Мерфи Уоррен. Потерянное прошлое

   И руководитель шестого уровня легонько потрепал Уилбура по щеке.
   — Я всего-навсего на третьем уровне. И не знаю, достаточно ли я подготовлен, чтобы говорить с доктором.
   — Подготовлен, малыш, подготовлен. Это прекрасно. Ты славный мальчик. Просто скажешь ему все то же самое, что сказал мне.
   — Может мне пройти ускоренный курс трансценденции духа, прежде чем предстать перед ним? Я слышал, что этот курс очень помогает возвышению духа.
   — Это что, тот курс, который предлагается в нашем храме в Чилликоте за тысячу девятьсот девяносто восемь баксов и девяносто девять центов и преподается по субботам и воскресеньям?
   — Нет, насколько я слышал, пожертвования на это курс составляют девятьсот долларов, и это однодневный курс интенсивной подготовки в храме в Колумбусе.
   — Просто заплати сам за билет на самолет. И это будет твоим очистительным обрядом, о’кей, малыш. Что-нибудь еще?
   — Да. Мне казалось, что те, кто поднялись выше третьего уровня, должны бросить курить.
   Уилбур кивком головы указал на дымящуюся сигарету.
   — Правильно. Иди вниз — там сидят люди, которым платят за то, чтобы они отвечали на подобные вопросы. А теперь топай, малыш, и не забудь сказать Доломо, что это находка толедского отделения. Он поймет тебя.
   Уилбур сразу же поехал в аэропорт, не удосужившись даже уведомить “Брисбейн Фармацевтикалз”, что берет отгул. Его по-прежнему беспокоило, что человек, стоящий на такой высокой ступени, курит. Но затем он вспомнил, что говорили ему на втором уровне, когда он заплатил пятьсот долларов за подробный обзор разных уровней.
   — Не надейтесь, что вы избавитесь от ложных мыслей только потому, что купили несколько книг. На это потребуются годы. Упорные занятия. И самое главное — деньги. Но если вас не оставляет тревога, если вам хочется курить, глотнуть виски или бездумно растратить свои деньги, это вовсе не значит, что вы не достигли никакого прогресса. Отдельные отрицательные мысли иногда посещают даже самых просветленных.
   Это объясняло, почему человек, находящийся на таком высоком уровне, курит. И все же Уилбура не отпускало беспокойство, хотя оно сменилось восторгом, когда такси подвезло его к прославленному “Замку Братства Сильных”. Доктор Доломо жил в своем поместье в Калифорнии, на берегу Тихого океана. Газонов и лужаек здесь было больше, чем в крупном национальном парке. Уилбур читал об этом в книжках, издаваемых “Братством Сильных”.
   Доктор Доломо, достигший высшего уровня, не нуждался в сне и двадцать четыре часа в сутки работал ради блага человечества. И все свои великие труды он создал именно здесь. Уилбур вытащил из кармана руководство “Шаг за шагом”, но был слишком взволнован, чтобы изучать его. Через несколько секунд он окажется лицом к лицу с молодым человеком с невероятно голубыми глазами, смотрящим на него с обложки учебника. Эта книга была предназначена для второго уровня. Ходили слухи, что даже если просто класть ее под подушку, то одно это обеспечит приток положительной энергии. Уилбур подкладывал ее под себя, когда вел машину.
   У ворот стояли охранники, но те, кто был за оградой, бродили как и куда хотели. Никаких запретов не существовало. Уилбур Смот попытался настроиться на положительные вибрации, которые непременно должны исходить из этого святого места. Он ощущал солнце и траву, по которой ступал, и знал, что все вокруг хорошо.
   Секретарша провела его во внутренние покои, где мужчина, представившийся как директор Среднезападного регионального управления, смотрел записанный на видео футбольный матч и ел шоколад.
   — Он к доктору Доломо. Он из Толедо.
   — Наверх, — буркнул директор.
