Страница:
— Фа, — сказал Севилла, — в какое место на дне корабля ты помещаешь мину?
— Посередине.
— А ты, Би?
— Посередине. Рядом с миной Фа.
Очевидно, вторая мина — холостая. Она требовалась лишь для того, чтобы удовлетворить желание дельфинов не расставаться.
— А потом? — спросил Севилла.
— Мы плывем и плывем. А корабль делает «буф!». Очень громко, как вчера ночью. Другой день Ба говорит: вы видите корабль, догоните его. И корабль плывет быстро, очень быстро, но Би и я, мы его догоняем, мы приставляем мину и возвращаемся.
— И корабль взрывается?
— Нет, когда мы догоняем, нет.
— Почему, как ты думаешь?
— Потому что на нем есть люди!
— А потом что еще?
— Каждый день, — сказала Би, — устраивают гонки между лодкой с двумя большими моторами и нами.
— Какими двумя моторами? Какие ты видишь сзади лодок?
— Да. Это забавно.
— Почему?
— Лодка плывет быстро, очень быстро, быстрее, чем все корабли.
Фа торжественно вставил:
— Но мы побеждаем.
— Вы проделывали большой путь?
— Когда как. Иногда большой, иногда половину большого, или большой и половина, или два раза большой. Но мы побеждаем. Люди на лодке очень довольны. Они кричат. Они свистят.
— На другой день, — говорит Би, — подводная лодка. Нас берет подводная лодка, отвозит в море, далеко от берегов, и отпускает нас. Ба говорит: плывите час в южном направлении, а потом возвращайтесь в лодку.
— Как вы, узнаете, что вы проплыли час?
— Мы знаем. Мы выучили. Половина длинного пути — полчаса. Длинный путь — час. Два раза длинный путь — два часа.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет.
— И вы находите подводную лодку?
— Всегда.
— Каким образом?
Фа сказал:
— Ба тоже хочет знать как. Но мы не очень хорошо знаем, мы пробуем воду.
— И в направлении, которое взяла подводная лодка, у воды другой вкус?
— Да.
— Иногда, — сказал Фа, — нам велят искать не подводную лодку, а базу. Это труднее.
— Почему?
— Нужно хорошо знать берега вокруг базы.
— Когда ты не видишь земли, как ты узнаешь, где она?
— По вкусу воды.
— А когда ты видишь землю, что ты делаешь, чтобы найти базу?
— Мне помогает сонар. А ближе — глаза.
На первом месте — вкус. Потом — ухо. Потом — глаз. Он занимает последнее место, от него меньше всего пользы.
— А ночью ты тоже находишь базу?
— Да, но сначала я долго плаваю около базы, слушаю свой сонар.
Надо хорошо знать берег. И собрать с помощью сонара, плавая во всех направлениях, сведения обо всех особых приметах на морском дне, зарегистрировать эти тысячи примет в своей великолепной памяти и иметь их всегда перед собой с величайшей точностью, когда плывешь, не ориентируясь по видимым предметам. Но для Фа это совсем просто.
— Хорошо, — сказал Севилла. — Вернемся к самолету.
— Большое путешествие, — сказала Би.
— Как вы его проделали?
— На носилках. Мне жарко. Я очень сухая, я мучаюсь. Фа тоже. Ба кладет нам на тело мокрые простыни. После самолета — база. Я плаваю на базе, и я плаваю вокруг базы. Но немного. Фа со мною.
— У воды странный вкус, — сказал Фа.
— А потом?
Фа вмешался:
— Ба нас везет на лодке, меня и Би. Ба говорит: вас ждет подводная лодка. Вы поплывете на подводной лодке. Я нет. Один человек вам скажет: сделайте то-то и то-то, и вы сделаете. Я говорю Ба: почему ты не плывешь с нами? Он говорит: такой приказ.
— Какой был вид у Ба, когда он говорил это?
— Грустный. Мы плывем в его лодке.
— Сколько времени?
— Когда я не плыву сам, я не знаю, сколько времени.
— Мало времени или много?
— Много.
— Что происходит, когда вы встречаете подводную лодку?
— Ба выпускает нас в воду, и мы плывем к лодке. Люди берут нас на борт.
— Вам очень трудно было попасть на лодку?
— Да. Очень трудно. Но люди действовали осторожно. И все-таки мне страшно. Внутри лодки очень жарко. Я очень сухой, я мучаюсь.
Би сказала:
— На подводной лодке человек нам говорит…
— Какой человек?
— Человек, который командует.
— На нем форма?
— Нет.
— Каков он из себя?
— Маленький, глаза голубые, волос на голове немного.
— Что он говорит?
— Он держит в руке и нам показывает маленький серый корабль с пушками. Он говорит: «Смотрите как следует. Я выпускаю вас в море. Вы находите этот корабль. Вы поставите мину под середину дна, и вы вернетесь на подводную лодку».
— Сколько времени вы были на подводной лодке?
— Долго. Мы смотрели на маленький корабль.
— Это в первый раз вас просят найти настоящий корабль, показав вам сначала его маленькую модель?
— Нет. На базе мы с Фа делали это часто.
— Вы ошибались?
— Вначале — да. Потом — нет.
— Хорошо. Что происходит затем?
— Люди надели на нас ремни.
— Обычные ремни?
— Нет. Другие.
— И мины?
— Нет, не сразу. «Люди-лягушки» помогают нам выбраться из лодки.
— Под водой?
— Да.
— Каким образом?
— Нас помещают в ящик, его закрывают, он наполняется водой. Ящик открывается в море. Мы выходим. «Люди-лягушки» держат нас за ремни. Они плывут вместе с нами.
— Долго?
— Нет, они останавливаются и укрепляют мины на ремнях.
— Потом?
— Мы плывем в направлении на север.
— Откуда вы знаете, что это север?
— По солнцу. Когда мы выходим из подводной лодки, середина утра. Мы плывем быстро.
— Сколько времени?.
— Длинный путь и половина длинного пути. Я нахожу корабль. Я приближаюсь, и на корабле есть люди. Я говорю Би: ничего забавного, не будет «буф!».
— Не будет взрыва?
— Да, я думаю: есть люди, нет «буф!». Би говорит: я обгоню тебя. Тогда я плыву, плыву, Па, плыву, как летит птица! Я приплываю раньше Би, я поворачиваюсь на бок, мина идет на корабль, но я остаюсь на мине!
— Ты хочешь сказать, что мина пристала к кораблю, но не отделилась от ремней.
— Да!
— Ты оказался привязанным к кораблю?
— Да! Я боюсь! Я не могу дышать. Я захлебнулся. Я зову на помощь: Би! Би!
— И я, — сказала Би, — зубами перегрызла у Фа ремни под животом. Он свободен.
— Ты не ставишь мину?
— Нет.
— Повтори, ты не ставишь свою мину?
