Страница:
Кто она такая? Видимо, она как-то связана с частным детективом, который пытался шпионить здесь две недели назад...
Бесшумно ступая босыми студнями, Елена отошла от двери и вышла из лаборатории. В вестибюле стоял шкаф, в котором она нашла пузырек. Спрятав его под рубашку, она направилась к охраннику.
При ее приближении охранник вздрогнул и виновато попытался спрягать журнал под бумаги на столе.
— Здравствуйте, доктор, — пробормотал он. — Не спится?
— Вот хожу и думаю, — ответила она. — Слушайте, что от вас требуется...
Ее объяснения были весьма подробны. Она потребовала, чтобы Герман повторил поручение слово в слово. Он ничего не понял, — но важно кивал, давая понять, что все исполнит.
Доктор Гладстоун вышла на декабрьский мороз. Герман начал считать про себя:
— Один, два, три...
Досчитав до шестидесяти, он встал и, громко насвистывая, зашагал к задней двери, ведущей в лабораторное помещение. Дверь не была заперта, но он сперва повозился, и лишь потом нащупал выключатель и зажег в лаборатории свет.
Руби услыхала свист и выключила лампу на столе. В темноте она положила на место истории болезни и застыла у окна, ожидая, что произойдет дальше. Сперва она услышала, как где-то поворачивается дверная ручка, а потом в лаборатории зажегся свет.
Руби не дождалась, пока охранник выполнит остальные поручения, каковые состояли в том, чтобы вернуться к столику, надеть пальто и следовать домой. Она уже наполовину вылезла из окна, когда из тени выступила Елена Гладстоун. Руби заметила ее, но было поздно, ей в лицо ударила струя из баллончика, и молодая негритянка задохнулась. У нее защипало лицо, потом глаза, потом ее тело онемело, пальцы, цеплявшиеся за подоконник, разжались, и Руби без чувств свалилась на пол кабинета.
Осторожно ступая, чтобы не пораниться о стеклышки и острые камни, Елена Гладстоун вернулась в здание через главный вход. Удостоверившись, что охранник удалился, она отправилась в свой кабинет, чтобы выяснить, что за птичка попалась в ее сети.
Римо проснулся еще до восхода солнца. Заглянув в гостиную двухкомнатного номера, он застал Чиуна лежащим на спине в розовом ночном кимоно на соломенной циновке. Руки Чиуна были сложены на груди, глаза исследовали потолок.
— В чем дело, Чиун? Не можешь заснуть?
— Да, — ответил Чиун.
— Прости, — сказал Римо.
— Правильно делаешь, что извиняешься, — сказал Чиун, принимая сидячее положение.
— Только я не виноват, — сказал Римо. — Я не храплю, я закрыл дверь в спальню, чтобы ты не жаловался на мое шумное дыхание, на скрип пружин и прочее. Найди себе другого козла отпущения.
— Много ты знаешь! — проворчал Чиун. — Кто выбрал гостиницу со скрипучим лифтом? Если бы на этот этаж не ездили люди, которым понадобился ты, лифт бы не скрипел, и я забылся бы сном.
— Кому это я понадобился? — спросил Римо.
— Если бы под дверь не подсовывали записок, адресованных тебе, я урвал бы хоть минутку отдыха, — сказал Чиун.
Римо увидел на полу скомканную бумажку. Разгладив ее, он громко зачитал:
— "Дорогой балбес! Тебе нужна лаборатория «Лайфлайн» на 81-й Ист-стрит. Руби".
Он взглянул на Чиуна.
— Откуда это взялось?
— Ты не собираешься спросить меня, откуда мне известно, что эта записка предназначена именно тебе?
— Нет. Когда она появилась?
— Откуда я знаю? Два часа назад, час назад.
— Ты прочитал это и ничего не предпринял? Руби могла сама отправиться туда и угодить в переплет.
— Первое: я ничего не прочитал, потому что записка адресована не мне. «Дорогой балбес» — это не ко мне. Второе: если это Руби написала записку и куда-то отправилась, то она не попадет в переплет, потому что может за себя постоять. Именно поэтому из нее вышла бы отличная мать для сына одного субъекта, если бы у означенного субъекта водились мозги. Впрочем, нельзя ожидать многого от бесчувственного булыжника.
Римо стал звонить Смиту. Когда на аппарате Смита замигала красная лампочка, его жена наводилась внизу, занимаясь завтраком, поэтому Смит остался в спальне.
— Да, Римо, это лаборатория «Лайфлайн». Это я велел ей предупредить тебя, прежде чем туда соваться. Хорошо, держите меня в курсе.
Закончив разговор с Римо, Смит перевернул аппарат диском вниз. На нижней панели оказалась россыпь кнопок. Смит не глядя набрал десятизначный номер. В трубке не раздалось ни одного гудка. После 30 секунд безмолвия мужской голос сказал:
— Я слушаю, доктор Смит.
— В деле Липпинкотта наши люди вышли на след, — доложил Смит.
— Спасибо, — ответил президент Соединенных Штатов, не зная, что Смит уже повесил трубку.
Бесшумно ступая босыми студнями, Елена отошла от двери и вышла из лаборатории. В вестибюле стоял шкаф, в котором она нашла пузырек. Спрятав его под рубашку, она направилась к охраннику.
При ее приближении охранник вздрогнул и виновато попытался спрягать журнал под бумаги на столе.
— Здравствуйте, доктор, — пробормотал он. — Не спится?
— Вот хожу и думаю, — ответила она. — Слушайте, что от вас требуется...
Ее объяснения были весьма подробны. Она потребовала, чтобы Герман повторил поручение слово в слово. Он ничего не понял, — но важно кивал, давая понять, что все исполнит.
Доктор Гладстоун вышла на декабрьский мороз. Герман начал считать про себя:
— Один, два, три...
Досчитав до шестидесяти, он встал и, громко насвистывая, зашагал к задней двери, ведущей в лабораторное помещение. Дверь не была заперта, но он сперва повозился, и лишь потом нащупал выключатель и зажег в лаборатории свет.
Руби услыхала свист и выключила лампу на столе. В темноте она положила на место истории болезни и застыла у окна, ожидая, что произойдет дальше. Сперва она услышала, как где-то поворачивается дверная ручка, а потом в лаборатории зажегся свет.
Руби не дождалась, пока охранник выполнит остальные поручения, каковые состояли в том, чтобы вернуться к столику, надеть пальто и следовать домой. Она уже наполовину вылезла из окна, когда из тени выступила Елена Гладстоун. Руби заметила ее, но было поздно, ей в лицо ударила струя из баллончика, и молодая негритянка задохнулась. У нее защипало лицо, потом глаза, потом ее тело онемело, пальцы, цеплявшиеся за подоконник, разжались, и Руби без чувств свалилась на пол кабинета.
