Мельников Руслан. Темный Набег

   Потом пузырь лопнул…
   Зеленоватая струйка медленно-медленно проплыла перед лицом Всеволода, быстро рассеиваясь и растворяясь в пронизанном солнечными лучами воздухе. Запаха не было. Ни тошнотворного, ни мерзкого, ни неприятного. Приятного, разумеется, – тоже. Никакого. Был только странный призрачный свет, совершенно… абсолютно неуместный днем.
   Дружинники молча проводили глазами истаивающее на солнце облачко.
   А озеро вновь затихало, успокаивалось.
   Затихло. Успокоилось.
   Тишь да благодать. Да ровная гладь. Кругом.
   Только на месте укола – под поверхностью прозрачной воды, над поверхностью непроглядного темно-зеленного слоя – там, где булат с серебряной отделкой коснулся мертвых вод, еще сильно рябило. Будто дрожало. От боли. Или страха.
   Как потревоженный студень.
   – Что, не понравилось? – усмехнулся Всеволод, – Не по нутру пришлось серебришко-то?
   А повторить? А добавить еще?
   – Воевода, глянь-ка! – сбоку, слева возник десятник Федор. Бледный-бледный, как покойник в снегу.
   Трясущейся рукой Федор указывал на подводную рябь.
   – Что? – Всеволод понял не сразу.
   Что-то там было не так, но…
   – Что?! – пересохшими губами повторил он.
   Догадываясь уже, понимая, осознавая…
   – В воду, – с превеликим трудом выдавил из себя Федор. – Посмотрись в воду. Отражение!
   Да! Именно отражение!
   На поверхности воды отражения по-прежнему не было. Вообще. Зато под поверхностью – в потревоженной серебрёным клинком темно-зеленой мути – оно подергивалось, покачивалось, менялось… И проступало заново – отчетливей некуда. Вверх ногами. Вниз головой.
   Всеволод явственно видел себя.
   Как в неверном зеркале
   Как…
   Как в испуганных глазах Эржебетт. В таких же мертво-озерного цвета темно-зеленых зрачках. Но только глаз Эржебетт, когда она была вне себя от страха, никто кроме Всеволода не видел. И потому то, что он смутно узрел тогда в ее бездонных очах, можно было… удобно было списать на морок, на обман собственных глаз, на игру теней. Если захотеть – можно было списать.
   Он – хотел. Он – списывал.
   Но вот проклятое озеро… Залитое солнечным светом. Щедро залитое, хорошо освещенное – не ошибиться… И с ним, с озером этим – как?
   Здесь неправильное, перевернутое отражение вовсе не было мимолетным. Здесь оно – надолго. И видно его прекрасно. Разглядывай сколько угодно. Во всех деталях.

Глава 35

   Рядом с Всеволодом стоял верный десятник. И там, в воде тоже. Стоял. Такой же. Так же стоял. Вверх ногами. К центру озера ногами. Вниз головой. Островерхим шеломом – к берегу.
   – Что ты видишь сейчас, Федор? – хрипло спросил Всеволод.
   – Себя. Перевернутого.
   Так… Если одно и то же наваждение грезится двоим…
   К ним подошел Конрад. Еще одно перевернутое отражение появилось на дрожащей подводной ряби…
   – Я тоже. Вижу. Это, – не сразу, с долгими паузами, проговорил тевтонский рыцарь.
   …грезится троим…
   – И я, – на берег у самой кромки воды вступил Сагаадай.
   И в озере – татарский юзбаши. Вверх ногами.
   …четверым…
   – И я, – шекелис Золтан.
   Все то же. Так же. Как не должно быть.
   – И я…
   – И я…
   – И я тоже…
   Подходили люди. И каждый видел то, что видел Всеволод.
   Так наваждение ли это?
   А если нет – был ли тогда наваждением перевернутый облик Всеволода в переполненных ужасом очах Эржебетт? А если не был… (А ведь не был же! НЕ БЫЛ!) Каким образом в таком случае связаны с Мертвым озером глаза угорской девчонки-найденыша, неведомо как спасшейся от волкодлаков и упырей?
   – Я уже видел такое, – задумчиво сказал Конрад. – Прежде.
   – Где? – насторожился Всеволод.
   – В глазах…
   У Всеволода перехватило дыхание.
   – В чьих?! – вскинулся он. Голос сорвался. – В чьих глазах ты это видел, Конрад?!
   «В глазах Эржебетт, конечно… Но как?! Но когда?!»
   Конрад удивленно посмотрел на него. Ответил:
   – В глазах степной ведьмы. В глазах половецкой шаманки-вервольфа. Когда насадил ее на копье.
   Всеволод попытался вспомнить. Нет, свое отражение в зрачках раненой старухи-волкодлака он рассматривать не удосужился. Не обратил как-то внимания на подобную «мелочь». Не заметил. Не до того было. Тогда, в эрдейском походе, по ту сторону Карпат, он был слишком взволнован. Еще бы! Он тогда впервые говорил с раненым оборотнем, перекинувшимся в человека. А вот хладнокровный и наблюдательный Конрад – тот, оказывается, примечал все.
   – Кто-нибудь знает, в чем причина? – глухо спросил Всеволод, вновь вперившись неподвижным взором в перевернутое отражение, что нервно колыхалось у его ног на подводной чернильной ряби. – Кто-нибудь сможет объяснить, что ЭТО значит?
   Не дождавшись ответа, да и не надеясь особо на ответ, он все же еще раз повторил вопрос:
   – Что это?! Почему это?!
   – Потому что оно боится, – донеслось из-за спины. Спокойное и невозмутимое.
   Говорил Бранко.
   Всеволод обернулся.
   – Что? – не сразу понял он – Кто боится?
   Волох сидел неподалеку – на гладком валуне– и ронял слова как камни – скупо, весомо, уверенно:
   – Озеро боится, русич.
   Бранко не подходил к берегу и не заглядывал в воду. Похоже, он все знал и так. Волох поднял увесистый булыжник с округлыми краями. Такой удобно вкладывать в пращу. Впрочем, и без пращи тоже – удобно.
   Бранко размахнулся. Бросил.
   Лениво, несильно.
   Камень с всплеском ушел под воду. Совсем недалеко от берега. Разбежались и быстро улеглись круги на поверхности прозрачной воды, а под поверхностью… Черно-зеленая муть мгновенно обволокла, окутала, заглотила булыжник. Легко, как трясина. Без следа и без особого волнения.
   – Мертвое озеро не страшится камней, но боится серебра, которое ты в него окунул, – сказал волох.
   Всеволод внимательно посмотрел на озерную гладь.
   Да, там, где упал камень Бранко, больше – ни движения, ни намека на какое-либо волнение. Ни малейшей ряби. Там же, где до сгустка неведомой тьмы дотянулся серебрёный клинок Всеволода, все еще подрагивала подводная муть.
   Боится… Озеро боится серебра. О том же сказал ему и Бернгард при расставании. И что, страх озера выражается вот так – в перевернутом отражении? Но…
   – Почему? – спросил Всеволод. – Почему оно боится?
   Как вообще озеро может чего-то бояться? Пусть даже Мертвое озеро. Особенно – Мертвое. И…
   – Почему оно боится ТАК?
   Бранко пожал плечами.
   – Для темных тварей Шоломонарии, переступивших границу обиталищ, серебро губительно. А эта мерзость под водой – она ведь тоже оттуда, с той стороны рудной черты. Быть может, поэтому…
   – Белый металл причиняет боль мертвым водам? – спросил Всеволод. – Как упырям? Как волкодлакам в зверином обличье?
   – Этого никто не знает наверняка, русич. Ибо никто не скажет тебе, чем или кемна самом деле является сейчас озеро. Но, как видишь, от солнца темные воды укрываются слоем обычной воды, отражающей и преломляющей свет. Ослабляющей его воздействие.
   – Укрываются, подобно упырям? – понимающе кивнул Всеволод.
   – Подобно, – согласился Бранко. – Не в точности так, как они. По-своему укрываются, но все же укрываются. А там, где не любят солнца, там не будут рады и лунному металлу. Я не знаю, ведома ли мертвым-водам боль в нашем понимании, но страх перед твоим клинком они испытывают несомненно. Настоящий, всепоглощающий, великий страх. Тот, который переворачивает нутро и душу. Который вскрывает истинную суть людей и нелюдей. И суть вещей, способных бояться.
   Бранко размахнулся еще раз. Второй камень полетел в воду. Всплеск, круги по поверхности. А под поверхностью – все та же непотревоженная муть. Безразличное болото, топь чуждого мира, поглотившая кусок этого. Безобидный, серый, округлый, увесистый несеребреный кусок…
   – Что ты имеешь в виду, Бранко? О какой сути говоришь?
   – Из темного обиталища, – Бранко кивнул на озеро, – в наш мир приходит страх. Но когда этот страх начинает страшится сам…
   – Тогда – что?!
   Загадки и иносказания сейчас изрядно раздражали Всеволода. Впрочем, такие ли уж загадки? Такие ли уж иносказания? Бернгард ведь тоже говорил о страхе, раскрывающем сокрытую сущность темной твари. И суть лидерки – в первую очередь. Без всяких загадок – прямым текстом говорил ему об этом тевтонский магистр.
   Волох пристально и серьезно посмотрел на Всеволода. Волох объяснил:
   – Каждый, кто выходит из этих вод, несет в себе частичку Мертвого озера. В своей темной душе и в зеницах очей несет. И никогда, и никак ему от той метки уже не избавится…
   «Ни ему, – пронеслось в голове Всеволода, – ни ей!»
   – А потому любую нечисть, даже нечисть в человеческом обличье, можно узнать по глазам, если сильно напугать ее. Страх перевернет отражение человека в зрачках твари темного обиталища, как мертвые воды переворачивают сейчас твое отражение.
   Всеволод тоже долго и молча смотрел на волоха. Знает об Эржебетт? Догадывается? Видел ее страх? Нет, не может того быть! Когда Эржебетт боялась… боялась по-настоящему, волоха рядом не было.
   – Это единственный способ узнать темную тварь, Бранко?
   Волох пожал плечами:
   – Ну почему же? Если в глаза испуганной нечисти или в воды устрашенного озера посмотрится другое исчадие темного обиталища, его отражение не изменится… не перевернется. Так тоже можно отличать человека от нечеловека.
   – Ох, сдается мне, ты слишком много ведаешь для простого тевтонского проводника, – тихо сказал Всеволод.
   – Ошибаешься, – с невеселой улыбкой качнул головой Бранко. – Мало. Слишком мало.
   Третий камень полетел в озеро, страшащееся серебра. Этот был брошен сильнее. И этот упал в воду дальше.
   – Не забывай, русич, я – потомок стражей, стоявших здесь в дозоре еще до прихода саксов на эти земли. Так что мне известно чуть больше, чем остальным. Самую малость. Но – больше.
   Молчание.
   Тягостное. Гнетущее. Долгое.
   Беззвучное препирательство взглядами… Бранко глаз не отвел. Да, похоже, он, в самом деле, знал больше. Немного больше, чем другие. Но вот насколько больше? Что именно он знал из того, чего не ведал Всеволод?
   – Воевода, – негромко позвал Федор. Десятник уже пришел в себя и больше не разглядывал перевернутые отражения на подрагивающей подводной мути. Федор рыскал взглядом по окрестным скалам. – Пещеры-то смотреть будем?
   – Что? – поднял на него глаза Всеволод.
   Голова никак не желала думать. Потому что так не хотелось думать об очевидном и неприятном! О жутком и страшном…
   – Ну… – растерялся Федор. – Нечисть, говорю, искать будем? В пещерах, небось, упыри прячутся. Проверить надо…
   – Нет, – бунтующе тряхнул головой Всеволод. – Сейчас есть дела поважнее.
   Много важнее, чем забившиеся по норам упыри.
   У него – есть. И у них у всех. Теперь. Есть. Эржебетт – самое главное, самое важное их дело… Блажная немая девчонка, в чьих зрачках он видел собственный перевернутый лик и чему прежде не придавал значения. Неведомое существо, прошедшее мертвые воды, принявшее безобидный облик и хитростью, с его Всеволода помощью, пробравшееся в Закатную Сторожу. Для чего-то. Зачем-то пробравшееся…
   – Возвращаемся в замок, – тихо и обреченно приказал Всеволод.
   – А как с пещерами быть? – недоумевая захлопал глазами Федор. – Здесь с нечистью бы разобраться сначала…
   – Возвращаемся, я сказал! – рявкнул Всеволод.
   С нечистью в наипервейшую очередь надо разобраться там. Сколь бы ни была дорога ему эта милая не…
   Эржебетт! Коварная темная тв-в-варь!
   …чисть.
   Надо. Разобраться.
   Всеволод с силой бросил в ножны обнаженный меч. Резко повернулся. Быстро зашагал прочь от воды. К коню.
   Хватит! Посмотрели, полюбовались на озеро – и довольно. Поняли кое-что – и достаточно.
   Пока – достаточно. Более чем.
   – По коням! – скомандовали удивленные десятники русской дружины.
   Помедлив немного, Сагаадай тоже кивнул своим:
   – Уезжаем.
   Нехотя влезали в седла Золтан и Раду. Ставил ногу в стремя Бранко.
   Подводная рябь стихла. Мертвое озеро успокоилось.

Глава 36

   Вернулись все же поздно, когда клонящееся к горизонту солнце уже начинало подкрашивать кровавыми закатными мазками свинцовые тучи, что сплошной стеной надвигались из-за дальних горных хребтов. Черный тевтонский замок в лучах заходящего светила тоже казался омытым густой вязкой кровью. Не упыриной – человеческой, красной.
   Дурной знак…
   Всеволод торопился. Верная дружина не отставала. Стрелки Сагаадая, волох и два шекелиса тоже подгоняли уставших лошадей. Да только вымотавшиеся кони не желали скакать быстро.
   У подножия замковой горы встретились с передовым отрядом тевтонов, также возвращавшимся из вылазки. Орденский авангард вел сам Бернгард. Магистр был без шлема, в заляпанном грязью плаще.
   К великой досаде Всеволода (ненужная совершенно задержка!) Бернгард подогнал коня ближе, поехал рядом, завел разговор…
   – Ну что, русич? – На устах тевтона – кривая усмешка, а взгляд – внимательный, цепкий. – Получил ли ты от озера ответы на свои вопросы?
   – На некоторые, – уклончиво ответил Всеволод и поспешил перевести разговор на другое. – А как ваша вылазка? Успешно прошла?
   Бернгард покачал головой.
   – Плохая была вылазка.
   – Большие потери? – Всеволод попытался подпустить сочувствия в голос, про себя кляня магистра, так не вовремя влезшего с расспросами и навязавшего эту беседу.
   – Потерь-то нет, но и толку – мало. С полсотни нахтцереров всего-то и изничтожили. А ведь иной раз, бывало и за три, и за четыре сотни перехлестывало. Видать, не там искали. Да и рано сегодня возвращаться пришлось. Тучи, видишь, эвон какие нагоняет. Скоро солнце закроют. К штурму надо срочно готовиться. В общем, напрасная вылазка. Ну а у вас?
   – У нас…
   «У нас – не напрасная, хоть и нет ни одного упыря на счету».
   – Конрад расскажет, как у нас. А я, извини, Бернард, спешу.
   – Куда? – прищурился тевтон.
   Вот ведь прицепился! Как лист банный!
   – Поговорить нужно. Кое с кем.
   – Уж, не за оруженосцем ли своим ты так соскучился? Не с Эржебетт ли рвешься побеседовать, русич?
   Догадливый тевтон! Всеволод на миг натянул поводья, остановил хрипящего коня. Глянул на собеседника зло, нетерпеливо.
   – Ну, с Эржебетт…
   У которой глаза – как Мертвое озеро.
   – …И что? Ты что-то имеешь против, Берн-гард?
   – Да нет, вовсе нет, – тевтонский магистр тоже придержал коня и глаз от Всеволода не отводил. – Странно мне просто. У девчонки вроде бы дар речи отнялся. А ты поговорить с ней хочешь.
   – Ничего… – процедил Всеволод. – Как-нибудь… пообщаемся.
   Уж на этот раз он заставит ее отвечать на свои вопросы. А коли не пожелает девчонка отвечать, наутро отправится с ним к Мертвому озеру. Не захочет ехать – силой потащим. Поставим на берегу. Над водой, взбаламученной серебром. Чтоб увидеть ее отражение рядом со своим. Перевернутую Эржебетт увидеть или… Или нет. Чтоб понять. Раз и навсегда. Все понять.
   «Так тоже можно отличать человека от нечеловека», – говорил Бранко.
   – Могу ли я поинтересоваться, о чем у вас намечается беседа? – спросил Бернгард.
   – Нет, – отрезал Всеволод.
   Пока – нет. Сначала он должен сам… Сам разобраться.
   – Что ж, ладно, в ваши дела я лезть не буду, – пожал плечами Бернгард, – но и ты, русич, уж, будь любезен, не задерживайся там… с Эржебетт. Дел у нас в крепости много. А стемнеет сегодня скоро. Раньше, чем обычно.
   Бернгард снова покосился на тучи.
   Всеволод, воспользовавшись паузой, тронул коня. Поддал шпорами. Вырвался вперед. Сзади послышался дробный стук копыт: догоняют дружинники. Пусть догоняют. Если смогут догнать. До Серебряных Врат-то – совсем недалече.
   По пути Всеволод отметил: дел оставалось, в общем-то, не так уж и много, как представлялось Бернгарду. Невеликий гарнизон под началом брата Томаса в их отсутствие потрудился на славу. Крепость – почти готова к новому ночному бою. Склоны замковой горы наполовину очищены. Изрядное количество усеивавшей их мертвой нечисти сброшено в пропасть. Частокол и осиновые рогатки на дальних подступах к замку поправлены, каменная кладка стен – в тех местах, где глыбы были потревожены и расшатаны упыриными когтями – починены, и раствор уж затвердел. Разбросанное вокруг серебро собрано до последнего арбалетного болта. Во рву дров и хвороста наложено хоть и не так много, как обычно, но все же достаточно, чтобы на время прикрыть замок огнем. Сверху на бесформенных завалах виднеются темные маслянистые потеки, отдающие резким алхимическим запахом.
   Ворота ему открыли сразу, без промедления. Бросив повод подбежавшему Илье, Всеволод коротко спросил:
   – Как?
   – Тихо, – правильно понял вопрос тот. Исправно доложил: – В замке идут обычные дневные работы. Кастелян и прочие тевтоны ничего подозрительного не предпринимали. И рыцари, и кнехты пашут до седьмого пота. Наши – помогают. Немцы, уехавшие с Бернгардом, из вылазки еще не возвращались. Стража, при Эржебетт поставленная, тревоги не поднимала. Дозорный на главной башне детинца тоже молчит. Спокойно вроде все, воевода.
   Вроде… И сигнального рога, действительно, слышно не было. Но вот почему так муторно на душе?
   Всеволод направился к приоткрытым воротам внутренней цитадели. Здесь, конечно же, опять – никого. Снова – гулкое эхо шагов в пустынных залах, переходах и галереях.
   И по мере приближения к донжону крепнет невесть откуда взявшееся нехорошее предчувствие. Всеволод ускорил шаг.
   Все.
   Пришел.
   Предчувствие не обмануло.
   Едва ступив в коридор, где располагалась их с Эржебетт комната, Всеволод понял: что-то не так.
   Нет. Все здесь было не так! И еще как – не так!
   Неподвижные тела в коридоре. Пять тел.
   Дружинники, выставленные… им же и выставленные охранять Эржебетт, лежали на каменных плитах. Мертвые дружинники.
   На ком-то – вспорота кольчуга. У кого-то – сброшен шелом и разорвано, изгрызено горло. У двоих – зияющая рана под откинутой бармицей. На шее, под затылком. Судя по всему, эти двое пали первыми. Этих двоих атаковали сзади. А уж после – занялись остальными.
   Нечто жуткое и непостижимое произошло здесь, в главной башне Закатной Сторожи, посреди безлюдного детинца.
   Стражей убивали быстро. Очень быстро. Сразу. Всех.
   И нападали внезапно, стремительно. Оттуда, откуда нападения не ждал никто.
   Взгляд Всеволода скользнул по обнаженным клинкам с серебряной насечкой. Дружинники все же успели схватиться за оружие, но в этот раз сталь с белым металлом не помогла. Почему? На искаженных лицах мертвецов – смешанное выражение ненависти, страха и боли. Страха – меньше. Ненависти – больше. Лютой, жуткой ненависти.
   И все лица – бледные. Ни кровинки. И – ни капли крови на телах. И – на полу тоже нет. Пролитую кровь здесь слизали. А не истекшую высосали.
   Да, крови – не было.
   Были полностью обескровленные трупы.
   Испитые! Все до единого – ис-пи-ты-е!
   А Эржебетт?
   Всеволод толкнул дверь, перед которой случилось неведомое и страшное. Толстые дубовые доски поддались. Дверь не заперта! Дверь распахнулась.
   И за той дверью…
   Пусто! Развороченная кровать Эржебетт. (Неподъемный сундук – на месте. Лавка – перевернута. То ли отодвинута, то ли отброшена в сторону.) Скинутые с ложа медвежьи шкуры. И – никого.
   Он все же зачем-то крикнул в пустоту голых каменных стен:
   – Эржебетт!
   Тишина в ответ. Молчание. И спрятаться в аскетической полумонашеской полукелье – негде. Ну, почти негде.
   Под узкими полатями?
   Нет.
   Под столом?
   Нет.
   За сундуком и опрокинутой лавкой?
   Нет.
   В сундуке?
   Никого.
   Нигде.
   Нет.
   Только тела верных дружинников, испитые досуха – у порога. Тела славных бойцов, до конца выполнивших приказ воеводы. И павших не в честном бою, а…
   От чего, по чьей злой воле? Ответ был очевиден. Увы, слишком очевиден.
   – Никак упырь, воевода!
   Всеволод резко обернулся.
   Илья. Стоит у двери. Смотрит округлившимися глазами. Кулаки сжаты. Правая щека чуть подергивается.
   – Упырь, – утробно простонал в ответ Всеволод.
   Или упырица…
   Что уж скорей всего. Что уж куда как вернее!
   Упырица в человечьем обличье, невесть как обличье это принявшая и сохранявшая столь долго. И все это время дурачившая ему голову. А иначе – как? Иначе почему Эржебетт не лежит вместе со всеми сухой обескровленной куклой. Почему нет ее здесь? Именно ее – почему? Почему дверь, всегда запираемая изнутри, открыта? Почему засов не взломан?
   По-че-му?!
   Илья поднял, было, на Всеволода глаза.
   И тут же опустил. Не выдержал горящего взгляда. Промолвил тихо.
   – Прости. Не доглядел, воевода…
   «Не доглядел, воевода»?! Эх, Илья, Илья! Нет ни в чем твоей вины. И не так бы тебе нужно говорить сейчас. А «Воевода не доглядел!» – вот как. И не говорить – кричать о том надо. Орать. В голос. Воевода твой неразумный потому как виновен. Только он.
   Десятник поспешно отступил в сторону, пропуская рванувшего с места Всеволода.
   В коридоре стояли еще дружинники. Молча, со снятыми шеломами, с обнаженными головами стояли. И так же молча расступились перед Всеволодом, стремительно прошагавшим мимо трупов.
   А он смотрел вперед. Только – вперед. Перед собой только. Лишь бы не смотреть в глаза своих воинов. Живых еще. И – паче того – уже мертвых.
   Погубил! Он их погубил! Всех пятерых! Ни за что! Ослепленный пагубной страстью, не желавший прислушиваться к мудрым советам тевтонского старца-воеводы, не узревший очевидного.
   Погубил! Полдесятка своих бойцов отдал на поживу коварной нечисти, прикидывавшейся… Э-э-э, да чего уж там! Все ведь ясно как Божий день. Дружинники несли стражу. Как положено – спиной к двери, лицом к коридору. И кто мог знать, что запертая дверца вдруг тихонько откроется и что на стражей… и что из-за той открытой двери…
   А что – на стражей? Что – из-за двери?
   Что явилось оттуда?
   Кем же ты была? Кто ты есть на самом деле, проклятая Эржебетт? Неведомая тварь с лицом безобидной юницы и с глазами цвета мертвых вод, в коих, случается, видишь свое отражение перевернутым вверх ногами? И как ты одна, с незажившей раной в ноге, одолела пятерых прекрасно обученных и хорошо вооруженных ратников? Как могла так долго – и днем и ночью – скрывать свою истинную суть? Как одолевала неодолимую жажду крови? Как терпела солнце над собою и жгучее серебро доспеха на себе?
   Да, много тут еще непонятного.
   Но главное-то уже ясно.
   Он вновь шагал по переходам, коридорам и лестницам внутреннего замка. Он бежал, царапая шпорами каменные ступени и плиты зал. Да только от себя-то не убежишь. Нипочем ведь не убежишь!
   Эх, Эржебетт, Эржебетт! Величайшим счастьем будет для тебя, если не попадешься сейчас, сразу, под горячую руку. Да и после…
   – Найду! – зло цедил Всеволод сквозь зубы. – Убью! Жестоко убью! Пять раз убью похотливую дрянь, темную сволочь. По разу за каждого испитого дружинника. Нет – десять раз по пять! Сто!..

Глава 37

   Нa замковом дворе к нему подскочил обеспокоенный кастелян.
   – Что-то случилось, э-э-э… брат Всеволод? На вас лица нет!
   Вместо ответа Всеволод зыркнул на него исподлобья. Тевтон осекся, отшатнулся.
   – Кто-нибудь входил в главную башню, Томас?
   Однорукий рыцарь энергично замотал головой:
   – Никого там не было. Все снаружи работали. Только ваши воины, которые…
   «Охраняли упырицу…»
   – А кто-нибудь, выходил? – перебил, недослушав, Всеволод.
   – Откуда? – не понял тевтон.
   – Из башни! Из внутреннего детинца!
   – Нет, – растерянно хлопал глазами рыцарь.
   – Кто-нибудь вообще покидал замок, пока нас не было?
   – Ну… кто за стенами трудился – тот и покидал. Да еще кнехты из-под стен падаль вывозили… Вниз сбрасывали мертвую нечисть. Еще за дровами для рва в лес ездили.
   – А дозоры? Дозоры на стенах были?
   – На стенах – нет. Только на наблюдательной площадке донжона. Да ваш же дружинник там и стоит по сию пору. Еще один дозорный – над воротами. Никто бы не смог пройти через ворота незамеченным.
   Через ворота – нет. Не смог бы.
   Но если Эржебетт… тварь, прикидывавшаяся Эржебетт, в своем истинном темном облике столь же ловка, как прочие упыри, ей не составило бы большого труда спуститься по любой из замковых стен. Хотя… С донжона-то ее все равно бы заметили. Да наверняка заметили бы беглянку, сунься она дальше тына. Но…
   «Кнехты из-под стен падаль вывозили».
   … Но Эржебетт могла притаиться в телеге среди мертвых кровопийц.
   И – вместе с ними? Со скалы? А что ей станется, твари темного обиталища, не боящейся ни солнечных лучей, ни белого металла…
   Впрочем, такой твари трудно, наверное, спрятаться в груде дохлых упырей, истлевающих под солнцем. Такая тварь должна, наверное, отличаться от обычной темной падали.
   Или не должна?
   Или все же должна?
   Ох, голова – кругом!
   А ведь еще из замка…
   «За дровами для рва в лес ездили».
   …другие повозки выезжали. К какой-нибудь из этих телег Эржебетт тоже могла бы незаметно прицепиться. Меж колес где-нибудь, под днищем.
   Могла… Да, вполне могла она тайком покинуть Сторожу. А могла и схорониться. Притаиться где-нибудь в укромном уголке. А что? В этом тоже есть смысл. Кровушки-то – свежей теплой и живой – нигде больше в разоренном эрдейском краю не сыскать. Только здесь, в Зильбернен Тор, в Кастленягро осталось. Немного.