Страница:
Пожалуй, быстрее, чем руководство КПСС, уловили это оппозиционные силы, превращая российские проблемы в козырную карту в политической игре. Произошел серьезный поворот к российской проблематике радикально-демократических движений. Они почувствовали, что на волне российского патриотизма можно нажить немалый политический капитал. Ельцин со свойственной ему прямотой открыто говорил о том, что через овладение Россией он намерен "таранить" существующий режим и добиться своих целей.
В то же время в КПСС под российским знаменем возникло фундаменталистское движение за создание Российской коммунистической партии с целью объединить против перестроечного процесса в партии догматические, консервативные силы.
Произошло удивительное -- превращение многих людей, очень далеких от российских проблем, никогда раньше их даже не замечавших, в завзятых патриотов и защитников российского народа, радетелей национальных чаяний россиян.
Надо со всей откровенностью признать, что российский угол политики оказался недооцененным партийным руководством -- Горбачевым и всеми, кто его окружал. Суть наших рассуждений по этому вопросу сводилась к следующему: и исторически, и политически российский фактор является основообразующим для Союза. РСФСР -- естественное ядро союзного государства. Без Российской Федерации Союз существовать не может. Но и Российскую Федерацию в том виде и в той конфигурации, которую она приобрела после Октябрьской революции, представить себе вне Союза просто немыслимо. Ведь РСФСР и Россия -- это далеко не одно и тот же. Россия никогда не существовала в границах нынешней РСФСР. РСФСР -- это искусственное сталинское образование, мыслимое только в рамках Союза, как его остов, несущая конструкция. Мысль о независимости РСФСР воспринималась, как абсурдная. Мы считали, что надо значительно, резко усилить самостоятельность РСФСР, ее ответственность за свое экономическое и культурное развитие, но в рамках Союза, в рамках взаимодействия с другими союзными республиками при наличии сильного центра.
Что касается партии, то формирование самостоятельной Компартии Российской Федерации неизбежно означало бы превращение КПСС из единой партии в союз партий. Ведь партийная организация России -- это костяк КПСС, цементирующий ее как единое целое. К тому же это больше половины КПСС. Организационное оформление Компартии России и образование ею Центрального Комитета означали бы появление второго центра партии, который, опираясь на абсолютное большинство, мог бы предопределять политику и решения партии в целом, с чем другие компартии вряд ли примирились бы.
В партийных делах курс был взят на то, чтобы с учетом общественного мнения создать некие партийно-организационные структуры в Российской Федерации, не доводя дело до создания самостоятельной компартии, и дать поработать времени. Именно в этом смысл решения декабрьского (1989 г.) Пленума ЦК о создании Российского бюро ЦК и некоторых российских структур в аппарате ЦК КПСС. В дальнейшем, однако, на этих позициях удержаться не удалось: под напором общественного мнения пришлось их сильно корректировать, как говорят, "вплоть до наоборот".
Руководство ЦК КПСС не придало должного значения выборам российских народных депутатов, созданию в депутатском корпусе ядра крупных, авторитетных политиков, способных повести за собой депутатский корпус, возглавить важнейшие участки государственной работы.
Такой вопрос при подготовке выборов вставал. Вносилось предложение баллотироваться на выборах таким лицам, как Рыжков, Лукьянов, Бакатин и некоторые другие. Сами они отнеслись к этому негативно, а должной настойчивости проявлено не было. В результате кандидатур, которые могли бы на равных бороться с Ельциным за пост Председателя Верховного Совета РСФСР, не оказалось. При отсутствии устойчивого большинства и наличии группы колеблющихся депутатов это сыграло решающую роль в исходе выборов Председателя Верховного Совета РСФСР.
С мест шли настоятельные требования в ЦК возможно быстрее определиться по кандидатуре Председателя. Но прямо скажу, что до последнего момента мы колебались, на ком остановиться, выбор был слишком ограничен: Власов, Манаенков, Полозков. Промелькнул также Воронин. Вот, пожалуй, все. И лишь перед самым открытием первого Съезда народных депутатов России было отдано предпочтение Власову. Но и эта рекомендация ходом съезда была опрокинута.
Дело в том, что при обсуждении повестки дня оппозиции удалось навязать иную, чем предполагалось, последовательность обсуждения вопросов: вначале, до выборов заслушать и обсудить доклад правительства о положении в России. Александр Владимирович сделал это не лучшим образом, и вероятность избрания его сразу оказалась под вопросом. Уже через несколько дней, как показали контакты с депутатами, выяснилось, что большинство из них больше поддерживает Полозкова, чем Власова.
На встрече с коммунистами-руководителями республик и областей, которую поручено было провести мне и Воротникову, практически все, кроме иркутян, поддержали кандидатуру Полозкова. Я, конечно, считал, что с Полозковым идти на выборы плохо, но выбора просто не было. Договорились о том, что другие кандидатуры -- Власов, Мальков, Соколов (а среди них оказались Воротников и Манаенков, выдвинутые оппозицией, видимо, из тактических соображений, чтобы растащить голоса), будут сняты.
Конечно, назавтра при изложении программного выступления Полозков выглядел слабее Ельцина, хотя его ответы на вопросы были довольно бойкими. А ночью стали известны результаты голосования. Ни один кандидат не набрал необходимого количества голосов: у Ельцина -- 497, у Полозкова -- 473.
Во втором туре Ельцин увеличил число голосов на 6, а Полозков 15 потерял. Решили еще раз все взвесить, поработать с депутациями, узнать их настроения и собраться на следующий день, в воскресенье.
Воскресное совещание секретарей ЦК с участием Воротникова, а также Капто, Бабичева, Дегтярева, Шенина, пришло к выводу, что у Полозкова шансов на продвижение вперед нет. Если даже к голосам, полученным Полозковым во втором туре, прибавить оставшийся 71 голос, не поданный ни за того, ни за другого, все равно он не наберет необходимого минимума в 531 голос, а Ельцину нужно добавить всего 28 голосов.
Несомненно, Полозков отшатнул от себя своим консерватизмом колеблющийся центр. В то же время после снятия Власовым своей кандидатуры его рейтинг заметно повысился. Поэтому решено было переориентироваться на Власова. Наше мнение тут же было доложено Генсеку. Он был несколько удивлен таким предложением, но принял его к сведению.
У меня были самые добрые отношения с Александром Владимировичем, уважал его, как спокойного, делового, порядочного человека. Посоветовал ему собрать в кулак всю энергию, весь запас эмоций и бросить их на чашу весов в понедельник. Он, действительно, выглядел значительно лучше, чем в первый раз. Неплохая получилась и программа, кое в чем -- на грани допустимого.
Вечером того же дня в зале Пленумов ЦК собрали коммунистов-руководителей депутаций, плюс тех, кому они доверяют. Было человек 450. В зале, как я заметил, оказались и некоторые "демроссы". Это было трудно предотвратить, да, собственно, и незачем. Горбачев в это время готовился к визиту в США и находился за городом. Но он приехал и недвусмысленно высказался в пользу Власова.
Утром следующего дня, когда провожали Президента в заокеанскую поездку, надежда на благополучный исход российских выборов еще сохранялась. Но и тревога не исчезала. Где-то в районе тринадцати часов появились признаки неудачи. Вскоре состоялось объявление результатов голосования: Власов несколько увеличил число голосов в сравнении с Полозковым, а Ельцин сумел набрать 535 голосов, то есть четырьмя голосами перешел заветный рубеж...
Позвонил из самолета Горбачев и мне пришлось выполнить не очень приятную миссию -- сообщить ему об итогах выборов, которые поставили депутатов-коммунистов РСФСР в положение оппозиции, а радикально-демократические силы получили в свои руки серьезный рычаг воздействия на положение в стране.
Не буду описывать всех перепитий дальнейшей борьбы на Съезде народных депутатов России вокруг выборов заместителей Председателя, назначения главы правительства. Могу сказать лишь одно, что, оказавшись перед необходимостью определять тактику в новых условиях, секретари ЦК практически единодушно высказались за то, чтобы не блокировать работу Верховного Совета, вести линию на достижение компромиссов, хотя, конечно же, выстраивать эту линию в зависимости от действий нового Председателя Российского Совета. Именно это позволило сравнительно легко решить вопрос с главой правительства. Ельциным были выдвинуты несколько кандидатур, а в списке для голосования осталось двое -- Силаев и Бочаров.
Откровенно говоря, это уже была игра в демократию, а скорее всего -политический маневр. Зачем же выдвигать две кандидатуры, не определив своего предпочтения и перекладывая ответственность за принятие решения на других? Ведь съезд не сам избирает, а назначает главу правительства по представлению Председателя Совета. Депутаты-коммунисты поддержали из двух этих кандидатур Силаева, и это предрешило вопрос в его пользу.
Другим свидетельством конструктивной позиции депутатов-коммунистов может служить поддержка с их стороны Декларации о российском суверенитете, за исключением принципа "верховенства российского законодательства над союзным".
К сожалению, настроя на благоразумный, компромиссный диалог, с которым Ельцин выступал перед выборами Председателя Верховного Совета в первые дни съезда, ему хватило ненадолго. Уже 30 мая в интервью для печати опять стали звучать конфронтационные мотивы о переходе России на полную самостоятельность, о том, что Москва является столицей России, а Союзу столицу надо поискать в другом месте и т. д.
Значение того, что произошло в России весной 1990 г., с точки зрения последующего развития ситуации в стране, трудно переоценить. Как и во всех других процессах здесь причудливо переплетались и позитивные моменты, и действие деструктивных факторов. Полагаю, что фатальной неизбежности в таком развитии событий, когда российский фактор приобрел по отношению к союзному разрушительный характер, не было. Процессам национально-государственного развития Российской Федерации могли быть приданы другие, не столь болезненные формы, негативно влияющие на систему межнациональных отношений в стране в целом.
Своеобразное преломление российская проблематика нашла во внутрипартийной борьбе. Напор по созданию Компартии России был настолько велик, что, осознавая всю противоречивость и неоднозначность последствий такого решения, руководство ЦК после некоторых обсуждений и сомнений пришло к выводу о создании в рамках КПСС Компартии РСФСР.
Весь парадокс ситуации состоял в том, что вокруг идеи создания Компартии России объединились правоконсервативные, фундаменталистские силы в партии. Они имели в виду противопоставить Компартию России КПСС, превратить ее в оплот борьбы с руководством КПСС. Таким образом, и в этом случае разыгрывалась "российская карта", но с диаметрально противоположными целями.
Конечно, нельзя всех поддерживавших создание самостоятельной Компартии России подозревать в политиканстве. Большинство из них было искренне убеждено в необходимости такого шага для укрепления партии, стабилизации обстановки. Нечестную игру вела лишь какая-то группа политиканов, пользующаяся едва скрываемой поддержкой со стороны и отдельных партийных руководителей. Но они ловко спекулировали на настроениях партийных масс.
Эти силы в какой-то мере сумели утвердиться в Подготовительной комиссии по проведению Российской конференции. Когда докладчиком на Российской конференции был утвержден Горбачев, он создал свою группу для этой цели. Но оказалось, что в рамках Подготовительной комиссии продолжалась работа над "докладом". 16 июня на совещании представителей делегаций Российской партконференции, обсуждавшем повестку дня и другие вопросы ее организации, Горбачев ознакомил присутствующих с основным содержанием своего доклада. В связи с этим один из членов Подготовительной комиссии -- заведующий кафедрой Кубанского университета Осадчий заявил, что в докладе не учтен материал комиссии и потребовал распространить его среди делегатов конференции. Ему было это обещано. Но ознакомление с этим материалом показало, что размножать и распространять его -- значило бы по сути дела представить альтернативный доклад, составленный с позиций существенно, если не коренным образом отличающихся от доклада Горбачева. Это была явная претензия на то, чтобы направить Российскую конференцию в русло догматизма и фундаментализма. Процесс превращения партийной конференции в Учредительный съезд Компартии РСФСР сопровождался истошной критикой в адрес ЦК КПСС и Политбюро, стереотипными требованиями об отчетах членов Политбюро и т. д.
Особенно обострилась обстановка в связи с прямыми выборами на Учредительном съезде первого секретаря Компартии РСФСР.
Еще в процессе подготовительной работы я прилагал усилия к тому, чтобы ЦК Компартии России возглавила крупная фигура, например, Рыжков, а в составе ЦК Компартии России были авторитетные партийные деятели, в том числе из Политбюро ЦК КПСС. Но все эти предложения оказались нереализованными из-за негативной позиции этих товарищей.
На совещании представителей делегаций в ходе обсуждения кандидатур на пост первого секретаря Компартии России со стороны Политбюро были названы кандидатуры Купцова и Шенина. С моей точки зрения, предпочтительной была кандидатура Купцова. Для него это выдвижение оказалось неожиданным. Первоначально он даже отнесся к нему отрицательно. Но после разговоров с Горбачевым и со мной снял свои возражения.
На совещании прямо из зала было выдвинуто еще несколько кандидатур, в том числе Полозкова. Выйдя на трибуну, он сказал, что готов к борьбе, но его смущает, что он не рекомендован Политбюро, "видимо, моя кандидатура неприемлема для какой-то части членов партии". Он снял ее, добавив, что возьмет самоотвод, если будет выдвинут на конференции.
Однако на следующий день это не было сделано. Более того, своим размашистым популизмом, критикой в адрес руководства ЦК, отдельных членов Политбюро, в числе которых был даже и Лигачев, вызвал реакцию в зале в свою пользу. Уже в первом туре голосования Полозков оказался явным лидером, а во втором -- победил. В чем тут дело? Конечно же, сказались отсутствие среди кандидатов крупных политических фигур, консервативный настрой делегатов, особенно из периферийных областей и автономий. Тогда, помню высказывалось и еще одно, мне думается, не лишенное оснований соображение: Полозкову отдали голоса... сторонники "Демократической платформы", действовавшие по принципу "чем хуже, тем лучше". Кстати, за день до голосования в одном из интервью Сергей Станкевич высказался именно в таком духе: он голосовал бы за Полозкова, чтобы окончательно все прояснилось. Интересно, что за Лысенко в первом туре проголосовало лишь 90 человек, а где остальные сторонники "Демплатформы", ведь их было в два -- три раза больше?
Избрание Полозкова -- логическое завершение первого этапа Российского съезда, означавшее по сути дела победу жесткой консервативной линии.
Худшее трудно было себе представить. В самом этом факте уже была заложена неизбежность противостояния Компартии России и КПСС и их центральных комитетов. Но главное -- реакция со стороны интеллектуальной части КПСС. Сразу же после завершения Российского съезда поднялась волна протестов, посыпались заявления о нежелании многих членов партии, даже целых партийных организаций состоять в Компартии России, как говорили, "партии Полозкова".
Повторюсь, но еще раз скажу, что руководство партии, члены Политбюро, и я в их числе, допустили серьезные просчеты и ошибки в подходе к российским проблемам. Государственное руководство Российской Федерацией оказалось в руках оппозиции, а Российская компартия -- под влиянием правоконсервативных сил. Возник сильный источник конфликтов и нестабильности, в значительной мере предопределивший углубление общественно-политического кризиса в стране. Последний съезд КПСС
До съезда оставалось несколько дней и вдруг на заседании Политбюро в ходе завершающего обсуждения вопросов подготовки к съезду вносится предложение о том, чтобы отложить проведение съезда. Причем, как говорится, независимо друг от друга, Лигачевым и Яковлевым. Их поддержали Рыжков, Шеварднадзе, да и большинство других членов Политбюро. Генсек тоже, по-видимому, склонялся к этому.
Мне, пожалуй, больше других занимавшемуся подготовкой съезда, было ясно, что приостановить движение невозможно. Да и политически это было вряд ли оправдано. Я понимал, что Учредительный съезд Компартии РСФСР создал неблагоприятный фон для проведения съезда КПСС. У правоконсервативных сил он породил стремление закрепить успех, им было выгодно отодвинуть съезд, чтобы лучше к нему подготовиться; другие, напротив, почувствовали необходимость переломить тенденцию, возникшую на российском съезде, для чего требовалось известное время. Здесь, по-видимому, и заключено объяснение того, что предложение об отсрочке было поддержано с разных сторон.
Будучи уверенным, что оно просто нереально, не пройдет, я высказался за то, что надо взвесить все "за" и "против"., и, главное, -- посоветоваться с партийными организациями. Ни в коем случае не идти против сложившегося в партии мнения.
Буквально через несколько дней вопрос об отсрочке съезда отпал, ибо все местные руководители категорически выстуцили против, справедливо полагая, что она могла вызвать политическую бурю в партии и стране.
В последующие дни, вплоть до открытия съезда, мне пришлось вместе с Генсеком и его помощниками, Яковлевым, Болдиным трудиться в Ново-Огареве над доработкой доклада, наезжая в Москву для решения организационных вопросов -открытия пресс-центра съезда, встречи с руководителями средств массовой информации и т. д.
Там же, в Ново-Огареве, состоялось заседание Политбюро, на котором были расставлены точки над "1" по персоналиям. Генсек сообщил о том, что ряд товарищей за последнее время неоднократно ставили вопрос о своем уходе в отставку -- Воротников, Зайков, Слюньков, Бирюкова. Это было принято к сведению. Я счел необходимым обнародовать свои намерения и заявить, что обстановка складывается таким образом, что я тоже не собираюсь добиваться сохранения своего пребывания в ЦК и Политбюро. С Горбачевым я раньше уже обсуждал этот вопрос. И мое заявление не было для него неожиданным. Согласившись с этим, Горбачев сказал, что он предпологает использовать меня на другом участке работы по линии Президентского Совета.
Насколько я помню, обсуждался, кроме того вопрос о заместителе Генерального секретаря, а также о целесообразности вхождения в Политбюро главы правительства и руководителей таких государственных ведомств, как Министерство иностранных дел, Министерство обороны, Госплан, КГБ СССР.
29 июня был проведен Пленум ЦК, на котором Генсек тезисно изложил основные положения своего доклада. Многие не ожидали от него наступательной тональности, твердой защиты перестроенного дела. Были, конечно, и критические выступления в консервативном духе, но без развязности, характерной для предыдущих Пленумов ЦК. Видимо, российский съезд кое-чему научил. Таков, собственно, и был замысел -- провести съезд на прогрессивной, перестроечной основе, не поддаваться давлению консервативных сил, постараться вывести партию на новые горизонты, побороться за основной массив партии, расширить идейно-теоретическую базу для партии, предотвратить на этом этапе раскол, но без уступок в принципиальных вопросах.
При открытии съезда не было ни оваций, ни вставания в духе прежних традиций. Все формально-парадные моменты полностью исключались. Президиум съезда, избранный в составе 40 человек, а не 200, как раньше, был действительно рабочим органом, собирался чуть ли не в каждом перерыве для обсуждения и решения вопросов организации съезда.
Сравнительно быстро удалось пройти процедурные вопросы. И уже в первой половине дня Горбачев начал делать свой доклад. Закончил он его после обеда, а потом по утвержденной повестке дня начались отчеты членов и кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК. Первому слово было предоставлено Рыжкову. Его выступление после доклада Генсека воспринималось "не очень", и уже это стало усложнять обстановку на заседании.
Следующим объявили мое выступление. Оно было в какой-то мере заранее обречено. Уже когда я шел к трибуне, в зале стоял шум и раздавались неодобрительные хлопки. Но все же первая часть выступления -- проблемная -была выслушана внимательно, а затем в зале стал нарастать шум и начали вспыхивать "аплодисменты наоборот". Состояние - хуже не придумаешь, хотя я заранее был готов ко всему, зная настроения большинства делегатов. Да и мною была допущена тактическая ошибка -- слишком прямолинейное понимание отчета. С большим напряжением удалось довести выступление до конца.
Что касается прений, то они не принесли неожиданностей. Вовсю "полоскали" и Генсека, и членов Политбюро, а среди них, пожалуй, всего сильнее меня. В чем только ни обвиняли -- тут и Арбат, и забытое милосердие, и отсутствие идеологической концепции перестройки, и кризис школы, и разложение молодежи, не говоря уже о телевидении и печати. Складывалось впечатление, что началось нечто вроде соревнования в хлесткости, размашистости и разносности критики.
Но со стороны делегатов было немало и поддерживающих, ободряющих знаков. Беседы с делегатами в перерывах в фойе показывали, что многие значительно глубже понимают и лучше чувствуют ситуацию, чем это выглядело в крикливых выступлениях. Да и мое отчетное выступление оценивалось многими, как добротное по содержанию. В более деловой и конструктивной обстановке проходило и заседание Идеологической секции. Я это объясняю тем, что там собрались люди, которые глубже, профессиональнее владеют идеологическими проблемами, чувствуют на себе сложность ситуации. На заседании секции заметил -- начинается некий перелом в настроениях. Делегаты почувствовали, что разносность идеологической критики переходит разумные пределы, за которыми уже ничего не выяснишь и не решишь.
Пожалуй, самым ответственным для меня в работе съезда было выступление с ответами на вопросы. Поступило огромное количество записок -- 500. Среди них целые послания с изложением своих позиций, оценок. Многие носили эмоциональный характер. Немало было и злых реплик, замечаний в духе старого, догматического мышления.
Вначале такое обилие вопросов привело меня в некоторое замешательство. Но затем постепенно, особенно после Идеологической секции, был нащупан подход к ним. Ни в коем случае нельзя было занять позу обиженного, пытаясь в чем-то оправдаться. Надо было показать, что разносная критика и до съезда, и на нем самом не повергла в транс, поэтому следовало в активной, наступательной форме изложить свою позицию и показать неглубокий, поверхностный характер значительной части критики.
Повторные выступления членов Политбюро с ответами на вопросы начались вновь с Рыжкова. Он накануне подготовил и раздал целую брошюру с ответами на основную массу вопросов и тем самым облегчил выполнение своей задачи.
Затем наступила моя очередь, причем в обстановке очень сильно возбужденного зала. Но первые аккорды выступления заставили всех притихнуть и сосредоточить внимание. Дело в том, что я специально сначала процитировал самые погромные и злые записки не с вопросами, а утверждениями, что Медведев "полностью развалил идеологическую работу", что "уничтожил всю идеологию в партии" и т.д. Некоторые из этих вопросов даже были поддержаны аплодисментами из зала. Все ожидали, как я отвечу.
А ответ был в виде встречного вопроса, обращенного в зал: "Скажите, что же это за идеология, которую можно за короткий срок развалить одному человеку?" Зал (или какая-то часть его) ответил на этот вопрос аплодисментами, но теперь уже в мою пользу.
За первым последовали и другие вопросы, приглашающие слушателей поразмыслить над некоторыми важными вещами: "Какая же идеология развалена, если новая не создана? Если старая идеология -- идеология сталинизма и застоя, то, может быть, это не так уж и плохо?
Ведь что получается? В былые времена, когда в идеологии царили лицемерие и ложь, застой мысли, догматизм и узость мышления, огромное расхождение слова и дела, бесстыдное ограничение гласности, идеология была в расцвете. А теперь, когда мы освобождаемся от всего этого и вступаем на путь обновления, -- идеология распалась?
Не смещены ли, товарищи, здесь оценки? Не сказывается ли в них ностальгия по прошлым временам? Не смешивается ли агония прошлого с муками родов нового? ..."
Такое начало оказалось неожиданным для зала. Ведь все ждали: как же Медведев будет оправдываться, защищаться и выкручиваться из своего положения? А тут вдруг такой натиск.
Одним словом, овладеть вниманием аудитории удалось настолько, что далее можно было ставить и рассматривать те вопросы, которые я счел необходимым затронуть в своем выступлении, тем более что 500 записок давали неограниченную возможность для выбора. Был дан ответ и на утверждение об отсутствии идеологии и концепции перестройки, в том числе о моем личном вкладе, о новом подходе к взаимоотношениям со средствами массовой информации и по другим вопросам.
В то же время в КПСС под российским знаменем возникло фундаменталистское движение за создание Российской коммунистической партии с целью объединить против перестроечного процесса в партии догматические, консервативные силы.
Произошло удивительное -- превращение многих людей, очень далеких от российских проблем, никогда раньше их даже не замечавших, в завзятых патриотов и защитников российского народа, радетелей национальных чаяний россиян.
Надо со всей откровенностью признать, что российский угол политики оказался недооцененным партийным руководством -- Горбачевым и всеми, кто его окружал. Суть наших рассуждений по этому вопросу сводилась к следующему: и исторически, и политически российский фактор является основообразующим для Союза. РСФСР -- естественное ядро союзного государства. Без Российской Федерации Союз существовать не может. Но и Российскую Федерацию в том виде и в той конфигурации, которую она приобрела после Октябрьской революции, представить себе вне Союза просто немыслимо. Ведь РСФСР и Россия -- это далеко не одно и тот же. Россия никогда не существовала в границах нынешней РСФСР. РСФСР -- это искусственное сталинское образование, мыслимое только в рамках Союза, как его остов, несущая конструкция. Мысль о независимости РСФСР воспринималась, как абсурдная. Мы считали, что надо значительно, резко усилить самостоятельность РСФСР, ее ответственность за свое экономическое и культурное развитие, но в рамках Союза, в рамках взаимодействия с другими союзными республиками при наличии сильного центра.
Что касается партии, то формирование самостоятельной Компартии Российской Федерации неизбежно означало бы превращение КПСС из единой партии в союз партий. Ведь партийная организация России -- это костяк КПСС, цементирующий ее как единое целое. К тому же это больше половины КПСС. Организационное оформление Компартии России и образование ею Центрального Комитета означали бы появление второго центра партии, который, опираясь на абсолютное большинство, мог бы предопределять политику и решения партии в целом, с чем другие компартии вряд ли примирились бы.
В партийных делах курс был взят на то, чтобы с учетом общественного мнения создать некие партийно-организационные структуры в Российской Федерации, не доводя дело до создания самостоятельной компартии, и дать поработать времени. Именно в этом смысл решения декабрьского (1989 г.) Пленума ЦК о создании Российского бюро ЦК и некоторых российских структур в аппарате ЦК КПСС. В дальнейшем, однако, на этих позициях удержаться не удалось: под напором общественного мнения пришлось их сильно корректировать, как говорят, "вплоть до наоборот".
Руководство ЦК КПСС не придало должного значения выборам российских народных депутатов, созданию в депутатском корпусе ядра крупных, авторитетных политиков, способных повести за собой депутатский корпус, возглавить важнейшие участки государственной работы.
Такой вопрос при подготовке выборов вставал. Вносилось предложение баллотироваться на выборах таким лицам, как Рыжков, Лукьянов, Бакатин и некоторые другие. Сами они отнеслись к этому негативно, а должной настойчивости проявлено не было. В результате кандидатур, которые могли бы на равных бороться с Ельциным за пост Председателя Верховного Совета РСФСР, не оказалось. При отсутствии устойчивого большинства и наличии группы колеблющихся депутатов это сыграло решающую роль в исходе выборов Председателя Верховного Совета РСФСР.
С мест шли настоятельные требования в ЦК возможно быстрее определиться по кандидатуре Председателя. Но прямо скажу, что до последнего момента мы колебались, на ком остановиться, выбор был слишком ограничен: Власов, Манаенков, Полозков. Промелькнул также Воронин. Вот, пожалуй, все. И лишь перед самым открытием первого Съезда народных депутатов России было отдано предпочтение Власову. Но и эта рекомендация ходом съезда была опрокинута.
Дело в том, что при обсуждении повестки дня оппозиции удалось навязать иную, чем предполагалось, последовательность обсуждения вопросов: вначале, до выборов заслушать и обсудить доклад правительства о положении в России. Александр Владимирович сделал это не лучшим образом, и вероятность избрания его сразу оказалась под вопросом. Уже через несколько дней, как показали контакты с депутатами, выяснилось, что большинство из них больше поддерживает Полозкова, чем Власова.
На встрече с коммунистами-руководителями республик и областей, которую поручено было провести мне и Воротникову, практически все, кроме иркутян, поддержали кандидатуру Полозкова. Я, конечно, считал, что с Полозковым идти на выборы плохо, но выбора просто не было. Договорились о том, что другие кандидатуры -- Власов, Мальков, Соколов (а среди них оказались Воротников и Манаенков, выдвинутые оппозицией, видимо, из тактических соображений, чтобы растащить голоса), будут сняты.
Конечно, назавтра при изложении программного выступления Полозков выглядел слабее Ельцина, хотя его ответы на вопросы были довольно бойкими. А ночью стали известны результаты голосования. Ни один кандидат не набрал необходимого количества голосов: у Ельцина -- 497, у Полозкова -- 473.
Во втором туре Ельцин увеличил число голосов на 6, а Полозков 15 потерял. Решили еще раз все взвесить, поработать с депутациями, узнать их настроения и собраться на следующий день, в воскресенье.
Воскресное совещание секретарей ЦК с участием Воротникова, а также Капто, Бабичева, Дегтярева, Шенина, пришло к выводу, что у Полозкова шансов на продвижение вперед нет. Если даже к голосам, полученным Полозковым во втором туре, прибавить оставшийся 71 голос, не поданный ни за того, ни за другого, все равно он не наберет необходимого минимума в 531 голос, а Ельцину нужно добавить всего 28 голосов.
Несомненно, Полозков отшатнул от себя своим консерватизмом колеблющийся центр. В то же время после снятия Власовым своей кандидатуры его рейтинг заметно повысился. Поэтому решено было переориентироваться на Власова. Наше мнение тут же было доложено Генсеку. Он был несколько удивлен таким предложением, но принял его к сведению.
У меня были самые добрые отношения с Александром Владимировичем, уважал его, как спокойного, делового, порядочного человека. Посоветовал ему собрать в кулак всю энергию, весь запас эмоций и бросить их на чашу весов в понедельник. Он, действительно, выглядел значительно лучше, чем в первый раз. Неплохая получилась и программа, кое в чем -- на грани допустимого.
Вечером того же дня в зале Пленумов ЦК собрали коммунистов-руководителей депутаций, плюс тех, кому они доверяют. Было человек 450. В зале, как я заметил, оказались и некоторые "демроссы". Это было трудно предотвратить, да, собственно, и незачем. Горбачев в это время готовился к визиту в США и находился за городом. Но он приехал и недвусмысленно высказался в пользу Власова.
Утром следующего дня, когда провожали Президента в заокеанскую поездку, надежда на благополучный исход российских выборов еще сохранялась. Но и тревога не исчезала. Где-то в районе тринадцати часов появились признаки неудачи. Вскоре состоялось объявление результатов голосования: Власов несколько увеличил число голосов в сравнении с Полозковым, а Ельцин сумел набрать 535 голосов, то есть четырьмя голосами перешел заветный рубеж...
Позвонил из самолета Горбачев и мне пришлось выполнить не очень приятную миссию -- сообщить ему об итогах выборов, которые поставили депутатов-коммунистов РСФСР в положение оппозиции, а радикально-демократические силы получили в свои руки серьезный рычаг воздействия на положение в стране.
Не буду описывать всех перепитий дальнейшей борьбы на Съезде народных депутатов России вокруг выборов заместителей Председателя, назначения главы правительства. Могу сказать лишь одно, что, оказавшись перед необходимостью определять тактику в новых условиях, секретари ЦК практически единодушно высказались за то, чтобы не блокировать работу Верховного Совета, вести линию на достижение компромиссов, хотя, конечно же, выстраивать эту линию в зависимости от действий нового Председателя Российского Совета. Именно это позволило сравнительно легко решить вопрос с главой правительства. Ельциным были выдвинуты несколько кандидатур, а в списке для голосования осталось двое -- Силаев и Бочаров.
Откровенно говоря, это уже была игра в демократию, а скорее всего -политический маневр. Зачем же выдвигать две кандидатуры, не определив своего предпочтения и перекладывая ответственность за принятие решения на других? Ведь съезд не сам избирает, а назначает главу правительства по представлению Председателя Совета. Депутаты-коммунисты поддержали из двух этих кандидатур Силаева, и это предрешило вопрос в его пользу.
Другим свидетельством конструктивной позиции депутатов-коммунистов может служить поддержка с их стороны Декларации о российском суверенитете, за исключением принципа "верховенства российского законодательства над союзным".
К сожалению, настроя на благоразумный, компромиссный диалог, с которым Ельцин выступал перед выборами Председателя Верховного Совета в первые дни съезда, ему хватило ненадолго. Уже 30 мая в интервью для печати опять стали звучать конфронтационные мотивы о переходе России на полную самостоятельность, о том, что Москва является столицей России, а Союзу столицу надо поискать в другом месте и т. д.
Значение того, что произошло в России весной 1990 г., с точки зрения последующего развития ситуации в стране, трудно переоценить. Как и во всех других процессах здесь причудливо переплетались и позитивные моменты, и действие деструктивных факторов. Полагаю, что фатальной неизбежности в таком развитии событий, когда российский фактор приобрел по отношению к союзному разрушительный характер, не было. Процессам национально-государственного развития Российской Федерации могли быть приданы другие, не столь болезненные формы, негативно влияющие на систему межнациональных отношений в стране в целом.
Своеобразное преломление российская проблематика нашла во внутрипартийной борьбе. Напор по созданию Компартии России был настолько велик, что, осознавая всю противоречивость и неоднозначность последствий такого решения, руководство ЦК после некоторых обсуждений и сомнений пришло к выводу о создании в рамках КПСС Компартии РСФСР.
Весь парадокс ситуации состоял в том, что вокруг идеи создания Компартии России объединились правоконсервативные, фундаменталистские силы в партии. Они имели в виду противопоставить Компартию России КПСС, превратить ее в оплот борьбы с руководством КПСС. Таким образом, и в этом случае разыгрывалась "российская карта", но с диаметрально противоположными целями.
Конечно, нельзя всех поддерживавших создание самостоятельной Компартии России подозревать в политиканстве. Большинство из них было искренне убеждено в необходимости такого шага для укрепления партии, стабилизации обстановки. Нечестную игру вела лишь какая-то группа политиканов, пользующаяся едва скрываемой поддержкой со стороны и отдельных партийных руководителей. Но они ловко спекулировали на настроениях партийных масс.
Эти силы в какой-то мере сумели утвердиться в Подготовительной комиссии по проведению Российской конференции. Когда докладчиком на Российской конференции был утвержден Горбачев, он создал свою группу для этой цели. Но оказалось, что в рамках Подготовительной комиссии продолжалась работа над "докладом". 16 июня на совещании представителей делегаций Российской партконференции, обсуждавшем повестку дня и другие вопросы ее организации, Горбачев ознакомил присутствующих с основным содержанием своего доклада. В связи с этим один из членов Подготовительной комиссии -- заведующий кафедрой Кубанского университета Осадчий заявил, что в докладе не учтен материал комиссии и потребовал распространить его среди делегатов конференции. Ему было это обещано. Но ознакомление с этим материалом показало, что размножать и распространять его -- значило бы по сути дела представить альтернативный доклад, составленный с позиций существенно, если не коренным образом отличающихся от доклада Горбачева. Это была явная претензия на то, чтобы направить Российскую конференцию в русло догматизма и фундаментализма. Процесс превращения партийной конференции в Учредительный съезд Компартии РСФСР сопровождался истошной критикой в адрес ЦК КПСС и Политбюро, стереотипными требованиями об отчетах членов Политбюро и т. д.
Особенно обострилась обстановка в связи с прямыми выборами на Учредительном съезде первого секретаря Компартии РСФСР.
Еще в процессе подготовительной работы я прилагал усилия к тому, чтобы ЦК Компартии России возглавила крупная фигура, например, Рыжков, а в составе ЦК Компартии России были авторитетные партийные деятели, в том числе из Политбюро ЦК КПСС. Но все эти предложения оказались нереализованными из-за негативной позиции этих товарищей.
На совещании представителей делегаций в ходе обсуждения кандидатур на пост первого секретаря Компартии России со стороны Политбюро были названы кандидатуры Купцова и Шенина. С моей точки зрения, предпочтительной была кандидатура Купцова. Для него это выдвижение оказалось неожиданным. Первоначально он даже отнесся к нему отрицательно. Но после разговоров с Горбачевым и со мной снял свои возражения.
На совещании прямо из зала было выдвинуто еще несколько кандидатур, в том числе Полозкова. Выйдя на трибуну, он сказал, что готов к борьбе, но его смущает, что он не рекомендован Политбюро, "видимо, моя кандидатура неприемлема для какой-то части членов партии". Он снял ее, добавив, что возьмет самоотвод, если будет выдвинут на конференции.
Однако на следующий день это не было сделано. Более того, своим размашистым популизмом, критикой в адрес руководства ЦК, отдельных членов Политбюро, в числе которых был даже и Лигачев, вызвал реакцию в зале в свою пользу. Уже в первом туре голосования Полозков оказался явным лидером, а во втором -- победил. В чем тут дело? Конечно же, сказались отсутствие среди кандидатов крупных политических фигур, консервативный настрой делегатов, особенно из периферийных областей и автономий. Тогда, помню высказывалось и еще одно, мне думается, не лишенное оснований соображение: Полозкову отдали голоса... сторонники "Демократической платформы", действовавшие по принципу "чем хуже, тем лучше". Кстати, за день до голосования в одном из интервью Сергей Станкевич высказался именно в таком духе: он голосовал бы за Полозкова, чтобы окончательно все прояснилось. Интересно, что за Лысенко в первом туре проголосовало лишь 90 человек, а где остальные сторонники "Демплатформы", ведь их было в два -- три раза больше?
Избрание Полозкова -- логическое завершение первого этапа Российского съезда, означавшее по сути дела победу жесткой консервативной линии.
Худшее трудно было себе представить. В самом этом факте уже была заложена неизбежность противостояния Компартии России и КПСС и их центральных комитетов. Но главное -- реакция со стороны интеллектуальной части КПСС. Сразу же после завершения Российского съезда поднялась волна протестов, посыпались заявления о нежелании многих членов партии, даже целых партийных организаций состоять в Компартии России, как говорили, "партии Полозкова".
Повторюсь, но еще раз скажу, что руководство партии, члены Политбюро, и я в их числе, допустили серьезные просчеты и ошибки в подходе к российским проблемам. Государственное руководство Российской Федерацией оказалось в руках оппозиции, а Российская компартия -- под влиянием правоконсервативных сил. Возник сильный источник конфликтов и нестабильности, в значительной мере предопределивший углубление общественно-политического кризиса в стране. Последний съезд КПСС
До съезда оставалось несколько дней и вдруг на заседании Политбюро в ходе завершающего обсуждения вопросов подготовки к съезду вносится предложение о том, чтобы отложить проведение съезда. Причем, как говорится, независимо друг от друга, Лигачевым и Яковлевым. Их поддержали Рыжков, Шеварднадзе, да и большинство других членов Политбюро. Генсек тоже, по-видимому, склонялся к этому.
Мне, пожалуй, больше других занимавшемуся подготовкой съезда, было ясно, что приостановить движение невозможно. Да и политически это было вряд ли оправдано. Я понимал, что Учредительный съезд Компартии РСФСР создал неблагоприятный фон для проведения съезда КПСС. У правоконсервативных сил он породил стремление закрепить успех, им было выгодно отодвинуть съезд, чтобы лучше к нему подготовиться; другие, напротив, почувствовали необходимость переломить тенденцию, возникшую на российском съезде, для чего требовалось известное время. Здесь, по-видимому, и заключено объяснение того, что предложение об отсрочке было поддержано с разных сторон.
Будучи уверенным, что оно просто нереально, не пройдет, я высказался за то, что надо взвесить все "за" и "против"., и, главное, -- посоветоваться с партийными организациями. Ни в коем случае не идти против сложившегося в партии мнения.
Буквально через несколько дней вопрос об отсрочке съезда отпал, ибо все местные руководители категорически выстуцили против, справедливо полагая, что она могла вызвать политическую бурю в партии и стране.
В последующие дни, вплоть до открытия съезда, мне пришлось вместе с Генсеком и его помощниками, Яковлевым, Болдиным трудиться в Ново-Огареве над доработкой доклада, наезжая в Москву для решения организационных вопросов -открытия пресс-центра съезда, встречи с руководителями средств массовой информации и т. д.
Там же, в Ново-Огареве, состоялось заседание Политбюро, на котором были расставлены точки над "1" по персоналиям. Генсек сообщил о том, что ряд товарищей за последнее время неоднократно ставили вопрос о своем уходе в отставку -- Воротников, Зайков, Слюньков, Бирюкова. Это было принято к сведению. Я счел необходимым обнародовать свои намерения и заявить, что обстановка складывается таким образом, что я тоже не собираюсь добиваться сохранения своего пребывания в ЦК и Политбюро. С Горбачевым я раньше уже обсуждал этот вопрос. И мое заявление не было для него неожиданным. Согласившись с этим, Горбачев сказал, что он предпологает использовать меня на другом участке работы по линии Президентского Совета.
Насколько я помню, обсуждался, кроме того вопрос о заместителе Генерального секретаря, а также о целесообразности вхождения в Политбюро главы правительства и руководителей таких государственных ведомств, как Министерство иностранных дел, Министерство обороны, Госплан, КГБ СССР.
29 июня был проведен Пленум ЦК, на котором Генсек тезисно изложил основные положения своего доклада. Многие не ожидали от него наступательной тональности, твердой защиты перестроенного дела. Были, конечно, и критические выступления в консервативном духе, но без развязности, характерной для предыдущих Пленумов ЦК. Видимо, российский съезд кое-чему научил. Таков, собственно, и был замысел -- провести съезд на прогрессивной, перестроечной основе, не поддаваться давлению консервативных сил, постараться вывести партию на новые горизонты, побороться за основной массив партии, расширить идейно-теоретическую базу для партии, предотвратить на этом этапе раскол, но без уступок в принципиальных вопросах.
При открытии съезда не было ни оваций, ни вставания в духе прежних традиций. Все формально-парадные моменты полностью исключались. Президиум съезда, избранный в составе 40 человек, а не 200, как раньше, был действительно рабочим органом, собирался чуть ли не в каждом перерыве для обсуждения и решения вопросов организации съезда.
Сравнительно быстро удалось пройти процедурные вопросы. И уже в первой половине дня Горбачев начал делать свой доклад. Закончил он его после обеда, а потом по утвержденной повестке дня начались отчеты членов и кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК. Первому слово было предоставлено Рыжкову. Его выступление после доклада Генсека воспринималось "не очень", и уже это стало усложнять обстановку на заседании.
Следующим объявили мое выступление. Оно было в какой-то мере заранее обречено. Уже когда я шел к трибуне, в зале стоял шум и раздавались неодобрительные хлопки. Но все же первая часть выступления -- проблемная -была выслушана внимательно, а затем в зале стал нарастать шум и начали вспыхивать "аплодисменты наоборот". Состояние - хуже не придумаешь, хотя я заранее был готов ко всему, зная настроения большинства делегатов. Да и мною была допущена тактическая ошибка -- слишком прямолинейное понимание отчета. С большим напряжением удалось довести выступление до конца.
Что касается прений, то они не принесли неожиданностей. Вовсю "полоскали" и Генсека, и членов Политбюро, а среди них, пожалуй, всего сильнее меня. В чем только ни обвиняли -- тут и Арбат, и забытое милосердие, и отсутствие идеологической концепции перестройки, и кризис школы, и разложение молодежи, не говоря уже о телевидении и печати. Складывалось впечатление, что началось нечто вроде соревнования в хлесткости, размашистости и разносности критики.
Но со стороны делегатов было немало и поддерживающих, ободряющих знаков. Беседы с делегатами в перерывах в фойе показывали, что многие значительно глубже понимают и лучше чувствуют ситуацию, чем это выглядело в крикливых выступлениях. Да и мое отчетное выступление оценивалось многими, как добротное по содержанию. В более деловой и конструктивной обстановке проходило и заседание Идеологической секции. Я это объясняю тем, что там собрались люди, которые глубже, профессиональнее владеют идеологическими проблемами, чувствуют на себе сложность ситуации. На заседании секции заметил -- начинается некий перелом в настроениях. Делегаты почувствовали, что разносность идеологической критики переходит разумные пределы, за которыми уже ничего не выяснишь и не решишь.
Пожалуй, самым ответственным для меня в работе съезда было выступление с ответами на вопросы. Поступило огромное количество записок -- 500. Среди них целые послания с изложением своих позиций, оценок. Многие носили эмоциональный характер. Немало было и злых реплик, замечаний в духе старого, догматического мышления.
Вначале такое обилие вопросов привело меня в некоторое замешательство. Но затем постепенно, особенно после Идеологической секции, был нащупан подход к ним. Ни в коем случае нельзя было занять позу обиженного, пытаясь в чем-то оправдаться. Надо было показать, что разносная критика и до съезда, и на нем самом не повергла в транс, поэтому следовало в активной, наступательной форме изложить свою позицию и показать неглубокий, поверхностный характер значительной части критики.
Повторные выступления членов Политбюро с ответами на вопросы начались вновь с Рыжкова. Он накануне подготовил и раздал целую брошюру с ответами на основную массу вопросов и тем самым облегчил выполнение своей задачи.
Затем наступила моя очередь, причем в обстановке очень сильно возбужденного зала. Но первые аккорды выступления заставили всех притихнуть и сосредоточить внимание. Дело в том, что я специально сначала процитировал самые погромные и злые записки не с вопросами, а утверждениями, что Медведев "полностью развалил идеологическую работу", что "уничтожил всю идеологию в партии" и т.д. Некоторые из этих вопросов даже были поддержаны аплодисментами из зала. Все ожидали, как я отвечу.
А ответ был в виде встречного вопроса, обращенного в зал: "Скажите, что же это за идеология, которую можно за короткий срок развалить одному человеку?" Зал (или какая-то часть его) ответил на этот вопрос аплодисментами, но теперь уже в мою пользу.
За первым последовали и другие вопросы, приглашающие слушателей поразмыслить над некоторыми важными вещами: "Какая же идеология развалена, если новая не создана? Если старая идеология -- идеология сталинизма и застоя, то, может быть, это не так уж и плохо?
Ведь что получается? В былые времена, когда в идеологии царили лицемерие и ложь, застой мысли, догматизм и узость мышления, огромное расхождение слова и дела, бесстыдное ограничение гласности, идеология была в расцвете. А теперь, когда мы освобождаемся от всего этого и вступаем на путь обновления, -- идеология распалась?
Не смещены ли, товарищи, здесь оценки? Не сказывается ли в них ностальгия по прошлым временам? Не смешивается ли агония прошлого с муками родов нового? ..."
Такое начало оказалось неожиданным для зала. Ведь все ждали: как же Медведев будет оправдываться, защищаться и выкручиваться из своего положения? А тут вдруг такой натиск.
Одним словом, овладеть вниманием аудитории удалось настолько, что далее можно было ставить и рассматривать те вопросы, которые я счел необходимым затронуть в своем выступлении, тем более что 500 записок давали неограниченную возможность для выбора. Был дан ответ и на утверждение об отсутствии идеологии и концепции перестройки, в том числе о моем личном вкладе, о новом подходе к взаимоотношениям со средствами массовой информации и по другим вопросам.