   — Вам не кажется, что вы должны пойти с ним? Он новичок и плохо ориентируется.
   — Нет. Оставь меня в покое. Тебе что, трудно подняться по лестнице? Идите отсюда!
   Уилбур посмотрел на секретаршу. Вот вам яркий пример отрицательного поведения.
   Секретарша улыбнулась.
   — Все в порядке. Просто поднимитесь по лестнице. На втором этаже навстречу Уилбуру попались несколько обезумевших горничных. Потом донеслись крики миссис Доломо. И кричала она что-то совсем не благочестивое. Миссис Доломо не хотела общаться ни с ним, ни с каким другим кретином из Толедо, штат Огайо. Миссис Доломо требовался ее бежевый купальник, а если он не знает, где он, то пусть катится к чертовой бабушке и не путается под ногами.
   Уилбур Смот застал доктора Доломо спящим. Его круглый животик вздымался при каждом вздохе. В пепельнице догорала огромная сигара.
   — Доктор Доломо? — обратился к спящему Уилбур, от всей души надеясь, что перед ним вовсе не основатель религии, избавившей Уилбура от стольких страданий.
   — Кто тут? — закричал в панике толстый человечек. Он рывком сел, дотянулся до своих бифокальных очков и попытался сфокусировать взгляд. — Дайте мне таблетки. Вон те.
   Уилбур увидел розовую пластмассовую упаковку на столике в трех шагах от дивана, на котором сидел толстяк, и передал ему таблетки. Толстяк трясущимися пальцами запихал несколько таблеток себе в рот.
   Уилбуру было жарко в зимней одежде. Он обливался потом. Лучи восхитительного калифорнийского солнца заливали комнату, легкий ветерок с Тихого океана играл занавеской, и каждый вздох Уилбура был песней счастья. Толстяк откашлялся.
   — Ты желаешь моей смерти? Ты врываешься в комнату и будишь меня? Что все это значит? Я тебя не знаю! Может, ты из ФБР и хочешь упечь меня за решетку. А может, рассвирепевший родитель — хочешь забрать назад свое чадо и заодно прикончить меня.
   — Это все — отрицательные мысли, и вы сами себе их надумываете. Вам следует время от времени разговаривать с доктором Доломо, и вы поймете, что свои дурные мысли вы сами привносите в свое существование. Вы и никто иной.
   — Только этого мне не хватало в такую рань.
   — Уже перевалило за полдень.
   — Какая разница! Тебя Беатрис подослала ко мне со всем этим бредом?
   — Беатрис?
   — Миссис Доломо. Ее возмущает любое мыслящее существо. А я мыслю. Следовательно, я ее возмущаю.
   — Мне жаль вас, погрязшего в страданиях, навлекаемых на вас вашей собственной отрицательной энергией. Но я здесь по делу. Я прибыл из Толедо, чтобы встретиться с доктором Доломо.
   — Ладно, чего тебе надо?
   Уилбур увидел глаза — бледно-голубые глаза. Белые волосы — толстяка, по всей вероятности, когда-то можно было назвать блондином. Обрюзгшее лицо когда-то было молодым. Перед ним был тот же самый человек, что и на портрете в храме в Толедо, тот же самый, что улыбался с обложки книги для второго уровня. Доктор Рубин Доломо.
   — Нет, — сказал Уилбур. — Я совершил страшную ошибку.
   — Ты уже разбудил меня, так что давай, выкладывай.
   — Я ничего вам не дам.
   — Я ничего у тебя не просил, но раз уж ты испортил мне день, то я просто жажду узнать, какого черта ты сюда заявился.
   — Я никогда вам это не отдам.
   — Ты — слушатель первого уровня, и вдруг понял, что мы тут не ангелы.
   — Я на третьем уровне.
   — Ну ладно. Мы вернем тебе твои деньги. Нам ни к чему лишние неприятности. Но посуди сам, ты не смог бы оказаться здесь без разрешения. Значит, у тебя что-то для меня есть. Так?
