— Римо, будьте добры, попросите его об этом сами, — умоляющим голосом произнес Смит. — Когда я объясняю ему даже самые простые вещи, у меня начинается головная боль.
— Извините, — обратился Римо к охраннику, — не могли бы вы нам открыть?
Охранник лениво приблизился. Римо тихо шепнул Чиуну:
— Ни в коем случае не снимай темные очки!
Мастер Синанджу прикрыл большими очками свои миндалевидные глаза и натянул поглубже белый котелок. Головной убор как нельзя лучше подходил к его костюму. Галстук и платочек в кармашке были золотистыми.
— Не волнуйся, я в порядке, — произнес он фразу, которую часто слышал от киногероев. Раз американцы часто ее повторяют, значит, это следует делать и ему.
— А чего вам надо? — подозрительно спросил охранник.
— Хотим вступить в организацию. Где тут у вас регистрируют новых членов?
— В организацию допускаются только чистые в расовом отношении, — сообщил охранник, внимательно разглядывая карие глаза и смуглое лицо Римо. — Как вас зовут?
— Римо.
— Что-то не очень похоже на арийское имя, — медленно произнес охранник.
— Римо Белый. А это мой отец.
— Чиун. Чиун Белее, — сказал Мастер Синанджу.
— Белее? Белее чего? — прошептал Римо по-корейски.
— Белее тебя, — ответил Чиун, поправляя галстук.
— По-каковски это вы бормочете? — подозрительно спросил охранник.
— По-арийски, — сказал Римо. — Мы официально приглашенные преподаватели арийского языка. Через месяц вы все сможете говорить на этом языке.
Охранник долго смотрел на них и наконец принял решение.
— Ладно, проезжайте. Видите большое здание с флагом? Вам туда.
— Да тут везде флаги, — заметил Чиун, когда они въехали на территорию. Повсюду маршировали люди в коричневой форме. — Симпатичные. Приятно снова видеть “зингха”.
— Что?
— “Зингх”, — повторил Чиун, показывая пальцем. — Счастливый знак.
— Папочка, — принялся объяснять Римо, когда они вышли из машины и начали подниматься по настилу, ведущему к входу в главное здание, — это свастика, знак нацистов. Знак зла.
— По-твоему выходит, что японцы безраздельно владеют солнцем, потому что оно изображено на их флаге? Или американцы — звездами? “Зингх” старше Германии на много сотен лет. В древности это был достойнейший знак. Напомни мне, я как-нибудь тебе об этом расскажу.
— Только не сейчас. И запомни: говорить буду я. Эти люди — нацисты и могут быть опасны.
— Вовсе они и не опасны. Они просто идиоты.
— В таком случае, опасные идиоты. Короче, все переговоры буду вести я. Мы должны казаться стопроцентными, чистокровными арийцами.
— Но это невозможно! Арии всегда были варварами: они никогда не мылись и пили кровь.
Чиновник, ответственный за регистрацию новых членов, даже не спросил, являются ли они арийцами, и забыл поинтересоваться их именами. Его волновал только их годовой доход.
— Я безработный, — ответил Римо.
— А я получаю столько, что вам и не снилось, — ответил Чиун.
— Согласны ли вы платить членские взносы за вашего друга? — поинтересовался чиновник.
— Конечно, — сказал Чиун.
— Ваш годовой взнос составляет двадцать пять тысяч долларов.
— Вы принимаете “Америкен экспресс”? — небрежно спросил Чиун.
— Все принимают “Америкен экспресс”, — сказал чиновник, пропуская карточку через специальный аппарат.
— Сейчас принесу вам форму.
Через несколько минут чиновник вернулся с двумя картонными коробками и протянул их Римо.
— Должно подойти, — сказал он. — Разместитесь в казарме имени Зигфрида.
Оказавшись за дверью, Чиун заглянул в коробку, но увидев ее содержимое, скорчил гримасу и тут же бросил коробку в мусорную кучу.
— Но нам понадобится форма, чтобы не отличаться от остальных! — воскликнул Римо.
— Когда надеваешь форму, то в душе подчиняешься правилам других, — назидательно заметил Чиун. — Ни в коем случае не подчиняйся этим людям, сынок, иначе они полностью завладеют тобой.
— А как же тогда мы сможем влиться в коллектив и стать похожими на них?
— Синанджу не старается походить на других, — ответил Чиун. — Другие должны стремиться походить на Синанджу.
— Что там такое? — рассеянно спросил Конрад Блутштурц.
Оторвавшись от разложенных на столе чертежей, он краем глаза принялся наблюдать за красиво очерченной попкой Илзы — девушка как раз склонилась к окну, чтобы получше разглядеть, что происходит на улице. Попка была симпатичная — кругленькая.
— Помните, за нами в Балтиморе гнались двое?
— Агенты ФБР. Сапожники!
— Так вот, они здесь!
Конрад Блутштурц поднял глаза. Нажав кнопку управления, он выехал из-за стола и встал рядом с Илзой.
Внизу он увидел высокого мужчину в летних брюках и тенниске, который направлялся к одной из казарм, держа под мышкой форму Лиги белых арийцев. Рядом с ним шел человек пониже, одетый в белый костюм, и с любопытством оглядывался по сторонам.
— Прикажи их убить. Видишь, я занят. Доктор с минуты на минуту будет здесь, а мне надо еще уточнить массу деталей.
— О Боже!
— И пусть это сделают наши камикадзе.
— Они ничем не лучше этих ваших командиров: вечно все проваливают.
— Пошли команду побольше. Скоро они нам вообще не понадобятся, потому что тогда я стану ходить, как нормальный человек. И делать все, что делают настоящие мужчины.
— Мне нравится, как вы это сказали, — настоящие мужчины!
— Кто там? — спросил Римо и только тут понял, что Чиун выбросил его форму и он в течение двадцати минут пытался влезть в детский размер.
— Дневальный. Вам следует немедленно явиться в тир!
— Я не прикоснусь к огнестрельному оружию, — твердо заявил Чиун. — И тебе не позволю.
— Ну, можно притвориться, — откликнулся Римо. Однако главный вход в тир был на замке.
— Может, есть боковая дверь? — предположил Римо. Действительно, скоро они обнаружили маленькую дверь, на которую клейкой лентой был прикреплен вырванный из блокнота листок с надписью “Тир”.
— Наверно, это и есть вход, — сказал Римо. Едва они вошли, дверь сразу же захлопнулась. Но самое удивительное, что в помещении не было света.
— Здесь чем-то не тем пахнет, — заметил Римо.
