Мерфи Уоррен. Крайний срок

   Прищурившись, Руби разглядела на дальнем столбе что-то круглое.
   — Знак вон где, а машина здесь, — сказала она.
   — Знаки — не мое дело, — сказал водитель. — Моя задача — отбуксировывать машины.
   — Во сколько это мне обойдется?
   — В семьдесят пять долларов: двадцать пять штраф, пятьдесят буксировка.
   — Давай сосуществовать: я плачу тебе пятьдесят, и ты оставляешь в покое мою машину.
   — Восемьдесят — и езжай на все четыре стороны, — предложил водитель, подмигивая.
   — Да ты не только тупица, но и жадина! — сказала Руби.
   — Девяносто, — откликнулся водитель.
   — В гробу я видела таких уродов!
   — Тогда сто, — согласился водитель и наклонился к бамперу, чтобы закрепить трос.
   Руби обошла его буксир спереди и спустила оба передних колеса. Тяжелая махина клюнула передом. Услыхав шипение, водитель попытался остановить Руби, но та уже садилась в такси.
   — Эй, ты! — крякнул водитель. — Что же мне теперь делать?
   — Вызывай буксир, — посоветовала Руби. — А когда в следующий раз явишься в автоинспекцию, то не забудь прихватить с собой адвоката. На Двадцать вторую улицу, — сказал она таксисту.

Глава седьмая

   Возвращаясь к себе в кабинет в 2.15 дня, Рендл Липпинкотт насвистывал... Это было для него так необычно, что две его секретарши недоуменно переглянулись.
   — В следующий раз он исполнит у себя на письменном столе чечетку, — сказала одна.
   — А меня изберут папой римским, — ответила другая, по имени Дженни, которая была старше первой на полгода.
   Однако избрание папой римским проигрывало по неожиданности тому, что ожидало Дженни, когда она, повинуясь звонку, вошла в 2.30 в кабинет Липпинкотта. Банкир ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он по-прежнему что-то насвистывал.
   — С вами все в порядке, сэр? — спросила она.
   — Никогда не чувствовал себя лучше. Как будто заново родился. Будьте умницей, пошлите за бутылочкой пивка.
   К 2.50 Липпинкотт уже не испытывал уверенности, что хорошо себя чувствует. Он сбросил пиджак и снял галстук. К 2.55 за пиджаком и галстуком последовала рубашка, и Дженни, вошедшая к боссу с пивом, застала его в одной майке. Увидев его в таком виде, она едва не выронила поднос.
   Не обращая внимания на ее недоумение, он вскочил и сбросил одежду.
   — Ненавижу одежду! — сообщил он. — Ненавижу, и все тут. Это пиво? Отлично!
   Он выпил почти всю банку, а потом стянул и майку. Секретарша заметила, что кожа у него бледная, с красными пятнами, как у махнувшего на себя рукой 45-летнего забулдыги с избыточным весом. Она стояла как завороженная, не в силах двинуться с места. Только когда Липпинкотт расстегнул ремень и начал расстегивать молнию на брюках, она отвернулась и выскочила из кабинета.
   Заглянув в журнал, она столкнулась с проблемой. В 3.15 к боссу должен был явиться вице-президент «Чейз Манхэттен бэнк». Как заставить босса одеться к встрече? Она размышляла на эту тему до 3.10, когда, глубоко вздохнув, набралась храбрости и вошла в кабинет. Прямо на пороге она застыла: Липпинкотт лежал голый на кушетке, беспокойно ерзая, словно гладкая ткань обивки раздражала ему кожу. Увидев секретаршу, он приветливо поманил ее:
   — Входите!
   Она не двинулась с места, стараясь не встречаться с ним глазами.
   — Мистер Липпинкотт, через пять минут у вас встреча с «Чейз Манхэттен».
   — Превосходно! Я на месте.
   — Думаю, вам нельзя проводить эти переговоры раздетым, мистер Липпинкотт.