   Уилбур промолчал. Он думал, сможет ли он добежать до ворот, оставив позади все газоны и лужайки. Сможет ли перелезть через ворота. Он знал, что не имеет права рассказывать, с чем он пришел сюда.
   — Меня послали сюда из Толедо с сообщением из храма. Они собираются переслать вам гораздо большую, чем обычно, сумму.
   — Послушай, — в голосе доктора Рубина Доломо звучало бессилие. — Я знаю, что ты здесь по какой-то другой причине. Но что ещё хуже для нас обоих, это то, что и Беатрис узнает, что у тебя к нам какое-то другое дело. Да, узнает. И очень быстро все выяснит. Что касается меня, то я бы с удовольствием сел в самолет и улетел отсюда к чертовой матери, и провались оно все пропадом. А ты еще не имел удовольствия познакомиться с миссис Доломо? И поверь мне, лучше тебе этого удовольствия никогда не иметь. Ну, так в чем дело?
   — Не скажу.
   — Тогда я ее позову.
   — Нет!
   — И прежде чем я ее позову, я хочу, чтобы ты усвоил, сынок, что лично против тебя я ничего не имею. Кстати, ее зовут Беатрис, и не вздумай назвать ее Бетти. Никогда и ни за что. А то у нее глаза из орбит вылезут вместе с носом. — Я ухожу.
   — Беатрис! — взвизгнул доктор Рубин Доломо, и в комнату вошла женщина, некоторое время тому назад ругавшаяся в коридоре, а теперь продолжавшая сыпать отборными ругательствами по поводу того, что ее побеспокоили.
   — Я знаю, что рано или поздно ты все выяснишь. Из Толедо к нам прибыли неплохие новости. Вот этот малыш — преданный Брат, и он не хочет поделиться с нами этими новостями.
   — Я ухожу, — повторил Уилбур.
   Уилбур обнаружил, что миссис Доломо не верит в доводы разума. А верит она в нагревательные приборы. Двое дюжих подручных стальными лапами сграбастали Уилбура и привязали его к отопительной батарее. Хотя день был жаркий, отопление в доме работало — надо было нагреть воды.
   Уилбур понимал, что если снадобье попадет в дурные руки, то случится непоправимое, и держался до тех пор, пока не зарыдал от боли. И тогда, мысленно вымаливая себе прощение, он рассказал супругам Доломо о препарате, уничтожающем память.
   Но он предупредил их, что это очень опасное средство. Он умолял их не пускать его в ход, хотя доктор Доломо и принялся рассуждать о том, что снадобье можно продавать небольшими дозами слушателям второго уровня, используя их как подопытных кроликов. Или, еще лучше, применять его как вспомогательное средство обучения на первом уровне. Возможности здесь воистину безграничные: можно опоить снадобьем весь второй уровень, а когда его действие прекратится, то объявить, что “Братство Сильных” вернуло им память. Разумеется, Толедо получит свою долю. А еще лучше — часть снадобья. И тогда они забудут про свою долю.
   — Его можно подмешивать в пищу тем, кто собирается дать показания против нас, — задумчиво произнес доктор Доломо, закуривая сигару.
   — Против тебя, Рубин, — поправила супруга Беатрис Доломо.
   — Я — твой муж.
   — Умоляю! — вскричал Уилбур.
   — Что будем с ним делать? — спросил Рубин.
   — Мне не нужен придурок, бегающий по улицам с готовым обвинением против меня, — в ярости прошипела Беатрис.
   — Я тебя предупреждал, малыш, — пожал плечами доктор Доломо.
   — Умоляю, — всхлипнул Уилбур. — Умоляю, отпустите меня.
   Беатрис кивком головы приказала развязать его.
