Мерфи Уоррен. Потерянное прошлое

   Некоторым из лейтенантов очень хотелось узнать, на кого он работает. Нет-нет, вовсе не потому, что они такие любопытные, поймите правильно. Просто они были бы в полнейшем восторге, если бы им удалось заполучить его в свою команду. Лейтенанты видели в Римо человека, разделяющего их самые сокровенные убеждения. Они видели в нем человека, который идеально впишется в калифорнийский рэкет.
   — Нет, — отказался Римо. — Так уж получилось, что я — хороший парень.
   А поскольку, говоря это, он кого-то выкинул за борт, то не нашлось никого, кто решил бы с ним не согласиться. Когда “Мама” пришвартовалась в лос-анджелесском порту, лейтенанты вежливо позволили Римо сойти первым.
   Когда он позвонил начальству, он понял, что, видимо, дело сильно буксует, потому что Смит был настроен миролюбиво и постоянно твердил, что это не его вина.
   — Я бы сказал, возьмитесь за “Братство Сильных”, поскольку это единственное, что объединяет все эти дела. Но если за всем этим действительно стоят они, то почему они не воспользовались своими способностями, чтобы нейтрализовать свидетеля, давшего показания против них самих? Как-то нелогично получается. Единственное, что мы знаем наверняка, так эго то, что вся правоохранительная система в Калифорнии трещит по швам.
   — Ага, а если что случится в Калифорнии, то очень скоро вся страна подцепит это, — заметил Римо.
   — Вы хотите меня немного утешить? — спросил Смит.
   — Да я и сам чувствую себя не слишком здорово.
   — А почему бы вам не взглянуть на эту организацию? Возьмите с собой Чиуна.
   — Вы полагаете, я уже не справляюсь с работой?
   — Возьмите Чиуна.
   — Вы хотите сказать, что у меня ничего не получится?
   — Я хочу сказать, что я не знаю, как вы или Чиун делаете то, что делаете, и если Чиун говорит, что у вас разладился контакт с космосом, то это означает, что что-то не так. И по тем или иным причинам вам не удается добиться результата.
   — Вы только что сказали, что это не моя вина.
   — Я сказал, что у меня нет оснований полагать, что это ваша вина. До конца уверенным я быть не могу.
   Римо стер в пыль трубку телефона-автомата. Это было гораздо приятнее, чем повесить ее.

Глава шестая

   Адвокат Барри Глидден отправил своих детей на какое-то время в Швейцарию, велев им поехать туда под чужим именем. Он сам свяжется с ними, когда дела пойдут получше.
   — Папа, ты совершил что-то плохое? — спросила дочь.
   — Нет, — ответил Глидден. — У меня очень трудный клиент, который к тому же еще и очень сумасшедший.
   — Они не хотят тебе платить?
   — Да нет, это — наименьшая из моих бед. У меня есть клиентка, которая уверена, что в мире плохо только то, что причиняет вред лично ей. А сама она совершает очень дурные поступки.
   — Что, например?
   — Например, все что угодно, дорогая. Совершенно все что угодно. Все, что угодно, любовь моя. Понимаешь? — Барри обхватил ладонями лицо девочки. Его передернуло. — Воображение этой больной, очень больной женщины не имеет пределов. Ничего нет такого, что она не могла бы сделать. С кем угодно. Вот поэтому вам и надо уехать. Она вне себя от ярости и сердится на меня.
   — А ты не можешь сообщить в полицию, чтобы тебя защитили?
   — Не выйдет, дорогая моя. Только не с этой парочкой.
   — Так почему же ты их защищаешь?
   — Ну, она хорошо мне платила. Очень хорошо. И я не... Я не мог поверить, что эти люди такие плохие, как оказалось.
   — Ах, папа, у тебя ведь и раньше были совершенно ужасные клиенты.
   — Она сажает аллигаторов в бассейны людям, которые ей не нравятся. Она угрожает президенту. И она пообещала, что сварит кое-кого заживо в масле, если проиграет дело. Если я проиграю дело. Загружайтесь в самолет, милые мои.
   — Ты проиграл дело?
   — Пока еще не совсем. Только первый раунд. Но шансов у нас нет никаких.
   — Она тебя собирается сварить заживо, папа?
   — Нет, любимая. Кого-то, кого я очень люблю.
   — До свидания, папа. Не звони, пока все это не кончится. По телефонному звонку можно выследить человека.
   — До свидания, любимая, — попрощался с дочерью Барри Глидден, который, несмотря на весь свои ужас, все же не был напуган настолько, чтобы упустить возможность провернуть несколько деловых операций перед встречей с Доломо.
   Он нашел двух новых инвесторов для строительства города, который он намеревался воздвигнуть на территории поместья Доломо. Потом он отправился на встречу с Беатрис и ее мужем. По мостику через ров с водой он ехал очень осторожно. Интересно, здесь живут аллигаторы? Интересно, подумал он, что случится раньше — она меня кинет в воду или я успею построить две сотни двухквартирных коттеджей на южной лужайке?
   Глидден понял, что на Беатрис накатил один из ее приступов гнева, поскольку Рубин находился в бегах. Барри остановился в самом центре выложенного розовым мрамором вестибюля и начал искать улики, позволившие бы ему установить местонахождение Рубина. Откуда-то из глубины дома доносился какой-то звук — какое-то радостное бульканье. Глидден знал, что это не может быть Рубин, но звук его заинтриговал. Глидден решил провести расследование. Он прошел мимо нескольких телохранителей, которых Доломо расставили в стратегически важных точках своего поместья после того, как родители одной из Сестричек попытались убить их за то, что Доломо украли у них дочь.
   Конечно же, Доломо не крали их дочь. Они просто продали ей несколько своих курсов. И теперь она работала в Австралии и будет работать до конца дней своих, чтобы с ними расплатиться.
   Глидден увидел ряд дверей со стеклянными окошками. Бульканье доносилось из-за одной из этих дверей. Он заглянул внутрь. Увидел он взрослых мужчин и женщин в подгузниках. Сначала ему пришло в голову, что это новая разновидность секса по-калифорнийски, но никто никого не трогал, разве что время от времени дергали за волосы. Он заглянул в следующее окошко. Там взрослые люди играли в заводные паровозики. Что ж, случается и такое — почему бы взрослым людям не поиграть в паровозики. Но Глиддену никогда не доводилось видеть, чтобы взрослые люди при этом еще и изображали паровозные свистки — во всяком случае, не с таким всепоглощающим усердием. В следующей комнате женщина с причудливо выкрашенными волосами была увлечена видеоигрой. А в последней комната был бар и женщина, поджидавшая гостей.
   Барри позволил ей налить ему выпить. Барри позволил ей обнять его за шею. Барри снял свои собственные руки со своих собственных колен на тот случай, если ей в том районе что-нибудь понадобится. Понадобилось.
   Он не сопротивлялся. Он поинтересовался, есть ли поблизости маленькая комнатка, где они могли бы уединиться.
   — Сюда никто не зайдет, — заверила его женщина.
   Он чувствовал запах ее духов — гнусный запах, раздражающий его чувствительный нос. Впрочем, если запах подается в комплекте с обнаженным телом, прекрасным, полным телом, телом, ждущим его, то Барри Глиддену было как-то наплевать на самочувствие собственного носа.
   Уже мгновение спустя карусель в людном парке показалась бы Барри Глиддену вполне уединенным местом.
   Перед самым мгновением наивысшего торжества Барри Глидден почувствовал у себя на спине каблук чьего-то ботинка.
   — Барри. Где Рубин? Я ищу Рубина.
   — Одну секундочку, Беатрис, — отозвался адвокат. — Всего одну секундочку.
   — У меня нет этой секундочки, — отрезала Беатрис.
   — Всего одну. Всего лишь одну!
   — Тебе обязательно надо заниматься этим именно здесь?
   — Да. О да! Мне обязательно это надо, и я это делаю. Барри не хотел прекращать свое занятие. Если бы в этот момент к его виску поднесли пистолет, единственная мысль, которая его бы занимала в этот момент, была бы такая: успею я кончить до смерти?
   Он слышал, как Беатрис что-то делает возле бара, а потом — это стало для него сильнейшим шоком, вроде землетрясения, — он почувствовал, как ведерко ледяной воды выплеснулось ему на спину.
   — Пошли наверх, — приказала Беатрис. — У нас много работы.
   — Рубин говорит, она очень сильная женщина, — сказала фея из бара.
   — Ага, — согласился Барри.
   Иногда даже проект по строительству тысячи коттеджей не стоил того, чтобы ради него работать на Доломо.
   В огромном конференц-зале в южной части здания, где супруги Доломо часто проводили совещания с руководителями своих подразделений, Беатрис выглядела почти счастливой.
   Барри вытер себя бумажными полотенцами.
   — Мне нужна правда. Если оценивать в баллах от одного до десяти, то каковы наши шансы выиграть дело в апелляционном суде?
   — Мы по-прежнему можем признать свою вину в деле о мошенничестве.
   — Я тебя не об этом спрашиваю.
   — Никаких шансов.
   — Тогда, — угрожающе произнесла Беатрис Доломо, — мы начинаем играть жестко.
   — А аллигаторы в бассейнах и угрозы президенту — это что, значит играть мягко?
   — Я хочу сказать, что мы будем фехтовать без наконечников на рапирах, Барри.
   — За такое фехтование людей отправляют в газовые камеры, Беатрис. Почему бы не сократить себе расходы и убытки и не спастись бегством? У вас по-прежнему уйма денег, особенно если вы продадите это поместье, в котором вам теперь нет особой нужды. Попробуйте оценить преимущества реальных денег — если вы продадите поместье, то сможете до конца своих дней избавиться от угрозы тюремного заключения. Никакой больше религии, просто чудесная, мирная, хорошо обеспеченная пенсия.
   — Два-три года такой жизни, и что дальше, Барри? Нет, никаких компромиссов. Я не затем выбралась из грязного вонючего чердака и вытащила за собой Рубина, чтобы так легко сдаваться. Ты что, думаешь, Рубин — великий гений? Он был всего-навсего бездарным писателем-фантастом. Одним из многих. Он верил в Братство Сильных. Он пытался помочь людям, когда его основал. Можешь ты это понять? Он на самом деле верил, что люди могут избавиться от головной боли, если сумеют отыскать в своей жизни такой момент, память о котором так крепко вцепилась в них, что они не могут от нее избавиться. Мне пришлось осадить его, когда он начал лечить рак, а то бы его пациенты представили нам такой счет, что нам бы с ними никогда не расплатиться. Нет, мистер Глидден, я не собираюсь подавать никаких ходатайств.
   — Так что же вы собираетесь делать?
   — Идти дальше — вперед и вперед.
   — Вы уже пытались убить журналиста и угрожали президенту. Куда еще дальше?
   — Если ваши угрозы не осуществляются, то вам никто не будет верить, — заявила Беатрис.
   Сегодня губы у нее были накрашены фиолетовой помадой, а на веках лежали фиолетовые тени. На ней была белая крестьянская блузка с вышитыми цветами. Она была похожа на, пожилую женщину, потерявшую собственную одежду и одолжившую наряд у своей двенадцатилетней дочери.
   Барри прекрасно понимал, почему Беатрис одевается так скверно. Просто ни у кого не хватало мужества объяснить ей, как ужасно она выглядит.
   Беатрис посмотрела на часы.
   — Мы не можем ждать вечно, — сказала она, подошла к двери и визгливо крикнула в коридор: — Приведите Рубина! Нам надоело его искать.
   — Он пишет юбилейную речь, с которой он обратится к преданным, — донесся в ответ мужской голос. Голос принадлежал кому-то из телохранителей.
   — Пусть воспользуется прошлогодней. Скажите ему, пусть воспользуется прошлогодней! — проорала миссис Доломо.
   — Он говорит, так нельзя. Это новая речь, в ней он будет говорить о преследовании праведников.
   — Дай ему пинка под зад и преследуй до тех пор, пока не добежит до конференц-зала! — крикнула миссис Доломо и вернулась к столу, за которым сидел Барри Глидден, отчаянно пытавшийся придумать, как бы ему половчее порвать отношения со своими клиентами. Он знал, что надвигается.
   — Барри, мы хотим заставить президента заплатить за это. Мы хотим заставить Америку заплатить за это. Вердикт о нашей виновности был навязан этой продажной судебной системе с самого верха. Всю свою жизнь я питала слишком большое уважение к властям. Так вот, Барри, отныне этому настал конец. Президент уйдет. Начнем с самого верха.
   — Миссис Доломо, как член коллегии адвокатов я не имею право слушать подобные речи, не сообщая об этом властям. Я юрист, я приносил клятву. Поэтому я хотел бы вам посоветовать держать подобные планы при себе. Я остаюсь в стороне.
   — Вы не в стороне, вы — в самой гуще, Барри, — заявила миссис Доломо.
   — Я плохо разбираюсь в подобных делах. Я всего лишь юрист.
   — Научишься. Рубин!
   — Он сейчас придет, миссис Доломо, — отозвался телохранитель.
   Кто-то семенил по коридору. Оказалось, это Рубин. Он вошел в зал. Сигарета свисала у него изо рта как раз под таким углом, чтобы из глаз потекли слезы. Он не брился два дня и был одет в банный халат. Откуда-то из-под халата доносилось легкое позвякивание, словно терлись друг о друга пластмассовые детали — это звенели таблетки Рубина. Он положил их на стол, при этом руки у него дрожали.
   — Хотите послушать речь для посвященных? Она просто прекрасна, — сказал Рубин.
   — Нет, — отказалась Беатрис.
   — Нет, правду сказать, — вторил ей Барри.
   — Речь посвящена преследованиям верующих за их религиозные убеждения. По-моему, это лучшее, что я написал.
   — Есть дело. Рубин, — оборвала его Беатрис.
   — Она имеет особый смысл в свете нашего осуждения и апелляции. Нашим отделениям она понравится.
   — Нет, — сказала Беатрис.
   — Если строго следовать закону, то я не должен здесь находиться, — заявил Барри. — Желаю вам всяческих успехов в вашем предприятии.
   — “Преданные братья и сестры!” — начал зачитывать свою речь Рубин, положив руку на плечо Барри и тем заставив его сесть. — “Времена испытаний не впервые наступают в этом мире. Каждому из нас приходится сталкиваться с ними в нашей повседневной жизни. Они — лишь мелкие препятствия на широкой дороге, ведущей к просветлению, лишь крохотные камешки под ногами у вас, если вы знаете, куда идете. Но они могут стать и огромными валунами, если вам не известна ваша цель и вы стоите на месте. Ваша вера освободила вас. Никогда не позволяйте вашей новообретенной силе уступать перед незначительными испытаниями. Знайте, что все препятствия носят лишь временный характер и что все вы — дети великой вселенской силы добра, пронизывающей собой все живые существа. Вы победите. Да пребудет с вами великая сила добра”.
   Рубин стер слезу с левого глаза рукавом халата.
   — Ты закончил? — спросила его Беатрис. Рубин кивнул, судорожно сглотнув. Он был глубоко тронут.
   — Очень хорошо. Рубин. Я вышлю вам счет. А сейчас я ухожу, — сказал Барри.
   — Мы еще не разработали план, как мы расквитаемся с президентом, — остановила его Беатрис. — Сядь, Рубин. Президент не принимает нас всерьез. Что предпримем в связи с этим?
   — Я не знаю, каким образом можно пронести аллигатора в Белый Дом. Нам придется придумать что-нибудь иное. Что вы думаете о моей речи? Вам не кажется, что она лучше, чем прощальная речь короля Аларкина, с которой он обратился к возлюбившим его наемникам-дромоидам?
   — Она великолепна. Рубин.
   — Как официально практикующий адвокат я буду вынужден сообщить властям о любых ваших планах, если они будут носить преступный характер.
   — Не волнуйся, Барри. С этим проблем не будет. Помоги нам сейчас, и я гарантирую, что у тебя будет полная возможность сообщить властям обо всем, что ты знаешь.
   — Вы говорили, что и свидетель по делу о крокодиле изменит свои показания.
   — Ошибка вышла. У президента. Итак, как нам добраться до этого ублюдка?
   — Никак, — заявил Глидден. — Его постоянно окружают телохранители. Их еще называют Секретной Службой, и они готовы ко всему.
   — Не ко всему. Только на моем веку один президент был убит и один ранен, — сказала Беатрис.
   — У них есть электронные сенсоры. У них есть люди, готовые заслонить президента своим телом. У них есть все, что позволит им вас сцапать. А потом они посадят вас в тюрьму очень и очень надолго. На куда более долгий срок, чем за шутку с крокодилом. Так вот, Беатрис Доломо.
   Барри Глидден почувствовал, как у него внутри все воспламеняется от гнева. Пальцы его нервно барабанили по столу. Она зашла слишком далеко, и он знал, что он сделает, чтобы остановить ее. Как только он, благонадежный официально практикующий юрист, выйдет отсюда, он тут же сообщит кому надо о планах, угрожающих безопасности президента Соединенных Штатов. И при этом откажется от гонорара. Впервые за всю свою славную карьеру он будет жить, следуя той торжественной присяге, которую он принес многие годы тому назад, когда получал диплом юриста в Калифорнийском Университете в Лос-Анджелесе. И тогда, когда супруги Доломо окажутся надежно запертыми, он сделает свой ход, приобретет обширные просторы их поместья и вернет своих детей из Швейцарии.
   Поместье вполне может пойти в погашение неуплаченных налогов. И тогда оно достанется ему практически даром.
   — До президента не добраться через его подружек. Он верен своей жене. Его невозможно отравить, — сказал Барри, — потому что специальные сотрудники пробуют его еду. Кобры, которых вы подкидываете в постель обыкновенным людям, до него не доползут, а кипящее масло не дотечет. Можете попытаться посадить снайпера на крышу дома, но Секретная Служба его засечет. Это я вам гарантирую.
   — А президент читает письма? — поинтересовалась Беатрис.
   — Разумеется, — ответил Барри.
   — Тогда мы пошлем ему письмо. А пока мы хотим, чтобы вы поговорили с вице-президентом. В конце концов, именно он возьмет на себя президентство, когда нынешний президент покинет свой кабинет. Скажите ему, чтобы он оставил “Братство Сильных” в покое.
   Беатрис кивала, произнося эту тираду, как бы подтверждая разумность собственных слов.
   Барри ответил лишь вежливой улыбкой. Он не мог для себя решить, что ему делать: отправиться прямиком в ФБР или бежать. Когда Рубин провожал его к двери, Беатрис попрощалась с ним как-то странно:
   — Дай ему столько, чтобы хватило на сейчас, — сказала она.
   — О чем это она? — не понял Барри.
   — Ни о чем, — отозвался Рубин и пригласил Барри пройти с ним в комнату отдыха внизу.
   — Нет, спасибо. Ваша жена мне там очень помешала.
