Страница:
Стремительное движение. Распахнутая дверь.
И вот неведомый рыцарь уже вваливается в проем, закрывая, захлопывая дверь за собой…
– Сто-о-ой! – страшно взвыл Всеволод. – Сто-о-ой! – и ударил вдогонку.
Тоже – страшно. Сильно. Наотмашь.
Достал, задел. Отсек кусок тяжелого белого плаща. Вроде бы рассек кольчугу на плече. И…
Дверь захлопнулась, прежде чем Всеволод успел втиснуться сам, подставить руку, ногу, клинок…
Стукнул засов с той стороны.
А после – удаляющиеся шаги. Быстро удаляющиеся. А там, за дверью – внутренние переходы и лестницы необъятного донжона и бесчисленных пристроек. Вверх, вниз, вправо, влево…
В общем-то, за дверь, на ту сторону коридора можно попасть в обход – другими переходами. Но – время! Пока будешь плутать… Нет, оно того уже не стоит.
Шаги стихли.
Все!
Ушел!
Сбежал!
И – не догнать! И где теперь искать беглеца?! Как искать?! Того, кого не знаешь в лицо?
Хрусть!
В сердцах Всеволод саданул по двери тяжелой рукоятью меча. На крепкой доске теперь останется изрядная вмятина. А в душе – гложущее сомнение, неразгаданная тайна. Опасная тайна.
Поопаснее россказней о замковом упыре такая тайна будет.
Под ногой хлюпнуло.
Ага, лужица пролитой… водицы?
Всеволод нагнулся. Снял перчатку. Ткнул рукой в бесцветную жидкость. Растер пальцами. Понюхал. Нет, не пахнет. Ничем. Неужто, в самом деле, обычная вода?
Он долго осматривал пальцы. Вроде чуть-чуть пощипывало. Или кажется просто? На вкус попробовать не решился. И – правильно.
Вот это уже – точно – не кажется… На коже отчетливо проступало размытое бесформенное темное пятно. Нет, не водица это. Не простая водица… Тогда что?
Всеволод уже знал что. Догадывался…
Однорукий кастелян брат Томас, помнится, обмолвился, будто кожа чернеет от соприкосновения с раствором адского камня. Так, выходит, незваный гостинек прятал в левой перчатке жидкое серебро из алхимической лаборатории? Серебряную воду прятал – в кожаных мешочках, либо в иных каких сосудиках. Вшитую, либо вложенную в потаенные кармашки. А Всеволод их вспорол, выходит, случайно и выпустил потаенное наружу?
Могло быть такое? Наверное, могло. Латная перчатка – вещь вместительная. А меч таинственный рыцарь держал в правой руке. Что ж, иные ратники ковчежцы со святыми мощами в доспехи себе вшивают да ладанки-обереги. Правда, чтобы в перчатки… О таком Всеволод прежде не слышал. Но вот яды, случается, в перчатках носят. Чтоб удобнее, чтоб быстрее использовать… Но то – яд. А это…
Стоп! А что для нечисти серебряная вода, как не яд? Но ведь – для нечисти же. Да, именно для нечисти! Каковой тут кое-кто считает Эржебетт…
Всеволод тряхнул головой.
Неужто Бернгард в самом деле принимает девчонку за лидерку? Неужто искренне верит, что…
Или это все-таки не Бернгард? А кто тогда? И – зачем тогда?
Зачем неизвестному рыцарю тайком, скрытно от всех пробираться сюда со спрятанной в перчатке серебряной водой? Зачем стучать в дверь особым стуком? Чего он добивался? Облить Эржебетт хотел раствором адского камня? Напоить? Проверить наверняка – нечисть ли, нет ли? Оставить на коже явную ведьмину метку?
Вопросы, вопросы…
Всеволод машинально попытался стереть с руки черную отметину. Нет, от нее так просто теперь не избавишься. А что если… Хм, ведь это идея! Если серебряная водица брызнула и под вспоротую перчатку, на левой ладони неведомого рыцаря тоже должны остаться такие же въедливые пятна.
Уже лучше! Есть хоть какая-то зацепка. И вот еще… Всеволод подобрал тевтонский меч и кусок срубленного плаща. Негусто, конечно, но тоже кое-что. Затем он вернулся к двери их с Эржебетт комнаты. Постучал. Все тем же условным тройным и быстрым – тук-тук-тук! – сигналом.
Позвал:
– Я это, Эржебетт! Открывай, не бойся. Все уже кончилось.
Хотя что-то настырно подсказывало: не кончилось – начинается… Все только начинается.
Дверь открылась не сразу. Не открылась даже – приоткрылась. Чуть-чуть. В темной щелке мелькнули испуганные глаза немой девчонки. Всеволод сморгнул – в густой тени опять показалось, будто в зрачках Эржебетт он отражен неправильно. Вверх ногами.
Сморгнул еще. Нет – ничего. Просто – показалось. После бессонной ночи, проведенной в ратных трудах, да после недавнего поединка – и не такое причудится. Нет, выкрутасы собственного зрения, рассказы о лидерке и тревожные слухи о замковом упыре его сейчас не волновали ничуть. Странный незнакомец в тевтонских латах – вот что не давало покоя. Вот где угроза была явной, не призрачной, не надуманной.
Правда, – и непонятной тоже.
А дверь – уже настежь. А Эржебетт уже крепко обнимает его, прильнув всем телом, пачкаясь о грязь, копоть и подсохшую, почти истаявшую на солнце упыриную кровь. Дрожит… Мычит что-то: то ли плачет, то ли жалуется, то ли воркует от избытка чувств.
– Постой, – не без усилия и без особой охоты Всеволод все же высвободился из объятий девушки. – Погоди-ка миловаться.
Сейчас, в самом деле, не до утешений и не до любовных утех.
– Пойдешь со мной. Поняла?
Растерянный взгляд.
Всеволод кивнул на поддоспешник, кольчугу и шелом «оруженосца», сваленные в углу.
– Одевайся.
Так надо. Только – так. Без брони Эржебетт ходить по замку не стоит даже днем.
Теперь – поняла. Начала быстро, сноровисто облачаться в доспехи. Всеволод подсобил, подтянул ремни, повязал меч. Готово. Невысокая грудь укрыта. Недлинные волосы упрятаны под шелом. Дева вновь превратилась в молодшего дружинника при госте-воеводе.
– Идем!
Он подхватил трофеи – срубленный клок плаща и тевтонский меч, выпихнул Эржебетт из комнаты. И Бог с ним, с востроглазым Томасом. И плевать на недовольство Бернгарда. Одну оставлять девчонку отныне не годится. Ни днем, ни даже ночью. Пусть теперь всегда будет рядом, на виду. Это – во-первых. А во-вторых – следует срочно, без промедления найти магистра.