— Нет. Я боюсь. Фа тоже боится.
У Севиллы начали дрожать руки.
— Что ты делаешь со своей миной?
— Я говорю Фа: перегрызи мои ремни зубами. Он перегрызает ремни, и мина падает.
Севилла посмотрел на Арлетт, руки его тряслись, ему не удавалось овладеть своим голосом. Жизнь сотен моряков зависела от крошечной случайности: люди-лягушки закрепили холостую мину на Би, а не на Фа.
— Ремни и мина падают на дно моря?
— Да.
— Потом?
— Я поднимаюсь на поверхность с Фа. Я дышу, и я плыву но направлению на юг. Я плыву быстро-быстро. Я боюсь.
— В каком направлении плывет корабль?
— На север.
— А вы на юг?
— Да, и корабль делает «буф!».
— Ты видишь это?
— На корабле есть люди, и корабль делает «буф!».
— Ты видишь это?
— Я слышу. Я далеко в воде, но я вижу свет. Я слышу взрыв, и я чувствую удар в воде. Я ныряю глубже, я плыву, я боюсь!
— Сколько времени ты плывешь?
— Длинный путь и половина длинного пути. Я пробую воду. Подводной лодки нет: она уплыла.
— Что же дальше?
— Я ее ищу. Фа тоже. Но она уплыла. Уже давно. У воды не тот вкус.
— Тогда Би и я, мы понимаем.
— Что вы понимаете?
— Люди корабля умирают. И Фа и Би тоже умирают с ними, привязанные к кораблю. Человек подводной лодки говорит: все хорошо, они умерли, не надо ждать.
— И тогда?
— Я говорю: люди — нехорошие. Останемся в море. Би говорит: нет, надо вернуться на базу.
— Зачем?
— Чтобы сказать Ба.
— Чтобы рассказать Ба, что произошло? — переспросил Севилла, прилагая все усилия, чтобы говорить спокойно.
— Да. Потому что Ба — наш друг. Но земля далеко. Я плыву, я нахожу землю, но я не нахожу базу. Я; не очень хорошо знаю берег. Я плаваю весь конец дня и всю ночь. Я не ем, я плаваю, я очень устаю.
— О, я так устала, — говорит Би. — Вместе с Фа я плыву. Наконец утром я вижу базу. На дамбе стоит Ба. Он нас видит. Он бросается в воду одетый. Мы довольны.
— Затем?
Наступило молчание, казавшееся очень долгим.
— И затем? — терпеливо повторил Севилла.
— Я говорю Ба.
— Ты рассказываешь ему все, что произошло? — сказал Севилла приглушенно и, протянув руку, сильно сжал пальцы Арлетт.
— Да.
— Все?
— Да.
Снова молчание.
— И тогда?
— Ба смотрит на нас. Он очень бледный. Он говорит: это невозможно. Это неправда. Би, ты лжешь. Не надо больше повторять это. Ты слышишь, этого нельзя больше говорить. Он очень бледный. Он дрожит.
— А ты, что ты говоришь?
— Я говорю: это — правда, это — правда, это — правда! — повторила Би с отчаянием.
Она замолчала снова.
— И затем?
— Затем я понимаю, что Ба нам не друг. Мы говорим: с Ба мы больше не говорим. С людьми мы больше не говорим.
Севилла повернул выключатель магнитофона и посмотрел на Арлетт.
— Ну что же, в таком случае все ясно. Боб рассказал то, что он узнал, людям В прежде, чем они его прикончили. И теперь так они тебе и поверят, что Фа и Би не говорили с нами!
— Они знают, что этого не было, — сказала Арлетт спустя несколько секунд. — Ведь они же должны были перехватить вчера все радиопереговоры между тобой и Адамсом?
— И сочли, что мы ведем их для отвода глаз.
— Хорошо, предположим, что они их истолковали именно так. Предположим, что они думают, что у Адамса имеется теперь магнитофонная лента с записью показаний дельфинов. В таком случае мы также уже ничем не рискуем.
— Совсем наоборот. Они считают, что дельфины прикончены. Для того чтобы эта запись приобрела значение свидетельства, необходимо чтобы мы были живы и могли подтвердить ее подлинность.
— Па, — сказала Би, — мы хотим говорить.
— Сейчас, Би, — ответил Севилла, кладя руку ей на голову. — Па говорит с Ма.
— А потом с Би?
— А потом с Би.
— Так ты думаешь, что люди В вернутся…
Севилла сказал тихо и четко:
— Да, этой ночью. Они вернутся этой ночью.
Наступила тишина, и затем Арлетт ответила:
— Если ты так думаешь, то Адамс тоже должен так думать. В таком случае почему он снял свой заградительный отряд?
Севилла стиснул руки и пожал плечами:
— О, Адамс! Адамс поставил на две карты, — продолжал он, стараясь побороть волнение в голосе. — Положение Адамса было с самого начала двусмысленным, потому что он действовал от имени ведомства, где одни — сторонники истины, другие — за ее уничтожение. Адамс поставил сначала на истину. Когда же Фа и Би «погибли», он решил, что лагерь истины проиграл, и он ставит теперь на молчание.
— Фа и Би не погибли, — сказал Фа.
— Конечно, нет, — сказал Севилла.
— Ты сказал, что Фа и Би погибли.
— Так утверждают недобрые люди.
— Но это неправда, — сказал Фа с беспокойством.
— Да, Фа, конечно, это неправда.
Севилла посмотрел на Арлетт и подумал, какую ужасную власть непреложной истины имеют слова над дельфинами, надо быть очень осторожными.
— Ты убежден, — сказала Арлетт, — что теперь Адамс сделал ставку на молчание. И что это должно означать?
— Утром был момент, когда Адамс себя выдал: он предложил мне сохранить оружие. Зачем мне его оставлять, если мне не грозит больше никакой опасности?
— Но он — чудовище!
— Ну, нет, — оказал Севилла, — не совсем. Он относится к нам с некоторой долей симпатий, и у него еще бывают проблески человечности.
И добавил спустя мгновение:
— Доказательство: в последний момент он не смог вынести тою, что выдает нас людям В безоружными. Он решил оставить нам шанс. — Севилла усмехнулся. — Очень маленький шанс.
Севилла вынул кормовое весло, положил его на дно резиновой лодки, взял электрический фонарь из рук Питера и направил сноп лучей на дельфинов.
— Фа! Би! — произнес он громко и добавил, когда они высунулись наполовину из воды и оба одновременно положили головы на валики. — Ведите себя тихо. Я должен поговорить с Питером.
Взгляд Питера переходил с одного дельфина на другого.
— Фа и Би? — глуховато произнес Питер. — А этот крупный дельфин сегодня утром?..
— Дикий дельфин, прирученный Дэзи.
Питер кивнул головой:
— Я начинаю многое понимать.
