Страница:
– Давид! Посланник Бога!
Толпа торопилась за повозкой, толкаясь, наступая друг другу на ноги, лаская ноги героя. Восторженные лица поднимались к нему. А с правой стороны Ионафана не было почти никого. Отважные садились верхом на ослов, чтобы стать ближе к повозке и полюбоваться всенародным героем.
На невозмутимом лице Саула застыла неподвижная улыбка. Он терпел оскорбление, пока ехал по улице Процветания. Он не сомневался, что вероятный враг наблюдал за ним. Он не видел, как наклонился Самуил, когда повозка приблизилась к дому торговца золотом. Впрочем, старый человек наклонился, чтобы вглядеться в лицо молодого победителя. Был ли то хвастун, излучающий гордыню, или дальновидный юноша? А эта невинность, которая окружала его ореолом, была ли она искренней или нарочитой? Как раз в тот момент Давид поднял голову к людям, столпившимся на террасах, машущим руками. Самуил увидел его лицо и вздрогнул.
– Чтобы он ни сделал, он будет невиновен.
Когда кортеж прошел, Самуил повернулся к Анамелю Бен Эфрону, которому плохо удавалось скрыть свое удовлетворение. Другие залпом пили охлажденную воду из чаш.
– Вы уже посовещались? – спросил он, опершись на край террасы.
– Самуил, мы бы никогда не стали совещаться без тебя, – ответил один из старейшин, который знал суровый нрав Самуила. – Но мы все готовы поддержать Давида. Мы не видели этого юношу, но мы могли предвидеть восхищение, которое он вызовет.
– Я понимаю, – сказал Самуил. – Я верю, что вы искренни, восхваляя его. Он действительно был царем этого кортежа.
Самуил был человеком, который не бросал слов на ветер.
– Царь кортежа… – раздельно повторил Анамель Бен Эфрон, как ребенок, который учится читать.
Абрахам, ясновидящий Шефеля, склонил голову: либо он хотел привлечь к себе внимание, либо сказать что-то такое, что сказать непросто.
– Кажется, наш друг Абрахам не разделяет общее мнение, – заметил Тобьель Бен Тобьель.
Абрахам оживился. Слова проглатывались, застревали в гортани.
– Говори, Абрахам, – сказал ему Самуил.
Абрахам почувствовал угрозу в голосе Великого ясновидящего, Великого судьи, предводителя совета старейшин всех племен. Его лицо стало пунцовым.
– Дайте ему воды, – сказал Самуил.
Ему протянули чашу. Абрахам выпил залпом и поперхнулся. Ему постучали по спине. Он сурово посмотрел на старейшин, которые терпеливо ждали, пока он заговорит, молча поглаживая бороды.
– Я думаю, что наш друг Абрахам смущен тем фактом, что Давид – любовник Ионафана, – слова Самуила поразили Абрахама. – Не правда ли, Абрахам? Но мы не станем обращать на это внимание, потому что эта связь позволила Давиду сразу занять достойное положение в царском доме. Более надежное, нежели то, которое бы он занял, женившись на дочери Саула, так как Ионафан – это самый храбрый из сыновей Саула, герой, на котором ему суждено было остановить свой выбор.
Старейшины кивнули.
– Ничто не могло быть более благоприятным, – одобрил Анамель Бен Эфрон.
Абрахам склонил голову, наконец проникшись спокойствием Самуила.
– Саул может лишить милости зятя более известного, чем Давид, – сказал он. – Но он не сможет прогнать любовника своего любимого сына, и, кроме того, весь народ влюблен в Давида.
Самуил был из тех людей, которые забивают гвоздь тремя ударами молотка и не разом больше.
Кортеж прошел. Праздник заполонил улицы Иерусалима. Жебюзиты, а может быть, иудеи достали, неизвестно откуда, музыкальные инструменты: флейты, цимбалы, систры, треугольники, и устроили, может, концерт, может, какофонию, напевая и напиваясь. Самуил и старейшины спустились с террасы освежиться. Торговец золотом приготовил угощение на любой вкус: жареные голуби, нутовый крем, ореховое печенье – все это орошалось галилейским вином. Иерусалим радовался, принимая у себя столь почетных гостей.
В третьем часу Самуил решил вернуться в Раму. Он достаточно насмотрелся, а словоохотливость старцев на празднике досаждала ему. Он поручил Абрахама заботам остальных. Переполненный впечатлениями, он спал крепко в эту ночь, ведь даже двухчасовая поездка на спине мула под солнцем была нелегкой для его старого тела.
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Толпа торопилась за повозкой, толкаясь, наступая друг другу на ноги, лаская ноги героя. Восторженные лица поднимались к нему. А с правой стороны Ионафана не было почти никого. Отважные садились верхом на ослов, чтобы стать ближе к повозке и полюбоваться всенародным героем.
На невозмутимом лице Саула застыла неподвижная улыбка. Он терпел оскорбление, пока ехал по улице Процветания. Он не сомневался, что вероятный враг наблюдал за ним. Он не видел, как наклонился Самуил, когда повозка приблизилась к дому торговца золотом. Впрочем, старый человек наклонился, чтобы вглядеться в лицо молодого победителя. Был ли то хвастун, излучающий гордыню, или дальновидный юноша? А эта невинность, которая окружала его ореолом, была ли она искренней или нарочитой? Как раз в тот момент Давид поднял голову к людям, столпившимся на террасах, машущим руками. Самуил увидел его лицо и вздрогнул.
– Чтобы он ни сделал, он будет невиновен.
Когда кортеж прошел, Самуил повернулся к Анамелю Бен Эфрону, которому плохо удавалось скрыть свое удовлетворение. Другие залпом пили охлажденную воду из чаш.
– Вы уже посовещались? – спросил он, опершись на край террасы.
– Самуил, мы бы никогда не стали совещаться без тебя, – ответил один из старейшин, который знал суровый нрав Самуила. – Но мы все готовы поддержать Давида. Мы не видели этого юношу, но мы могли предвидеть восхищение, которое он вызовет.
– Я понимаю, – сказал Самуил. – Я верю, что вы искренни, восхваляя его. Он действительно был царем этого кортежа.
Самуил был человеком, который не бросал слов на ветер.
– Царь кортежа… – раздельно повторил Анамель Бен Эфрон, как ребенок, который учится читать.
Абрахам, ясновидящий Шефеля, склонил голову: либо он хотел привлечь к себе внимание, либо сказать что-то такое, что сказать непросто.
– Кажется, наш друг Абрахам не разделяет общее мнение, – заметил Тобьель Бен Тобьель.
Абрахам оживился. Слова проглатывались, застревали в гортани.
– Говори, Абрахам, – сказал ему Самуил.
Абрахам почувствовал угрозу в голосе Великого ясновидящего, Великого судьи, предводителя совета старейшин всех племен. Его лицо стало пунцовым.
– Дайте ему воды, – сказал Самуил.
Ему протянули чашу. Абрахам выпил залпом и поперхнулся. Ему постучали по спине. Он сурово посмотрел на старейшин, которые терпеливо ждали, пока он заговорит, молча поглаживая бороды.
– Я думаю, что наш друг Абрахам смущен тем фактом, что Давид – любовник Ионафана, – слова Самуила поразили Абрахама. – Не правда ли, Абрахам? Но мы не станем обращать на это внимание, потому что эта связь позволила Давиду сразу занять достойное положение в царском доме. Более надежное, нежели то, которое бы он занял, женившись на дочери Саула, так как Ионафан – это самый храбрый из сыновей Саула, герой, на котором ему суждено было остановить свой выбор.
Старейшины кивнули.
– Ничто не могло быть более благоприятным, – одобрил Анамель Бен Эфрон.
Абрахам склонил голову, наконец проникшись спокойствием Самуила.
– Саул может лишить милости зятя более известного, чем Давид, – сказал он. – Но он не сможет прогнать любовника своего любимого сына, и, кроме того, весь народ влюблен в Давида.
Самуил был из тех людей, которые забивают гвоздь тремя ударами молотка и не разом больше.
Кортеж прошел. Праздник заполонил улицы Иерусалима. Жебюзиты, а может быть, иудеи достали, неизвестно откуда, музыкальные инструменты: флейты, цимбалы, систры, треугольники, и устроили, может, концерт, может, какофонию, напевая и напиваясь. Самуил и старейшины спустились с террасы освежиться. Торговец золотом приготовил угощение на любой вкус: жареные голуби, нутовый крем, ореховое печенье – все это орошалось галилейским вином. Иерусалим радовался, принимая у себя столь почетных гостей.
В третьем часу Самуил решил вернуться в Раму. Он достаточно насмотрелся, а словоохотливость старцев на празднике досаждала ему. Он поручил Абрахама заботам остальных. Переполненный впечатлениями, он спал крепко в эту ночь, ведь даже двухчасовая поездка на спине мула под солнцем была нелегкой для его старого тела.
Глава 12
НЕ ПРОСТО ЖЕНЩИНА
Возвращение в Гиву на следующий день шло по плану. Офицеры были погружены в свои мысли. За исключением Ионафана, сыновья Саула – Мелхисуа, Аминадав и Иевосфей – были поглощены разговорами с доверенными людьми.
Саул ехал на коне во главе группы, куда входили Авенир и несколько других офицеров. Иногда Мелхисуа, Аминадав и Иевосфей ускоряли шаг своих мулов, чтобы догнать их, а потом вновь присоединиться к своей группе. Невозмутимый, иногда даже улыбающийся Саул был непроницаем. Солдат, шедший пешком, услышал, как он сказал Иевосфею непонятно о чем: «Весенние цветы. Рожденные ливнем, увядшие с первыми лучами солнца». Позднее тот же солдат услышал, как Авенир сказал: «Самуил был в Иерусалиме».
Позади шла другая группа, возглавляемая Давидом и Ионафаном, которых сопровождали несколько солдат и два-три лейтенанта, потерявшие голову от восхищения Давидом. На муле, в джитовой суме голова Голиафа. Давид казался задумчивым. Ионафан заметил это и спросил Давида о причине его молчаливости. Молодой человек в ответ лишь улыбнулся ему. Однако Ионафан был упорен и настоял на своем.
– Мне воздали слишком много почестей, – проговорил Давид.
– Это мне доставило удовольствие, – ответил Ионафан.
Но нужно было быть очень влюбленным или очень рассеянным, чтобы не заметить, что царский дом насчитывал отныне больше на одного члена, который к тому же не желал становиться тенью царя. А Давид был не настолько влюблен и совсем не рассеян.
Уехав на заре, они добрались до Гивы после полудня. Прием был такой же восторженный, как и в Иерусалиме. Девушки шли, напевая: «Давид – ужас филистимлян! Давид – меч Господа!» Они повесили цветочные венки на мула героя на тропе, ведущей к городу. Саул даже не повернулся. И еще выходили люди, несущие цветочные гирлянды, и все они проходили мимо царя, чтобы приветствовать своего героя Давида и поздравить его с победой. Наконец по приказу Авенира один из офицеров прыгнул на землю, чтобы попросить вожаков не забыть о царе в их похвалах. Весь остаток пути пели: «Да здравствует царь Саул! Да здравствует Давид, любимец Господа!»
Но когда кортеж подъехал к городским воротам, дудки затихли, а потом вновь загрохотали цимбалы, и приказ офицера был забыт. Самые активные подняли Давида и мула и с триумфом понесли его на возвышение перед дворцом, чтобы каждый мог его видеть.
Однако Саул насмотрелся уже достаточно. Соблюдая приличия, поднимаясь за Давидом, он вошел во дворец в сопровождении своих трех сыновей, Авенира и офицеров. Один Ионафан остался рядом с Давидом, выставляя напоказ еще раз ужасно уродливую голову Голиафа и его меч. Из окон дворца неслись приветственные возгласы. Ахиноам, супруга Саула, велела рабам наполнить бассейн горячей водой, как того хотели царь и его дети. Этот зал был скромнее того, где совершались омовения, – сводчатая комната, как бы спрятанная в глубине дворца. Каменный бассейн глубиной в полтора локтя достаточно долго сохранял температуру воды, чтобы оставалось время помыться; остаток воды выливался через сток вниз в долину.
– Если хотите принять ванну со мной, – сказал Саул Авениру и офицерам, – милости просим. Будет возможность поговорить.
Саул разделся и вошел первым. Раб медленно лил теплую воду на его тело, протянул брусок мыла, приготовленного из масла и щелочи. Царь натер им тело и ноги, потом он дал мыло рабу, чтобы тот натер ему спину. Раздеваясь, Авенир созерцал эту сцену, в то время как сыновья царя в свою очередь входили в бассейн. Он не часто присутствовал при интимных туалетах монарха и его сыновей; значит, возникла какая-то срочность, и он об этом узнает. Саул намылил волосы, глаза его были закрыты, жестом он приказал рабу лить воду на голову. Потом он сел на каменную скамью и позволил рабам обтереть себя. Саул был красивым мужчиной. Впрочем, Самуил объяснил причину его красоты. «Милость небес», – сказал Великий ясновидящий, давая понять, что если Всемогущий наделил физической красотой одно из своих созданий, стало быть, на то есть причины. «Но это ловушка, а не невинная красота», – подумал Авенир, рассматривая широкие плечи Саула, его крепкую грудь, безупречную кожу и благородное и непреклонное лицо.
– Я предполагаю, что там будет пиршество, – сказал Малхисуа, растирая руки.
– Пир действительно будет, – сказал Саул.
– Нам не нужно там присутствовать.
– Мы придем туда, несмотря ни на что, – ответил Саул. – Отсутствовать на пире было бы ошибкой.
– Почему? – спросил Иевосфей. – Ничто не обязывает нас присутствовать на триумфе этого… Давида.
Авенир спустился в бассейн, слегка опираясь на ногу, поврежденную падением с лошади.
– Присутствуя, мы поддержим в народе чувство, что мы разделяем их ликование и что Давид торжествует под моим руководством, – сказал Саул.
– Чтобы восторжествовать, он торжествует, – произнес Иевосфей, закрывая глаза под горячей водой.
– И долго он будет так торжествовать? – спросил Аминадав. – Нельзя же двадцать лет говорить о Голиафе!
– Так как Давид сейчас герой сражения, – прервал Авенир, – пошлем его воевать. – Он вопросительно взглянул на Саула.
– Это идея, – пробормотал Саул.
– Ведь не всегда же рогатка будет истреблять оставшуюся часть филистимлян, – заметил офицер.
– Да-а, надо хорошенько подумать обо всем, – сказал Саул, который начал одеваться. Его жена прислала раба с туникой из тонкого льна. Другой раб наклонился, чтобы завязать сандалии, недавно натертые лавровым маслом.
– Подумать обо всем? – спросил Авенир, подняв глаза на царя.
– Женщина, – прошептал Саул.
– Это не то, чего ему не хватает, – сказал Малхисуа.
– Не просто какая-нибудь женщина, – сказал Саул безразличным тоном.
– Ты должен, во всяком случае, отдать ему руку твоей старшей дочери, моей сестры Меровы, – сказал Иевосфей.
– Я ничего ему не должен, – сухо ответил Саул.
Возгласы удовольствия офицеров во время омовения перекрывали их разговор. Ведь не каждый день рабы растирали им спины мочалками и мыли горячей водой с мылом. Те, кто слышал, поняли: Саул собирается таким образом обольстить Давида одной из своих собственных дочерей. Но какой? Меровой, Мелхолой? Иевосфей наклонил нахмуренный лоб, ожидая объяснения: его не было. Саул выдержал его взгляд молча. Внезапно он прекратил одеваться и покинул зал с расшнурованными сандалиями. Мелхисуа и Аминадав остались на месте, словно завороженные.
– Услать его – это хорошая мысль. Вдали от Ионафана он будет менее опасен, – вновь начал Саул вместо объяснения. – Но свадьбы не будет; я не хочу его больше иметь в своей семье. – И немного погодя он добавил: – Однако моя дочь дополнит идею Авенира.
Офицеры все еще шумно плескались.
– Ты знаешь, что делал Самуил в Иерусалиме? – спросил Саул у Авенира.
– Он приехал посмотреть, – ответил тот.
– Посмотреть… – горько повторил Саул. – Не на меня приехал он посмотреть. – Он встал. – Пойдемте. Ионафану, Давиду и их свите тоже надо освежиться. Для всех здесь не хватит места.
Авенир задумчиво вытер лицо, оделся и вышел последним.
В действительности места для всех было достаточно.
Саул ехал на коне во главе группы, куда входили Авенир и несколько других офицеров. Иногда Мелхисуа, Аминадав и Иевосфей ускоряли шаг своих мулов, чтобы догнать их, а потом вновь присоединиться к своей группе. Невозмутимый, иногда даже улыбающийся Саул был непроницаем. Солдат, шедший пешком, услышал, как он сказал Иевосфею непонятно о чем: «Весенние цветы. Рожденные ливнем, увядшие с первыми лучами солнца». Позднее тот же солдат услышал, как Авенир сказал: «Самуил был в Иерусалиме».
Позади шла другая группа, возглавляемая Давидом и Ионафаном, которых сопровождали несколько солдат и два-три лейтенанта, потерявшие голову от восхищения Давидом. На муле, в джитовой суме голова Голиафа. Давид казался задумчивым. Ионафан заметил это и спросил Давида о причине его молчаливости. Молодой человек в ответ лишь улыбнулся ему. Однако Ионафан был упорен и настоял на своем.
– Мне воздали слишком много почестей, – проговорил Давид.
– Это мне доставило удовольствие, – ответил Ионафан.
Но нужно было быть очень влюбленным или очень рассеянным, чтобы не заметить, что царский дом насчитывал отныне больше на одного члена, который к тому же не желал становиться тенью царя. А Давид был не настолько влюблен и совсем не рассеян.
Уехав на заре, они добрались до Гивы после полудня. Прием был такой же восторженный, как и в Иерусалиме. Девушки шли, напевая: «Давид – ужас филистимлян! Давид – меч Господа!» Они повесили цветочные венки на мула героя на тропе, ведущей к городу. Саул даже не повернулся. И еще выходили люди, несущие цветочные гирлянды, и все они проходили мимо царя, чтобы приветствовать своего героя Давида и поздравить его с победой. Наконец по приказу Авенира один из офицеров прыгнул на землю, чтобы попросить вожаков не забыть о царе в их похвалах. Весь остаток пути пели: «Да здравствует царь Саул! Да здравствует Давид, любимец Господа!»
Но когда кортеж подъехал к городским воротам, дудки затихли, а потом вновь загрохотали цимбалы, и приказ офицера был забыт. Самые активные подняли Давида и мула и с триумфом понесли его на возвышение перед дворцом, чтобы каждый мог его видеть.
Однако Саул насмотрелся уже достаточно. Соблюдая приличия, поднимаясь за Давидом, он вошел во дворец в сопровождении своих трех сыновей, Авенира и офицеров. Один Ионафан остался рядом с Давидом, выставляя напоказ еще раз ужасно уродливую голову Голиафа и его меч. Из окон дворца неслись приветственные возгласы. Ахиноам, супруга Саула, велела рабам наполнить бассейн горячей водой, как того хотели царь и его дети. Этот зал был скромнее того, где совершались омовения, – сводчатая комната, как бы спрятанная в глубине дворца. Каменный бассейн глубиной в полтора локтя достаточно долго сохранял температуру воды, чтобы оставалось время помыться; остаток воды выливался через сток вниз в долину.
– Если хотите принять ванну со мной, – сказал Саул Авениру и офицерам, – милости просим. Будет возможность поговорить.
Саул разделся и вошел первым. Раб медленно лил теплую воду на его тело, протянул брусок мыла, приготовленного из масла и щелочи. Царь натер им тело и ноги, потом он дал мыло рабу, чтобы тот натер ему спину. Раздеваясь, Авенир созерцал эту сцену, в то время как сыновья царя в свою очередь входили в бассейн. Он не часто присутствовал при интимных туалетах монарха и его сыновей; значит, возникла какая-то срочность, и он об этом узнает. Саул намылил волосы, глаза его были закрыты, жестом он приказал рабу лить воду на голову. Потом он сел на каменную скамью и позволил рабам обтереть себя. Саул был красивым мужчиной. Впрочем, Самуил объяснил причину его красоты. «Милость небес», – сказал Великий ясновидящий, давая понять, что если Всемогущий наделил физической красотой одно из своих созданий, стало быть, на то есть причины. «Но это ловушка, а не невинная красота», – подумал Авенир, рассматривая широкие плечи Саула, его крепкую грудь, безупречную кожу и благородное и непреклонное лицо.
– Я предполагаю, что там будет пиршество, – сказал Малхисуа, растирая руки.
– Пир действительно будет, – сказал Саул.
– Нам не нужно там присутствовать.
– Мы придем туда, несмотря ни на что, – ответил Саул. – Отсутствовать на пире было бы ошибкой.
– Почему? – спросил Иевосфей. – Ничто не обязывает нас присутствовать на триумфе этого… Давида.
Авенир спустился в бассейн, слегка опираясь на ногу, поврежденную падением с лошади.
– Присутствуя, мы поддержим в народе чувство, что мы разделяем их ликование и что Давид торжествует под моим руководством, – сказал Саул.
– Чтобы восторжествовать, он торжествует, – произнес Иевосфей, закрывая глаза под горячей водой.
– И долго он будет так торжествовать? – спросил Аминадав. – Нельзя же двадцать лет говорить о Голиафе!
– Так как Давид сейчас герой сражения, – прервал Авенир, – пошлем его воевать. – Он вопросительно взглянул на Саула.
– Это идея, – пробормотал Саул.
– Ведь не всегда же рогатка будет истреблять оставшуюся часть филистимлян, – заметил офицер.
– Да-а, надо хорошенько подумать обо всем, – сказал Саул, который начал одеваться. Его жена прислала раба с туникой из тонкого льна. Другой раб наклонился, чтобы завязать сандалии, недавно натертые лавровым маслом.
– Подумать обо всем? – спросил Авенир, подняв глаза на царя.
– Женщина, – прошептал Саул.
– Это не то, чего ему не хватает, – сказал Малхисуа.
– Не просто какая-нибудь женщина, – сказал Саул безразличным тоном.
– Ты должен, во всяком случае, отдать ему руку твоей старшей дочери, моей сестры Меровы, – сказал Иевосфей.
– Я ничего ему не должен, – сухо ответил Саул.
Возгласы удовольствия офицеров во время омовения перекрывали их разговор. Ведь не каждый день рабы растирали им спины мочалками и мыли горячей водой с мылом. Те, кто слышал, поняли: Саул собирается таким образом обольстить Давида одной из своих собственных дочерей. Но какой? Меровой, Мелхолой? Иевосфей наклонил нахмуренный лоб, ожидая объяснения: его не было. Саул выдержал его взгляд молча. Внезапно он прекратил одеваться и покинул зал с расшнурованными сандалиями. Мелхисуа и Аминадав остались на месте, словно завороженные.
– Услать его – это хорошая мысль. Вдали от Ионафана он будет менее опасен, – вновь начал Саул вместо объяснения. – Но свадьбы не будет; я не хочу его больше иметь в своей семье. – И немного погодя он добавил: – Однако моя дочь дополнит идею Авенира.
Офицеры все еще шумно плескались.
– Ты знаешь, что делал Самуил в Иерусалиме? – спросил Саул у Авенира.
– Он приехал посмотреть, – ответил тот.
– Посмотреть… – горько повторил Саул. – Не на меня приехал он посмотреть. – Он встал. – Пойдемте. Ионафану, Давиду и их свите тоже надо освежиться. Для всех здесь не хватит места.
Авенир задумчиво вытер лицо, оделся и вышел последним.
В действительности места для всех было достаточно.
Глава 13
НАПРАСНАЯ МЕРА
Это произошло в конце праздника; после печенья с медом, сушеных фиников и миндаля в квашеном молоке, пританцовывая, вошли девушки. Они играли на систре и пели, их было шестеро – подведенные сурьмой глаза, алые губы, умащенные маслом волосы и короткие юбки. Они направились к царю и его свите, которые расположились на возвышении. Все они сидели на шкурах животных, уставленных блюдами и кубками.
«Слава! Слава Саулу-царю, избранному Бога! Слава Саулу – знамени Бога! Слава Саулу – покорителю неверных!» – пели они. Тамбурин сопровождал эти речитативы. Гости зааплодировали.
Саул улыбкой поблагодарил танцовщиц. Мелхисуа, Аминадав, Иевосфей и несколько офицеров эскорта были в угрюмом настроении. Разместившаяся неподалеку от них группа, состоящая из Ионафана, Давида и сопровождающих их офицеров, зааплодировала. Давид сиял; он мельком заметил, что выражение лица Ионафана изменилось от удивления до беспокойства.
Танцовщицы остановились перед ними и запели другую песню: «Слава, слава Ионафану, нашему славному воину! Слава, слава Ионафану, достойному сыну великого царя Саула! Слава, слава Давиду, победителю чудовища! Слава, слава Давиду, доблестному лейтенанту!»
– Будь благоразумен, – прошептал Ионафан Давиду. – Первая танцовщица – моя сестра.
Посматривая вокруг, Давид заметил, что взгляды соседней группы направлены в его сторону, при этом смотрящие старались скрыть свое внимание.
Ионафан аплодировал вяло, поддерживаемый офицерами, но Давид по-юношески азартно хлопал в ладоши, притворяясь, что пьян.
Он понял, что замышлялось. Он встал, чтобы плясать вместе с танцовщицами. Аплодисменты удвоились. Сверкнул взгляд Саула. Танцовщицы прошлись по саду и вернулись к месту царя. Они танцевали на месте, кружась, и шум систр поднимался до небес. Потом они разбрелись, отвечая на приглашения гостей, предлагавших им кто – вино, кто – печенье. За исключением одной, первой из танцовщиц. Она обратилась к Давиду. На вид ей было лет пятнадцать.
– Я пришла посмотреть на героя, рассказы о подвигах которого сотрясают наши дома, – сказала она без смущения.
– Если бы я знал твое лицо, то убил бы Голиафа только затем, чтобы завоевать твой взгляд, – ответил Давид.
– Ну, тогда предложи мне кубок, – попросила девушка. Это сделал Ионафан, который протянул ей его с иронией.
– Итак, мой брат – виночерпий героя, – сказала она огорченно.
– Твой брат – твой виночерпий, Мерова, – ответил Ионафан.
Она присела на краешек, так как девушки, достигшие половой зрелости, не могли сидеть с мужчинами.
– Ты умеешь только рубить головы? – спросила она Давида.
– Если бы они были из золота, то я сделал бы из них тебе ожерелье, – ответил он.
Она засмеялась. За соседним столом не упускали ни слова из их разговора.
– Тогда сохрани их для своей возлюбленной, – сказала она притворно кисло.
– Твои глаза подобны меду, глаза моей возлюбленной – уксусу.
Она засмеялась еще громче, но глаза ее оставались серьезны.
– У тебя сахарные уста, – сказала она.
– Чтобы быть равными твоим губам, – возразил он, добавив нежности во взгляд.
Ионафан слушал и улыбался, время от времени украдкой бросая взгляд в сторону отца.
– Есть ли у тебя сердце теперь, когда ты бросил камень в лоб Голиафу? – снова бесстыдно начала девушка.
Он откровенно рассмеялся, показав свои ослепительные зубы.
– Может быть, нужно, чтобы я положил свое сердце в пращу, чтобы добиться твоего? – спросил он.
Все сидящие за соседним столом услышали реплику, и даже Саул разразился смехом.
– Смотри, Мерова, как бы мне не назвать тебя лейтенантом! – бросил Ионафан.
Она притворно смерила его презрительным взглядом.
– Ты берешь женщин в лейтенанты?
Но вместо того, чтобы рассердиться, он засмеялся громче и протянул ей финик.
Царь решил, что время истекло, и встал. Царское место опустело, лишь несколько лейтенантов задержались на минуту.
Тихо опускалась ночь.
– Мне нужно удалиться, – шепнул Ионафан Давиду. – Будь осторожен.
Давид кивнул в знак согласия и покинул сады. Он устремился на край плоскогорья, которое завершало долину, а на границе переходило в царские сады. Миндаль, яблоки, абрикосы простирались до долины, благоухая в темноте, когда поднимался ветер. Не было нужды оглядываться. Он знал, что за ним кто-то идет. Вскоре она догнала его. Она молча шла рядом.
– Ты откусила язык? – спросил он наконец.
– Я не должна быть здесь, – сказала она недовольно.
– Тогда почему ты здесь?
– Потому что ты красив.
– Но в темноте ты меня не видишь.
– Я увижу тебя завтра, если будет нужно.
– Ведь не взгляды же ты ловить пришла, – сказал он с нежностью. – И не своим глазам пришла ты угождать.
Она не ответила. Он положил ей руку на грудь. Она была развита. Была ли она девственницей? Она его не оттолкнула.
– Уже лето, – сказал он, рука, вздрагивая, скользила от одной груди к другой.
Она напрягла свое тело. Он привлек ее к себе и склонил так низко свое лицо к ее лицу, что волос не прошел бы меж их губами. Она прерывисто дышала, и он вдохнул в себя запах вина, которое она пила. Он ласкал ее груди через ткань платья, пока ее соски не стали твердыми. Тогда, нежно отодвинув ногу Меровы, он медленно поднял платье, потом тунику, и она тихо вскрикнула.
– Ты знаешь, как создан мужчина? – сказал он, взяв ее руку и направляя ее. Она снова вскрикнула.
– Это то, что ты берешь в себя от мужчины, – сказал он, опуская медленно, очень медленно свою руку по животу Меровы, пока не коснулся выпуклости тела. – И так, как ты меня ласкаешь, я тебя ласкаю, – шептал он, вкушая медленное, но несомненное влечение к нему этого женского тела, напряжение перед бурей. Она ждала, что он лишит ее девственности, и он это знал. Она была обещана победителю Голиафа, следовательно, она ему принадлежала. Но Саул хотел, чтобы он ее изнасиловал, чтобы быть обесчещенным, а Давид насиловал только сердце. Он склонился к ней и вспомнил девушку, которую оставил по дороге в Вифлеем.
Она уперлась спиной в руку, которая ее поддерживала.
– Так будет с тобой в том случае, если я возьму тебя в жены, – сказал он, все еще наклоняясь над ней. Он угадал взгляд, который она устремляла на него в темноте. – Но тогда это не будет украдкой. Ты можешь только знать, что почувствуешь, но ты остаешься девственницей. И ты сможешь, если ты осмелишься это сказать, подтвердить, что Давид мужчина.
Она растерялась.
– Ты меня не взял, – сказала она. – Будут говорить, что я уродина.
Он рассмеялся.
– Где скажут это, если это не во дворце? Ни одна царская дочь не уродлива, Мерова, а ты меньше других.
– Но я твоя! Мой отец обещал меня победителю Голиафа.
– Что же он не сказал мне это сам?
– Вот поэтому ты не взял меня? – спросила она.
Он тихо и горько засмеялся. Вот сколько стоила ему слава! Народная слава, любовь царевича, ревность царя, а потом недостойные интриги, инструментом которых была одновременно хитрая и наивная девушка.
– Но ты можешь приходить за удовольствием каждый вечер, – предложил он насмешливо.
Она поднялась и ушла быстрым и раздраженным шагом. Мерова, однако, была упорной. А может быть, действительно влюбленной. Или и то и другое. Она вернулась в следующие вечера, настойчиво добиваясь своей цели, используя для этого все тонкости, которыми она владела инстинктивно или которые были рекомендованы ей сожительницами дворца. Но если он извлекал из этого удовольствие, не уступал и смеялся, неистово избегая главного, то она старалась его то оцарапать, то покрывала поцелуями.
Каждый вечер он рассказывал все Ионафану, которого это забавляло, но и тревожило: сколько дерзости у девственницы, его родной сестры, и настойчивости у отвергнутой девушки, а также интриг, замышляемых Саулом и его людьми. Но в конце всегда взрывы смеха Давида и Ионафана, руки, лежащие на плечах товарища, вся эта интрига только еще больше объединяла их. Хитрость не удалась. Дворцовые сплетники скоро рассказали молодым людям, что повитуха осмотрела Мерову и подтвердила ее невинность. Давид, безусловно, не был равнодушен к женщинам, он не был рохлей, но у него не было и намерения становиться тайно зятем своего возлюбленного.
– Впрочем, это ничего бы не изменило, – сказал как-то Ионафан. – Я хочу сказать – ничего в нашей дружбе.
Давид размышлял над этим: в конце концов, он вышел победителем. Его позабавила царская интрига, а Мерова и правда была в его вкусе. И может быть, если бы Саул ему официально отдал ее руку, он бы с удовольствием женился на ней. Однажды утром Ионафан напомнил своему отцу, что Давид ждет награды, обещанной победителю Голиафа, тем более что это было обещано публично.
Саул выслушал просьбу с невозмутимым лицом и не сделал никакого комментария. Но вечером, в начале трапезы, в присутствии своих сыновей и Давида равнодушным тоном объявил, что решил отдать руку Меровы Адриэлу из Мехолы, знатному человеку, которому он был обязан. Все взгляды были направлены на Давида, ведь именно ему публично была обещана награда. Оскорбление, однако, было встречено улыбкой. Он поднял рог с вином и выпил за успех жениха и невесты. Жест вывел из себя Саула, который, повернувшись к Давиду, бросил:
– Итак, пей!
По лицу Ионафана пробежали судороги. Его отец не только публично обнаружил свое предательство. Но еще свою досаду и, более того, свою зависть. Царь завидовал победившему юноше. Настоящим царем впредь будет Давид. Царство будет разделено между ним и Ионафаном.
– Мерова была обещана победителю Голиафа, – вновь сказал Саул, опустив глаза, – но у меня есть другая дочь, которая достанется этому победителю. Однако при условии…
Он поднял глаза на присутствующих, выждал время, чтобы произнести: «Пусть этот победитель заплатит мне выкуп». У каждого перехватило дыхание. Царь просит выкуп? Царь?
– Я хочу получить крайнюю плоть от ста филистимлян, – сказал Саул. – Мы выезжаем завтра.
Необычность и явная непристойность требования оскорбили слух присутствующих. Даже Малхис, который не любил Давида, выглядел потрясенным. «Он потерял разум! Он обезумел от зависти!» – сказал он своему адъютанту. Авенир следил за происходящим с удрученным видом. Но страннее всего среди этой бури выглядело поведение Давида.
– Ну, так выпьем за этот выкуп! – ответил он, поднимая рог и не прекращая улыбаться.
Иевосфей, до сих пор сидевший тихо и неподвижно, встал и торжественно сел около Давида. Все следили за его действием, а брови Саула нахмурились.
– Я пью за победу Давида, – сказал он проникновенно. – Я пью за сто краеобрезаний, которые достанет мой зять. – И он обнял Давида за плечи. Потом он опустил руку на блюдо, вытащил кусок птицы и протянул его Давиду жестом любовника или раба. Давид взял его, не отводя глаз от взгляда Иевосфея. «Этот юноша пленит нас всех, – прошептал адъютант Малхис. – Всемогущий с ним».
– Подождем, что скажет Самуил, – ответил Малхис зловещим тоном.
«Слава! Слава Саулу-царю, избранному Бога! Слава Саулу – знамени Бога! Слава Саулу – покорителю неверных!» – пели они. Тамбурин сопровождал эти речитативы. Гости зааплодировали.
Саул улыбкой поблагодарил танцовщиц. Мелхисуа, Аминадав, Иевосфей и несколько офицеров эскорта были в угрюмом настроении. Разместившаяся неподалеку от них группа, состоящая из Ионафана, Давида и сопровождающих их офицеров, зааплодировала. Давид сиял; он мельком заметил, что выражение лица Ионафана изменилось от удивления до беспокойства.
Танцовщицы остановились перед ними и запели другую песню: «Слава, слава Ионафану, нашему славному воину! Слава, слава Ионафану, достойному сыну великого царя Саула! Слава, слава Давиду, победителю чудовища! Слава, слава Давиду, доблестному лейтенанту!»
– Будь благоразумен, – прошептал Ионафан Давиду. – Первая танцовщица – моя сестра.
Посматривая вокруг, Давид заметил, что взгляды соседней группы направлены в его сторону, при этом смотрящие старались скрыть свое внимание.
Ионафан аплодировал вяло, поддерживаемый офицерами, но Давид по-юношески азартно хлопал в ладоши, притворяясь, что пьян.
Он понял, что замышлялось. Он встал, чтобы плясать вместе с танцовщицами. Аплодисменты удвоились. Сверкнул взгляд Саула. Танцовщицы прошлись по саду и вернулись к месту царя. Они танцевали на месте, кружась, и шум систр поднимался до небес. Потом они разбрелись, отвечая на приглашения гостей, предлагавших им кто – вино, кто – печенье. За исключением одной, первой из танцовщиц. Она обратилась к Давиду. На вид ей было лет пятнадцать.
– Я пришла посмотреть на героя, рассказы о подвигах которого сотрясают наши дома, – сказала она без смущения.
– Если бы я знал твое лицо, то убил бы Голиафа только затем, чтобы завоевать твой взгляд, – ответил Давид.
– Ну, тогда предложи мне кубок, – попросила девушка. Это сделал Ионафан, который протянул ей его с иронией.
– Итак, мой брат – виночерпий героя, – сказала она огорченно.
– Твой брат – твой виночерпий, Мерова, – ответил Ионафан.
Она присела на краешек, так как девушки, достигшие половой зрелости, не могли сидеть с мужчинами.
– Ты умеешь только рубить головы? – спросила она Давида.
– Если бы они были из золота, то я сделал бы из них тебе ожерелье, – ответил он.
Она засмеялась. За соседним столом не упускали ни слова из их разговора.
– Тогда сохрани их для своей возлюбленной, – сказала она притворно кисло.
– Твои глаза подобны меду, глаза моей возлюбленной – уксусу.
Она засмеялась еще громче, но глаза ее оставались серьезны.
– У тебя сахарные уста, – сказала она.
– Чтобы быть равными твоим губам, – возразил он, добавив нежности во взгляд.
Ионафан слушал и улыбался, время от времени украдкой бросая взгляд в сторону отца.
– Есть ли у тебя сердце теперь, когда ты бросил камень в лоб Голиафу? – снова бесстыдно начала девушка.
Он откровенно рассмеялся, показав свои ослепительные зубы.
– Может быть, нужно, чтобы я положил свое сердце в пращу, чтобы добиться твоего? – спросил он.
Все сидящие за соседним столом услышали реплику, и даже Саул разразился смехом.
– Смотри, Мерова, как бы мне не назвать тебя лейтенантом! – бросил Ионафан.
Она притворно смерила его презрительным взглядом.
– Ты берешь женщин в лейтенанты?
Но вместо того, чтобы рассердиться, он засмеялся громче и протянул ей финик.
Царь решил, что время истекло, и встал. Царское место опустело, лишь несколько лейтенантов задержались на минуту.
Тихо опускалась ночь.
– Мне нужно удалиться, – шепнул Ионафан Давиду. – Будь осторожен.
Давид кивнул в знак согласия и покинул сады. Он устремился на край плоскогорья, которое завершало долину, а на границе переходило в царские сады. Миндаль, яблоки, абрикосы простирались до долины, благоухая в темноте, когда поднимался ветер. Не было нужды оглядываться. Он знал, что за ним кто-то идет. Вскоре она догнала его. Она молча шла рядом.
– Ты откусила язык? – спросил он наконец.
– Я не должна быть здесь, – сказала она недовольно.
– Тогда почему ты здесь?
– Потому что ты красив.
– Но в темноте ты меня не видишь.
– Я увижу тебя завтра, если будет нужно.
– Ведь не взгляды же ты ловить пришла, – сказал он с нежностью. – И не своим глазам пришла ты угождать.
Она не ответила. Он положил ей руку на грудь. Она была развита. Была ли она девственницей? Она его не оттолкнула.
– Уже лето, – сказал он, рука, вздрагивая, скользила от одной груди к другой.
Она напрягла свое тело. Он привлек ее к себе и склонил так низко свое лицо к ее лицу, что волос не прошел бы меж их губами. Она прерывисто дышала, и он вдохнул в себя запах вина, которое она пила. Он ласкал ее груди через ткань платья, пока ее соски не стали твердыми. Тогда, нежно отодвинув ногу Меровы, он медленно поднял платье, потом тунику, и она тихо вскрикнула.
– Ты знаешь, как создан мужчина? – сказал он, взяв ее руку и направляя ее. Она снова вскрикнула.
– Это то, что ты берешь в себя от мужчины, – сказал он, опуская медленно, очень медленно свою руку по животу Меровы, пока не коснулся выпуклости тела. – И так, как ты меня ласкаешь, я тебя ласкаю, – шептал он, вкушая медленное, но несомненное влечение к нему этого женского тела, напряжение перед бурей. Она ждала, что он лишит ее девственности, и он это знал. Она была обещана победителю Голиафа, следовательно, она ему принадлежала. Но Саул хотел, чтобы он ее изнасиловал, чтобы быть обесчещенным, а Давид насиловал только сердце. Он склонился к ней и вспомнил девушку, которую оставил по дороге в Вифлеем.
Она уперлась спиной в руку, которая ее поддерживала.
– Так будет с тобой в том случае, если я возьму тебя в жены, – сказал он, все еще наклоняясь над ней. Он угадал взгляд, который она устремляла на него в темноте. – Но тогда это не будет украдкой. Ты можешь только знать, что почувствуешь, но ты остаешься девственницей. И ты сможешь, если ты осмелишься это сказать, подтвердить, что Давид мужчина.
Она растерялась.
– Ты меня не взял, – сказала она. – Будут говорить, что я уродина.
Он рассмеялся.
– Где скажут это, если это не во дворце? Ни одна царская дочь не уродлива, Мерова, а ты меньше других.
– Но я твоя! Мой отец обещал меня победителю Голиафа.
– Что же он не сказал мне это сам?
– Вот поэтому ты не взял меня? – спросила она.
Он тихо и горько засмеялся. Вот сколько стоила ему слава! Народная слава, любовь царевича, ревность царя, а потом недостойные интриги, инструментом которых была одновременно хитрая и наивная девушка.
– Но ты можешь приходить за удовольствием каждый вечер, – предложил он насмешливо.
Она поднялась и ушла быстрым и раздраженным шагом. Мерова, однако, была упорной. А может быть, действительно влюбленной. Или и то и другое. Она вернулась в следующие вечера, настойчиво добиваясь своей цели, используя для этого все тонкости, которыми она владела инстинктивно или которые были рекомендованы ей сожительницами дворца. Но если он извлекал из этого удовольствие, не уступал и смеялся, неистово избегая главного, то она старалась его то оцарапать, то покрывала поцелуями.
Каждый вечер он рассказывал все Ионафану, которого это забавляло, но и тревожило: сколько дерзости у девственницы, его родной сестры, и настойчивости у отвергнутой девушки, а также интриг, замышляемых Саулом и его людьми. Но в конце всегда взрывы смеха Давида и Ионафана, руки, лежащие на плечах товарища, вся эта интрига только еще больше объединяла их. Хитрость не удалась. Дворцовые сплетники скоро рассказали молодым людям, что повитуха осмотрела Мерову и подтвердила ее невинность. Давид, безусловно, не был равнодушен к женщинам, он не был рохлей, но у него не было и намерения становиться тайно зятем своего возлюбленного.
– Впрочем, это ничего бы не изменило, – сказал как-то Ионафан. – Я хочу сказать – ничего в нашей дружбе.
Давид размышлял над этим: в конце концов, он вышел победителем. Его позабавила царская интрига, а Мерова и правда была в его вкусе. И может быть, если бы Саул ему официально отдал ее руку, он бы с удовольствием женился на ней. Однажды утром Ионафан напомнил своему отцу, что Давид ждет награды, обещанной победителю Голиафа, тем более что это было обещано публично.
Саул выслушал просьбу с невозмутимым лицом и не сделал никакого комментария. Но вечером, в начале трапезы, в присутствии своих сыновей и Давида равнодушным тоном объявил, что решил отдать руку Меровы Адриэлу из Мехолы, знатному человеку, которому он был обязан. Все взгляды были направлены на Давида, ведь именно ему публично была обещана награда. Оскорбление, однако, было встречено улыбкой. Он поднял рог с вином и выпил за успех жениха и невесты. Жест вывел из себя Саула, который, повернувшись к Давиду, бросил:
– Итак, пей!
По лицу Ионафана пробежали судороги. Его отец не только публично обнаружил свое предательство. Но еще свою досаду и, более того, свою зависть. Царь завидовал победившему юноше. Настоящим царем впредь будет Давид. Царство будет разделено между ним и Ионафаном.
– Мерова была обещана победителю Голиафа, – вновь сказал Саул, опустив глаза, – но у меня есть другая дочь, которая достанется этому победителю. Однако при условии…
Он поднял глаза на присутствующих, выждал время, чтобы произнести: «Пусть этот победитель заплатит мне выкуп». У каждого перехватило дыхание. Царь просит выкуп? Царь?
– Я хочу получить крайнюю плоть от ста филистимлян, – сказал Саул. – Мы выезжаем завтра.
Необычность и явная непристойность требования оскорбили слух присутствующих. Даже Малхис, который не любил Давида, выглядел потрясенным. «Он потерял разум! Он обезумел от зависти!» – сказал он своему адъютанту. Авенир следил за происходящим с удрученным видом. Но страннее всего среди этой бури выглядело поведение Давида.
– Ну, так выпьем за этот выкуп! – ответил он, поднимая рог и не прекращая улыбаться.
Иевосфей, до сих пор сидевший тихо и неподвижно, встал и торжественно сел около Давида. Все следили за его действием, а брови Саула нахмурились.
– Я пью за победу Давида, – сказал он проникновенно. – Я пью за сто краеобрезаний, которые достанет мой зять. – И он обнял Давида за плечи. Потом он опустил руку на блюдо, вытащил кусок птицы и протянул его Давиду жестом любовника или раба. Давид взял его, не отводя глаз от взгляда Иевосфея. «Этот юноша пленит нас всех, – прошептал адъютант Малхис. – Всемогущий с ним».
– Подождем, что скажет Самуил, – ответил Малхис зловещим тоном.
Глава 14
ВЫКУП
Филистимляне решили взять Гиву и уже три дня готовились к осаде. Прибывшие шефелы, следуя по реке Сорек, собрали своих, рассеянных по горам Хеброк, в долине Рефаим и устроили лагерь в миле на юг от Села[3].
Иудеи, численностью десять тысяч, вышли на заре, намереваясь разрушить лагерь и прогнать врагов за реку Кезалон. Авенир разделил их на пять отрядов по две тысячи человек, четырьмя командовали сыновья Саула, а пятый, в большинстве своем состоящий из лучников, был под его личной командой. Около тысячи солдат также были разделены на четыре группы, входившие в отряды под командой царевичей. Давид, у которого никакого звания не было, находился в отряде Ионафана и был вооружен одним мечом, который ему вручил Ионафан. Оправдываясь, он говорил, что ему не подошло никакое оружие. Издалека его узнавали по пышной шевелюре, по его обнаженному торсу, который прикрывал только жилет.
План атаки был прост: четыре группы окружали филистимский лагерь, конники брали приступом, а пехотинцы шли следом. Тылы подстраховывали лучники под командованием Авенира.
Филистимские отряды стояли около леса. Их наблюдатели заметили появление иудеев в первых отблесках зари и забили тревогу. Отряд Ионафана предпринял атаку на левый фланг, отряд Иевосфея – на правый, два других – в центр. Как только они вышли на досягаемость стрелы, тут же подверглись ответному удару филистимских лучников: дождь стрел, по филистимской тактике, обрушился на ноги, самую незащищенную часть тела. Несмотря на это, под укрытием широких щитов из кожи иудейские конники прорвали укрепления и первые ряды филистимлян. Лучники, потеряв дистанцию для стрельбы и не имея оружия, чтобы сражаться, обратились в бегство. Битва шла между пехотинцами и конниками, началась страшная резня.
Иудеи, численностью десять тысяч, вышли на заре, намереваясь разрушить лагерь и прогнать врагов за реку Кезалон. Авенир разделил их на пять отрядов по две тысячи человек, четырьмя командовали сыновья Саула, а пятый, в большинстве своем состоящий из лучников, был под его личной командой. Около тысячи солдат также были разделены на четыре группы, входившие в отряды под командой царевичей. Давид, у которого никакого звания не было, находился в отряде Ионафана и был вооружен одним мечом, который ему вручил Ионафан. Оправдываясь, он говорил, что ему не подошло никакое оружие. Издалека его узнавали по пышной шевелюре, по его обнаженному торсу, который прикрывал только жилет.
План атаки был прост: четыре группы окружали филистимский лагерь, конники брали приступом, а пехотинцы шли следом. Тылы подстраховывали лучники под командованием Авенира.
Филистимские отряды стояли около леса. Их наблюдатели заметили появление иудеев в первых отблесках зари и забили тревогу. Отряд Ионафана предпринял атаку на левый фланг, отряд Иевосфея – на правый, два других – в центр. Как только они вышли на досягаемость стрелы, тут же подверглись ответному удару филистимских лучников: дождь стрел, по филистимской тактике, обрушился на ноги, самую незащищенную часть тела. Несмотря на это, под укрытием широких щитов из кожи иудейские конники прорвали укрепления и первые ряды филистимлян. Лучники, потеряв дистанцию для стрельбы и не имея оружия, чтобы сражаться, обратились в бегство. Битва шла между пехотинцами и конниками, началась страшная резня.