   Он покосился на свою наготу, словно впервые обнаружил, что гол.
   — Наверное, вы правы, — проговорил он. — Господи, как я ненавижу одежду! Может, завернуться в простыню? Скажите посетителям, что я только что приехал с собрания клуба, где все одеваются в тоги. Как по-вашему, это годится? Можете раздобыть мне простыню?
   В его взгляде светилась надежда. Она отрицательно покачала головой. Он обреченно вздохнул.
   — Ваша правда. Ладно, одеваюсь.
   Через несколько минут, встретив в приемной представителя «Чейз Манхэттен», секретарша сперва позвонила Липпинкотту и многозначительно спросила его:
   — Вы готовы к встрече, сэр?
   — Разумеется. Хотите удостовериться, что я одет? Одет, одет! Пусть войдет.
   Секретарша вошла в кабинет вместе с посетителем. Липпинкотт сидел за письменным столом. Рукава его рубашки были закатаны, галстук отсутствовал. Обычно избыточно вежливый, на сей раз он не поднялся, чтобы поприветствовать гостя, а просто махнул рукой, указывая на стул. Заранее содрогаясь, Дженни скосила глаза и увидела рядом со столом пиджак Липпинкотта, его галстук, майку, трусы и ботинки с носками. Одетой была только верхняя часть его туловища. Дженни едва не вскрикнула.
   — Какие-нибудь поручения, сэр? — выдавила она.
   — Нет, Дженни, все прекрасно. — Однако прежде чем она исчезла за дверью, он окликнул ее: — Не уходите домой, пока я с вами не поговорю.
   Встреча продолжалась два часа: двум банковским империям требовалось многое согласовать. Человек из «Чейз Манхэттен» проигнорировал странный вид обычно безупречного Липпинкотта, памятуя, что находится в одной клетке с финансовым тигром. Однако совсем скоро он убедился, что тигр лишился зубов. Он соглашался со всеми предложениями «Чейз Манхэттен».
   — Вы не обведете меня вокруг пальца? — на всякий случай спрашивал Липпинкотт, и его собеседник, который ради дела не пощадил бы и собственную мать, крутил головой и твердил: «Что вы, что вы!», чувствуя себя хулиганом, отнимающим у ребенка конфетку.
   Рендл Липпинкотт то и дело поглядывал на часы, которые он снял с руки и положил перед собой. Он все время чесал голое запястье, словцо цепочка натерла ему руку.
   Представитель «Чейз Манхэттен» ретировался.
   С 4.30 Дженни Уэнамейкер сидела без дела, готовая уйти. Вторая секретарша уже упорхнула, сочувственно подмигнув Дженни. Дженни уже четыре раза мазала помадой губы и три раза накладывала тени.
   В привычки Рендла Липпинкотта не входило засиживаться допоздна и задерживать секретарей. Напротив, он был настолько нетребователен к своим секретарям, что Дженни заподозрила сперва, что ее взяли на эту работу за форму ее груди или длину ног; однако спустя полгода, в течение которых Липпинкотт не предпринял ни одной попытки ухаживания, она решила, что ошиблась.
   Уходя, человек из «Чейз Манхэттен» сказал Дженни:
   — Мистер Липпинкотт просит вас к себе.
   Он вошла, опасаясь худшего. Вдруг он опять разделся догола? Как-никак его братец покончил с собой в Токио... Вдруг всех Липпинкоттов, проживших половину отмеренного им срока, охватил приступ безумия?
   Однако Липпинкотт по-прежнему сидел за столом с закатанными рукавами. Он улыбнулся Дженни такой широкой улыбкой, что ее опасения только усилились.
   — Дженни, — начал Липпинкотт и, помолчав, продолжил: — Не знаю, как это сказать...
   Дженни не знала, как на это ответить, поэтому решила молча дождаться продолжения.