Севилла направил на него луч света. Питер прищурился. Севилла опустил фонарь, свет скользнул по груди юноши, его светлое, открытое, простодушное лицо, освещенное косым лучом, приобрело внезапно необычную резкость и возмужалость, даже две ямочки на щеках чуть повыше уголков губ казались более глубокими и суровыми, подбородок выдался вперед, сухожилия шеи обрисовались четко, как у атлета в момент напряжения сил, все черты стали резче и суровее, даже глаза, глубже запавшие под надбровными дугами, стали не такими мальчишескими.
— Питер, — сказал Севилла, — я привез вас сюда, в грот, прежде всего для того, чтобы показать вам, что Фа и Би живы. Я хочу, чтобы позднее, если это потребуется, вы могли бы засвидетельствовать, что вы их видели живыми утром 9 января, то есть на следующий день после того, как взрыв уничтожил «Кариби». Извините меня, что я увез вас от Сюзи, едва только вы высадилась, но я хочу поговорить с вами в спокойной обстановке, здесь, в гроте, не опасаясь электронного шпионажа. Теперь, когда Адамс предоставил им полную свободу в выборе средств, эти господа пустят вход все свои таланты. Итак, первый вопрос: была ли установлена за вами слежка?
— Да.
— Начиная с какого момента? На море? Или как только вы ступили на сушу?
Питер отрицательно покачал головой и сказал громко, даже как-то весело и задорно:
— Нет, гораздо хитрее! Они отлично знают, что на берегу я первым делом отправляюсь разыскивать на стоянке свой форд. Так вот, стоило мне подойти к ней, как я увидел, что до моего форда нельзя добраться, он со всех сторон заставлен машинами, расположенными самым невероятным образом; дежурному понадобилось целых полчаса на то, чтобы его высвободить, и у распорядителя было достаточно времени позвонить куда следует. Когда я, наконец, выехал, я заметил довольно далеко за собой черный додж, за доджем еще голубой оулдсмобил, затем старый и довольно грязный крайслер неопределенного цвета, потом еще один додж. Да, я забыл, вернемся на стоянку. Я искал на ней глазами ваш бьюик. К нему так же не пробиться, как к моему форду. Однако вы его поставили всего позавчера вечером, и согласно вашей просьбе его вымыли — на дверцах есть еще следы от струек воды, — парням на стоянке пришлось, наверно, изрядно потрудиться после мойки, чтобы загнать машину в самый дальний угол. Просто даже смешно видеть ваш чистенький бьюик в куче этих грязных колымаг, которые стоят там, не трогаясь с места, месяцами. Тут-то для меня и начало кое-что проясняться.
Севилла посмотрел на Питера. Он казался таким юным, таким веселым, был так горд своим умением наблюдать и делать выводы. Еще слава богу, что его не похитили вместе с Сюзи там, на материке.
— Они уверены, что этим вечером мы все попадем к ним в лапы, — сказал Севилла с настойчивостью в голосе. — Наступило время нам расстаться.
Питер посмотрел на него с недоумением, обескураженно.
— Нет, Питер, не задавайте вопросов. Нет ничего тяжелей для меня, чем необходимость, отослать вас, но это действительно абсолютно необходимо. Нам четверым грозит смертельная опасность, Мы должны бежать и скрыться. И времени у вас в обрез. Ночью мы покинем остров. Вы в маленькой лодке отправитесь на материк. Я возьму большую. Я не хочу вам говорить, куда я поеду. Но вы и Сюзи, вот что вы должны сделать: вы возьмете с собой только самые необходимые вещи, затем ленты с записью свистов Дэзи, все, что мы успели сделать на острове; вы возьмете еще два письма: одно для Мэгги, чтобы она знала, что ей тоже необходимо скрыться, и как можно скорее, другое, очень важное, для Голдстейна. Как только вы убедитесь, что за вами нет слежки, вы должны отправить оба эти письма. Но я забегаю вперед. Когда вы доберетесь до материка, ни в коем случае не показывайтесь на стоянке, отправляйтесь на ближайшую ремонтную станцию; ручаюсь, что вы найдете там «великолепную машину», продающуюся по случаю, вы ее купите.
Питер нахмурился.
— Я дам вам все, что необходимо, — сказал Севилла. — Годите всю ночь, утром, на другой станция, я вам, советую — продайте машину, даже за убыточную цену, и купите новую в другом гараже и проделайте такую же операцию по крайней мере еще раз. Вы доберетесь до Канады, из Канады вы отправитесь в Европу. Я думаю, что на границе не возникнет никаких осложнений, вас преследует не ФБР, а ведомство, которое, конечно, не посвящает ФБР в свои секреты. Я знаю, что вы собираетесь сказать, Питер, но я должен вам возместить убытки за нарушение контракта, и вы, вне всякого сомнения, заслужили после всей проделанной нами вместе работы год спокойной жизни где-нибудь в Европе.
— Простите, — сказал Питер, — но выплата подобного рода неустойки не предусмотрена в моем контракте.
Севилла улыбнулся;
— Ну что же, это пробел, который я хочу восполнить. Во всяком случае; что вы прикажете мне делать со всеми этими деньгами?
Питер некоторое время смотрел на него молча.
— Я хочу задать вам вопрос. Один-единственный. Должен ли я взять с собой оружие?
— Это вопрос, — произнес Севилла, — на который вы должны ответить сами. Я не знаю, как далеко заходит ваше уважение к человеческой жизни.
Питер распрямил плечи и посмотрел Севилле в глаза.
— Я задам этот вопрос иначе. Если они нападут на наш след и сумеют нас захватить, как по-вашему, станут они нас пытать, чтобы заставить говорить?
— Думаю, что да.
— И Сюзи тоже? — спросил Питер прерывающимся голосом.
Севилла нахмурился.
— Поверьте мне, они не станут делать различия.
Нигде в доме не зажигали света, окна и двери были закрыты, лишь иногда на мгновенье, собирая вещи, включали электрический фонарик. На террасе над головами людей простирался нависший свод огромных черных туч, неподвижный, удушающий, без единого серого просвета. Ночь обещала быть такой же темной, как накануне. Севилла испытывал странное чувство в сумерках, которые давили и сгущались с каждой минутой. Вчетвером, одетые во все темное, — женщины были в брюках, — они сновали из дома на террасу, с террасы на пристань, бесшумно готовясь к отплытию. Они ходили босиком и иногда обменивались шепотом едва слышными словами. Четыре тени, все менее и менее различимые в наступающем мраке, скользящие навстречу друг другу, расходящиеся в разные стороны, встречающиеся снова, удаляющиеся и вновь приближающиеся. Вначале Севилла узнавал своих спутников по силуэтам: Арлетт — самая маленькая, Питер — самый большой, Сюзи — средняя между ними, — но даже это различие сглаживалось, исчезало, мрак стер и поглотил силуэты, движение замедлилось. Теперь Севилла улавливал чье-то присутствие, лишь услышав вблизи себя дыхание. Рука прикоснулась к его груди. Он схватил ее. Рука Питера. Голос прошептал ему на ухо:
— Мы кончили, пора двигаться.