   — Беатрис не любит смотреть, как другие занимаются любовью.
   — Это была не любовь.
   — Что бы ни было, — заявил Рубин.
   Чтобы спуститься по лестнице, ему пришлось принять две таблетки мотрина и две — демерола. Он спросил Глиддена, нельзя ли передать с ним письмецо.
   — Конечно, — с готовностью согласился Барри. Рубин, очевидно, решил заставить Барри подождать, пока он напишет письмо. Барри решил поторопить его и вошел в ту дверь, за которой Рубин скрылся. Он оказался в подвале, где на стене висело множество резиновых костюмов. В подвале было несколько дверей, и Барри не знал, за которой из них искать Рубина и через какую из них он только что сам вошел сюда. Он выбрал наугад одну из дверей и открыл ее. И очутился лицом к лицу с Рубином. У того по лицу градом катился пот, глаза были выпучены, а сам он находился за стеклянной перегородкой. С этой стороны от перегородки перед Барри шевелились только его руки, облаченные в резиновые рукава.
   — Уйди оттуда! Вернись, откуда пришел! — заорал Рубин.
   Стеклянная перегородка приглушала его голос. В одной резиновой руке Рубин держал ватный тампон, в другой — листок розовой бумаги.
   — Что это вы делаете с письмом?
   — Уйди оттуда!
   — Вы делаете с письмом что-то странное, — не отступался Барри.
   — Я ничего не делаю с письмом. Уйди оттуда! Вернись, откуда пришел!
   — Это и есть то письмо, которое вы просили меня доставить?
   — Уйди оттуда! Ради твоего же собственного блага. Уйди. Мне подвластны силы, о которых ты не имеешь ни малейшего представления, силы, которые ты не в состоянии себе представить.
   — Это — то самое письмо, которое вы просили меня доставить. Что это вы с ним делаете?
   Барри подошел к столику, над которым манипулировали резиновые руки. На столе стоял небольшой флакон. Ватный тампон был чем-то смочен. Барри склонился над флаконом. Понюхал. Жидкость пахла странно — так, как когда-то пахла кладовка, в которой хранились овощи и в которой ему однажды довелось заниматься любовью. Он пришел в дом к своей клиентке, которой он помогал в деле о разводе. Ее муж обвинил ее в нарушении супружеской верности. Он подозревает ее во всех грехах, сообщила она. Жизнь — это сущий ад, сообщила она. Может быть, нам лучше поговорить об этом в кладовой, предложила она.
   Тогда Барри впервые в своей карьере принял альтернативную форму оплаты за свои услуги.
   И вот теперь Барри Глидден погрузился в сладкие воспоминания об этом запахе.
   — Уйди оттуда! — крикнул Рубин.
   — А что такого? Что вы делаете. Рубин?
   — Это дело слишком тонкое, тебе не понять.
   — А что если я возьму этот пузырек и отнесу в полицию, а, Рубин? Что будет тогда?
   — Ты только причинишь вред самому себе, — ответил Рубин. — Прошу тебя, не трогай его.
   — Я не уверен, — сказал Глидден.
   — Это опасно. Как ты думаешь, почему я стою за стеклянной перегородкой, а руки у меня закрыты резиной?
   — Скажите мне, — попросил Глидден, не сходя с места.
   Ему очень нравился запах жидкости в сосуде.
   Сосуд был металлический, рядом с ним на столе лежала металлическая же пробка. Если защитить руки пиджаком, решил Барри, то можно закупорить сосуд, сунуть его в “дипломат”, отвезти к какому-нибудь химику и отдать на анализ. Это будет сильным вещественным доказательством правительственной стороны в деле против Доломо, вполне достаточно, чтобы дать ему необходимые для покупки поместья шесть месяцев.
   Глидден снял пиджак, вынул из карманов бумажник и ключи и сунул их в карманы брюк. Потом он очень осторожно, как горячую кастрюлю, взял крышку сосуда с ароматной жидкостью и надел ее на горлышко. Одна из резиновых рук попыталась помешать ему. В руке было письмо. Барри не обратил на это никакого внимания. Потом письмо прикоснулось к его руке.
   Барри посмотрел на свой пиджак. С чего это он обмотан вокруг его руки? Под пиджаком — какой-то сосуд. Он держит его рукой, на которую навернут пиджак. Барри положил крышку сосуда на стол и стал отряхивать пиджак. Потом он нечаянно опрокинул сосуд. Его обуял ужас, когда он увидел, что темное пятно расплылось у него по рубашке, пиджаку и брюкам. Только бы никто не рассказал маме!
   Барри Глидден заплакал и перестал плакать только тогда, когда какие-то добрые дяди отвели его в комнату, где было много игрушек и много других детей — очень милые маленькие мальчики и девочки. Но потом выяснилось, что никакие они не милые. Они забрали все игрушки себе и не собирались делиться с Барри. Никто с ним не хотел поделиться. Он заплакал еще сильнее. Тогда добрая тетя дала ему желтую лодочку, и он прекратил плакать. Барри Глидден, в течение двадцати трудных лет состоявший членом коллегии адвокатов Калифорнии, наконец-то был счастлив.
   Рубин Доломо оставил Глиддена в первой игровой комнате и возобновил свое наступление на президента Соединенных Штатов. Он не знал, как ему лучше поступить — послать легионы камикадзе, как в “Нашествии Дромоидов” или одного-единственного вестника. Как в “Обороне Аларкина”.
   План Беатрис был проще.
   — Сделай и то, и то другое, и не откладывая. Если мы будем ждать, пока ты все выстроишь в соответствии со своими схемами, мы умрем от старости, — сказала она.
   Теперь она обвиняла его в том, что не удалось нейтрализовать свидетеля.
   Проблема заключалась в том, что они не смогли до него добраться. Его охраняли люди настолько отрицательные, что не поддавались ни на какие уговоры. И один из этих людей не дал любовному посланию дойти до свидетеля.
   Рубин Доломо по-своему не был лишен острого ума, и Беатрис, несмотря на все свои выходки, высоко ценила это качество. Она знала, что хотя Рубину случалось ошибаться и терпеть неудачу, он редко терпел неудачу дважды в одном деле, если только не выпускать его из виду. Поэтому, когда он сказал, что у него есть новый и значительно лучший план, как добраться до президента Соединенных Штатов, она не стала задавать лишних вопросов.
   — Я прошу тебя только об одном. Прикончи этого сукиного сына. Прикончи президента Соединенных Штатов. Неужели это такая уж большая просьба?
   — Нет, дорогая, — ответил Рубин.
   Для нанесения удара он решил использовать Братьев и Сестер, которые не знали его лично и которые не могли бы дать против него показания. Это не было столь уж невыполнимой задачей, поскольку его фотография на обложке всех книг “Братства Сильных” была сделана, когда ему было слегка за двадцать, к тому же, над ней поработал художник, и теперь это изображение излучало силу, милость и вечную молодость. Такая фотография сейчас не годилась бы даже на паспорт.
   Для исполнения задания Рубин создал отряд Воителей Зора, а потом у своих отделений, разбросанных по всей стране, купил имена семи Братьев и Сестер, достигших седьмого уровня. Чтобы дойти до седьмого уровня, каждому из них пришлось выложить как минимум по восемь тысяч долларов. А на каждого, кто выложил такую сумму, можно было полагаться почти во всем.
   Но Рубину не было нужно почти все. Из укромного уголка в темной комнате, освещенной только пламенем свечей, из-за ширмы, на которой красовалось изображение солнца — символа вечного тепла, энергии нашей галактики, он обратился к отряду, состоящему из домохозяек, должностных лиц, начинающих актрис, и даже одного агента по торговле недвижимостью из Покипси.