Осторожно ступая, чтобы не пораниться о стеклышки и острые камни, Елена Гладстоун вернулась в здание через главный вход. Удостоверившись, что охранник удалился, она отправилась в свой кабинет, чтобы выяснить, что за птичка попалась в ее сети.
Римо проснулся еще до восхода солнца. Заглянув в гостиную двухкомнатного номера, он застал Чиуна лежащим на спине в розовом ночном кимоно на соломенной циновке. Руки Чиуна были сложены на груди, глаза исследовали потолок.
— В чем дело, Чиун? Не можешь заснуть?
— Да, — ответил Чиун.
— Прости, — сказал Римо.
— Правильно делаешь, что извиняешься, — сказал Чиун, принимая сидячее положение.
— Только я не виноват, — сказал Римо. — Я не храплю, я закрыл дверь в спальню, чтобы ты не жаловался на мое шумное дыхание, на скрип пружин и прочее. Найди себе другого козла отпущения.
— Много ты знаешь! — проворчал Чиун. — Кто выбрал гостиницу со скрипучим лифтом? Если бы на этот этаж не ездили люди, которым понадобился ты, лифт бы не скрипел, и я забылся бы сном.
— Кому это я понадобился? — спросил Римо.
— Если бы под дверь не подсовывали записок, адресованных тебе, я урвал бы хоть минутку отдыха, — сказал Чиун.
Римо увидел на полу скомканную бумажку. Разгладив ее, он громко зачитал:
— "Дорогой балбес! Тебе нужна лаборатория «Лайфлайн» на 81-й Ист-стрит. Руби".
Он взглянул на Чиуна.
— Откуда это взялось?
— Ты не собираешься спросить меня, откуда мне известно, что эта записка предназначена именно тебе?
— Нет. Когда она появилась?
— Откуда я знаю? Два часа назад, час назад.
— Ты прочитал это и ничего не предпринял? Руби могла сама отправиться туда и угодить в переплет.
— Первое: я ничего не прочитал, потому что записка адресована не мне. «Дорогой балбес» — это не ко мне. Второе: если это Руби написала записку и куда-то отправилась, то она не попадет в переплет, потому что может за себя постоять. Именно поэтому из нее вышла бы отличная мать для сына одного субъекта, если бы у означенного субъекта водились мозги. Впрочем, нельзя ожидать многого от бесчувственного булыжника.
Римо стал звонить Смиту. Когда на аппарате Смита замигала красная лампочка, его жена наводилась внизу, занимаясь завтраком, поэтому Смит остался в спальне.
— Да, Римо, это лаборатория «Лайфлайн». Это я велел ей предупредить тебя, прежде чем туда соваться. Хорошо, держите меня в курсе.
Закончив разговор с Римо, Смит перевернул аппарат диском вниз. На нижней панели оказалась россыпь кнопок. Смит не глядя набрал десятизначный номер. В трубке не раздалось ни одного гудка. После 30 секунд безмолвия мужской голос сказал:
— Я слушаю, доктор Смит.
— В деле Липпинкотта наши люди вышли на след, — доложил Смит.
— Спасибо, — ответил президент Соединенных Штатов, не зная, что Смит уже повесил трубку.
Глава тринадцатая
Ее привела в чувство головная боль.
Руби знала, что это головная боль, и, приходя в себя, задавалась вопросом, чем вызвана боль. Ее головной болью был Римо. Второй причиной головной боли было то, что она работает на правительство. Будь у нее хоть капля здравого смысла, она никогда не сунулась бы в ЦРУ, а потом в КЮРЕ, а преспокойно продолжала бы торговать париками в своем магазинчике в Норфолке, штат Виргиния, создавая собственный бизнес; со временем она расширила бы поле деятельности и скопила достаточно денег, чтобы к тридцати годам отойти от дел и начать наслаждаться жизнью.
Но нет, она поступила по-другому. Она оказалась такой умницей, что пошла на правительственную службу. Вот вам и головная боль. Головной болью был Римо, а также Чиун и Смит. Да, не забыть родного братца по имени Луций. Этот доставлял ей не, боль в голове, а настоящее жжение на полметра ниже.
Стоило ей открыть глаза, как головная боль стала нестерпимой. Ей казалось, что в основание затылка ее укусил гигантский слепень. Она попробовала дотронуться до места укуса правой рукой и потерпела неудачу. Скосив глаза, она убедилась, что ее правая рука привязана к кровати. Так же обстояло дело с левой рукой и с остальным телом. Она лежала на больничной койке, перехваченная широкими толстыми брезентовыми полосами, препятствовавшими какому-либо шевелению. Она мигом все вспомнила: струя в лицо при попытке к бегству!
В противоположном углу сидела доктор Елена Гладстоун. Она говорила по телефону. Увидев, что Руби очнулась, она широко улыбнулась и направилась к пленнице. Помещение было ярко освещено лампами дневного света, вмонтированными в потолок. Недавно Руби уже видела подобные светильники, вот только где? Вспомнив, она содрогнулась: в городском морге!
— Как самочувствие, мисс Гонзалес?
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я многое о вас знаю: имя, место службы, род занятий. Я знаю также, кто такие азиат и американец, не дающие мне покоя. Мне известны ваши подозрения относительно трагических событий в семье Липпинкотта и гибели мистера Мидоуза.
— Вы накачали меня наркотиками! — Это был не вопрос, а констатация неприятного факта.
— Да, дорогая. Теперь скажите, как вам нравится умереть?
— Одно из двух: либо не слишком, либо вообще не нравится.
— И то, и другое неприемлемо, — сообщила доктор Гладстоун. — Придется поискать что-нибудь получше.
— Не торопитесь. Я ведь не спешу.
Кошачьи глаза Руби успели оглядеть всю комнату. Вдоль стен стояли клетки с крысами и хомяками. На столике поблескивал скальпель. Она подумала, что у нее остались кое-какие шансы.
— Да, вы знаете обо мне все, — сказала Руби. — На меня произвела сильное впечатление обстановка в лаборатории, вот только я никак не могу взять в толк, чем вы тут занимаетесь.
— Ничего удивительного, — ответила доктор Гладстоун, — Это мало кому по зубам.
Ее не подловить, как ребенка. Что ж, попробуем сыграть на тщеславии.
— Ваши достижения по части пептидов — настоящий прорыв в науке, — сказала Руби.
Доктор Гладстоун приподняла брови.
— Пептиды? А вы начитаны!
Руби проигнорировала снисходительный тон.
— Одного не пойму: как вам удается, синтезировав вещества, присущие одному виду, заставить их воздействовать на совершенно другой вид.