— Пахнет порохом, — ответил Чиун, наморщив нос. — А он всегда плохо пахнет.
— Я имею в виду обстановку. Что-то здесь не так.
На ощупь они двинулись вдоль стены. Римо чувствовал, что справа находится большое открытое пространство. Там ощущалось какое-то движение и слабый запах людей — настолько слабый, словно их и Римо с Чиуном разделял какой-то барьер.
Внезапно вспыхнул свет, и Римо увидел черные круги мишеней. Только мишени были не впереди, а позади них. А в дальнем конце тира стояли люди в коричневой форме. Они как по команде вскинули винтовки и приготовились открыть огонь.
— Это что, своеобразное посвящение? — спросил Чиун.
— Нет, это своеобразная бойня, а мы — жертвы. Раздался треск винтовок — засвистели первые пули. На черных кругах мишеней стали появляться отверстия.
— Папочка, используем прием “Ткачи”, — шепнул Римо.
— Согласен, — отозвался Чиун.
Римо пошел прямо на солдат Лиги белых арийцев, Чиун следовал параллельным курсом. Внезапно Мастер Синанджу бросился наперерез Римо; тот тоже перебежал на противоположную сторону, только за спиной у корейца. А солдатам казалось, будто Римо с Чиуном в панике не знают, куда бежать. В этом и заключался прием “Ткачи”: каждый бежал по кривой, но эта кривая пересекалась с траекторией движения другого. А возник этот прием во времена персидского царя Дария как способ атаковать вражеских лучников.
Много лет назад Чиун объяснил Римо, что человек, бегущий в сторону противника по прямой, представляет собой неподвижную цель, причем все более крупную по мере приближения. Если же то и дело бросаться из стороны в сторону, то цель становится нечеткой. Но наименее четкой цель становится при выполнении приема “Ткачи”. Дело в том, что лучник всегда выбирает наиболее крупную цель, а таковая возникает в тот самый момент, когда траектории движения двух бегущих людей пересекаются. Но когда он выпускает стрелу, они уже успевают разбежаться в разные стороны.
Этот прием успешно срабатывал в случае со стрелами. Срабатывал он и с пулями. Пули, конечно, были быстрее стрел, но зато меньше по размеру и требовали большей точности прицела.
Стрелявших было пятеро, и к тому моменту, когда они поняли, что поодиночке им не справиться, Чиун и Римо преодолели уже половину пути.
Тогда командир решил изменить тактику и открыл перекрестный огонь. Но Римо с Чиуном уже подошли слишком близко, поэтому стрелкам пришлось вернуться к индивидуальной снайперской стрельбе.
Но и с этим они тоже опоздали.
Один из снайперов прицелился в Римо, точно, в грудь, и аккуратно спустил курок — так получался наиболее чистый выстрел. Вдруг он почувствовал, как собственная винтовка ударила его по плечу, при этом почему-то не услышав выстрела и даже не ощутив, как приклад, к которому прикоснулся Римо, вонзился ему в плечо. Дело в том, что был перерезан нерв и сигнал боли не поступил в мозг. Винтовка упала на пол, и стрелок, не понимая, что происходит, схватился за безжизненно повисшую руку.
Римо уложил его коротким ударом в шею и повернулся к другому солдату, который как раз вскинул винтовку.
— Вот что я скажу тебе, приятель, — начал Римо, спокойно сложив руки на груди, — даю тебе один бесплатный выстрел.
И солдат выстрелил. Пуля полетела точно в цель, но человек, которому она предназначалась, почему-то не упал и даже не схватился за живот. Солдат снова вскинул винтовку, но было уже поздно.
— Я же сказал: только один. Ты выбываешь из борьбы, — проворчал Римо и превратил лицо противника в кровавую мешанину.
Перешагнув через тело, Римо направился к Чиуну, но Мастер Синанджу не нуждался в помощи. Перед ним червяком извивался парень, у которого отказали ноги, а рядом прыгали еще двое, пытаясь его подстрелить. Но каждый раз, едва они поднимали винтовки, Мастер Синанджу одним ударом откидывал их как детей.
— На твоем месте я бы бросил это дело, — сказал ему Римо. — Так ты только продлеваешь агонию.
— Тихо! — скомандовал Мастер Синанджу, и стволы почему-то поднялись вверх. — У-лю-лю!
Но солдаты не сдавались. Им было достаточно всего одного выстрела, но они никак не могли прицелиться. Один из них даже заплакал от огорчения.
Наконец Мастеру Синанджу надоела эта игра, и он схватил стволы. Сделано это было очень быстро, и рука Чиуна была тверда, хотя солдатам и в голову не пришло, что он сжал стволы.
— Они мне надоели, — заявил Чиун, с деланым равнодушием направляясь к дверям.
Солдаты просто не могли поверить своему счастью и, прицелившись, выстрелили. Но стволы взорвались, поразив горе-воинов градом осколков. Продолжая сжимать в руках ненужное уже оружие, они упали, словно деревянные солдатики. Впрочем, они и были марионетками в чужих руках.
— Неплохо попрактиковались, — сказал Чиун. — Ты скольких уложил?
— Двоих.
— А я троих. Я выиграл.
— Нет, кажется, мы оба проиграли. За нами охотятся.
— Ну, это уж слишком для того, чтобы влиться в коллектив.
Глава двадцать третья
* * *
Римо остановился перед огромными воротами с резной табличкой “Крепость чистоты”. Высунувшись из окна, он окликнул охранника, одетого в коричневую форму с портупеей.— Извините, — обратился Римо к охраннику, — не могли бы вы нам открыть?
Охранник лениво приблизился. Римо тихо шепнул Чиуну:
— Ни в коем случае не снимай темные очки!
Мастер Синанджу прикрыл большими очками свои миндалевидные глаза и натянул поглубже белый котелок. Головной убор как нельзя лучше подходил к его костюму. Галстук и платочек в кармашке были золотистыми.
— Не волнуйся, я в порядке, — произнес он фразу, которую часто слышал от киногероев. Раз американцы часто ее повторяют, значит, это следует делать и ему.
— А чего вам надо? — подозрительно спросил охранник.
— Хотим вступить в организацию. Где тут у вас регистрируют новых членов?
— В организацию допускаются только чистые в расовом отношении, — сообщил охранник, внимательно разглядывая карие глаза и смуглое лицо Римо. — Как вас зовут?
— Римо.
— Что-то не очень похоже на арийское имя, — медленно произнес охранник.
— Римо Белый. А это мой отец.
— Чиун. Чиун Белее, — сказал Мастер Синанджу.
— Белее? Белее чего? — прошептал Римо по-корейски.
— Белее тебя, — ответил Чиун, поправляя галстук.
— По-каковски это вы бормочете? — подозрительно спросил охранник.
— По-арийски, — сказал Римо. — Мы официально приглашенные преподаватели арийского языка. Через месяц вы все сможете говорить на этом языке.
Охранник долго смотрел на них и наконец принял решение.
— Ладно, проезжайте. Видите большое здание с флагом? Вам туда.
— Да тут везде флаги, — заметил Чиун, когда они въехали на территорию. Повсюду маршировали люди в коричневой форме. — Симпатичные. Приятно снова видеть “зингха”.
— Что?
— “Зингх”, — повторил Чиун, показывая пальцем. — Счастливый знак.
— Папочка, — принялся объяснять Римо, когда они вышли из машины и начали подниматься по настилу, ведущему к входу в главное здание, — это свастика, знак нацистов. Знак зла.
— По-твоему выходит, что японцы безраздельно владеют солнцем, потому что оно изображено на их флаге? Или американцы — звездами? “Зингх” старше Германии на много сотен лет. В древности это был достойнейший знак. Напомни мне, я как-нибудь тебе об этом расскажу.
— Только не сейчас. И запомни: говорить буду я. Эти люди — нацисты и могут быть опасны.
— Вовсе они и не опасны. Они просто идиоты.
— В таком случае, опасные идиоты. Короче, все переговоры буду вести я. Мы должны казаться стопроцентными, чистокровными арийцами.
— Но это невозможно! Арии всегда были варварами: они никогда не мылись и пили кровь.
Чиновник, ответственный за регистрацию новых членов, даже не спросил, являются ли они арийцами, и забыл поинтересоваться их именами. Его волновал только их годовой доход.
— Я безработный, — ответил Римо.
— А я получаю столько, что вам и не снилось, — ответил Чиун.
— Согласны ли вы платить членские взносы за вашего друга? — поинтересовался чиновник.
— Конечно, — сказал Чиун.
— Ваш годовой взнос составляет двадцать пять тысяч долларов.
— Вы принимаете “Америкен экспресс”? — небрежно спросил Чиун.
— Все принимают “Америкен экспресс”, — сказал чиновник, пропуская карточку через специальный аппарат.
— Сейчас принесу вам форму.
Через несколько минут чиновник вернулся с двумя картонными коробками и протянул их Римо.
— Должно подойти, — сказал он. — Разместитесь в казарме имени Зигфрида.
Оказавшись за дверью, Чиун заглянул в коробку, но увидев ее содержимое, скорчил гримасу и тут же бросил коробку в мусорную кучу.
— Но нам понадобится форма, чтобы не отличаться от остальных! — воскликнул Римо.
— Когда надеваешь форму, то в душе подчиняешься правилам других, — назидательно заметил Чиун. — Ни в коем случае не подчиняйся этим людям, сынок, иначе они полностью завладеют тобой.
— А как же тогда мы сможем влиться в коллектив и стать похожими на них?
— Синанджу не старается походить на других, — ответил Чиун. — Другие должны стремиться походить на Синанджу.
* * *
— Ох, беда, — произнесла Илза Ганс, выглянув из окна кабинета Конрада Блутштурца.— Что там такое? — рассеянно спросил Конрад Блутштурц.
Оторвавшись от разложенных на столе чертежей, он краем глаза принялся наблюдать за красиво очерченной попкой Илзы — девушка как раз склонилась к окну, чтобы получше разглядеть, что происходит на улице. Попка была симпатичная — кругленькая.
— Помните, за нами в Балтиморе гнались двое?
— Агенты ФБР. Сапожники!
— Так вот, они здесь!
Конрад Блутштурц поднял глаза. Нажав кнопку управления, он выехал из-за стола и встал рядом с Илзой.
Внизу он увидел высокого мужчину в летних брюках и тенниске, который направлялся к одной из казарм, держа под мышкой форму Лиги белых арийцев. Рядом с ним шел человек пониже, одетый в белый костюм, и с любопытством оглядывался по сторонам.
— Прикажи их убить. Видишь, я занят. Доктор с минуты на минуту будет здесь, а мне надо еще уточнить массу деталей.
— О Боже!
— И пусть это сделают наши камикадзе.
— Они ничем не лучше этих ваших командиров: вечно все проваливают.
— Пошли команду побольше. Скоро они нам вообще не понадобятся, потому что тогда я стану ходить, как нормальный человек. И делать все, что делают настоящие мужчины.
— Мне нравится, как вы это сказали, — настоящие мужчины!
* * *
Римо отчаялся уже натянуть на себя полученную форму, когда в дверь их комнатушки в казарме постучали.— Кто там? — спросил Римо и только тут понял, что Чиун выбросил его форму и он в течение двадцати минут пытался влезть в детский размер.
— Дневальный. Вам следует немедленно явиться в тир!
— Я не прикоснусь к огнестрельному оружию, — твердо заявил Чиун. — И тебе не позволю.
— Ну, можно притвориться, — откликнулся Римо. Однако главный вход в тир был на замке.
— Может, есть боковая дверь? — предположил Римо. Действительно, скоро они обнаружили маленькую дверь, на которую клейкой лентой был прикреплен вырванный из блокнота листок с надписью “Тир”.
— Наверно, это и есть вход, — сказал Римо. Едва они вошли, дверь сразу же захлопнулась. Но самое удивительное, что в помещении не было света.
— Здесь чем-то не тем пахнет, — заметил Римо.
— Пахнет порохом, — ответил Чиун, наморщив нос. — А он всегда плохо пахнет.
— Я имею в виду обстановку. Что-то здесь не так.
На ощупь они двинулись вдоль стены. Римо чувствовал, что справа находится большое открытое пространство. Там ощущалось какое-то движение и слабый запах людей — настолько слабый, словно их и Римо с Чиуном разделял какой-то барьер.
Внезапно вспыхнул свет, и Римо увидел черные круги мишеней. Только мишени были не впереди, а позади них. А в дальнем конце тира стояли люди в коричневой форме. Они как по команде вскинули винтовки и приготовились открыть огонь.
— Это что, своеобразное посвящение? — спросил Чиун.
— Нет, это своеобразная бойня, а мы — жертвы. Раздался треск винтовок — засвистели первые пули. На черных кругах мишеней стали появляться отверстия.
— Папочка, используем прием “Ткачи”, — шепнул Римо.
— Согласен, — отозвался Чиун.
Римо пошел прямо на солдат Лиги белых арийцев, Чиун следовал параллельным курсом. Внезапно Мастер Синанджу бросился наперерез Римо; тот тоже перебежал на противоположную сторону, только за спиной у корейца. А солдатам казалось, будто Римо с Чиуном в панике не знают, куда бежать. В этом и заключался прием “Ткачи”: каждый бежал по кривой, но эта кривая пересекалась с траекторией движения другого. А возник этот прием во времена персидского царя Дария как способ атаковать вражеских лучников.
Много лет назад Чиун объяснил Римо, что человек, бегущий в сторону противника по прямой, представляет собой неподвижную цель, причем все более крупную по мере приближения. Если же то и дело бросаться из стороны в сторону, то цель становится нечеткой. Но наименее четкой цель становится при выполнении приема “Ткачи”. Дело в том, что лучник всегда выбирает наиболее крупную цель, а таковая возникает в тот самый момент, когда траектории движения двух бегущих людей пересекаются. Но когда он выпускает стрелу, они уже успевают разбежаться в разные стороны.
Этот прием успешно срабатывал в случае со стрелами. Срабатывал он и с пулями. Пули, конечно, были быстрее стрел, но зато меньше по размеру и требовали большей точности прицела.
Стрелявших было пятеро, и к тому моменту, когда они поняли, что поодиночке им не справиться, Чиун и Римо преодолели уже половину пути.
Тогда командир решил изменить тактику и открыл перекрестный огонь. Но Римо с Чиуном уже подошли слишком близко, поэтому стрелкам пришлось вернуться к индивидуальной снайперской стрельбе.
Но и с этим они тоже опоздали.
Один из снайперов прицелился в Римо, точно, в грудь, и аккуратно спустил курок — так получался наиболее чистый выстрел. Вдруг он почувствовал, как собственная винтовка ударила его по плечу, при этом почему-то не услышав выстрела и даже не ощутив, как приклад, к которому прикоснулся Римо, вонзился ему в плечо. Дело в том, что был перерезан нерв и сигнал боли не поступил в мозг. Винтовка упала на пол, и стрелок, не понимая, что происходит, схватился за безжизненно повисшую руку.
Римо уложил его коротким ударом в шею и повернулся к другому солдату, который как раз вскинул винтовку.
— Вот что я скажу тебе, приятель, — начал Римо, спокойно сложив руки на груди, — даю тебе один бесплатный выстрел.
И солдат выстрелил. Пуля полетела точно в цель, но человек, которому она предназначалась, почему-то не упал и даже не схватился за живот. Солдат снова вскинул винтовку, но было уже поздно.
— Я же сказал: только один. Ты выбываешь из борьбы, — проворчал Римо и превратил лицо противника в кровавую мешанину.
Перешагнув через тело, Римо направился к Чиуну, но Мастер Синанджу не нуждался в помощи. Перед ним червяком извивался парень, у которого отказали ноги, а рядом прыгали еще двое, пытаясь его подстрелить. Но каждый раз, едва они поднимали винтовки, Мастер Синанджу одним ударом откидывал их как детей.
— На твоем месте я бы бросил это дело, — сказал ему Римо. — Так ты только продлеваешь агонию.
— Тихо! — скомандовал Мастер Синанджу, и стволы почему-то поднялись вверх. — У-лю-лю!
Но солдаты не сдавались. Им было достаточно всего одного выстрела, но они никак не могли прицелиться. Один из них даже заплакал от огорчения.
Наконец Мастеру Синанджу надоела эта игра, и он схватил стволы. Сделано это было очень быстро, и рука Чиуна была тверда, хотя солдатам и в голову не пришло, что он сжал стволы.
— Они мне надоели, — заявил Чиун, с деланым равнодушием направляясь к дверям.
Солдаты просто не могли поверить своему счастью и, прицелившись, выстрелили. Но стволы взорвались, поразив горе-воинов градом осколков. Продолжая сжимать в руках ненужное уже оружие, они упали, словно деревянные солдатики. Впрочем, они и были марионетками в чужих руках.
— Неплохо попрактиковались, — сказал Чиун. — Ты скольких уложил?
— Двоих.
— А я троих. Я выиграл.
— Нет, кажется, мы оба проиграли. За нами охотятся.
— Ну, это уж слишком для того, чтобы влиться в коллектив.
Глава двадцать третья
Ферриса ДОрра вынесли из фургона прямо на раскладушке, и сделали это солдаты в коричневой форме со свастикой на рукавах.
Когда его несли к административному корпусу, он выглянул из-под одеяла. Было темно. Он понял, что попал в какой-то лагерь с высоким забором, который охраняли часовые. На территории лагеря находилось много солдат и располагалось множество построек, причем над каждой развевался нацистский флаг. Все это напоминало места, о которых так любила распространяться его мать, — Треблинку и Освенцим, — хотя Феррис знал, что такие места просто не могут существовать на американской земле.
“Господи, — пронеслось у него в голове, — я попал в концентрационный лагерь!”
Его принесли в уютную гостиную, где блондинка по имени Илза попыталась стянуть с него одеяло.
— Ну, вот мы и дома, — сказала она. Но Феррис отказался вставать и, вцепившись в одеяло, не давал его с себя стащить.
— Давайте же, — нежным голоском уговаривала Илза, — вставайте.
— Может, мистер ДОрр хочет освежиться? — раздался гортанный голос, мучивший Ферриса в кошмарных снах. — Не принять ли ему душ?
— Ни в коем случае! — завопил Феррис ДОрр. — Я знаю, что означает ваш душ!
— Его испугало долгое путешествие, — сказал Конрад Блутштурц. — Давай, я с ним поговорю, а ты пока разожги печь.
— Я не еврей! — выкрикнул Феррис, вскакивая на ноги.
— Вы нам уже говорили об этом! — рассмеялся старик. — Илза просто собирается приготовить обед. Что вы предпочитаете?
— Что угодно, лишь бы это была ветчина, буженина или свиные отбивные.
— Что-нибудь из этого, Илза! — крикнул старик вслед девушке. — Идите сюда, — обратился он к Феррису, — садитесь рядом. Вы очень странный молодой человек, но при этом вы гений. Все гении странные.
— Я хочу домой, — заявил Феррис, усаживаясь в кресло с той же решимостью, с какой обитатель камеры смертников опускается на электрический стул. Ему вдруг отчаянно захотелось лимонной колы, но он знал, что ее уже много лет как перестали выпускать.
— Не бойтесь, вы пробудете здесь очень недолго. Мне нужен ваш опыт. И распылитель.
— Я вам его дарю, только посадите меня скорее на автобус!
— Обязательно, но только через неделю. А сейчас я расскажу вам о моих планах. — И старик развернул перед Феррисом свои чертежи. — Как видите, некоторые детали очень хрупкие, но у нас есть формы для отливки. Скажите, можно с помощью вашего распылителя отлить мелкие детали?
Феррис мельком взглянул на чертежи.
— Запросто. А теперь я могу идти?
— Только после того, как эти детали изготовят и соберут.
— А что из них соберут?
— Меня, — коротко ответил Конрад Блутштурц. — Из них соберут меня.
— Но из тех деталей, что изображены на этих чертежах, можно изготовить небольшой танк.
— Так оно и есть.
Всю ночь приносили какие-то отливки, болванки и прочие заготовки из титана. Титан был высокого качества. На некоторых образчиках Феррис опознал клеймо “Титаник титаниум текнолоджиз”. Ферриса заставили плавить титан, а из расплавленного металла отливали детали механизмов. Солдаты в коричневой форме относили детали в соседнее помещение. Как-то раз дверь приоткрылась, и Феррис увидел, что там находится операционная.
Он вспомнил леденящие душу рассказы матери о тех жутких операциях, которые производили нацисты над беззащитными пациентами. Однажды он и сам видел фотографию двух фашистских врачей, с надутым видом стоящих над покрытым простыней телом. Из-под простыни торчали ноги, на которых практически не было мяса.
Феррис ДОрр содрогнулся. Он не знал, во что его втянули, но чувствовал, что стал участником какого-то злодеяния. И впервые в жизни он понял, почему его мать так упорно не хотела забывать истребление евреев в фашистских лагерях.
Это происходило снова, на сей раз в Америке. И Феррис принимал в этом участие.
— Что здесь происходит? — спросил он у Илзы, закончив отливку самых крупных деталей для какой-то зловещей на вид серповидной части.
— Очищение Америки, — ответила она, словно это было что-то само собой разумеющееся.
— От чего?
— От евреев, негров, азиатов и прочих второсортных людишек. Смитов, например.
— Смитов? — переспросил Феррис ДОрр, вспомнив страницы из телефонной книги.
— Да, они хуже евреев и всех остальных. Гораздо хуже. Это из-за Смита герр фюрер Блутштурц оказался в инвалидной коляске. Но вы поставите его на ноги!
И тут Феррис понял: ненависть не делает различий. Всю жизнь он пытался скрыть свое происхождение, частично из ложного чувства стыда, частично от страха, но зло, которое преследовало его в снах, наконец все же нашло его. От ненависти спасения нет.
— Никто не может чувствовать себя в безопасности, — произнес он вслух.
— Что вы сказали, милый?
Феррис ДОрр поднялся и выключил распылитель. Титан, едва начавший плавиться в своей отливке, тут же застыл.
— Но эта деталь еще не закончена! — воскликнула Илза.
— Закончено, все закончено, — твердо произнес Феррис ДОрр и столкнул распылитель с подставки. Тот с тихим стуком ударился об пол; трубка от удара погнулась. С одной стороны отскочила панель.
— Эй, зачем вы это сделали?
— Это, — с гордым видом заявил Феррис ДОрр, — мой исторический долг. Я еврей!
— Ой, как нехорошо! — Илза скорчила гримасу. — А мы хотели сохранить вам жизнь.
— Герр фюрер, — умолял главный хирург, — возьмите себя в руки. Если это правда, мы бессильны помочь.
— Он свихнулся, — простонала Илза, и слезы потекли у нее по щекам. — Я и представить себе не могла, что он выкинет такое! Разве я могла знать?!
— Я должен встать на ноги. Должен ходить!
— Возможно, мы сможем продолжить начатое, — сказал главный хирург. Позади него на щитах были приколоты чертежи нового Конрада Блутштурца. — Останавливаться нельзя — мы зашли слишком далеко, поэтому должны продолжать!
— А я должен ходить!
— Мы сейчас составим список всех незаконченных деталей, герр фюрер, — продолжал главный хирург. — В крайнем случае можно изготовить недостающие части из стали или алюминия. Основные детали уже изготовлены.
— А ноги? — строго спросил Конрад Блутштурц. — Их сейчас как раз собирают.
— Они уже готовы?
— Почти. Давайте сначала прикрепим руку.
— Заканчивайте скорее! А потом приведите его!
— Кого его?
— Этого предателя ДОрра!
— Есть, — ответила Илза.
Врачи ввели в кости левой руки и обеих ног Конрада Блутштурца титановые сочленения. Стальной протез валялся в углу, а вместо него прилаживали протез из голубоватого металла. На новой руке было пять пальцев и, что самое главное, знак принадлежности к человеческому роду — большой палец.
— Не больно? — спросил врач.
— Я переживаю второе рождение, — ответил Конрад Блутштурц, — а боль рождения — это счастье жизни. Ею нужно наслаждаться, а не терпеть.
— Можно сделать общий наркоз, если местный недостаточно обезболивает.
— Облегчение боли мне принесет лишь обретение ног. А полное избавление от нее я получу, лишь сдавив горло человека, из-за которого я оказался в подобном состоянии.
Под дулом пистолета Илза ввела Ферриса ДОрра. Конрад Блутштурц задал ему всего один вопрос:
— Зачем?
— Моя мать — еврейка.
— И из-за этого вам понадобилось лишать меня моей мечты?! Дурак! Я не хотел сделать вам ничего плохого!
— Само ваше существование — вызов человечеству!
— Идиот! У нацистов не было ненависти к евреям, как не было ее к кому-либо еще. Это была чистая политика, и евреев ненавидели как бы понарошку. Евреи стали просто козлом отпущения, чтобы Германия смогла победить инфляцию и пораженческие настроения после первой мировой войны. Если бы рейх победил, мы бы ликвидировали все концлагеря. В них бы не было необходимости. Мы бы простили всех евреев.
— А кто бы простил вас? — спросил Феррис ДОрр.
— И вы ставите на карту собственную жизнь, чтобы не повторилось истребление евреев? Я прав?
— Да.
— Илза, пусть он встанет на колени. Слева от меня.
Илза заставила Ферриса встать на колени и за волосы оттянула голову назад, чтобы глаза оставались открытыми. Феррис ДОрр молча смотрел на руку из голубоватого металла, части которой он сам только что отлил.
— Самыми трудными были первые годы, — выразительным голосом начал Конрад Блутштурц, и в его голосе прозвучала ненависть, словно отдаленные раскаты грома. — Я не мог двигаться и лежал в железном гробу, уставившись в потолок. Я мечтал умереть, но врачи не давали мне умереть. А после я и сам не хотел умирать. Я не умер, потому что хотел свершить возмездие! — Титановая рука сжалась в кулак. Затем кулак бесшумно разжался. Его почти человеческое движение отталкивало и притягивало одновременно — такое же чувство возникает, когда наблюдаешь за пауком, выпивающим соки из своей жертвы. — Я всю жизнь ждал этого момента, Харолд Смит, — произнес Конрад Блутштурц, глядя в потолок. Яркий свет операционных ламп падал на его бесформенное тело. — Илза, помести шею Смита в мою новую руку. Хочу испытать ее возможности.
— Смита? — тупо переспросила Илза.
— Нашего пленника.
— А-а! — Илза послушно подтолкнула голову Ферриса ДОрра к операционному столу.
Голубоватая рука с нечеловеческой силой вонзилась Феррису в шею. Он схватился руками за край операционного стола и попытался оттолкнуться, но не мог сдвинуться с места. Искусственная рука держала не только его шею и тело, но и самое жизнь. Спасения не было. Он начал задыхаться.
— Ты думал, что сможешь уйти от меня, Харолд Смит? Нет? Конечно, ты думал, что я мертв!
Лицо Ферриса стало красным; он уже не мог дышать.
— Но я не умер. Да, я попал в ад, но остался жив. И жил лишь ради того, чтобы сжать твою шею моей единственной сильной рукой, Харолд Смит!
Конрад Блутштурц говорил, не глядя на извивающегося в его руках человека, а уставившись в потолок, как привык в те дни, когда лежал неподвижно, подключенный к аппарату искусственного дыхания.
Сначала Феррис ДОрр вцепился в операционный стол из твердой стали, но когда понял, что это не поможет, он ухватился за руку, жившую своей отдельной, бесчувственной жизнью, — за руку из титана, которую он сам несколько часов назад произвел. Он цеплялся за нее так же, как цеплялись за стены смертники в концентрационных лагерях, когда все двери и окна были замурованы, а из насадок для душа пускали газ.
Все присутствующие отвели глаза. Все, кроме Илзы. Она даже наклонилась, чтобы получше разглядеть налитое кровью, распухшее лицо Ферриса.
— А что, у них всегда так высовывается язык? — спросила она.
— Страшно тебе, Харолд Смит? — Голос Конрада Блутштурца стал ниже. — А может, ты испытываешь гнев? Или раскаяние?
Но Феррис ДОрр уже ничего не чувствовал. Внезапно он ощутил во рту какой-то странный вкус. Наверное, кровь, подумал он, но, как ни странно, она очень напоминала лимонную колу. Через мгновение он был мертв.
— Кажется, его уже можно отпустить, — сказала Илза. Тело Ферриса ДОрра соскользнуло на стерильный пол и застыло бесформенной массой.
— Он мертв? — спросил Конрад Блутштурц, и его взгляд прояснился.
— Ага, — ответила Илза. — Я распоряжусь, чтобы убрали труп. Подумать только — еврей по фамилии Смит!
— Смит, — повторил Конрад Блутштурц, и в глазах его снова зажегся гнев.
Илза протерла губкой окровавленный протез и отправилась разузнать, убиты ли два новобранца.
У одного конвульсивно дергались ноги — он был еще жив.
— Что здесь произошло? — спросила Илза, опускаясь рядом с ним на колени.
— Это настоящие супермены: их пули не берут. Мы пытались. Изо всех сил. — Его голос сорвался.
— Как же вы могли! Вы же арийцы, а они — низшая раса!
Солдат издал предсмертный хрип, и голова его безжизненно свесилась набок. Илза в замешательстве поднялась.
Илза Ганс всегда верила в превосходство арийской расы. Ей внушили это родители, которые после войны перебрались из Германии в Америку, потому что лучше было жить здесь, чем мучиться в голодной и разрушенной стране.
С Конрадом Блутштурцем она познакомилась в Аргентине, где проводила отпуск с родителями. Ее родители всегда отдыхали в Аргентине, где можно было свободно поговорить о былой Германии и третьем рейхе, от которого теперь не осталось и следа. Они и их друзья с горечью вспоминали свое поражение и крушение надежд. Все это было так скучно! Но Конрад Блутштурц лично встречался с Гитлером. Когда Блутштурц рассказывал, ей казалось, будто все происходит наяву.
Даже прикованный к инвалидному креслу, он казался ей великаном. Впервые это ощущение посетило ее в восемь лет и с тех пор уже не оставляло.
И вот однажды во время очередных каникул Конрад Блутштурц попросил ее остаться с ним. Ее родители были напуганы, шокированы. Именем рейха Конрад Блутштурц приказал, чтобы они отдали ему свою дочь. Но они отказались.
Вечером накануне их отъезда в Америку к шестнадцатилетней Илзе явился Конрад Блутштурц и по-отечески сообщил, что ее родители мертвы.
Илза была настолько потрясена, что не могла говорить, и тогда Конрад Блутштурц рассказал, что их убили евреи, потому что евреи убивают всех бывших солдат побежденной Германии.
— Но мы им отомстим, — пообещал тогда Конрад Блутштурц. — И их главарю, воплощению мирового зла.
— Кто это? — спросила Илза.
— Его зовут Смит. Харолд Смит.
Когда его несли к административному корпусу, он выглянул из-под одеяла. Было темно. Он понял, что попал в какой-то лагерь с высоким забором, который охраняли часовые. На территории лагеря находилось много солдат и располагалось множество построек, причем над каждой развевался нацистский флаг. Все это напоминало места, о которых так любила распространяться его мать, — Треблинку и Освенцим, — хотя Феррис знал, что такие места просто не могут существовать на американской земле.
“Господи, — пронеслось у него в голове, — я попал в концентрационный лагерь!”
Его принесли в уютную гостиную, где блондинка по имени Илза попыталась стянуть с него одеяло.
— Ну, вот мы и дома, — сказала она. Но Феррис отказался вставать и, вцепившись в одеяло, не давал его с себя стащить.
— Давайте же, — нежным голоском уговаривала Илза, — вставайте.
— Может, мистер ДОрр хочет освежиться? — раздался гортанный голос, мучивший Ферриса в кошмарных снах. — Не принять ли ему душ?
— Ни в коем случае! — завопил Феррис ДОрр. — Я знаю, что означает ваш душ!
— Его испугало долгое путешествие, — сказал Конрад Блутштурц. — Давай, я с ним поговорю, а ты пока разожги печь.
— Я не еврей! — выкрикнул Феррис, вскакивая на ноги.
— Вы нам уже говорили об этом! — рассмеялся старик. — Илза просто собирается приготовить обед. Что вы предпочитаете?
— Что угодно, лишь бы это была ветчина, буженина или свиные отбивные.
— Что-нибудь из этого, Илза! — крикнул старик вслед девушке. — Идите сюда, — обратился он к Феррису, — садитесь рядом. Вы очень странный молодой человек, но при этом вы гений. Все гении странные.
— Я хочу домой, — заявил Феррис, усаживаясь в кресло с той же решимостью, с какой обитатель камеры смертников опускается на электрический стул. Ему вдруг отчаянно захотелось лимонной колы, но он знал, что ее уже много лет как перестали выпускать.
— Не бойтесь, вы пробудете здесь очень недолго. Мне нужен ваш опыт. И распылитель.
— Я вам его дарю, только посадите меня скорее на автобус!
— Обязательно, но только через неделю. А сейчас я расскажу вам о моих планах. — И старик развернул перед Феррисом свои чертежи. — Как видите, некоторые детали очень хрупкие, но у нас есть формы для отливки. Скажите, можно с помощью вашего распылителя отлить мелкие детали?
Феррис мельком взглянул на чертежи.
— Запросто. А теперь я могу идти?
— Только после того, как эти детали изготовят и соберут.
— А что из них соберут?
— Меня, — коротко ответил Конрад Блутштурц. — Из них соберут меня.
— Но из тех деталей, что изображены на этих чертежах, можно изготовить небольшой танк.
— Так оно и есть.
Всю ночь приносили какие-то отливки, болванки и прочие заготовки из титана. Титан был высокого качества. На некоторых образчиках Феррис опознал клеймо “Титаник титаниум текнолоджиз”. Ферриса заставили плавить титан, а из расплавленного металла отливали детали механизмов. Солдаты в коричневой форме относили детали в соседнее помещение. Как-то раз дверь приоткрылась, и Феррис увидел, что там находится операционная.
Он вспомнил леденящие душу рассказы матери о тех жутких операциях, которые производили нацисты над беззащитными пациентами. Однажды он и сам видел фотографию двух фашистских врачей, с надутым видом стоящих над покрытым простыней телом. Из-под простыни торчали ноги, на которых практически не было мяса.
Феррис ДОрр содрогнулся. Он не знал, во что его втянули, но чувствовал, что стал участником какого-то злодеяния. И впервые в жизни он понял, почему его мать так упорно не хотела забывать истребление евреев в фашистских лагерях.
Это происходило снова, на сей раз в Америке. И Феррис принимал в этом участие.
— Что здесь происходит? — спросил он у Илзы, закончив отливку самых крупных деталей для какой-то зловещей на вид серповидной части.
— Очищение Америки, — ответила она, словно это было что-то само собой разумеющееся.
— От чего?
— От евреев, негров, азиатов и прочих второсортных людишек. Смитов, например.
— Смитов? — переспросил Феррис ДОрр, вспомнив страницы из телефонной книги.
— Да, они хуже евреев и всех остальных. Гораздо хуже. Это из-за Смита герр фюрер Блутштурц оказался в инвалидной коляске. Но вы поставите его на ноги!
И тут Феррис понял: ненависть не делает различий. Всю жизнь он пытался скрыть свое происхождение, частично из ложного чувства стыда, частично от страха, но зло, которое преследовало его в снах, наконец все же нашло его. От ненависти спасения нет.
— Никто не может чувствовать себя в безопасности, — произнес он вслух.
— Что вы сказали, милый?
Феррис ДОрр поднялся и выключил распылитель. Титан, едва начавший плавиться в своей отливке, тут же застыл.
— Но эта деталь еще не закончена! — воскликнула Илза.
— Закончено, все закончено, — твердо произнес Феррис ДОрр и столкнул распылитель с подставки. Тот с тихим стуком ударился об пол; трубка от удара погнулась. С одной стороны отскочила панель.
— Эй, зачем вы это сделали?
— Это, — с гордым видом заявил Феррис ДОрр, — мой исторический долг. Я еврей!
— Ой, как нехорошо! — Илза скорчила гримасу. — А мы хотели сохранить вам жизнь.
* * *
Конрад Блутштурц был вне себя от ярости. Он попытался вскочить с операционного стола, а перепуганные доктора старались его удержать. Момент был критическим.— Герр фюрер, — умолял главный хирург, — возьмите себя в руки. Если это правда, мы бессильны помочь.
— Он свихнулся, — простонала Илза, и слезы потекли у нее по щекам. — Я и представить себе не могла, что он выкинет такое! Разве я могла знать?!
— Я должен встать на ноги. Должен ходить!
— Возможно, мы сможем продолжить начатое, — сказал главный хирург. Позади него на щитах были приколоты чертежи нового Конрада Блутштурца. — Останавливаться нельзя — мы зашли слишком далеко, поэтому должны продолжать!
— А я должен ходить!
— Мы сейчас составим список всех незаконченных деталей, герр фюрер, — продолжал главный хирург. — В крайнем случае можно изготовить недостающие части из стали или алюминия. Основные детали уже изготовлены.
— А ноги? — строго спросил Конрад Блутштурц. — Их сейчас как раз собирают.
— Они уже готовы?
— Почти. Давайте сначала прикрепим руку.
— Заканчивайте скорее! А потом приведите его!
— Кого его?
— Этого предателя ДОрра!
— Есть, — ответила Илза.
Врачи ввели в кости левой руки и обеих ног Конрада Блутштурца титановые сочленения. Стальной протез валялся в углу, а вместо него прилаживали протез из голубоватого металла. На новой руке было пять пальцев и, что самое главное, знак принадлежности к человеческому роду — большой палец.
— Не больно? — спросил врач.
— Я переживаю второе рождение, — ответил Конрад Блутштурц, — а боль рождения — это счастье жизни. Ею нужно наслаждаться, а не терпеть.
— Можно сделать общий наркоз, если местный недостаточно обезболивает.
— Облегчение боли мне принесет лишь обретение ног. А полное избавление от нее я получу, лишь сдавив горло человека, из-за которого я оказался в подобном состоянии.
Под дулом пистолета Илза ввела Ферриса ДОрра. Конрад Блутштурц задал ему всего один вопрос:
— Зачем?
— Моя мать — еврейка.
— И из-за этого вам понадобилось лишать меня моей мечты?! Дурак! Я не хотел сделать вам ничего плохого!
— Само ваше существование — вызов человечеству!
— Идиот! У нацистов не было ненависти к евреям, как не было ее к кому-либо еще. Это была чистая политика, и евреев ненавидели как бы понарошку. Евреи стали просто козлом отпущения, чтобы Германия смогла победить инфляцию и пораженческие настроения после первой мировой войны. Если бы рейх победил, мы бы ликвидировали все концлагеря. В них бы не было необходимости. Мы бы простили всех евреев.
— А кто бы простил вас? — спросил Феррис ДОрр.
— И вы ставите на карту собственную жизнь, чтобы не повторилось истребление евреев? Я прав?
— Да.
— Илза, пусть он встанет на колени. Слева от меня.
Илза заставила Ферриса встать на колени и за волосы оттянула голову назад, чтобы глаза оставались открытыми. Феррис ДОрр молча смотрел на руку из голубоватого металла, части которой он сам только что отлил.
— Самыми трудными были первые годы, — выразительным голосом начал Конрад Блутштурц, и в его голосе прозвучала ненависть, словно отдаленные раскаты грома. — Я не мог двигаться и лежал в железном гробу, уставившись в потолок. Я мечтал умереть, но врачи не давали мне умереть. А после я и сам не хотел умирать. Я не умер, потому что хотел свершить возмездие! — Титановая рука сжалась в кулак. Затем кулак бесшумно разжался. Его почти человеческое движение отталкивало и притягивало одновременно — такое же чувство возникает, когда наблюдаешь за пауком, выпивающим соки из своей жертвы. — Я всю жизнь ждал этого момента, Харолд Смит, — произнес Конрад Блутштурц, глядя в потолок. Яркий свет операционных ламп падал на его бесформенное тело. — Илза, помести шею Смита в мою новую руку. Хочу испытать ее возможности.
— Смита? — тупо переспросила Илза.
— Нашего пленника.
— А-а! — Илза послушно подтолкнула голову Ферриса ДОрра к операционному столу.
Голубоватая рука с нечеловеческой силой вонзилась Феррису в шею. Он схватился руками за край операционного стола и попытался оттолкнуться, но не мог сдвинуться с места. Искусственная рука держала не только его шею и тело, но и самое жизнь. Спасения не было. Он начал задыхаться.
— Ты думал, что сможешь уйти от меня, Харолд Смит? Нет? Конечно, ты думал, что я мертв!
Лицо Ферриса стало красным; он уже не мог дышать.
— Но я не умер. Да, я попал в ад, но остался жив. И жил лишь ради того, чтобы сжать твою шею моей единственной сильной рукой, Харолд Смит!
Конрад Блутштурц говорил, не глядя на извивающегося в его руках человека, а уставившись в потолок, как привык в те дни, когда лежал неподвижно, подключенный к аппарату искусственного дыхания.
Сначала Феррис ДОрр вцепился в операционный стол из твердой стали, но когда понял, что это не поможет, он ухватился за руку, жившую своей отдельной, бесчувственной жизнью, — за руку из титана, которую он сам несколько часов назад произвел. Он цеплялся за нее так же, как цеплялись за стены смертники в концентрационных лагерях, когда все двери и окна были замурованы, а из насадок для душа пускали газ.
Все присутствующие отвели глаза. Все, кроме Илзы. Она даже наклонилась, чтобы получше разглядеть налитое кровью, распухшее лицо Ферриса.
— А что, у них всегда так высовывается язык? — спросила она.
— Страшно тебе, Харолд Смит? — Голос Конрада Блутштурца стал ниже. — А может, ты испытываешь гнев? Или раскаяние?
Но Феррис ДОрр уже ничего не чувствовал. Внезапно он ощутил во рту какой-то странный вкус. Наверное, кровь, подумал он, но, как ни странно, она очень напоминала лимонную колу. Через мгновение он был мертв.
— Кажется, его уже можно отпустить, — сказала Илза. Тело Ферриса ДОрра соскользнуло на стерильный пол и застыло бесформенной массой.
— Он мертв? — спросил Конрад Блутштурц, и его взгляд прояснился.
— Ага, — ответила Илза. — Я распоряжусь, чтобы убрали труп. Подумать только — еврей по фамилии Смит!
— Смит, — повторил Конрад Блутштурц, и в глазах его снова зажегся гнев.
Илза протерла губкой окровавленный протез и отправилась разузнать, убиты ли два новобранца.
* * *
Но новобранцы не были убиты. По крайней мере, в типе их обнаружить не удалось. Зато там на полу скрючились тела пятерых белых арийцев.У одного конвульсивно дергались ноги — он был еще жив.
— Что здесь произошло? — спросила Илза, опускаясь рядом с ним на колени.
— Это настоящие супермены: их пули не берут. Мы пытались. Изо всех сил. — Его голос сорвался.
— Как же вы могли! Вы же арийцы, а они — низшая раса!
Солдат издал предсмертный хрип, и голова его безжизненно свесилась набок. Илза в замешательстве поднялась.
Илза Ганс всегда верила в превосходство арийской расы. Ей внушили это родители, которые после войны перебрались из Германии в Америку, потому что лучше было жить здесь, чем мучиться в голодной и разрушенной стране.
С Конрадом Блутштурцем она познакомилась в Аргентине, где проводила отпуск с родителями. Ее родители всегда отдыхали в Аргентине, где можно было свободно поговорить о былой Германии и третьем рейхе, от которого теперь не осталось и следа. Они и их друзья с горечью вспоминали свое поражение и крушение надежд. Все это было так скучно! Но Конрад Блутштурц лично встречался с Гитлером. Когда Блутштурц рассказывал, ей казалось, будто все происходит наяву.
Даже прикованный к инвалидному креслу, он казался ей великаном. Впервые это ощущение посетило ее в восемь лет и с тех пор уже не оставляло.
И вот однажды во время очередных каникул Конрад Блутштурц попросил ее остаться с ним. Ее родители были напуганы, шокированы. Именем рейха Конрад Блутштурц приказал, чтобы они отдали ему свою дочь. Но они отказались.
Вечером накануне их отъезда в Америку к шестнадцатилетней Илзе явился Конрад Блутштурц и по-отечески сообщил, что ее родители мертвы.
Илза была настолько потрясена, что не могла говорить, и тогда Конрад Блутштурц рассказал, что их убили евреи, потому что евреи убивают всех бывших солдат побежденной Германии.
— Но мы им отомстим, — пообещал тогда Конрад Блутштурц. — И их главарю, воплощению мирового зла.
— Кто это? — спросила Илза.
— Его зовут Смит. Харолд Смит.