Меньшов Виктор. Перстень Люцифера

   - Мудрррое рррешение! - каркнул одобрительно Яков.
   Все притихли, ожидая разведчиков. Женька хотела было взяться за бумаги, но к ней на плечо опустился один из воронят, как недавно Королева Летучая Мышь, и что-то зашептал так же ей на ухо. Женька обеспокоено встала, взяла фонарик, и направилась вслед за вороненком в дальний угол. Там она осветила фонариком сидящего на полу, на корточках, маленького рыжего человечка, чем-то очень похожего на Самовольного Домового. Только нос, пожалуй, был у него подлиннее, и сам он похлипче.
   - Ты кто такой и почему подслушиваешь?! - грозно подступилась к нему Женька. - Отвечай! Что молчишь?! Ты знаешь, что делают на войне со шпионами?!
   - А мне - индепиндентно... - отозвался человечек безразличным, скучающим тоном, не проявив ни малейших эмоций.
   - Постойте, постойте! - зашумел, проталкиваясь вперед, Самовольный Домовой. - Это же брательник мой! Из деревни приехал! Индепиндентий его зовут!
   - Что ж ты его не представил? И почему он сам за себя не говорит? Сидит по углам, как шишига ночная, тишком...
   - А мне - индепиндентно... - Бесцветным голосом отозвался Индепиндентий.
   Женька, решив, что словарный запас этого деревенского Домового состоит из одного слова, которое он употребляет на все случаи жизни, сам не понимая его значения, махнула на него рукой, и отстала, поручив присмотру брата. Ее беспокоило, что происходит в подвале...
   Глава пятнадцатая.
   Волшебные Истории Всадника /продолжение/
   Всадник размеренным, как метроном, голосом, рассказывал притихшим, настороженно ожидающим, когда же он, наконец, остановится, иссякнет, слугам Мышатника бесконечные истории. Ниточки этих историй то разбегались в разные стороны, чтобы встретиться через минуту опять и свиться в единую нить повествования, то расходились так далеко в разные стороны, что казалось ничего общего в этих историях нет, разные они и о разном.
   Но они совершали причудливые повороты, становясь единой тканью составленной из узорного плетения фантазии и волшебства воображения. И оставалось только удивляться, как это так - ни одного узелка не завяжется в этом причудливом плетении?
   Слушали его слуги Мышатника, забывая про злобу и вражду, пока звучали слова Волшебных Историй, пока свивалась и развивалась, чтобы опять закрутиться в одно, ниточка затейливых этих узоров.
   И говорил Всадник слова. И становились слова Историями:
   - ...И тогда стал я просить Орла, - продолжил Дэв. - Отпусти, говорил я ему, Кудесника, пускай исцелит он моего дэвчика. Если тебе гнев свой обратить не на кого, обрати его на меня...
   Не послушал меня Орел, не внял моим просьбам и мольбам. Выпустил он из могучих когтей Кудесника. И не стало того, кого гордыня обуяла. Но и некому стало спасти моего крошку дэвчика. И заплакал я. И сказал, к Орлу обращаясь:
   - Как же ты, Властелин над власть имеющими, не мог простить малой обиды, чтобы спасти жизнь моему ребенку? Разве есть такая обида, чтобы она дороже чьей-то жизни была?! Почему не взял ты мою жизнь?
   И ответил мне Орел:
   - Это не разум твой говорит со мной сейчас. Это обида и горе твое говорят. Как мог я взять у тебя жизнь, у тебя, невинного, чтобы оставить жизнь виноватому?
   Но я обезумел и ослеп от горя, и продолжал попрекать того, кого нельзя попрекать. И потемнело небо. И расправил Орел крылья свои. И задел он крыльями скалы. И рухнули скалы. Уронил Орел Золотые Перья в реки часть перьев своих. И высохли горные реки. И на месте рек бурных заполыхали пожары. И потек огонь, словно вода, вниз по склонам, в долины.
