Страница:
– Пойдем или подождем? Все-таки тигр…
Они в нерешительности постояли перед входом в тоннель и неожиданно взглянули друг другу в глаза: обоим в одно и то же время стало стыдно. Похоже было, что они струсили, и оба сразу решили загладить свою трусость подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.
Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:
– Подожди, у меня автомат.
Так они и двинулись – впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.
Тропка привела их на заливной луг, заросший густым, уже по-осеннему одеревенелым разнотравьем, у корней которого выбивались и подгон, и первые стрелки озимых трав. Все это сразу зашуршало и заскрипело под ногами, и связисты остановились. Неподалеку раздался сдержанный не то рык, не то хриплое мяуканье. Связисты повернули голову и замерли – метрах в тридцати – тридцати пяти стоял и смотрел прямо в их широко открытые и, вероятно, испуганные в эту минуту глаза большой, шелковисто поблескивающий на солнце черно-рыжий тигр.
Над разнотравьем виднелись только его спина, широкая, с плавным прогибом посредине, и щекастая оскаленная морда. И как бы сам по себе, в полуметре от мощного, покрытого солнечными бликами крупа извивался и трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как бы сам по себе черный кончик больше всего смутил Губкина. Он казался ненастоящим. В нем было что-то неправдоподобно-кошачье, домашнее и совсем-совсем нестрашное.
Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и уступил место острому любопытству, к которому через секунду примешалось еще и беззлобное озорство. Захотелось крикнуть, свистнуть или сделать еще что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.
Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И когда Вася взглянул на нее, озорное настроение не то что пропало, а тоже как-то отошло в сторонку и притаилось.
Тигр больше не рычал. Он щурился и широко раскрывал пасть, склоняя опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок, так, словно подставлял зубному врачу больные зубы. А сами зубы, белые, редкие и поэтому особенно внушительные, вспыхивали солнечными бликами, и тогда становилось страшно. Такие это были зубы.
– Стреляй! – тихонько прошептал Вася. – Стреляй!
Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей и в то же время изящной красоты, столько еще ленивой, непроявившейся силы и сдержанного, по-своему благородного гнева, что стрелять в него казалось невозможным так же, как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя своей мрачной правдивостью.
– Стреляй же, – молил Вася.
Губкин не стрелял. Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства, ни даже удивления он не ощущал – зверь был красив, и Саша любовался этой красотой.
В какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый взгляд зверя встретились. Ни зверь, ни человек не могли сообщить что-либо друг другу, но, видно, у обоих произошла какая-то мгновенная перемена, потому что тигр перестал скалиться и больше не склонял набок свою красивую морду. А человек весь подобрался, подтянул автомат поближе к плечу, причем сделал это совершенно бездумно, как будто во сне отлежал руку и теперь устраивает ее поудобней.
Тигр стал оседать и пропадать в разнотравье. Теперь он почти не скалился, морда его – напряженная, мужественно-красивая, с откинутыми назад ушами – еще несколько мгновений маячила над частоколом бурьяна, а потом скрылась. Но Саша все равно видел не зверя и его морду, а блеск зеленоватых – он был уверен, что именно зеленоватых, – жестоких глаз и по-прежнему не ощущал страха. Было только невероятное напряжение и озарение, словно каждая жилка в нем напряглась до предела, и поэтому он видел и понимал даже то, чего не мог видеть и понимать человек в обычном состоянии.
Он понимал, что тигр присел для прыжка и для этого ему пришлось скрыться в траве. Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза – прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился, и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту: если на врага нельзя напасть – уйти от него. Все это Саша видел, хотя, честно рассказывая об этом впоследствии, сам признавал, что видеть и понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.
Тигр обиженно рыкнул и короткими неуклюжими прыжками побежал к реке. Ослепительная черно-оранжевая спина его замелькала между травой и кустарником.
И тут опять выступило вперед то почти мальчишеское озорство, которое отступило было в сторонку и притаилось. И Вася и Губкин вдруг дико заорали, засвистели и, забыв обо всем на свете, побежали за хозяином тайги, как бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.
Тигр мчался мощными стремительными прыжками, и догнать его было невозможно. Только на одно мгновение он задержался перед тихой и мелкой в этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и зарослями. Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.
Губкин и Вася увидели только круп зверя и, не раздумывая, все в том же припадке отчаянного озорства бросились в реку. Проваливаясь в ямы по шею, захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх по отлогому скату заречной сопки. Ветви хлестали по лицу, ноги скользили и путались в траве, но они все бежали и бежали. Дыхание становилось хриплым, запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.
Преодолев крутой подъем, перевалив через неожиданный на горе, местами обрушенный земляной вал, они уже не побежали, а побрели по ровной, кое-где пересеченной водостоками плоской площадке, заросшей огромными дуплистыми липами и дубами. Метров через двести они наткнулись на почти отвесную скалу, из-под которой, позванивая, бил ключ. Притененная и потому матово поблескивающая струйка даже на вид холодной и чистой воды падала на камень и разбрасывала затаенно мерцающие брызги. Глядя на воду и на эти красивые брызги, связисты поняли, что больше всего на свете им хочется пить, а когда напились, то двигаться уже не смогли.
Они выбрали место посуше у подножия трухлявой, но все еще могучей липы, разделись и разложили на пятнистых от теней солнечных прогалинках мокрую одежду.
Ни о тигре, ни о собственных переживаниях они не говорили – что-то мешало им. Может быть, то самое мальчишеское озорство, которое привело их на склоны этой незнакомой сопки. Потом они прикинули, что времени до вечера еще много и можно как следует отдохнуть.
Солнце стояло еще высоко, но в воздухе уже плавала та бодрящая свежесть, которая так хороша в осенних горах Приморья. Есть в ней что-то ослепительно-чистое, древне-мудрое, что заставляет по-особому взглянуть и на окружающее, и на самого себя. Но Сашу Губкина разбудила не эта свежесть. Он проснулся от неясной и неосознанной тревоги и словно ощутил на себе чей-то тяжелый, ненавидящий взгляд. Сердце билось гулко, во рту пересохло, и ощущение тревоги, даже опасности не покидало его. Он подтянул автомат, поднялся на ноги и осмотрелся. Все было тихо, покойно, красиво. И все-таки что-то смущало.
Губкин покрыл скорчившегося от осенней прохлады Васю подсохшей гимнастеркой, оделся. Ощущение опасности не проходило. Причем это был не тот неосмысленный страх, который Губкин пережил в первую ночь у землянки. Нет, он явственно ощущал на себе чей-то взгляд – тяжелый и жестокий, но, сколько ни оглядывался, как ни следил за окружающим, ничего подозрительного не видел.