— Питер, — торопливо сказал Севилла, — я видел, что вы взяли револьвер. Мой совет — возьмите лучше гранаты. Когда несколько противников выскакивают вооруженными из машины, спасает только граната.
Сзади Арлетт, дыша ему в шею, шепнула:
— Сюзи хочет с тобой попрощаться.
Рука коснулась его плеча. Это была Сюзи. Она сказала ему на ухо тихо, вкладывая в слова всю душу:
— Желаю удачи, Генри. Генри, желаю удачи.
Она впервые назвала его по имени, он почувствовал, что она берет его лицо в свои ладони, наклонился, она прижала губы к его щеке и повторила одним дыханием и с той же проникновенностью:
— Желаю удачи, Генри.
Она отняла руки. Послышалось короткое сдавленное рыдание. Он понял, что женщины обнялись.
Севилла вздохнул всей грудью: добрая воля, забота о других, глубокая привязанность — все это тоже есть в человеке. Рука Питера скользнула вниз по его плечу, он поймал ее и сильно сжал.
— Пит, — сказал он тихо, припав губами к уху юноши, — я беру у вас маленькую лодку, чтобы поехать за Фа и Би.
Он сделал два шага к гавани, кто-то приблизился к нему. Знакомый запах волос, свежесть рук. Это Арлетт. У Арлетт невероятный слух, за метр от него она все расслышала. Она прижалась к нему, дотянулась до его уха:
— Я поеду с тобой, Генри.
Они проникли в расселину, где узкая лента воды образовывала бесчисленные зигзаги. Арлетт только изредка на мгновенье приходилось зажигать фонарь. Уже в третий раз за сегодняшний день Севилла проделывал этот путь, он знал его почти весь на ощупь, как знаешь темный коридор в доме, где прошло детство. По мере того как они все дальше проникали в скалу, он испытывал глубокое чувство облегчения и безопасности. Что-то подобное, вероятно, испытывали доисторические люди, когда они обнаруживали извилистую пещеру на склоне холма, даже если им приходилось сначала выгнать оттуда медведей, чтобы завладеть этим убежищем. Рогатины и топоры против клыков и когтей. Но стоило сражаться со стаей мохнатых «стопоходящих» великанов, чтобы завладеть их теплой, темной, глубокой и недоступной берлогой, где, прижавшись друг к другу, слившись в единую, источающую тепло человеческую груду, будущие владыки и разрушители планеты чувствовали себя столь же огражденными от ужасных опасностей внешнего мира, как во чреве матери.
— Ты можешь не гасить фонарь, — сказал Севилла громко, отталкиваясь двумя руками от скалистых стен последнего прохода, чтобы проникнуть в грот. Возможность снова громко говорить и видеть все вокруг представилась какой-то новой, неизведанной еще радостью.
— Фа! Би! — воскликнул он. Дельфины вынырнули около лодки, веселые, игривые, оживленные. — Нет, нет, не брызгайтесь, — крикнул Севилла, — нам предстоит долгий путь ночью по морю, мы замерзнем, если будем мокрыми. И слушайте: на фарватере и в море ни одного слова, ни одного слова на языке людей, говорите только свистами. Перед нами враг, справа и слева — враг.
Арлетт рассмеялась, это был ее первый смех за два дня.
— Дорогой, — сказала она с возбуждением, которого не могла подавить, — ты говоришь, как главнокомандующий, и у тебя также военные тайны, невероятнее всего то, что даже я не знаю, куда мы поплывем.
— Куда? На Кубу, — сказал он. — Я только об этом и думаю со вчерашнего дня. Мне даже казалось, будто я это тебе уже сказал. Отсюда, от Ки-Уэст, до Марианао едва сто пятьдесят километров. Куба — самое близкое иностранное государство и к тому же единственная страна в Латинской Америке, где то обстоятельство, что вы лишены американского паспорта, служит своего рода рекомендацией. Единственное также, откуда мы можем легко добраться самолетом до Праги, может быть, с кубинскими паспортами. Наша цель ясна: если нас не успеют схватить, оказаться вместе с Фа и Би до 13 января в одной из европейских столиц, чтобы во всеуслышание провозгласить истину. Мы провозгласим ее, если за это время Голдстейн не получит моего письма и не сумеет убедить Смита при помощи записи, сделанной сегодня утром. Мне кажется, что эта запись и сообщение о том, что мы с Фа и Би находимся в Праге, должна заставить Смита бить отбой. Мне не хотелось бы созывать пресс-конференцию, дабы рассказать о страшных вещах, творимых секретными службами в нашей стране. Будет вполне достаточно, если Смит заявит, что комиссия, изучавшая обстоятельства взрыва на «Литл Рок», сочла его гибель результатом несчастного случая.
В кромешной тьме обе лодки снова стояли рядом. Моторы были подняты. Весла лежали на валиках. Говорить приходилось вновь еле слышным шепотом. Севилла опять почувствовал тревогу, испытанную им несколько часов назад, когда дельфины сказали, что Боб знал все. Севилла ждал, когда Питер кончит укладывать свой мешки в маленькой лодке. Ожидание угнетало его, нервы были взвинчены, в висках стучало, под мышками струился пот, бездействие становилось невыносимым. Арлетт взяла его за руку, он тотчас же высвободил ее, ладонь была вся мокрая. А Питер никак не может закончить, он всегда такой скрупулезный, такой педантичный. Безумное нетерпение овладело Севиллой, гнев, смешанный с паникой. Он открыл рот — но сдержал себя. Наклонился к носу лодки и замер, как загипнотизированный. На него смотрел светящийся диск бортового компаса, как дружеский знак в океане темноты, единственно прочная и надежная точка во враждебном мире. И внезапно он вспомнил. Лето 1944 года. Нормандия. За изгородью во время ночной атаки светящиеся стрелки его наручных часов как будто вспыхнули и четко выделились в угрожающем смертью мраке. И тогда он почувствовал облегчение, все стало на свои места, разум вновь вступал в свои права. «Тодд, возьмите десяток человек, отправляйтесь разведать, что там у ручья, который слышится в глубине долины, и, если вам придется стрелять, не стреляйте друг в друга». Ощущение кошмара, когда надо двигаться вслепую и попадаешь все время в ловушки. Дьявольские нормандские изгороди. За каждой — немецкий пулемет, великолепно замаскированный, выжидающий в абсолютной темноте. Каждый раз от моего авангарда ничего не оставалось. Они умели сражаться. Прохладные руки Арлетт легли ему на затылок, он почувствовал ее губы около своего уха:
— Посередине.