   И сказал Орел:
   - За дерзость твою должен был я наказать тебя. Мне не дано жалеть. Я не выше всех в горах. Нам, властителям, дана сила и власть чтобы соблюдать Закон, перед которым мы равны так же, как и все остальные. Бог, создав горы, сказал:
   - Живите дружно. В горах должны царить мир и дружелюбие. Больший должен оберегать меньшего, меньший - помогать большему, а все вместе должны помогать друг другу. И народ гор, и звери гор, и птицы гор, и духи горные, и все прочие - да едины будут. И нет никому власти большей, чем каждому над самим собой.
   Стали все исполнять этот мудрый Закон. И жили в горах гордо и дружно. Злобы не ведали, и страха не знали. Не было в горах вражды, Враги, которые со стороны приходят, боялись в горы вражду нести. Знали, что непобедим народ горный единством птиц, зверей, людей и духов горных.
   Жил тогда в долине князь-колдун. И звали его люди долины Черный Князь. И перессорил он всех в прекрасной, солнечной и гостеприимной долине. Разгорелись там вражда и бесконечные междоусобные войны.
   Не враг шел на плодородные земли, чтобы выжечь их, друг шел на друга, сосед на соседа, и брат на брата.
   Женщины, такие прекрасные, умные, добрые женщины, сами благословили на войну тех, кого в муках рожали.
   Выгорали в долине леса и рощи, дающие тень. Вырубали в грозных набегах друг у друга сады те, кто еще вчера помогал их выращивать. И погиб виноград, и не стало вина. Того вина, которое порождало мудрые, неторопливые беседы и скрепляло любовь и дружбу. Вина, которое вызывало звонкие, как струи этого напитка, песни.
   Другие песни - песни войны пели теперь мужчины долин. А женщины источали голоса и слезы в бесконечных плачах о погибших.
   Никто не мог остановить братоубийственную войну, просто уже по тому, что никто не помнил, кто и из-за чего ее начал. Когда мужчинам вместо вина в голову ударяет кровь, не будет такой войне конца. Стоит сделать первый выстрел - эхо убьет тысячи.
   Один будет мстить за отца, другой - за сына, третий - за друга, четвертый - за друга своего друга... и так - без конца.
   Великое горе было в каждой семье. Это счастья и радости всегда кому-то не хватает, а горе и слезы - всегда на всех, и всегда в избытке.
   Черный Князь сидел в своем замке и посмеивался. Он не вступал в войну. Он торговал оружием. Когда идет бесконечная война - оружия требуется с каждым днем все больше и больше, хотя людей становится все меньше и меньше.
   А еще он содержал отряды черных всадников, которые тенью шли вслед за воюющими, а после сражений снимали с убитых воинов дорогое оружие, одежды и украшения, ловили коней, которые стоили целые состояния.
   То, что несло горе и нищету другим, Князю несло неслыханные богатства, к тому же он подло захватывал поместья и усадьбы погибших, которые некому было защитить.
   Скоро вся долина принадлежала Князю. Был он так богат, как никто в мире. Лучшие стада - стали его стадами. Лучшие земли - стали его землями. Ему принадлежали самые красивые женщины, на его пастбищах паслись самые лучшие кони.
   А бесконечные войны, умело направляемые подлым изворотливым умом Черного Князя, разгорались с новой силой. Все дальше и дальше по земле распространялись они. Скоро только жители гор, верные Закону, не допускали посланцев Князя в свои горы. И не пускали они в свои сердца злобу и зависть, чтобы не помутили они разум.
   Все, что только мог, испытал Черный Князь, пытаясь посеять среди горного народа раздор и смуту. Целые караваны с золотом отправлял он в горы, пытаясь подкупить хотя бы одного горца. Но оставались верными Закону жители гор, братство было для них дороже золота.
   Заперся Черный Князь в замке, стал там лелеять во мраке свою злобу, сладкую, как укус змеи. Думал он день и ночь. И ночь чернела от его мыслей, и день прятался за тучи, ужасаясь его замыслам.
   Но ничего не мог он придумать, и хотел уже впервые в жизни отступиться, когда пришел к нему Некто Серый и сказал:
   - Не могу я видеть, как добро побеждает зло. Я помогу тебе покорить народ гор, а ты мне пообещай взамен власть.
   - Нет! - сразу же воскликнул Черный Князь. - Как смеешь ты, появившийся неизвестно откуда, требовать то, что принадлежит мне, и только мне? Власть - вот единственно ценное в этом мире. Золото и богатство, все это только средства для того, чтобы обладать властью.
   - Не пугайся так, Князь, - тихо рассмеялся Серый, не раздвинув даже губ. - Я не претендую на власть в твоем понимании. Слишком это суетно и хлопотно. Ты властвуй над этими бестолковыми людишками сколько тебе угодно, а мне отдай их души, меня интересует только такая власть.
   Черный Князь задумался, потом сказал, хлопнув себя по колену:
   - Хорошо! По рукам! Мне не нужны эти трусливые душонки. Да и что они могут стоить? Бери! Мне этот товар без надобности. Только смотри, чтобы без обмана!
   - Ну, с тобой, Князь, совсем без обмана никак нельзя, - головы не сносить. Но в данном случае обещаю: обмана не будет.
   - Хорошо. Рассказывай скорее как победить этот упрямый и гордый народ?!
   - Видишь ли, Князь, - неторопливо начал Серый. - Вот у тебя все есть...
   Всадник прервал рассказ: Какашкин под острием шпаги как-то странно задергался, перебирая ногами, стараясь в то же время не шевелить шеей. Всадник сердито спросил:
   - В чем дело? Лезвие моей шпаги сделано из обломка молнии. Желаешь в этот убедиться? Что? Не слышу?
   - Давайте сделаем перерыв... - взмолился Какашкин. - Я как... как... как...
   - Я знаю, что тебя зовут Какашкин. А вот что за перерывы? Хотите выйти из Большой Игры - будьте любезны: Перстень - и ты свободен!
   К Какашкину бросился Мышатник.
   - В чем дело? Погубить все захотел?!
   Он схватил его сзади за шею, больно оцарапав когтями. Какашкин взвизгнул от боли, которой не выносил:
   - Я очень какать хотел!
   - Почему же только хотел? - поинтересовался Всадник. - Расхотелось?
   - Да нет, я... уже, - почти шепотом доложил Какашкин. - Спасибо, я больше не буду Вам мешать. Я только... Я немножко попахну...
   - Что же делать? - вздохнул Всадник. - Здесь и до этого изрядно смердило. Итак, я продолжаю:...
   Всадник продолжил свои Волшебные Истории, а из подвала полетели, бесшумно отделившись от потолка, две Летучие Мыши. А за ними, по незаметному знаку Мышатника, скользнула вдогонку тень, размером больше двух Летучих Мышей вместе взятых.
   Летучие Мыши летели, не подозревая об опасности, которая летела за ними следом...
   Глава шестнадцатая
   Наследие Пупкина. Летающий Кот. "Евангелие от Иуды"
   Рыжая Женька страдала от ограниченности движения. Она, конечно, полетала немножко под потолком, но разве это полеты?!
   С тяжелым вздохом она села и заглянула в рукописи Пупкина:
   Историческое открытие.
   Первую Мировую войну начал совсем не сербский студент, и звали его совсем не Гаврило Принцип. Это был русский чиновник Гавриил Полупопкин.
   Случилось все это из-за усов. Дело было так: Гаврила этот, который чиновник, все хотел усы вырастить, А они все не произрастали.
   А на стенке канцелярии, в которой служил этот самый Гаврила, висел портрет императора Франца-Иосифа, который имел огромнейшие усища, пиками торчащие вверх.
   Кто повесил в канцелярии портрет австрийского императора, после отыскали, а вот зачем повесил, так и не дознались. Причуды российского чиновничества логике не подвластны. Такое это загадочное сословие
   Приехала как-то в это учреждение комиссия, которую возглавлял ужжжасный Патриот, да еще и чинах изрядных. Увидел он оловянные глазища Франца Иосифа и ужасно раскричался на всю канцелярию:
   - Кто посмел?! Кто позволил?! Кто позволил вместо российского самодержца австрийского императора повесить?!
   Привели ему виновного. А Патриот ему чуть ли не врыло кулачищем. Почему-то у всех Патриотов кулачищи здоровенные. Не замечали?
   - Сгною! - орет Патриот. - В Сибирь! В кандалы!...
   А провинившийся просит:
   - Дозвольте с глазу на глаз иметь беседу. Про неслыханную крамолу сообщить имею.
   Удалил всех Патриот, а крамольник ему и заявляет:
   - Вы бы, господин хороший, сматывались поскорее отсюда, а если мне в жаловании прибавки не будет, и повышения по службе, то я доложу, что кричали Вы, господин Патриот, при свидетелях, что вместо австрийского императора надо нашего самодержца повесить...
   Патриота как ветром сдуло. Про портрет, конечно, забыли, так и остался он висеть. Через три дня крамольнику повышение по службе вышло и денежная прибавка.
   А получить все это должен был Полупопкин, усы-то он отращивал.
   И так он от несправедливости огорчился, что даже запил люто. Да еще и заболел от нервов болезнью какой-то, от которой у него все как есть волосы тело его покинули. Бесповоротно и повсеместно.
   И стал от пьянства и от нервов вытворять странности всяческие.Возненавидел, например, полтрет этот злополучный. Политикой стал интересоваться, партию даже организовал, в которую и был принят собственноручно в единственном числе. Целью этой партии было уничтожение всех, кто имел большие усы. И в первую очередь несчастного императора Франца.
   И стал Полупопкин называть себя Гаврила Принципиальный. И уехал в Сараево где и соорудил из бедняги Франца Иосифа дуршлаг, как говорил Швейк.
   И так вот началась война. А газеты написали, что это серб убил. А на самом деле - простой русский чиновник.
   Все.
   Далее шли разрозненные заметки:
   ...и еще один Император жил. Ага. И все. Трагедия!
   ...Запись воспоминаний о Вожде старого большевика Н.А.Храпова. "Однажды видел я, как Ленин писает... И какая же это была чистая, мощная и светлая струя, товарищи!"
   ...тема для диссертации: " Влияние междометий на междоусобицы".
   Здесь Рыжей Женьке пришлось оторваться от бумаг, в историю вмешалась жизнь, а за дверям поднялась возня. Все взлетели, повскакали, все наполнилось топотом и шумом крыльев.
   Женька бесстрашно открыла двери, не спрашивая, кто там. В комнату влетели испуганные Летучие Мыши, а следом за ними орел Яков, сжимавший в когтях нечто шерстисто крылатое, издающее пронзительные вопли.
   - Яков? - прикрикнула Женька. - 0тпусти! Это существо не только весь подвал переполошит, но и весь город на ноги поставит.
   - Правильно черт сказал: "Шерсти мало, а визгу много", - проворчал Яков, выпуская из когтей добычу.
   - Когда это черт говорил и по какому поводу? - живо поинтересовался Самовольный Домовой.
   - Это он сказал, ощипывая кошку, - буркнул сердито Яков, недовольный тем, что у него отняли добычу.
   А добыча ползала по полу на брюхе, заметая пыль обвисшими крыльями. Это был толстенный рыжий Кот, только с крыльями. И был этот самый Кот перепуган насмерть.
   - Не надо вот этого самого вот, пожалуйста... - хныкал котяра басом. - Я такой маааленький...
   - За Мышами Летучими гоняться ты большой, а как ответ держать маленький, - фыркнул Яков.
   - Да не люблю я Летучих Мышей этих. Мне бы тех, которые с хвостиками. А у этих только и есть, что уши есть. Да еще крылья жесткие. Тьфу на них совсем!
   - Вот и ловил бы в подвале с хвостиками. Их там много, - не отступался от него непримиримый ворон.
   - Я и ловил, - зашмыгал Кот носом. - Только потом они меня сами поймали. Их там множество. И сказали, что если не буду им помогать, отгрызут мне крылья. А я страсть как ходить не люблю. Толстоват я.
   Потупившись закончил Кот.
   - Ладно. Не вопи. Никто тебя ощипывать не будет, - сказала Женька. Только тебе прядется побыть с нами. Понял?
   - Как не понять! - радостно заорал Котяра. - Я даже помочь могу. Я же полезный. Я три дня в подвале мыкался, все могу рассказать что и как.
   Он принялся рассказывать, а Летучие Мыши уточняли, слушавшим их Ворону и другим.
   Женька перебирала листочки в папке Реставратора Летописей.
   Взгляд ее остановился на заглавии:
   " ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ".
   Женька приподняла бровь и стала читать, по детски шевеля губами, как бы повторяя про себя прочитанные слова.
   После Всего говорили, что Иуда из Кериота был ниже самого низкого.
   Подлее самого подлого.
   Что жаден был от рождения и еще до встречи с Христом.
   И кому было дело до того, что Иуда из Кериота был - человек.
   Не больше и не меньше этого.
   А вся вина его, оказалось, в том состояла, что был он когда-то мытарем.
   А кому дело до того, что не было другой работы для бедного Иуды? Слаб он здоровьем был. Голова у него постоянно кружилась.
   Говорили же все что Иуда лодырь.
   Отчаялся Иуда прокормить себя и свою старуху мать. И пошел он к дороге.
   И сел он у края этой дороги. И стал он просить подаяние.
   Никто не подал Иуде не только монеты, корочки хлебной.
   Плевки и комья грязи летели в Иуду и его протянутую ладонь.
   Только в сумерках бросил кто-то несколько монет в заплеванную ладонь Иуды. Кто-то сердобольный, кого лица было не видать.
   И заплакал Иуда.
   А из темноты выползали, крадучись подбираясь к нему, нищие.
   И набросились они на Иуду. И били они его смертным боем.
   Сами незрячие, старались они лишить его зрения. Грязными пальцами
   лезли в рот ему стараясь порвать.
   Били его костылями и обрубками рук и ног. И отобрали они то малое,
   что дали Иуде.
   И зарыдал он, и в голос завопил он, и завыл он по-звериному.
   И рвал он себе грудь. И катался по земле. И грыз эту сухую, потрескавшуюся землю.
   И молил Иуда в тот вечер Господа:
   - Господи! Господи! Возьми мое сердце! Отдай его бездомным собакам!
   Зачем сердце живущему среди тех, кто сердец вовсе не имеет?
   Господи! Не о большом взываю, прошу о малости.
   И всего-то: сделай меня счастливым! Убей меня!
   Ничего не сказал Господь Иуде. Не отверг и не утешил.
   Не услышал Господь Иуду. Разве услышишь всякого малого?
   И вручил Иуда себя злобе своей. И пошел он к наместнику Рима в Иудее прокуратору Понтию Пилату.
   И понес он ему свои слова. И три дня искал возможность сказать эти
   слова.
   И отчаявшись, бросился под копыта лошадей свиты Понтия. И чудо случилось - стали кони. Не растоптали Иуду.
   Хотела стража наказать безумца, но вышел из носилок сам Понтий и так он сказал:
   - Пусть этот человек скажет свои слова. Я хочу знать, что это
   за слова, ради которых кладут свою жизнь под копыта лошадей.
   И сказал Пилат Иуде:
   - Говори свои слова. Но если они только звуки - пеняй на себя.
   Я слушаю. Говори же.
   И плакал Иуда. И злы были его слезы. И говорил Иуда с Пилатом.
   - Цезарь - в Риме. Господь - в небе. Ты - здесь.
   Дай мне власть над людьми. Не синекуры прошу себе.
   Не ту власть алкаю, которая славу дает. Той власти взыскую, за которую ненавидят.
   Ненависть и повиновение - вот чего я хочу. Хочу, чтобы души пополам рвались.
   Хочу чтобы при виде меня одной половиной души боялись меня до ужаса, леденящего мозг, а второй половиной души ненавидели меня за страх свой.
   Дай мне такую власть. Ты - можешь.
   И слушал его Пилат. И так сказал:
   - Редко я слова, которые хочу слышать. И ни разу - слова,
   которые хотел бы сказать я сам.
   Ты первый сказал мне такие слова. Я дам тебе власть, который ты взыскуешь.
   Тебя будут равно бояться и ненавидеть. Я все сказал. Ты - мой должник.
   Назначил Пилат Иуду мытарем - сборщиком налогов. Налогов Великой Римской Империи.
   И всяк стал равен перед Иудой: крестьянин и первосвященник.
   И все боялись и ненавидели Иуду.
   Кто любит платить?
   Кто откажется платить Риму?
   Жил Иуда, тешась отмщением. Но встретил он на пути своем одного из
   многих прочих.
   Такого не похожего на многих прочих....
   В углу что загремело и Женька отложила страницы...
   Глава семнадцатая
   Домовой. Воспоминания о сверчке
   Оказалось, что это Самовольный Домовой, задремал, и упал с табуретки. Он тут же вскочил, собрал листки с пола и сел писать.
   -Вот. Наконец событие. Упал с табуретки. Ждешь случая - не случается. Мало стало. Случаев. В детстве у меня был. Случай.
   Я маленький все вертелся. И дедушка мне говорит:
   - Что ты вертишься, словно у тебя в заду сверчок?
   А я засмеялся так. Весело. Басом. Как дитя. И слышу: " тыррррь Тыррррь... тырррррь..." Трещит кто-то. И тут. Мне стало щекотно. Прямо в попке. И тырррь-тырррррь... А мы сидим вкусно. Обедаем. Боюсь я выйти из-за стола. Съедят все. У них ложки. По полкотла сразу в каждую. Входит. Сжался весь. Терплю. Так щекотно! Так щекотно! Давай я скорее. Мясо хватать из котла. А самого смех. Разбирает. И мясо у меня не лезет. А из глаз и изо рта слезы. А оттуда, на чем сижу, что прижимаю: тыррррь-тыррррь! Да заливисто так. Дед мой кааак рассердится!
   - Срамник! Из него наружу трещит все, а он мясо в рот пихает!
   А тут как растырькалось! Я аж подпрыгнул. А ложка прямо. В живот мне запрыгнула. Только булькнуло. Дед совсем разбушевался:
   - И так в доме ложек не хватает! Мало ему мяса! Он еще и ложки глотает! И еще свиристит неприличным местом и образом!
   Чего он в этом месте неприличного нашел, когда оно у всех имеется? И у него. Тоже. А я как ложку проглотил, стал хохотать сильно. Не от радости. От невыносимой щекотки. Двумя рукам попку зажимаю, по всей лавке. Прыгаю. Словно гвозди забиваю. А все: тыррррь-тыррррь-тыррррь
   Дед говорит:
   - Много видел нахалов, но такого, чтобы он сам из себя непотребности всяческие выколачивал, такого не видывал.
   И пошел во двор. И принес вожжи. И почему-то ко мне подходит. И тут я его почему-то любить меньше стал. Значительно. Вскочил я на скамейку, а сверчок такую тырррьку выдал, что даже дед рот открыл. А сверчка тут выдуло и дедушке прямо в pот.
   И у него из уха: тыррррь-тырррь-тырррь...
   Тут дедуля мой как врезал по избе! Певец такой есть Газманов называется. Мне его припев очень нравится. Там два раза через голову надо перевернуться, потом ножками растянуться и еще чего-то. Дед мой в тот раз круче выдавал. Он даже на уши. Встал. Потом притомился. По полу стал. Ползать.
   Папаня домой приходит. Дед сидит и по уху себя - хлоп! А из уха: Тырррь-тыррррь-тыррррь
   Папаня ко мне:
   -Ты дедулю тырькать заставил?
   Потом уже я объяснил. Папане. Когда он выпорол. Горяч папаня. Но отходчив. Бывало выпорет - и отойдет. Потом опять подойдет и опять выпорет. Отходил он часто. И всегда возвращался.
   А дед так и ходил со сверчком. Идет бывало по деревне. Потихонечку. Так. Кааак вдруг. Припустит. Это значит - сверчок. Событие!
   Мысли бывают. Редко....
   Домовой так увлекся своими записями, что задумался и задремал. Тихонечко подошла к нему бабушка Горемыкина, накрыла своим платком, аккуратно из спящих рук перо вынула. Погладила по голове и пошла к столу. Села напротив Женьки и стала писать свои неспешные мемуары...
   Глаза восемнадцатая
   Мемуары бабушки Горемыкиной
   Вот что выводила ее рука:
   ... не знаю даже, почему, но перед революцией что-то упасть должно. Во время первой революции я с печки упала. Во вторую - рояль. Но это после. А сначала я царя встретила. И было эта так:
   Сижу я ночью на ведре. Это я так за хлебом ходила. И не только я. С хлебом плохо было. Очереди занимали с ночи. Зима - холодно. Вот и приносили с собой ведра и угли. В днище ведра дырочки просверлены. Насыпаешь угли, ставишь на него кверху дном ведро, сам на него садишься. Тепло, у костра так не согреешься.
   Сидела я так на ведре. Под утро заснула. А тут кричат:
   - Царь поехал! Царь поехал!
   Я пока глаз продрала, только задок саней, да конвой казачий увидала. Вот так я царя видела. А потом все некогда было. После революции и вовсе его увезли куда-то и совсем расстреляли. Я, хотя и видела царя раз всего, все одно жалела.
   Но это тоже после. А сначала был февраль. И барыня рояль продала, стали его выносить. А дворник очень пьяный был. И упал рояль с лестницы. И денег за него барыне не отдали. И плакала барыня, потому что - голод.
   И началась революция. Ночью чуток постреляли, а утром везде музыка играла. Все ходят с красными бантами, обнимаются, целуются! "Свобода!" кричат.
   А во дворе нашего дома лежал на снегу убитый ночью Вася-юродивый, который всю зиму босиком бегал. Он конечно дурачок был, но только совсем безобидный. Вынесла я из дома простынку, мне барыня велела, н накрыла его. А он смотрел в небо голубыми глазами и улыбался чему-то.
   Снег ложился ему на лицо и не таял.
   А я вдруг вспомнила, как он прибегал к нам накануне Покрова, и я поила его чаем на кухне. И пришла барыня. А Вася пил чай из блюдечка и говорил, сияя голубыми глазами, что накануне праздника надо на ночь загадать желание, и просить Покрова, чтобы желание это исполнилось.
   Барыня смеялась очень, и спрашивала Васю, что он сам просил у Покрова?
   Вася размачивал в чае баранку, и смущался.
   - Я, барыня, - говорил он, - сказал Покрову: Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня сделай женишком.
   Тут он совсем засмущался и убежал, схватив шапку. А барыня смотрела ему задумчиво вслед, и сказала:
   - А ты заметила, какой он красивый, этот Вася? И за что его Бог наказал? - и, помолчав, добавила. - А, может, наоборот, полюбил он его, потому и отметил?
   Вот, про революцию, значит. Ходили все веселые. Митинги разные, все что-то говорят, о чем-то спорят. А я все слушаю и ничего не понимаю.
   И спросила я у барыни: почему так, люди что-то объясняют, глотки рвут, а я - дура - дурой, ничего понять не могу?
   Барыня мне и говорит:
   - Когда человека обмануть хотят, прямо об этом никто не скажет, говорят совсем наоборот, что хотят сделать лучше ему. А на самом деле хотят сделать лучше себе. Вот поэтому ты и не можешь ничего понять. Как же можно понять неправду?
   - Да больно слова они красивые говорят. Прямо за душу слова берут эти самые.
   Барыня моя совсем с лица загрустила.
   - Господь судья им, - говорит. - Только за то, что народ обманывают, не простит он им. А слова-то, конечно, красивые. Только было уже все это. И слова эти были.
   - Когда же? - удивилась я, - Почему я ничего не заметила?
   - Давно это было. Во Франции, - рассмеялась барыня. -И слова были, может, самые красивые слова в жизни: "Свобода", "Равенство", " Братство". Великие слова. Но кричали их, не понимая сути этих слов. Свобода - от чего? От нравственности? От моральных норм? Равенство - кого? Нищих? Не может же быть равенства богатых. Не могут все быть одинаково богатыми. Одинаково можно быть только бедными. Но кто вникает в суть в такие минуты роковые истории человеческой? Опьяненный музыкой слов, народ пошел на эту музыку, музыку прекрасных, но лишенных смысла слов, как на звуки дудочки гамельнского крысолова. И во имя этих прекрасных, но все-таки, всего лишь слов, люди стали убивать друг друга. А впереди были, как всегда - лучшие.