   — Мы не будем убивать его, — сказал Рубин. — Он рассказал нам, как действует это средство. Пусть отхлебнет его, как это было принято у индейцев. И обо всем забудет.
   — Нет! — крикнул Уилбур.
   — Молодой человек, вам известно, как обедают аллигаторы? — обратилась к нему Беатрис Доломо. — Значит так: либо ты глотаешь лекарство, либо изучаешь строение челюстей американского аллигатора. Знаешь, они предпочитают раздирать свой обед на части, а не пережевывать его. Не такой уж богатый выбор у тебя, как ты полагаешь?
   Уилбур посмотрел на коричневую жидкость. Он попытался представить себе, каково ему будет, когда он забудет обо всем — забудет, кто он, кто его родители, как он прожил жизнь... И в этот последний момент своей сознательной жизни он понял, почему индейцы именно так наказывали своих преступников. Он сделал глоток и попрощался с самим собой.
   Жидкость оказалась на удивление сладкой и приятной. Уилбур думал, что он успеет отметить про себя, когда она начнет действовать и что мелькнет в его памяти в последние секунды.
   Эта мысль недолго продержалась у него в голове. Он стоял посреди комнаты, на него смотрели какие-то люди, а во рту было сладко. Он не знал, плохие это люди или хорошие. Он не знал, что он в Калифорнии. Он знал, что светит солнце и какой-то милый человек говорит, что сейчас ему смажут чем-то спину и тогда спина, которую он чем-то обжег, перестанет бо-бо. Но Уилбур Смот толком не понял и этого. Он не знал, что значит обжег. Он даже не знал, что такое бо-бо.
   Он лежал на полу, потому что еще не умел ходить.

Глава вторая

   Его звали Римо, и он опять учился. Но на этот раз дело шло медленнее, а стена не слишком его вдохновляла. И тело не было таким же живым, как раньше.
   С берега дул ветер и нес песок на вымощенную камнем дорожку, огибающую высокое роскошное здание. Песок осыпал кусты, стопы и голые лодыжки Римо. За спиной, над темным Атлантическим океаном, всходило красное солнце. На Майами-Бич было тихо — только где-то вдалеке крысы копошились в мусорных баках. Римо кожей чувствовал соленый морской воздух — влажный, теплый и живительный. На его губах был привкус соли, а над ним всеми своими пятьюдесятью этажами нависала кирпичная стена, уходящая в ночное небо.
   А раньше бывало так просто. Теперь ему приходилось начинать все сначала. В самый первый раз — это было много лет тому назад — он начал сверху и спустился на землю. Это была проверка, поддастся ли он страху, способен ли он подавить это чувство, мешающее телу двигаться гак, как оно на это способно.
   Он коснулся ладонями кирпичной кладки и подушечками пальцев ощутил швы строительного раствора, крошащийся цемент. Его тело вжалось в стену, будто под давлением, исходящим от позвоночника, от дыхания, от всего тела, которое так редко в истории человечества использовалось на все сто процентов. Пальцы его ног ощущали влажную поверхность кирпичей и так точно находили точки опоры, что тело оставалось в равновесии на отвесной стене. Затем то же самое: подушечки пальцев на цементе, пальцы ног на кирпичах. Тело скользнуло вверх по стене. Римо щекой чувствовал мельчайшую вибрацию фундамента, глубоко уходящего в скалистую породу.
   Щека терлась о кирпичи, руки, как у пловца, выбрасывались вперед и цеплялись за стену, ноги толкали тело вверх, и тело послушно двигалось вверх, руки вверх, руки вниз, ноги вместе, пальцы ног отталкиваются от стены, руки вверх, пальцы ног внизу, руки вниз, пальцы ног идут вверх все быстрее и быстрее. И по мере того, как Римо оставлял позади себя окна, по мере того, как крыша здания становилась все ближе и ближе, к нему возвращалась былая легкость. Былая плавность движений Былое совершенство. Ему говорили, что так оно и будет.
   Если бы за ним кто-нибудь наблюдал, то увидел бы перед собой плывущего по стене человека. Именно так все это и смотрелось. Но самое удивительное заключалось в том, что ничего удивительного в этом не было — человек передвигался, не нарушая никаких законов природы Взору наблюдателя предстало бы самое что ни на есть естественное зрелищ.
   — Не так уж плохо, — донесся с крыши тонкий скрипучий голос.
   Римо сгруппировался, как ныряльщик перед прыжком, и приземлился на крышу. Он был худощав, но запястья у него были широкие, можно даже сказать, толстые. Темные глаза, высокие скулы, тонкие губы. Одет он был в темные брюки и темную рубашку.
   — Возможно, — сказал он. — Я опять чувствую себя в согласии с самим собой.
   — Это не то, с чем ты должен чувствовать себя в согласии Ты должен чувствовать себя в согласии со мной. Именно из-за этого на тебя и свалились все эти неприятности. Именно из-за этого тебе приходится учиться заново А что же будет, когда ты останешься без меня?
   — Наконец-то у меня наступит минута покоя, папочка, — ответил Римо.
   — Самый полный покой обретаешь в смерти, — донесся из тьмы скрипучий голос.
   Ветер шелестел темным кимоно говорящего. Это был старик с торчащими во все стороны и развевающимися на ветру, подобно вымпелам, жидкими волосами. Но тело его было крепче, чем фундамент того здания, на крыше которого они сейчас стояли Старик поднял вверх руку и оттопырил палец, оканчивающийся длинным, гладким, изогнутым ногтем.
   — Смерть, — сказал Чиун, — это самое простое, что только есть на свете.
   — Не беспокойся, папочка, — утешил его Римо. — Это же моя смерть.
   — Нет, — возразил Чиун. — Теперь уже нет У тебя нет права умирать — не больше, чем было у меня до того, как я нашел Мастера, который займет мое место, — Мастера Синанджу.
   Римо не ответил Он знал, что старик прав Он сам навлек на себя опасность, подставил свою сверхчувствительную нервную систему под радиоактивное излучение. В обычной ситуации он понял бы, в чем дело, почувствовал бы. Но, находясь во власти гнева, он потерял значительную долю своей чувствительности. Чиун говорил, что на это вещество наложено проклятие, а Римо в проклятия не верил, особенно в те из них, которые были занесены в хроники Дома Синанджу И он не слышал своего тела, которое могло предупредить его об опасности А когда его силы оказались подорваны, он стал еще менее способен чувствовать что-либо.
   Чиун выходил его, но не позволял забывать, что хроники Синанджу могли предотвратить беду. Проблемы Римо с хрониками Синанджу начинались с Чиуна, потому что читать ему приходилось то, что написал Чиун, а чиуновы писания были слегка затушеваны. Например, Чиун нигде ни единым словом не упоминал, что его ученик не только не имеет никакого отношения к деревне Синанджу, но даже не является корейцем. Что он помогает не человеку с Востока, а белому.
   Если кто-нибудь когда-нибудь прочитает хроники Чиуна, где американцы описаны как “счастливые, но нервные люди, скорые на гнев и не способные совладать с ним”, то Римо предстанет перед читателем как кореец. В творении Чиуна было немало намеков на любовь Римо к видам западного побережья Корейского полуострова, хотя Римо лишь раз посетил Синанджу, да и то — только для боя. Почти при каждом упоминании Римо Чиун подчеркивал его высокие скулы, столь не вяжущиеся с обликом белого человека.
   А тот факт, что Римо сирота, давал Чиуну основания сомневаться в том, что его отец и мать не были корейцами.
   — Я — белый, — не уставал повторять Римо. И это значило, что Чиун научил Римо всему, только не тому, как войти в историю Синанджу. И Римо по-прежнему не верил тому, что было написано Чиуном, хотя старик так прокомментировал его восхождение на крышу пятидесятиэтажного здания:
   — Это искусство великого Вана Великий Ван научил нас восходить вверх по отвесным стенам. Если бы меня здесь не было, ты бы мог прочитать мои хроники и заново понять, как это делается.
   — Если бы тебя не было рядом со мной, папочка, мне, вероятно, не пришлось бы заниматься чтением истории Синанджу. Впрочем, я и сейчас их не очень-то читаю.
   — А не мешало бы, — наставительно заметил Чиун. В дверь, выходящую на крышу, кто-то бешено забарабанил.
   — Эй, как вы сюда попали? Убирайтесь немедленно!
   Римо подошел к двери, из-за которой доносился голос. Дверь была заперта. Он легонько сжал дверную ручку в ладони, а затем, удостоверившись, что замок врезан на ее уровне, дернул вверх. Металлические обломки полетели в разные стороны, как шрапнель, и дверь открылась. На крышу вышел охранник.
   — Взлом и нарушение прав частного владения, — процедил он, увидев, что в двери больше нет замка.
   — Я сломал замок только для того, чтобы впустить вас.
   — А как ты сам здесь оказался?
   — Вам не понять, — сказал Римо.
   — Посмотри на его скулы, — показал Чиун на охранника. — Самый обыкновенный белый. Разве он поймет?
   — Кого это вы, кретины, называете обыкновенным? — разозлился охранник.
   — Он хочет сказать совсем не то, что вы подумали, — попытался успокоить его Римо.
   — Скулы! Ты на свои посмотри. Ты же похож на этого старого косоглазого!
   Охранник принял боевую стойку. Руку он держал на дубинке. Весил он не меньше, чем Римо и Чиун вместе взятые Он не сомневался, что дело будет решено одним ударом. Его ударом.
   Когда старик сделал шаг в его сторону, он поднял дубинку, готовый со всей силы обрушить ее и вбить старику голову в его развевающийся халат. И вдруг он почувствовал что-то у себя на щеке, и рука его непроизвольно опустилась. Губы. Затем послышалось чмоканье. Старикашка поцеловал его в щеку, как раз когда он собирался старикашку прибить. А затем, совершенно незаметно, старикашка переместился к нему за спину.
   — Я отблагодарил его в соответствии с западными обычаями, — объяснил Чиун свой поцелуй — первый в жизни.
   Дом Синанджу допускал нежности, но не те, что приняты на Западе. Но радость в сердце Чиуна требовала выхода, и он поцеловал белого громилу в синем костюме охранника с серебряным квадратным значком на груди.
   Охранник каким-то образом упустил старика, но его молодого сообщника он упускать не собирался. Он в раздражении вертел дубинкой — еще бы, хотел образумить старика, а получил звонкий поцелуй в щеку. Римо поймал дубинку и толкнул ее вперед, как турникет в метро.
   Ему надо было догнать Чиуна. Сила противодействия мало что значит для человека, у которого все до единой клеточки тела находятся в полной гармонии. Эффект же, произведенный этой силой на охранника, был сопоставим со столкновением с тяжелым грузовиком. Столкновение с Римо подарило ему раздробленный таз, разошедшиеся позвонки, вывихнутые плечевые суставы и отняло добрых полчаса времени, которые он провел без сознания на крыше.
   Римо последовал за Чиуном.
   — Этот охранник плохо видит в темноте, — заметил Римо.
   — Он белый. И его зрение — это зрение белого человека.
   — Ты говорил, что у белых странные глаза, что они плохо видят, потому что круглые окуляры не дают такого же четкого изображения, как удлиненные.
   — Он видел вполне прилично, — буркнул Чиун, прибавив скорость.