— А ты, Би?
— Посередине. Рядом с миной Фа.
Очевидно, вторая мина — холостая. Она требовалась лишь для того, чтобы удовлетворить желание дельфинов не расставаться.
— А потом? — спросил Севилла.
— Мы плывем и плывем. А корабль делает «буф!». Очень громко, как вчера ночью. Другой день Ба говорит: вы видите корабль, догоните его. И корабль плывет быстро, очень быстро, но Би и я, мы его догоняем, мы приставляем мину и возвращаемся.
— И корабль взрывается?
— Нет, когда мы догоняем, нет.
— Почему, как ты думаешь?
— Потому что на нем есть люди!
— А потом что еще?
— Каждый день, — сказала Би, — устраивают гонки между лодкой с двумя большими моторами и нами.
— Какими двумя моторами? Какие ты видишь сзади лодок?
— Да. Это забавно.
— Почему?
— Лодка плывет быстро, очень быстро, быстрее, чем все корабли.
Фа торжественно вставил:
— Но мы побеждаем.
— Вы проделывали большой путь?
— Когда как. Иногда большой, иногда половину большого, или большой и половина, или два раза большой. Но мы побеждаем. Люди на лодке очень довольны. Они кричат. Они свистят.
— На другой день, — говорит Би, — подводная лодка. Нас берет подводная лодка, отвозит в море, далеко от берегов, и отпускает нас. Ба говорит: плывите час в южном направлении, а потом возвращайтесь в лодку.
— Как вы, узнаете, что вы проплыли час?
— Мы знаем. Мы выучили. Половина длинного пути — полчаса. Длинный путь — час. Два раза длинный путь — два часа.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет.
— И вы находите подводную лодку?
— Всегда.
— Каким образом?
Фа сказал:
— Ба тоже хочет знать как. Но мы не очень хорошо знаем, мы пробуем воду.
— И в направлении, которое взяла подводная лодка, у воды другой вкус?
— Да.
— Иногда, — сказал Фа, — нам велят искать не подводную лодку, а базу. Это труднее.
— Почему?
— Нужно хорошо знать берега вокруг базы.
— Когда ты не видишь земли, как ты узнаешь, где она?
— По вкусу воды.
— А когда ты видишь землю, что ты делаешь, чтобы найти базу?
— Мне помогает сонар. А ближе — глаза.
На первом месте — вкус. Потом — ухо. Потом — глаз. Он занимает последнее место, от него меньше всего пользы.
— А ночью ты тоже находишь базу?
— Да, но сначала я долго плаваю около базы, слушаю свой сонар.
Надо хорошо знать берег. И собрать с помощью сонара, плавая во всех направлениях, сведения обо всех особых приметах на морском дне, зарегистрировать эти тысячи примет в своей великолепной памяти и иметь их всегда перед собой с величайшей точностью, когда плывешь, не ориентируясь по видимым предметам. Но для Фа это совсем просто.
— Хорошо, — сказал Севилла. — Вернемся к самолету.
— Большое путешествие, — сказала Би.
— Как вы его проделали?
— На носилках. Мне жарко. Я очень сухая, я мучаюсь. Фа тоже. Ба кладет нам на тело мокрые простыни. После самолета — база. Я плаваю на базе, и я плаваю вокруг базы. Но немного. Фа со мною.
— У воды странный вкус, — сказал Фа.
— А потом?
Фа вмешался:
— Ба нас везет на лодке, меня и Би. Ба говорит: вас ждет подводная лодка. Вы поплывете на подводной лодке. Я нет. Один человек вам скажет: сделайте то-то и то-то, и вы сделаете. Я говорю Ба: почему ты не плывешь с нами? Он говорит: такой приказ.
— Какой был вид у Ба, когда он говорил это?
— Грустный. Мы плывем в его лодке.
— Сколько времени?
— Когда я не плыву сам, я не знаю, сколько времени.
— Мало времени или много?
— Много.
— Что происходит, когда вы встречаете подводную лодку?
— Ба выпускает нас в воду, и мы плывем к лодке. Люди берут нас на борт.
— Вам очень трудно было попасть на лодку?
— Да. Очень трудно. Но люди действовали осторожно. И все-таки мне страшно. Внутри лодки очень жарко. Я очень сухой, я мучаюсь.
Би сказала:
— На подводной лодке человек нам говорит…
— Какой человек?
— Человек, который командует.
— На нем форма?
— Нет.
— Каков он из себя?
— Маленький, глаза голубые, волос на голове немного.
— Что он говорит?
— Он держит в руке и нам показывает маленький серый корабль с пушками. Он говорит: «Смотрите как следует. Я выпускаю вас в море. Вы находите этот корабль. Вы поставите мину под середину дна, и вы вернетесь на подводную лодку».
— Сколько времени вы были на подводной лодке?
— Долго. Мы смотрели на маленький корабль.
— Это в первый раз вас просят найти настоящий корабль, показав вам сначала его маленькую модель?
— Нет. На базе мы с Фа делали это часто.
— Вы ошибались?
— Вначале — да. Потом — нет.
— Хорошо. Что происходит затем?
— Люди надели на нас ремни.
— Обычные ремни?
— Нет. Другие.
— И мины?
— Нет, не сразу. «Люди-лягушки» помогают нам выбраться из лодки.
— Под водой?
— Да.
— Каким образом?
— Нас помещают в ящик, его закрывают, он наполняется водой. Ящик открывается в море. Мы выходим. «Люди-лягушки» держат нас за ремни. Они плывут вместе с нами.
— Долго?
— Нет, они останавливаются и укрепляют мины на ремнях.
— Потом?
— Мы плывем в направлении на север.
— Откуда вы знаете, что это север?
— По солнцу. Когда мы выходим из подводной лодки, середина утра. Мы плывем быстро.
— Сколько времени?.
— Длинный путь и половина длинного пути. Я нахожу корабль. Я приближаюсь, и на корабле есть люди. Я говорю Би: ничего забавного, не будет «буф!».
— Не будет взрыва?
— Да, я думаю: есть люди, нет «буф!». Би говорит: я обгоню тебя. Тогда я плыву, плыву, Па, плыву, как летит птица! Я приплываю раньше Би, я поворачиваюсь на бок, мина идет на корабль, но я остаюсь на мине!
— Ты хочешь сказать, что мина пристала к кораблю, но не отделилась от ремней.
— Да!
— Ты оказался привязанным к кораблю?
— Да! Я боюсь! Я не могу дышать. Я захлебнулся. Я зову на помощь: Би! Би!
— И я, — сказала Би, — зубами перегрызла у Фа ремни под животом. Он свободен.
— Ты не ставишь мину?
— Нет.
— Повтори, ты не ставишь свою мину?
— Нет. Я боюсь. Фа тоже боится.
У Севиллы начали дрожать руки.
— Что ты делаешь со своей миной?
— Я говорю Фа: перегрызи мои ремни зубами. Он перегрызает ремни, и мина падает.
Севилла посмотрел на Арлетт, руки его тряслись, ему не удавалось овладеть своим голосом. Жизнь сотен моряков зависела от крошечной случайности: люди-лягушки закрепили холостую мину на Би, а не на Фа.
— Ремни и мина падают на дно моря?
— Да.
— Потом?
— Я поднимаюсь на поверхность с Фа. Я дышу, и я плыву но направлению на юг. Я плыву быстро-быстро. Я боюсь.
— В каком направлении плывет корабль?
— На север.
— А вы на юг?
— Да, и корабль делает «буф!».
— Ты видишь это?
— На корабле есть люди, и корабль делает «буф!».
— Ты видишь это?
— Я слышу. Я далеко в воде, но я вижу свет. Я слышу взрыв, и я чувствую удар в воде. Я ныряю глубже, я плыву, я боюсь!
— Сколько времени ты плывешь?
— Длинный путь и половина длинного пути. Я пробую воду. Подводной лодки нет: она уплыла.
— Что же дальше?
— Я ее ищу. Фа тоже. Но она уплыла. Уже давно. У воды не тот вкус.
— Тогда Би и я, мы понимаем.
— Что вы понимаете?
— Люди корабля умирают. И Фа и Би тоже умирают с ними, привязанные к кораблю. Человек подводной лодки говорит: все хорошо, они умерли, не надо ждать.
— И тогда?
— Я говорю: люди — нехорошие. Останемся в море. Би говорит: нет, надо вернуться на базу.
— Зачем?
— Чтобы сказать Ба.
— Чтобы рассказать Ба, что произошло? — переспросил Севилла, прилагая все усилия, чтобы говорить спокойно.
— Да. Потому что Ба — наш друг. Но земля далеко. Я плыву, я нахожу землю, но я не нахожу базу. Я; не очень хорошо знаю берег. Я плаваю весь конец дня и всю ночь. Я не ем, я плаваю, я очень устаю.
— О, я так устала, — говорит Би. — Вместе с Фа я плыву. Наконец утром я вижу базу. На дамбе стоит Ба. Он нас видит. Он бросается в воду одетый. Мы довольны.
— Затем?
Наступило молчание, казавшееся очень долгим.
— И затем? — терпеливо повторил Севилла.
— Я говорю Ба.
— Ты рассказываешь ему все, что произошло? — сказал Севилла приглушенно и, протянув руку, сильно сжал пальцы Арлетт.
— Да.
— Все?
— Да.
Снова молчание.
— И тогда?
— Ба смотрит на нас. Он очень бледный. Он говорит: это невозможно. Это неправда. Би, ты лжешь. Не надо больше повторять это. Ты слышишь, этого нельзя больше говорить. Он очень бледный. Он дрожит.
— А ты, что ты говоришь?
— Я говорю: это — правда, это — правда, это — правда! — повторила Би с отчаянием.
Она замолчала снова.
— И затем?
— Затем я понимаю, что Ба нам не друг. Мы говорим: с Ба мы больше не говорим. С людьми мы больше не говорим.
Севилла повернул выключатель магнитофона и посмотрел на Арлетт.
— Ну что же, в таком случае все ясно. Боб рассказал то, что он узнал, людям В прежде, чем они его прикончили. И теперь так они тебе и поверят, что Фа и Би не говорили с нами!
— Они знают, что этого не было, — сказала Арлетт спустя несколько секунд. — Ведь они же должны были перехватить вчера все радиопереговоры между тобой и Адамсом?
— И сочли, что мы ведем их для отвода глаз.
— Хорошо, предположим, что они их истолковали именно так. Предположим, что они думают, что у Адамса имеется теперь магнитофонная лента с записью показаний дельфинов. В таком случае мы также уже ничем не рискуем.
— Совсем наоборот. Они считают, что дельфины прикончены. Для того чтобы эта запись приобрела значение свидетельства, необходимо чтобы мы были живы и могли подтвердить ее подлинность.
— Па, — сказала Би, — мы хотим говорить.
— Сейчас, Би, — ответил Севилла, кладя руку ей на голову. — Па говорит с Ма.
— А потом с Би?
— А потом с Би.
— Так ты думаешь, что люди В вернутся…
Севилла сказал тихо и четко:
— Да, этой ночью. Они вернутся этой ночью.
Наступила тишина, и затем Арлетт ответила:
— Если ты так думаешь, то Адамс тоже должен так думать. В таком случае почему он снял свой заградительный отряд?
Севилла стиснул руки и пожал плечами:
— О, Адамс! Адамс поставил на две карты, — продолжал он, стараясь побороть волнение в голосе. — Положение Адамса было с самого начала двусмысленным, потому что он действовал от имени ведомства, где одни — сторонники истины, другие — за ее уничтожение. Адамс поставил сначала на истину. Когда же Фа и Би «погибли», он решил, что лагерь истины проиграл, и он ставит теперь на молчание.
— Фа и Би не погибли, — сказал Фа.
— Конечно, нет, — сказал Севилла.
— Ты сказал, что Фа и Би погибли.
— Так утверждают недобрые люди.
— Но это неправда, — сказал Фа с беспокойством.
— Да, Фа, конечно, это неправда.
Севилла посмотрел на Арлетт и подумал, какую ужасную власть непреложной истины имеют слова над дельфинами, надо быть очень осторожными.
— Ты убежден, — сказала Арлетт, — что теперь Адамс сделал ставку на молчание. И что это должно означать?
— Утром был момент, когда Адамс себя выдал: он предложил мне сохранить оружие. Зачем мне его оставлять, если мне не грозит больше никакой опасности?
— Но он — чудовище!
— Ну, нет, — оказал Севилла, — не совсем. Он относится к нам с некоторой долей симпатий, и у него еще бывают проблески человечности.
И добавил спустя мгновение:
— Доказательство: в последний момент он не смог вынести тою, что выдает нас людям В безоружными. Он решил оставить нам шанс. — Севилла усмехнулся. — Очень маленький шанс.
Севилла вынул кормовое весло, положил его на дно резиновой лодки, взял электрический фонарь из рук Питера и направил сноп лучей на дельфинов.
— Фа! Би! — произнес он громко и добавил, когда они высунулись наполовину из воды и оба одновременно положили головы на валики. — Ведите себя тихо. Я должен поговорить с Питером.
Взгляд Питера переходил с одного дельфина на другого.
— Фа и Би? — глуховато произнес Питер. — А этот крупный дельфин сегодня утром?..
— Дикий дельфин, прирученный Дэзи.
Питер кивнул головой:
— Я начинаю многое понимать.
Севилла направил на него луч света. Питер прищурился. Севилла опустил фонарь, свет скользнул по груди юноши, его светлое, открытое, простодушное лицо, освещенное косым лучом, приобрело внезапно необычную резкость и возмужалость, даже две ямочки на щеках чуть повыше уголков губ казались более глубокими и суровыми, подбородок выдался вперед, сухожилия шеи обрисовались четко, как у атлета в момент напряжения сил, все черты стали резче и суровее, даже глаза, глубже запавшие под надбровными дугами, стали не такими мальчишескими.
— Питер, — сказал Севилла, — я привез вас сюда, в грот, прежде всего для того, чтобы показать вам, что Фа и Би живы. Я хочу, чтобы позднее, если это потребуется, вы могли бы засвидетельствовать, что вы их видели живыми утром 9 января, то есть на следующий день после того, как взрыв уничтожил «Кариби». Извините меня, что я увез вас от Сюзи, едва только вы высадилась, но я хочу поговорить с вами в спокойной обстановке, здесь, в гроте, не опасаясь электронного шпионажа. Теперь, когда Адамс предоставил им полную свободу в выборе средств, эти господа пустят вход все свои таланты. Итак, первый вопрос: была ли установлена за вами слежка?
— Да.
— Начиная с какого момента? На море? Или как только вы ступили на сушу?
Питер отрицательно покачал головой и сказал громко, даже как-то весело и задорно:
— Нет, гораздо хитрее! Они отлично знают, что на берегу я первым делом отправляюсь разыскивать на стоянке свой форд. Так вот, стоило мне подойти к ней, как я увидел, что до моего форда нельзя добраться, он со всех сторон заставлен машинами, расположенными самым невероятным образом; дежурному понадобилось целых полчаса на то, чтобы его высвободить, и у распорядителя было достаточно времени позвонить куда следует. Когда я, наконец, выехал, я заметил довольно далеко за собой черный додж, за доджем еще голубой оулдсмобил, затем старый и довольно грязный крайслер неопределенного цвета, потом еще один додж. Да, я забыл, вернемся на стоянку. Я искал на ней глазами ваш бьюик. К нему так же не пробиться, как к моему форду. Однако вы его поставили всего позавчера вечером, и согласно вашей просьбе его вымыли — на дверцах есть еще следы от струек воды, — парням на стоянке пришлось, наверно, изрядно потрудиться после мойки, чтобы загнать машину в самый дальний угол. Просто даже смешно видеть ваш чистенький бьюик в куче этих грязных колымаг, которые стоят там, не трогаясь с места, месяцами. Тут-то для меня и начало кое-что проясняться.
Севилла посмотрел на Питера. Он казался таким юным, таким веселым, был так горд своим умением наблюдать и делать выводы. Еще слава богу, что его не похитили вместе с Сюзи там, на материке.
— Они уверены, что этим вечером мы все попадем к ним в лапы, — сказал Севилла с настойчивостью в голосе. — Наступило время нам расстаться.
Питер посмотрел на него с недоумением, обескураженно.
— Нет, Питер, не задавайте вопросов. Нет ничего тяжелей для меня, чем необходимость, отослать вас, но это действительно абсолютно необходимо. Нам четверым грозит смертельная опасность, Мы должны бежать и скрыться. И времени у вас в обрез. Ночью мы покинем остров. Вы в маленькой лодке отправитесь на материк. Я возьму большую. Я не хочу вам говорить, куда я поеду. Но вы и Сюзи, вот что вы должны сделать: вы возьмете с собой только самые необходимые вещи, затем ленты с записью свистов Дэзи, все, что мы успели сделать на острове; вы возьмете еще два письма: одно для Мэгги, чтобы она знала, что ей тоже необходимо скрыться, и как можно скорее, другое, очень важное, для Голдстейна. Как только вы убедитесь, что за вами нет слежки, вы должны отправить оба эти письма. Но я забегаю вперед. Когда вы доберетесь до материка, ни в коем случае не показывайтесь на стоянке, отправляйтесь на ближайшую ремонтную станцию; ручаюсь, что вы найдете там «великолепную машину», продающуюся по случаю, вы ее купите.
Питер нахмурился.
— Я дам вам все, что необходимо, — сказал Севилла. — Годите всю ночь, утром, на другой станция, я вам, советую — продайте машину, даже за убыточную цену, и купите новую в другом гараже и проделайте такую же операцию по крайней мере еще раз. Вы доберетесь до Канады, из Канады вы отправитесь в Европу. Я думаю, что на границе не возникнет никаких осложнений, вас преследует не ФБР, а ведомство, которое, конечно, не посвящает ФБР в свои секреты. Я знаю, что вы собираетесь сказать, Питер, но я должен вам возместить убытки за нарушение контракта, и вы, вне всякого сомнения, заслужили после всей проделанной нами вместе работы год спокойной жизни где-нибудь в Европе.
— Простите, — сказал Питер, — но выплата подобного рода неустойки не предусмотрена в моем контракте.
Севилла улыбнулся;
— Ну что же, это пробел, который я хочу восполнить. Во всяком случае; что вы прикажете мне делать со всеми этими деньгами?
Питер некоторое время смотрел на него молча.
— Я хочу задать вам вопрос. Один-единственный. Должен ли я взять с собой оружие?
— Это вопрос, — произнес Севилла, — на который вы должны ответить сами. Я не знаю, как далеко заходит ваше уважение к человеческой жизни.
Питер распрямил плечи и посмотрел Севилле в глаза.
— Я задам этот вопрос иначе. Если они нападут на наш след и сумеют нас захватить, как по-вашему, станут они нас пытать, чтобы заставить говорить?
— Думаю, что да.
— И Сюзи тоже? — спросил Питер прерывающимся голосом.
Севилла нахмурился.
— Поверьте мне, они не станут делать различия.
Нигде в доме не зажигали света, окна и двери были закрыты, лишь иногда на мгновенье, собирая вещи, включали электрический фонарик. На террасе над головами людей простирался нависший свод огромных черных туч, неподвижный, удушающий, без единого серого просвета. Ночь обещала быть такой же темной, как накануне. Севилла испытывал странное чувство в сумерках, которые давили и сгущались с каждой минутой. Вчетвером, одетые во все темное, — женщины были в брюках, — они сновали из дома на террасу, с террасы на пристань, бесшумно готовясь к отплытию. Они ходили босиком и иногда обменивались шепотом едва слышными словами. Четыре тени, все менее и менее различимые в наступающем мраке, скользящие навстречу друг другу, расходящиеся в разные стороны, встречающиеся снова, удаляющиеся и вновь приближающиеся. Вначале Севилла узнавал своих спутников по силуэтам: Арлетт — самая маленькая, Питер — самый большой, Сюзи — средняя между ними, — но даже это различие сглаживалось, исчезало, мрак стер и поглотил силуэты, движение замедлилось. Теперь Севилла улавливал чье-то присутствие, лишь услышав вблизи себя дыхание. Рука прикоснулась к его груди. Он схватил ее. Рука Питера. Голос прошептал ему на ухо:
— Мы кончили, пора двигаться.
— Питер, — торопливо сказал Севилла, — я видел, что вы взяли револьвер. Мой совет — возьмите лучше гранаты. Когда несколько противников выскакивают вооруженными из машины, спасает только граната.
Сзади Арлетт, дыша ему в шею, шепнула:
— Сюзи хочет с тобой попрощаться.
Рука коснулась его плеча. Это была Сюзи. Она сказала ему на ухо тихо, вкладывая в слова всю душу:
— Желаю удачи, Генри. Генри, желаю удачи.
Она впервые назвала его по имени, он почувствовал, что она берет его лицо в свои ладони, наклонился, она прижала губы к его щеке и повторила одним дыханием и с той же проникновенностью:
— Желаю удачи, Генри.
Она отняла руки. Послышалось короткое сдавленное рыдание. Он понял, что женщины обнялись.
Севилла вздохнул всей грудью: добрая воля, забота о других, глубокая привязанность — все это тоже есть в человеке. Рука Питера скользнула вниз по его плечу, он поймал ее и сильно сжал.
— Пит, — сказал он тихо, припав губами к уху юноши, — я беру у вас маленькую лодку, чтобы поехать за Фа и Би.
Он сделал два шага к гавани, кто-то приблизился к нему. Знакомый запах волос, свежесть рук. Это Арлетт. У Арлетт невероятный слух, за метр от него она все расслышала. Она прижалась к нему, дотянулась до его уха:
— Я поеду с тобой, Генри.
Они проникли в расселину, где узкая лента воды образовывала бесчисленные зигзаги. Арлетт только изредка на мгновенье приходилось зажигать фонарь. Уже в третий раз за сегодняшний день Севилла проделывал этот путь, он знал его почти весь на ощупь, как знаешь темный коридор в доме, где прошло детство. По мере того как они все дальше проникали в скалу, он испытывал глубокое чувство облегчения и безопасности. Что-то подобное, вероятно, испытывали доисторические люди, когда они обнаруживали извилистую пещеру на склоне холма, даже если им приходилось сначала выгнать оттуда медведей, чтобы завладеть этим убежищем. Рогатины и топоры против клыков и когтей. Но стоило сражаться со стаей мохнатых «стопоходящих» великанов, чтобы завладеть их теплой, темной, глубокой и недоступной берлогой, где, прижавшись друг к другу, слившись в единую, источающую тепло человеческую груду, будущие владыки и разрушители планеты чувствовали себя столь же огражденными от ужасных опасностей внешнего мира, как во чреве матери.
— Ты можешь не гасить фонарь, — сказал Севилла громко, отталкиваясь двумя руками от скалистых стен последнего прохода, чтобы проникнуть в грот. Возможность снова громко говорить и видеть все вокруг представилась какой-то новой, неизведанной еще радостью.
— Фа! Би! — воскликнул он. Дельфины вынырнули около лодки, веселые, игривые, оживленные. — Нет, нет, не брызгайтесь, — крикнул Севилла, — нам предстоит долгий путь ночью по морю, мы замерзнем, если будем мокрыми. И слушайте: на фарватере и в море ни одного слова, ни одного слова на языке людей, говорите только свистами. Перед нами враг, справа и слева — враг.
Арлетт рассмеялась, это был ее первый смех за два дня.
— Дорогой, — сказала она с возбуждением, которого не могла подавить, — ты говоришь, как главнокомандующий, и у тебя также военные тайны, невероятнее всего то, что даже я не знаю, куда мы поплывем.
— Куда? На Кубу, — сказал он. — Я только об этом и думаю со вчерашнего дня. Мне даже казалось, будто я это тебе уже сказал. Отсюда, от Ки-Уэст, до Марианао едва сто пятьдесят километров. Куба — самое близкое иностранное государство и к тому же единственная страна в Латинской Америке, где то обстоятельство, что вы лишены американского паспорта, служит своего рода рекомендацией. Единственное также, откуда мы можем легко добраться самолетом до Праги, может быть, с кубинскими паспортами. Наша цель ясна: если нас не успеют схватить, оказаться вместе с Фа и Би до 13 января в одной из европейских столиц, чтобы во всеуслышание провозгласить истину. Мы провозгласим ее, если за это время Голдстейн не получит моего письма и не сумеет убедить Смита при помощи записи, сделанной сегодня утром. Мне кажется, что эта запись и сообщение о том, что мы с Фа и Би находимся в Праге, должна заставить Смита бить отбой. Мне не хотелось бы созывать пресс-конференцию, дабы рассказать о страшных вещах, творимых секретными службами в нашей стране. Будет вполне достаточно, если Смит заявит, что комиссия, изучавшая обстоятельства взрыва на «Литл Рок», сочла его гибель результатом несчастного случая.
В кромешной тьме обе лодки снова стояли рядом. Моторы были подняты. Весла лежали на валиках. Говорить приходилось вновь еле слышным шепотом. Севилла опять почувствовал тревогу, испытанную им несколько часов назад, когда дельфины сказали, что Боб знал все. Севилла ждал, когда Питер кончит укладывать свой мешки в маленькой лодке. Ожидание угнетало его, нервы были взвинчены, в висках стучало, под мышками струился пот, бездействие становилось невыносимым. Арлетт взяла его за руку, он тотчас же высвободил ее, ладонь была вся мокрая. А Питер никак не может закончить, он всегда такой скрупулезный, такой педантичный. Безумное нетерпение овладело Севиллой, гнев, смешанный с паникой. Он открыл рот — но сдержал себя. Наклонился к носу лодки и замер, как загипнотизированный. На него смотрел светящийся диск бортового компаса, как дружеский знак в океане темноты, единственно прочная и надежная точка во враждебном мире. И внезапно он вспомнил. Лето 1944 года. Нормандия. За изгородью во время ночной атаки светящиеся стрелки его наручных часов как будто вспыхнули и четко выделились в угрожающем смертью мраке. И тогда он почувствовал облегчение, все стало на свои места, разум вновь вступал в свои права. «Тодд, возьмите десяток человек, отправляйтесь разведать, что там у ручья, который слышится в глубине долины, и, если вам придется стрелять, не стреляйте друг в друга». Ощущение кошмара, когда надо двигаться вслепую и попадаешь все время в ловушки. Дьявольские нормандские изгороди. За каждой — немецкий пулемет, великолепно замаскированный, выжидающий в абсолютной темноте. Каждый раз от моего авангарда ничего не оставалось. Они умели сражаться. Прохладные руки Арлетт легли ему на затылок, он почувствовал ее губы около своего уха: