Мельников-Печерский Павел. На горах (Книга 2, часть 3)

   - Один я не вскрою, - громко сказал Патап Максимыч. - Другое дело, когда будет налицо Авдотья Марковна... И тогда надо будет вскрыть при сторонних, а еще бы лучше при ком из начальства, наветов бы после не было.
   Больной выказал недовольство решеньем Патапа Максимыча, но тот продолжал:
   - Сам не хуже меня знаешь. Марко Данилыч, каковы ноне люди. Конечно, Авдотья Марковна не скажет ни слова, а не сыщется разве людей, что зачнут сорочить, будто мы вот хоть бы с Дарьей Сергевной миллионы у тебя выкрали?. . Нет, без сторонних вскрывать нельзя. Подождем Авдотью Марковну. Груня сегодня же поедет за ней.
   - Нельзя мне ждать, Патап Максимыч, - тихо промолвила Дарья Сергевна. Рабочие расчетов требуют, а у меня всего-навсего тридцать рублей. Как можно дожидаться Дунюшки?. . И то работники бунт подняли, спасибо еще городничему присмирил их.
   - Не говорите, - шепнул ей Патап Максимыч. - Он все слышит и понимает.
   - Да как же без денег-то, Патап Максимыч? Ведь у меня послезавтра в дому копейки не останется, - на каждом слове всхлипывая, чуть слышно промолвила Дарья Сергевна.
   - Не беспокойтесь, - сказал Чапурин. - Деньги будут. Не к тому я сундук поминал, чтоб деньги вынимать, а надо бы знать, кому сколько платить, с кого получить и в какие сроки. Да мало ль каких делов там найдется а нужно, чтобы все было на описи.
   Марко Данилыч, видимо, был тронут нежданным приездом Патапа Максимыча. Много и сильно чувствовал он, но ни мыслей, ни чувств передать не мог. Один лишь слезящийся глаз говорил, что больной все понимает.
   Выйдя из спальни, Патап Максимыч с Груней и с Дарьей Сергевной сел в той горнице, где в обычное время хозяева чай пили и обедали. Оттуда Марку Данилычу не слышно было их разговоров.
   Стол был уставлен кушаньями, большей частью рыбными, стояли на нем и бутылки с винами и с той самой вишневкой, что посылал Марко Данилыч хивинскому царю для выручки брата из плена.
   - Как это вы вздумали посетить нас при таких наших горестях? - говорила Дарья Сергевна, с любовью и благодарностью глядя на гостя. А он в первый раз еще был в доме у Марка Данилыча, да и Марко Данилыч ни в Осиповке, ни в Красной Рамени у Чапурина не бывал никогда. Были в знакомстве, но таких знакомств у Патапа Максимыча было многое множество. Хлеб-соль меж собой водили, но всегда где-нибудь на стороне.
   - В гости приехал, - с улыбкой промолвил Чапурин. - Груня у меня была, когда получила ваше письмо. Крестины мы справляли, внучка господь мне даровал. Вы Ивана Григорьича звали, а ему никак невозможно. Заместо его я и поехал. Выхожу - гость незваный, авось не буду хуже татарина.
   - Благодетель вы наш, - отвечала плачущая и взволнованная Дарья Сергевна. - Нежданный-эт гость лучше жданных двух, а вы к нам не гостить, а с божьей милостью приехали. Мы до вас было думали, что Марк- от Данилыч ничего не понимает, а только вы подошли, и за руку-то вас взял, и радостно таково посмотрел на вас, и слезыньки покатились у него. Понимает, значит, сердечный, разум-от, значит, при нем остался. Челом до земли за ваше неоставленье!
   И, встав со стула, низко поклонилась Патапу Максимычу.
   - Перестаньте, - сказал тот, поднимая Дарью Сергевну. - Что это вы? Я по-человеческому - со всяким то же может случиться. Со мной бы случилось, разве Марко Данилыч не приехал бы ко мне?. . Сказано: "Друг друга тяготы носите и тем исполните закон Христов".
   Замолчала Дарья Сергевна, а сама про себя подумала: "Заболей-ка Патап ли Максимыч, другой ли кто, Марк-от Данилыч пальцем не двинул бы".
   - Покушайте, угощайтесь, чем бог послал, - потчевала гостей Дарья Сергевна. - Осетринки-то скушайте - хорошая, на выбор для дому на Низу на ватагах выбирали. Вот и хренок, вот и уксус, и огурчики грядные - редки теперь уж становятся: у нас солили к Успенью, все обрали почти. А водочки-то, гость дорогой?. . Искушайте, сделайте такую вашу милость. Аль винца не желаете ли? А которым прежде, которым после надо потчевать, уж я и не знаю. Был бы в добром здоровье Марко Данилыч, сумел бы гостя угостить, а на мне, Патап Максимыч, не взыщите - не мастерица я вина-то различать. А вот это наши русские, незаморские наливки, значит. Откушайте-ка... Сама делаю; вот сливяночка, вот рябиновая, а вот и малиновая. Вишневочки не угодно ли? Все похваляют, четвертый год на новы ягоды наливаю, а косточки в ступе толку да тоже в бутыли кладу. У вас при доме вишенки-то есть ли?
   - Какие у нас, матушка, вишни? Опричь рябины, малины да черники с гонобоблем, и в заводе нет ничего, - отвечал Патап Максимыч, принимаясь за звено жирной, сочной осетрины.
   - Да ведь и в самом деле, - молвила Дарья Сергевна. - Когда я в вашей стороне жила, здешних ягод и не видывала - ни вишен у вас в лесах, ни клубники, ни шпанской малины; какая ягода крыжовник, и той даже нет! Брусника да клюква, черника да земляника - и все тут. Такова уж, видно, у вас земля.
   - Земля холодная, неродимая, к тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и те не родятся. Не раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать господня. Чего только нет? Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые горы: все- то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди в лесах да не побывай на горах, ни за что не поймешь, какова на земле божья благодать бывает.
   - Ушки-то покушайте, - потчевала Дарья Сергевна. - Стерлядки свеженькие, сейчас из прорези браты, рыбки мерные (Прорезь - живорыбный садок на Волге и на низовьях Оки. Мерная стерлядь - от глаза до пера аршин и больше. ). Печенок-то налимьих извольте взять на тарелочку... Грунюшка, а ты что же сложа руки сидишь. Покушай ушки-то, матушка, - дай-ка я тебе сама положу. Седни ведь середа - рыбным потчую дорогих гостей, а завтра доспеем и гусятинки, и поросятинки, уточек домашних, ежель в угоду, и барашка можно зарезать али курочку. Не то буженинки из свинины скушать не пожелаете ль?
   - Благодарю покорно, матушка, премного довольны остаемся на вашем угощенье. Много об нас не хлопочите, что на столе, тому и рады, - сказал Патап Максимыч. - Лучше теперь про дела потолкуем. Помянули вы, что работники расчета требуют. Нешто летние работы все кончены?. .
   - Ничего, благодетель, не знаю, никогда до этого не доходила, - отвечала Дарья Сергевна. - Где бы, кажись, кончить?. . В прежни годы к Покрову да на Казанскую работников отпускали, а теперь еще и Вздвиженье не пришло и хлеб с поля на гумна еще не двинулся. Поговорите с приказчиком, с Васильем Фадеевым, он должен знать. Сегодня же велю ему побывать к вам.
   - Ладно, потолкуем с Васильем Фадеевым, - сказал Патап Максимыч, - а работникам, наперед говорю вам, не дам своевольничать. На этот счет у меня ухо держи востро, терпеть не могу потачек да поблажек. Будьте, матушка, спокойны, вздорить у меня не станут, управлюсь. Поговоря с приказчиком, деньги кому следует отдам, а ежели кто забунтует, усмирю. В городу- то у вас начальство тоже ведь, чай, есть?
   - Есть-то оно есть, благодетель, как начальству не быть? - сказала Дарья Сергевна. - Только начальные-то люди потаковщики да поноровщики. Нет чтобы делать дела по справедливости. Много с ними бился Марко Данилыч.
   - Может, ладить не умел, - молвил, улыбаясь, Патап Максимыч. - Матушка!... Ведь у начальства-то четыре полы да восемь карманов, а каждый карман на свою долю просит. А карман у полиции что поповское брюхо - сколько в него ни клади, полно не будет, В полиции нельзя не давать, без поджоги и дрова не горят. Нужен тебе подьячий - сунь ему калач горячий, нужен судья - вина сулея, да не простого, а заморского, что не хмельно да разымчато. Понадобился сам воевода, гляди ему в оба да с заднего крыльца тащи хоть мертвеца, лишь бы золотцем был посыпан. В таком разе и благо ти будет, и, какое у тебя хотенье, такое выйдет и решенье. Не свои речи говорю, дошли они до нас от дедов, от прадедов...
   А как при них бывало, так, видно, и до нас дошло. Только в том и разница, что теперь берут поискуснее - не подточишь иголочки. Зато много дороже. К тому говорю, что надо будет подмаслить кого нужно... Что делать-то? Не нами началось, не нами и кончится.
   - А ежель не явит начальство помощи, тогда что делать? - пригорюнившись, молвила Дарья Сергевна.
   - Были бы денежки святые, грешная помощь будет. Не беспокойте, не тревожьте себя. Протрем начальству очи золотцем - все будет как следует, сказал Патап Максимыч.
   - Денег-то таких нет, благодетель, при мне, - начала было Дарья Сергевна.
   - И не надо, - перебил ее Патап Максимыч. - Без них управимся. А вот покамест до приезда Авдотьи Марковны извольте-ка получить от меня на домашнее хозяйство, - сказал Патап Максимыч. - Да денег-то не жалейте, чтобы все шло по-прежнему. А приказчику сейчас же велите прийти ко мне. Да лошадок готовили бы, Груне ехать пора. Изготовьте что нужно на дорогу Авдотье Марковне.
   - А сундук-от как же? - спросила Дарья Сергевна. - Марко Данилыч сам под подушку вам указывал ровно бы говорил, чтобы вскрыли...
   - Покамест не приехала Авдотья Марковна, сундука никому тронуть не дам, решительным голосом сказал Патап Максимыч. - Пошлите же поскорей приказчика.
   Дарья Сергевна пошла из комнаты.
   После того через четверть часа Патап Максимыч с глазу на глаз беседовал с Васильем Фадеевым.
   С того часу как приехал Чапурин, в безначальном до того доме Марка Данилыча все само собой в порядок пришло. По прядильням и на пристани пошел слух, что заправлять делами приехал не то сродник, не то приятель хозяина, что денег у него куры не клюют, а своевольничать не даст никому и подумать. И все присмирело, каждый за своим делом, а дело в руках так и горит. Еще никто в глаза не видал Патапа Максимыча. а властная его рука уже чуялась.
   - Что за начальство такое у нас проявилось? - заговорили было самые задорные из пильщиков. - Генерал, что ли, он какой, аль архиерей? Всяких видали... Ежели артель положит не уважать его, в жизнь никто не уважит.
   - Экой ты прыткой, Маркел Аверьяныч! - сказал молодому пильщику, парню лет двадцати пяти, пожилой, бывалый работник Абросим Степанов. Не раз он за Волгой в лесах работал и про Чапурина много слыхал. Поглядеть на тебя, Маркелушка, продолжал Абросим, - орел, как есть орел, а ума, что у тетерева. Борода стала велика, а смыслу в тебе не хватит на лыко.
   Услыхав потешные речи Абросима, артель со смеху покатилась. Маркел замолчал и, как волк в засаде, со злобы да с досады только зубами постукивал. Величался он в артели своим высокоумием, но смех и не таковских в лоск уложит.
   - Много слыхал я про Чапурина, - обращаясь к артели, продолжал Абросим Степанов - Опричь хорошего слова, ничего про него нельзя сказать. Не одна тысяча людей от него кормится - кто на токарнях, кто в красильнях, кто в Красной Рамени на мельнице, кто на Низу - там у него возле Иргиза большое хлебопашество. Спуску не даст никому, у него всяко лыко в строку, у него гляди в оба да оглядывайся, не то сейчас расправа, а иной раз и своей пятерней за провинность разделается.
   Горячий человек. Нашего, пожалуй, будет горячее. Только от него не то чтоб сойти, не доделавши, аль сделать что супротивное, либо наперекор ему сказать, нет, этого никогда не бывает... Ежели кого он прогнал, тот себе места нигде не найдет и по времени к нему же придет плакаться, взял бы опять в работники... Сила большая!..
   С губернатором водит знакомство, а мелкое начальство ему нипочем... Одно слово - человек властный... Что ни скажет, все по его будет. А сам на правде стоит, сроду никого не обидел, а добра делает много. Ни обчетов, ни обмеров у него и не слыхано, обманства и в помышленье ни у кого не бывает, все идет по правде да по божьей истине.
   Долго еще рассказывал Абросим Степанов про заволжского тысячника, и по одним его словам артель возлюбила Патапа Максимыча и стала уважать его и побаиваться. "Вот как бы явил он милость да протурил бы Ваську Фадеева с Корнюшкой Прожженным, можно бы тогда было и богу за него помолиться и винца про его здоровье испить", - говорили обе артели - и прядильная и лесная.
   Пришел к Патапу Максимычу Василий Фадеев, шепотом читая псалом Давида на умягчение злых сердец.
   Сдавалось ему, что приезжий тысячник либо знает, либо скоро узнает про все плутни и каверзы. Не поплатиться бы спиной тогда, не угодить бы на казенную квартиру за решетку. Вытянув гусиную шею, робко вошел он в горницу и, понурив голову, стал у притолоки.
   - Ты будешь Василий Фадеич? - ласково спросил у него Патап Максимыч.
   - Так точно-с, - с покорным видом отвечал Фадеев, а сам диву дался, отчего это Чапурин не кричит на него, не ругается. "Должно быть, еще ничего ему неизвестно" , - думает он сам про себя.
   - Садись, Василий Фадеич, - указывая возле себя на стул, еще ласковее сказал ему Патап Максимыч. Вот сюда садись, к столу-то.
   - Можем и постоять, - отвечал смущенный непривычным для него обхождением Фадеев. Сколько годов живет он у Марка Данилыча, а тот ни разу его не саживал.
   - Садись же, сделай милость, Василий Фадеич, настаивал Патап Макснмыч, - а то ведь придется и мне на ногах перед тобой стоять, а я с дороги-то приустал, старые ходуны Ходуны - ноги. спокоя просят.
   И тут не согласился сесть Василий Фадеев и не сел бы, если бы Чапурин не взял его за плечи и насильно не усадил. Присел на краешке стула Фадеев, согнулся в три погибели, вытянул шею, а сам, не смигаючи. раболепно глядит на Чапурина
   - Ты здесь главным приказчиком? - спросил Патап Максимыч.
   Заморгал глазами, ровно взглянул на солнышко, Фадеев. Вытянув шею длинней прежнего, робко и тихо ответил он:
   - Не то чтобы главный, а имел иной раз хозяйские порученности по заведениям и по дому, иной год и на рыбных караванах бывал.
   - А книги кто вел и счета сводил? - спросил Чапурин.
   - Марко Данилыч этим сами распоряжаются, нам не доверяют, - заикаясь, медленно проговорил Фадеев. - Ни книг, ни счетов до меня никогда не доходило.
   - Да ведь он бывал в долгих отлучках. Кто ж без него распоряжался?.. спросил Патап Максимыч.
   - Дарья Сергевна, - чуть слышно промолвил Фадеев.
   - То есть чем она распоряжалась? Насчет питья да еды да насчет другого домашнего хозяйства?
   - Так точно-с, - еще тише прошептал Василий Фадеев.
   - А расчеты с рабочими кто вел? Деньги в артель на припасы кто выдавал? Кто с почты деньги получал аль с покупателей? - продолжал расспросы Патап Максимыч.
   Василий Фадеев молчал.
   - Не Дарья же Сергевна, не Авдотья же Марковна. Я сам не один раз слыхал от Марка Данилыча, что обе они в эти дела у него не входят, - сказал Патап Максимыч. - Кто-нибудь распоряжался же, у кого- нибудь были же деньги на руках?
   - У разных бывали-с. Чаще всего у Корнея Евстигнеича, - на каждом слове запинаясь, чуть слышно проговорил Фадеев.
   - А кто таков этот Корней Евстигнеич? - спросил Чапурин.
   - Самый первый и доверенный приказчик, - бойче прежнего промолвил Фадеев. - Он больше других про хозяйские дела знает.
   - А где он?.
   - Надо быть, на Унже теперь. Марко Данилыч леса там на сруб купил, и по весне, около троицына дня, туда его отправил.
   - Надо будет за ним послать, - сказал Патап Максимыч. - А когда Марко Данилыч в последний раз у Макарья был, кто из вас здесь оставался?
   - Я-с, - весь красный, как вареный рак, прошептал Василий Фадеев.
   - Счета вел? - строго спросил Патап Максимыч.
   - Вел-с.
   - Подать на просмотр... Сейчас же, - строже прежнего приказал Чапурин.
   Совсем смешался Фадеев. Едва слышно проговорил он:
   - Счета у Марка Данилыча. Были ему представлены на другой день, как с ярманки воротились.
   - Хорошо. Вскроем сундук, так посмотрим. Они ведь там?
   - Не могу знать-с. Нам до хозяйских делов доходить не доводится, - сказал Василий Фадеев.
   - Сколько теперь у тебя налицо хозяйских денег? спросил Патап Максимыч.
   - Самая малость, внимания даже не стоит. Работников нечем рассчитать, отвечал Фадеев, весь дрожа, как в лихорадке.
   - Сколько, однако ж? - спросил Чапурин.
   - Как есть пустяки-с. Пятидесяти рублей не наберется, - сказал Фадеев. - А работникам на плохой конец надо больше трехсот целковых уплатить.
   - Составь список работникам поименно, отметь, за сколько кто подряжен, сколько кому уплачено, сколько кому остается уплатить, - вставая с места, сказал Патап Максимыч. - Сегодня же к вечеру изготовь, а завтра поутру всех рабочих сбери. Ступай, торопись.
   Не говоря ни слова, поклонился Фадеев в пояс и трепетно вышел из горницы. "Этот нашему не чета, - подумал он. - С виду ласков и повадлив, а, видно, мягко стелет, да жестко спать!.."
   В тот же день вечером послали эстафету на Унжу.
   Дарья Сергевна писала Прожженному, что Марко Данилыч вдруг заболел и велел ему, оставя дела, сейчас же ехать домой с деньгами и счетами. Не помянула она, по совету Патапа Максимыча, что Марку Данилычу удар приключился. "Ежель о том узнает он, - говорил Чапурин, - деньги-то под ноготок, а сам мах чрез тын, и поминай его как звали". В тот же вечер поехала за Дуней и Аграфена Петровна.
   Василий Фадеев, узнав, что Патап Максимыч был у городничего и виделся с городским головой и со стряпчим, почуял недоброе, и хоть больно ему не хотелось переписывать рабочих, но, делать нечего, присел за работу и, боясь чиновных людей, писал верно, без подделок и подлогов. Утром работники собрались на широкой луговине, где летом пеньковую пряжу сучат. Вышел к ним Патап Максимыч с листом бумаги; за ним смиренным неровным шагом выступал Василий Фадеев, сзади шли трое сторонних мещан.
   - Здравствуйте, крещеные, многолетствуйте, люди добрые! Жить бы вам божьими милостями, а нам вашими... - громко крикнул Чапурин артели рабочих и, сняв картуз, поклонился.
   - На добром слове благодарны. С приездом проздравляем!. . Всякого добра пошли тебе господи!. . Жить бы тебе сто годов с годом!. . Богатеть еще больше, из каждой копейки сто рублев тебе! - весело и приветливо заголосили рабочие.
   - Вашего хозяина господь недугом посетил, - сказал Патап Максимыч. Болезнь хоша не смертная, а делами Марку Данилычу пока нельзя займоваться. Теперь ему всего пуще нужен спокой, потому и позвал он меня, чтобы распорядиться его делами. И только мы с ним увиделись, первым его словом было, чтобы я вас рассчитал и заплатил бы каждому сполна, кому что доводится. Вот я и велел Василью Фадеичу составить списочек, сколько кому из вас денег заплатить следует. Кому кликну, тот подходи... Пимен Семенов!.
   Выступил из толпы молодой широкоплечий парень, волосом черен, нравом бранчлив и задорен. Всем взял: ростом, дородством, шелковыми кудрями, взял бы и очами соколиными, да они у Пимена завсегда подбиты бывали. Подошел он к Чапурину, шапку снял и глядит бирюком - коли, мол, что не так, так у меня наготове кулак.
   - За девять рублей рядился? - спросил у него Патап Максимыч. - За девять рублев в месяц, - нахально ответил Пимен Семенов, глядя в упор на Чапурина.
   - Расчету за последний месяц не дано?
   - За месяц с тремя днями, - сказал Пимен и стал брюхо чесать.
   - Значит, следует тебе девять рублей девяносто копеек? - спросил Патап Максимыч.
   - Так, видно, будет, - несколько помягче отвечал Пимен Семенов.
   - Праздников не вычитает, - зашептали в артели, не то что Смолокуров. У того праздники из счету вон, а в субботу, если в баню пойдешь, вычет за половину дня.
   - Да ведь это не сам он, а вот анафема эта - Васька Фадеев, - заговорили было иные.
   - Один черт на дьяволе, на одном бы сучке обоих повесить, - громко сказал пильщик из самых задорных. С криком на него все накинулись.
   - Маркелка, черт ты этакий, дурова голова! Для че доброму делу мешаешь? Аль язык-от у тебя, что ведьмино помело, зря метет?
   А у самих на уме: "Услышит Чапурин, не будет такой добрый". Шепнули Маркелу Аверьянову про то. Тот смекнул, и больше ни гугу.
   - Получай, - отдавая Пимену деньги, сказал Патап Максимыч. - Верно ли?
   - Верно, - процедил сквозь зубы Пимен Семенов и пошел к стороне.
   - Будьте свидетелями, честные господа, что Пимен Семенов деньги сполна получил, а ты, Василий Фадеич, изволь записать.
   Так, подзывая рабочих одного за другим, Патап Максимыч рассчитывал их.
   Иные, получив деньги, прочь было пошли. Давненько не пивали зелена вина, каждого в кабак тянуло, но Патап Максимыч сказал, чтобы покуда оставались они на месте, что ему надо еще с ними потолковать и, ежели хоть один кто уйдет, другим денег раздавать он не станет.
   Все остались, и те, до кого не дошла еще очередь раздачи, зорко караулили, чтобы кто-нибуь тягу не задал. Кончилась расплата. На вынесенном столике Василий Фадеев написал расписку, грамотные сами расписались, за неграмотных один из мещан-свидетелей руку приложил.
   - Ну, добрые люди, - сказал тогда Патап Максимыч работникам, - вот про что поговорить хочу я с вами, по душе поговорить, по правде, по совести. Рядились вы кто до Покрова, кто до Казанской, иные даже до Михайлова дня. А теперь, как слышу, с того дня как захворал Марко Данилыч, половина вас не работает, а ест-пьет хозяйское. Праведно ли такое дело, сами посудите.
   Конечно, мог бы я на вас пожаловаться и начальство вас по головке не погладило бы, только этого делать не хочу, по-моему, не в пример лучше покончить дело добрым порядком. Оставайтесь-ка каждый до срока, на какой кто рядился, да работайте как следует, а не так чтобы через пень колоду валить.
   Загалдели было рабочие. Ругательства на Василья Фадеева послышались, он-де обсчитывает да обманывает. Послышались жалобы и на Марка Данилыча, без пути, дескать, драться охоч - чуть что не так, тотчас в зубы.
   - А вы не всяко лыко в строку, - хладнокровно и спокойно сказал им Патап Максимыч. - Зато ведь и не оставляет вас Марко Данилыч. Сейчас заходил я в вашу стряпущую, посмотрел, чем кормят вас. Такую пищу, братцы, не у всякого хозяина найдете. В деревне-то живучи, поди, чать, такой пищи и во снах не видали... Полноте пустое городить... Принимайтесь с богом за дело, а для ради моего приезда и первого знакомства вот вам красненькая. Пошабашивши, винца испейте. Так-то будет лучше.
   Красненькая подействовала, рабочие согласились отработать свои сроки, и хвалам заволжскому тысячнику конца у них не было.
   * * *
   Аграфена Петровна спешила в Луповицы. Хранила она благодарную память о Марье Ивановне, спасшей ребенка ее от неминучей смерти, но разговоры с Дарьей Сергевной и замечанья свои над Дуней, пристрастившейся, по указанью Марьи Ивановны, к каким-то странным и непонятным книгам, и в ней возбуждали подозрение, не кроется ли тут и в самом деле чего-нибудь неладного. И про миршенские толки узнала она от Дарьи Сергевны, но не могла придумать, что это за фармазоны такие, что это за секта... В лесах за Волгой про них слыхом не слыхать.
   Неспокойно ехала Аграфена Петровна по незнаемым дорогам, робко и недоверчиво встречалась она с людьми незнакомыми, много беспокойства и тревоги, до того ей неизвестных, перенесла она во время пути. Все было ей ново: и невиданная за Волгой черная, как уголь, земля, и красные либо полосатые поневы вместо темно-синих заволжских сарафанов, и голое безлесье, что, куда ни посмотри, ни кустика, ни прутика нет. Без малого целу неделю провела она в дороге, наконец, под вечер мрачного, дождливого дня, ямщик указал ей кнутовищем на каменный помещичий дом, на сады с вековыми деревьями, на большую церковь и сотни на полторы маленьких, невзрачных, свежей соломой покрытых домишек. " Вот и Луповицы!" - сказал он, подстегнув пристяжную.
   Темнело. Хмурые, как будто свинцовые тучи со всех сторон облегли небосклон; мелкий дождик при холодном сиверке моросил, как сквозь сито, когда кибитка Аграфены Петровны по густой, клейкой, по самую ступицу грязи подъехала к Луповицам. А дождик все пуще да пуще, а ветер порывистей и сильнее. Сипит и воет непогода; видно, что подходит затяжное осеннее ненастье.
   "Где же мне остановиться?" - тут только пришлю на мысль заволжской тысячнице. И прежде приходило это ей в голову, но, зная, что в Луповицах больше полутораста дворов, и судя по заволжскому, где нет таких больших селений, была уверена, что найдет в селе не один постоялый двор. Но, въезжая в село, узнала от ямщика, что в Луповицах постоялых дворов нет, народ хлебопашец, ни базаров, ни съездов, ни ярманок в селе нет, большая дорога далеко в стороне, оттого и постоялых дворов никто не заводит. На барский двор не хотелось ехать Аграфене Петровне, там мерещились ей фармазоны. Делать нечего, надо пристать, где бог приведет, проведать про Дуню и, ежели не уехала, позвать ее к себе.
   - Где ж остановиться? - спросила она у ямщика.
   - Не знаю, - отвечал тот. - У крестьян избы-то не больно приборны. Невзрачно живут, с телятами, с поросятами, избенки махонькие, тесные, лесу ведь здесь ни пруточка. Вонища одна чего стоит!
   - Где же пристать-то мне? - тревожно спросила Аграфена Петровна.
   - У попа разве. Домишко у него все-таки приглядней крестьянского, - сказал ямщик.
   - А каков поп-от? - спросила Аграфена Петровна. И на мысли никогда не вспадало ей, чтобы пришлось когда-нибудь искать приюта у никонианского попа. Претило ей, но все-таки поп лучше фармазонов.
   - Ничего, поп хороший, - отвечал ямщик на вопрос ее. - Обстоятельный, хвалят его. - До денег охоч, да уж это поповское дело, на том уж они все стоят. У них ведь толстый карман святее угодников. Обойди весь вольный свет бессребреника меж попами не сыщешь. А здешнего похваляют - добрый, слышь.