Страница:
и спланированная, как сигнал к контрнаступлению антиперестроечных сил.
И все это связывалось с именем Лигачева. На совещании в ЦК он, якобы,
расхваливал статью, рекомендовал вокруг нее провести соответствующую работу.
Об этом стало известно из Академии общественных наук, из МИДа, а также из
Ленинграда, где в некоторых партийных организациях рекомендовали чуть ли не
изучение этой статьи. По личному указанию Хонеккера она перепечатана в
газете "Нойес Дойчланд". Говорили, что статья и готовилась при прямом
участии работников ЦК. Ясно, что речь идет не об ординарной публикации, а о
тщательно рассчитанном политическом шаге.
23 марта в перерыве между заседаниями Съезда колхозников в присутствии
большинства членов Политбюро и секретарей ЦК Горбачев поднял этот вопрос.
Оказалось, что некоторым статья понравилась: Воротников, Никонов, Бакланов,
по их признанию, восприняли ее, как рядовое, но довольно интересное
выступление конкретного лица. Это еще более насторожило Горбачева. Он
отметил, что так легко к публикации статьи относиться нельзя, предложил
обсудить ее специально.
Такое обсуждение и состоялось в последующие два дня. Открывая его,
Горбачев подчеркнул, что дело не только в самой по себе статье. Были
выступления и похуже, вопрос в обстоятельствах, связанных с ее появлением,
отношении к ней как некоему эталону, который надо поддерживать, изучать,
перепечатывать и т. д. В этом смысле позиция некоторых наших товарищей
вызывает тревогу. Вряд ли Андреева сама могла написать такую статью. Нам
надо объясниться, чтобы не накапливались недоумение и разночтения, чтобы они
не отягощали и личные отношения между нами.
Выступивший первым Воротников дезавуировал свою оценку статьи,
прозвучавшую накануне, объясняя это тем, что отнесся к ней, как проходному
материалу и вначале не проанализировал ее достаточно глубоко.
Развернутый анализ антиперестроечного характера статьи был дан
Яковлевым. Он затем нашел отражение в редакционной статье "Правды".
Что касается Лигачева, то он, как будто не понял, о чем идет речь,
вроде бы и не заметил почти прямых высказываний о его роли в публикации и
пропаганде статьи, да и содержания статьи почти не касался, сосредоточившись
на некоторых общих вопросах. Он, в частности, говорил о не мнимом, а
подлинном единстве в Политбюро, обстановке свободы обсуждения и высказывания
мнений, о своей приверженности перестройке, которая "нужна, как воздух", о
своем критическом отношении к руководителям застойного периода. По сути дела
его выступление означало защиту позиции Андреевой.
Рыжков, солидаризируясь в основном с оценкой статьи, данной Яковлевым,
говорил о том, что нам надо не отталкивать, а привлекать интеллигенцию. Он
выразил недоумение, почему одним и тем же участком идеологической работы
занимаются два члена Политбюро, намекая на неприятие Лигачева в этой роли.
Замечу в скобках, что на том этапе между Рыжковым и Лигачевым сложились
весьма неприязненные отношения. Став Председателем Совета Министров, Рыжков
ревностно боролся за самостоятельность в своей работе, болезненно
воспринимал попытки секретарей и отделов ЦК вмешиваться в деятельность
правительства, хотя сам до недавнего времени, будучи секретарем ЦК,
действовал также. Лигачев, как второе лицо в партии, считал своим правом и
обязанностью осуществлять по отношению к правительству "руководящую роль".
Выступление Чебрикова было выдержано в обычном для руководителя КГБ
стиле, который впоследствии унаследовал и Крючков -- говорить о внутренних
проблемах страны через критику "замыслов и нашего идеологического
противника".
Затем слово было предоставлено мне. Надо сказать, что иногда на
Политбюро велась запись желающих выступить-- не запиской, а каким-то жестом
или легким поднятием руки, а председательствующий определял порядок
выступлений. Традиция была такой, что вначале выступали члены Политбюро,
начиная то ли с Громыко, то ли с Рыжкова, то ли с Лигачева. После членов --
кандидаты в члены Политбюро и затем секретари ЦК. На этот раз Горбачев
предоставил мне слово одному из первых.
По сохранившимся черновикам воспроизвожу основное содержание своего
выступления. Оно в какой-то мере наряду с выступлением Яковлева, оказало
влияние на последующий ход обсуждения этого вопроса.
"...Не могу согласиться, что статья есть реакция на крайние,
злопыхательские, очернительские выпады отдельных авторов. В статье есть
упоминание об этих крайностях, и, может быть, поэтому она чем-то, на первый
взгляд, подкупает читателя. Но это лишь спекуляция на некоторых настроениях
общественности. Основной смысл и пафос статьи в другом -- она своим острием
направлена против перестройки."
"...В пространной статье под претенциозным названием не нашлось места
ни для одной проблемы перестройки по существу, ни одного слова одобрения
демократическим процессам, оживлению духовной жизни. Так, о гласности,
открытости, исчезновении зон, свободных от критики, автор упоминает лишь в
связи с тем, что они открыли возможность постановки проблем, подсказанных
западными радиоголосами или теми из наших соотечественников, кто не тверд в
своих понятиях о сути социализма."
"...В статье дается искаженная оценка настроений среди молодежи и
студенчества. Выходит, что и их волнуют лишь негативные последствия
гласности и демократии".
"...Отношение автора статьи к личности Сталина достаточно ясно.
Тридцатые годы названы "эпохой бури и натиска". Спрашивается, зачем
понадобилось напоминать о постановлении 1956 г., подчеркивая, что оно
остается ориентиром для сегодняшнего дня? Автор, по-видимому, не согласен с
тем, что по этому вопросу говорилось в докладе о 70-летии Октября и на
февральском Пленуме ЦК, а именно: что работа по критике культа личности
после XX съезда не была доведена до конца".
"...О высказываниях автора статьи по национальному вопросу можно
добавить лишь одно: выпячивание сомнительного тезиса о контрреволюционных
нациях носит с учетом сегодняшней ситуации прямо-таки провокационный
характер, иначе на назовешь. А где же классовый подход, ревнителем которого
изображает себя автор?"
"...В рассуждениях о роли идеологической работы явно чувствуется
ностальгия по административным методам. Зачем понадобилось автору вспоминать
о выдворении из страны в 1922 г. лиц из числа интеллигенции? Нет ли тут
призыва к возобновлению подобных методов в идеологической сфере?"
" ...В целом статья -- это не поиск, не размышление, не переживание, не
выражение сумятицы в мыслях, а жесткое изложение весьма определенной позиции
-- позиции догматических консервативных сил... Оставить без реакции ее
нельзя. Но это должен быть не окрик, а обстоятельный разбор в той же газете
"Советская Россия", а еще лучше -- в "Правде".
"..В заключение хотел бы присоединиться к товарищам, которые говорили о
необходимости дальнейшего укрепления единства в руководстве по
принципиальным проблемам перестройки, не давать ни малейшего основания для
нечестных и нечистоплотных людей пользоваться какими-то действительными или
мнимыми различиями в оценке отдельных процессов и тем более втягивать нас в
междоусобные перепалки. Любителей таких методов немало: одних цитируют и
выпячивают, других -- обходят за версту..."
Ярко и, как всегда, эмоционально выступил Шеварднадзе. Он отметил, что
статья -- это, несомненно, социальный заказ определенных кругов
фундаменталистского толка. Они есть не только в религии, но и в марксизме.
Подчеркнул, что, конечно, очень важно сохранение единства, но не любой
ценой, а на принципиальной основе поддержки перестройки и демократизации, и
не на словах, а на деле. Шеварднадзе поддержал соображения Рыжкова о
недопустимости параллелизма в руководстве идеологической сферой.
Не обошлось и без курьезов. Щербицкий высказался в том духе, что,
дескать, кто-то за этой акцией стоит: не следует ли этим заняться Чебрикову?
Я так и не уловил -- всерьез он это или в шутку.
Конечно, все понимали, о чем и о ком идет речь: о Лигачеве и его
аппарате, о редакторе "Советской России" Чики-не. Горбачев, верный себе, не
довел дело до персоналий, до обсуждения роли тех или иных членов ЦК и
Политбюро во всей этой истории, полагая, что состоявшееся обсуждение будет
достаточно весомым политическим уроком для всех.
Выпад антиперестроечных сил был отражен, но это касалось лишь видимой
части айсберга консервативной оппозиции, которая чем дальше, тем больше
давала о себе знать в первую очередь в партии.
Ключевым событием 1988 года, да и всей перестройки, явилась XIX
партийная конференция. Жизнь показала, что рамки решений XXVII съезда
оказались тесными для начавшихся в стране преобразований. Возникла
настоятельная необходимость на середине дистанции между съездами обсудить в
общепартийном порядке ход перестройки и задачи по ее углублению.
На конференции предстояло рассмотреть все основные проблемы внутренней
и внешней политики, остро и самокритично проанализировать ход экономической
реформы, обосновать необходимость социальной переориентации экономики и т.
д.
Но все же на первом плане и в центре дискуссии оказались проблемы
политической реформы, функций и структуры государственных органов --
законодательных, исполнительных и судебных, перестройки самой партии. Таково
было веление времени. Без действительной демократизации органов власти и
управления в центре и на местах, без преодоления тотального огосударствления
экономических и социальных процессов, без коренного изменения
взаимоотношений государственных и партийных органов дальнейшие
преобразования в стране были просто немыслимы.
Как обычно, Горбачев запасся обширными разработками, аналитическими
материалами, предложениями научных институтов, отдельных ученых, работников
государственных и партийных органов. Еще в январе мы с Шахназаровым, который
был моим первым заместителем в Отделе ЦК по соцстранам, а затем стал
помощником Горбачева, направили ему развернутые соображения по перестройке
политической системы.
.К конкретной подготовке конференции он привлек примерно тот же круг
лиц -- Яковлева, Лукьянова, Шахназарова, Фролова, Черняева, Болдина,
Ситаряна, Можина, Биккенина и меня. Ввиду новизны и важности вопросов решено
было вначале подготовить и опубликовать тезисы для общепартийного
обсуждения, в котором, безусловно, примут участие самые широкие слои
населения.
Уже при подготовке тезисов в апреле -- мае стало ясно, что у Горбачева
вполне сложились представления о новой политической системе, структуре
органов государственной власти и управления. Но он не захотел их излагать
достаточно полно и конкретно в тезисах, ограничившись общими,
принципиальными посылками. Это раскрывает один из тактических приемов
Горбачева -- не ошеломлять сразу своих коллег, членов ЦК, тем более партию и
общество крутыми и неожиданными решениями, а постепенно вводить их в оборот,
"перемалывая" возникающие вопросы, сомнения и даже неприятие через
дискуссии, толкования, разъяснения. И это в большинстве случаев приносило
успех.
Основная же эпопея разыгралась на стадии подготовки доклада вначале в
Волынском, куда Горбачев наезжал время от времени, а затем в Ново-Огарево,
где с докладчиком работали в узком составе -- Яковлев, Болдин, я и помощники
Генсека. Особым накалом отличалось обсуждение второго раздела доклада о
реформе политической системы, и третьего раздела о демократизации КПСС.
Все мы были единодушны в том, что в политической системе нужны коренные
перемены в направлении правового государства.
В существующем порядке отсутствовало главное -- контроль снизу за
органами государственной власти и управления, их руководителями.
Бесконтрольность власти развращает тех, кто стоит у ее кормила, не говоря
уже о том, что она неспособна обеспечить высокое качество управления.
Оказалась приниженной роль Советов. Состав депутатов вроде бы отличался
достаточной представительностью, но он не был результатом демократического
волеизъявления, а просто заранее подгонялся под заданные параметры
посредством "выборов без выбора". Работа Советов носит формальный характер и
сводится к штамповке законов и постановлений, подготовленных аппаратом, без
глубокого проникновения в их содержание. В этих условиях не могло быть и
речи о сколько-нибудь действенном контроле за исполнительной властью со
стороны Советов.
Мы полностью отдавали себе отчет в том, что корень дела -- во
взаимоотношениях государства и партии. Власть и управление в стране
принадлежат по существу партии, осуществляются партийными органами, в
избрании которых не участвуют 4/5 населения страны. В решениях партийных
органов даются прямые указания по тем или иным вопросам государственной,
хозяйственной и культурной жизни.
Ведомства центрального государственного управления-- по иностранным
делам, обороне, госбезопасности, внутренним делам, культуре, телевидению и
радиовещанию, издательствам -- и многие другие лишь номинально входят в
правительство, а фактически работают под руководством ЦК. В рамках ЦК в виде
отраслевых отделов сформировался и аппарат хозяйственного управления.
Аналогичная картина и на местах. В противоречие даже с действующей
Конституцией, первичные партийные организации наделены Уставом КПСС правом
контроля деятельности администрации всех предприятий и организаций.
Годами и десятилетиями обсуждался вопрос о бесправии Советов,
принимались многочисленные решения, но дело не двигалось с места. На каждом
съезде партии и почти каждом Пленуме ЦК говорилось о необходимости
решительной борьбы с подменой государственных и хозяйственных органов
партийными, но сдвиги, если и происходили, то в сторону усиления партийного
контроля и диктата. Да и как могло быть иначе, если партия и, прежде всего,
ее аппарат были превращены во властные структуры, и на каждом углу
твердилось о необходимости " повышения руководящей роли партии".
Конечно, в тезисах, да и в докладе, об этом говорилось не в столь
прямой и открытой форме: приходилось считаться с глубоко укоренившимися
представлениями, но понимание ситуации уже тогда было именно таким. А вот
какой должна быть новая модель политической системы, -- тут мнения были
разные. Пошли горячие споры. Лукьянов носился с идеей "Республики Советов".
Яковлев и Шахназаров склонялись к президентской системе. Болдин, как обычно,
сохранял таинственную неопределенность.
Что касается меня, то, не отвергая в принципе президентскую систему, я
стоял за такую модель: партия как политическая организация ведет борьбу на
выборах за большинство в Советах, опираясь на это большинство, получает
мандат на формирование правительства, как высшего исполнительного органа,
ответственного перед представительным органом. Лидер партии становится
главой правительства. Это та система, которая существует в большинстве стран
Запада.
Замысел Горбачева оказался иным: превратить Советы в постоянно
действующие органы, учредить посты председателей Советов всех уровней, как
высших должностных лиц, имея в виду, что руководитель партийной организации
соответствующего уровня, а в стране -- лидер партии, избирается
председателем соответствующего Совета. Все это теперь хорошо известно и уже
в значительной мере ушло в историю.
Насколько я мог уловить, вариант Горбачева был продиктован стремлением
поднять роль Советов, превратить их в действительно работающие органы
народной власти. По-видимому, сказывалось и другое -- опасение, что
соединение роли партийного лидера и главы исполнительно-распорядительной
власти возложит непосредственно на пар-" тию ответственность за любой шаг
правительства, вынудит партию и ее лидера заниматься массой оперативных дел.
Но ведь реформы (политическая и экономическая) привели бы к изменению
функций правительства -- освобождению его от текучки, сосредоточению на
крупных вопросах внутренней и внешней политики. В принципе же правительство
должно заниматься теми вопросами, которые сейчас входят в ведение Политбюро.
Могу сказать, что к моменту коллективного обсуждения структуры
государственных органов -- этого главного вопроса политической реформы -- у
Горбачева представления уже прочно сложились, и повернуть его было трудно
или скорее всего невозможно.
Видя, что мои предложения не имеют шансов, я стал действовать таким
образом, чтобы трансформировать фигуру Председателя Верховного Совета,
наделив его и рядом распорядительных и даже исполнительных функций. В этом
направлении были сделаны некоторые подвижки. Они в какой-то мере снизили мои
возражения, но не сняли их. И в дальнейшем, уже после конференции, когда
вопрос о совмещении постов партийного лидера и председателя Совета
превратился в объект массированной критики, я чувствовал себя неуютно.
Что касается двухступенчатой системы представительных органов -- "Съезд
народных депутатов -- Верховный Совет СССР", то особых дискуссий при
подготовке доклада она не вызвала. Исходили из того, что она расширяет
возможность демократии, законодательной деятельности, контроля за
исполнительной властью. При всех издержках и недостатках съезды вошли в
историю, как яркие всплески демократизма.
И, наконец, еще один непростой, оказавшийся болезненным вопрос -- о
выборах народных депутатов от общественных организаций. Первоначальная идея,
которую я разделял, состояла в том, чтобы в лице народных депутатов иметь в
парламенте представительство с учетом социальной структуры общества,
позволившее бы полнее, адекватнее отразить гамму интересов людей. Как решить
эту задачу? Было внесено предложение -- выбирать часть депутатов от
партийных и общественных организаций. Меня оно с самого начала смущало своим
формализмом и возможностью субъективизма в определении перечня общественных
организаций, норм представительства и т. д. Порой возникало чувство, что мы
себя загоняем в какой-то лабиринт, но других сколько-нибудь
удовлетворительных предложений на этот счет не оказалось.
При всем этом только негативная оценка опыта избрания народных
депутатов от общественных организаций, с моей точки зрения, была бы
несправедливой. Ведь благодаря ему в депутатский корпус вошли
авторитетнейшие представители советской интеллигенции, многие деятели
оппозиции, без которых работа съездов и Верховного Совета явно бы проиграла.
Среди них -- А. Д. Сахаров, Д. С. Лихачев, С.П. Залыгин, К.Ю. Лавров, Д.А.
Гранин, Г.Х.Попов, В. И. Гольданский и многие другие. Небезынтересная
деталь: в составе российского парламента деятелей науки и культуры такого
масштаба вообще не оказалось.
Наконец, сама конференция...
Доклад Горбачева слушали с напряженным вниманием. Думается, это лучшее
его выступление тех лет. Сильно прозвучали и экономическая часть, и раздел о
политической реформе, и выводы о перестройке партии. Обратила на себя
внимание и характеристика облика гуманного демократического социализма,
которая вначале была предложена Фроловым, но мною была коренным образом
переработана и в таком виде переходила из варианта в вариант и в
окончательный текст доклада.
На конференции возникла совершенно новая, немыслимая для прошлых
времен, атмосфера. Проявилась нетерпимость делегатов к серым и
невыразительным выступлениям, раздавались хлопки, выражающие недовольства
делегатов и даже требования прекратить выступление. Настороженно встречался
малейший намек на восхваление руководства даже там, где очевидны заслуги
Горбачева.
Палитра выступлений оказалась весьма многокрасочной.
Критицизм Абалкина, радикализм Кабаидзе и Федорова, открытость и
искренность Бакатина, мудрая ирония Олейника. Мне трудно представить, что
произошло с Борисом Ильичем после 1991 года? Что ввергло его в мистицизм?
Постепенно начали доминировать настроения основной части делегатов,
представляющих среднее и высшее звено партийного и государственного
аппарата. Под видом критики, перехлестов и крайностей по существу начала
ставиться под сомнение правильность избранного пути. Многие говорили о
разрушении ценностей, пугали крушением мироздания. Под бурные аплодисменты
закончил свою мрачную, почти трагическую речь в этом духе Юрий Бондарев. А
вот Григорию Бакланову, который вступил в полемику с Бондаревым, почти не
дали говорить.
Со всей очевидностью проявилось стремление держать перестройку в рамках
косметического ремонта прежней системы. Представители интеллигенции искренне
и с воодушевлением защищали идею коренных преобразований, критиковали
непоследовательность и нерешительность в их проведении, но поддержки не
получали. Напротив, массированная атака на средства массовой информации и на
творческую интеллигенцию со стороны местных партийных руководителей получала
неизменный положительный отклик в зале. Слова же Ульянова в защиту прессы
оказались невоспринятыми.
Всплеск эмоций вызвало выступление Ельцина в конце прений. Он дал свои
критические оценки ситуации в стране, хода перестройки и потребовал
собственной реабилитации. Оставалось, правда, неясным, в чем же должна
состоять реабилитация? Ведь никакого партийного наказания на Ельцина не
налагалось, он оставался членом ЦК и правительства, был избран делегатом
конференции. Восстановление его в прежних должностях? -- Но он сам настоял
на отставке. Отмена постановления Пленума ЦК о признании его выступления
ошибочным? -- Но тогда он сам его признавал таковым.
Этого момента только и ждал Лигачев. Он был психологически настроен на
выступление, заранее подготовленное и продуманное. Никакими уговорами со
стороны членов Политбюро и Генсека, всех нас не удалось удержать его от
выхода на трибуну. Выступление было выдержано в свойственном Лигачеву
наступательно-петушином духе, в стиле сложившихся "безотбойных" стереотипов
и содержало в себе ряд некорректных замечаний, набившие оскомину ссылки на
блестящий томский опыт. В общем, это выступление лишь прибавило очков
Ельцину. Реакция Горбачева была совсем иной -- спокойной, уравновешенной,
исходящей из того, что дискуссия с Ельциным -- это вещь не чрезвычайная, а
вполне вмещающаяся в рамки партийной демократии.
Сложность обстановки на конференции усугублялась тем, что некоторые
предложения по совершенствованию политической системы и, в частности, о
совмещении партийных и государственных постов вызвали недопонимание,
возражения у многих делегатов, независимо от их политических взглядов.
Горбачеву в ходе конференции пришлось специально брать слово, более подробно
развертывать аргументацию в пользу предлагаемого решения. Оно было вынесено
на отдельное голосование и собрало большинство голосов, как мне показалось,
скорее под воздействием непреклонности докладчика, чем убежденности
делегатов.
Да и в целом решения конференции, принятые ею документы, носили более
прогрессивный, реформаторский характер, чем настроения основной массы
делегатов. Конференция выполнила свою историческую миссию, открыв
возможности для развития вширь и вглубь демократических процессов, но не
давала никаких оснований считать, что они пойдут "как по маслу". Напротив,
надо было ожидать усиления сопротивления и обострения борьбы.
Уже в ходе работы конференции под тем предлогом, что это не съезд,
возникли настроения рассматривать ее как совещательный орган, а ее решения
как необязательные. Не спеша доработать, домыслить. Потом-де наступит время
очередного съезда, на котором и могут быть приняты окончательные решения.
Если бы такая точка зрения одержала верх, перестройка на какой-то период
времени начала бы работать на холостых оборотах. Мы застряли бы на
промежуточной станции и обманули бы ожидания людей. Допустить этого было
нельзя.
Чтобы не оставлять здесь никаких неясностей Горбачев, закрывая
конференцию, предложил дать необходимые полномочия Центральному Комитету
реорганизовать партийные органы и партийный аппарат до начала очередной
отчетно-выборной кампании в партии осенью этого года. Конференция
высказалась также за то, чтобы на очередной сессии Верховного Совета принять
законодательные акты, включая поправки к Конституции, касающиеся
государственных органов, объявить о проведении выборов, созвать съезд
народных депутатов весной будущего года и сформировать новую структуру
органов государственной власти. А осенью следующего года провести выборы в
республиканские и местные Советы, завершить формирование структуры
государственной власти и государственного управления на местах. Таким
образом, осуществить практическую реформу политической системы примерно в
течение года.
Последующее после конференции время было отмечено началом глубоких
политических преобразований. На них концентрировались усилия реформаторов в
партийно-государственном руководстве. Они оказались объектом пристального
И все это связывалось с именем Лигачева. На совещании в ЦК он, якобы,
расхваливал статью, рекомендовал вокруг нее провести соответствующую работу.
Об этом стало известно из Академии общественных наук, из МИДа, а также из
Ленинграда, где в некоторых партийных организациях рекомендовали чуть ли не
изучение этой статьи. По личному указанию Хонеккера она перепечатана в
газете "Нойес Дойчланд". Говорили, что статья и готовилась при прямом
участии работников ЦК. Ясно, что речь идет не об ординарной публикации, а о
тщательно рассчитанном политическом шаге.
23 марта в перерыве между заседаниями Съезда колхозников в присутствии
большинства членов Политбюро и секретарей ЦК Горбачев поднял этот вопрос.
Оказалось, что некоторым статья понравилась: Воротников, Никонов, Бакланов,
по их признанию, восприняли ее, как рядовое, но довольно интересное
выступление конкретного лица. Это еще более насторожило Горбачева. Он
отметил, что так легко к публикации статьи относиться нельзя, предложил
обсудить ее специально.
Такое обсуждение и состоялось в последующие два дня. Открывая его,
Горбачев подчеркнул, что дело не только в самой по себе статье. Были
выступления и похуже, вопрос в обстоятельствах, связанных с ее появлением,
отношении к ней как некоему эталону, который надо поддерживать, изучать,
перепечатывать и т. д. В этом смысле позиция некоторых наших товарищей
вызывает тревогу. Вряд ли Андреева сама могла написать такую статью. Нам
надо объясниться, чтобы не накапливались недоумение и разночтения, чтобы они
не отягощали и личные отношения между нами.
Выступивший первым Воротников дезавуировал свою оценку статьи,
прозвучавшую накануне, объясняя это тем, что отнесся к ней, как проходному
материалу и вначале не проанализировал ее достаточно глубоко.
Развернутый анализ антиперестроечного характера статьи был дан
Яковлевым. Он затем нашел отражение в редакционной статье "Правды".
Что касается Лигачева, то он, как будто не понял, о чем идет речь,
вроде бы и не заметил почти прямых высказываний о его роли в публикации и
пропаганде статьи, да и содержания статьи почти не касался, сосредоточившись
на некоторых общих вопросах. Он, в частности, говорил о не мнимом, а
подлинном единстве в Политбюро, обстановке свободы обсуждения и высказывания
мнений, о своей приверженности перестройке, которая "нужна, как воздух", о
своем критическом отношении к руководителям застойного периода. По сути дела
его выступление означало защиту позиции Андреевой.
Рыжков, солидаризируясь в основном с оценкой статьи, данной Яковлевым,
говорил о том, что нам надо не отталкивать, а привлекать интеллигенцию. Он
выразил недоумение, почему одним и тем же участком идеологической работы
занимаются два члена Политбюро, намекая на неприятие Лигачева в этой роли.
Замечу в скобках, что на том этапе между Рыжковым и Лигачевым сложились
весьма неприязненные отношения. Став Председателем Совета Министров, Рыжков
ревностно боролся за самостоятельность в своей работе, болезненно
воспринимал попытки секретарей и отделов ЦК вмешиваться в деятельность
правительства, хотя сам до недавнего времени, будучи секретарем ЦК,
действовал также. Лигачев, как второе лицо в партии, считал своим правом и
обязанностью осуществлять по отношению к правительству "руководящую роль".
Выступление Чебрикова было выдержано в обычном для руководителя КГБ
стиле, который впоследствии унаследовал и Крючков -- говорить о внутренних
проблемах страны через критику "замыслов и нашего идеологического
противника".
Затем слово было предоставлено мне. Надо сказать, что иногда на
Политбюро велась запись желающих выступить-- не запиской, а каким-то жестом
или легким поднятием руки, а председательствующий определял порядок
выступлений. Традиция была такой, что вначале выступали члены Политбюро,
начиная то ли с Громыко, то ли с Рыжкова, то ли с Лигачева. После членов --
кандидаты в члены Политбюро и затем секретари ЦК. На этот раз Горбачев
предоставил мне слово одному из первых.
По сохранившимся черновикам воспроизвожу основное содержание своего
выступления. Оно в какой-то мере наряду с выступлением Яковлева, оказало
влияние на последующий ход обсуждения этого вопроса.
"...Не могу согласиться, что статья есть реакция на крайние,
злопыхательские, очернительские выпады отдельных авторов. В статье есть
упоминание об этих крайностях, и, может быть, поэтому она чем-то, на первый
взгляд, подкупает читателя. Но это лишь спекуляция на некоторых настроениях
общественности. Основной смысл и пафос статьи в другом -- она своим острием
направлена против перестройки."
"...В пространной статье под претенциозным названием не нашлось места
ни для одной проблемы перестройки по существу, ни одного слова одобрения
демократическим процессам, оживлению духовной жизни. Так, о гласности,
открытости, исчезновении зон, свободных от критики, автор упоминает лишь в
связи с тем, что они открыли возможность постановки проблем, подсказанных
западными радиоголосами или теми из наших соотечественников, кто не тверд в
своих понятиях о сути социализма."
"...В статье дается искаженная оценка настроений среди молодежи и
студенчества. Выходит, что и их волнуют лишь негативные последствия
гласности и демократии".
"...Отношение автора статьи к личности Сталина достаточно ясно.
Тридцатые годы названы "эпохой бури и натиска". Спрашивается, зачем
понадобилось напоминать о постановлении 1956 г., подчеркивая, что оно
остается ориентиром для сегодняшнего дня? Автор, по-видимому, не согласен с
тем, что по этому вопросу говорилось в докладе о 70-летии Октября и на
февральском Пленуме ЦК, а именно: что работа по критике культа личности
после XX съезда не была доведена до конца".
"...О высказываниях автора статьи по национальному вопросу можно
добавить лишь одно: выпячивание сомнительного тезиса о контрреволюционных
нациях носит с учетом сегодняшней ситуации прямо-таки провокационный
характер, иначе на назовешь. А где же классовый подход, ревнителем которого
изображает себя автор?"
"...В рассуждениях о роли идеологической работы явно чувствуется
ностальгия по административным методам. Зачем понадобилось автору вспоминать
о выдворении из страны в 1922 г. лиц из числа интеллигенции? Нет ли тут
призыва к возобновлению подобных методов в идеологической сфере?"
" ...В целом статья -- это не поиск, не размышление, не переживание, не
выражение сумятицы в мыслях, а жесткое изложение весьма определенной позиции
-- позиции догматических консервативных сил... Оставить без реакции ее
нельзя. Но это должен быть не окрик, а обстоятельный разбор в той же газете
"Советская Россия", а еще лучше -- в "Правде".
"..В заключение хотел бы присоединиться к товарищам, которые говорили о
необходимости дальнейшего укрепления единства в руководстве по
принципиальным проблемам перестройки, не давать ни малейшего основания для
нечестных и нечистоплотных людей пользоваться какими-то действительными или
мнимыми различиями в оценке отдельных процессов и тем более втягивать нас в
междоусобные перепалки. Любителей таких методов немало: одних цитируют и
выпячивают, других -- обходят за версту..."
Ярко и, как всегда, эмоционально выступил Шеварднадзе. Он отметил, что
статья -- это, несомненно, социальный заказ определенных кругов
фундаменталистского толка. Они есть не только в религии, но и в марксизме.
Подчеркнул, что, конечно, очень важно сохранение единства, но не любой
ценой, а на принципиальной основе поддержки перестройки и демократизации, и
не на словах, а на деле. Шеварднадзе поддержал соображения Рыжкова о
недопустимости параллелизма в руководстве идеологической сферой.
Не обошлось и без курьезов. Щербицкий высказался в том духе, что,
дескать, кто-то за этой акцией стоит: не следует ли этим заняться Чебрикову?
Я так и не уловил -- всерьез он это или в шутку.
Конечно, все понимали, о чем и о ком идет речь: о Лигачеве и его
аппарате, о редакторе "Советской России" Чики-не. Горбачев, верный себе, не
довел дело до персоналий, до обсуждения роли тех или иных членов ЦК и
Политбюро во всей этой истории, полагая, что состоявшееся обсуждение будет
достаточно весомым политическим уроком для всех.
Выпад антиперестроечных сил был отражен, но это касалось лишь видимой
части айсберга консервативной оппозиции, которая чем дальше, тем больше
давала о себе знать в первую очередь в партии.
Ключевым событием 1988 года, да и всей перестройки, явилась XIX
партийная конференция. Жизнь показала, что рамки решений XXVII съезда
оказались тесными для начавшихся в стране преобразований. Возникла
настоятельная необходимость на середине дистанции между съездами обсудить в
общепартийном порядке ход перестройки и задачи по ее углублению.
На конференции предстояло рассмотреть все основные проблемы внутренней
и внешней политики, остро и самокритично проанализировать ход экономической
реформы, обосновать необходимость социальной переориентации экономики и т.
д.
Но все же на первом плане и в центре дискуссии оказались проблемы
политической реформы, функций и структуры государственных органов --
законодательных, исполнительных и судебных, перестройки самой партии. Таково
было веление времени. Без действительной демократизации органов власти и
управления в центре и на местах, без преодоления тотального огосударствления
экономических и социальных процессов, без коренного изменения
взаимоотношений государственных и партийных органов дальнейшие
преобразования в стране были просто немыслимы.
Как обычно, Горбачев запасся обширными разработками, аналитическими
материалами, предложениями научных институтов, отдельных ученых, работников
государственных и партийных органов. Еще в январе мы с Шахназаровым, который
был моим первым заместителем в Отделе ЦК по соцстранам, а затем стал
помощником Горбачева, направили ему развернутые соображения по перестройке
политической системы.
.К конкретной подготовке конференции он привлек примерно тот же круг
лиц -- Яковлева, Лукьянова, Шахназарова, Фролова, Черняева, Болдина,
Ситаряна, Можина, Биккенина и меня. Ввиду новизны и важности вопросов решено
было вначале подготовить и опубликовать тезисы для общепартийного
обсуждения, в котором, безусловно, примут участие самые широкие слои
населения.
Уже при подготовке тезисов в апреле -- мае стало ясно, что у Горбачева
вполне сложились представления о новой политической системе, структуре
органов государственной власти и управления. Но он не захотел их излагать
достаточно полно и конкретно в тезисах, ограничившись общими,
принципиальными посылками. Это раскрывает один из тактических приемов
Горбачева -- не ошеломлять сразу своих коллег, членов ЦК, тем более партию и
общество крутыми и неожиданными решениями, а постепенно вводить их в оборот,
"перемалывая" возникающие вопросы, сомнения и даже неприятие через
дискуссии, толкования, разъяснения. И это в большинстве случаев приносило
успех.
Основная же эпопея разыгралась на стадии подготовки доклада вначале в
Волынском, куда Горбачев наезжал время от времени, а затем в Ново-Огарево,
где с докладчиком работали в узком составе -- Яковлев, Болдин, я и помощники
Генсека. Особым накалом отличалось обсуждение второго раздела доклада о
реформе политической системы, и третьего раздела о демократизации КПСС.
Все мы были единодушны в том, что в политической системе нужны коренные
перемены в направлении правового государства.
В существующем порядке отсутствовало главное -- контроль снизу за
органами государственной власти и управления, их руководителями.
Бесконтрольность власти развращает тех, кто стоит у ее кормила, не говоря
уже о том, что она неспособна обеспечить высокое качество управления.
Оказалась приниженной роль Советов. Состав депутатов вроде бы отличался
достаточной представительностью, но он не был результатом демократического
волеизъявления, а просто заранее подгонялся под заданные параметры
посредством "выборов без выбора". Работа Советов носит формальный характер и
сводится к штамповке законов и постановлений, подготовленных аппаратом, без
глубокого проникновения в их содержание. В этих условиях не могло быть и
речи о сколько-нибудь действенном контроле за исполнительной властью со
стороны Советов.
Мы полностью отдавали себе отчет в том, что корень дела -- во
взаимоотношениях государства и партии. Власть и управление в стране
принадлежат по существу партии, осуществляются партийными органами, в
избрании которых не участвуют 4/5 населения страны. В решениях партийных
органов даются прямые указания по тем или иным вопросам государственной,
хозяйственной и культурной жизни.
Ведомства центрального государственного управления-- по иностранным
делам, обороне, госбезопасности, внутренним делам, культуре, телевидению и
радиовещанию, издательствам -- и многие другие лишь номинально входят в
правительство, а фактически работают под руководством ЦК. В рамках ЦК в виде
отраслевых отделов сформировался и аппарат хозяйственного управления.
Аналогичная картина и на местах. В противоречие даже с действующей
Конституцией, первичные партийные организации наделены Уставом КПСС правом
контроля деятельности администрации всех предприятий и организаций.
Годами и десятилетиями обсуждался вопрос о бесправии Советов,
принимались многочисленные решения, но дело не двигалось с места. На каждом
съезде партии и почти каждом Пленуме ЦК говорилось о необходимости
решительной борьбы с подменой государственных и хозяйственных органов
партийными, но сдвиги, если и происходили, то в сторону усиления партийного
контроля и диктата. Да и как могло быть иначе, если партия и, прежде всего,
ее аппарат были превращены во властные структуры, и на каждом углу
твердилось о необходимости " повышения руководящей роли партии".
Конечно, в тезисах, да и в докладе, об этом говорилось не в столь
прямой и открытой форме: приходилось считаться с глубоко укоренившимися
представлениями, но понимание ситуации уже тогда было именно таким. А вот
какой должна быть новая модель политической системы, -- тут мнения были
разные. Пошли горячие споры. Лукьянов носился с идеей "Республики Советов".
Яковлев и Шахназаров склонялись к президентской системе. Болдин, как обычно,
сохранял таинственную неопределенность.
Что касается меня, то, не отвергая в принципе президентскую систему, я
стоял за такую модель: партия как политическая организация ведет борьбу на
выборах за большинство в Советах, опираясь на это большинство, получает
мандат на формирование правительства, как высшего исполнительного органа,
ответственного перед представительным органом. Лидер партии становится
главой правительства. Это та система, которая существует в большинстве стран
Запада.
Замысел Горбачева оказался иным: превратить Советы в постоянно
действующие органы, учредить посты председателей Советов всех уровней, как
высших должностных лиц, имея в виду, что руководитель партийной организации
соответствующего уровня, а в стране -- лидер партии, избирается
председателем соответствующего Совета. Все это теперь хорошо известно и уже
в значительной мере ушло в историю.
Насколько я мог уловить, вариант Горбачева был продиктован стремлением
поднять роль Советов, превратить их в действительно работающие органы
народной власти. По-видимому, сказывалось и другое -- опасение, что
соединение роли партийного лидера и главы исполнительно-распорядительной
власти возложит непосредственно на пар-" тию ответственность за любой шаг
правительства, вынудит партию и ее лидера заниматься массой оперативных дел.
Но ведь реформы (политическая и экономическая) привели бы к изменению
функций правительства -- освобождению его от текучки, сосредоточению на
крупных вопросах внутренней и внешней политики. В принципе же правительство
должно заниматься теми вопросами, которые сейчас входят в ведение Политбюро.
Могу сказать, что к моменту коллективного обсуждения структуры
государственных органов -- этого главного вопроса политической реформы -- у
Горбачева представления уже прочно сложились, и повернуть его было трудно
или скорее всего невозможно.
Видя, что мои предложения не имеют шансов, я стал действовать таким
образом, чтобы трансформировать фигуру Председателя Верховного Совета,
наделив его и рядом распорядительных и даже исполнительных функций. В этом
направлении были сделаны некоторые подвижки. Они в какой-то мере снизили мои
возражения, но не сняли их. И в дальнейшем, уже после конференции, когда
вопрос о совмещении постов партийного лидера и председателя Совета
превратился в объект массированной критики, я чувствовал себя неуютно.
Что касается двухступенчатой системы представительных органов -- "Съезд
народных депутатов -- Верховный Совет СССР", то особых дискуссий при
подготовке доклада она не вызвала. Исходили из того, что она расширяет
возможность демократии, законодательной деятельности, контроля за
исполнительной властью. При всех издержках и недостатках съезды вошли в
историю, как яркие всплески демократизма.
И, наконец, еще один непростой, оказавшийся болезненным вопрос -- о
выборах народных депутатов от общественных организаций. Первоначальная идея,
которую я разделял, состояла в том, чтобы в лице народных депутатов иметь в
парламенте представительство с учетом социальной структуры общества,
позволившее бы полнее, адекватнее отразить гамму интересов людей. Как решить
эту задачу? Было внесено предложение -- выбирать часть депутатов от
партийных и общественных организаций. Меня оно с самого начала смущало своим
формализмом и возможностью субъективизма в определении перечня общественных
организаций, норм представительства и т. д. Порой возникало чувство, что мы
себя загоняем в какой-то лабиринт, но других сколько-нибудь
удовлетворительных предложений на этот счет не оказалось.
При всем этом только негативная оценка опыта избрания народных
депутатов от общественных организаций, с моей точки зрения, была бы
несправедливой. Ведь благодаря ему в депутатский корпус вошли
авторитетнейшие представители советской интеллигенции, многие деятели
оппозиции, без которых работа съездов и Верховного Совета явно бы проиграла.
Среди них -- А. Д. Сахаров, Д. С. Лихачев, С.П. Залыгин, К.Ю. Лавров, Д.А.
Гранин, Г.Х.Попов, В. И. Гольданский и многие другие. Небезынтересная
деталь: в составе российского парламента деятелей науки и культуры такого
масштаба вообще не оказалось.
Наконец, сама конференция...
Доклад Горбачева слушали с напряженным вниманием. Думается, это лучшее
его выступление тех лет. Сильно прозвучали и экономическая часть, и раздел о
политической реформе, и выводы о перестройке партии. Обратила на себя
внимание и характеристика облика гуманного демократического социализма,
которая вначале была предложена Фроловым, но мною была коренным образом
переработана и в таком виде переходила из варианта в вариант и в
окончательный текст доклада.
На конференции возникла совершенно новая, немыслимая для прошлых
времен, атмосфера. Проявилась нетерпимость делегатов к серым и
невыразительным выступлениям, раздавались хлопки, выражающие недовольства
делегатов и даже требования прекратить выступление. Настороженно встречался
малейший намек на восхваление руководства даже там, где очевидны заслуги
Горбачева.
Палитра выступлений оказалась весьма многокрасочной.
Критицизм Абалкина, радикализм Кабаидзе и Федорова, открытость и
искренность Бакатина, мудрая ирония Олейника. Мне трудно представить, что
произошло с Борисом Ильичем после 1991 года? Что ввергло его в мистицизм?
Постепенно начали доминировать настроения основной части делегатов,
представляющих среднее и высшее звено партийного и государственного
аппарата. Под видом критики, перехлестов и крайностей по существу начала
ставиться под сомнение правильность избранного пути. Многие говорили о
разрушении ценностей, пугали крушением мироздания. Под бурные аплодисменты
закончил свою мрачную, почти трагическую речь в этом духе Юрий Бондарев. А
вот Григорию Бакланову, который вступил в полемику с Бондаревым, почти не
дали говорить.
Со всей очевидностью проявилось стремление держать перестройку в рамках
косметического ремонта прежней системы. Представители интеллигенции искренне
и с воодушевлением защищали идею коренных преобразований, критиковали
непоследовательность и нерешительность в их проведении, но поддержки не
получали. Напротив, массированная атака на средства массовой информации и на
творческую интеллигенцию со стороны местных партийных руководителей получала
неизменный положительный отклик в зале. Слова же Ульянова в защиту прессы
оказались невоспринятыми.
Всплеск эмоций вызвало выступление Ельцина в конце прений. Он дал свои
критические оценки ситуации в стране, хода перестройки и потребовал
собственной реабилитации. Оставалось, правда, неясным, в чем же должна
состоять реабилитация? Ведь никакого партийного наказания на Ельцина не
налагалось, он оставался членом ЦК и правительства, был избран делегатом
конференции. Восстановление его в прежних должностях? -- Но он сам настоял
на отставке. Отмена постановления Пленума ЦК о признании его выступления
ошибочным? -- Но тогда он сам его признавал таковым.
Этого момента только и ждал Лигачев. Он был психологически настроен на
выступление, заранее подготовленное и продуманное. Никакими уговорами со
стороны членов Политбюро и Генсека, всех нас не удалось удержать его от
выхода на трибуну. Выступление было выдержано в свойственном Лигачеву
наступательно-петушином духе, в стиле сложившихся "безотбойных" стереотипов
и содержало в себе ряд некорректных замечаний, набившие оскомину ссылки на
блестящий томский опыт. В общем, это выступление лишь прибавило очков
Ельцину. Реакция Горбачева была совсем иной -- спокойной, уравновешенной,
исходящей из того, что дискуссия с Ельциным -- это вещь не чрезвычайная, а
вполне вмещающаяся в рамки партийной демократии.
Сложность обстановки на конференции усугублялась тем, что некоторые
предложения по совершенствованию политической системы и, в частности, о
совмещении партийных и государственных постов вызвали недопонимание,
возражения у многих делегатов, независимо от их политических взглядов.
Горбачеву в ходе конференции пришлось специально брать слово, более подробно
развертывать аргументацию в пользу предлагаемого решения. Оно было вынесено
на отдельное голосование и собрало большинство голосов, как мне показалось,
скорее под воздействием непреклонности докладчика, чем убежденности
делегатов.
Да и в целом решения конференции, принятые ею документы, носили более
прогрессивный, реформаторский характер, чем настроения основной массы
делегатов. Конференция выполнила свою историческую миссию, открыв
возможности для развития вширь и вглубь демократических процессов, но не
давала никаких оснований считать, что они пойдут "как по маслу". Напротив,
надо было ожидать усиления сопротивления и обострения борьбы.
Уже в ходе работы конференции под тем предлогом, что это не съезд,
возникли настроения рассматривать ее как совещательный орган, а ее решения
как необязательные. Не спеша доработать, домыслить. Потом-де наступит время
очередного съезда, на котором и могут быть приняты окончательные решения.
Если бы такая точка зрения одержала верх, перестройка на какой-то период
времени начала бы работать на холостых оборотах. Мы застряли бы на
промежуточной станции и обманули бы ожидания людей. Допустить этого было
нельзя.
Чтобы не оставлять здесь никаких неясностей Горбачев, закрывая
конференцию, предложил дать необходимые полномочия Центральному Комитету
реорганизовать партийные органы и партийный аппарат до начала очередной
отчетно-выборной кампании в партии осенью этого года. Конференция
высказалась также за то, чтобы на очередной сессии Верховного Совета принять
законодательные акты, включая поправки к Конституции, касающиеся
государственных органов, объявить о проведении выборов, созвать съезд
народных депутатов весной будущего года и сформировать новую структуру
органов государственной власти. А осенью следующего года провести выборы в
республиканские и местные Советы, завершить формирование структуры
государственной власти и государственного управления на местах. Таким
образом, осуществить практическую реформу политической системы примерно в
течение года.
Последующее после конференции время было отмечено началом глубоких
политических преобразований. На них концентрировались усилия реформаторов в
партийно-государственном руководстве. Они оказались объектом пристального