И поговорить с тевтонским старцем-воеводой следует. Начистоту…
Глава 27
Глава 28
Глава 29
И вот неведомый рыцарь уже вваливается в проем, закрывая, захлопывая дверь за собой…
– Сто-о-ой! – страшно взвыл Всеволод. – Сто-о-ой! – и ударил вдогонку.
Тоже – страшно. Сильно. Наотмашь.
Достал, задел. Отсек кусок тяжелого белого плаща. Вроде бы рассек кольчугу на плече. И…
Дверь захлопнулась, прежде чем Всеволод успел втиснуться сам, подставить руку, ногу, клинок…
Стукнул засов с той стороны.
А после – удаляющиеся шаги. Быстро удаляющиеся. А там, за дверью – внутренние переходы и лестницы необъятного донжона и бесчисленных пристроек. Вверх, вниз, вправо, влево…
В общем-то, за дверь, на ту сторону коридора можно попасть в обход – другими переходами. Но – время! Пока будешь плутать… Нет, оно того уже не стоит.
Шаги стихли.
Все!
Ушел!
Сбежал!
И – не догнать! И где теперь искать беглеца?! Как искать?! Того, кого не знаешь в лицо?
Хрусть!
В сердцах Всеволод саданул по двери тяжелой рукоятью меча. На крепкой доске теперь останется изрядная вмятина. А в душе – гложущее сомнение, неразгаданная тайна. Опасная тайна.
Поопаснее россказней о замковом упыре такая тайна будет.
Под ногой хлюпнуло.
Ага, лужица пролитой… водицы?
Всеволод нагнулся. Снял перчатку. Ткнул рукой в бесцветную жидкость. Растер пальцами. Понюхал. Нет, не пахнет. Ничем. Неужто, в самом деле, обычная вода?
Он долго осматривал пальцы. Вроде чуть-чуть пощипывало. Или кажется просто? На вкус попробовать не решился. И – правильно.
Вот это уже – точно – не кажется… На коже отчетливо проступало размытое бесформенное темное пятно. Нет, не водица это. Не простая водица… Тогда что?
Всеволод уже знал что. Догадывался…
Однорукий кастелян брат Томас, помнится, обмолвился, будто кожа чернеет от соприкосновения с раствором адского камня. Так, выходит, незваный гостинек прятал в левой перчатке жидкое серебро из алхимической лаборатории? Серебряную воду прятал – в кожаных мешочках, либо в иных каких сосудиках. Вшитую, либо вложенную в потаенные кармашки. А Всеволод их вспорол, выходит, случайно и выпустил потаенное наружу?
Могло быть такое? Наверное, могло. Латная перчатка – вещь вместительная. А меч таинственный рыцарь держал в правой руке. Что ж, иные ратники ковчежцы со святыми мощами в доспехи себе вшивают да ладанки-обереги. Правда, чтобы в перчатки… О таком Всеволод прежде не слышал. Но вот яды, случается, в перчатках носят. Чтоб удобнее, чтоб быстрее использовать… Но то – яд. А это…
Стоп! А что для нечисти серебряная вода, как не яд? Но ведь – для нечисти же. Да, именно для нечисти! Каковой тут кое-кто считает Эржебетт…
Всеволод тряхнул головой.
Неужто Бернгард в самом деле принимает девчонку за лидерку? Неужто искренне верит, что…
Или это все-таки не Бернгард? А кто тогда? И – зачем тогда?
Зачем неизвестному рыцарю тайком, скрытно от всех пробираться сюда со спрятанной в перчатке серебряной водой? Зачем стучать в дверь особым стуком? Чего он добивался? Облить Эржебетт хотел раствором адского камня? Напоить? Проверить наверняка – нечисть ли, нет ли? Оставить на коже явную ведьмину метку?
Вопросы, вопросы…
Всеволод машинально попытался стереть с руки черную отметину. Нет, от нее так просто теперь не избавишься. А что если… Хм, ведь это идея! Если серебряная водица брызнула и под вспоротую перчатку, на левой ладони неведомого рыцаря тоже должны остаться такие же въедливые пятна.
Уже лучше! Есть хоть какая-то зацепка. И вот еще… Всеволод подобрал тевтонский меч и кусок срубленного плаща. Негусто, конечно, но тоже кое-что. Затем он вернулся к двери их с Эржебетт комнаты. Постучал. Все тем же условным тройным и быстрым – тук-тук-тук! – сигналом.
Позвал:
– Я это, Эржебетт! Открывай, не бойся. Все уже кончилось.
Хотя что-то настырно подсказывало: не кончилось – начинается… Все только начинается.
Дверь открылась не сразу. Не открылась даже – приоткрылась. Чуть-чуть. В темной щелке мелькнули испуганные глаза немой девчонки. Всеволод сморгнул – в густой тени опять показалось, будто в зрачках Эржебетт он отражен неправильно. Вверх ногами.
Сморгнул еще. Нет – ничего. Просто – показалось. После бессонной ночи, проведенной в ратных трудах, да после недавнего поединка – и не такое причудится. Нет, выкрутасы собственного зрения, рассказы о лидерке и тревожные слухи о замковом упыре его сейчас не волновали ничуть. Странный незнакомец в тевтонских латах – вот что не давало покоя. Вот где угроза была явной, не призрачной, не надуманной.
Правда, – и непонятной тоже.
А дверь – уже настежь. А Эржебетт уже крепко обнимает его, прильнув всем телом, пачкаясь о грязь, копоть и подсохшую, почти истаявшую на солнце упыриную кровь. Дрожит… Мычит что-то: то ли плачет, то ли жалуется, то ли воркует от избытка чувств.
– Постой, – не без усилия и без особой охоты Всеволод все же высвободился из объятий девушки. – Погоди-ка миловаться.
Сейчас, в самом деле, не до утешений и не до любовных утех.
– Пойдешь со мной. Поняла?
Растерянный взгляд.
Всеволод кивнул на поддоспешник, кольчугу и шелом «оруженосца», сваленные в углу.
– Одевайся.
Так надо. Только – так. Без брони Эржебетт ходить по замку не стоит даже днем.
Теперь – поняла. Начала быстро, сноровисто облачаться в доспехи. Всеволод подсобил, подтянул ремни, повязал меч. Готово. Невысокая грудь укрыта. Недлинные волосы упрятаны под шелом. Дева вновь превратилась в молодшего дружинника при госте-воеводе.
– Идем!
Он подхватил трофеи – срубленный клок плаща и тевтонский меч, выпихнул Эржебетт из комнаты. И Бог с ним, с востроглазым Томасом. И плевать на недовольство Бернгарда. Одну оставлять девчонку отныне не годится. Ни днем, ни даже ночью. Пусть теперь всегда будет рядом, на виду. Это – во-первых. А во-вторых – следует срочно, без промедления найти магистра.
И поговорить с тевтонским старцем-воеводой следует. Начистоту…
Глава 27
– Русич, а ты уверен, что действительно видел то, что видел?
– В каком смысле?
Бернгарда он нашел бродящим меж телами орденских братьев. Погибшие рыцари лежали отдельно – в стороне от павших союзников и от мертвых кнехтов. Магистр пребывал в скорбной задумчивости и всем своим видом давал понять, что Всеволод выбрал не самое подходящее время для разбирательств.
Может, и так. Однако сейчас не до щепетильности. Сейчас Всеволод желал получить ответы на свои вопросы. И имел на это полное право. В конце концов, ведь и в его дружине тоже есть потери. Но прежде чем скорбеть о мертвых, нужно подумать о живых.
– В смысле самом что ни на есть прямом. Знаешь, с недосыпу, от излишнего утомления и впечатлительности всякое может привадиться…
– Хочешь сказать…
Магистр прервал его, не дослушав:
– Что в твой рассказ трудно, очень трудно поверить. Все мои оставшиеся в живых воины были здесь, – он обвел рукой замковый двор, внешние стены, неопределенно махнул куда-то за открытые Серебряные Врата. – И за любого я готов поручиться. Там же, – Бернгард указал на внутреннюю цитадель и возвышающуюся над ней массивную башню-донжон, – там были ты и Эржебетт.
Тевтон покосился на стоявшую поодаль отроковицу в одежде отрока.
– И вам обоим, насколько я могу судить, никто не нанес вреда…
– Не успел, – в сердцах выкрикнул Всеволод. – Потому и не нанес.
Его замечание проигнорировали.
– А тот таинственный призрак, с которым ты, русич, будто бы сражался…
– Призрак?! Будто бы?! – Всеволод взъярился не на шутку. – Возможно, призрак и смог бы стукнуть в дверь тайным стуком. Но призраки не носят в перчатках раствор адского камня. И ни от призрака, ни от морока, ни от наваждения не осталось бы вот этого.
Он бросил к ногам Бернгарда свои трофеи: меч и кусок грубой белой ткани.
Магистр лишь пожал плечами:
– Этого добра полно на складах и в оружейнях. Кроме того, такие мечи и такие плащи имеются у каждого брата ордена Святой Марии. Кого из них ты хочешь обвинить в покушении на свою… м-м-м… своего оруженосца?
Всеволод сжал кулаки:
– Но не у каждого будет черная отметина на левой ладони.
– Ах, ты об этом… – Неприязненная усмешка скользнула по губам Бернгарда. – Что ж, иди, ищи. Я не запрещаю. Приглядывайся к любому. Если что найдешь – сообщи. Приму меры незамедлительно. Только ты уж сам не руби сгоряча. Черные пятна могут ведь оказаться несмытой упыриной кровью. Ну, а начать, если хочешь, можешь прямо здесь, с меня.
Бернгард поднял ладони:
– Видишь, мои руки чисты. А хочешь, позову брата Томаса? Во-о-он он, стены осматривает. Но это же ничего, что осматривает, так? Это ж пустяк – отвлечем ненадолго. Зато твою душеньку успокоим…
Всеволод шумно вдыхал и выдыхал сквозь зубы. Ему не верили. Или делали вид, что не верят. Или над ним откровенно насмехались.
– Вот только, боюсь, моему кастеляну предъявить тебе для осмотра будет нечего, русич. Левой ладони у него нет вовсе. А может быть, ты думаешь, у брата Томаса где-то припрятана пристяжная рука в виде бутыли с серебряной водой? Так ты не стесняйся – давай его спросим. А не признается – обыщем.
– Не стоит, – прохрипел Всеволод.
Рука-бутыль не схватила бы его клинок стальной хваткой.
– А раз не стоит, – Бернгард сменил злобно-шутовской тон на сухой, приказной, – так ступай, русич. Не мешай другим, и сам займись делом. И дружинников своих тоже займи. Работы сегодня много – всем хватит.
– Бернгард, – дрожащим от ярости голосом произнес Всеволод. – В крепости есть кто-то, о ком ты не знаешь или кого скрываешь сознательно…
Тевтонский старец-воевода устало вздохнул. Но на этот раз ответил ровно и спокойно:
– Кого мне скрывать, русич, если и днем, и ночью у меня на счету каждая пара рук. Калека Томас – и тот, вон, всегда при деле. А если – это, конечно же, нереально, но предположим… если кто-то, действительно, прячется в замке втайне от меня… Что ж, искать его я не стану по той же причине. Чтобы как следует прочесать Серебряные Врата, нужно отвлечь от работы половину гарнизона и потратить полдня. Это для нас – непозволительная роскошь. И пока я не вижу суровой необходимости прибегать к таким мерам. Уж лучше для поднятия духа лишний раз устроить вылазку и порубить за стенами вполне реальную нечисть, чем разыскивать невесть что у себя дома. Зачем давать повод нежелательным пересудам? Зачем смущать безрезультатными поисками души братьев? Им и так здесь нелегко…
Вообще-то определенная доля здравого смысла в словах Бернгарда имелась, – вынужден был признать Всеволод. Зачем давать повод? Зачем смущать? Может быть, в этом и заключается истинная причина нежелания магистра принимать на веру его рассказ?
– И вот еще что я тебе скажу, русич, – помедлив, добавил Бернгард. – Над своими людьми ты – воевода, а значит, волен поступать, как сочтешь нужным. Но всем прочим вовсе ни к чему знать то, о чем ты мне сейчас поведал. И так слухи всякие по замку гуляют.
Всеволод прекрасно знал, какие «всякие». И все же не удержался – спросил, проигнорировав совет Бранко:
– Замковый упырь?
Магистр тевтонской Сторожи демонстративно отвернулся.
Все.
Поговорили…
– Пойдем, Эржебетт, – Всеволод мотнул головой.
Девчонка мгновенно сорвалась с места. За малым – не побежала. Лишь бы подальше, поскорее лишь бы от разгневанного мастера Берн-гарда. Тевтонский старец-воевода провожал их долгим тяжелым взглядом. Всеволод спиной чувствовал этот давящий взгляд магистра.
Ох, и нехорошо же было на душе. Мерзко. Паршивовато… Устраивать проверку среди тех, с кем этой ночью бился бок о бок… Подленько и неправильно это. Но ведь и иначе нельзя?
Скрепя сердце Всеволод начал с самого простого – с собственной дружины. Тут уж дело такое: коли взялся искать неведомого татя в чужом доме – начни со своих. Чтоб хозяину после не в чем было тебя упрекнуть. И чтоб самому не терзаться сомнениями. Проверять-то, как ни крути, следовало всех скопом, ибо тевтонским доспехом мог прикрыться кто угодно. Нет, не то чтобы Всеволод не верил своим бойцам, но для полного успокоения души…
Душу свою он успокоил. А, успокоив, – честно повинился перед дружиной. Объяснил, в чем дело. Попросил помощи.
Поняли. Помогли воеводе.
Русичи разбрелись по замку. Каждый работал наравне с прочими защитниками крепости. На совесть работал. Но, работая, – еще и высматривал черные пятна на левой ладони соседа. Особые пятна, отличные от гари, грязи и густой упыриной крови. Такие же пятна, как метка на пальцах Всеволода.
Защитники Серебряных Врат давно сняли боевые латные рукавицы. В простых перчатках тоже трудились немногие. У тех, чьи руки, все же были закрыты, дружинники Всеволода на время и под любым предлогом просили перчатки. Перчатки снимали, отдавали. Одни – с охотой, другие – с недоумением. Но левой длани скрывать никто даже не пытался.
А пытливые глаза оглядывали, осматривали… Руки тевтонских рыцарей и кнехтов…
Ничего!
…и – руки татарских стрелков Сагаадая…
Безрезультатно!
…и руки волоха Бранко, и шекелисского сотника Золтана, и музыканта Раду…
Ни единой достойной внимания зацепки!
Помеченными оказались лишь двое. Первый – старик-алхимик, обе руки которого были черны и шершавы от многочисленных застарелых ожогов, глубоко въевшейся копоти и едких жидкостей. Однако старец был вне подозрений. Ну не мог он в полном боевом облачении сражаться столь ловко, как это делал неведомый рыцарь. К тому же и во время штурма, и после него тевтонский алхимик, обвешанный целебными зельями, не отлучался со двора, облегчая страдания раненых и умирающих. Свидетели были – и немало. И не верить им оснований нет.
Второй – кнехт, плескавший на упырей со стены серебряную воду. Этот случайно пролил раствор адского камня под кольчужный рукав и теперь от запястья до самого локтя у него тянулся темный потек в виде кинжального лезвия с частым крапом вокруг. Но след тот имелся лишь на правой руке кнехта. Всеволода же интересовала левая.
Все это можно было толковать двояко. Либо таинственный рыцарь по-прежнему где-то скрывается. Либо выплеснувшийся из взрезанной перчатки раствор так и не коснулся кожи неведомого злоумышленника.
Бессильная ярость переполняла Всеволода. Но ярость пришлось выплескивать в работу, которой, в самом деле, был непочатый край.
После тяжкой битвы и бессонной ночи защитники замка трудились до обеда. Трудились без отдыха, не покладая рук. После обеда – работали по очереди. Одни ложились, вернее, попросту валились с ног от усталости, мгновенно забываясь кратким тревожным сном. Другие делали дело. Затем – менялись. Ни о какой дневной вылазке сегодня не могло быть и речи. Едва выстоявшую крепость спешно готовили к очередному штурму.
Работали все. Здоровые и раненые. Кнехты и рыцари. Хозяева и гости. Свозили к пропасти и сбрасывали вниз размякшие под солнцем и жутко смердевшие тела упырей. Укрепляли осыпавшийся кое-где вал, расчищали ров. А, расчистив, вновь наполняли черный провал дровами и сушняком, подвезенными из ближайших лесов. Правили и меняли поваленные и обгоревшие осиновые рогатки на дальних подступах. Чинили тын и каменную кладку стен. Заново серебрили подъемный мост. Собирали стрелы. Поднимали на стены камни, бревна, горшки и сосуды с огненным и взрывчатым зельем. Обмазывали вязкой горючей смесью снаряды для катапульт. Готовили зажигательные стрелы. Чистили оружие.
А после – хоронили павших.
Павших было много. Около трех десятков тевтонов. Неполный – без одного – десяток русичей. Полдюжины татарских стрелков, которым тоже пришлось в эту ночь драться на стенах врукопашную. Еще шекелисы. Все. Кроме Золтана и Раду.
Большая половина трупов – обескровлены.
– Такое случалось здесь прежде? – осведомился Всеволод у находившегося поблизости Конрада.
– Что именно?
– Чтобы столько погибших?
Сакс не ответил. Ни да, ни нет. Лишь неопределенно мотнул головой. Сказал невпопад:
– Нам повезло, что ночью не было дождя.
– Дождя? – не понял Всеволод.
– Ров, – пояснил тевтон. – Греческий огонь воды не боится, но вот дрова… Если намокнут – могут и не заняться. А без огненного рва – трудно. Без него замок не спасла бы даже твоя вылазка.
Что ж, очень может быть… Всеволод не спорил.
– В каком смысле?
Бернгарда он нашел бродящим меж телами орденских братьев. Погибшие рыцари лежали отдельно – в стороне от павших союзников и от мертвых кнехтов. Магистр пребывал в скорбной задумчивости и всем своим видом давал понять, что Всеволод выбрал не самое подходящее время для разбирательств.
Может, и так. Однако сейчас не до щепетильности. Сейчас Всеволод желал получить ответы на свои вопросы. И имел на это полное право. В конце концов, ведь и в его дружине тоже есть потери. Но прежде чем скорбеть о мертвых, нужно подумать о живых.
– В смысле самом что ни на есть прямом. Знаешь, с недосыпу, от излишнего утомления и впечатлительности всякое может привадиться…
– Хочешь сказать…
Магистр прервал его, не дослушав:
– Что в твой рассказ трудно, очень трудно поверить. Все мои оставшиеся в живых воины были здесь, – он обвел рукой замковый двор, внешние стены, неопределенно махнул куда-то за открытые Серебряные Врата. – И за любого я готов поручиться. Там же, – Бернгард указал на внутреннюю цитадель и возвышающуюся над ней массивную башню-донжон, – там были ты и Эржебетт.
Тевтон покосился на стоявшую поодаль отроковицу в одежде отрока.
– И вам обоим, насколько я могу судить, никто не нанес вреда…
– Не успел, – в сердцах выкрикнул Всеволод. – Потому и не нанес.
Его замечание проигнорировали.
– А тот таинственный призрак, с которым ты, русич, будто бы сражался…
– Призрак?! Будто бы?! – Всеволод взъярился не на шутку. – Возможно, призрак и смог бы стукнуть в дверь тайным стуком. Но призраки не носят в перчатках раствор адского камня. И ни от призрака, ни от морока, ни от наваждения не осталось бы вот этого.
Он бросил к ногам Бернгарда свои трофеи: меч и кусок грубой белой ткани.
Магистр лишь пожал плечами:
– Этого добра полно на складах и в оружейнях. Кроме того, такие мечи и такие плащи имеются у каждого брата ордена Святой Марии. Кого из них ты хочешь обвинить в покушении на свою… м-м-м… своего оруженосца?
Всеволод сжал кулаки:
– Но не у каждого будет черная отметина на левой ладони.
– Ах, ты об этом… – Неприязненная усмешка скользнула по губам Бернгарда. – Что ж, иди, ищи. Я не запрещаю. Приглядывайся к любому. Если что найдешь – сообщи. Приму меры незамедлительно. Только ты уж сам не руби сгоряча. Черные пятна могут ведь оказаться несмытой упыриной кровью. Ну, а начать, если хочешь, можешь прямо здесь, с меня.
Бернгард поднял ладони:
– Видишь, мои руки чисты. А хочешь, позову брата Томаса? Во-о-он он, стены осматривает. Но это же ничего, что осматривает, так? Это ж пустяк – отвлечем ненадолго. Зато твою душеньку успокоим…
Всеволод шумно вдыхал и выдыхал сквозь зубы. Ему не верили. Или делали вид, что не верят. Или над ним откровенно насмехались.
– Вот только, боюсь, моему кастеляну предъявить тебе для осмотра будет нечего, русич. Левой ладони у него нет вовсе. А может быть, ты думаешь, у брата Томаса где-то припрятана пристяжная рука в виде бутыли с серебряной водой? Так ты не стесняйся – давай его спросим. А не признается – обыщем.
– Не стоит, – прохрипел Всеволод.
Рука-бутыль не схватила бы его клинок стальной хваткой.
– А раз не стоит, – Бернгард сменил злобно-шутовской тон на сухой, приказной, – так ступай, русич. Не мешай другим, и сам займись делом. И дружинников своих тоже займи. Работы сегодня много – всем хватит.
– Бернгард, – дрожащим от ярости голосом произнес Всеволод. – В крепости есть кто-то, о ком ты не знаешь или кого скрываешь сознательно…
Тевтонский старец-воевода устало вздохнул. Но на этот раз ответил ровно и спокойно:
– Кого мне скрывать, русич, если и днем, и ночью у меня на счету каждая пара рук. Калека Томас – и тот, вон, всегда при деле. А если – это, конечно же, нереально, но предположим… если кто-то, действительно, прячется в замке втайне от меня… Что ж, искать его я не стану по той же причине. Чтобы как следует прочесать Серебряные Врата, нужно отвлечь от работы половину гарнизона и потратить полдня. Это для нас – непозволительная роскошь. И пока я не вижу суровой необходимости прибегать к таким мерам. Уж лучше для поднятия духа лишний раз устроить вылазку и порубить за стенами вполне реальную нечисть, чем разыскивать невесть что у себя дома. Зачем давать повод нежелательным пересудам? Зачем смущать безрезультатными поисками души братьев? Им и так здесь нелегко…
Вообще-то определенная доля здравого смысла в словах Бернгарда имелась, – вынужден был признать Всеволод. Зачем давать повод? Зачем смущать? Может быть, в этом и заключается истинная причина нежелания магистра принимать на веру его рассказ?
– И вот еще что я тебе скажу, русич, – помедлив, добавил Бернгард. – Над своими людьми ты – воевода, а значит, волен поступать, как сочтешь нужным. Но всем прочим вовсе ни к чему знать то, о чем ты мне сейчас поведал. И так слухи всякие по замку гуляют.
Всеволод прекрасно знал, какие «всякие». И все же не удержался – спросил, проигнорировав совет Бранко:
– Замковый упырь?
Магистр тевтонской Сторожи демонстративно отвернулся.
Все.
Поговорили…
– Пойдем, Эржебетт, – Всеволод мотнул головой.
Девчонка мгновенно сорвалась с места. За малым – не побежала. Лишь бы подальше, поскорее лишь бы от разгневанного мастера Берн-гарда. Тевтонский старец-воевода провожал их долгим тяжелым взглядом. Всеволод спиной чувствовал этот давящий взгляд магистра.
Ох, и нехорошо же было на душе. Мерзко. Паршивовато… Устраивать проверку среди тех, с кем этой ночью бился бок о бок… Подленько и неправильно это. Но ведь и иначе нельзя?
Скрепя сердце Всеволод начал с самого простого – с собственной дружины. Тут уж дело такое: коли взялся искать неведомого татя в чужом доме – начни со своих. Чтоб хозяину после не в чем было тебя упрекнуть. И чтоб самому не терзаться сомнениями. Проверять-то, как ни крути, следовало всех скопом, ибо тевтонским доспехом мог прикрыться кто угодно. Нет, не то чтобы Всеволод не верил своим бойцам, но для полного успокоения души…
Душу свою он успокоил. А, успокоив, – честно повинился перед дружиной. Объяснил, в чем дело. Попросил помощи.
Поняли. Помогли воеводе.
Русичи разбрелись по замку. Каждый работал наравне с прочими защитниками крепости. На совесть работал. Но, работая, – еще и высматривал черные пятна на левой ладони соседа. Особые пятна, отличные от гари, грязи и густой упыриной крови. Такие же пятна, как метка на пальцах Всеволода.
Защитники Серебряных Врат давно сняли боевые латные рукавицы. В простых перчатках тоже трудились немногие. У тех, чьи руки, все же были закрыты, дружинники Всеволода на время и под любым предлогом просили перчатки. Перчатки снимали, отдавали. Одни – с охотой, другие – с недоумением. Но левой длани скрывать никто даже не пытался.
А пытливые глаза оглядывали, осматривали… Руки тевтонских рыцарей и кнехтов…
Ничего!
…и – руки татарских стрелков Сагаадая…
Безрезультатно!
…и руки волоха Бранко, и шекелисского сотника Золтана, и музыканта Раду…
Ни единой достойной внимания зацепки!
Помеченными оказались лишь двое. Первый – старик-алхимик, обе руки которого были черны и шершавы от многочисленных застарелых ожогов, глубоко въевшейся копоти и едких жидкостей. Однако старец был вне подозрений. Ну не мог он в полном боевом облачении сражаться столь ловко, как это делал неведомый рыцарь. К тому же и во время штурма, и после него тевтонский алхимик, обвешанный целебными зельями, не отлучался со двора, облегчая страдания раненых и умирающих. Свидетели были – и немало. И не верить им оснований нет.
Второй – кнехт, плескавший на упырей со стены серебряную воду. Этот случайно пролил раствор адского камня под кольчужный рукав и теперь от запястья до самого локтя у него тянулся темный потек в виде кинжального лезвия с частым крапом вокруг. Но след тот имелся лишь на правой руке кнехта. Всеволода же интересовала левая.
Все это можно было толковать двояко. Либо таинственный рыцарь по-прежнему где-то скрывается. Либо выплеснувшийся из взрезанной перчатки раствор так и не коснулся кожи неведомого злоумышленника.
Бессильная ярость переполняла Всеволода. Но ярость пришлось выплескивать в работу, которой, в самом деле, был непочатый край.
После тяжкой битвы и бессонной ночи защитники замка трудились до обеда. Трудились без отдыха, не покладая рук. После обеда – работали по очереди. Одни ложились, вернее, попросту валились с ног от усталости, мгновенно забываясь кратким тревожным сном. Другие делали дело. Затем – менялись. Ни о какой дневной вылазке сегодня не могло быть и речи. Едва выстоявшую крепость спешно готовили к очередному штурму.
Работали все. Здоровые и раненые. Кнехты и рыцари. Хозяева и гости. Свозили к пропасти и сбрасывали вниз размякшие под солнцем и жутко смердевшие тела упырей. Укрепляли осыпавшийся кое-где вал, расчищали ров. А, расчистив, вновь наполняли черный провал дровами и сушняком, подвезенными из ближайших лесов. Правили и меняли поваленные и обгоревшие осиновые рогатки на дальних подступах. Чинили тын и каменную кладку стен. Заново серебрили подъемный мост. Собирали стрелы. Поднимали на стены камни, бревна, горшки и сосуды с огненным и взрывчатым зельем. Обмазывали вязкой горючей смесью снаряды для катапульт. Готовили зажигательные стрелы. Чистили оружие.
А после – хоронили павших.
Павших было много. Около трех десятков тевтонов. Неполный – без одного – десяток русичей. Полдюжины татарских стрелков, которым тоже пришлось в эту ночь драться на стенах врукопашную. Еще шекелисы. Все. Кроме Золтана и Раду.
Большая половина трупов – обескровлены.
– Такое случалось здесь прежде? – осведомился Всеволод у находившегося поблизости Конрада.
– Что именно?
– Чтобы столько погибших?
Сакс не ответил. Ни да, ни нет. Лишь неопределенно мотнул головой. Сказал невпопад:
– Нам повезло, что ночью не было дождя.
– Дождя? – не понял Всеволод.
– Ров, – пояснил тевтон. – Греческий огонь воды не боится, но вот дрова… Если намокнут – могут и не заняться. А без огненного рва – трудно. Без него замок не спасла бы даже твоя вылазка.
Что ж, очень может быть… Всеволод не спорил.
Глава 28
Своих покойников тевтоны отпевали в замковой часовне. Оттуда благородных рыцарей унесли под землю – сначала в алхимическую лабораторию. На бальзамирование. Потом – в склеп, где с погибшими орденскими братьями наедине прощался мастер Бернгард.
Всех прочих мертвецов на скрипучих повозках спустили к погосту у подножия замковой горы. Кладбище было не большим и не маленьким, но, в общем-то, приличных уже размеров. Всеволод обратил внимание на то, чего не замечал прежде, издали: над каждым могильным холмиком здесь возвышалось не по одному, а по два-три креста, сбитых из осины. От нечисти, похоже…
Дабы оберегать покой павших.
Впрочем, ненадежным оказался оберег. Вон, на одной из свежих могил осиновые кресты повалены, сам холмик – разворошен. Словно падальщик какой постарался. Да только ведь не зверь-трупоед это. Другое совсем это…
Авангард траурной процессии остановился.
– Нахтцереры! – с ненавистью процедил Конрад, глядя на потревоженное погребение.
– Упыри? – повернулся к рыцарю Всеволод.
Конрад кивнул:
– Иногда они прячутся в могилах. Если не успевают найти более подходящего убежища. Когти у темных тварей крепкие, а рыхлая землица – податлива. Могильной землей тоже ведь можно укрыться от солнца.
Всеволод вздохнул. Проклятый край. Нечисть здесь даже мертвым не дает покоя.
– Обычно нахтцереры зарываются не очень глубоко, – неожиданно добавил Конрад. На этот раз в словах рыцаря послышалось что-то хищное. По губам бывшего посла скользнула плотоядная улыбка.
А к поруганной могиле уже направляется Бернгард. А в руках у магистра – рыцарский меч. Длинный, прямой, острый, в серебре. Обнаженный…
Всеволод молча наблюдал за происходящим.
Бернгард дважды обошел разрушенный холмик, присматриваясь, примеряясь к чему-то. Остановился у изголовья могилы. Расставил ноги пошире. Поднял меч, удерживая оружие обоими руками, острием вниз – к могиле. Левая ладонь Бернгарда крепко обхватывает рукоять, правая – лежит на округлом навершии эфеса, готовая вдавить, вонзить противоположный конец тяжелого меча в разрыхленную земную твердь у ног магистра.
Тевтонский старец-воевода на миг замер над могилой, словно над поверженным противником, которого нужно и непременно должно добить.
А после…
Шумный выдох. Сильный колющий удар. Сверху – вниз. По прямой. Отвесно. Бернгард наваливается на свое оружие всем телом, приседая, сгибаясь, вгоняя меч в могильный холм.
Заточенная сталь с густой серебряной насечкой легко вошла в изрытую землю. Клинок утонул. Провалился. Целиком. По самую рукоять. Даже широкое перекрестие большого – и на одну, и на Две руки рассчитанного – эфеса глубоко впечаталось в рыхлую почву.
И – сразу…
И – тут же…
Приглушенный рык-стон, донесшийся откуда-то из-под толщи земли.
Влажные комья и куски дерна, взлетевшие в воздух.
Могила взорвалась. Будто под землей был зарыт сосуд с громовым сарацинским порошком и с запаленным фитилем.
Могила ожила. Словно погребенный в ней пожелал не восстать даже – вскочить.
Только дело-то – не в погребенном. Дело в том, кто влез в чужое погребение.
Рука… Длинная, бледная, когтистая, перепачканная жирной грязью мелькнула над могильным холмом.
Рука судорожно схватила воздух.
Рука упала издыхающей змеей. Дернулась на солнце раз, другой… Попыталась втянуться обратно.
Застыла.
Замерла.
Умерла.
Бернгард одним движением вырвал погруженный в землю меч.
Вслед за клинком взметнулся черный фонтан. Высоко вверх, прямо из могильного холма. Сильно. Густо. Обильно. Щедро орошая соседние погребения.
Фонтан, впрочем, бил недолго.
Злосчастную могилу окутала смрадная туманная дымка. Упыриная кровь истаивала, испарялась на солнце почти мгновенно. Торчавшая из земли бледная безжизненная рука тоже начинала темнеть. На грязной коже вспухали первые волдыри, которым вскоре надлежало обратиться язвами, а после – исчезнуть вовсе. Вместе с плотью нездешнего обиталища.
– Вытащить падаль, – распорядился Бернгард. – Поправить могилу. Поставить кресты на место.
Магистр отошел. Засуетились кнехты. Раскапывать могилу не стали. Поступили проще. Кто-то подвел лошадь с привязанной к седлу веревкой. Другим концом обмотали руку темной твари. Лошадка поднатужилась…
Словно старую корягу, присыпанную землей, из-под порушенного холмика выдрали труп нечисти. Конрад был прав: кровопийца закопался не очень неглубоко.
Когда упыря волокли мимо, Всеволод разглядел оскаленную пасть, забитую землей, вытаращенные и запорошенные глаза, зияющую в груди рану. Бернгард хоть и бил вслепую, но ударил точно. Видимо, сказывался богатый опыт дневных вылазок.
Рана еще кровоточила – за упырем тянулся жирный черный след. Но солнце быстро обесцвечивало его, стирало подчистую. Мертвую тварь бросили где-то за кладбищем, предоставив светилу довершать начатое.
Всеволод заглянул в оскверненную могилу. Там, на дне ямы, виднелись куски савана. Останки неведомого защитника замка лежали в земле ненамного глубже нечисти.
Развороченную могилку молча прикопали заново. Поправили холмик. Снова поставили сбитую в кресты осину. Да, конечно, ненадежная защита, но хоть что-то…
Тевтонов происшедшее, похоже, не ужаснуло нисколько. Даже не взволновало особо. Не в первой, наверное, выковыривать пришлых тварей из людских могил. Орденский священник – тот, что во время ночного боя размахивал на стене крестом и предрекал нечисти гибель в геенне огненной – наскоро пробубнил молитву над потревоженным захоронением.
И – все.
И – забыли.
И – занялись новыми покойниками.
Вырыли новые могилы.
Прочли новые молитвы.
Простых кнехтов и хоронили по-простому. Наспех, без домовин, без серебреных лат, в грубых саванах, в неглубоких ямах. Под теми же осиновыми крестами. Что ж, кнехты кнехтами. Может у тевтонов, привыкших к смерти соратников, так и принято, но русские дружинники достойны иного погребения.
Всеволод настоял, чтобы его бойцов закопали поглубже. И чтобы каждого русича – упокоили в боевой броне. Небось, бились-то они не хуже тевтонских рыцарей и раз уж для союзников не отведено места в замковом склепе, пусть хоть так, что ли… Серебрёный доспех худо-бедно защищавший при жизни, пусть послужит и теперь, после смерти.
И без гроба – тоже не годится. Не собак все ж закапывали – верных соратников.
Под неодобрительным взглядом рачительного однорукого кастеляна из ценных осиновых (ибо осина нынче – самая ценная порода) досок русичи сбили домовины. И – для своих павших, и – для шекелисов.
Всеволод решил: отважных воинов Золтана тоже надлежало схоронить с честью. Покуда есть такая возможность…
Каждый гроб снаружи обложили посеребренными наконечниками стрел. Над каждой крышкой зарыли обнаженное оружие погибшего. С серебряной насечкой, да острием вверх. Если сунется темная тварь – пусть отведает серебра.
Вот и все, что можно было сделать. И – прощайте, други!
Татары поступили проще. В стороне от погоста – на вершине небольшого каменистого холма сложили погребальный костер. Запалили. И заунывными напевами родных степей долго провожали души павших соплеменников, отлетавшие вместе с тяжелыми клубами густого черного дыма.
К вечеру управились. Все. Со всем. Удалось даже выкроить пару часов для ужина и отдыха.
А после заката вновь расступились воды Мертвого озера. И вновь открылся Проклятый проход. И над безжизненным каменистым плато заклубился светящийся зеленоватый туман.
На наблюдательной площадке замкового донжона всполошно и гулко взревел сигнальный рог неусыпной стражи.
Всех прочих мертвецов на скрипучих повозках спустили к погосту у подножия замковой горы. Кладбище было не большим и не маленьким, но, в общем-то, приличных уже размеров. Всеволод обратил внимание на то, чего не замечал прежде, издали: над каждым могильным холмиком здесь возвышалось не по одному, а по два-три креста, сбитых из осины. От нечисти, похоже…
Дабы оберегать покой павших.
Впрочем, ненадежным оказался оберег. Вон, на одной из свежих могил осиновые кресты повалены, сам холмик – разворошен. Словно падальщик какой постарался. Да только ведь не зверь-трупоед это. Другое совсем это…
Авангард траурной процессии остановился.
– Нахтцереры! – с ненавистью процедил Конрад, глядя на потревоженное погребение.
– Упыри? – повернулся к рыцарю Всеволод.
Конрад кивнул:
– Иногда они прячутся в могилах. Если не успевают найти более подходящего убежища. Когти у темных тварей крепкие, а рыхлая землица – податлива. Могильной землей тоже ведь можно укрыться от солнца.
Всеволод вздохнул. Проклятый край. Нечисть здесь даже мертвым не дает покоя.
– Обычно нахтцереры зарываются не очень глубоко, – неожиданно добавил Конрад. На этот раз в словах рыцаря послышалось что-то хищное. По губам бывшего посла скользнула плотоядная улыбка.
А к поруганной могиле уже направляется Бернгард. А в руках у магистра – рыцарский меч. Длинный, прямой, острый, в серебре. Обнаженный…
Всеволод молча наблюдал за происходящим.
Бернгард дважды обошел разрушенный холмик, присматриваясь, примеряясь к чему-то. Остановился у изголовья могилы. Расставил ноги пошире. Поднял меч, удерживая оружие обоими руками, острием вниз – к могиле. Левая ладонь Бернгарда крепко обхватывает рукоять, правая – лежит на округлом навершии эфеса, готовая вдавить, вонзить противоположный конец тяжелого меча в разрыхленную земную твердь у ног магистра.
Тевтонский старец-воевода на миг замер над могилой, словно над поверженным противником, которого нужно и непременно должно добить.
А после…
Шумный выдох. Сильный колющий удар. Сверху – вниз. По прямой. Отвесно. Бернгард наваливается на свое оружие всем телом, приседая, сгибаясь, вгоняя меч в могильный холм.
Заточенная сталь с густой серебряной насечкой легко вошла в изрытую землю. Клинок утонул. Провалился. Целиком. По самую рукоять. Даже широкое перекрестие большого – и на одну, и на Две руки рассчитанного – эфеса глубоко впечаталось в рыхлую почву.
И – сразу…
И – тут же…
Приглушенный рык-стон, донесшийся откуда-то из-под толщи земли.
Влажные комья и куски дерна, взлетевшие в воздух.
Могила взорвалась. Будто под землей был зарыт сосуд с громовым сарацинским порошком и с запаленным фитилем.
Могила ожила. Словно погребенный в ней пожелал не восстать даже – вскочить.
Только дело-то – не в погребенном. Дело в том, кто влез в чужое погребение.
Рука… Длинная, бледная, когтистая, перепачканная жирной грязью мелькнула над могильным холмом.
Рука судорожно схватила воздух.
Рука упала издыхающей змеей. Дернулась на солнце раз, другой… Попыталась втянуться обратно.
Застыла.
Замерла.
Умерла.
Бернгард одним движением вырвал погруженный в землю меч.
Вслед за клинком взметнулся черный фонтан. Высоко вверх, прямо из могильного холма. Сильно. Густо. Обильно. Щедро орошая соседние погребения.
Фонтан, впрочем, бил недолго.
Злосчастную могилу окутала смрадная туманная дымка. Упыриная кровь истаивала, испарялась на солнце почти мгновенно. Торчавшая из земли бледная безжизненная рука тоже начинала темнеть. На грязной коже вспухали первые волдыри, которым вскоре надлежало обратиться язвами, а после – исчезнуть вовсе. Вместе с плотью нездешнего обиталища.
– Вытащить падаль, – распорядился Бернгард. – Поправить могилу. Поставить кресты на место.
Магистр отошел. Засуетились кнехты. Раскапывать могилу не стали. Поступили проще. Кто-то подвел лошадь с привязанной к седлу веревкой. Другим концом обмотали руку темной твари. Лошадка поднатужилась…
Словно старую корягу, присыпанную землей, из-под порушенного холмика выдрали труп нечисти. Конрад был прав: кровопийца закопался не очень неглубоко.
Когда упыря волокли мимо, Всеволод разглядел оскаленную пасть, забитую землей, вытаращенные и запорошенные глаза, зияющую в груди рану. Бернгард хоть и бил вслепую, но ударил точно. Видимо, сказывался богатый опыт дневных вылазок.
Рана еще кровоточила – за упырем тянулся жирный черный след. Но солнце быстро обесцвечивало его, стирало подчистую. Мертвую тварь бросили где-то за кладбищем, предоставив светилу довершать начатое.
Всеволод заглянул в оскверненную могилу. Там, на дне ямы, виднелись куски савана. Останки неведомого защитника замка лежали в земле ненамного глубже нечисти.
Развороченную могилку молча прикопали заново. Поправили холмик. Снова поставили сбитую в кресты осину. Да, конечно, ненадежная защита, но хоть что-то…
Тевтонов происшедшее, похоже, не ужаснуло нисколько. Даже не взволновало особо. Не в первой, наверное, выковыривать пришлых тварей из людских могил. Орденский священник – тот, что во время ночного боя размахивал на стене крестом и предрекал нечисти гибель в геенне огненной – наскоро пробубнил молитву над потревоженным захоронением.
И – все.
И – забыли.
И – занялись новыми покойниками.
Вырыли новые могилы.
Прочли новые молитвы.
Простых кнехтов и хоронили по-простому. Наспех, без домовин, без серебреных лат, в грубых саванах, в неглубоких ямах. Под теми же осиновыми крестами. Что ж, кнехты кнехтами. Может у тевтонов, привыкших к смерти соратников, так и принято, но русские дружинники достойны иного погребения.
Всеволод настоял, чтобы его бойцов закопали поглубже. И чтобы каждого русича – упокоили в боевой броне. Небось, бились-то они не хуже тевтонских рыцарей и раз уж для союзников не отведено места в замковом склепе, пусть хоть так, что ли… Серебрёный доспех худо-бедно защищавший при жизни, пусть послужит и теперь, после смерти.
И без гроба – тоже не годится. Не собак все ж закапывали – верных соратников.
Под неодобрительным взглядом рачительного однорукого кастеляна из ценных осиновых (ибо осина нынче – самая ценная порода) досок русичи сбили домовины. И – для своих павших, и – для шекелисов.
Всеволод решил: отважных воинов Золтана тоже надлежало схоронить с честью. Покуда есть такая возможность…
Каждый гроб снаружи обложили посеребренными наконечниками стрел. Над каждой крышкой зарыли обнаженное оружие погибшего. С серебряной насечкой, да острием вверх. Если сунется темная тварь – пусть отведает серебра.
Вот и все, что можно было сделать. И – прощайте, други!
Татары поступили проще. В стороне от погоста – на вершине небольшого каменистого холма сложили погребальный костер. Запалили. И заунывными напевами родных степей долго провожали души павших соплеменников, отлетавшие вместе с тяжелыми клубами густого черного дыма.
К вечеру управились. Все. Со всем. Удалось даже выкроить пару часов для ужина и отдыха.
А после заката вновь расступились воды Мертвого озера. И вновь открылся Проклятый проход. И над безжизненным каменистым плато заклубился светящийся зеленоватый туман.
На наблюдательной площадке замкового донжона всполошно и гулко взревел сигнальный рог неусыпной стражи.
Глава 29
…Всеволод худо-бедно, а все же привыкал, приспосабливался к новой жизни. К особой жизни, когда днем спишь. Немного. И много работаешь. А ночью – сражаешься. Еще больше.
Эржебетт теперь не отходила от него ни на шаг. Девчонка всегда была рядом. Как привязанная. Как и положено хорошему оруженосцу, за какового ее и принимали еще тевтоны. По крайней мере, делали вид, что принимают.
Днем Эржебетт трудилась наравне со всеми, не гнушаясь самой грязной работы. Ночью – пережидала штурм где-нибудь в укромном уголке под тем участком стены, который обороняли русичи. Русичами же со всех сторон окруженная. В сече девчонка, конечно, не участвовала. Но помогала, чем могла. Подавала наверх стрелы, подносила огонь, воду. Оттаскивала, если возникала нужда, раненых и убитых.
Опасно, конечно, но после странного визита рыцаря с серебряной водой в перчатке что-то подсказывало Всеволоду: оставлять девчонку в пустующем донжоне одну – еще опаснее. Тайный враг ведь завсегда страшнее явного. В общем, уж лучше так – в бою, но под присмотром.
В тевтонской кузне ему справили новый меч взамен сломанного. Аккурат по руке – не хуже прежнего. Добрый клинок толкового мастера. И сталь хороша. И серебра на сталь положили не скупясь – воюй, русич!
Эржебетт теперь не отходила от него ни на шаг. Девчонка всегда была рядом. Как привязанная. Как и положено хорошему оруженосцу, за какового ее и принимали еще тевтоны. По крайней мере, делали вид, что принимают.
Днем Эржебетт трудилась наравне со всеми, не гнушаясь самой грязной работы. Ночью – пережидала штурм где-нибудь в укромном уголке под тем участком стены, который обороняли русичи. Русичами же со всех сторон окруженная. В сече девчонка, конечно, не участвовала. Но помогала, чем могла. Подавала наверх стрелы, подносила огонь, воду. Оттаскивала, если возникала нужда, раненых и убитых.
Опасно, конечно, но после странного визита рыцаря с серебряной водой в перчатке что-то подсказывало Всеволоду: оставлять девчонку в пустующем донжоне одну – еще опаснее. Тайный враг ведь завсегда страшнее явного. В общем, уж лучше так – в бою, но под присмотром.
В тевтонской кузне ему справили новый меч взамен сломанного. Аккурат по руке – не хуже прежнего. Добрый клинок толкового мастера. И сталь хороша. И серебра на сталь положили не скупясь – воюй, русич!