Губкин обошел липу со всех сторон, осмотрел ее ветки, заглянул в пахнущее гнильем и почему-то кошками дупло, потом все расширяющимися кругами обошел почти всю площадку и ничего подозрительного не заметил. Во рту было все так же противно, и он пошел напиться свежей ключевой воды. Опираясь о покрытый сухими лишайниками бок скалы, из-под которой бил ключ, он сделал несколько глотков и зажмурился от зубной ломоты – вода была необыкновенно вкусна и очень холодна. Он покрутил головой и открыл глаза. Со скалы на него глянула высеченная из камня, залепленная лишайниками звериная морда.
Саша посмотрел вниз и увидел, что вода падает на каменный выдолбленный водосток и течет по тщательно пригнанным друг к другу каменным плитам.
– Вася! – закричал Губкин. – Довольно дрыхнуть! Давай сюда.
Они в нерешительности постояли перед входом в тоннель и неожиданно взглянули друг другу в глаза: обоим в одно и то же время стало стыдно. Похоже было, что они струсили, и оба сразу решили загладить свою трусость подвигом или хотя бы смелым, решительным поведением.
Вася первым сделал шаг вперед, но Губкин остановил его:
– Подожди, у меня автомат.
Так они и двинулись – впереди Губкин с изготовленным к бою автоматом, а за ним, уступом вправо, Вася с ружьем в руках.
Тропка привела их на заливной луг, заросший густым, уже по-осеннему одеревенелым разнотравьем, у корней которого выбивались и подгон, и первые стрелки озимых трав. Все это сразу зашуршало и заскрипело под ногами, и связисты остановились. Неподалеку раздался сдержанный не то рык, не то хриплое мяуканье. Связисты повернули голову и замерли – метрах в тридцати – тридцати пяти стоял и смотрел прямо в их широко открытые и, вероятно, испуганные в эту минуту глаза большой, шелковисто поблескивающий на солнце черно-рыжий тигр.
Над разнотравьем виднелись только его спина, широкая, с плавным прогибом посредине, и щекастая оскаленная морда. И как бы сам по себе, в полуметре от мощного, покрытого солнечными бликами крупа извивался и трепетал черный кончик хвоста. Как это ни странно, а именно этот живущий как бы сам по себе черный кончик больше всего смутил Губкина. Он казался ненастоящим. В нем было что-то неправдоподобно-кошачье, домашнее и совсем-совсем нестрашное.
Первый испуг, неминуемый при встрече с грозным хозяином тайги, прошел и уступил место острому любопытству, к которому через секунду примешалось еще и беззлобное озорство. Захотелось крикнуть, свистнуть или сделать еще что-нибудь веселое, отчаянное, мальчишеское.
Но чтобы сделать это, нужно было почему-то посмотреть на морду тигра. И когда Вася взглянул на нее, озорное настроение не то что пропало, а тоже как-то отошло в сторонку и притаилось.
Тигр больше не рычал. Он щурился и широко раскрывал пасть, склоняя опушенную белыми бакенбардами красивую морду набок, так, словно подставлял зубному врачу больные зубы. А сами зубы, белые, редкие и поэтому особенно внушительные, вспыхивали солнечными бликами, и тогда становилось страшно. Такие это были зубы.
– Стреляй! – тихонько прошептал Вася. – Стреляй!
Губкин не мог стрелять. Было в этом молодом сытом звере столько могучей и в то же время изящной красоты, столько еще ленивой, непроявившейся силы и сдержанного, по-своему благородного гнева, что стрелять в него казалось невозможным так же, как броситься с ножом на картину, которая поразила тебя своей мрачной правдивостью.
– Стреляй же, – молил Вася.
Губкин не стрелял. Он просто смотрел на зверя. Ни страха, ни озорства, ни даже удивления он не ощущал – зверь был красив, и Саша любовался этой красотой.
В какую-то секунду восторженный взгляд человека и настороженно-ленивый взгляд зверя встретились. Ни зверь, ни человек не могли сообщить что-либо друг другу, но, видно, у обоих произошла какая-то мгновенная перемена, потому что тигр перестал скалиться и больше не склонял набок свою красивую морду. А человек весь подобрался, подтянул автомат поближе к плечу, причем сделал это совершенно бездумно, как будто во сне отлежал руку и теперь устраивает ее поудобней.
Тигр стал оседать и пропадать в разнотравье. Теперь он почти не скалился, морда его – напряженная, мужественно-красивая, с откинутыми назад ушами – еще несколько мгновений маячила над частоколом бурьяна, а потом скрылась. Но Саша все равно видел не зверя и его морду, а блеск зеленоватых – он был уверен, что именно зеленоватых, – жестоких глаз и по-прежнему не ощущал страха. Было только невероятное напряжение и озарение, словно каждая жилка в нем напряглась до предела, и поэтому он видел и понимал даже то, чего не мог видеть и понимать человек в обычном состоянии.
Он понимал, что тигр присел для прыжка и для этого ему пришлось скрыться в траве. Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза – прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился, и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту: если на врага нельзя напасть – уйти от него. Все это Саша видел, хотя, честно рассказывая об этом впоследствии, сам признавал, что видеть и понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.
Тигр обиженно рыкнул и короткими неуклюжими прыжками побежал к реке. Ослепительная черно-оранжевая спина его замелькала между травой и кустарником.
И тут опять выступило вперед то почти мальчишеское озорство, которое отступило было в сторонку и притаилось. И Вася и Губкин вдруг дико заорали, засвистели и, забыв обо всем на свете, побежали за хозяином тайги, как бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.
Тигр мчался мощными стремительными прыжками, и догнать его было невозможно. Только на одно мгновение он задержался перед тихой и мелкой в этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и зарослями. Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.
Губкин и Вася увидели только круп зверя и, не раздумывая, все в том же припадке отчаянного озорства бросились в реку. Проваливаясь в ямы по шею, захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх по отлогому скату заречной сопки. Ветви хлестали по лицу, ноги скользили и путались в траве, но они все бежали и бежали. Дыхание становилось хриплым, запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.
Преодолев крутой подъем, перевалив через неожиданный на горе, местами обрушенный земляной вал, они уже не побежали, а побрели по ровной, кое-где пересеченной водостоками плоской площадке, заросшей огромными дуплистыми липами и дубами. Метров через двести они наткнулись на почти отвесную скалу, из-под которой, позванивая, бил ключ. Притененная и потому матово поблескивающая струйка даже на вид холодной и чистой воды падала на камень и разбрасывала затаенно мерцающие брызги. Глядя на воду и на эти красивые брызги, связисты поняли, что больше всего на свете им хочется пить, а когда напились, то двигаться уже не смогли.