В глазах рыжеволосой ученой загорелся интерес.
— Я их не синтезирую. В ход идут натуральные вещества. Путем синтеза получено только одно соединение, благодаря которому все и заработало. Помните, при трансплантации органов требуются медикаменты, предотвращающие отторжение органов из чужого организма?
— Помню, — сказала Руби.
— Я получила методом синтеза базовые компоненты, предотвращающие отторжение, и сумела связать их с пептидными. Благодаря этому я могу перемещать вещества от одного вида к другому со стопроцентной эффективностью.
— Невероятно! — воскликнула Руби. — Меня покорило также разнообразие программируемых вами реакций. Я еще понимаю, как можно заставить животное бояться темноты, воды. Но азиатов?! Одежды, любых ограничений?
— Тут нет никакого чуда. Простое расширение примитивного поведенческого рефлекса. Поручите истязание животных ассистенту-азиату. Причиняйте боль в окружении желтых предметов. Нужная реакция не заставит себя ждать. С одеждой еще проще: сочетание покрова с электрошоком, использование различных типов тканей. Крысы обучаются быстро. Любая ткань ассоциируется с болезненным ударом током; рефлекс продуцирует в мозге пептидные вещества, способные и человеку внушить страх точно к тем же раздражителям.
— Так было с Рендлом Липпинкоттом?
— Именно так. В следующую секунду глаза доктора Гладстоун сузились: она вспомнила, что привязанная к больничной койке женщина остается ее врагом.
— Но зачем? Почему Липпинкотты?
— Потому что мы собираемся покончить со всей семейкой. Тогда все их состояние станет нашим.
— Вам могут помешать их наследники, — возразила Руби.
— Это мы еще поглядим! А теперь, дорогая, если вечер вопросов и ответов окончен, настало время решить, как поступить с вами.
Зазвонил телефон. Взяв трубку и выслушав сообщение, доктор Гладстоун сказала:
— Иду. Вот и ваши друзья, — бросила она, обращаясь к Руби. — Римо с Чиуном. Сперва прогоню их, а потом займусь вами.
— Не возражаю подождать, — ответила Руби.
— Между прочим, если у вас появится желание вопить, валяйте, не стесняйтесь. Дело в том, что вы находитесь в подвале глубиной десять футов, так что ни вашего призыва о помощи, ни предсмертного вопля все равно никто не услышит.
Докторша вышла. Руби перевела дух. Какая злобная особа! Не теряя ни минуты, она принялась отчаянно елозить спиной по койке, надеясь, что колесики койки не зафиксированы. Догадка подтвердилась: койка пришла в движение и оказалась на пару дюймов ближе к столику, на котором Руби увидела вожделенный скальпель.
Оставался пустяк: 10 футов минус два дюйма. Руби не грозила праздность.
Елена Гладстоун вошла в свой главный кабинет, заставленный книгами, машинально улыбаясь. Римо и Чиун сидели у стола.
— Здравствуйте, я — доктор Гладстоун, — приветствовала она посетителей. — Насколько я понимаю, вас прислал мистер Элмер Липпинкотт-старший.
— Совершенно верно, — ответил Римо. — Моя фамилия Уильямс. А это — Чиун.
— Можете называть меня «Мастер», — предложил Чиун.
— Рада с вами познакомиться, — сказала она и, проходя мимо Римо, намеренно задела его. От нее исходил сильный аромат, показавшийся Римо знакомым. — Чем могу быть полезна? — осведомилась она, усаживаясь.
— Сперва умирает Лэм Липпинкотт, потом — Рендл, — начал Римо. — Мы подумали, что вы сумеете объяснить нам, почему они так странно себя вели. Мистер Липпинкотт сказал, что вы — семейный врач.
— Это так. Но я не знаю, что с ними произошло. Оба не жаловались на здоровье, хотя и вели малоподвижную жизнь. Насколько я знаю, у обоих не было сильных эмоциональных переживаний. К наркотикам и другим медикаментам они не прибегали. Просто не знаю, в чем дело.
— Рендл Липпинкотт боялся одежды, — сказал Римо. — Он не выносил даже прикосновения одежды к своему телу.
— Вот этого я и не понимаю! — посетовала Елена. — Ни разу за все эти годы не слыхала о такой иррациональной фобии.
— Вы могли бы ему помочь? — спросил Римо.
— Не знаю. Возможно... По крайней мере, попыталась бы. Но когда он заболел, ко мне не обратились.
— В чем состоит ваша работа здесь?
— Сохранение жизни. Мы пытаемся обнаружить болезнь еще до того, как она проявится. Проводим осмотры с целью профилактики тяжелых заболеваний. Скажем, если у человека падает тонус спинных мышц — а у нас есть способ его точного измерения, — мы прописываем комплекс упражнений, которые предотвратят проблему, не дав ей возникнуть.
— Большая клиника, если ограничиваться только немощными спинами, — заметил Римо.
Елена Гладстоун встретила эти слова улыбкой. Обычно ее широкая улыбка срабатывала безошибочно, рождая у мужчин желание сделать ей приятное. Однако на Римо Уильямса она никак не подействовала, разве что заставила прищуриться, отчего его глаза, и без того похожие на бездонные омуты, сделались еще загадочнее. Она решила, что в нем тоже есть что-то восточное, и заподозрила, что он состоит в родстве со стариком-азиатом, который, сидя у ее стола, внимательно изучал заточенные карандаши.
— Почему только спинами? — возразила она. — Мы занимаемся всеми болезнями: сердцем, кровяным давлением, недостатком химических элементов в организме, сосудистыми заболеваниями.
— И все?
Она поняла, что не смогла произвести на Римо сильного впечатления.
— Кроме того, мы проводам опыты на лабораторных животных. Это, скорее, мое хобби, нежели наше основное назначение. Мистер Липпинкотт очень щедро финансирует нашу деятельность.
Чиун приставил грифель к грифелю два остро заточенные карандаша, удерживая их кончиками указательных пальцев за резинки. Казалось, он не видит ничего, кроме карандашей. Взглянув на него, Римо заскучал.
Зато доктор Гладстоун проявила к его занятию интерес: она никогда прежде не наблюдала ничего подобного.
— Теперь, когда нет в живых двоих сыновей Липпинкотта, — сказал Римо, отвлекая ее от карандашей Чиуна, — надлежит позаботиться о третьем.
— О Дугласе, — подсказала она.
— Да, о Дугласе. У него есть какие-нибудь заметные недомогания?
— Нет. Он младший из сыновей. Он регулярно занимается физкультурой и находится в хорошей форме. Я бы весьма удивилась, если бы и Дуглас захворал.
Чиун водил руками из стороны в сторону, по-прежнему не роняя карандашей. При этом он негромко гудел, словно подражая двигателю самолета.
— Понятно, — сказал Римо. Запас коварных вопросов иссяк. — Мы ищем одну негритянку. Вы ее не видели?
— Негритянку? Здесь? Нет. Откуда ей здесь взяться? — Елене Гладстоун показалось, что карие глаза старого корейца прожигают ее насквозь.
— Ниоткуда, — ответил Римо. — Она наша коллега. Она сказала, что увидится с нами здесь.
— Очень жаль, но пока она не заходила. Что ей передать, если зайдет?
— Ничего, спасибо. — Римо поднялся. — Чиун!
Чиун перевернул правую руку ладонью кверху и занес над ней левую ладонь. Между ладонями находились два карандаша, соприкасающиеся кончиками грифелей. На глазах у доктора Гладстоун он убрал левую руку, но два карандаша остались стоять на указательном пальце правой. Чиун прищелкнул пальцами, и оба карандаша, перевернувшись в воздухе, опустились точь-в-точь в узкое жерло пластмассового стаканчика.
Женщина восторженно зааплодировала.
— Перестань валять дурака, — поморщился Римо. — Нас ждут дела.
Чиун нехотя встал.
— На обратном пути я покажу вам лабораторию, — сказала доктор Гладстоун и вывела гостей в коридор. — Я живу наверху. — Она свернула к двери лаборатории. — Здесь, по бокам, — смотровые кабинеты. В них мы проводим общие осмотры, делаем электрокардиограмму, измеряем давление, берем анализ крови и так далее.
Все двери были распахнуты. Римо удостоверился, что на этом этаже Руби нет.
Тяжелый цветочный запах духов, которыми пользовалась Елена Гладстоун, снова достиг ноздрей Римо, когда она посторонилась, пропуская их в просторную лабораторию, залитую светом, где стояли несчетные клетки с мышами, крысами и обезьянами. Зверье так шумело, что могли лопнуть барабанные перепонки.
— Наши лабораторные животные, — сказала она.
— Зачем они вам?
— Мы пытаемся создать новое лекарство от стресса. Для этого необходимы опыты на животных. Боюсь, что от результата нас еще отделяет несколько лет.
Римо шел за ней вдоль клеток. Чиун шагал следом за ним и громко топал. Римо еще не догадался, зачем.
— Вот и все, — сказала доктор Гладстоун. — Вы все осмотрели.
— Спасибо, что уделили нам время, доктор, — сказал Римо. Оглянувшись, он заметил на лице Чиуна ухмылку.
— А что там? — осведомился Римо, показывая на коридорчик.
— Мой лабораторный кабинет. Там я храню данные экспериментов. В том кабинете, где вы побывали, я играю в администратора, а в меньшем — в ученого.
Она широко улыбнулась. Римо улыбнулся ей в ответ.
— Нам надо встретиться, чтобы вы могли поиграть во врача, — сказал он.
— Верно, — ответила Елена Гладстоун, глядя ему прямо в глаза. Ее тело напряглось.
Взяв Римо за руку, она довела его к выходу. Чиун все так же топал сзади. Римо подмывало обернуться и велеть ему перестать. Регистраторша за стойкой проводила гостей улыбкой.
— Надеюсь, мы с вами увидимся, — сказала доктор Гладстоун Римо на прощанье.
— Я тоже на это надеюсь, — ответил Римо.
Она заперла за ними дверь и наклонилась к замочной скважине, чтобы убедиться, что они спускаются по ступенькам. Ушли!
— Хейзл, обзвоните всех, кому назначен прием. Сегодня приема не будет. Я очень занята.
— Понимаю.
Римо и Чиун сделали вид, что удаляются, но не ушли дальше соседнего дома.
— Твое мнение, папочка? — спросил Римо Чиуна.
— Разумеется, она лжет.
— Знаю. Я узнал запах ее духов. Так же пахло в палате у Рендла Липпинкотта. Это она сделала ему укол.
— У нее на шее есть едва заметная жилка. Когда ты спросил ее о негритянке, жилка запульсировала вдвое быстрее. Она лжет.
— Значит, Руби там, — сказал Римо.
— Конечно.
— Вот только где конкретно?
— В подвале, — ответил Чиун.
— Поэтому ты так растопался?
— Да. Под лабораторией расположено большое помещение. Там мы и отыщем Руби.
— Ну, так пойдем за ней, — предложил Римо.
— Она будет нас благодарить, — сказал Чиун.
Руби уже дотянулась правой рукой до скальпеля, когда услышала шаги на лестнице. Она что было силы оттолкнулась связанными ногами. Койка медленно отъехала от столика и остановилась, не доехав трех футов до первоначального места. Руби оставалось уповать, что доктор Гладстоун не заметит перемены.
Осторожно, стараясь не выронить скальпель, Руби ухватила его поудобнее и принялась резать острым лезвием брезентовую ленту, которой была перехвачена ее правая рука.
Представ перед пленницей, доктор Гладстоун сообщила ей:
— Ваши друзья ушли.
Руби ничего не ответила.
— Они не оставили вам никакого сообщения, хотя не исключали, что вы можете заглянуть к нам после них. — Доктор Гладстоун улыбнулась.
— Болваны! — скрипнула зубами Руби.
— Возможно, — согласилась доктор Гладстоун. — А теперь настало время заняться вами.
На глазах у Руби она вынула из шкафчика одноразовый шприц и пузырек с прозрачной жидкостью. Она стояла спиной к Руби. Та отчаянно пыталась разрезать ленту на правом запястье. Сперва она почувствовала, что брезент начинает поддаваться, потом по руке потекло что-то теплое: она порезалась. Это ее не обескуражило: она продолжала бороться за жизнь.
Доктор Гладстоун говорила, не поворачиваясь к Руби:
— Мне бы хотелось придумать для вас что-нибудь пооригинальнее. Скажем, патологический страх перед автомобилями. Потом было бы достаточно выкинуть вас на середину Таймс-сквер.
— В этом городе нет ничего естественнее страха перед автомобилями, — откликнулась Руби.
Доктор Гладстоун набрала в шприц прозрачной жидкости и убрала пузырек в шкаф.
— Боюсь, что вы правы. В любом случае у нас нет времени на эксперименты. Придется применить простенький способ, вроде инъекции яда кураре.
Руби предприняла последний, отчаянный натиск — и брезентовая лента лопнула. Она занесла было руку со скальпелем, чтобы освободить левую руку, но в этот момент доктор Гладстоун обернулась. Правая рука Руби упала на койку.
Держа наполненный шприц перед глазами, доктор Гладстоун шагнула к Руби. Левой рукой она нащупала локтевую вену на левой руке своей пленницы и расправила кожу, чтобы не промахнуться. Шприц уже был занесен.