   Римо шел за ним следом. Чиун спускался по лестнице быстрее, чем скоростной лифт, быстрее, чем спринтер на финишном отрезке дистанции, — пролет за пролетом на десятый этаж. Кимоно развевалось у него за спиной, и весь он был исполнен непередаваемой грации. Вернувшись к себе, Чиун прямиком направился к чернильнице и свитку, и на устланном коврами полу в своем временном пристанище в многоквартирном доме в Майами-Бич Чиун, Мастер Синанджу, записал свои впечатления от сегодняшнего вечера, не обращая внимания на протесты Римо.
   “И вот, все эти долгие годы Мастер Синанджу работал с новым Мастером по имени Римо в стране, давшей ему приют. Мастеру Чиуну стоило немалых трудов разыскать Римо. И он сразу же заметил разницу между ним и другими белыми”, — писал Чиун с невероятной скоростью, но при этом каждый выведенный им иероглиф был совершенен, строчки шли ровно, будто он писал по линейкам. В эти рассветные часы на Мастера снизошло вдохновение. И сердце его было преисполнено радости.
   “И вот, однажды ночью простой белый, поставленный стражником, дабы охранять один из малозначащих замков для простого люда, заприметил Чиуна и его ученика Римо. И в красных лучах утреннего солнца, когда круглые глаза видят предметы более четко, чем нормальные, он увидел то, что Чиун приметил много лет тому назад. Он обратил внимание на скулы и глаза Римо. И заметил несомненное сходство.
   Даже самый никчемный белый не может не разглядеть в Римо идеального корейца, даже самый ничтожный белый неизбежно увидит это. И этот стражник сообщил об этом Чиуну.
   И тут встает один вопрос, долго уже преследовавший Чиуна, открывателя Америки — народа, а не территории, которая была открыта Мастером Кан Ви во времена расцвета империи Майя. Кто, какой именно кореец был предком Римо?
   Был ли это какой-то неведомый Мастер Синанджу? Бросил ли он свое семя на почву новой нации, дабы Чиун мог теперь собрать урожай? Кто из великих Мастеров Синанджу прошлого может считаться предком Римо, не ведающего о своем происхождении?”
   Чиун сидел, склонившись над пергаментом, как склоняется цветок над поверхностью пруда. И вот теперь он выпрямился и с довольным видом вручил перо Римо.
   — Ты не можешь сказать, что это не правда. Возьми перо и впиши свои первые фразы в историю Синанджу.
   Римо легко читал по-корейски. Чиун писал на старом литературном корейском, на который китайский язык оказал большее влияние, чем японский. Но многие знаки — например, иероглифы, обозначающие различные виды оплаты, — были изобретением Дома Синанджу. Только Дом Синанджу принес на Восток всё богатство Запада в виде даров славному Дому наемных убийц-ассасинов. Вещи, о которых не ведали прежде на Востоке, прибывали в Синанджу по морю и посуху. Мастерам прошлого приходилось изобретать собственные знаки, чтобы составить полную опись своих сокровищ. И труд их был преисполнен любви.
   Римо помнил, как Чиун показал ему то место, откуда начинались его собственные записи. Они шли вслед за записями отца Чиуна, а те в свою очередь начинались там, где кончались записи отца его отца. В хрониках велся подробный учет всех близких и дальних родственников, и даже упоминался некий льстивый шут родом наполовину из Синанджу, наполовину из Пхеньяна — пользующегося дурной славой города распутных женщин и еще более распутных мужчин, места, где не подобает жить гордым выходцам из маленькой рыбацкой деревушки Синанджу.
   Римо в этой истории дома ассасинов именовался “полукровкой”.
   Он взял перо и еще раз перечитал написанное Чиуном. Он знал, что будущие поколения будут критически оценивать его почерк, если вообще они будут, эти самые будущие поколения. Ему пришла в голову мысль: а когда же он сам начнет воспитывать нового Мастера? Он изучил искусство Синанджу для того, чтобы служить своей стране, но оказалось, что знание Синанджу накладывает на него обязательство воспитать ученика. Средство стало целью.