Они выбрали место посуше у подножия трухлявой, но все еще могучей липы, разделись и разложили на пятнистых от теней солнечных прогалинках мокрую одежду.
Ни о тигре, ни о собственных переживаниях они не говорили – что-то мешало им. Может быть, то самое мальчишеское озорство, которое привело их на склоны этой незнакомой сопки. Потом они прикинули, что времени до вечера еще много и можно как следует отдохнуть.
Солнце стояло еще высоко, но в воздухе уже плавала та бодрящая свежесть, которая так хороша в осенних горах Приморья. Есть в ней что-то ослепительно-чистое, древне-мудрое, что заставляет по-особому взглянуть и на окружающее, и на самого себя. Но Сашу Губкина разбудила не эта свежесть. Он проснулся от неясной и неосознанной тревоги и словно ощутил на себе чей-то тяжелый, ненавидящий взгляд. Сердце билось гулко, во рту пересохло, и ощущение тревоги, даже опасности не покидало его. Он подтянул автомат, поднялся на ноги и осмотрелся. Все было тихо, покойно, красиво. И все-таки что-то смущало.
Губкин покрыл скорчившегося от осенней прохлады Васю подсохшей гимнастеркой, оделся. Ощущение опасности не проходило. Причем это был не тот неосмысленный страх, который Губкин пережил в первую ночь у землянки. Нет, он явственно ощущал на себе чей-то взгляд – тяжелый и жестокий, но, сколько ни оглядывался, как ни следил за окружающим, ничего подозрительного не видел.
Губкин обошел липу со всех сторон, осмотрел ее ветки, заглянул в пахнущее гнильем и почему-то кошками дупло, потом все расширяющимися кругами обошел почти всю площадку и ничего подозрительного не заметил. Во рту было все так же противно, и он пошел напиться свежей ключевой воды. Опираясь о покрытый сухими лишайниками бок скалы, из-под которой бил ключ, он сделал несколько глотков и зажмурился от зубной ломоты – вода была необыкновенно вкусна и очень холодна. Он покрутил головой и открыл глаза. Со скалы на него глянула высеченная из камня, залепленная лишайниками звериная морда.
Саша посмотрел вниз и увидел, что вода падает на каменный выдолбленный водосток и течет по тщательно пригнанным друг к другу каменным плитам.
– Вася! – закричал Губкин. – Довольно дрыхнуть! Давай сюда.
На древнем городище
На седьмом посту все было спокойно. Вошедший в хозяйственный раж Андрей Почуйко перебрал все продукты и нашел для них место, расширил палатку и приготовил отличный обед.
Замкнуто-спокойный Пряхин и слегка высокомерно усмехающийся Сенников вернулись несколько раньше Губкина и Васи и, умытые, сидели за столом. То прихрамывая, то подпрыгивая на одной ноге, Почуйко колобком перекатывался по лагерю и отрывисто, даже как будто сердито докладывал Пряхину о случившемся:
– Фазаны, проклятые, как скаженные… Все с-под рук тянут. А звонить никто не звонит. Так только… проверяли – на месте или нет. А по линии? По линии разве разберешь? Сыпят шифровку, и только.
Пряхин нахмурился. Осунувшийся за одну ночь и какой-то посеревший Лазарев мельком взглянул на него и опять занялся своим делом: он быстро и ловко сплетал какие-то нитки, тщательно протирая их воском.
В это время появились возбужденные, радостные Губкин и Вася.
– Городище нашли! – издалека закричал Вася. – Настоящее!
Как это ни странно, больше всех был взволнован рассказом Сенников. Он сразу же пристал к Пряхину:
– Пойдемте завтра туда, товарищ старшина!
Первый раз Пряхин увидел молящие глаза Аркадия, но что-то не понравилось ему в них, и, хотя ему самому хотелось побывать в тех местах, он решительно сказал:
– Менять участки сейчас не буду. Придет время – побываем.
Вечером долго рассматривали схематический чертежик открытой Губкиным площадки, обнесенной земляным валом. Сдержанно-возбужденный Лазарев прикидывал, где могли быть жилые и общественные постройки, хранилища и боевые сооружения исчезнувшего поселения.
– Чертова нога, – жаловался он. – Ведь как нужно было бы покопаться, как нужно…
– А мы сами сделаем. Сами покопаемся, – горячился Вася, и Лазарев посмотрел на Пряхина.
Старшина молчал. Он еще раз изучил чертежик и, вздохнув, решил:
– Ладно… Но только так: линию контролировать. А для этого кроме обязательного осмотра через каждые два-три часа выходите и подсоединяйтесь. Чтобы быть на месте. В случае чего.
Рано утром Почуйко осторожно разбудил Губкина и Васю, посадил их за стол и, пока они ели, смотрел на них так, как смотрит мать на повзрослевших детей – чуть грустно и в то же время с долей хорошей зависти, смешанной с гордостью. Даже склоненную набок голову Андрей подпер рукой как-то по-бабьи, выгнув кисть и поддерживая локоток. Он сам приготовил товарищам продукты на дорогу и проводил до взгорка.
Прихватив лопаты, Губкин и Вася быстро прошли по линии до конца своего участка, созвонились со своим и соседним постами и уже знакомой тропкой-тоннелем прошли к реке. На другой берег они перебрались нагишом. Холодная осенняя вода ломила и корежила тело, но это не казалось неприятным, а, наоборот, веселило связистов. Синие, выстукивающие зубами дробь, они долго прыгали на берегу, стараясь побыстрее одеться, и смеялись друг над другом.
Солнце уже вышло из-за главного хребта, роса быстро высохла, а в воздухе было еще прохладно и свежо. Копать землю было сущим удовольствием. Первые шурфы, пробитые в местах, указанных на чертеже Лазаревым, ничего не дали, хотя все они прошли так называемый культурный слой – почти полуметровую прожилку золы, полусгнивших костей и каменных осколков. Прежде чем начать соединение шурфов траншеями, Губкин решил сбегать на линию. Вася собрался идти вместе с ним, но Саша остановил его:
– Не стоит – здесь недалеко. Я сам смотаюсь.
Тайга уже не казалась ему таинственной и страшной, и он ушел, а когда вернулся, то застал Васю в самом конце площадки. Он прислонился спиной к отвесной скале и держал оружие наготове.
– Ты что? – удивился Губкин. – Почему не копал?
– Понимаешь, – огорченно и удивленно ответил паренек, – только начал копать, чувствую, смотрит на меня кто-то. Я и так, я и сяк. Не вижу никого, а чувствую – смотрит. Удэгейцы говорят: раз такое случается – берегись. Кто-то за тобой следит.
Вася пристально смотрел в лицо Губкину и, увидев, что тот краснеет, покраснел и сам.
– Нет, может, удэгейцы просто суеверны… Но, понимаешь…
– Слушай, – перебил Саша, – у меня вчера, когда ты спал, точно так же было. Только я… промолчал.
– Смотри-ка… Выходит, когда вдвоем – так ничего.
Они повеселели и принялись за работу. Однако и траншея ничего не принесла.
– Ладно, – почему-то рассердился Губкин. – Мы в другом месте начнем.
Прежде чем приступить к отрывке новых шурфов, решили поесть и отдохнуть. Расположились под той же дуплистой липой, что и накануне. Солнце уже припекало, и связисты сняли гимнастерки. Вася лег на спину и, заложив руки под голову, стал фантазировать:
– А вдруг мы все-таки найдем… клад. Представляешь, вытаскиваем какой-нибудь сундук или кувшин, а в нем – чего только нет. И золото, и драгоценности… – Он запнулся, потому что не мог назвать больше ничего интересного, привлекательного. Тогда он тряхнул головой и решил: – Нет, это не так важно. Представляешь – открываем мы с тобой вход в подземелье, а в нем – огромная библиотека древних рукописей. И там всякие исчезнувшие секреты. И где находятся богатые руды, и как их плавить, и как выращивать знаменитый женьшень, и как лечить всякие сложные болезни, и все-все… Ведь сколько утеряно на земле всяких интересных секретов! Да-да! Мне дядя рассказывал. Например – пустяк. Раньше умели делать изразцы, которые не трескались ни на морозе, ни на жаре и никогда не тускнели. А сейчас не умеют. И многое-многое другое. Или, например, в этих рукописях – описание давно исчезнувших народов, или, еще лучше, вдруг мы находим, в них рассказ о том, как на нашу землю прилетели люди с других планет.
Губкин снисходительно слушал паренька, думал, что в свое время он тоже мечтал об этом, и поймал себя на мысли, что найти все это он не прочь и теперь, иначе зачем бы он возился с этими шурфами. На минуту он задумался, вспомнил свое детство и почти сейчас же ощутил странную тревогу. Он оглянулся.
Справа от него, неподалеку от тропы, которую протоптали животные через древний вал, стоял вчерашний тигр. Он внимательно смотрел на людей, и черный кончик его хвоста медленно шевелился. Губкин осторожно подтянул автомат и, не спуская взгляда со зверя, стал подниматься на колени. На какое-то мгновение он встретился взглядом со зверем и не то что увидел, а ощутил, что тигр отвел взгляд. Хвост мотнулся, тигр оскалился и, прежде чем Губкин успел щелкнуть затвором автомата, медленно, величаво скрылся в зарослях.
Губкин вскочил, сделал несколько шагов ему вслед, потом остановился и крикнул:
– Васька, опять тигр!
Лазарев вскочил на ноги:
– Где?
– Вот только что был здесь. И потом ушел в кустарник.
– Неужели… Неужели это он за нами следит? – вслух подумал паренек. – Удэгейцы говорят, что, когда тигр не хочет оставлять место, он всегда начинает ходить сзади людей, кругами. Может, он и ходил?
И оба невольно огляделись по сторонам.
– Да нет, – решил Губкин, – он же появился как раз оттуда, куда убежал вчера.
Губкин смело направился к звериной тропе и вдруг услышал отчаянный крик Васи:
– Стреляй!
Саша, конечно, не понял, куда и почему нужно стрелять. Он скорее инстинктом, чем разумом, решил, что Вася в опасности – ведь тигр ходит кругами, и, вскидывая автомат, быстро оглянулся назад. Тигра сзади не было, а на толстом дубовом суку он увидел чей-то извивающийся хвост, пятнистое тело и нестерпимо-зеленые, безжалостные глаза. Ни о чем не думая, не успев даже испугаться, он выстрелил.
Стрелял Саша не прицеливаясь, и пули наверняка прошли бы мимо. Но как раз в то мгновение, когда он нажимал на спусковой крючок, пятнистый зверь оттолкнулся от дубового сука и бросился на Губкина. Зверь летел сверху и как бы сам наткнулся на веер автоматных пуль.
Стремительное, но уже умирающее тело зверя с судорожно сжимающимися когтистыми лапами, с оскаленной пастью пролетело рядом с дернувшимся в сторону Губкиным, шлепнулось на землю и застыло. Прижатые к кошачьему черепу острые уши зверя с кисточками на концах выпрямились и опали.
И в эту же секунду совсем неподалеку раздался грозный и в то же время испуганный рык. Саша быстро выпрямился и посмотрел в ту сторону, откуда он несся. Там шевелились кустарники, и между ними мелькала рыжая, с черным ремнем во всю спину тигриная туша.
– Стреляй! Стреляй! – закричал Лазарев, охваченный ни с чем не сравнимым охотничьим азартом.
Губкин не стал стрелять. Им овладело неожиданное спокойствие, уверенность в себе, в своих силах. Что-то старое, жившее в нем, подломилось и исчезло, а на его место пришло нечто новое, зревшее где-то в глубине души и словно ожидавшее своего часа, чтобы явиться и сразу укрепить молодого солдата. Лазарев не знал этого. Схватив свое ружье, укоризненно бросив Губкину: «Ну что же ты!», он помчался вперед за зверем, взбежал на вершину вала и дважды выстрелил. Заряды, конечно, не достали зверя, но, напуганный выстрелами, он прибавил ходу.
Они встретились уже на тропке, когда хозяин тайги удрал далеко за реку. Тяжело дышащий, возбужденный, Вася едва успокоился, а когда подошел к пятнистому зверю и осмотрел его как следует, стал взахлеб рассказывать о том, как все это произошло.
– Я, понимаешь, вначале хвост увидел! – кричал Вася. – Смотрю – извивается. Думал, змея. А потом вспомнил, что рыси всегда нападают только сзади.
Губкин чувствовал себя намного старше восторженного паренька и, мягко, снисходительно улыбнувшись, уточнил:
– И на человека?
– О, это такой проклятый зверь – рысь! Да еще пантера. Не только на человека, даже на автомашины и то нападают. Да-да! Не веришь? Вот приезжай к нам, там тебе расскажут. Если хочешь знать, так после войны, когда их особенно много развелось, на машины, которые ходили от деревни Ковалерово в тайгу, специально сажали автоматчиков. Да-да, отбиваться от рысей и пантер. И тигры набрасывались на машины. Честное слово!
– Да верю, верю, – рассмеялся Губкин. – Теперь я понимаю, кто на нас смотрел. Рысь.
– Точно, точно! – закричал Вася. – Тигр – молодой. Он, дурак, нас больше испугался, чем мы его. А эта за нами охотилась.
– Конечно!
– Ну, теперь все! – кричал Вася. – Притащим рысью шкуру, и пусть Почуйко не поверит, что мы тигра за хвост ловили!
– Так мы и в самом деле чуть-чуть его не схватили… Только неизвестно, кто кого больше боялся – мы тигра или он нас!
– Это верно! – обрадовался Вася. – Знаешь…
– Да, кстати, о «знаешь», – все так же весело, но очень твердо сказал Губкин. – Давай договоримся на будущее: без моего разрешения не стрелять. Если, конечно, не чрезвычайное обстоятельство.
Паренек сразу остыл и удивленно посмотрел на Губкина.
– Ты понимаешь, какой сейчас переполох на посту? Ведь здесь тайга, мы охраняем линию. Понял? Ну, давай собираться.
Пошли они все-таки не сразу – оставить великолепную шкуру не могли. Они подвесили рысь к тому самому суку, с которого она прыгала, и начали свежевать. Когда шкура была снята, Губкин предложил:
– Давай-ка закопаем тушу в шурф, чтоб не смердела.
Они сбросили тушу в шурф и стали закапывать Нажимая на лопату, Губкин оступился, и в шурф осыпался пласт земли, из нее выглянула и заблестела на солнце металлическая пластинка. Губкин поднял ее, осмотрел: ни ржавчины, ни раковины на матово поблескивающем металле не было.
– Бохайский металл, – почему-то шепнул Вася.
– Похоже, – сказал Губкин и спрятал пластинку в карман. – Давай поторапливаться.
Замкнуто-спокойный Пряхин и слегка высокомерно усмехающийся Сенников вернулись несколько раньше Губкина и Васи и, умытые, сидели за столом. То прихрамывая, то подпрыгивая на одной ноге, Почуйко колобком перекатывался по лагерю и отрывисто, даже как будто сердито докладывал Пряхину о случившемся:
– Фазаны, проклятые, как скаженные… Все с-под рук тянут. А звонить никто не звонит. Так только… проверяли – на месте или нет. А по линии? По линии разве разберешь? Сыпят шифровку, и только.
Пряхин нахмурился. Осунувшийся за одну ночь и какой-то посеревший Лазарев мельком взглянул на него и опять занялся своим делом: он быстро и ловко сплетал какие-то нитки, тщательно протирая их воском.
В это время появились возбужденные, радостные Губкин и Вася.
– Городище нашли! – издалека закричал Вася. – Настоящее!
Как это ни странно, больше всех был взволнован рассказом Сенников. Он сразу же пристал к Пряхину:
– Пойдемте завтра туда, товарищ старшина!
Первый раз Пряхин увидел молящие глаза Аркадия, но что-то не понравилось ему в них, и, хотя ему самому хотелось побывать в тех местах, он решительно сказал:
– Менять участки сейчас не буду. Придет время – побываем.
Вечером долго рассматривали схематический чертежик открытой Губкиным площадки, обнесенной земляным валом. Сдержанно-возбужденный Лазарев прикидывал, где могли быть жилые и общественные постройки, хранилища и боевые сооружения исчезнувшего поселения.
– Чертова нога, – жаловался он. – Ведь как нужно было бы покопаться, как нужно…
– А мы сами сделаем. Сами покопаемся, – горячился Вася, и Лазарев посмотрел на Пряхина.
Старшина молчал. Он еще раз изучил чертежик и, вздохнув, решил:
– Ладно… Но только так: линию контролировать. А для этого кроме обязательного осмотра через каждые два-три часа выходите и подсоединяйтесь. Чтобы быть на месте. В случае чего.
Рано утром Почуйко осторожно разбудил Губкина и Васю, посадил их за стол и, пока они ели, смотрел на них так, как смотрит мать на повзрослевших детей – чуть грустно и в то же время с долей хорошей зависти, смешанной с гордостью. Даже склоненную набок голову Андрей подпер рукой как-то по-бабьи, выгнув кисть и поддерживая локоток. Он сам приготовил товарищам продукты на дорогу и проводил до взгорка.
Прихватив лопаты, Губкин и Вася быстро прошли по линии до конца своего участка, созвонились со своим и соседним постами и уже знакомой тропкой-тоннелем прошли к реке. На другой берег они перебрались нагишом. Холодная осенняя вода ломила и корежила тело, но это не казалось неприятным, а, наоборот, веселило связистов. Синие, выстукивающие зубами дробь, они долго прыгали на берегу, стараясь побыстрее одеться, и смеялись друг над другом.
Солнце уже вышло из-за главного хребта, роса быстро высохла, а в воздухе было еще прохладно и свежо. Копать землю было сущим удовольствием. Первые шурфы, пробитые в местах, указанных на чертеже Лазаревым, ничего не дали, хотя все они прошли так называемый культурный слой – почти полуметровую прожилку золы, полусгнивших костей и каменных осколков. Прежде чем начать соединение шурфов траншеями, Губкин решил сбегать на линию. Вася собрался идти вместе с ним, но Саша остановил его:
– Не стоит – здесь недалеко. Я сам смотаюсь.
Тайга уже не казалась ему таинственной и страшной, и он ушел, а когда вернулся, то застал Васю в самом конце площадки. Он прислонился спиной к отвесной скале и держал оружие наготове.
– Ты что? – удивился Губкин. – Почему не копал?
– Понимаешь, – огорченно и удивленно ответил паренек, – только начал копать, чувствую, смотрит на меня кто-то. Я и так, я и сяк. Не вижу никого, а чувствую – смотрит. Удэгейцы говорят: раз такое случается – берегись. Кто-то за тобой следит.
Вася пристально смотрел в лицо Губкину и, увидев, что тот краснеет, покраснел и сам.
– Нет, может, удэгейцы просто суеверны… Но, понимаешь…
– Слушай, – перебил Саша, – у меня вчера, когда ты спал, точно так же было. Только я… промолчал.
– Смотри-ка… Выходит, когда вдвоем – так ничего.
Они повеселели и принялись за работу. Однако и траншея ничего не принесла.
– Ладно, – почему-то рассердился Губкин. – Мы в другом месте начнем.
Прежде чем приступить к отрывке новых шурфов, решили поесть и отдохнуть. Расположились под той же дуплистой липой, что и накануне. Солнце уже припекало, и связисты сняли гимнастерки. Вася лег на спину и, заложив руки под голову, стал фантазировать:
– А вдруг мы все-таки найдем… клад. Представляешь, вытаскиваем какой-нибудь сундук или кувшин, а в нем – чего только нет. И золото, и драгоценности… – Он запнулся, потому что не мог назвать больше ничего интересного, привлекательного. Тогда он тряхнул головой и решил: – Нет, это не так важно. Представляешь – открываем мы с тобой вход в подземелье, а в нем – огромная библиотека древних рукописей. И там всякие исчезнувшие секреты. И где находятся богатые руды, и как их плавить, и как выращивать знаменитый женьшень, и как лечить всякие сложные болезни, и все-все… Ведь сколько утеряно на земле всяких интересных секретов! Да-да! Мне дядя рассказывал. Например – пустяк. Раньше умели делать изразцы, которые не трескались ни на морозе, ни на жаре и никогда не тускнели. А сейчас не умеют. И многое-многое другое. Или, например, в этих рукописях – описание давно исчезнувших народов, или, еще лучше, вдруг мы находим, в них рассказ о том, как на нашу землю прилетели люди с других планет.
Губкин снисходительно слушал паренька, думал, что в свое время он тоже мечтал об этом, и поймал себя на мысли, что найти все это он не прочь и теперь, иначе зачем бы он возился с этими шурфами. На минуту он задумался, вспомнил свое детство и почти сейчас же ощутил странную тревогу. Он оглянулся.
Справа от него, неподалеку от тропы, которую протоптали животные через древний вал, стоял вчерашний тигр. Он внимательно смотрел на людей, и черный кончик его хвоста медленно шевелился. Губкин осторожно подтянул автомат и, не спуская взгляда со зверя, стал подниматься на колени. На какое-то мгновение он встретился взглядом со зверем и не то что увидел, а ощутил, что тигр отвел взгляд. Хвост мотнулся, тигр оскалился и, прежде чем Губкин успел щелкнуть затвором автомата, медленно, величаво скрылся в зарослях.
Губкин вскочил, сделал несколько шагов ему вслед, потом остановился и крикнул:
– Васька, опять тигр!
Лазарев вскочил на ноги:
– Где?
– Вот только что был здесь. И потом ушел в кустарник.
– Неужели… Неужели это он за нами следит? – вслух подумал паренек. – Удэгейцы говорят, что, когда тигр не хочет оставлять место, он всегда начинает ходить сзади людей, кругами. Может, он и ходил?
И оба невольно огляделись по сторонам.
– Да нет, – решил Губкин, – он же появился как раз оттуда, куда убежал вчера.
Губкин смело направился к звериной тропе и вдруг услышал отчаянный крик Васи:
– Стреляй!
Саша, конечно, не понял, куда и почему нужно стрелять. Он скорее инстинктом, чем разумом, решил, что Вася в опасности – ведь тигр ходит кругами, и, вскидывая автомат, быстро оглянулся назад. Тигра сзади не было, а на толстом дубовом суку он увидел чей-то извивающийся хвост, пятнистое тело и нестерпимо-зеленые, безжалостные глаза. Ни о чем не думая, не успев даже испугаться, он выстрелил.
Стрелял Саша не прицеливаясь, и пули наверняка прошли бы мимо. Но как раз в то мгновение, когда он нажимал на спусковой крючок, пятнистый зверь оттолкнулся от дубового сука и бросился на Губкина. Зверь летел сверху и как бы сам наткнулся на веер автоматных пуль.
Стремительное, но уже умирающее тело зверя с судорожно сжимающимися когтистыми лапами, с оскаленной пастью пролетело рядом с дернувшимся в сторону Губкиным, шлепнулось на землю и застыло. Прижатые к кошачьему черепу острые уши зверя с кисточками на концах выпрямились и опали.
И в эту же секунду совсем неподалеку раздался грозный и в то же время испуганный рык. Саша быстро выпрямился и посмотрел в ту сторону, откуда он несся. Там шевелились кустарники, и между ними мелькала рыжая, с черным ремнем во всю спину тигриная туша.
– Стреляй! Стреляй! – закричал Лазарев, охваченный ни с чем не сравнимым охотничьим азартом.
Губкин не стал стрелять. Им овладело неожиданное спокойствие, уверенность в себе, в своих силах. Что-то старое, жившее в нем, подломилось и исчезло, а на его место пришло нечто новое, зревшее где-то в глубине души и словно ожидавшее своего часа, чтобы явиться и сразу укрепить молодого солдата. Лазарев не знал этого. Схватив свое ружье, укоризненно бросив Губкину: «Ну что же ты!», он помчался вперед за зверем, взбежал на вершину вала и дважды выстрелил. Заряды, конечно, не достали зверя, но, напуганный выстрелами, он прибавил ходу.
Они встретились уже на тропке, когда хозяин тайги удрал далеко за реку. Тяжело дышащий, возбужденный, Вася едва успокоился, а когда подошел к пятнистому зверю и осмотрел его как следует, стал взахлеб рассказывать о том, как все это произошло.
– Я, понимаешь, вначале хвост увидел! – кричал Вася. – Смотрю – извивается. Думал, змея. А потом вспомнил, что рыси всегда нападают только сзади.
Губкин чувствовал себя намного старше восторженного паренька и, мягко, снисходительно улыбнувшись, уточнил:
– И на человека?
– О, это такой проклятый зверь – рысь! Да еще пантера. Не только на человека, даже на автомашины и то нападают. Да-да! Не веришь? Вот приезжай к нам, там тебе расскажут. Если хочешь знать, так после войны, когда их особенно много развелось, на машины, которые ходили от деревни Ковалерово в тайгу, специально сажали автоматчиков. Да-да, отбиваться от рысей и пантер. И тигры набрасывались на машины. Честное слово!
– Да верю, верю, – рассмеялся Губкин. – Теперь я понимаю, кто на нас смотрел. Рысь.
– Точно, точно! – закричал Вася. – Тигр – молодой. Он, дурак, нас больше испугался, чем мы его. А эта за нами охотилась.
– Конечно!
– Ну, теперь все! – кричал Вася. – Притащим рысью шкуру, и пусть Почуйко не поверит, что мы тигра за хвост ловили!
– Так мы и в самом деле чуть-чуть его не схватили… Только неизвестно, кто кого больше боялся – мы тигра или он нас!
– Это верно! – обрадовался Вася. – Знаешь…
– Да, кстати, о «знаешь», – все так же весело, но очень твердо сказал Губкин. – Давай договоримся на будущее: без моего разрешения не стрелять. Если, конечно, не чрезвычайное обстоятельство.
Паренек сразу остыл и удивленно посмотрел на Губкина.
– Ты понимаешь, какой сейчас переполох на посту? Ведь здесь тайга, мы охраняем линию. Понял? Ну, давай собираться.
Пошли они все-таки не сразу – оставить великолепную шкуру не могли. Они подвесили рысь к тому самому суку, с которого она прыгала, и начали свежевать. Когда шкура была снята, Губкин предложил:
– Давай-ка закопаем тушу в шурф, чтоб не смердела.
Они сбросили тушу в шурф и стали закапывать Нажимая на лопату, Губкин оступился, и в шурф осыпался пласт земли, из нее выглянула и заблестела на солнце металлическая пластинка. Губкин поднял ее, осмотрел: ни ржавчины, ни раковины на матово поблескивающем металле не было.
– Бохайский металл, – почему-то шепнул Вася.
– Похоже, – сказал Губкин и спрятал пластинку в карман. – Давай поторапливаться.
Раскрытые тайны
Выстрелы были услышаны не только на седьмом посту. Возвращавшийся с линии Пряхин тоже услышал их и, коротко приказав: «Бросок!» – экономной и спорой трусцой побежал к гарнизону.
Мокрые от пота, запаленно дышащие, Сенников и Пряхин прибежали на пост и никого не застали. Озадаченный старшина крикнул:
– Почуйко!
– Та здесь я… – недовольно ответил Андрей откуда-то сверху. – Ничего, понимаете, не видно.
Пряхин задрал голову. Почуйко сидел на верху двойного, с подпорками столба и смотрел в ту сторону, откуда донеслись выстрелы. Наблюдательный пункт понравился старшине – Андрей явно человек со смекалкой. Хвалить его Пряхину не хотелось – еще не известно, что случилось Он отрывисто спросил:
– Кто стрелял?
– А кто его знает… Наверно, Сашка с Васькой.
– А… Лазарев где? – спросил Пряхин и покосился на Сенникова.
– А вон, на вырубке, в обороне залег.
– Ничего не видно? – уже поспокойней спросил Пряхин.
– Ни биса лысого, постреляли и замовчали. Не иначе как опять тигра за хвост ловили, – все так же ворчливо пошутил Почуйко.
– Я же говорил вам, – раздраженно сказал Сенников. – Нужно было нам с вами пойти на городище. Эти мальчишки натворят дел, а нам потом расхлебывай.
И потому что Пряхин думал сейчас как раз об этих мальчишках, об их судьбе, слова и тон Сенникова не только возмутили его, а как бы по-настоящему приоткрыли подлинную сущность сенниковской натуры. Старшина понимал, что стрелять без нужды люди не будут. Значит, случилось что-то опасное для них, и они, видимо, не растерялись – вступили в бой. А вот вышли из него победителями или не вышли – неизвестно. И это волновало всех.
Сенникова же волновала не судьба товарищей, не исход боя, а только собственные неудобства да еще, пожалуй, обиженное самолюбие. Это так возмутило старшину, что он хотел выругать Аркадия, наложить на него взыскание. Но… Но Сенников был неуязвим. Он не нарушал дисциплины. Он исполнителен и аккуратен, не то что Почуйко, который после ранения разговаривал со всеми как с равными и делал то, что считал нужным.
Старшине не нравятся слова Аркадия? Его мысли? Ну что ж, на то старшина и командир, чтобы воспитывать солдата, прививать ему правильные мысли.
Отсутствие прямых проступков больше всего злило Пряхина. Весь его опыт армейской жизни подсказывал, что у таких людей, как Сенников, не может не быть проступков. А он их не замечал. Значит, он еще слабый командир. Нужно было что-то сделать, как-то отозваться на сенниковские слова, а внутренне обозленный и растерянный Пряхин молчал. И Аркадий понимал это молчание по-своему.
Как назло, зазуммерил телефон.
– Седьмой пост, – в сердцах буркнул Пряхин. – Слушаю!
Говорил недовольный капитан Кукушкин:
– Что у вас делается, Пряхин? То о дяде с племянником вовремя не доложили, теперь стрельбу подняли, а мы здесь опять гадай. Не нравится мне это, старшина, ох не нравится.
Старшина мысленно выругался: «Мало ли что там не нравится. Мне и самому не все нравится, а молчу», но ответил ровно, отрывисто, как всегда:
– Причин стрельбы еще не выяснил: только что вернулся на пост. Установлено наблюдение… – Пряхин запнулся, потом твердо добавил: – Приняты меры к обороне.
– Твои все на месте?
– Никак нет, Губкин на линии.
– Один?
– Нет. С племянником.
– Кто ж тогда у тебя оборону занимает? И кто ведет наблюдение? У тебя ж там сплошной лазарет.
– Вот как раз лазарет этим и занят. Почуйко – в наблюдении, Лазарев – в обороне.
– С больной-то ногой? Ты смотри, Пряхин, верни его… Знаешь, человек он заслуженный – мы тут проверяли ваше донесение, и секретарь райкома попросил немедленно оказать ему помощь. Завтра или послезавтра пришлем за ним вертолет. А вы его в оборону.
– Когда я прибыл на пост, Лазарев был уже в обороне, – суховато уточнил Пряхин и вдруг увидел, что Сенников сдержанно улыбается. Теперь старшина отлично понимал своего солдата и мог действовать наверняка. Он нарочито громко спросил: – Значит, вы проверяли Лазарева, товарищ капитан?
– Конечно: фронтовик, коммунист. Да вы и сами видите, как он себя ведет в сложную минуту.
– Так точно. Я почему переспрашиваю – тут у меня нашлись такие, которые не очень ему доверяют. Но если секретарь райкома его поддерживает…
– Ну, со своими ты там сам справляйся, Пряхин. И кстати, о своих. Кто у тебя прошлой ночью дежурил? Мне доложили, что пост всю ночь не отвечал на вызовы.
Вот и проступок, тот самый, который не мог не быть. Он должен был проявиться и вот – проявился.
– Дневалил Сенников. А почему он не отвечал на звонки – сейчас выясню.
– А вы его проверяли?
– Так точно. Проверял. Мне Сенников докладывал, что все в порядке. Сенников, почему не отвечали на вызовы?
– Это вы сами разбирайтесь, товарищ Пряхин, – оборвал Кукушкин. – А пока уточняйте-ка причину перестрелки.
Все стало на свои места – строгая армейская служба с ее одновременно сложной и простой системой контроля, как всегда, сыграла свою роль. Все тайное стало явным, и Сенников впервые понял, что оно и не могло оставаться тайной. Что бы и как бы он ни скрывал, что бы ни выдумывал и как бы ни хитрил – все равно рано или поздно, а все обнаружится и за все придется нести ответ. Это открытие огорошило его, и он – опять-таки впервые – еще робко подумал, что не следовало бы ему так вызывающе вести себя, не такой уж он умный и всепонимающий. Лучше было бы, не мудрствуя лукаво, как следует присмотреться к службе, найти свое место, а уж потом…
Мокрые от пота, запаленно дышащие, Сенников и Пряхин прибежали на пост и никого не застали. Озадаченный старшина крикнул:
– Почуйко!
– Та здесь я… – недовольно ответил Андрей откуда-то сверху. – Ничего, понимаете, не видно.
Пряхин задрал голову. Почуйко сидел на верху двойного, с подпорками столба и смотрел в ту сторону, откуда донеслись выстрелы. Наблюдательный пункт понравился старшине – Андрей явно человек со смекалкой. Хвалить его Пряхину не хотелось – еще не известно, что случилось Он отрывисто спросил:
– Кто стрелял?
– А кто его знает… Наверно, Сашка с Васькой.
– А… Лазарев где? – спросил Пряхин и покосился на Сенникова.
– А вон, на вырубке, в обороне залег.
– Ничего не видно? – уже поспокойней спросил Пряхин.
– Ни биса лысого, постреляли и замовчали. Не иначе как опять тигра за хвост ловили, – все так же ворчливо пошутил Почуйко.
– Я же говорил вам, – раздраженно сказал Сенников. – Нужно было нам с вами пойти на городище. Эти мальчишки натворят дел, а нам потом расхлебывай.
И потому что Пряхин думал сейчас как раз об этих мальчишках, об их судьбе, слова и тон Сенникова не только возмутили его, а как бы по-настоящему приоткрыли подлинную сущность сенниковской натуры. Старшина понимал, что стрелять без нужды люди не будут. Значит, случилось что-то опасное для них, и они, видимо, не растерялись – вступили в бой. А вот вышли из него победителями или не вышли – неизвестно. И это волновало всех.
Сенникова же волновала не судьба товарищей, не исход боя, а только собственные неудобства да еще, пожалуй, обиженное самолюбие. Это так возмутило старшину, что он хотел выругать Аркадия, наложить на него взыскание. Но… Но Сенников был неуязвим. Он не нарушал дисциплины. Он исполнителен и аккуратен, не то что Почуйко, который после ранения разговаривал со всеми как с равными и делал то, что считал нужным.
Старшине не нравятся слова Аркадия? Его мысли? Ну что ж, на то старшина и командир, чтобы воспитывать солдата, прививать ему правильные мысли.
Отсутствие прямых проступков больше всего злило Пряхина. Весь его опыт армейской жизни подсказывал, что у таких людей, как Сенников, не может не быть проступков. А он их не замечал. Значит, он еще слабый командир. Нужно было что-то сделать, как-то отозваться на сенниковские слова, а внутренне обозленный и растерянный Пряхин молчал. И Аркадий понимал это молчание по-своему.
Как назло, зазуммерил телефон.
– Седьмой пост, – в сердцах буркнул Пряхин. – Слушаю!
Говорил недовольный капитан Кукушкин:
– Что у вас делается, Пряхин? То о дяде с племянником вовремя не доложили, теперь стрельбу подняли, а мы здесь опять гадай. Не нравится мне это, старшина, ох не нравится.
Старшина мысленно выругался: «Мало ли что там не нравится. Мне и самому не все нравится, а молчу», но ответил ровно, отрывисто, как всегда:
– Причин стрельбы еще не выяснил: только что вернулся на пост. Установлено наблюдение… – Пряхин запнулся, потом твердо добавил: – Приняты меры к обороне.
– Твои все на месте?
– Никак нет, Губкин на линии.
– Один?
– Нет. С племянником.
– Кто ж тогда у тебя оборону занимает? И кто ведет наблюдение? У тебя ж там сплошной лазарет.
– Вот как раз лазарет этим и занят. Почуйко – в наблюдении, Лазарев – в обороне.
– С больной-то ногой? Ты смотри, Пряхин, верни его… Знаешь, человек он заслуженный – мы тут проверяли ваше донесение, и секретарь райкома попросил немедленно оказать ему помощь. Завтра или послезавтра пришлем за ним вертолет. А вы его в оборону.
– Когда я прибыл на пост, Лазарев был уже в обороне, – суховато уточнил Пряхин и вдруг увидел, что Сенников сдержанно улыбается. Теперь старшина отлично понимал своего солдата и мог действовать наверняка. Он нарочито громко спросил: – Значит, вы проверяли Лазарева, товарищ капитан?
– Конечно: фронтовик, коммунист. Да вы и сами видите, как он себя ведет в сложную минуту.
– Так точно. Я почему переспрашиваю – тут у меня нашлись такие, которые не очень ему доверяют. Но если секретарь райкома его поддерживает…
– Ну, со своими ты там сам справляйся, Пряхин. И кстати, о своих. Кто у тебя прошлой ночью дежурил? Мне доложили, что пост всю ночь не отвечал на вызовы.
Вот и проступок, тот самый, который не мог не быть. Он должен был проявиться и вот – проявился.
– Дневалил Сенников. А почему он не отвечал на звонки – сейчас выясню.
– А вы его проверяли?
– Так точно. Проверял. Мне Сенников докладывал, что все в порядке. Сенников, почему не отвечали на вызовы?
– Это вы сами разбирайтесь, товарищ Пряхин, – оборвал Кукушкин. – А пока уточняйте-ка причину перестрелки.
Все стало на свои места – строгая армейская служба с ее одновременно сложной и простой системой контроля, как всегда, сыграла свою роль. Все тайное стало явным, и Сенников впервые понял, что оно и не могло оставаться тайной. Что бы и как бы он ни скрывал, что бы ни выдумывал и как бы ни хитрил – все равно рано или поздно, а все обнаружится и за все придется нести ответ. Это открытие огорошило его, и он – опять-таки впервые – еще робко подумал, что не следовало бы ему так вызывающе вести себя, не такой уж он умный и всепонимающий. Лучше было бы, не мудрствуя лукаво, как следует присмотреться к службе, найти свое место, а уж потом…