— Вы уж простите, — молвила она.
— Ни за что! — ответила Руби и нанесла правой рукой молниеносный удар, вложив в него всю силу, которую только смогла собрать в прикрученном к койке туловище.
Сверкнув в воздухе, скальпель вонзился в шею Елены Гладстоун с левой стороны. Руби не отдернула руку, как теннисистка, привыкшая сопровождать удар ракеткой.
Шприц упал на сияющий белизной пол. Глаза доктора Гладстоун широко распахнулись. Она успела понять, что произошло. Из перерезанного горла хлынула кровь. Она попыталась закричать, но у нее получился только булькающий звук, заглушенный шумом падения.
Римо и Чиун, обнаружившие за вторым кабинетом Елены Гладстоун лесенку, спускались вниз, когда до них донеслись неясные звуки.
— Скорее, Чиун! — сказал Римо и пустился бегом.
Чиун, наоборот, замедлил шаг и сказал с улыбкой:
— Слишком поздно, Римо. Руби обошлась без нашей помощи.
Римо не услышал его слов. Распахнув тяжелую стальную дверь, он ввалился в палату.
Елена Гладстоун лежала на полу бездыханная. На белоснежный пол продолжала хлестать ее алая кровь.
Руби ожесточенно пилила окровавленным скальпелем брезентовую ленту на своем левом запястье. Подняв глаза на замершего у двери Римо, она взвизгнула:
— Как я забыла, что на тебя никогда нельзя рассчитывать?!
Римо с улыбкой полез в карман, вытащил оттуда затычки и вставил их себе в уши.
— Заткнись! — примирительно произнес он.
За его спиной вырос Чиун. Видя, что Руби попрежнему не может встать, он шепотом сказал Римо:
— Если хочешь, я удалюсь, чтобы ты мог овладеть ею, воспользовавшись ее беспомощностью. Только помни: ребенок мой.
— Если ты полагаешь, что я способен подойти близко к чернокожей фурии, вооруженной кинжалом, то ты свихнулся!
— Эй, вы! Может, перестанете трепаться и поможете мне? Я устала пилить! — проорала Руби.
Руби знала, что это головная боль, и, приходя в себя, задавалась вопросом, чем вызвана боль. Ее головной болью был Римо. Второй причиной головной боли было то, что она работает на правительство. Будь у нее хоть капля здравого смысла, она никогда не сунулась бы в ЦРУ, а потом в КЮРЕ, а преспокойно продолжала бы торговать париками в своем магазинчике в Норфолке, штат Виргиния, создавая собственный бизнес; со временем она расширила бы поле деятельности и скопила достаточно денег, чтобы к тридцати годам отойти от дел и начать наслаждаться жизнью.
Но нет, она поступила по-другому. Она оказалась такой умницей, что пошла на правительственную службу. Вот вам и головная боль. Головной болью был Римо, а также Чиун и Смит. Да, не забыть родного братца по имени Луций. Этот доставлял ей не, боль в голове, а настоящее жжение на полметра ниже.
Стоило ей открыть глаза, как головная боль стала нестерпимой. Ей казалось, что в основание затылка ее укусил гигантский слепень. Она попробовала дотронуться до места укуса правой рукой и потерпела неудачу. Скосив глаза, она убедилась, что ее правая рука привязана к кровати. Так же обстояло дело с левой рукой и с остальным телом. Она лежала на больничной койке, перехваченная широкими толстыми брезентовыми полосами, препятствовавшими какому-либо шевелению. Она мигом все вспомнила: струя в лицо при попытке к бегству!
В противоположном углу сидела доктор Елена Гладстоун. Она говорила по телефону. Увидев, что Руби очнулась, она широко улыбнулась и направилась к пленнице. Помещение было ярко освещено лампами дневного света, вмонтированными в потолок. Недавно Руби уже видела подобные светильники, вот только где? Вспомнив, она содрогнулась: в городском морге!
— Как самочувствие, мисс Гонзалес?
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я многое о вас знаю: имя, место службы, род занятий. Я знаю также, кто такие азиат и американец, не дающие мне покоя. Мне известны ваши подозрения относительно трагических событий в семье Липпинкотта и гибели мистера Мидоуза.
— Вы накачали меня наркотиками! — Это был не вопрос, а констатация неприятного факта.
— Да, дорогая. Теперь скажите, как вам нравится умереть?
— Одно из двух: либо не слишком, либо вообще не нравится.
— И то, и другое неприемлемо, — сообщила доктор Гладстоун. — Придется поискать что-нибудь получше.
— Не торопитесь. Я ведь не спешу.
Кошачьи глаза Руби успели оглядеть всю комнату. Вдоль стен стояли клетки с крысами и хомяками. На столике поблескивал скальпель. Она подумала, что у нее остались кое-какие шансы.
— Да, вы знаете обо мне все, — сказала Руби. — На меня произвела сильное впечатление обстановка в лаборатории, вот только я никак не могу взять в толк, чем вы тут занимаетесь.
— Ничего удивительного, — ответила доктор Гладстоун, — Это мало кому по зубам.
Ее не подловить, как ребенка. Что ж, попробуем сыграть на тщеславии.
— Ваши достижения по части пептидов — настоящий прорыв в науке, — сказала Руби.
Доктор Гладстоун приподняла брови.
— Пептиды? А вы начитаны!
Руби проигнорировала снисходительный тон.
— Одного не пойму: как вам удается, синтезировав вещества, присущие одному виду, заставить их воздействовать на совершенно другой вид.
В глазах рыжеволосой ученой загорелся интерес.
— Я их не синтезирую. В ход идут натуральные вещества. Путем синтеза получено только одно соединение, благодаря которому все и заработало. Помните, при трансплантации органов требуются медикаменты, предотвращающие отторжение органов из чужого организма?
— Помню, — сказала Руби.
— Я получила методом синтеза базовые компоненты, предотвращающие отторжение, и сумела связать их с пептидными. Благодаря этому я могу перемещать вещества от одного вида к другому со стопроцентной эффективностью.
— Невероятно! — воскликнула Руби. — Меня покорило также разнообразие программируемых вами реакций. Я еще понимаю, как можно заставить животное бояться темноты, воды. Но азиатов?! Одежды, любых ограничений?
— Тут нет никакого чуда. Простое расширение примитивного поведенческого рефлекса. Поручите истязание животных ассистенту-азиату. Причиняйте боль в окружении желтых предметов. Нужная реакция не заставит себя ждать. С одеждой еще проще: сочетание покрова с электрошоком, использование различных типов тканей. Крысы обучаются быстро. Любая ткань ассоциируется с болезненным ударом током; рефлекс продуцирует в мозге пептидные вещества, способные и человеку внушить страх точно к тем же раздражителям.
— Так было с Рендлом Липпинкоттом?
— Именно так. В следующую секунду глаза доктора Гладстоун сузились: она вспомнила, что привязанная к больничной койке женщина остается ее врагом.
— Но зачем? Почему Липпинкотты?
— Потому что мы собираемся покончить со всей семейкой. Тогда все их состояние станет нашим.
— Вам могут помешать их наследники, — возразила Руби.
— Это мы еще поглядим! А теперь, дорогая, если вечер вопросов и ответов окончен, настало время решить, как поступить с вами.
Зазвонил телефон. Взяв трубку и выслушав сообщение, доктор Гладстоун сказала:
— Иду. Вот и ваши друзья, — бросила она, обращаясь к Руби. — Римо с Чиуном. Сперва прогоню их, а потом займусь вами.
— Не возражаю подождать, — ответила Руби.
— Между прочим, если у вас появится желание вопить, валяйте, не стесняйтесь. Дело в том, что вы находитесь в подвале глубиной десять футов, так что ни вашего призыва о помощи, ни предсмертного вопля все равно никто не услышит.
Докторша вышла. Руби перевела дух. Какая злобная особа! Не теряя ни минуты, она принялась отчаянно елозить спиной по койке, надеясь, что колесики койки не зафиксированы. Догадка подтвердилась: койка пришла в движение и оказалась на пару дюймов ближе к столику, на котором Руби увидела вожделенный скальпель.
Оставался пустяк: 10 футов минус два дюйма. Руби не грозила праздность.
Елена Гладстоун вошла в свой главный кабинет, заставленный книгами, машинально улыбаясь. Римо и Чиун сидели у стола.
— Здравствуйте, я — доктор Гладстоун, — приветствовала она посетителей. — Насколько я понимаю, вас прислал мистер Элмер Липпинкотт-старший.
— Совершенно верно, — ответил Римо. — Моя фамилия Уильямс. А это — Чиун.
— Можете называть меня «Мастер», — предложил Чиун.
— Рада с вами познакомиться, — сказала она и, проходя мимо Римо, намеренно задела его. От нее исходил сильный аромат, показавшийся Римо знакомым. — Чем могу быть полезна? — осведомилась она, усаживаясь.
— Сперва умирает Лэм Липпинкотт, потом — Рендл, — начал Римо. — Мы подумали, что вы сумеете объяснить нам, почему они так странно себя вели. Мистер Липпинкотт сказал, что вы — семейный врач.
— Это так. Но я не знаю, что с ними произошло. Оба не жаловались на здоровье, хотя и вели малоподвижную жизнь. Насколько я знаю, у обоих не было сильных эмоциональных переживаний. К наркотикам и другим медикаментам они не прибегали. Просто не знаю, в чем дело.
— Рендл Липпинкотт боялся одежды, — сказал Римо. — Он не выносил даже прикосновения одежды к своему телу.
— Вот этого я и не понимаю! — посетовала Елена. — Ни разу за все эти годы не слыхала о такой иррациональной фобии.
— Вы могли бы ему помочь? — спросил Римо.
— Не знаю. Возможно... По крайней мере, попыталась бы. Но когда он заболел, ко мне не обратились.
— В чем состоит ваша работа здесь?
— Сохранение жизни. Мы пытаемся обнаружить болезнь еще до того, как она проявится. Проводим осмотры с целью профилактики тяжелых заболеваний. Скажем, если у человека падает тонус спинных мышц — а у нас есть способ его точного измерения, — мы прописываем комплекс упражнений, которые предотвратят проблему, не дав ей возникнуть.
— Большая клиника, если ограничиваться только немощными спинами, — заметил Римо.
Елена Гладстоун встретила эти слова улыбкой. Обычно ее широкая улыбка срабатывала безошибочно, рождая у мужчин желание сделать ей приятное. Однако на Римо Уильямса она никак не подействовала, разве что заставила прищуриться, отчего его глаза, и без того похожие на бездонные омуты, сделались еще загадочнее. Она решила, что в нем тоже есть что-то восточное, и заподозрила, что он состоит в родстве со стариком-азиатом, который, сидя у ее стола, внимательно изучал заточенные карандаши.
— Почему только спинами? — возразила она. — Мы занимаемся всеми болезнями: сердцем, кровяным давлением, недостатком химических элементов в организме, сосудистыми заболеваниями.
— И все?
Она поняла, что не смогла произвести на Римо сильного впечатления.
— Кроме того, мы проводам опыты на лабораторных животных. Это, скорее, мое хобби, нежели наше основное назначение. Мистер Липпинкотт очень щедро финансирует нашу деятельность.
Чиун приставил грифель к грифелю два остро заточенные карандаша, удерживая их кончиками указательных пальцев за резинки. Казалось, он не видит ничего, кроме карандашей. Взглянув на него, Римо заскучал.
Зато доктор Гладстоун проявила к его занятию интерес: она никогда прежде не наблюдала ничего подобного.
— Теперь, когда нет в живых двоих сыновей Липпинкотта, — сказал Римо, отвлекая ее от карандашей Чиуна, — надлежит позаботиться о третьем.
— О Дугласе, — подсказала она.
— Да, о Дугласе. У него есть какие-нибудь заметные недомогания?
— Нет. Он младший из сыновей. Он регулярно занимается физкультурой и находится в хорошей форме. Я бы весьма удивилась, если бы и Дуглас захворал.
Чиун водил руками из стороны в сторону, по-прежнему не роняя карандашей. При этом он негромко гудел, словно подражая двигателю самолета.
— Понятно, — сказал Римо. Запас коварных вопросов иссяк. — Мы ищем одну негритянку. Вы ее не видели?
— Негритянку? Здесь? Нет. Откуда ей здесь взяться? — Елене Гладстоун показалось, что карие глаза старого корейца прожигают ее насквозь.
— Ниоткуда, — ответил Римо. — Она наша коллега. Она сказала, что увидится с нами здесь.
— Очень жаль, но пока она не заходила. Что ей передать, если зайдет?
— Ничего, спасибо. — Римо поднялся. — Чиун!
Чиун перевернул правую руку ладонью кверху и занес над ней левую ладонь. Между ладонями находились два карандаша, соприкасающиеся кончиками грифелей. На глазах у доктора Гладстоун он убрал левую руку, но два карандаша остались стоять на указательном пальце правой. Чиун прищелкнул пальцами, и оба карандаша, перевернувшись в воздухе, опустились точь-в-точь в узкое жерло пластмассового стаканчика.
Женщина восторженно зааплодировала.
— Перестань валять дурака, — поморщился Римо. — Нас ждут дела.
Чиун нехотя встал.
— На обратном пути я покажу вам лабораторию, — сказала доктор Гладстоун и вывела гостей в коридор. — Я живу наверху. — Она свернула к двери лаборатории. — Здесь, по бокам, — смотровые кабинеты. В них мы проводим общие осмотры, делаем электрокардиограмму, измеряем давление, берем анализ крови и так далее.
Все двери были распахнуты. Римо удостоверился, что на этом этаже Руби нет.
Тяжелый цветочный запах духов, которыми пользовалась Елена Гладстоун, снова достиг ноздрей Римо, когда она посторонилась, пропуская их в просторную лабораторию, залитую светом, где стояли несчетные клетки с мышами, крысами и обезьянами. Зверье так шумело, что могли лопнуть барабанные перепонки.
— Наши лабораторные животные, — сказала она.
— Зачем они вам?
— Мы пытаемся создать новое лекарство от стресса. Для этого необходимы опыты на животных. Боюсь, что от результата нас еще отделяет несколько лет.
Римо шел за ней вдоль клеток. Чиун шагал следом за ним и громко топал. Римо еще не догадался, зачем.
— Вот и все, — сказала доктор Гладстоун. — Вы все осмотрели.
— Спасибо, что уделили нам время, доктор, — сказал Римо. Оглянувшись, он заметил на лице Чиуна ухмылку.
— А что там? — осведомился Римо, показывая на коридорчик.
— Мой лабораторный кабинет. Там я храню данные экспериментов. В том кабинете, где вы побывали, я играю в администратора, а в меньшем — в ученого.
Она широко улыбнулась. Римо улыбнулся ей в ответ.
— Нам надо встретиться, чтобы вы могли поиграть во врача, — сказал он.
— Верно, — ответила Елена Гладстоун, глядя ему прямо в глаза. Ее тело напряглось.
Взяв Римо за руку, она довела его к выходу. Чиун все так же топал сзади. Римо подмывало обернуться и велеть ему перестать. Регистраторша за стойкой проводила гостей улыбкой.
— Надеюсь, мы с вами увидимся, — сказала доктор Гладстоун Римо на прощанье.
— Я тоже на это надеюсь, — ответил Римо.
Она заперла за ними дверь и наклонилась к замочной скважине, чтобы убедиться, что они спускаются по ступенькам. Ушли!
— Хейзл, обзвоните всех, кому назначен прием. Сегодня приема не будет. Я очень занята.
— Понимаю.
Римо и Чиун сделали вид, что удаляются, но не ушли дальше соседнего дома.
— Твое мнение, папочка? — спросил Римо Чиуна.
— Разумеется, она лжет.
— Знаю. Я узнал запах ее духов. Так же пахло в палате у Рендла Липпинкотта. Это она сделала ему укол.
— У нее на шее есть едва заметная жилка. Когда ты спросил ее о негритянке, жилка запульсировала вдвое быстрее. Она лжет.
— Значит, Руби там, — сказал Римо.
— Конечно.
— Вот только где конкретно?
— В подвале, — ответил Чиун.
— Поэтому ты так растопался?
— Да. Под лабораторией расположено большое помещение. Там мы и отыщем Руби.
— Ну, так пойдем за ней, — предложил Римо.
— Она будет нас благодарить, — сказал Чиун.
Руби уже дотянулась правой рукой до скальпеля, когда услышала шаги на лестнице. Она что было силы оттолкнулась связанными ногами. Койка медленно отъехала от столика и остановилась, не доехав трех футов до первоначального места. Руби оставалось уповать, что доктор Гладстоун не заметит перемены.
Осторожно, стараясь не выронить скальпель, Руби ухватила его поудобнее и принялась резать острым лезвием брезентовую ленту, которой была перехвачена ее правая рука.
Представ перед пленницей, доктор Гладстоун сообщила ей:
— Ваши друзья ушли.
Руби ничего не ответила.
— Они не оставили вам никакого сообщения, хотя не исключали, что вы можете заглянуть к нам после них. — Доктор Гладстоун улыбнулась.
— Болваны! — скрипнула зубами Руби.
— Возможно, — согласилась доктор Гладстоун. — А теперь настало время заняться вами.
На глазах у Руби она вынула из шкафчика одноразовый шприц и пузырек с прозрачной жидкостью. Она стояла спиной к Руби. Та отчаянно пыталась разрезать ленту на правом запястье. Сперва она почувствовала, что брезент начинает поддаваться, потом по руке потекло что-то теплое: она порезалась. Это ее не обескуражило: она продолжала бороться за жизнь.
Доктор Гладстоун говорила, не поворачиваясь к Руби:
— Мне бы хотелось придумать для вас что-нибудь пооригинальнее. Скажем, патологический страх перед автомобилями. Потом было бы достаточно выкинуть вас на середину Таймс-сквер.
— В этом городе нет ничего естественнее страха перед автомобилями, — откликнулась Руби.
Доктор Гладстоун набрала в шприц прозрачной жидкости и убрала пузырек в шкаф.
— Боюсь, что вы правы. В любом случае у нас нет времени на эксперименты. Придется применить простенький способ, вроде инъекции яда кураре.
Руби предприняла последний, отчаянный натиск — и брезентовая лента лопнула. Она занесла было руку со скальпелем, чтобы освободить левую руку, но в этот момент доктор Гладстоун обернулась. Правая рука Руби упала на койку.
Держа наполненный шприц перед глазами, доктор Гладстоун шагнула к Руби. Левой рукой она нащупала локтевую вену на левой руке своей пленницы и расправила кожу, чтобы не промахнуться. Шприц уже был занесен.
— Вы уж простите, — молвила она.
— Ни за что! — ответила Руби и нанесла правой рукой молниеносный удар, вложив в него всю силу, которую только смогла собрать в прикрученном к койке туловище.
Сверкнув в воздухе, скальпель вонзился в шею Елены Гладстоун с левой стороны. Руби не отдернула руку, как теннисистка, привыкшая сопровождать удар ракеткой.
Шприц упал на сияющий белизной пол. Глаза доктора Гладстоун широко распахнулись. Она успела понять, что произошло. Из перерезанного горла хлынула кровь. Она попыталась закричать, но у нее получился только булькающий звук, заглушенный шумом падения.
Римо и Чиун, обнаружившие за вторым кабинетом Елены Гладстоун лесенку, спускались вниз, когда до них донеслись неясные звуки.
— Скорее, Чиун! — сказал Римо и пустился бегом.
Чиун, наоборот, замедлил шаг и сказал с улыбкой:
— Слишком поздно, Римо. Руби обошлась без нашей помощи.
Римо не услышал его слов. Распахнув тяжелую стальную дверь, он ввалился в палату.
Елена Гладстоун лежала на полу бездыханная. На белоснежный пол продолжала хлестать ее алая кровь.
Руби ожесточенно пилила окровавленным скальпелем брезентовую ленту на своем левом запястье. Подняв глаза на замершего у двери Римо, она взвизгнула:
— Как я забыла, что на тебя никогда нельзя рассчитывать?!
Римо с улыбкой полез в карман, вытащил оттуда затычки и вставил их себе в уши.
— Заткнись! — примирительно произнес он.
За его спиной вырос Чиун. Видя, что Руби попрежнему не может встать, он шепотом сказал Римо:
— Если хочешь, я удалюсь, чтобы ты мог овладеть ею, воспользовавшись ее беспомощностью. Только помни: ребенок мой.
— Если ты полагаешь, что я способен подойти близко к чернокожей фурии, вооруженной кинжалом, то ты свихнулся!
— Эй, вы! Может, перестанете трепаться и поможете мне? Я устала пилить! — проорала Руби.
Глава четырнадцатая
Доктор Джесс Бирс поднял телефонную трубку. Звонила Хейзл, юная регистраторша из лаборатории «Лайфлайн». Бирс находился в своей комнате. Через две двери располагалась спальня Элмера Липпинкотта-старшего и его молодой жены Глории.
Слушая Хейзл, Бирс все больше бледнел.
— Значит, так, Хейзл, — сказал он. — Закрой лабораторию. Оставь все как есть. Да, и ее. Запри двери и ступай домой. Я приду и сам всем займусь. Нет, никакой полиции! Я зайду к тебе домой и все объясню. — Он деланно усмехнулся. — Я уже давненько у тебя не был, моя сладенькая, и здорово соскучился.
Дождавшись согласия, он закончил разговор словами:
— Думай обо мне. Я скоро приду.
Повесив трубку, он заторопился в хозяйскую спальню.
Глория Липпинкотт была одна. Она сидела перед зеркалом, подводя глаза и колыхая животом.
— Елена мертва, — сообщил Бирс, затворяя за собой дверь.
Глория спокойно положила тушь и повернулась.
— Как это случилось?
— Не знаю. Регистраторша нашла ее с перерезанным горлом. Говорит, что видела ее в обществе тех двоих, которые заходили к твоему мужу: старого китайца и молодого хлыща.
— Черт, я почувствовала, что не оберешься беды, когда услышала о них от Элмера. А что регистраторша? Она не проболтается?
— Нет, — ответил Бирс. — Я приказал ей все запереть, отправляться домой и ждать меня. Она послушается: ведь она по мне сохнет.
— Как все остальные, — сказала Глория.
— Включая присутствующих, — усмехнулся Бирс.
— Не обольщайся, — одернула его Глория. — Ты — всего лишь инструмент с инструментом. Не забывай об этом.
— Я помню, — сказал Бирс понуро.
— Нас обоих интересует во всем этом одно: деньги. Не считаешь же ты, что мне нравится уродовать свою фигуру, вынашивая твоего ребенка.
— Как знать? Может, еще понравится.
Глория не ответила. Она в задумчивости барабанила пальцами по туалетному столику.
— Хорошо, — решила она. — Осталось избавиться от Дугласа.
— А как быть со стариком? — спросил Бирс.
— Ждать. Может быть, мы займемся им позже, если он переживет все обрушившиеся на него удары. В конце концов, ему уже восемьдесят! Он может в любую минуту отбросить копыта и без нашей помощи.
— Не нравится мне это, — признался Бирс. — Может, лучше затаиться?
— Любовничек празднует труса? — поддразнила его Глория. — Нет уж, мы зашли слишком далеко и не можем остановиться. Не думаю, чтобы кто-нибудь связал гибель Елены со смертью Лэма и Рендла. А хоть бы и связал! Мы не присутствовали при кончине этих двух олухов. Ты — всего лишь домашний врач, чья задача — обеспечить Элмеру Липпинкотту рождение здоровенького детеныша.
Джесс Бирс поджал губы, обдумывая положение. Потом он кивнул.
Слушая Хейзл, Бирс все больше бледнел.
— Значит, так, Хейзл, — сказал он. — Закрой лабораторию. Оставь все как есть. Да, и ее. Запри двери и ступай домой. Я приду и сам всем займусь. Нет, никакой полиции! Я зайду к тебе домой и все объясню. — Он деланно усмехнулся. — Я уже давненько у тебя не был, моя сладенькая, и здорово соскучился.
Дождавшись согласия, он закончил разговор словами:
— Думай обо мне. Я скоро приду.
Повесив трубку, он заторопился в хозяйскую спальню.
Глория Липпинкотт была одна. Она сидела перед зеркалом, подводя глаза и колыхая животом.
— Елена мертва, — сообщил Бирс, затворяя за собой дверь.
Глория спокойно положила тушь и повернулась.
— Как это случилось?
— Не знаю. Регистраторша нашла ее с перерезанным горлом. Говорит, что видела ее в обществе тех двоих, которые заходили к твоему мужу: старого китайца и молодого хлыща.
— Черт, я почувствовала, что не оберешься беды, когда услышала о них от Элмера. А что регистраторша? Она не проболтается?
— Нет, — ответил Бирс. — Я приказал ей все запереть, отправляться домой и ждать меня. Она послушается: ведь она по мне сохнет.
— Как все остальные, — сказала Глория.
— Включая присутствующих, — усмехнулся Бирс.
— Не обольщайся, — одернула его Глория. — Ты — всего лишь инструмент с инструментом. Не забывай об этом.
— Я помню, — сказал Бирс понуро.
— Нас обоих интересует во всем этом одно: деньги. Не считаешь же ты, что мне нравится уродовать свою фигуру, вынашивая твоего ребенка.
— Как знать? Может, еще понравится.
Глория не ответила. Она в задумчивости барабанила пальцами по туалетному столику.
— Хорошо, — решила она. — Осталось избавиться от Дугласа.
— А как быть со стариком? — спросил Бирс.
— Ждать. Может быть, мы займемся им позже, если он переживет все обрушившиеся на него удары. В конце концов, ему уже восемьдесят! Он может в любую минуту отбросить копыта и без нашей помощи.
— Не нравится мне это, — признался Бирс. — Может, лучше затаиться?
— Любовничек празднует труса? — поддразнила его Глория. — Нет уж, мы зашли слишком далеко и не можем остановиться. Не думаю, чтобы кто-нибудь связал гибель Елены со смертью Лэма и Рендла. А хоть бы и связал! Мы не присутствовали при кончине этих двух олухов. Ты — всего лишь домашний врач, чья задача — обеспечить Элмеру Липпинкотту рождение здоровенького детеныша.
Джесс Бирс поджал губы, обдумывая положение. Потом он кивнул.