   — Мммм... Вы чем-нибудь заняты сегодня вечером? Прежде чем вы ответите, я спешу предупредить вас, что это не приставание или что-нибудь в этом роде: просто мне хочется развеяться в чьей-нибудь компании. — Он с надеждой посмотрел на нее.
   — Собственно, я...
   — Где хотите, сказал он. — Ресторан, танцы. Кажется, существуют какие-то дискотеки? Вот туда мне и хочется.
   У Дженни Уэнамейкер не было никаких планов на вечер, и общество Рендла Липпинкотта вполне ее устраивало.
   — Собственно, я...
   — Отлично! Куда вы хотите пойти?
   Ей тут же пришла в голову самая модная нью-йоркская дискотека, где процветала грубость, что делало заведение неотразимым для нью-йоркцев. Ежевечерне в помещение набивалось на несколько сот человек больше, чем оно могло вместить, однако для почетных гостей, а к таковым, безусловно, относился Рендл Липпинкотт, место нашлось бы всегда.
   — Я вернусь к себе и сделаю заказ, — сказала Дженни. — А вы тем временем оденетесь... — В ее голосе звучала надежда.
   Она схватила телефонную трубку. Заказывая места для Рендла Липпинкотта и мисс Дженни Уэнамейкер, она чувствовала себя всесильной. Шесть холодных вечеров провела она у входа в эту дискотеку, надеясь, что ее впустят, и шесть раз уходила ни с чем. Сегодня все будет по-другому: сегодня она сама будет поглядывать на неудачников свысока.
   Она ждала босса в приемной. Липпинкотт появился через пять минут полностью одетым, если не считать незатянутого узла галстука; в рубашке и пиджаке он чувствовал себя, как в панцире.
   Они поужинали в ресторанчике у воды. Липпинкотт все время чесался, даже тогда, когда признавался ей в своем желании уединиться на каком-нибудь островке в Южных морях и жить там, как дикарь: бродить по пляжам и питаться моллюсками.
   — Мечта всей вашей жизни? — спросила Дженни.
   — Нет, эта мысль посетила меня только сегодня днем. Но иногда мысли бывают настолько правильными, что в них не сомневаешься, когда бы они тебя ни посетили.
   Она была рада, что он не попросил ее угостить его ужином в ее квартире. Ее квартира, как жилище всякой обитательницы Нью-Йорка, представляла собой помойку, и для того, чтобы принять у себя почетного гостя, ей пришлось бы взять 10-дневный отгул.
   Они долго наслаждались напитками. Дженни решила, что Рендл Липпинкотт — приятный и обходительный мужчина; сам по себе, без семейной поддержки, он ни за что не сделался бы мультимиллионером. В его характере, как в лице и в теле, не было твердости, стержня, без которого, по мнению Дженни, не приходилось мечтать о богатстве.
   Однако она находила его приятным, хотя и глуповатым. Он болтал о невинных удовольствиях, подобно хождению по песочку, купанию голышом на частном гавайском пляже, беготне по лесу за сеттерами-рекордсменами и подглядыванию за планетами в мощный телескоп. Его заветной мечтой оказалось промчаться на гоночном автомобиле по лос-анджелесскому стадиону «Колизей».
   После бесчисленных рюмок и четырех чашек кофе они, наконец, встали. Липпинкотт, казалось, не сомневался, что вечер пройдет удачно. Невзирая на разницу в возрасте, Дженни уже подумывала, не собирается ли Липпинкотт расторгнуть свой брак; если так, то у нее есть перспектива, пускай она — всего лишь секретарь. Случаются вещи и похлеще. Она решила не противиться, если он попросится к ней ночевать. Придется велеть ему подождать в коридоре минут десять, пока она раскидает хлам по углам.
   До дискотеки они добрались в одиннадцатом часу. Еще в машине Липпинкотт снял галстук и отдал его таксисту. У дверей собралось человек двадцать, надеясь попасть в число помазанников и проскользнуть в святилище.
