Страница:
Я не ответил, потому как напротив «Березки» остановился желтый милицейский УАЗик. Молодых людей в джинсе будто корова языком слизала. Из машина выскочили три милиционера и бросились к магазину. Синицын перехватил мой заинтригованный взгляд и теперь тоже следил за происходящим. Дверь «Березки» распахнулась, и на тротуар высыпали блюстители порядка, держа под руки гражданина в кремовом костюме. Тот громко возмущался и прилагал все усилия, чтобы вырваться из крепких рук сотрудников правопорядка. Но вместо того, чтобы запихнуть в чем-то проштрафившегося гражданина в машину, милиционеры лишь оттащили его подальше от входа в магазин. В дверях «Березки» появилась пестро одетая дамочка, видимо продавец, и насмешливо помахала вслед неудачнику сверкнувшей кольцами ручкой. Поддав мужику под зад, люди в форме оставили его в покое. Правда, машина не уехала сразу. Милиционеры явно ждали, когда обладатель лимонного цвета шляпы удалится. А десятью минутами позже вышвырнутый из магазина для иностранцев тип уже сидел за соседним с нашим столиком, в «Голубых куполах», и как ни в чем не бывало обмахивался своей шляпой.
— Принесите-ка мне пивка, любезнейший! Да похолодней! — громко обратил на себя внимание официанта гражданин.
Синицын, сидевший к нему спиной, сначала удивленно взглянул на меня, а уже потом обернулся. Я, если честно, не понял, что так поразило моего спутника.
— Простите, так вы никакой не иностранец? — поинтересовался лейтенант.
Мужик тут же встрепенулся и с вызовом отреагировал:
— А что, это кафе тоже только для гостей из-за рубежа?!
— Нет, что вы, — попытался исправить ситуацию Синицын. — Просто мне показалось, что я видел как вас… как вы покидали «Березку» на другой стороне улицы.
Тем временем я хорошо рассмотрел человека в костюме и со шляпой. На вид ему было около шестидесяти. Темные, поблескивающие сединой волосы, и такая же коротко постриженная бородка «а ля Феликс». Серые живые глаза, прямой нос и крупные губы. В общем, довольно симпатичное лицо интеллигентного человека. Он мог бы быть профессором на кафедре какого-нибудь института.
— Да, представьте себе, меня вышвырнули оттуда, как бездомного котенка. — Его щеки покрылись румянцем. — А я — уважаемый человек. У меня два диплома.
Синицын повернул свой стул так, чтобы и ко мне, и к нашему новому знакомому сидеть вполоборота.
— Вы простите мне мое любопытство, но неужели вам не известно, что в магазине типа «Березка» все это не играет совершенно никакой роли? — серьезно спросил лейтенант. — Там интересуются лишь иностранными деньгами.
— Именно их-то у меня и не оказалось, — уже спокойнее ответил тот. Официант как раз принес ему пива. Отхлебнув из кружки, он продолжал: — Однако вы должны были бы видеть, как эта размалеванная пустышка клюнула на мое знание иностранных языков.
Синицын незаметно для говорящего подмигнул мне. Мол, видал, какой самовлюбленный.
— И все же, если не секрет, что вам там было нужно? — не отступался Алексей.
— Хотел посмотреть, чем же представлено наше отечество в этих… витринах, обращенных, так сказать, к западу.
— И чем же?
— Стыдно! — возмутился он. — Сплошь и рядом матрешки, икра да водка! А, каково?! Ну вот скажите мне, что могут подумать о нас туристы из-за бугра? Что-о-о?! То, что граждане Советского Союза мал мала меньше и такие же деревянные, как их матрешки? Кроме того, они жрут водку и мечут икру! Вот замечательно!
Синицын хмыкнул.
Обиженый за отечество снова отхлебнул.
— У нас такая богатая история! Такая многогранная культура! А как следует показать все это, мы, выходит, не умеем.
— Здесь я с вами не согласен, — возразил лейтенант Синицын. — Я думаю, мы можем показать, и периодически показываем, какие мы на самом деле. Только вот хотят ли нас такими видеть на Западе? Это уже другой вопрос.
— Молодой человек! — с пафосом зашептал мужчина. — О чем вы говорите?! Что мы показываем этим…? — Говоря так, он махнул рукой в сторону «Березки». И не найдя нужного слова, а может, просто потеряв от нахлынувшего возмущения нить разговора, заключил: — Великий и могучий! Вот то, что мы им постоянно показываем…
— Что-то я вас не совсем понимаю, — улыбнулся Синицын и взглянул на меня.
В ответ я лишь пожал плечами.
Мужчина махнул рукой. Наверное с досады, что остался не понятым. Синицын заплатил за еду, и мы, не попрощавшись со странным человеком в шляпе, покинули «Голубые купола».
На автобусе мы доехали до старого города. И до ужина бродили по его узким улочкам, иногда задерживаясь у особо интересных объектов. Таких как медресе «Барак-Хан», где располагалась «штаб-квартира» главного муфтия всех суннитов Средней Азии и Казахстана. Ужинали мы в ресторане «Зеравшан» под аккомпанемент восточной музыки. А на следующий день в это время уже снова тряслись в поезде.
Полумрак за окнами превращал их в затемненные зеркала. И в отражении я без труда мог различить не только раздумывающего над текстом открытки Синицына, но и даже картинку на последней — медресе «Кукельдаш» напротив здания ГУМа. Вот со свистом пронесся встречный.
— Слушай, — обратился ко мне лейтенант, — ты не мог бы посмотреть, есть ли в вагоне-ресторане свободные места? А то нам не мешало бы и поужинать.
Топая вдоль закрытых дверей купе по грязно-красной дорожке, я с интересом посматривал на тянувшуюся за стеклом серую полосу неба. В переходах громыхало как в кузнице, а металлические пластины под ногами так и старались оставить меня без опоры. Вагон-ресторан находился через два от нашего. Все столики оказались заняты. Я в нерешительности замер на входе. Скользя взглядом по полупустым тарелкам, я пытался просчитать, кто закончит трапезу в ближайшее время.
— Вы, наверное, ищете свободное место? — поинтересовались со стороны.
Я посмотрел туда, и обнаружил молодую и довольно миловидную девушку-официантку, которая, улыбаясь, хлопала на меня длинными рыжими ресницами.
— Э-э-э, да! Столик на двоих, — ответил я.
— Ой, — почему-то быстро посмотрев в дальний конец ресторана, произнесла она, — а у нас все только на четверых.
Я проследил за ее взглядом и лишь теперь заметил вторую официантку. Толстая и неторопливая, в замызганном по краям белом фартуке, она, словно целая гусиная стая, плыла по проходу в нашу сторону.
— Молодой человек, — уже издалека загалдела она, — не мешайте девушке работать!
После этих ее слов мне стало неудобно и одновременно очень обидно. Ведь это девушка первой заговорила со мной. К тому же я, наверное, не просто так сюда приперся. Но вот как объяснить такие, казалось бы, элементарные вещи всем этим вмиг заинтересовавшимся моей скромной персоной гостям вагона-ресторана? Некоторые из них от любопытства чуть было не повыпадали в проход. Только что пальцем в мою сторону никто не показывал.
— Я, к вашему сведению, — во мне все кипело, — сюда поесть пришел! Или я по ошибке в библиотеку попал?
Дамочка, сообразив, что немного перегнула палку, стала оправдываться:
— Ну, если покушать пришли, так проходите и садитесь. Вот здесь еще за перегородочкой места есть. Зачем же сразу так нервничать?
Я — человек спокойный, и нужно приложить немало усилий, чтобы вывести меня из равновесия. Однако если это кому-то удалось, то вернуть меня в прежнее состояние бывает еще сложнее. В общем, так сразу взять и успокоиться я не смог. Приблизившись к перегородке в середине вагона, я вначале убедился, что столик за ней действительно свободный. Правда, на нем еще стояли пустые стаканы из-под чая. Резко развернувшись к толстухе, которая продолжала стоять, где и остановилась, я буркнул:
— Стаканы… уберите пожалуйста! И скатерочку не помешало бы заменить! А я пока за товарищем… моим схожу.
И, уже открывая дверь в тамбур, услышал ее недовольное ворчание:
— Смотри-ка, сам сопливый, а гонору-то, гонору! Скатерочку заменить ему надо! Может, тебе еще и свечи запалить?!
Когда я вернулся в вагон-ресторан в сопровождении лейтенанта Синицына, за нашим столиком уже кто-то сидел. Из-за полуовала вырезанной перегородки виднелась лишь темная, слегка подсеребренная сединой, шевелюра. Человек сидел к нам спиной и рассматривал меню. Синицын пожал плечами, и я ответил ему тем же. Но каково же было наше изумление, когда в присоседившемся к нам пассажире мы узнали вышвырнутого из «Березки» в Ташкенте мужчину.
— Вот тебе на! — удивившись не меньше нашего, воскликнул он. — И вы тоже здесь!
— Выходит что так, — ответил мой товарищ.
— И куда же вы держите путь?
— Нам еще долго ехать, — ушел от ответа Алексей.
— Никак в Барнаул?
— У нас там пересадка, — кивнул Синицын.
Всем давно известно, что меню в поездах особым разнообразием не оличается. Однако когда голод грызет тебя изнутри, то две котлеты с гарниром из гречки, обильно сдобренные подливкой, да еще с зеленым горошком, заставят позабыть все обиды. Словом, на толстую официантку, которая нас обслуживала, я после еды смотрел уже совершенно спокойно, даже безразлично. Окна облепила мгла. И только когда снаружи проносилось какое-нибудь заспанное селение, вспыхивали редкие огоньки.
— Вот где просторы! — воскликнул наш новый знакомый. И тут же представился: — Кацев Матвей Моисеевич.
— Алексей Синицын, — представился лейтенант и потом представил меня: — Вячеслав Майзингер.
— Вы немец? — тут же поинтересовался мужчина.
— У меня папа из волжских немцев.
— Сейчас многие уезжают. Вы, случайно, не собираетесь?
— Куда? — не понял я.
— Пока он никуда не собирается, — ответил за меня Синицын.
Что-то в ответе лейтенанта показалось Кацеву подозрительным, и следующий его вопрос застал нас с Синицыным врасплох:
— Простите меня за прямолинейность, молодые люди, но вы, случаем, не голубые?
— А что, здорово похоже? — рассмеялся Алексей.
— Ну, знаете ли, — неловко улыбнулся сосед по столику, — двое молодых людей, но с явной разницей в возрасте. Путешествуют вместе. Держатся очень странно. Отсюда сам собой напрашивается вывод, что вы либо голубые, либо…
— Военные, — закончил за него Синицын. — Мы — военные.
— А-а-а-а! — протянул мужчина. — Тогда прошу меня простить!
— Уже забыли, — отмахнулся лейтенант.
— У вас, видимо, командировка, если вы не в форме? — продолжал любопытствовать Кацев.
— Так точно, командировка, — быстро отреагировал мой спутник и, чтобы избежать дальнейших расспросов, добавил: — Однако о цели нашей поездки нам запрещено говорить. Так что, сами понимаете…
— Понимаю, — несколько обескураженно протянул Матвей Моисеевич.
— Вот за понимание и предлагаю выпить! — воскликнул лейтенант и, подозвав официантку, заказал два коньяка.
— А вы знаете, я вот сам с Алтая, — уплетая сосиску, рассказывал Кацев. — С Колывани.
Он густо намазывал кусочки хлеба горчицей и со смаком отправлял их в рот.
— «Колывань» — довольно странное название, — произнес Синицын. — Вам известно, что оно означает?
— Конечно, — уверенно ответил Кацев. — Я вообще считаю, что знать значение названий населенных пунктов, и даже регионов, в которых проживаешь, просто необходимо. Так ведь спокойнее.
Его точка зрения на данный счет меня очень заинтересовала, и я не преминул поинтересоваться:
— И почему же?
— Потому, Вячеслав, что названия тем или иным местам давались неспроста. Согласитесь, что населеный пункт, именуемый Чертовым лугом, привлек бы ваше внимание меньше, нежели, скажем, Светлая поляна.
— Каково же происхождение названия «Колывань»? — не унимался Синицын.
— Существует несколько предположений. Но наиболее вероятным мне видится следующее… Когда-то давно некоему человеку по имени Иван очень понравились те места. Чтобы запомнить их, он взял да и воткнул в землю колышек, то есть кол. Со временем из грубоватого Кол-Иван получилось благозвучное Колывань. Просто и понятно, не так ли?
— Не спорю, — согласился лейтенант.
— Или вот Алтай, — развивал тему наш новый знакомый. — Это слово пришло к нам из тюркского языка и означает «золотой». Так же вот как Сибирь означает «спящая земля»…
— И все же, люди живут как в «чертовых лугах», так и в «светлых полянах», — возразил я сказанному раньше.
— Что правда, то правда! Возможно, что какие-то определенные факторы, например неглубокие залежи руд, вынуждают людей селиться в не во всех отношениях благоприятных для проживания местах. Не знаю, проводились ли когда-нибудь такого рода исследования, но мне кажется, что процент смертей в населенных пунктах с предостерегающими нотками в названии куда выше, чем в иных.
— Поверьте мне, уважаемый Матвей Моисеевич, такого рода статистика уже ведется, — серьезным тоном произнес Синицын.
— Да?! — откровенно поразился Кацев.
В планы лейтенанта Синицына, похоже, не входило вдаваться в подробности этой темы и он решил ее как можно быстрее поменять:
— Я слышал, на Алтае есть где отдохнуть.
В Кацеве проснулся патриот края, и он стал живо описывать красоты Горного Чарыша, Коргонского и Коксуйского хребтов, Кулундинского озера и Тавдинских пещер. Его было очень интересно слушать. Этот забавный человек здорово любил свое отечество. Так, за разговорами о достопримечательностях Алтайского края, мы просидели до десяти вечера. Толстуха-официантка уже несколько раз напоминала нам, что ресторан закрывается. Она недовольно пыхтела на весь вагон, бросая в нашу сторону уничтожающие взгляды. В конце концов это надоело Синицыну, и он поднялся из-за стола.
— Пора и честь знать, — произнес он негромко. — Вы как хотите, а я пошел спать.
И он, покачиваясь в такт вагону, побрел в его конец. Я было тоже засобирался, однако Кацев удержал меня за руку и демонстративно громко сказал:
— Нет, вы только посмотрите, что творится, а! Ведь прямо со свету сживают! Уже и посидеть-поговорить не дают!
Поймав его взгляд, протирающий стойку мужчина в белом колпаке виновато развел руками:
— Да мне вы не мешаете. Можете и дальше сидеть.
— Что значит «дальше сидеть»? — возмутилась было толстуха.
— Степановна, успокойся! — чуть громче отозвался мужик за стойкой. Ее невежливость, похоже, ему тоже порядком надоела. — Пусть беседуют! Они ведь никому не мешают. Ресторан мы все равно не запираем. Наговорятся и уйдут.
Женщина лишь фыркнула в ответ. Матвей Моисеевич подмигнул мне и теперь уже обратился лично к мужику в белом колпаке:
— Любезнейший, вы последний заказ не примете?
— Заказывайте, — тяжело вздохнул тот.
— Мне бы бутылочку коньяка и две чистые рюмки.
— Извините, ну а рюмки-то вам зачем чистые? Неужели ваши успели так здорово замараться? — видимо, уже пожалев, что встал на защиту гостей, спросил мужик.
— А я вот вас и вашу сотрудницу на рюмочку-другую пригласить хочу. Не откажетесь?
Женщина прекратила создавать видимость уборки и немигающими глазами уставилась на своего старшего…
Заведующего рестораном звали Михаилом. Отчество свое он не назвал, пожелав оставаться для нас просто Мишей. Степановна, раскрасневшись после первой рюмки, быстро превратилась в Марину. И Михаилу, и Марине было что-то около сорока. А посему в их добровольном отказе от отчества в общении с новыми знакомыми не было ничего странного. Все объяснялось довольно легко. Для них это была последняя возможность обмануть свои годы. Ведь возраст Марины Степановны всегда легче определить, чем возраст просто Марины. Иными словами, Марина звучит куда как моложе…
— … иной раз натягаешься так, что потом жизнь не мила, — говорил Михаил.
Задумавшись, я не заметил, как пропустил начало разговора.
— Чем же это? — поинтересовался Кацев.
— Да вот хотя бы ящиками с молоком, — при этом он кивнул на пустые проволочные ящики, составленные один на другой у входа в кухню.
— А что, много загружать приходится?
— Достаточно. Все зависит от расстояния. Когда и до конца не хватает. В таких случаях пополняем запасы на крупных железнодорожных станциях. Два-три лотка с хлебом, пару банок повидла или соленой рыбы.
— А вы, Мариночка, откуда будете? — обратился к толстухе Матвей Моисеевич, попытавшись скинуть с ее счета еще пару годков.
Успевшая захмелеть женщина заулыбалась и с готовностью ответила:
— Родом с Кубани. А последние десять лет живу неподалеку от Телецкого.
— Телецкого озера? — вдруг встрепенулся Кацев.
— Да! — кокетливо заявила официантка и почему-то зарделась.
— Так мы с вами, Мариночка, земляки! Я ведь тоже с Алтая, — воскликнул Матвей Моисеевич.
По тому, с каким азартом он стал выспрашивать толстуху о ее второй родине, я понял, что алкоголь здорово подействовал и на него. В какой-то момент он уже перестал выслушивать ее ответы и теперь заваливал нас с трудом перевариваемой информацией. В его речах проскальзывали ничего не говорящие мне географические названия, имена известных на Алтае исторических личностей и многое другое. Алтын-Коль перемешивалось у меня в голове с Алтын-Ту, а хребет Корбу с его высотой в две тысячи метров с рекой Чулышман. На лицах заведующего рестораном и официантки уже без труда читалась скука, когда Катцев вдруг произнес фразу, мгновенно привлекшую мое внимание. Он сказал:
— …уже не говоря о богатом большевистском прошлом края. А иначе и быть не могло. Ведь Ленин посылал всех этих Ворожцовых, Мамонтовых, Присягиных и Цаплиных на Алтай сотнями, и они гибли за наше светлое будущее. И за веру в своего вождя, которого перед смертью, наверняка, проклинали.
Мне даже показалось, что я ослышался. Одновременно я заметил, как насторожились глаза Михаила и удивленно приоткрылся рот Марины. А Кацев хлопнул еще рюмашку, самозабвенно крякнул и уставился в темноту за окном.
— Матвей Моисеевич, — обратился я к сидевшему напротив, — за что же они должны были его проклинать?
— Кого? — не понимающе посмотрел на меня Кацев.
— Ильича, — виновато улыбнулся я, вновь засомневавшись, правильно ли понял его слова.
— А? Этого? — протянул Кацев. — Ну как же, Вячеслав! Ведь он посылал их всех на верную гибель!
— Если бы не было Ленина, — пробурчал Михаил, — нам бы сейчас не жилось так хорошо.
Глаза Кацева полезли на лоб.
— Вы это серьезно? — повернулся он к заведующему вагоном-рестораном. — Вы что, правда так хорошо живете?
— Лучше, чем капиталисты, — негромко произнес Михаил. — Мы живем в социалистическом обществе. У нас и образование, и лечение, например, бесплатные.
— Кстати, какое у вас образование, Миша? — поинтересовался Кацев.
— Гастрономическое.
— Вы не поверите, Миша, как я вам завидую, — разливая по рюмкам остатки коньяка, протянул Матвей Моисеевич. — А у меня вот целых два. Историческое и экономическое. И именно историческое образование не позволяет мне так уверенно говорить о том, что мы живем лучше, чем, как вы выразились, капиталисты… Вам ведь наверняка знакомо такое слово — пропаганда?
Михаил кивнул, но как-то неуверенно.
— Так вот, пропаганда — это когда желаемое пытаются выдать за действительное. У нас же в стране это гораздо серьезнее… Нас с вами даже заставляют поверить в то, чего на самом деле вовсе и не существует…
Работники вагона-ресторана непонимающе переглянулись.
— Неужели вы и вправду думаете, что живете в социалистическом обществе? — продолжал распаляться Кацев. — И свято верите в то, что социальная система в СССР настолько хороша, что за лечение и учебу нам ничего не нужно платить? Позвольте, это ведь совершенейшая чушь!
— Как?
— Вы посмотрите на свои заработки! Ведь это ж не деньги!
— Мне хватает, — буркнул Михаил.
И стало понятно, что это не так.
— О! Вы меня не правильно поняли, Миша, — осекся Кацев. — Я ни в коем случае не имел в виду вас персонально. Я, знаете ли, люблю обобщать. А разговор о деньгах завел неспроста. В действительности работа любого советского гражданина должна оплачиваться куда как лучше. Хотя бы потому, что так, как вкалывают наши учителя и врачи, уже не говоря о простых работягах, наверное, больше нигде в мире не вкалывают. А получают они гораздо меньше, чем их коллеги за рубежом. Вот сами и подумайте, куда идут сэкономленные государством денежки! А?! А я вам помогу! Они, конечно же, и идут на содержание «бесплатных» лечебных и учебных заведений тоже.
Я слушал Кацева вполуха. Потому как мне не давало покоя сказанное им раньше. Я никогда не считал себя идеалистом. И в вождей без изъянов не верил уже лет с пятнадцати. Но вот в то, что Ленина кто-то мог возненавидеть, за исключением разве что откровенных врагов пролетариата, верить мне не хотелось. Ведь Ленин был другим! Разве Ильича можно было не любить? Этого умнющего человека, обожающего детей, владеющего почти всеми европейскими языками, верного супруга и бескорыстного друга обездоленных и обиженных? Нет! Его нельзя было не любить. Его добрые глаза смотрели на нас с каждого плаката, с каждого стенда, даже с открыток. Его мудрая улыбка согревала и поддерживала нас с самого рождения. В какой-то момент мне вдруг стало противно от собственных мыслей. Все они звучали так, словно я юродствовал. Однако я действительно не находил ответа на вопрос, почему Ленина должны были ненавидеть его же товарищи по партии и идее…
— О чем задумались, Вячеслав? — прервал мои размышления Матвей Моисеевич.
— О Ленине, — откровенно ответил я.
— Вы, наверное, полагаете, что я незаслуженно оскорбил память о нем?
— Не знаю…
Кацев не торопил меня с ответом.
— О Владимире Ильиче не принято говорить плохо, — взглянул я на Кацева в упор. — О Брежневе рассказывают анекдоты, над Горбачевым тоже подшучивают. Да и Хрущеву достается. А о Ленине…
Взгляд Матвея Моисеевича стал колючим. Он криво усмехнулся и прочитал по памяти:
Володя Ульянов, Ленин, Ильич… Рылом своим похож на кирпич. Вздернул бородку, скартавил разок, Сладко сощурил хитрый глазок.
От неожиданности я даже оторопел сначала. А Кацева уже нельзя было остановить.
— Да он-то самый злодей и есть! Ведь с него все и началось! Над дураками Хрущевым и Брежневым смеялись, колхозника Горбачева, по-моему, никто и всерьез не воспринимает. А под Лениным народ горючими слезами плакал. Да что там плакал! Рыдал народ! Сколько душ погубил этот мерзавец! Сначала он брата на брата натравливал, сына на отца. А потом всех подряд в мясорубку посылал. Целые села по его распоряжению с лица земли стирали. Тех, кто с новой властью жить не хотел. Ни старых, ни малых не жалели. Вот ведь как сталь-то та закалялась!
Я сидел и ушам своим не верил. «Ничего себе, мужик надрался!» проносилось у меня в голове. А Михаила и Марину словно ветром сдуло. Я очень надеялся, что этих его последних, самых черных слов никто из них не слышал. Время стукачей хоть и прошло, но за такие откровения и сегодня только так сдать могли.
Кацев вдруг быстро оглядел вагон-ресторан. Видимо, и до него дошло, что место для подобных разговоров он выбрал не совсем удачное. Потом он в очередной раз измерил меня строгим взглядом и уже гораздо тише произнес:
— Я все это вам, Вячеслав, не просто так рассказываю. Знаю я о тех временах многие вещи. Довелось мне как-то в секретных архивах поработать. Немало страшных дел я там поднять успел. Немало…
И он замолк.
Посчитав, что более походящего момента мне не дождаться, я пожелал ему спокойной ночи и быстро покинул полутемный вагон.
Глава 2
— Принесите-ка мне пивка, любезнейший! Да похолодней! — громко обратил на себя внимание официанта гражданин.
Синицын, сидевший к нему спиной, сначала удивленно взглянул на меня, а уже потом обернулся. Я, если честно, не понял, что так поразило моего спутника.
— Простите, так вы никакой не иностранец? — поинтересовался лейтенант.
Мужик тут же встрепенулся и с вызовом отреагировал:
— А что, это кафе тоже только для гостей из-за рубежа?!
— Нет, что вы, — попытался исправить ситуацию Синицын. — Просто мне показалось, что я видел как вас… как вы покидали «Березку» на другой стороне улицы.
Тем временем я хорошо рассмотрел человека в костюме и со шляпой. На вид ему было около шестидесяти. Темные, поблескивающие сединой волосы, и такая же коротко постриженная бородка «а ля Феликс». Серые живые глаза, прямой нос и крупные губы. В общем, довольно симпатичное лицо интеллигентного человека. Он мог бы быть профессором на кафедре какого-нибудь института.
— Да, представьте себе, меня вышвырнули оттуда, как бездомного котенка. — Его щеки покрылись румянцем. — А я — уважаемый человек. У меня два диплома.
Синицын повернул свой стул так, чтобы и ко мне, и к нашему новому знакомому сидеть вполоборота.
— Вы простите мне мое любопытство, но неужели вам не известно, что в магазине типа «Березка» все это не играет совершенно никакой роли? — серьезно спросил лейтенант. — Там интересуются лишь иностранными деньгами.
— Именно их-то у меня и не оказалось, — уже спокойнее ответил тот. Официант как раз принес ему пива. Отхлебнув из кружки, он продолжал: — Однако вы должны были бы видеть, как эта размалеванная пустышка клюнула на мое знание иностранных языков.
Синицын незаметно для говорящего подмигнул мне. Мол, видал, какой самовлюбленный.
— И все же, если не секрет, что вам там было нужно? — не отступался Алексей.
— Хотел посмотреть, чем же представлено наше отечество в этих… витринах, обращенных, так сказать, к западу.
— И чем же?
— Стыдно! — возмутился он. — Сплошь и рядом матрешки, икра да водка! А, каково?! Ну вот скажите мне, что могут подумать о нас туристы из-за бугра? Что-о-о?! То, что граждане Советского Союза мал мала меньше и такие же деревянные, как их матрешки? Кроме того, они жрут водку и мечут икру! Вот замечательно!
Синицын хмыкнул.
Обиженый за отечество снова отхлебнул.
— У нас такая богатая история! Такая многогранная культура! А как следует показать все это, мы, выходит, не умеем.
— Здесь я с вами не согласен, — возразил лейтенант Синицын. — Я думаю, мы можем показать, и периодически показываем, какие мы на самом деле. Только вот хотят ли нас такими видеть на Западе? Это уже другой вопрос.
— Молодой человек! — с пафосом зашептал мужчина. — О чем вы говорите?! Что мы показываем этим…? — Говоря так, он махнул рукой в сторону «Березки». И не найдя нужного слова, а может, просто потеряв от нахлынувшего возмущения нить разговора, заключил: — Великий и могучий! Вот то, что мы им постоянно показываем…
— Что-то я вас не совсем понимаю, — улыбнулся Синицын и взглянул на меня.
В ответ я лишь пожал плечами.
Мужчина махнул рукой. Наверное с досады, что остался не понятым. Синицын заплатил за еду, и мы, не попрощавшись со странным человеком в шляпе, покинули «Голубые купола».
На автобусе мы доехали до старого города. И до ужина бродили по его узким улочкам, иногда задерживаясь у особо интересных объектов. Таких как медресе «Барак-Хан», где располагалась «штаб-квартира» главного муфтия всех суннитов Средней Азии и Казахстана. Ужинали мы в ресторане «Зеравшан» под аккомпанемент восточной музыки. А на следующий день в это время уже снова тряслись в поезде.
Полумрак за окнами превращал их в затемненные зеркала. И в отражении я без труда мог различить не только раздумывающего над текстом открытки Синицына, но и даже картинку на последней — медресе «Кукельдаш» напротив здания ГУМа. Вот со свистом пронесся встречный.
— Слушай, — обратился ко мне лейтенант, — ты не мог бы посмотреть, есть ли в вагоне-ресторане свободные места? А то нам не мешало бы и поужинать.
Топая вдоль закрытых дверей купе по грязно-красной дорожке, я с интересом посматривал на тянувшуюся за стеклом серую полосу неба. В переходах громыхало как в кузнице, а металлические пластины под ногами так и старались оставить меня без опоры. Вагон-ресторан находился через два от нашего. Все столики оказались заняты. Я в нерешительности замер на входе. Скользя взглядом по полупустым тарелкам, я пытался просчитать, кто закончит трапезу в ближайшее время.
— Вы, наверное, ищете свободное место? — поинтересовались со стороны.
Я посмотрел туда, и обнаружил молодую и довольно миловидную девушку-официантку, которая, улыбаясь, хлопала на меня длинными рыжими ресницами.
— Э-э-э, да! Столик на двоих, — ответил я.
— Ой, — почему-то быстро посмотрев в дальний конец ресторана, произнесла она, — а у нас все только на четверых.
Я проследил за ее взглядом и лишь теперь заметил вторую официантку. Толстая и неторопливая, в замызганном по краям белом фартуке, она, словно целая гусиная стая, плыла по проходу в нашу сторону.
— Молодой человек, — уже издалека загалдела она, — не мешайте девушке работать!
После этих ее слов мне стало неудобно и одновременно очень обидно. Ведь это девушка первой заговорила со мной. К тому же я, наверное, не просто так сюда приперся. Но вот как объяснить такие, казалось бы, элементарные вещи всем этим вмиг заинтересовавшимся моей скромной персоной гостям вагона-ресторана? Некоторые из них от любопытства чуть было не повыпадали в проход. Только что пальцем в мою сторону никто не показывал.
— Я, к вашему сведению, — во мне все кипело, — сюда поесть пришел! Или я по ошибке в библиотеку попал?
Дамочка, сообразив, что немного перегнула палку, стала оправдываться:
— Ну, если покушать пришли, так проходите и садитесь. Вот здесь еще за перегородочкой места есть. Зачем же сразу так нервничать?
Я — человек спокойный, и нужно приложить немало усилий, чтобы вывести меня из равновесия. Однако если это кому-то удалось, то вернуть меня в прежнее состояние бывает еще сложнее. В общем, так сразу взять и успокоиться я не смог. Приблизившись к перегородке в середине вагона, я вначале убедился, что столик за ней действительно свободный. Правда, на нем еще стояли пустые стаканы из-под чая. Резко развернувшись к толстухе, которая продолжала стоять, где и остановилась, я буркнул:
— Стаканы… уберите пожалуйста! И скатерочку не помешало бы заменить! А я пока за товарищем… моим схожу.
И, уже открывая дверь в тамбур, услышал ее недовольное ворчание:
— Смотри-ка, сам сопливый, а гонору-то, гонору! Скатерочку заменить ему надо! Может, тебе еще и свечи запалить?!
Когда я вернулся в вагон-ресторан в сопровождении лейтенанта Синицына, за нашим столиком уже кто-то сидел. Из-за полуовала вырезанной перегородки виднелась лишь темная, слегка подсеребренная сединой, шевелюра. Человек сидел к нам спиной и рассматривал меню. Синицын пожал плечами, и я ответил ему тем же. Но каково же было наше изумление, когда в присоседившемся к нам пассажире мы узнали вышвырнутого из «Березки» в Ташкенте мужчину.
— Вот тебе на! — удивившись не меньше нашего, воскликнул он. — И вы тоже здесь!
— Выходит что так, — ответил мой товарищ.
— И куда же вы держите путь?
— Нам еще долго ехать, — ушел от ответа Алексей.
— Никак в Барнаул?
— У нас там пересадка, — кивнул Синицын.
Всем давно известно, что меню в поездах особым разнообразием не оличается. Однако когда голод грызет тебя изнутри, то две котлеты с гарниром из гречки, обильно сдобренные подливкой, да еще с зеленым горошком, заставят позабыть все обиды. Словом, на толстую официантку, которая нас обслуживала, я после еды смотрел уже совершенно спокойно, даже безразлично. Окна облепила мгла. И только когда снаружи проносилось какое-нибудь заспанное селение, вспыхивали редкие огоньки.
— Вот где просторы! — воскликнул наш новый знакомый. И тут же представился: — Кацев Матвей Моисеевич.
— Алексей Синицын, — представился лейтенант и потом представил меня: — Вячеслав Майзингер.
— Вы немец? — тут же поинтересовался мужчина.
— У меня папа из волжских немцев.
— Сейчас многие уезжают. Вы, случайно, не собираетесь?
— Куда? — не понял я.
— Пока он никуда не собирается, — ответил за меня Синицын.
Что-то в ответе лейтенанта показалось Кацеву подозрительным, и следующий его вопрос застал нас с Синицыным врасплох:
— Простите меня за прямолинейность, молодые люди, но вы, случаем, не голубые?
— А что, здорово похоже? — рассмеялся Алексей.
— Ну, знаете ли, — неловко улыбнулся сосед по столику, — двое молодых людей, но с явной разницей в возрасте. Путешествуют вместе. Держатся очень странно. Отсюда сам собой напрашивается вывод, что вы либо голубые, либо…
— Военные, — закончил за него Синицын. — Мы — военные.
— А-а-а-а! — протянул мужчина. — Тогда прошу меня простить!
— Уже забыли, — отмахнулся лейтенант.
— У вас, видимо, командировка, если вы не в форме? — продолжал любопытствовать Кацев.
— Так точно, командировка, — быстро отреагировал мой спутник и, чтобы избежать дальнейших расспросов, добавил: — Однако о цели нашей поездки нам запрещено говорить. Так что, сами понимаете…
— Понимаю, — несколько обескураженно протянул Матвей Моисеевич.
— Вот за понимание и предлагаю выпить! — воскликнул лейтенант и, подозвав официантку, заказал два коньяка.
— А вы знаете, я вот сам с Алтая, — уплетая сосиску, рассказывал Кацев. — С Колывани.
Он густо намазывал кусочки хлеба горчицей и со смаком отправлял их в рот.
— «Колывань» — довольно странное название, — произнес Синицын. — Вам известно, что оно означает?
— Конечно, — уверенно ответил Кацев. — Я вообще считаю, что знать значение названий населенных пунктов, и даже регионов, в которых проживаешь, просто необходимо. Так ведь спокойнее.
Его точка зрения на данный счет меня очень заинтересовала, и я не преминул поинтересоваться:
— И почему же?
— Потому, Вячеслав, что названия тем или иным местам давались неспроста. Согласитесь, что населеный пункт, именуемый Чертовым лугом, привлек бы ваше внимание меньше, нежели, скажем, Светлая поляна.
— Каково же происхождение названия «Колывань»? — не унимался Синицын.
— Существует несколько предположений. Но наиболее вероятным мне видится следующее… Когда-то давно некоему человеку по имени Иван очень понравились те места. Чтобы запомнить их, он взял да и воткнул в землю колышек, то есть кол. Со временем из грубоватого Кол-Иван получилось благозвучное Колывань. Просто и понятно, не так ли?
— Не спорю, — согласился лейтенант.
— Или вот Алтай, — развивал тему наш новый знакомый. — Это слово пришло к нам из тюркского языка и означает «золотой». Так же вот как Сибирь означает «спящая земля»…
— И все же, люди живут как в «чертовых лугах», так и в «светлых полянах», — возразил я сказанному раньше.
— Что правда, то правда! Возможно, что какие-то определенные факторы, например неглубокие залежи руд, вынуждают людей селиться в не во всех отношениях благоприятных для проживания местах. Не знаю, проводились ли когда-нибудь такого рода исследования, но мне кажется, что процент смертей в населенных пунктах с предостерегающими нотками в названии куда выше, чем в иных.
— Поверьте мне, уважаемый Матвей Моисеевич, такого рода статистика уже ведется, — серьезным тоном произнес Синицын.
— Да?! — откровенно поразился Кацев.
В планы лейтенанта Синицына, похоже, не входило вдаваться в подробности этой темы и он решил ее как можно быстрее поменять:
— Я слышал, на Алтае есть где отдохнуть.
В Кацеве проснулся патриот края, и он стал живо описывать красоты Горного Чарыша, Коргонского и Коксуйского хребтов, Кулундинского озера и Тавдинских пещер. Его было очень интересно слушать. Этот забавный человек здорово любил свое отечество. Так, за разговорами о достопримечательностях Алтайского края, мы просидели до десяти вечера. Толстуха-официантка уже несколько раз напоминала нам, что ресторан закрывается. Она недовольно пыхтела на весь вагон, бросая в нашу сторону уничтожающие взгляды. В конце концов это надоело Синицыну, и он поднялся из-за стола.
— Пора и честь знать, — произнес он негромко. — Вы как хотите, а я пошел спать.
И он, покачиваясь в такт вагону, побрел в его конец. Я было тоже засобирался, однако Кацев удержал меня за руку и демонстративно громко сказал:
— Нет, вы только посмотрите, что творится, а! Ведь прямо со свету сживают! Уже и посидеть-поговорить не дают!
Поймав его взгляд, протирающий стойку мужчина в белом колпаке виновато развел руками:
— Да мне вы не мешаете. Можете и дальше сидеть.
— Что значит «дальше сидеть»? — возмутилась было толстуха.
— Степановна, успокойся! — чуть громче отозвался мужик за стойкой. Ее невежливость, похоже, ему тоже порядком надоела. — Пусть беседуют! Они ведь никому не мешают. Ресторан мы все равно не запираем. Наговорятся и уйдут.
Женщина лишь фыркнула в ответ. Матвей Моисеевич подмигнул мне и теперь уже обратился лично к мужику в белом колпаке:
— Любезнейший, вы последний заказ не примете?
— Заказывайте, — тяжело вздохнул тот.
— Мне бы бутылочку коньяка и две чистые рюмки.
— Извините, ну а рюмки-то вам зачем чистые? Неужели ваши успели так здорово замараться? — видимо, уже пожалев, что встал на защиту гостей, спросил мужик.
— А я вот вас и вашу сотрудницу на рюмочку-другую пригласить хочу. Не откажетесь?
Женщина прекратила создавать видимость уборки и немигающими глазами уставилась на своего старшего…
Заведующего рестораном звали Михаилом. Отчество свое он не назвал, пожелав оставаться для нас просто Мишей. Степановна, раскрасневшись после первой рюмки, быстро превратилась в Марину. И Михаилу, и Марине было что-то около сорока. А посему в их добровольном отказе от отчества в общении с новыми знакомыми не было ничего странного. Все объяснялось довольно легко. Для них это была последняя возможность обмануть свои годы. Ведь возраст Марины Степановны всегда легче определить, чем возраст просто Марины. Иными словами, Марина звучит куда как моложе…
— … иной раз натягаешься так, что потом жизнь не мила, — говорил Михаил.
Задумавшись, я не заметил, как пропустил начало разговора.
— Чем же это? — поинтересовался Кацев.
— Да вот хотя бы ящиками с молоком, — при этом он кивнул на пустые проволочные ящики, составленные один на другой у входа в кухню.
— А что, много загружать приходится?
— Достаточно. Все зависит от расстояния. Когда и до конца не хватает. В таких случаях пополняем запасы на крупных железнодорожных станциях. Два-три лотка с хлебом, пару банок повидла или соленой рыбы.
— А вы, Мариночка, откуда будете? — обратился к толстухе Матвей Моисеевич, попытавшись скинуть с ее счета еще пару годков.
Успевшая захмелеть женщина заулыбалась и с готовностью ответила:
— Родом с Кубани. А последние десять лет живу неподалеку от Телецкого.
— Телецкого озера? — вдруг встрепенулся Кацев.
— Да! — кокетливо заявила официантка и почему-то зарделась.
— Так мы с вами, Мариночка, земляки! Я ведь тоже с Алтая, — воскликнул Матвей Моисеевич.
По тому, с каким азартом он стал выспрашивать толстуху о ее второй родине, я понял, что алкоголь здорово подействовал и на него. В какой-то момент он уже перестал выслушивать ее ответы и теперь заваливал нас с трудом перевариваемой информацией. В его речах проскальзывали ничего не говорящие мне географические названия, имена известных на Алтае исторических личностей и многое другое. Алтын-Коль перемешивалось у меня в голове с Алтын-Ту, а хребет Корбу с его высотой в две тысячи метров с рекой Чулышман. На лицах заведующего рестораном и официантки уже без труда читалась скука, когда Катцев вдруг произнес фразу, мгновенно привлекшую мое внимание. Он сказал:
— …уже не говоря о богатом большевистском прошлом края. А иначе и быть не могло. Ведь Ленин посылал всех этих Ворожцовых, Мамонтовых, Присягиных и Цаплиных на Алтай сотнями, и они гибли за наше светлое будущее. И за веру в своего вождя, которого перед смертью, наверняка, проклинали.
Мне даже показалось, что я ослышался. Одновременно я заметил, как насторожились глаза Михаила и удивленно приоткрылся рот Марины. А Кацев хлопнул еще рюмашку, самозабвенно крякнул и уставился в темноту за окном.
— Матвей Моисеевич, — обратился я к сидевшему напротив, — за что же они должны были его проклинать?
— Кого? — не понимающе посмотрел на меня Кацев.
— Ильича, — виновато улыбнулся я, вновь засомневавшись, правильно ли понял его слова.
— А? Этого? — протянул Кацев. — Ну как же, Вячеслав! Ведь он посылал их всех на верную гибель!
— Если бы не было Ленина, — пробурчал Михаил, — нам бы сейчас не жилось так хорошо.
Глаза Кацева полезли на лоб.
— Вы это серьезно? — повернулся он к заведующему вагоном-рестораном. — Вы что, правда так хорошо живете?
— Лучше, чем капиталисты, — негромко произнес Михаил. — Мы живем в социалистическом обществе. У нас и образование, и лечение, например, бесплатные.
— Кстати, какое у вас образование, Миша? — поинтересовался Кацев.
— Гастрономическое.
— Вы не поверите, Миша, как я вам завидую, — разливая по рюмкам остатки коньяка, протянул Матвей Моисеевич. — А у меня вот целых два. Историческое и экономическое. И именно историческое образование не позволяет мне так уверенно говорить о том, что мы живем лучше, чем, как вы выразились, капиталисты… Вам ведь наверняка знакомо такое слово — пропаганда?
Михаил кивнул, но как-то неуверенно.
— Так вот, пропаганда — это когда желаемое пытаются выдать за действительное. У нас же в стране это гораздо серьезнее… Нас с вами даже заставляют поверить в то, чего на самом деле вовсе и не существует…
Работники вагона-ресторана непонимающе переглянулись.
— Неужели вы и вправду думаете, что живете в социалистическом обществе? — продолжал распаляться Кацев. — И свято верите в то, что социальная система в СССР настолько хороша, что за лечение и учебу нам ничего не нужно платить? Позвольте, это ведь совершенейшая чушь!
— Как?
— Вы посмотрите на свои заработки! Ведь это ж не деньги!
— Мне хватает, — буркнул Михаил.
И стало понятно, что это не так.
— О! Вы меня не правильно поняли, Миша, — осекся Кацев. — Я ни в коем случае не имел в виду вас персонально. Я, знаете ли, люблю обобщать. А разговор о деньгах завел неспроста. В действительности работа любого советского гражданина должна оплачиваться куда как лучше. Хотя бы потому, что так, как вкалывают наши учителя и врачи, уже не говоря о простых работягах, наверное, больше нигде в мире не вкалывают. А получают они гораздо меньше, чем их коллеги за рубежом. Вот сами и подумайте, куда идут сэкономленные государством денежки! А?! А я вам помогу! Они, конечно же, и идут на содержание «бесплатных» лечебных и учебных заведений тоже.
Я слушал Кацева вполуха. Потому как мне не давало покоя сказанное им раньше. Я никогда не считал себя идеалистом. И в вождей без изъянов не верил уже лет с пятнадцати. Но вот в то, что Ленина кто-то мог возненавидеть, за исключением разве что откровенных врагов пролетариата, верить мне не хотелось. Ведь Ленин был другим! Разве Ильича можно было не любить? Этого умнющего человека, обожающего детей, владеющего почти всеми европейскими языками, верного супруга и бескорыстного друга обездоленных и обиженных? Нет! Его нельзя было не любить. Его добрые глаза смотрели на нас с каждого плаката, с каждого стенда, даже с открыток. Его мудрая улыбка согревала и поддерживала нас с самого рождения. В какой-то момент мне вдруг стало противно от собственных мыслей. Все они звучали так, словно я юродствовал. Однако я действительно не находил ответа на вопрос, почему Ленина должны были ненавидеть его же товарищи по партии и идее…
— О чем задумались, Вячеслав? — прервал мои размышления Матвей Моисеевич.
— О Ленине, — откровенно ответил я.
— Вы, наверное, полагаете, что я незаслуженно оскорбил память о нем?
— Не знаю…
Кацев не торопил меня с ответом.
— О Владимире Ильиче не принято говорить плохо, — взглянул я на Кацева в упор. — О Брежневе рассказывают анекдоты, над Горбачевым тоже подшучивают. Да и Хрущеву достается. А о Ленине…
Взгляд Матвея Моисеевича стал колючим. Он криво усмехнулся и прочитал по памяти:
Володя Ульянов, Ленин, Ильич… Рылом своим похож на кирпич. Вздернул бородку, скартавил разок, Сладко сощурил хитрый глазок.
От неожиданности я даже оторопел сначала. А Кацева уже нельзя было остановить.
— Да он-то самый злодей и есть! Ведь с него все и началось! Над дураками Хрущевым и Брежневым смеялись, колхозника Горбачева, по-моему, никто и всерьез не воспринимает. А под Лениным народ горючими слезами плакал. Да что там плакал! Рыдал народ! Сколько душ погубил этот мерзавец! Сначала он брата на брата натравливал, сына на отца. А потом всех подряд в мясорубку посылал. Целые села по его распоряжению с лица земли стирали. Тех, кто с новой властью жить не хотел. Ни старых, ни малых не жалели. Вот ведь как сталь-то та закалялась!
Я сидел и ушам своим не верил. «Ничего себе, мужик надрался!» проносилось у меня в голове. А Михаила и Марину словно ветром сдуло. Я очень надеялся, что этих его последних, самых черных слов никто из них не слышал. Время стукачей хоть и прошло, но за такие откровения и сегодня только так сдать могли.
Кацев вдруг быстро оглядел вагон-ресторан. Видимо, и до него дошло, что место для подобных разговоров он выбрал не совсем удачное. Потом он в очередной раз измерил меня строгим взглядом и уже гораздо тише произнес:
— Я все это вам, Вячеслав, не просто так рассказываю. Знаю я о тех временах многие вещи. Довелось мне как-то в секретных архивах поработать. Немало страшных дел я там поднять успел. Немало…
И он замолк.
Посчитав, что более походящего момента мне не дождаться, я пожелал ему спокойной ночи и быстро покинул полутемный вагон.
Глава 2
Вышли мы с Синицыным в Славгороде. Выбравшись за скрипящие двери вокзала, мы остановились, чтобы осмотреться.
— А почему, собственно, Славгород? — обратился я к Алексею. — Я думал, мы и в самом деле до Барнаула едем.
— Да потому что именно здесь, в городской больнице, лежит тот, кто, так сказать, ознакомит нас с деталями дела, — щурясь на утреннее солнце, ответил лейтенант.
— И все же Кацеву вы сказали, что мы доедем до Барнаула, — не унимался я.
— Никогда не открывай случайному знакомому своих действительных планов, Вячеслав! — серьезно посмотрел на меня Синицын. — Это мой тебе совет. Что же касается какого-то там Кацева, то ему от того, где мы с тобой на самом деле высадимся, ни тепло, ни холодно. А нам спокойнее…
На больничной койке, натянув одеяло до самого подбородка, лежал старичок. Его испещренное морщинами лицо имело нездоровый, какой-то бледно-желтый цвет. А впалые щеки еле заметно вздрагивали. Губы были крепко сжаты, а водянистого цвета глаза беспрестанно бегали. Впустившая нас в палату медсестра что-то быстро шепнула Синицыну на ухо и так же быстро скрылась за дверью.
— Вы к кому? — пискляво поинтересовался больной, даже не удостоив нас взглядом. Его глаза в эту минуту нарезали круги где-то в районе потолка.
Мне стало смешно. Ибо кроме старика и нас с лейтенантом в комнате никого больше не было.
— Ну, если вы так настаиваете… — борясь с улыбкой, протянул Синицын, — то к вам.
Возникла пауза.
— А вы, товарищ? — прописклявил старичок.
Синицына затрясло. Я вопросительно посмотрел на лейтенанта, совершенно не соображая, что здесь происходит. Он склонился ко мне и заикаясь прошептал:
— Скажи, что ты тоже к нему!
Я откашлялся и, стараясь не засмеяться, повторил синицынское:
— Я тоже к нему.
— А почему, собственно, Славгород? — обратился я к Алексею. — Я думал, мы и в самом деле до Барнаула едем.
— Да потому что именно здесь, в городской больнице, лежит тот, кто, так сказать, ознакомит нас с деталями дела, — щурясь на утреннее солнце, ответил лейтенант.
— И все же Кацеву вы сказали, что мы доедем до Барнаула, — не унимался я.
— Никогда не открывай случайному знакомому своих действительных планов, Вячеслав! — серьезно посмотрел на меня Синицын. — Это мой тебе совет. Что же касается какого-то там Кацева, то ему от того, где мы с тобой на самом деле высадимся, ни тепло, ни холодно. А нам спокойнее…
На больничной койке, натянув одеяло до самого подбородка, лежал старичок. Его испещренное морщинами лицо имело нездоровый, какой-то бледно-желтый цвет. А впалые щеки еле заметно вздрагивали. Губы были крепко сжаты, а водянистого цвета глаза беспрестанно бегали. Впустившая нас в палату медсестра что-то быстро шепнула Синицыну на ухо и так же быстро скрылась за дверью.
— Вы к кому? — пискляво поинтересовался больной, даже не удостоив нас взглядом. Его глаза в эту минуту нарезали круги где-то в районе потолка.
Мне стало смешно. Ибо кроме старика и нас с лейтенантом в комнате никого больше не было.
— Ну, если вы так настаиваете… — борясь с улыбкой, протянул Синицын, — то к вам.
Возникла пауза.
— А вы, товарищ? — прописклявил старичок.
Синицына затрясло. Я вопросительно посмотрел на лейтенанта, совершенно не соображая, что здесь происходит. Он склонился ко мне и заикаясь прошептал:
— Скажи, что ты тоже к нему!
Я откашлялся и, стараясь не засмеяться, повторил синицынское:
— Я тоже к нему.