Страница:
– Значит, Господь останется без дома в Иерусалиме?
А разве у него не было самого высокого храма в Гаваоне[12]? – спросил Нафан вместо ответа. – А народ разве не молился ему на горе Оливье[13]? Жди божьего знака.
– Может быть, спросить идолов?
– Если только для того, чтобы ты перестал думать об этом.
Минуту Давид молчал.
– Скажи мне, Нафан, – спросил он наконец, – кто я для Бога, который поднял меня столь высоко?
– Спрашивает ли камень, почему он заложен в здание? Вспомни себя, Давид, разве ты тот же, кто пас свои стада? Ты инструмент, избранный Богом для осуществления предначертанного.
– Что случится теперь?
– Случится только хорошее, если ты останешься служителем Бога. Но ничто не будет легко. Будут другие трудности. Ты молод, ты царь, отныне мы богаты, и мы окружены завистливыми соседями.
– Почему тогда мы?.. – спросил Давид, наклоняясь, чтобы положить руку на плечо Нафана. – Почему мы одни?
– А почему бы не мы? – ответил Нафан, улыбаясь. – Ты нам показал, что мы этого достойны.
Ужин подходил к концу. Он выбрал финик на блюде, стоящем перед ним, и съел его.
– Может быть, поэтому ты под защитой неба. Давид погрузился в размышления. Раньше он любил сражения; сейчас это стало его работой. Сначала он любил одну женщину, потом другую, потом третью; но теперь он больше не располагал собой. Он был горячим, стал рассудительным. Он вздохнул. Отныне все имело цель. Любимый царь – это больше, чем солдат, и меньше, чем ангел. Служитель. Надо им быть.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
А разве у него не было самого высокого храма в Гаваоне[12]? – спросил Нафан вместо ответа. – А народ разве не молился ему на горе Оливье[13]? Жди божьего знака.
– Может быть, спросить идолов?
– Если только для того, чтобы ты перестал думать об этом.
Минуту Давид молчал.
– Скажи мне, Нафан, – спросил он наконец, – кто я для Бога, который поднял меня столь высоко?
– Спрашивает ли камень, почему он заложен в здание? Вспомни себя, Давид, разве ты тот же, кто пас свои стада? Ты инструмент, избранный Богом для осуществления предначертанного.
– Что случится теперь?
– Случится только хорошее, если ты останешься служителем Бога. Но ничто не будет легко. Будут другие трудности. Ты молод, ты царь, отныне мы богаты, и мы окружены завистливыми соседями.
– Почему тогда мы?.. – спросил Давид, наклоняясь, чтобы положить руку на плечо Нафана. – Почему мы одни?
– А почему бы не мы? – ответил Нафан, улыбаясь. – Ты нам показал, что мы этого достойны.
Ужин подходил к концу. Он выбрал финик на блюде, стоящем перед ним, и съел его.
– Может быть, поэтому ты под защитой неба. Давид погрузился в размышления. Раньше он любил сражения; сейчас это стало его работой. Сначала он любил одну женщину, потом другую, потом третью; но теперь он больше не располагал собой. Он был горячим, стал рассудительным. Он вздохнул. Отныне все имело цель. Любимый царь – это больше, чем солдат, и меньше, чем ангел. Служитель. Надо им быть.
Глава 11
ПРОСТАЯ ВОЕННАЯ ХРОНИКА
Нафан был прав, еще надо было сражаться.
С запада атаковали филистимляне. Они упорствовали. И были разгромлены.
С востока моавитяне бросились на приступ Иерусалима. За неделю Давид обратил их в вассалов, которые платили ему дань.
На севере Адраазар, царь Сирии Сувской, направился к Евфрату, чтобы там воздвигнуть монумент своей славы, когда отряды Давида преградили ему путь на территорию Нефтали и обратили эти отряды в бегство. Они поймали большую часть лошадей и захватили колчаны стрелков, украшенные золотом. Сирийцы дамасские пришли на выручку своему соседу. Им не повезло: они были разбиты, а когда Давид захватил в этих царствах города Беф и Бероф, он устроил там свои гарнизоны, и они тоже должны были выплачивать дань.
Поддерживать отношения с этими царствами было все равно что вмешаться в ссору прачек: они с первого раза становились как союзниками, так и врагами. Фой, царь античного города Имафа на Оронте, который не поделился с Адраазаром, отправил своего сына Иорама к Давиду, потому что узнал о поражении сирийцев. Молодой Иорам приехал, нагруженный золотыми и серебряными вазами, кожей, а также улыбками.
– Нужно будет захватить следующих, – заметил Иосафат в шутку, – они приносят столько золота, сколько сами весят.
Все вазы были отправлены в храм, чтобы Авиафар употребил их на службу Богу.
Но также случалось, что царские дома демонстрировали свои капризы. Так, когда умер Нахаш, царь аммонитян, Давид, который завязал с ним дружбу, послал к его сыну Аннону, наследнику трона, миссию соболезнования. Люди были приняты плохо.
Аммонитские властители настроили наследника против прибывших и уверили его, что все иудеи лицемеры и шпионы. Молодой человек поверил им, захватил эмиссаров Давида, сбрил им бороды наполовину, разрезал платья и плащи до ягодиц, отправил назад.
Давид пришел в ярость и помчался навстречу своим гонцам. Он оставил их в Иерихоне и запретил им покидать город, прежде чем отрастут их бороды. Аммонитяне почуяли неотвратимую угрозу: в спешке создали они коалицию с сирийцами Сува на севере, царем Мааха и царем Тоб. Узнав про эти союзы, Давид послал Иоава выступить против них. Армии аммонитян стояли у ворот города, сирийцы и отряды Маака и Истова с другой стороны. Это составило всего двенадцать тысяч человек. Иерихон был защищен.
Иоав разделил армию в десять тысяч человек на две половины, одной половиной командовал он сам, а другой его брат Абисхай: Иоав встал напротив сирийцев, Абисхай напротив аммонитян, и если бы какая-то часть ослабела, они бы пришли на выручку друг другу. Давид ждал в Иерусалиме результатов сражения, не отдыхая ни минуты. Останется ли ковчег по велению неба в Иерусалиме или отправится в новые скитания? Так как он не сомневался, что Иоав и Абисхай проиграют эту войну, то независимости города угрожает серьезная опасность. Однако все произошло иначе. Иоав бросился на сирийцев с такой яростью, что они растерялись. Несомненно, у них было лучшее вооружение, но их стратегия была сломлена страхом, который охватил их. Когда они увидели, что их колесницы не остановили иудеев, они, испуганные, побежали сами. И действительно, эти сверкающие, но малоудобные повозки, оснащенные пиками, для иудеев составляли легкую добычу: фаланга умелых лучников быстро избавилась от возниц; неуправляемые лошади стали метаться во всех направлениях, путаясь в сбруе, таща за собой на колесницах агонизирующих, хрипящих наездников. Всадники, следовавшие за колесницами, внезапно оказались незащищенными, и тогда их тела были изрешечены стрелами иудейских лучников, которые стояли не в центре, а по бокам наступающего корпуса. В конце нескольких минут лихачества паника овладела ими, и они разбежались.
Аммонитяне, установив, что сирийцы рассеяны и что они, таким образом, остались одни, убежали, в свою очередь, прямо перед отрядами Абисхая и закрылись в Иерихоне. Абисхай осадил город, как кот мышиную нору.
Так бы и оставить, но сирийцы перегруппировались на севере. Крича о мести, они призывали на выручку Адраазара, который еще не оправился от поражения, и поднимали царство до Евфрата. Они намеревались неожиданно напасть на этого нового царя, который хотел управлять всем. Они собирали уже огромную армию, когда под командованием Шубаха, генерала Адраазара, выиграли восточную равнину Иордана. Лазутчики проинформировали об этом Давида. Они не могли точно подсчитать численность противника, но утверждали, что в Хеламе собралось двадцать пять тысяч человек. Это был город в горах, малодоступный: оттуда можно было спуститься лишь по двум дорогам. Выбор этого места показывал уже, что сирийцы не знали местности, и это стало их роковой ошибкой.
Менее чем через десять дней Давид собрал такую сильную армию, какой он никогда не командовал: двенадцать племен дали ему по десять тысяч человек. Пять тысяч под командованием Абисхая все еще окружали Иерихон. Его генералы оснастили свои силы всем вооружением, взятом у противника в предыдущих битвах, показав, как с ним обращаться, они организовали систему начального довольствия: сражение должно было быть быстрым, ничто не предполагало слишком длинной кампании. Хлеб, финики, сушеная рыба – этого должно было хватить на два или три дня сражения.
Давид пересек Иордан и поднялся по равнине, протянувшейся у подножия горы, на которой возвышался Хелам. Пренебрежение всех этих иудеев, находящихся внизу, держащих себя вызывающе, спровоцировало сирийцев и их союзников. Они ринулись в атаку. Но они могли спускаться лишь по одной из двух дорог, поперек нее Давид и поставил корпус армии. Теснота этих дорог вынудила сирийцев спускаться рядами, только по десять или двенадцать человек. Это был бег на скотобойню, а внизу их ждал мясник. Евреи ждали их и резали их ряды. Арамейцам ничего не оставалось, как снова подняться в город и попробовать спуститься по другой стороне горы. Но там тоже было достаточно евреев[14].
Асхеритяне, аммонитяне, гесхурияне, моавитяне, эдомитяне, сирийцы, филистимляне, аввитяне, мазианитяне и все другие, не говоря уже о разбойниках-арабах, все должны были сделать вывод: лучше жить в мире с этими иудеями, чем пытаться вырвать у них кусок.
Сначала победы были пьянящими, потом надолго они стали монотонными. Казалось, никогда не закончатся эти кровавые бани, обезглавливание, уродование, зияющие раны…
Когда Давид не участвовал сам в битвах, то он принимал генералов по возвращении из экспедиций, слушал их оживленные рассказы, стратегические детали, список мертвых и раненых, потом опись добычи. На следующий день он осматривал трофеи: это чеканное золото (самое тонкое, которое разбивали ударами молотка по меди или серебру), это литое золото, это чистое серебро, это серебро с золотом, это медь, это бронза; это для генералов, это для храма, это для городов, которые направили добровольцев… Распределение украшений было менее строгим.
Потом Давид шел ужинать с генералами и приглашал одного или другого из своих повзрослевших сыновей, а иногда двоих или троих вместе, например Амнона, Авессалома и Елифалефа. Их было, впрочем, немного в Иерусалиме: Самус, Совав, Нафан, Евеар, Елисуа, Нафек… Мальчишки, испачкавшись соусом, широко открыв сияющие глаза, слушали этих военных, полных энергии и славы, а в конце они засыпали, убаюканные шумом.
Рассказы офицеров были монотонными и длинными. Давид прекращал их, вставая в конце ужина, чтобы направиться к той или другой из своих жен. По правде говоря, сердце его было не таким, как раньше. Раньше! Два или три года назад. Иногда он засыпал, не закончив ласк.
Быть царем – не только быть половиной ангела, но также и чиновником. Эта мысль заставила его рассмеяться как-то вечером. Он был чиновником небесного кадастра! Молодая мадианитка, которая ждала своей ночи с царем, подумала, что он пьян, и была раздосадована. Он смеялся под плащом от чистого сердца! Его немного округлившийся живот трясся!
С запада атаковали филистимляне. Они упорствовали. И были разгромлены.
С востока моавитяне бросились на приступ Иерусалима. За неделю Давид обратил их в вассалов, которые платили ему дань.
На севере Адраазар, царь Сирии Сувской, направился к Евфрату, чтобы там воздвигнуть монумент своей славы, когда отряды Давида преградили ему путь на территорию Нефтали и обратили эти отряды в бегство. Они поймали большую часть лошадей и захватили колчаны стрелков, украшенные золотом. Сирийцы дамасские пришли на выручку своему соседу. Им не повезло: они были разбиты, а когда Давид захватил в этих царствах города Беф и Бероф, он устроил там свои гарнизоны, и они тоже должны были выплачивать дань.
Поддерживать отношения с этими царствами было все равно что вмешаться в ссору прачек: они с первого раза становились как союзниками, так и врагами. Фой, царь античного города Имафа на Оронте, который не поделился с Адраазаром, отправил своего сына Иорама к Давиду, потому что узнал о поражении сирийцев. Молодой Иорам приехал, нагруженный золотыми и серебряными вазами, кожей, а также улыбками.
– Нужно будет захватить следующих, – заметил Иосафат в шутку, – они приносят столько золота, сколько сами весят.
Все вазы были отправлены в храм, чтобы Авиафар употребил их на службу Богу.
Но также случалось, что царские дома демонстрировали свои капризы. Так, когда умер Нахаш, царь аммонитян, Давид, который завязал с ним дружбу, послал к его сыну Аннону, наследнику трона, миссию соболезнования. Люди были приняты плохо.
Аммонитские властители настроили наследника против прибывших и уверили его, что все иудеи лицемеры и шпионы. Молодой человек поверил им, захватил эмиссаров Давида, сбрил им бороды наполовину, разрезал платья и плащи до ягодиц, отправил назад.
Давид пришел в ярость и помчался навстречу своим гонцам. Он оставил их в Иерихоне и запретил им покидать город, прежде чем отрастут их бороды. Аммонитяне почуяли неотвратимую угрозу: в спешке создали они коалицию с сирийцами Сува на севере, царем Мааха и царем Тоб. Узнав про эти союзы, Давид послал Иоава выступить против них. Армии аммонитян стояли у ворот города, сирийцы и отряды Маака и Истова с другой стороны. Это составило всего двенадцать тысяч человек. Иерихон был защищен.
Иоав разделил армию в десять тысяч человек на две половины, одной половиной командовал он сам, а другой его брат Абисхай: Иоав встал напротив сирийцев, Абисхай напротив аммонитян, и если бы какая-то часть ослабела, они бы пришли на выручку друг другу. Давид ждал в Иерусалиме результатов сражения, не отдыхая ни минуты. Останется ли ковчег по велению неба в Иерусалиме или отправится в новые скитания? Так как он не сомневался, что Иоав и Абисхай проиграют эту войну, то независимости города угрожает серьезная опасность. Однако все произошло иначе. Иоав бросился на сирийцев с такой яростью, что они растерялись. Несомненно, у них было лучшее вооружение, но их стратегия была сломлена страхом, который охватил их. Когда они увидели, что их колесницы не остановили иудеев, они, испуганные, побежали сами. И действительно, эти сверкающие, но малоудобные повозки, оснащенные пиками, для иудеев составляли легкую добычу: фаланга умелых лучников быстро избавилась от возниц; неуправляемые лошади стали метаться во всех направлениях, путаясь в сбруе, таща за собой на колесницах агонизирующих, хрипящих наездников. Всадники, следовавшие за колесницами, внезапно оказались незащищенными, и тогда их тела были изрешечены стрелами иудейских лучников, которые стояли не в центре, а по бокам наступающего корпуса. В конце нескольких минут лихачества паника овладела ими, и они разбежались.
Аммонитяне, установив, что сирийцы рассеяны и что они, таким образом, остались одни, убежали, в свою очередь, прямо перед отрядами Абисхая и закрылись в Иерихоне. Абисхай осадил город, как кот мышиную нору.
Так бы и оставить, но сирийцы перегруппировались на севере. Крича о мести, они призывали на выручку Адраазара, который еще не оправился от поражения, и поднимали царство до Евфрата. Они намеревались неожиданно напасть на этого нового царя, который хотел управлять всем. Они собирали уже огромную армию, когда под командованием Шубаха, генерала Адраазара, выиграли восточную равнину Иордана. Лазутчики проинформировали об этом Давида. Они не могли точно подсчитать численность противника, но утверждали, что в Хеламе собралось двадцать пять тысяч человек. Это был город в горах, малодоступный: оттуда можно было спуститься лишь по двум дорогам. Выбор этого места показывал уже, что сирийцы не знали местности, и это стало их роковой ошибкой.
Менее чем через десять дней Давид собрал такую сильную армию, какой он никогда не командовал: двенадцать племен дали ему по десять тысяч человек. Пять тысяч под командованием Абисхая все еще окружали Иерихон. Его генералы оснастили свои силы всем вооружением, взятом у противника в предыдущих битвах, показав, как с ним обращаться, они организовали систему начального довольствия: сражение должно было быть быстрым, ничто не предполагало слишком длинной кампании. Хлеб, финики, сушеная рыба – этого должно было хватить на два или три дня сражения.
Давид пересек Иордан и поднялся по равнине, протянувшейся у подножия горы, на которой возвышался Хелам. Пренебрежение всех этих иудеев, находящихся внизу, держащих себя вызывающе, спровоцировало сирийцев и их союзников. Они ринулись в атаку. Но они могли спускаться лишь по одной из двух дорог, поперек нее Давид и поставил корпус армии. Теснота этих дорог вынудила сирийцев спускаться рядами, только по десять или двенадцать человек. Это был бег на скотобойню, а внизу их ждал мясник. Евреи ждали их и резали их ряды. Арамейцам ничего не оставалось, как снова подняться в город и попробовать спуститься по другой стороне горы. Но там тоже было достаточно евреев[14].
Асхеритяне, аммонитяне, гесхурияне, моавитяне, эдомитяне, сирийцы, филистимляне, аввитяне, мазианитяне и все другие, не говоря уже о разбойниках-арабах, все должны были сделать вывод: лучше жить в мире с этими иудеями, чем пытаться вырвать у них кусок.
Сначала победы были пьянящими, потом надолго они стали монотонными. Казалось, никогда не закончатся эти кровавые бани, обезглавливание, уродование, зияющие раны…
Когда Давид не участвовал сам в битвах, то он принимал генералов по возвращении из экспедиций, слушал их оживленные рассказы, стратегические детали, список мертвых и раненых, потом опись добычи. На следующий день он осматривал трофеи: это чеканное золото (самое тонкое, которое разбивали ударами молотка по меди или серебру), это литое золото, это чистое серебро, это серебро с золотом, это медь, это бронза; это для генералов, это для храма, это для городов, которые направили добровольцев… Распределение украшений было менее строгим.
Потом Давид шел ужинать с генералами и приглашал одного или другого из своих повзрослевших сыновей, а иногда двоих или троих вместе, например Амнона, Авессалома и Елифалефа. Их было, впрочем, немного в Иерусалиме: Самус, Совав, Нафан, Евеар, Елисуа, Нафек… Мальчишки, испачкавшись соусом, широко открыв сияющие глаза, слушали этих военных, полных энергии и славы, а в конце они засыпали, убаюканные шумом.
Рассказы офицеров были монотонными и длинными. Давид прекращал их, вставая в конце ужина, чтобы направиться к той или другой из своих жен. По правде говоря, сердце его было не таким, как раньше. Раньше! Два или три года назад. Иногда он засыпал, не закончив ласк.
Быть царем – не только быть половиной ангела, но также и чиновником. Эта мысль заставила его рассмеяться как-то вечером. Он был чиновником небесного кадастра! Молодая мадианитка, которая ждала своей ночи с царем, подумала, что он пьян, и была раздосадована. Он смеялся под плащом от чистого сердца! Его немного округлившийся живот трясся!
Глава 12
ЖЕНЩИНА НА ТЕРРАСЕ
Царский город был огромен. Он еще не был закончен и включал в себя не только апартаменты дворца, комнаты жен, детей, камергеров, слуг, рабов, а также дома генералов – Эзера, Аммона, Исбосхета, Иоава, Абисхайя и других. На террассах на высоте башни королевского дворца сушили белье, которое развевалось на ветру, дети играли в мяч, в глубине дворов – бассейны, где стирали белье, а также мылись, здесь и там долины Тиропоейона и Кедрона, горы Оливье и Анания, синевшие вдали. На западе леса, которым в конце лета солнце золотило листву. На севере и на юге Кедрон трепетал в своем русле, сверкая серебряными отблесками.
В тот день Давид встал немного позднее, чем обычно. Он пошел один мочиться в комнату, предназначенную для его естественных нужд[15]. Дырка в середине желоба вела в сточный колодец, куда направлялись экскременты и далее в долину Тиропоейон в котлован. В эту же трубу стекали воды после омовения через подземный водосток, прорытый в земле. Во всех комнатах царского города похожие трубы шли к тому же котловану. Его взгляд скользнул на мгновение по золотым и серебряным изделиям, разложенным Ефраимом на столе рядом с кроватью; это была часть его трофеев в сокровищах, которые только что обнаружил Иоав во дворце Маака и которые царь этой страны пытался скрыть. Самым красивым был большой кубок из красного агата, украшенный крупными изумрудами. Царь некоторое время его разглядывал, потом он натянул платье из тонкой шерсти, обул сандалии из светлой кожи и позвонил в колокольчик. Его первый камергер Эфраим принес ему золотой кубок, наполненный свежим миндальным молоком с медом. Царь сделал один или два маленьких глотка, потом вышел на террасу своих апартаментов, самую высокую во всем царском городе. Он вдохнул запах жасмина, который извивался по стенам, и запах гардении, распространявшей на террасе свой чувственный аромат.
Его взгляд с удовольствием окинул местность. Это был Иерусалим, его город, который царил над этой теплой и бархатной страной. Его город, который он завоевал, как завоевал весь Израиль. В сорок лет он завоевал все. Все, что может желать иудей. Что желал Бог. Он глубоко вздохнул.
Его взгляд скользил по зданиям напротив. Рабы подметали террасу. Другие развешивали белье на веревках. Одна женщина с помощью служанки совершала омовение в бассейне. Взгляд Давида задержался и замер. Невысокая женщина с яркой, выделяющейся внешностью. Она сидела в бассейне, вода доходила ей до живота, она по очереди поднимала ноги, намыливала их, потом встала, показав все свое тело, стройное, но полное, дородные бедра, лодыжки тонкие, а кожа золотистая. Мокрая светлая бронза. При помощи губки, натертой мылом, она сначала вымыла плечи, потом груди. Молодые, полные груди без намека на складки. Соски темные, цвета цератонии, сильные, широкие, заостренные под холодной водой. Давид наклонился, чтобы лучше рассмотреть все детали ее тела. Финик! Финик сочный и крепкий одновременно. Служанка растерла спину женщины, вылила содержимое склянки в кувшин с водой и маленькими брызгами вылила на тело своей хозяйки. Потом она завернула ее в большое полотенце и заторопилась поставить сандалии около бассейна. Вытирая ее и похлопывая, служанка помогла госпоже скользнуть ногами в сандалии, и та исчезла за дверью. Давид все еще наклонялся на балюстраду. Потом пошел в комнату.
Он снова дернул звонок; появился Эфраим. Давид отвел его на балкон и показал на террасу, где перед этим совершала омовение незнакомка.
– Кто живет там? – спросил он.
– Я думаю, что Урия Хеттеянин, один из твоих самых храбрых лейтенантов. Один из тридцати.
Давид его вспомнил. Он знал каждого из тридцати. Красивый мужчина тридцати лет, которого он отправлял в северные провинции, в частности, туда, где жили хеттеяне, вечные бунтари. Отсюда и кличка Урии. У него была привычка подрезать свою черную бороду каре, что придавало ему более грозный вид.
– Где он сейчас?
– Он в Равва, под командованием Иоава. Давид качнул головой.
– А его жена, кто она?
– Вирсавия, дочь Елиама, – ответил камергер. Давид подошел к столу, где лежали трофеи, и выбрал золотую брошь – большой гранат в оправе из голубых камней – эта бирюза особенно ценилась сирийцами, – завернул ее в кусок льна и протянул Эфраиму.
– Передай ей это и вели прийти сейчас же.
– Чтоб пришла сюда?
– Да, сюда.
Взгляд Эфраима задержался на мгновение на подарке, который ему протянул царь, потом камергер поклонился и ушел.
Мучительное волнение охватило Давида. Он ходил из угла в угол, выходил на террасу, возвращался, ложился, вставал.
Два удара раздались в дверь. Он пошел открывать. Это была она. Завернутая в большой коричневый шерстяной плащ с голубой полосой.
– Входи, – сказал он ей. Она вошла, и он закрыл дверь.
– Царь приказал мне явиться, – сказала она.
– Мужчина просил тебя прийти, – исправил он.
Она протянула руку с подарком.
– Это подарок царя или мужчины?
– Обоих, – ответил он, улыбаясь. Он не смог с террасы оценить лицо, полное и одновременно утонченное. Глаза не были подведены. Он приподнял ей подбородок, чтобы лучше полюбоваться ею. Она позволяла это сделать без ложного стыда, но и без снисходительности.
– Я принадлежу мужчине, – сказала она.
– Я это знаю.
– Тогда следует, что это подарок от царя.
– Если ты так хочешь.
– Я пришла, повинуясь.
– Повинуясь, – повторил он.
Он распахнул покрывало. Груди натягивали платье из мягкой и легкой шерсти, которую умели прясть сирийцы. Он протянул руку к одной груди и нежно сжал ее. Она приоткрыла рот. Он привлек ее к себе и почувствовал ее дыхание: она недавно жевала герань и мяту.
– Ты видишь мое желание, – прошептал он.
– Я сказала все, что должна была сказать, – ответила она, не отрывая взгляда от глаз Давида.
Он поднял платье и нашел брака, поискал шнурок, который связывал их, и потянул вниз. Нижняя одежда упала.
– Я еще не закончила очищаться, – сказала она. – Девять дней…
Он ее больше не слушал. Он увлек ее к столу, покрытому трофеями, и опрокинул. С шумом упал бронзовый бокал. Когда он освободился, то заметил, что совершенно мокрый. Она дрожала.
– Так пожелал царь, – сказал он.
Она смотрела на него блуждающим взглядом.
– Никогда… – начала она, но он не знал, к чему относится это отрицание.
– Возвращайся к себе, – сказал он, – я тебя еще нацелую в сумерках. У меня дела. Будь готова к тому, что я тебя позову.
– Я, несомненно, забеременею, – сказала она.
– Это будет царский ребенок, – ответил он.
Растерянная, она собрала свои нижние одежды, завернулась в покрывало, открыла дверь и исчезла, не закрыв ее за собой. Он закрыл дверь, подобрал бронзовый кубок, поставил его на стол, привел трофеи в порядок и долго думал.
– Добыча, – прошептал он, – это тоже добыча.
Потом он дернул звонок.
– Эфраим, – сказал он равнодушным тоном, – я сейчас совершу омовение.
В тот день Давид встал немного позднее, чем обычно. Он пошел один мочиться в комнату, предназначенную для его естественных нужд[15]. Дырка в середине желоба вела в сточный колодец, куда направлялись экскременты и далее в долину Тиропоейон в котлован. В эту же трубу стекали воды после омовения через подземный водосток, прорытый в земле. Во всех комнатах царского города похожие трубы шли к тому же котловану. Его взгляд скользнул на мгновение по золотым и серебряным изделиям, разложенным Ефраимом на столе рядом с кроватью; это была часть его трофеев в сокровищах, которые только что обнаружил Иоав во дворце Маака и которые царь этой страны пытался скрыть. Самым красивым был большой кубок из красного агата, украшенный крупными изумрудами. Царь некоторое время его разглядывал, потом он натянул платье из тонкой шерсти, обул сандалии из светлой кожи и позвонил в колокольчик. Его первый камергер Эфраим принес ему золотой кубок, наполненный свежим миндальным молоком с медом. Царь сделал один или два маленьких глотка, потом вышел на террасу своих апартаментов, самую высокую во всем царском городе. Он вдохнул запах жасмина, который извивался по стенам, и запах гардении, распространявшей на террасе свой чувственный аромат.
Его взгляд с удовольствием окинул местность. Это был Иерусалим, его город, который царил над этой теплой и бархатной страной. Его город, который он завоевал, как завоевал весь Израиль. В сорок лет он завоевал все. Все, что может желать иудей. Что желал Бог. Он глубоко вздохнул.
Его взгляд скользил по зданиям напротив. Рабы подметали террасу. Другие развешивали белье на веревках. Одна женщина с помощью служанки совершала омовение в бассейне. Взгляд Давида задержался и замер. Невысокая женщина с яркой, выделяющейся внешностью. Она сидела в бассейне, вода доходила ей до живота, она по очереди поднимала ноги, намыливала их, потом встала, показав все свое тело, стройное, но полное, дородные бедра, лодыжки тонкие, а кожа золотистая. Мокрая светлая бронза. При помощи губки, натертой мылом, она сначала вымыла плечи, потом груди. Молодые, полные груди без намека на складки. Соски темные, цвета цератонии, сильные, широкие, заостренные под холодной водой. Давид наклонился, чтобы лучше рассмотреть все детали ее тела. Финик! Финик сочный и крепкий одновременно. Служанка растерла спину женщины, вылила содержимое склянки в кувшин с водой и маленькими брызгами вылила на тело своей хозяйки. Потом она завернула ее в большое полотенце и заторопилась поставить сандалии около бассейна. Вытирая ее и похлопывая, служанка помогла госпоже скользнуть ногами в сандалии, и та исчезла за дверью. Давид все еще наклонялся на балюстраду. Потом пошел в комнату.
Он снова дернул звонок; появился Эфраим. Давид отвел его на балкон и показал на террасу, где перед этим совершала омовение незнакомка.
– Кто живет там? – спросил он.
– Я думаю, что Урия Хеттеянин, один из твоих самых храбрых лейтенантов. Один из тридцати.
Давид его вспомнил. Он знал каждого из тридцати. Красивый мужчина тридцати лет, которого он отправлял в северные провинции, в частности, туда, где жили хеттеяне, вечные бунтари. Отсюда и кличка Урии. У него была привычка подрезать свою черную бороду каре, что придавало ему более грозный вид.
– Где он сейчас?
– Он в Равва, под командованием Иоава. Давид качнул головой.
– А его жена, кто она?
– Вирсавия, дочь Елиама, – ответил камергер. Давид подошел к столу, где лежали трофеи, и выбрал золотую брошь – большой гранат в оправе из голубых камней – эта бирюза особенно ценилась сирийцами, – завернул ее в кусок льна и протянул Эфраиму.
– Передай ей это и вели прийти сейчас же.
– Чтоб пришла сюда?
– Да, сюда.
Взгляд Эфраима задержался на мгновение на подарке, который ему протянул царь, потом камергер поклонился и ушел.
Мучительное волнение охватило Давида. Он ходил из угла в угол, выходил на террасу, возвращался, ложился, вставал.
Два удара раздались в дверь. Он пошел открывать. Это была она. Завернутая в большой коричневый шерстяной плащ с голубой полосой.
– Входи, – сказал он ей. Она вошла, и он закрыл дверь.
– Царь приказал мне явиться, – сказала она.
– Мужчина просил тебя прийти, – исправил он.
Она протянула руку с подарком.
– Это подарок царя или мужчины?
– Обоих, – ответил он, улыбаясь. Он не смог с террасы оценить лицо, полное и одновременно утонченное. Глаза не были подведены. Он приподнял ей подбородок, чтобы лучше полюбоваться ею. Она позволяла это сделать без ложного стыда, но и без снисходительности.
– Я принадлежу мужчине, – сказала она.
– Я это знаю.
– Тогда следует, что это подарок от царя.
– Если ты так хочешь.
– Я пришла, повинуясь.
– Повинуясь, – повторил он.
Он распахнул покрывало. Груди натягивали платье из мягкой и легкой шерсти, которую умели прясть сирийцы. Он протянул руку к одной груди и нежно сжал ее. Она приоткрыла рот. Он привлек ее к себе и почувствовал ее дыхание: она недавно жевала герань и мяту.
– Ты видишь мое желание, – прошептал он.
– Я сказала все, что должна была сказать, – ответила она, не отрывая взгляда от глаз Давида.
Он поднял платье и нашел брака, поискал шнурок, который связывал их, и потянул вниз. Нижняя одежда упала.
– Я еще не закончила очищаться, – сказала она. – Девять дней…
Он ее больше не слушал. Он увлек ее к столу, покрытому трофеями, и опрокинул. С шумом упал бронзовый бокал. Когда он освободился, то заметил, что совершенно мокрый. Она дрожала.
– Так пожелал царь, – сказал он.
Она смотрела на него блуждающим взглядом.
– Никогда… – начала она, но он не знал, к чему относится это отрицание.
– Возвращайся к себе, – сказал он, – я тебя еще нацелую в сумерках. У меня дела. Будь готова к тому, что я тебя позову.
– Я, несомненно, забеременею, – сказала она.
– Это будет царский ребенок, – ответил он.
Растерянная, она собрала свои нижние одежды, завернулась в покрывало, открыла дверь и исчезла, не закрыв ее за собой. Он закрыл дверь, подобрал бронзовый кубок, поставил его на стол, привел трофеи в порядок и долго думал.
– Добыча, – прошептал он, – это тоже добыча.
Потом он дернул звонок.
– Эфраим, – сказал он равнодушным тоном, – я сейчас совершу омовение.
Глава 13
ПОЗОР
Он позвал ее вечером, и они провели вместе ночь.
Он позвал ее на следующий вечер. И снова ночь вместе. Она была как пламя и бальзам. Охотник, он стал теперь добычей. Ее тело оставалось бесконечно новым и всегда неизвестным. Она возбуждала желание овладевать ею все новыми способами. Несомненно, у женщины есть много способов оставаться девственницей, если она не осталась нетронутой физически.
Она почти не говорила. О чем? Всякое слово излишне. Спустя шесть недель после их первой встречи она сказала ему:
– Я беременна.
Это не мог быть ребенок Урии: она не видела его уже двенадцать недель. Давид отправил ее домой и только сказал:
– Я разберусь.
Дворец наполнился слухами. Мелхола пришла к Давиду.
– Разве только для того, чтобы глумиться над браками твоих лейтенантов, самых преданных, ты занял место моего отца? Ты отнял меня у моего мужа, и ты велел мне взять любовника. А я еще твоя супруга. Власть сделала тебя безумным и нечестивым.
Он окинул ее ледяным взглядом.
– Ты предал сам себя, Давид, – сказала она. – Человеческая сущность не меняется.
Он отправил ее в комнаты. Но он чувствовал, что на этот раз Мелхола права.
Он послал гонца к Иоаву в Равва, чтобы попросить его прислать Урию. Тот прибыл через три дня, испачканный и разбитый, тоже загадочный. Давид принял его тепло.
– Как продвигается осада? – спросил он.
– Аммонитяне могут продержаться еще какое-то время. У них есть колодцы и два близких источника, город примыкает к горе. Их союзники из Кезалона ночью проходят по тропам, которые мы не можем контролировать, и обеспечивают их провизией. Но мы покончим с ними, взяв приступом.
– Вот уже больше трех месяцев, как ты не отдыхал, – сказал Давид. – Нужно уметь беречь свои силы.
Он покровительственно улыбнулся.
– Иди, отдохни в банях дворца и возвращайся к себе.
С покорным видом Урия кивнул головой, также улыбаясь. Давид позвал Эфраима и незаметно дал ему подарок для Урии – пояс, украшенный золотом и драгоценными камнями. Потом, успокоившись, он лег спать. Урия вернется домой и не устоит перёд Вирсавией. Потом это объяснит ее беременность.
Принеся на следующее утро чашу с миндальным молоком, Эфраим рассказал ему, что Урия не вернулся к себе домой: он провел ночь в комнатах для слуг на первом этаже. Слуги были в замешательстве.
– Он что, даже не видел свою жену? – спросил Давид.
– Может быть, но визит был краток. Он ужинал с охраной, а спать пошел со слугами.
Встревоженный Давид снова приказал позвать офицера.
– Я сказал тебе вчера, что твоя служба была длинной и что ты нуждаешься в отдыхе. Почему ты не пошел домой? – спросил его Давид дружелюбно, но уже не так тепло, как накануне.
– Израиль и Иудея живут в палатке, мой царь, мой генерал, – ответил Урия. – Ковчег в палатке. Иоав и мои товарищи по оружию спят под открытым небом. Как могу я вернуться к себе домой, есть, пить, спать со своей женой? Мой царь, я так не могу!
Давид долго смотрел на него, озадаченный. Что пряталось под этим отказом возвращаться к себе? Выходит, Урия был равнодушен к красоте своей жены? Или он был проинформирован об измене и хотел привести Давида в замешательство? Это была самая правдоподобная гипотеза: он мог быть искренен в своей солдатской солидарности к товарищам, но невообразимо, что, находясь в Иерусалиме, он не испытывал ни малейшего желания увидеть свою жену и спать с ней. Упрямство Урии было как раздражающим, так и тягостным.
– Хорошо, – сказал ему Давид, – оставайся здесь до завтра, а потом я тебя отпускаю. Но сегодня вечером приходи ко мне на ужин.
Он пригласил на ужин много офицеров, так что Урия чувствовал себя уверенно. Он отдал секретное распоряжение, чтобы подаваемое Урии вино не было разбавленным. Под многочисленными предлогами он сам наполнял кубок Урии, который, казалось, веселился и даже захмелел. Это казалось хорошим знаком, алкоголь горячит мужчин. Потом Давид дал сигнал расходиться спать и сам ушел в свои комнаты.
– Он вернулся к себе? – спросил он на следующий день у Эфраима.
– Нет, – ответил тот. – Когда он покинул банкетный зал, он пошатывался, но пошел спать в общую спальню к слугам.
Гнев охватил Давида. Он немедленно отправил записку Иоаву:
– Я хочу, чтобы ты поставил этого человека в первый ряд и позволил ему встретить свою судьбу.
В последующие дни Давиду сообщили: когда гонец прибыл к месту сражения, аммонитяне предприняли вылазку. Иоав, следуя царскому предписанию, поставил Урию в первый ряд, под крепостные стены города, где дождем падали вражеские стрелы. Одна из них досталась Урии. Тот же гонец отвез новости в Иерусалим. Давид притворно разгневался, потому что его люди слишком близко подошли к крепостным стенам. Потом он успокоился и направил следующее указание:
– Скажи Иоаву не поддаваться отчаянию из-за смерти Урии. Никогда не знаешь, где падешь от меча. Пусть он соберет своих людей и свое мужество, пусть он идет на город и сотрет его с лица земли. Не падать духом!
Итак, Урия был мертв. Но это ничего не уладило, даже наоборот. Вирсавия должна была скоро родить. Когда она оделась в траур, даже в воздухе чувствовался скандал. Давид, отважный герой, отправил на смерть мужа своей любовницы. Это как если бы он убил его своими руками. Последние члены дома Саула, которые следовали за Давидом в Иерусалим, помрачнели и начали расспрашивать друг друга о проклятиях предыдущего царя в адрес Давида, «этого маленького интригана».
И действительно, отныне Давид стал пленником своих собственных деяний. Если бы он бросил Вирсавию, его бы осудили. Ему оставалось пригласить ее во дворец, подальше от покоев Мелхолы.
Нафан до этих пор не приходил к Давиду. Но он не мог не быть в курсе этих дел и маловероятно, что у него не было собственного мнения на этот счет. В то же время, через несколько недель после переезда Вирсавии во дворец, когда она вот-вот должна была родить, тяжба, касающаяся преступления, совершенного под влиянием безумия, привела его к Давиду. Наказанием за преступление была смерть, его могло смягчить только царское милосердие.
В разговоре он сказал Давиду своим слабым голосом:
– Я хотел бы рассказать тебе историю. Жили-были в одном городе бедный человек и богатый. У первого только что и была молодая овца, которую он растил, кормил со своего стола, носил ее на руках, словно она была ему дочерью. У богатого человека были большие стада. Но однажды путник пришел к нему, он не принес в жертву одну из своих овец, а взял для гостя овцу бедняка.
– Но это возмутительная история! – воскликнул Давид. – Этот богач должен был заплатить в четыре раза больше! Это человек без сострадания.
Нафан посмотрел на него и сказал тем же тихим голосом:
– Этот человек – ты.
Давид побледнел.
– Я принес тебе послание Бога: «Я тебя сделал царем Израиля, я тебя вырвал из когтей Саула, я тебе дал дочь твоего хозяина и его женщин, я тебе дал дочерей Израиля и Иудеи. И если этого недостаточно, я дал бы тебе другие милости. Почему ты пренебрег словом своего Бога, совершив то, что является преступным в моих глазах? Ты поразил мечом Урию ле Хеттенянина, ты убил его мечом аммонитян, и ты украл его жену.
Он позвал ее на следующий вечер. И снова ночь вместе. Она была как пламя и бальзам. Охотник, он стал теперь добычей. Ее тело оставалось бесконечно новым и всегда неизвестным. Она возбуждала желание овладевать ею все новыми способами. Несомненно, у женщины есть много способов оставаться девственницей, если она не осталась нетронутой физически.
Она почти не говорила. О чем? Всякое слово излишне. Спустя шесть недель после их первой встречи она сказала ему:
– Я беременна.
Это не мог быть ребенок Урии: она не видела его уже двенадцать недель. Давид отправил ее домой и только сказал:
– Я разберусь.
Дворец наполнился слухами. Мелхола пришла к Давиду.
– Разве только для того, чтобы глумиться над браками твоих лейтенантов, самых преданных, ты занял место моего отца? Ты отнял меня у моего мужа, и ты велел мне взять любовника. А я еще твоя супруга. Власть сделала тебя безумным и нечестивым.
Он окинул ее ледяным взглядом.
– Ты предал сам себя, Давид, – сказала она. – Человеческая сущность не меняется.
Он отправил ее в комнаты. Но он чувствовал, что на этот раз Мелхола права.
Он послал гонца к Иоаву в Равва, чтобы попросить его прислать Урию. Тот прибыл через три дня, испачканный и разбитый, тоже загадочный. Давид принял его тепло.
– Как продвигается осада? – спросил он.
– Аммонитяне могут продержаться еще какое-то время. У них есть колодцы и два близких источника, город примыкает к горе. Их союзники из Кезалона ночью проходят по тропам, которые мы не можем контролировать, и обеспечивают их провизией. Но мы покончим с ними, взяв приступом.
– Вот уже больше трех месяцев, как ты не отдыхал, – сказал Давид. – Нужно уметь беречь свои силы.
Он покровительственно улыбнулся.
– Иди, отдохни в банях дворца и возвращайся к себе.
С покорным видом Урия кивнул головой, также улыбаясь. Давид позвал Эфраима и незаметно дал ему подарок для Урии – пояс, украшенный золотом и драгоценными камнями. Потом, успокоившись, он лег спать. Урия вернется домой и не устоит перёд Вирсавией. Потом это объяснит ее беременность.
Принеся на следующее утро чашу с миндальным молоком, Эфраим рассказал ему, что Урия не вернулся к себе домой: он провел ночь в комнатах для слуг на первом этаже. Слуги были в замешательстве.
– Он что, даже не видел свою жену? – спросил Давид.
– Может быть, но визит был краток. Он ужинал с охраной, а спать пошел со слугами.
Встревоженный Давид снова приказал позвать офицера.
– Я сказал тебе вчера, что твоя служба была длинной и что ты нуждаешься в отдыхе. Почему ты не пошел домой? – спросил его Давид дружелюбно, но уже не так тепло, как накануне.
– Израиль и Иудея живут в палатке, мой царь, мой генерал, – ответил Урия. – Ковчег в палатке. Иоав и мои товарищи по оружию спят под открытым небом. Как могу я вернуться к себе домой, есть, пить, спать со своей женой? Мой царь, я так не могу!
Давид долго смотрел на него, озадаченный. Что пряталось под этим отказом возвращаться к себе? Выходит, Урия был равнодушен к красоте своей жены? Или он был проинформирован об измене и хотел привести Давида в замешательство? Это была самая правдоподобная гипотеза: он мог быть искренен в своей солдатской солидарности к товарищам, но невообразимо, что, находясь в Иерусалиме, он не испытывал ни малейшего желания увидеть свою жену и спать с ней. Упрямство Урии было как раздражающим, так и тягостным.
– Хорошо, – сказал ему Давид, – оставайся здесь до завтра, а потом я тебя отпускаю. Но сегодня вечером приходи ко мне на ужин.
Он пригласил на ужин много офицеров, так что Урия чувствовал себя уверенно. Он отдал секретное распоряжение, чтобы подаваемое Урии вино не было разбавленным. Под многочисленными предлогами он сам наполнял кубок Урии, который, казалось, веселился и даже захмелел. Это казалось хорошим знаком, алкоголь горячит мужчин. Потом Давид дал сигнал расходиться спать и сам ушел в свои комнаты.
– Он вернулся к себе? – спросил он на следующий день у Эфраима.
– Нет, – ответил тот. – Когда он покинул банкетный зал, он пошатывался, но пошел спать в общую спальню к слугам.
Гнев охватил Давида. Он немедленно отправил записку Иоаву:
– Я хочу, чтобы ты поставил этого человека в первый ряд и позволил ему встретить свою судьбу.
В последующие дни Давиду сообщили: когда гонец прибыл к месту сражения, аммонитяне предприняли вылазку. Иоав, следуя царскому предписанию, поставил Урию в первый ряд, под крепостные стены города, где дождем падали вражеские стрелы. Одна из них досталась Урии. Тот же гонец отвез новости в Иерусалим. Давид притворно разгневался, потому что его люди слишком близко подошли к крепостным стенам. Потом он успокоился и направил следующее указание:
– Скажи Иоаву не поддаваться отчаянию из-за смерти Урии. Никогда не знаешь, где падешь от меча. Пусть он соберет своих людей и свое мужество, пусть он идет на город и сотрет его с лица земли. Не падать духом!
Итак, Урия был мертв. Но это ничего не уладило, даже наоборот. Вирсавия должна была скоро родить. Когда она оделась в траур, даже в воздухе чувствовался скандал. Давид, отважный герой, отправил на смерть мужа своей любовницы. Это как если бы он убил его своими руками. Последние члены дома Саула, которые следовали за Давидом в Иерусалим, помрачнели и начали расспрашивать друг друга о проклятиях предыдущего царя в адрес Давида, «этого маленького интригана».
И действительно, отныне Давид стал пленником своих собственных деяний. Если бы он бросил Вирсавию, его бы осудили. Ему оставалось пригласить ее во дворец, подальше от покоев Мелхолы.
Нафан до этих пор не приходил к Давиду. Но он не мог не быть в курсе этих дел и маловероятно, что у него не было собственного мнения на этот счет. В то же время, через несколько недель после переезда Вирсавии во дворец, когда она вот-вот должна была родить, тяжба, касающаяся преступления, совершенного под влиянием безумия, привела его к Давиду. Наказанием за преступление была смерть, его могло смягчить только царское милосердие.
В разговоре он сказал Давиду своим слабым голосом:
– Я хотел бы рассказать тебе историю. Жили-были в одном городе бедный человек и богатый. У первого только что и была молодая овца, которую он растил, кормил со своего стола, носил ее на руках, словно она была ему дочерью. У богатого человека были большие стада. Но однажды путник пришел к нему, он не принес в жертву одну из своих овец, а взял для гостя овцу бедняка.
– Но это возмутительная история! – воскликнул Давид. – Этот богач должен был заплатить в четыре раза больше! Это человек без сострадания.
Нафан посмотрел на него и сказал тем же тихим голосом:
– Этот человек – ты.
Давид побледнел.
– Я принес тебе послание Бога: «Я тебя сделал царем Израиля, я тебя вырвал из когтей Саула, я тебе дал дочь твоего хозяина и его женщин, я тебе дал дочерей Израиля и Иудеи. И если этого недостаточно, я дал бы тебе другие милости. Почему ты пренебрег словом своего Бога, совершив то, что является преступным в моих глазах? Ты поразил мечом Урию ле Хеттенянина, ты убил его мечом аммонитян, и ты украл его жену.