   Дженни подвела Липпинкотта к субъекту, сторожившему дверь, — суровому, как все ничтожества, наделенные властью карать и миловать.
   — Мистер Липпинкотт и мисс Уэнамейкер, — веско произнесла она.
   Суровый узнал Липпинкотта, и на его лице расцвела улыбка, к которой не были приучены его лицевые мускулы.
   — Конечно! Проходите!
   Дженни улыбнулась и взяла Липпинкотта за руку. Кто знает, как все обернется, думала она. Миллионеры и раньше женились на секретаршах, так почему это не может произойти еще раз?
   Их встретил судорожно мигающий свет и оглушительный грохот. На тесной площадке некуда было ступить из-за танцующих пар. Все были усыпаны блестками, на большинстве были одеяния из прозрачной или матовой пластмассы, кожи, меха и перьев.
   — Вот, значит, как... — протянул Липпинкотт, удивленно озираясь.
   Дженни со знанием дела произнесла:
   — Да. Тут всегда так.
   Они прошли за официантом к столику и заказали выпивку.
   Липпинкотт дубасил по столу руками в такт музыке. Внезапно он вскочил и сбросил пиджак, оставшись в рубашке с закатанными рукавами. Дженни не возражала, хотя, будь с ней кавалер попроще, она испепелила бы его негодующим взглядом. Рендла Липпинкотта никто не выведет вон по причине неподобающего туалета.
   Она разглядывала танцующих, Липпинкотт самозабвенно звенел ложкой о бокал. Она узнала двух кинозвезд, знаменитого рок-певца и известного литератора, бросившего перо и заделавшегося ведущим телешоу. На большее трудно было рассчитывать: теперь она не один год будет делиться с подружками впечатлениями от увиденного.
   — Не выношу эту одежду! — простонал Липпинкотт. — Хотите, потанцуем?
   — А вы умеете? — спросила Дженни, боясь опозориться в присутствии такой публики. Однако следом ее посетила другая мысль: разве можно опозориться, танцуя с самим Рендлом Липпинкоттом, как бы плохо он ни танцевал?
   — Не умею. Но, кажется, это просто. — Он потащил ее на середину зала в тот самый момент, когда явился официант с заказом.
   Дженни без труда поймала ритм и принялась самозабвенно колыхать бедрами. Рендл Липпинкотт танцевал отвратительно: он топал ногами, беспорядочно размахивал руками и даже не пытался уловить ритма. Однако при этом он громко хохотал, наслаждался жизнью и не обращал внимания на недоумение окружающих. Стоило кому-нибудь сделать оригинальное движение, он немедленно копировал его. Совсем скоро Дженни перестала смущаться своего партнера и принялась веселиться, подражая ему.
   Ей пришло в голову, что Рендл Липпинкотт впервые в жизни смеется от души.
   Первому разу суждено было стать последним. Протанцевав минуты три, Липпинкотт, хихикая и отдуваясь, расстегнул рубашку и бросил ее на пустой стул. За рубашкой последовала майка; потом плотина условностей была снесена, и он плюхнулся на пол, чтобы снять брюки, носки и ботинки. Люди вокруг вылупили глаза. Официанты сгрудились неподалеку, не зная, как поступить.
   Липпинкотт швырял свою одежду на один и тот же стул, но она по большей части оказывалась на полу.
   — Пожалуйста, мистер Липпинкотт!.. — взмолилась Дженни.
   Однако он не слышал ее мольбы. Зажмурившись, он шарахался то в одну, то в другую сторону, оставшись в одних трусах на резинке. Когда зазвучала единственная в своем роде диско-песенка о торте, попавшем под дождь, он рывком снял трусы.
   Дженни Уэнамейкер охватил ужас. Персоналу потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что без вмешательства не обойтись. Когда несколько официантов бросились к Липпинкотту, чтобы укрыть его наготу скатертью, он наконец то опомнился и опустился на пол, дрожа с головы до ног. Скатерть его не устроила, он пытался выбраться из-под нее, заливаясь горючими слезами.

Глава восьмая

   Врачиха частной клиники в Ист Сайде, в которую был доставлен Рендл Липпинкотт, потрепала пациента по руке. Липпинкотт лежал на койке со связанными руками.
   — Как поживает мой голенький танцор диско? — спросила врач.
   Липпинкотт был спокоен. Он с надеждой поднял глаза, услыхав от врача:
   — Ни о чем не тревожьтесь, Рендл. Все обойдется.
   Врач вооружилась шприцем и пузырьком с желтой жидкостью. Быстро наполнив шприц, она воткнула его Липпинкотту в локтевой сгиб. Тот закусил губу. Врач вынула иглу из вены и убрала в саквояж шприц, хотя он был одноразовым. Потом она провела ладонью по лбу больного.
   — Все обойдется. — Доктор Елена Гладстоун захлопнула медицинский саквояж и направилась к двери.
   Липпинкотт в тревоге проводил ее глазами. У двери она оглянулась и сказала:
   — Прощайте, Рендл.
   Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения и страха. Она громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами и вышла.
   В коридоре что-то заставило ее посмотреть налево. Перед столом медсестры стояли спиной к ней молодой белый мужчина и пожилой азиат — та самая пара, с которой она столкнулась этим утром у Элмера Липпинкотта. Она заспешила в другую сторону и скрылась за дверью.
   Спустившись на два этажа, она нашла телефон-автомат и приготовила 35 центов.
   — Говорит Елена, — сказала она в трубку. — Через пять минут он умрет.
   Трубка вернулась на рычаг.
   Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно, как это сделал худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи на темные омуты, они словно втягивали в себя все ее чувства, делали совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта.
   — Палата двадцать два двенадцать, — пролепетала она.
   — Спасибо, — сказал Римо. — Я вас не забуду.
   — Вы вернетесь? — спросила сестра.
   — Ничто не сможет мне помешать, — ответил Римо.
   Чиун усмехнулся.
   — Когда? — не унималась сестра. — Прямо сейчас?
   — Сперва мне надо сделать два дела, — сказал Римо. — А потом я вернусь, не сомневайтесь.
   — Я работаю до двенадцати тридцати, а потом сменяюсь, — поведала сестра. — Я живу не одна, но моя соседка по комнате служит стюардессой в «Пан-Ам». Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу.
   — Это меня устраивает, — сказал Римо, подхватил Чиуна под руку и зашагал с ним по больничному коридору.
   — До чего странная страна! — сказал Чиун.
   — Почему? — спросил Римо.
   — Какое обожание! И это при том, что любой житель страны куда привлекательнее тебя и, безусловно, выше по умственным способностям. Почему же она влюбилась именно в тебя?
   — Может быть, из-за моего природного очарования? — предположил Римо.
   — Скорее, из-за умственной неполноценности, — буркнул Чиун.
   — Ты ревнуешь, вот и все. Посмотри, у тебя позеленели от ревности глаза.
   — Мне нет никакого дела до разных дураков, — отмахнулся Чиун.
   В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта с простыней во рту. Судя по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню у больного изо рта.
   — Вы нас не знаете, — сказал он, — но мы работаем на вашего отца. Что произошло сегодня вечером?
   — Простыни, — прохрипел Липпинкотт. — Они меня душат. На мне слишком много простыней... — Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая.
   Римо взглянул на Чиуна. Щуплый азиат подскочил к кровати и освободил Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и вцепился в ворот своего больничного халата. Его бескровные пальцы с мясом выдрали пуговицы. Он стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге.
   — Мне тяжело... — со свистом вырвалось из его рта. — Тяжело!
   — Теперь вам ничего не угрожает, — сказал ему Чиун и, повернувшись к Римо, тихо добавил: — Он очень опасно болен.
   — Тяжело, тяжело... — снова затянул свое Липпинкотт. — Воздух... Меня расплющивает... Он отчаянно замахал руками.
   — Что происходит, Чиун? — спросил Римо, беспомощно застыв в ногах кровати и рассматривая больного.
   — Он находится под действием опасного препарата, — ответил Чиун. — Очень опасного.
   Липпинкотт все размахивал руками, словно пытаясь разогнать тучу комаров. Из уголков его рта стекала слюна. Его бескровное лицо пошло пятнами, а потом побагровело.
   — Что делать? — спросил Римо.
   Чиун прикоснулся кончиками пальцев правой руки ж солнечному сплетению Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал, что в его палате находятся люди.
   Чиун кивнул и взял Липпинкотта за левую кисть. Только что рубившая воздух рука замерла, словно угодила в смолу. Чиун взглянул на локтевой сгиб и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы.
   Затем Чиун выпустил руку Липпинкотта, которая вновь принялась рубить воздух. Седые пряди Чиуна пришли в движение. Сам он тоже не терял времени: его палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки больного по-прежнему молотили воздух, глаза вращались, слюна текла, но это происходило все медленнее. Наконец, Липпинкотт затих.
   Чиун не убирал палец еще несколько секунд. Глаза больного закрылись, руки упали на кровать.
   — В его тело попал яд, который действует на мозг, — сказал Чиун. — Все эти движения помогли яду достичь мозга.
   — Можем ли мы что-нибудь сделать?
   Чиун перешел на другую сторону койки.
   — Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится от него.
   Он снова вдавил пальцы в шею Липпинкотта, только теперь не слева, а справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным. Чиун не убирал пальцы ровно 10 секунд, после чего наклонился над миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом он что-то шипел. Римо узнал корейское слово, означающее «живи». Чиун произносил его, как приказ.
   Римо кивал, наблюдая, как Чиун перекрывает один за другим главные кровеносные сосуды в теле Липпинкотта. Это был старый способ воспрепятствовать свободному переносу ядов в теле пострадавшего, принятый в системе Синанджу. Впервые услыхав от Чиуна объяснение этого способа, Римо окрестил его «касательным турникетом», и Чиун, удивившись, что ученик в кои-то веки проявил понятливость, закивал и заулыбался. Надавливания требовалось производить с большой точностью и в определенном порядке, чтобы главные сосуды, переносящие яд, временно перекрывались, а второстепенные продолжали снабжать мозг кровью и кислородом, предохраняя от умирания. В операционной для аналогичной операции потребовалось бы шестеро специалистов, столько же ассистентов и оборудование на миллион долларов. Чиун же обходился кончиками своих пальцев.
   Римо так и не удалось запомнить последовательность, но сейчас, наблюдая, как Чиун обрабатывает Липпинкотта от горла до лодыжек, он впервые постиг логику метода: слева-справа, слева-справа, сверху вниз, 16 точек. Всего одна ошибка — и почти мгновенная смерть от недостатка кислородного питания в мозгу.
   — Осторожно, Чиун, — инстинктивно проговорил Римо.
   Кореец поднял на него свои карие глаза, обдав презрением, и глубоко погрузил пальцы в мышцу левого бедра своего пациента.
   — Осторожно? — прошипел он. — Если бы ты овладел этим методом тогда, когда тебе это предлагалось, то же самое было бы сделано вдвое быстрее, и у него было бы больше шансов выжить. Если что-то не получится, не смей меня винить! Я знаю, что делаю: ведь я позаботился овладеть этим методом. Но разве могу я хоть в чем-нибудь положиться на неквалифицированную помощь белого?
   — Все правильно, Чиун, успокойся.
   Римо нашел себе занятие: он встал у подушки больного и принялся считать его пульс. В его ноздри просочился цветочный запах. Этот аромат был ему знаком. В нем была сладость и мускус. Он временно выбросил из головы мысли о запахе и, положив ладонь Липпинкотту на грудь, стал считать удары сердца и ритм дыхания. Когда Чиун покончил с большой веной в правой лодыжке Липпинкотта, пульс составлял всего 30 ударов в минуту, а грудь поднималась для вдоха всего один раз в шестнадцать секунд.
   Чиун завершил операцию и поднял голову. Римо убрал ладонь с груди Липпинкотта.
   — Он будет жить? — спросил он.
   — Если да, то, надеюсь, ему никогда не придется испытывать такое унижение, как попытки научить чему-то человека, не желающего учиться и отвергающего ценный дар, словно грязь от...
   — Он будет жить, Чиун? — повторил Римо свой вопрос.
   — Не знаю. Яд распространился по организму. Все зависит от его воли к жизни.
   — Ты все время говоришь о яде. Что за яд?
   — Этого я не знаю, — покачал головой Чиун. — Этот яд калечит не тело, а мозг. Ты видел, как он срывал с себя одежду. Ему казалось, что самый воздух — тяжелое одеяло. Не понимаю!
   — Так было и с его братом, — напомнил Римо. — Тот боялся японцев.
   Чиун испытующе взглянул на Римо.
   — Мы говорим об отравлении мозга. Какая тут связь?
   — Его брат не мог находиться в одном помещении с японцами, — сказал Римо.
   — Это не отравление мозга, а обыкновенный хороший вкус, — ответил Чиун. — Неужели ты не видишь разницы?
   — Пожалуйста, Чиун, воздержись от лекций о нахальстве японцев. Брат этого парня выпрыгнул в окно, потому что не мог перенести их присутствия.
   — С какого этажа? — спросил Чиун.
   — С шестого.
   — Двери не были заколочены?
   — Нет.
   — Ну, тогда он перегнул палку. Шесть этажей... — Чиун задумался. — Да, это чересчур. Вот если бы с третьего... Никогда не следует выпрыгивать из окна, расположенного выше третьего этажа, чтобы не находиться в одном помещении с японцами, если окна и двери не заколочены наглухо.
   Римо внимательно посмотрел на Липпинкотта. Тело его казалось воплощением безмятежного покоя. Недавняя судорога прошла, тело мягко погружалось в глубокий сон.
   — Думаю, он выкарабкается, Чиун, — предположил Римо.
   — Тихо! — прикрикнул на него Чиун. — Что ты знаешь? — Он потрогал Липпинкотту горло, погрузил кулак в подложечную ямку и только после этого вынес заключение: — Выкарабкается!
   — Вдруг на него так повлияла инъекция в руку? — сказал Римо.
   Чиун пожал плечами.
   — Не понимаю я вашей западной медицины. Раньше понимал, но потом, когда сериал про доктора Брюса Бартона стал непристойным, я перестал его смотреть и уже ничего не понимаю.
   — Что за врач сделал ему инъекцию? — спросил Римо и, не дожидаясь ответа, вернулся к медсестре, но та могла сказать лишь одно: во всей больнице не осталось врача, который не осматривал бы Липпинкотта. Она предъявила ему список длиной в страницу. Римо кивнул и зашагал прочь.
   — Когда я вас увижу? — крикнула ему вдогонку сестра.
   — Очень скоро, — с улыбкой ответил Римо.
   Липпинкотта он застал по-прежнему спящим. Чиун наблюдал за пациентом с удовлетворенным выражением лица. Римо воспользовался стоявшим в палате телефоном и набрал номер, по которому предлагалось звонить тем, кто хотел узнать выигрышные номера одной из 463 лотерей, проводимых в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут. Чтобы услышать все номера, звонящему из автомата пришлось бы 9 раз бросать в прорезь десятицентовики. Не обращая внимания на автоответчик, монотонно перечисляющий номера, Римо произнес: