ничего, сейчас коньяк куда надо дойдет, и Уля сразу подобреет. Она у нас, когда пьяная, весь мир любит…
– А-а-а! Понял! – обрадовался Вова. – У тебя на работе просто тяжелый день был, да? А я уж думал, ты по жизни такая стерва.
Компания заржала.
– Да что ты! – отсмеявшись, просветила Вову Лилька. – Асеева у нас мягкая, белая и теплая – прямо как говно больного желтухой.
Сразу после окончания школы Лилька поступила в медучилище, которое через год бросила, успев, однако, вынести некоторые специальные познания.
Каким-то образом – наверное, Уля все же сама пригласила – компания в конце концов оказалась все-таки у нее дома. Пьяная Лилька попыталась убрать со стола грязную посуду и уронила на пол три тарелки. Уля великодушно ее простила («Насрать! Новые куплю») и, не разрешив смести осколки в совок, увела всех «догоняться» в комнату. Для «догона» она извлекла из холодильника литровую бутылку виски и водяру «Парламент» вместимостью 0,7.
Будильник дисциплинированно прозвенел в 8.30. Хозяйка заводила его по воскресеньям – на всю рабочую неделю. Не открывая глаз, Уля провела ревизию подвергнутого серьезным испытаниям организма. Голова, как ни странно, не болела. «Это потому, что вчера я пила только коньяк, виски и водку – все примерно одного градуса», – похвалила себя Асеева. В желудке слегка пощипывало, во рту – жуткий сушняк. Не смертельно. А вот с ногами что-то не так. Как будто их деревом придавило. Уля попыталась пошевелить сначала правой, потом левой. Ничего не получилось. Пришлось открыть глаза и приподнять голову. Уля аж присвистнула. И было от чего. Картинка ее глазам открылась преживописнейшая. Справа, уткнувшись носом в «подножие» Улиного бюста и закинув на ее голени согнутую в колене ногу, храпел Сашок. Слева, повернувшись к гостеприимной хозяйке откляченным задом, посапывал Вова-Эрик. Уля провела ладонью по низу живота. Брюки были застегнуты и на молнию, и на обе пуговицы.
«Значит, ничего не было», – то ли с сожалением, то ли с облегчением подумала Уля. Бесцеремонно скинула с себя ногу Сашка и на пятой точке, опираясь руками о брошенный кем-то вчера на пол матрас, выползла с ложа.
Лилька с Колькой спали на Улиной кровати совершенно голые. Плед и простыня валялись на полу. «Поднять, что ли, и прикрыть этих уродов?» – лениво подумала Асеева, но делать лишние движения было в такой лом, что она, отпиннув с дороги Колькины джинсы и Лилькино платье, поплелась в ванную. Через сорок минут, при полном параде и боевой раскраске, бодрая Уля уже стояла на пороге комнаты и зычным голосом трубила побудку:
– Граждане пропойцы, погромщики и развратники! У вас есть десять минут, чтобы собрать свои манатки и освободить помещение! Мне, в отличие от вас, пора на работу.
«Граждане» заворочались, но глаз не открыли.
– Я что, сто раз повторять буду?! – разозлилась хозяйка. – Вставайте, уроды! Я из-за вас опоздаю!
– Ты чё орешь в такую рань? – приподнялась на локте голая Лилька. – Ну и иди на свою работу, а людям дай поспать.
– Я чё, вас здесь, что ли, оставлю? Вы мне всю квартиру разгромите и загадите.
– Ну нагадить тут больше, чем есть, уже невозможно, – вяло «куснула» Лилька. – А если ты сейчас от своей рожи нас избавишь, то обещаю: когда выспимся, мусор вынесем и посуду помоем.
Подумав немного, Уля согласилась:
– Ладно. Ключ тогда возьми себе – запасной, что на крючке висит. При встрече отдашь. Все, чао!
Заявление
До планерки оставалось пятнадцать минут. А Уля уже успела и корреспондентов на предмет сдаваемых в номер заметок допросить, и в ежедневник темы записать. Вот что значит выехать чуть раньше обычного (верный Юрик курил у ее подъезда с 9.00) и не попасть в пробки.
Асеева решила заглянуть в фотоотдел. Сколько раз так бывало: работая на тусовках, презентациях, премьерах, фотокоры щелкали все подряд, на комп с флешки сбрасывали снимков по сто, а на верстку отправляли с десяток. Причем отбирали, руководствуясь исключительно собственными соображениями. А в девяноста процентах «мусора» иногда такие шедевры оставались! Не в смысле ракурса, композиции, цветового решения или чего там еще ценится в фотоискусстве, а в смысле персонажей. А еще точнее – в каком виде эти персонажи там запечатлелись.
Так, например, именно в «отбросах» полгода назад Асеева усмотрела забойный кадр, который поставили на полполосы. На нем была изображена телеведущая Кристя Чужчак. Вернее, ее зад. Солист группы «Ха-хи» Фрол Кузьмичев попытался поднять увесистую «светскую львицу» на руки, ухватив Кристю под мышками и под коленками. Но силенок у парня не хватило, и огромный голый зад Кристи (мини-юбка задралась до бюста, а затерявшаяся между ягодиц ниточка «стрингов» не в счет) катастрофически провис. А потом и вовсе шмякнулся на пол. Сам процесс падения фотокор запечатлеть не успел, и следующим за «поп»-кадром на флешке оказался сюжет, где уписывающуюся от смеха Кристю под руки поднимают с паркета. Автор фоторепортажа работал в «Бытии» всего две недели, а потому знал в лицо (а тем более в зад) далеко не всех вип-персон. И если бы не интуиция Ули и нехватка тем у вверенного ей отдела, куковать бы суперснимку в какой-нибудь архивной папке на компе фотокора-дилетанта, а потом и вовсе быть уничтоженным по первому требованию редакционного сисадмина: «Юзеры, немедленно поубивайте весь балласт! У системы уже памяти не хватает!»
В фотоотделе царила непривычная тишина. Имевшиеся в наличии Булкин и Тюрин сидели рядом на диване и молчали.
– Привет! – поздоровалась Уля. – Чего это вы такие мрачные, будто подряд сто похорон отщелкали?
Ни Робик, ни Алексей на приветствие не ответили.
– Да чё случилось-то? – забеспокоилась Уля.
Булкин сунул руку себе за спину и вытащил смятый номер «Бытия»:
– Ты вот это видела?
– Ну видела, – с вызовом ответила Асеева. – А что я могла сделать? Алиджан Абдуллаевич сказал: «Ставим Пепиту!»
– А текст тоже он писал?
– …
– А заголовок?
– Внутри мой, – поникла Асеева, – а на первой его.
– И как ты теперь будешь Пепите в глаза смотреть? Она ж к тебе как к человеку. Ко всем нам… Единственная, наверное, во всей тусовке, кто вот так, а ты…
Уля метнула на Булкина полный ненависти взгляд:
– И ты еще МЕНЯ совестишь?! Прикидываешься, что не помнишь, как Пепита тебя на себе тащила и как ты ей все платье обрыгал?
Последнее было неправдой, но Уле требовалось немедленно усугубить вину Булкина, чтоб он тут не выпендривался и не строил из себя святошу.
– А чего ты меня-то не предупредила? – поднял на Асееву глаза Тюрин.
– А когда б я успела, если ты сразу пить и жрать ломанулся?! Ты ж на всякие мероприятия только за этим ходишь, а снимаешь так, между делом!
Тюрин упрека будто и не слышал:
– Ну а потом, когда по домам ехали, почему ничего не сказала? Я бы прямо в машине с флешки этот кадр удалил.
– Да забыла я, забыла! Устала как собака, спать хотела…
– Ну ты хоть Пепите-то позвонила? Сказала, что ее уродская фотка в номере идет, на первой полосе?
– Я хотела, но она недоступна была, – соврала Уля.
Булкин понял, что она врет, но изобличать не стал:
– А сегодня утром?
– Да она спит еще. Чего будить-то? – В голосе Асеевой послышались заискивающие нотки.
Булкин резко поднялся с дивана:
– Тогда я ей сам позвоню. Давай номер!
– Сейчас, – обрадовалась Уля. – Он у нее простой.
Робик вбил продиктованные Асеевой цифры в телефон и, окинув ее с ног до головы презрительным взглядом, вышел из отдела.
На планерку он не явился, хотя как заместитель начальника фотоотдела (начальник Сеня Плотников догуливал отпуск) обязан был присутствовать. Пять минут Габаритов допытывался, где Булкин, народ вертел головами и уверял, что утром его видели, а куда потом делся, неизвестно. Уля молчала. На душе у нее было муторно. Кое-как дождавшись окончания планерки, она побежала в фотоотдел. Булкин сидел за своим столом и что-то писал на стандартном листе бумаги. Уля подошла ближе и заглянула ему через плечо. Робик писал заявление об уходе: «Прошу уволить меня по собственному желанию, потому что устал чуствовать себя сволочью и подонком…»
– Чувствовать пишется через «в», – машинально отметила Уля. И вдруг завыла, как деревенская баба на похоронах: – Робик, миленький, не ухо-о-оди-и!
– Асеева, ты чего, с ума сошла? – ошалел Булкин. – Ты чего голосишь-то?
Уля насупилась и попыталась вырвать из рук Булкина листок.
– Не дури, – попросил Робик. – Ты же знаешь, если я что решил…
– Ну ты подумай еще, хотя бы до вечера! – взмолилась Уля. – Если прямо сейчас ему отнесешь, он же подпишет. Уговаривать не будет, а ты потом пожалеешь.
– Не пожалею, – отрезал Робик и уже мягче добавил: – Давай, Улька, и ты сваливай отсюда, пока не поздно… Пока он тебя совсем не сломал.
Больше Асеева Булкина не видела. Ближе к обеду она узнала, что уволился и Тюрин. Об этом ее оповестила Дуговская. Влетела в Улин кабинет и с порога выпалила:
Асеева решила заглянуть в фотоотдел. Сколько раз так бывало: работая на тусовках, презентациях, премьерах, фотокоры щелкали все подряд, на комп с флешки сбрасывали снимков по сто, а на верстку отправляли с десяток. Причем отбирали, руководствуясь исключительно собственными соображениями. А в девяноста процентах «мусора» иногда такие шедевры оставались! Не в смысле ракурса, композиции, цветового решения или чего там еще ценится в фотоискусстве, а в смысле персонажей. А еще точнее – в каком виде эти персонажи там запечатлелись.
Так, например, именно в «отбросах» полгода назад Асеева усмотрела забойный кадр, который поставили на полполосы. На нем была изображена телеведущая Кристя Чужчак. Вернее, ее зад. Солист группы «Ха-хи» Фрол Кузьмичев попытался поднять увесистую «светскую львицу» на руки, ухватив Кристю под мышками и под коленками. Но силенок у парня не хватило, и огромный голый зад Кристи (мини-юбка задралась до бюста, а затерявшаяся между ягодиц ниточка «стрингов» не в счет) катастрофически провис. А потом и вовсе шмякнулся на пол. Сам процесс падения фотокор запечатлеть не успел, и следующим за «поп»-кадром на флешке оказался сюжет, где уписывающуюся от смеха Кристю под руки поднимают с паркета. Автор фоторепортажа работал в «Бытии» всего две недели, а потому знал в лицо (а тем более в зад) далеко не всех вип-персон. И если бы не интуиция Ули и нехватка тем у вверенного ей отдела, куковать бы суперснимку в какой-нибудь архивной папке на компе фотокора-дилетанта, а потом и вовсе быть уничтоженным по первому требованию редакционного сисадмина: «Юзеры, немедленно поубивайте весь балласт! У системы уже памяти не хватает!»
В фотоотделе царила непривычная тишина. Имевшиеся в наличии Булкин и Тюрин сидели рядом на диване и молчали.
– Привет! – поздоровалась Уля. – Чего это вы такие мрачные, будто подряд сто похорон отщелкали?
Ни Робик, ни Алексей на приветствие не ответили.
– Да чё случилось-то? – забеспокоилась Уля.
Булкин сунул руку себе за спину и вытащил смятый номер «Бытия»:
– Ты вот это видела?
– Ну видела, – с вызовом ответила Асеева. – А что я могла сделать? Алиджан Абдуллаевич сказал: «Ставим Пепиту!»
– А текст тоже он писал?
– …
– А заголовок?
– Внутри мой, – поникла Асеева, – а на первой его.
– И как ты теперь будешь Пепите в глаза смотреть? Она ж к тебе как к человеку. Ко всем нам… Единственная, наверное, во всей тусовке, кто вот так, а ты…
Уля метнула на Булкина полный ненависти взгляд:
– И ты еще МЕНЯ совестишь?! Прикидываешься, что не помнишь, как Пепита тебя на себе тащила и как ты ей все платье обрыгал?
Последнее было неправдой, но Уле требовалось немедленно усугубить вину Булкина, чтоб он тут не выпендривался и не строил из себя святошу.
– А чего ты меня-то не предупредила? – поднял на Асееву глаза Тюрин.
– А когда б я успела, если ты сразу пить и жрать ломанулся?! Ты ж на всякие мероприятия только за этим ходишь, а снимаешь так, между делом!
Тюрин упрека будто и не слышал:
– Ну а потом, когда по домам ехали, почему ничего не сказала? Я бы прямо в машине с флешки этот кадр удалил.
– Да забыла я, забыла! Устала как собака, спать хотела…
– Ну ты хоть Пепите-то позвонила? Сказала, что ее уродская фотка в номере идет, на первой полосе?
– Я хотела, но она недоступна была, – соврала Уля.
Булкин понял, что она врет, но изобличать не стал:
– А сегодня утром?
– Да она спит еще. Чего будить-то? – В голосе Асеевой послышались заискивающие нотки.
Булкин резко поднялся с дивана:
– Тогда я ей сам позвоню. Давай номер!
– Сейчас, – обрадовалась Уля. – Он у нее простой.
Робик вбил продиктованные Асеевой цифры в телефон и, окинув ее с ног до головы презрительным взглядом, вышел из отдела.
На планерку он не явился, хотя как заместитель начальника фотоотдела (начальник Сеня Плотников догуливал отпуск) обязан был присутствовать. Пять минут Габаритов допытывался, где Булкин, народ вертел головами и уверял, что утром его видели, а куда потом делся, неизвестно. Уля молчала. На душе у нее было муторно. Кое-как дождавшись окончания планерки, она побежала в фотоотдел. Булкин сидел за своим столом и что-то писал на стандартном листе бумаги. Уля подошла ближе и заглянула ему через плечо. Робик писал заявление об уходе: «Прошу уволить меня по собственному желанию, потому что устал чуствовать себя сволочью и подонком…»
– Чувствовать пишется через «в», – машинально отметила Уля. И вдруг завыла, как деревенская баба на похоронах: – Робик, миленький, не ухо-о-оди-и!
– Асеева, ты чего, с ума сошла? – ошалел Булкин. – Ты чего голосишь-то?
Уля насупилась и попыталась вырвать из рук Булкина листок.
– Не дури, – попросил Робик. – Ты же знаешь, если я что решил…
– Ну ты подумай еще, хотя бы до вечера! – взмолилась Уля. – Если прямо сейчас ему отнесешь, он же подпишет. Уговаривать не будет, а ты потом пожалеешь.
– Не пожалею, – отрезал Робик и уже мягче добавил: – Давай, Улька, и ты сваливай отсюда, пока не поздно… Пока он тебя совсем не сломал.
Больше Асеева Булкина не видела. Ближе к обеду она узнала, что уволился и Тюрин. Об этом ее оповестила Дуговская. Влетела в Улин кабинет и с порога выпалила: