Страница:
ЧТО ОН НАПИСАЛ ИХ ЭКСПРОМТОМ
И НЕ СОБЛЮДАЛ ЗАКОНОВ СТИХА, И ЧТО ИЗЛОЖЕНИЕ
НЕ ОБЕЩАЕТ КРАСНОРЕЧИЯ
Книга святая Андрея касается всех по порядку
Фаст, но касается их с краткостью дивной она.
Сами же вышние боги, кого он воспел, вероятно,
Все о поэте пеклись, пишущем книгу свою.
Ведь написал он не вдруг, но так, что не сделаешь лучше
В долгое время ее, сколько б его ни давать.
Благочестив и предмет, незатронутый с древности самой,
Роком и облик труда тот же доднесь сохранен.
Если ж себя не связал он заботой о всяких размерах, -
Это отнюдь не в ущерб, с разумом он совершил.
Ведь и величье труда подчиняться не хочет размеру,
Да и свобода лишь там, где вдохновение есть.
Благость труда самого для невежды достаточна, ты же
Каждый, кто пил, и не раз, воду в Кастальском ключе,
Если ты взвесишь детали, - в них вкусишь такое блаженство,
Коего ты ни в одной книге досель не вкушал.
Двадцать лет вдалеке от отчизны был вождь Итакийский,
Но возвратился, - и пес тотчас его опознал.
Ну, а тебя, Стратофонт, кто четыре часа состязался,
Вместе и пес, и народ были не в силах узнать.
Мало того, если сам о себе ты зеркало спросишь,
Сам же под клятвой тогда скажешь: "Я - не Стратофонт".
Незим, кулачный боец, к прорицателю прибыл Олимпу,
Чтобы спросить, суждена ль поздняя старость ему.
"Будешь ты жить не у дел, - тот изрек, - но тебе, состязатель,
Бог беспощадной косой оцепенелый грозит."
Если на стадий бежит Евтихид, ты сочтешь, что стоит он.
Если ж бежит на обед, - скажешь - на крыльях летит.
Мази, гирлянды цветов не нужны моему погребенью.
Вина и с жертвой костер тратою будут пустой.
Дайте мне это живому! А пепел в смешенье с фалерном
Грязь образует, а мне вовсе вина не дает.
Я из земли порожден и под землю по смерти сокроюсь.
Так приходи же ко мне, чаша из глины земной!
Зеркало, Геллия, лжет. Если б зеркало было правдивым,
Раз лишь взглянув, никогда б ты не взглянула опять.
К парфам бы он убежал или даже к столпам Геркулеса,
Раз обнаженной узрев, о Антипатра, тебя.
Взявший урода-жену, лишь зажжет ввечеру он светильник, -
И у бедняги темно будет поныне в глазах.
Если одна борода создает мудреца, - что мешает,
Чтобы козел с бородой мог за Платона сойти?
Вольность, которой пределы ее перейти разрешили,
Быстро стремится вперед, и не удержишь ее.
Если супруга вечор тебе на ногу стала, то утром
Под башмаком у нее будет твоя голова.
Пусть сюда взоры влечет, кто привлек к себе некогда уши,
Генрих, певец Абингдон, славный искусством своим.
Был он недавно один, отличавшийся голосом дивным,
И на органе играть был он искусен один.
Слава Уэллсского храма, в святилище был королем он
Призван к нему, чтоб его также прославить собой.
У короля его отнял сам бог, и вознес его к звездам,
Чтоб и на небе самом новая слава жила.
Генрих лежит здесь смиренный, кто благости друг неизменный.
И Абингдоном он звался, коль кто-то узнать собирался.
В церкви вот этой Уэллса сукцентором был он на мессах,
И в королевской прекрасной капелле он пел сладкогласно.
Множество тысяч - немало искусство певца отличало.
Но не одним вокалистом, - он лучшим прослыл органистом.
Ныне, Христос, за служенье, что нес он тебе со смиреньем
Долго в пределах земли, царством небес надели.
Создал элегию я, как просил меня Янус, наследник, -
Чтоб на могиле ее высечь, где спит Абингдон.
Мне не по сердцу она, не по сердцу ученым, но Янус
Неподходящим нашел самое лучшее в ней.
"Эти стихи не звучат, - говорит он, - я тотчас же понял".
Губы такие берут пусть и салат по себе.
Тут я шутя говорю, что стихи смехотворны, но Янус
Эти в восторге стихи алчной хватает рукой.
Высек он их на плите, и под ней же достоин немедля
Быть погребенным и сам лечь под такой же строкой.
Видит вперед и назад превосходно бог Янус двуликий.
Этот же Янус, как крот: глуп и не видит совсем.
Часто бахвалишься мне, что к ушам ты властителя близок
И что свободно, шутя ты свой совет подаешь.
Так среди львов укрощенных порой безопасно играют,
Но не без страха беды эта нередко игра.
Часто рычит недовольство, рожденное темной причиной, -
И неожиданно мертв тот, кто недавно играл.
Не безопасна твоя, хоть беспечна, немалая радость.
Меньшей пусть будет моя, лишь бы надежной была.
Прежде, пока не ссудил я тебя еще, Тиндал, деньгами,
Часто, когда захочу, мог я общаться с тобой.
Ныне же, если к тебе из проулка я вдруг направляюсь,
Ты, словно видя змею, в страхе бросаешься прочь.
Не было прежде желанья, поверь мне, те требовать деньги,
Не было, но чтоб тебя мне не лишиться, - придет.
Деньги, тебя сохранив, я хочу потерять, и обоих
Вовсе терять не хочу: пусть потеряю одно.
Значит, верни мне себя, удержав за собою те деньги,
Или с деньгами себя мне ты опять возврати.
Если ж ни то, ни другое тебе не подходит, то пусть хоть
Деньги вернутся, а ты, невозвращенец, прощай.
Ты уверяешь, что врач ты, но мы полагаем, ты - больше.
Буквой одной у тебя больше, чем есть у врача.
Да, плодовитой женой, плодовитой владеет Арат мой.
Так, без супруга зачав, трижды она родила.
Чтоб избежать отвращенья к несчастнейшей жизни, пристроил
Нить паука Диофант в качестве петли себе.
Юноша в уединенье заметил однажды девицу,
Место такое сочтя благоприятным себе.
И против воли ее он, наглец, заключает в объятья,
На поцелуи готов, да и на большее с ней.
Сопротивляется та и во гневе закон призывает,
Тот, что насильнику смерть, крови лишая, несет.
Тот наступает, однако, бесстыдный от юного пыла,
То принимаясь молить, то уповая на страх.
Но ни мольбами, ни страхом не сломлена, та протестует,
Пяткой лягает, рукой бьет и кусает его.
Вот уже юношу гнев неуемный от страсти объемлет,
"Глупая, - яро кричит, - все ты стоишь на своем?"
"Этим мечом я клянусь, - и немедля он меч обнажает, -
Если не ляжешь сейчас, не замолчишь, - ухожу".
Тотчас она улеглась, устрашенная горестным словом:
"Ладно уж, действуй, но знай - действуешь силою ты".
Прятал шкатулки когда в чаще леса Хрисал, в затрудненье
Был он, как место найти, верные знаки избрав.
Вдруг на высокой вершине он хриплого ворона видит;
"Вот он мой знак", - говорит и удаляется прочь.
Воронов стая над ним посмеялась, когда он вернулся,
Ибо на древе любом видит он знаки свои.
Судьбы покуда твои по созвездьям астролог пытает,
И заблуждение чтит словно пророка его, -
Эта когда благосклонна звезда, а эта - враждебна, -
Между надеждой твой дух и между страхом дрожит.
Если же счастье придет, пусть придет без его предсказаний:
В благе негаданном нам радости больше всегда.
Если ж несчастья придут, то не знать о них дольше - приятней
И наслаждаться, пока время меж ними течет.
Мало того, я велю и в самих нам враждебных несчастьях
Сделай, чтоб светел умом дни ты свои проводил.
"Мастаурон", от себя убери две первые буквы:
Выше оставшихся букв ты не найдешь никого.
Холм этот братьев в себе четырех заключает. Из них же,
Горе, единый лишь день двух и родил, и сгубил.
Храбр был в бою Тимокрит. И лежит он теперь погребенный.
Трусов, не доблестных ты, Марс бессердечный, щадишь!
В урне покоятся этой два сына Неокла. Отчизну
Первый от рабства, другой от неразумия спас.
Друг мой, жена у тебя постоянно плохая. Когда ты
Плох с ней - то хуже она, хуже всего - коль хорош.
Будет хорошей, скончавшись, но лучше при жизни супруга;
Лучшей, однако, из всех, коль поспешит умереть.
КОТОРОМУ ОНИ ПОКАЯЛИСЬ В СВОИХ ГРЕХАХ
В час, когда вздыбились волны, жестокая буря настала
И на усталый корабль моря обрушился гнев,
Страх суеверный тогда охватил сердца мореходов;
"Горе, - кричат, - началась буря от наших грехов!"
На корабле оказался монах. Все немедля стремятся,
Выгрузив в уши его, бремя грехов облегчить.
Но замечают они, что ничуть не стихает стихия,
И на свирепых волнах держится еле корабль.
"Не удивляйтесь, - один говорит, - что держимся еле:
Тяжкие наши грехи все еще давят судно.
Бросьте-ка за борт монаха, которому мы в прегрешеньях
Наших покаялись: пусть он их с собой унесет".
Речь одобряют, хватают монаха, и за борт летит он.
Тотчас же легкий корабль легче скользит по волнам.
Ты же отсюда постигни, сколь тяжко греховное бремя, -
Невмоготу кораблю груз оказался его.
Пастырем ты, о мой Кандид, поставлен над множеством люда,
Трижды я рад за тебя, рад и за стадо твое.
Или сужденье мое благосклонность смягчила, иль стадо
Прежде такого отца и обрести не могло.
Чванного знанья деяний суетных лишен ты всецело, -
Но ведь и пастве твоей пользы оно не дает.
Но добродетели редки в тебе, так, мне кажется, также
Были из древних тебе редкие предки равны.
Пастве что делать твоей и чего избегать, чтобы знала, -
Ясное зеркало - жизнь явно покажет твоя.
Надо напомнить им лишь, чтоб глядели со тщаньем и чтобы
Дел избегали твоих, что избегаешь, - творя.
В этой могиле моряк, а в другой погребен земледелец.
Сушей иль морем - ведет к Стиксу дорога одна.
Постум, епископом ты по заслугам поставлен, обрядов
Сделан главою, каких в мире священнее нет.
Сердце ликует: великий, священный нам сделан подарок,
Не бестолково, как встарь, выбор свершен наконец.
В рвенье бездумном бывали ошибки, но это избранье
Тщанье великое всем здесь проявляет свое.
Ибо, где только из многих один избирается, часто
Выбор негоден, - и вот выбран из худших плохой.
Но коль из множества тысяч один избирался, конечно,
Хуже тебя иль глупей можно ли было избрать?
Сверстники всюду Боллану крапивою жгучей застлали
Ложе, когда на него он собирался возлечь.
Он отрицает ожоги, но не отрицает при этом,
Что обнаженный во тьме точно крапиву нашел.
Значит, не трогая тела, должна была эта крапива
Только на ногти его или на зубы попасть.
Впрочем, коль он невредимо во тьме обнаружил крапиву,
Как он сумел заключить, что на крапиву напал?
Перед больною лисой, что лежала в норе утесненной,
С льстивою речью в устах вдруг появляется лев.
"Чувствуешь как ты, подруга, себя? Оближу - и воспрянешь.
Знаешь ли ты, какова сила в моем языке!" -
"Да, твой целебен язык, - отвечает лиса, - но одно лишь
Страшно: хорош он, а вкруг столько соседей плохих".
Лев укрощенный пока кроткой пастью наставника лижет,
Тот на примере своем всех побуждает к тому ж.
И когда долго никто из толпы не отважился выйти,
Духом бестрепетный тут вышел вперед Лизимах.
"Сам я, - сказал он, - отважусь у льва к языку прикоснуться,
Но я б не сделал того, если сказать о зубах".
Если в один только день прорицаний о будущем уйму
Всех легковерных толпа может купить у тебя,
И среди множества вздора случайно одно достоверно, -
Хочешь, пророком сочту тотчас тебя, Фабиан.
Но о грядущем всегда ты обманы одни изрекаешь.
Коль это можешь, - пророк, думаю, ты, Фабиан.
ЗАМОК НОРХЕМ, НЕ ЖЕЛАЯ ВИДЕТЬ, ЧТО ЗАМОК СДАН
Что это замок Норхем ты штурмуешь, шотландец, с войсками,
Разве недавно совсем ложно он сдался тебе?
Значит, по взятии замка негодными средствами радость,
Верно, большой у тебя, но и короткой была.
Злой и тебя, и твоих (но заслуженной) смертью сгубивший,
Замок в немногие дни взят и опять перевзят.
И когда в царстве твоем домогался предатель награды,
Должной наградой ему смерть за злодейство была.
Но да погибнет предатель и тот, кому враг предается, -
Это, не сломлен, Норхем в судьбах имеет своих.
Яков, шотландцев король, я - державы друзей неприятель -
Смел и несчастен лежу, этой землею сокрыт.
Сила духа во мне одинакова с силою веры,
И в остальном не позор выпал на долю мою.
Хвастаться стыдно, однако, и сетовать стыдно: умолкну.
Если б, болтливая, ты тоже молчала, молва!
Вы ж, короли, - я и сам королем был, - напомнить хочу вам:
Пусть (как бывает) словцом вера не будет пустым.
Выразил дивный художник, отличным искусством владея,
Как убегает, дрожа, заяц от ярого пса.
В тайные глуби природы проникнувший, он измышляет,
Что на бегу, оробев, смотрит зайчишка назад.
Столь хорошо написавший бегущего зайца пусть зайцем
Станет, и сам на бегу пусть-ка он смотрит назад.
Заяц написан с собакой, но так, что никто и не скажет,
Кто из них заяц, а кто мог бы собакою быть.
Где научился художник тому, что нехватку искусства
Он, о хитрец, возместил разумом дивным своим.
Чтобы был ясен предмет и ушло далеко заблужденье,
Надписи только внизу сделал он: заяц и пес.
Тиндар когда целовал очень видную девушку с носом
Слишком большим, захотел быть он насмешником с ней.
"Тщетно к твоим, - говорит он, - мои устремляются губы,
Нос твой, увы, далеко их разобщает собой".
Тотчас она покраснела, пылая в молчании гневом,
И не задета совсем острой остротой его;
"Нос мой, - сказала, - твои поцелуи к устам не пускает, -
Там, где отсутствует он, можешь себя показать".
КОРАБЛЕ ФРАНЦУЗОВ, И О ГЕРВЕЕ, ЕГО КАПИТАНЕ
Ты, прославляя Гервея, свои же стихи порицаешь:
Плохи писанья твои - верят же верным делам.
И на историю, Герман, в своей ты сослался поэме,
Но не на истину, - здесь разницу видит любой.
Разве в хуле и хвале не пристрастны истории часто?
Кто же поверит, скажи, этим историям всем?
Да ведь и сам твой Гервей по причине твоих восхвалений,
Право, доверье к себе мог растерять до конца.
КОТОРЫЙ В МОРСКОМ СРАЖЕНИИ СТАЛ ЖЕРТВОЙ ОГНЯ
Что незаслуженно Бриксий хвалою Гервея прославил,
Что капитана врагов чести обманом лишил,
Что о судне "Кордельере" он тысячу выдумок создал
В песне своей, вопреки делу, как было оно, -
Этому я не дивлюсь и считаю - не с умыслом злостным
В рвении ложь написал, что пожелал написать.
Тот же, кто мог бы поэту правдиво о судне поведать,
К нам ни единый теперь не возвратится сюда.
Тот лишь один (чтобы знать достовернее все) и достоин
Молвить, кто сам и тогда был на самом корабле.
ПО ПОВОДУ КОТОРЫХ ШУТЯТ НЕКОТОРЫЕ СЛЕДУЮЩИЕ ЭПИГРАММЫ
Вот окружают британцы и справа, и слева Гервея,
Тучею стрелы летят, словно градины в зимнюю пору,
В голову все устремляясь Гервея; герой же без страха
Их, отражая щитом, обращает на полчища вражьи.
Спутников сам вдохновляет Гервей и сам наступает,
Он среди первых, храбрец, на врагов устремляется мощным
Натиском. Бьет их насквозь, пронизав виски их стрелою,
Этому ребра мечом протыкает, тому он вскрывает
Чрево. Тем голову с плеч он сшибает секирой двуострой.
Этим - бока, этим плечи он острым копьем пробивает.
ШУТЯЩАЯ ПО ПОВОДУ ПРИВЕДЕННЫХ СТИХОВ
Этих Гервей поражает, виски их пронзивши стрелою,
Чрево и ребра мечом он протыкает тому,
Этим же головы с плеч он сшибает секирой двуострой,
Тем пробивает насквозь плечи копьем и бока,
Далее то, что щитом от врага летящие стрелы
Неустрашимо к врагам он отметает назад, -
Все это непостижимо: один столько стрел отражает,
Тот, кто другою рукой держит увесистый щит!
В брани подобной храбрец в споре явном с самою природой.
Думаю, что у тебя нечто упущено здесь.
Ибо когда ты явил величайшего духом Гервея,
Стрелами кто четырьмя разом разит и щитом, -
Вырвалось это случайно, но должен был раньше читатель
Знать, что в сраженьи тогда был пятируким Гервей.
Диву даешься, как мог щит, секиру двуострую, стрелы,
Меч и копье, - все схватив, ими сражаться Гервей.
Вооружил он десницу ужасной секирой двуострой,
В грозную левую был меч его вложен тогда.
Вот и стрела, а за нею пусть он нам покажет, какое
Доблестно (зубы сомкнув) держит во рту острие.
Но так как тучею стрелы летят, словно в зимнюю пору
Град, то на голову свой прямо он щит взгромоздил.
Твердости сей головы и дракон уступил бы, Келено
Когтем, а бивнями слон вовсе не равен ему.
Новое чудище, значит, навстречу врагам выбегает,
Страшным оскалом грозя и угрожая рукой.
В КОТОРОМ ОН ГЕРВЕЯ, УЖЕ ИДУЩЕГО НА СМЕРТЬ,
ЗАСТАВЛЯЕТ ПРОРОЧЕСТВОВАТЬ О САМОМ СЕБЕ
Нет, среди Феба питомцев не должен пребыть в небреженье
Бриксий, поющий дела те, что Гервей совершил.
Нет, среди Феба питомцев не должен пребыть в небреженье
Тот, кто Гервея, врагов, спутников сжег корабли.
Нет, среди Феба питомцев не должен он быть в небреженье...
Где же воспринял поэт то, что затем возвестил?
Нет, среди Феба питомцев не должен он быть в небреженье.
Фебов оракул ему слушать осталось еще.
Никто поэтов древних так не чтит, как ты,
И не читает тщательней.
Ведь нет из всех поэтов древних никого,
Откуда б не заимствовал
То там, то сям цветочки ты и перлочки
Рукой своей уемистой.
Почтив поэта этой честью, далее
Чтоб внесть в свои писания.
Даешь поэту счастье: все, что ты сложил, -
Своих отцов подобие.
Они блистают ярче средь стихов твоих,
Чем ночью звезды яркие.
Обычно чести этой никого из них
Ты не лишаешь дружески,
Чтоб не рыдал никто - цвет века прежнего -
Тобою позаброшенный.
Итак, чтоб тех певцов размеры вечные
Не обветшали в праздности,
Ты их, пристрастьем времени наказанных,
Новейшим блеском жалуешь.
А новизною одарять все старое -
Нет ничего счастливее.
Блаженное искусство! Кто, владея им,
Даст обновленье старому,
Тот никаким искусством (и потея век)
Не даст новинкам старости.
Может с Гервеем одним сопоставить двух Дециев сразу
Век наш, - и это твое, Бриксий, сужденье о нем.
Но непохожи они, ибо те добровольно погибли,
Этот же сгиб оттого, что не сумел убежать,
Хочешь узнать мое мненье о книге могучезвучащей,
Той, что Гервея и брань живописует, и смерть?
Значит, священный певец, восприми-ка священные речи
Феба, какие тебе Фебов оракул изрек:
"В опусе всем слога нет одного, но тысяча - лишних.
Опус же кончен: не быть может ли этот пустяк?
С "менсис'ом" вместе он слит, - у тебя же его не отыщешь;
В "менсис'е" больше его, чем половина: он - "менс".
Жизни опора, надежда единая в старости поздней,
Чадо тебе рождено. К дому, Сабин, поспеши!
Живо! Супругу поздравить пора плодовитую, надо
Милое чадо узреть. К дому, Сабин, поспеши!
Живо, тебе говорю, поспешай, ну, не будь же ленивым,
Как только можешь, беги. К дому, Сабин, поспеши!
Сетует уж на тебя и супруга твоя, и малютка
Слез без тебя не уймет. К дому, Сабин, поспеши!
Неблагодарным не будь и за то, что дитя народилось,
И за созданье его. К дому, Сабин, поспеши!
Поторопись же прибыть, ну, хотя бы к обряду крещенья:
Ты еще можешь успеть. К дому, Сабин, поспеши!
ХОТЯ САМ ОН БЕЗНРАВСТВЕН
Кандид, ты хвалишь достойных, но им подражать не желаешь.
Я их хвалю, говоришь, Кандид, без зависти к ним.
Кто ж подражает достойным и зависти полон к тому же,
Кандид, белей молока и белоснежней снегов!
Ты вопрошаешь: "Что лучше, король иль правленье сената,
Или иное, когда оба негодны они?"
Если ж и тот, и другой хороши, - я склоняюсь к сенату:
В множестве добрых людей, думаю, больше добра.
Пусть нелегко поддается количество добрых подсчету,
Но что негоден один, можно легко заключить.
Пусть даже будет сенат между злом и добром посредине,
Вряд ли, однако, король "средним" пребудет таким.
К доброму часто совету склоняется скверный сенатор,
Но непреклонен король, правя советом своим.
Избран народом сенат, короли же родятся в коронах;
Жребий здесь правит слепой, там же - надежный совет.
И понимает сенат, что он создан народом, король же
Думает, что для него создан подвластный народ.
В первый правления год короли обольщают обычно,
Консул же будет таким в каждом грядущем году.
Долго живя, свой народ острижет король ненасытный,
Если же консул плохой, - можно другого желать.
Я не согласен с известною басней, что сытую муху
Надо терпеть, чтоб ее место голодной не дать.
И заблуждение верить, что алчный король насыщаем:
Эта пиявка всегда будет себя набивать.
Правда, решенья отцов несогласие вредное губит,
Но несогласным никто быть не дерзнет с королем.
Зло это тем тяжелей, если в важных делах разногласье.
Но почему у тебя сей зародился вопрос?
Есть ли народ где-нибудь, над которым ты волей своею
Власть учредишь короля или поставишь сенат?
Коль это можешь, - царишь, и не думай, с кем власть ты разделишь.
Первое - это вопрос: надо ль ее отдавать?!
Врач говорил за советом пришедшему Фуску: "Погубишь
Зренье свое, если ты пьянствовать станешь опять".
"Пусть уж глаза от вина погибают: к чему их лелеять,
Если медлительный червь очи проточит мои".
Это посланье мое, как узнал из твоих я писаний,
Поздно дойдет до тебя, поздним к тебе не придя.
По окончанье войны ведь не поздно приходят те стрелы,
Что не могли ей ничем в самом разгаре помочь.
В город явился мужик, что в лесах и родился, и вырос;
Фавна грубее он был, был он Сатира грубей.
И НЕ СОБЛЮДАЛ ЗАКОНОВ СТИХА, И ЧТО ИЗЛОЖЕНИЕ
НЕ ОБЕЩАЕТ КРАСНОРЕЧИЯ
Книга святая Андрея касается всех по порядку
Фаст, но касается их с краткостью дивной она.
Сами же вышние боги, кого он воспел, вероятно,
Все о поэте пеклись, пишущем книгу свою.
Ведь написал он не вдруг, но так, что не сделаешь лучше
В долгое время ее, сколько б его ни давать.
Благочестив и предмет, незатронутый с древности самой,
Роком и облик труда тот же доднесь сохранен.
Если ж себя не связал он заботой о всяких размерах, -
Это отнюдь не в ущерб, с разумом он совершил.
Ведь и величье труда подчиняться не хочет размеру,
Да и свобода лишь там, где вдохновение есть.
Благость труда самого для невежды достаточна, ты же
Каждый, кто пил, и не раз, воду в Кастальском ключе,
Если ты взвесишь детали, - в них вкусишь такое блаженство,
Коего ты ни в одной книге досель не вкушал.
Двадцать лет вдалеке от отчизны был вождь Итакийский,
Но возвратился, - и пес тотчас его опознал.
Ну, а тебя, Стратофонт, кто четыре часа состязался,
Вместе и пес, и народ были не в силах узнать.
Мало того, если сам о себе ты зеркало спросишь,
Сам же под клятвой тогда скажешь: "Я - не Стратофонт".
Незим, кулачный боец, к прорицателю прибыл Олимпу,
Чтобы спросить, суждена ль поздняя старость ему.
"Будешь ты жить не у дел, - тот изрек, - но тебе, состязатель,
Бог беспощадной косой оцепенелый грозит."
Если на стадий бежит Евтихид, ты сочтешь, что стоит он.
Если ж бежит на обед, - скажешь - на крыльях летит.
Мази, гирлянды цветов не нужны моему погребенью.
Вина и с жертвой костер тратою будут пустой.
Дайте мне это живому! А пепел в смешенье с фалерном
Грязь образует, а мне вовсе вина не дает.
Я из земли порожден и под землю по смерти сокроюсь.
Так приходи же ко мне, чаша из глины земной!
Зеркало, Геллия, лжет. Если б зеркало было правдивым,
Раз лишь взглянув, никогда б ты не взглянула опять.
К парфам бы он убежал или даже к столпам Геркулеса,
Раз обнаженной узрев, о Антипатра, тебя.
Взявший урода-жену, лишь зажжет ввечеру он светильник, -
И у бедняги темно будет поныне в глазах.
Если одна борода создает мудреца, - что мешает,
Чтобы козел с бородой мог за Платона сойти?
Вольность, которой пределы ее перейти разрешили,
Быстро стремится вперед, и не удержишь ее.
Если супруга вечор тебе на ногу стала, то утром
Под башмаком у нее будет твоя голова.
Пусть сюда взоры влечет, кто привлек к себе некогда уши,
Генрих, певец Абингдон, славный искусством своим.
Был он недавно один, отличавшийся голосом дивным,
И на органе играть был он искусен один.
Слава Уэллсского храма, в святилище был королем он
Призван к нему, чтоб его также прославить собой.
У короля его отнял сам бог, и вознес его к звездам,
Чтоб и на небе самом новая слава жила.
Генрих лежит здесь смиренный, кто благости друг неизменный.
И Абингдоном он звался, коль кто-то узнать собирался.
В церкви вот этой Уэллса сукцентором был он на мессах,
И в королевской прекрасной капелле он пел сладкогласно.
Множество тысяч - немало искусство певца отличало.
Но не одним вокалистом, - он лучшим прослыл органистом.
Ныне, Христос, за служенье, что нес он тебе со смиреньем
Долго в пределах земли, царством небес надели.
Создал элегию я, как просил меня Янус, наследник, -
Чтоб на могиле ее высечь, где спит Абингдон.
Мне не по сердцу она, не по сердцу ученым, но Янус
Неподходящим нашел самое лучшее в ней.
"Эти стихи не звучат, - говорит он, - я тотчас же понял".
Губы такие берут пусть и салат по себе.
Тут я шутя говорю, что стихи смехотворны, но Янус
Эти в восторге стихи алчной хватает рукой.
Высек он их на плите, и под ней же достоин немедля
Быть погребенным и сам лечь под такой же строкой.
Видит вперед и назад превосходно бог Янус двуликий.
Этот же Янус, как крот: глуп и не видит совсем.
Часто бахвалишься мне, что к ушам ты властителя близок
И что свободно, шутя ты свой совет подаешь.
Так среди львов укрощенных порой безопасно играют,
Но не без страха беды эта нередко игра.
Часто рычит недовольство, рожденное темной причиной, -
И неожиданно мертв тот, кто недавно играл.
Не безопасна твоя, хоть беспечна, немалая радость.
Меньшей пусть будет моя, лишь бы надежной была.
Прежде, пока не ссудил я тебя еще, Тиндал, деньгами,
Часто, когда захочу, мог я общаться с тобой.
Ныне же, если к тебе из проулка я вдруг направляюсь,
Ты, словно видя змею, в страхе бросаешься прочь.
Не было прежде желанья, поверь мне, те требовать деньги,
Не было, но чтоб тебя мне не лишиться, - придет.
Деньги, тебя сохранив, я хочу потерять, и обоих
Вовсе терять не хочу: пусть потеряю одно.
Значит, верни мне себя, удержав за собою те деньги,
Или с деньгами себя мне ты опять возврати.
Если ж ни то, ни другое тебе не подходит, то пусть хоть
Деньги вернутся, а ты, невозвращенец, прощай.
Ты уверяешь, что врач ты, но мы полагаем, ты - больше.
Буквой одной у тебя больше, чем есть у врача.
Да, плодовитой женой, плодовитой владеет Арат мой.
Так, без супруга зачав, трижды она родила.
Чтоб избежать отвращенья к несчастнейшей жизни, пристроил
Нить паука Диофант в качестве петли себе.
Юноша в уединенье заметил однажды девицу,
Место такое сочтя благоприятным себе.
И против воли ее он, наглец, заключает в объятья,
На поцелуи готов, да и на большее с ней.
Сопротивляется та и во гневе закон призывает,
Тот, что насильнику смерть, крови лишая, несет.
Тот наступает, однако, бесстыдный от юного пыла,
То принимаясь молить, то уповая на страх.
Но ни мольбами, ни страхом не сломлена, та протестует,
Пяткой лягает, рукой бьет и кусает его.
Вот уже юношу гнев неуемный от страсти объемлет,
"Глупая, - яро кричит, - все ты стоишь на своем?"
"Этим мечом я клянусь, - и немедля он меч обнажает, -
Если не ляжешь сейчас, не замолчишь, - ухожу".
Тотчас она улеглась, устрашенная горестным словом:
"Ладно уж, действуй, но знай - действуешь силою ты".
Прятал шкатулки когда в чаще леса Хрисал, в затрудненье
Был он, как место найти, верные знаки избрав.
Вдруг на высокой вершине он хриплого ворона видит;
"Вот он мой знак", - говорит и удаляется прочь.
Воронов стая над ним посмеялась, когда он вернулся,
Ибо на древе любом видит он знаки свои.
Судьбы покуда твои по созвездьям астролог пытает,
И заблуждение чтит словно пророка его, -
Эта когда благосклонна звезда, а эта - враждебна, -
Между надеждой твой дух и между страхом дрожит.
Если же счастье придет, пусть придет без его предсказаний:
В благе негаданном нам радости больше всегда.
Если ж несчастья придут, то не знать о них дольше - приятней
И наслаждаться, пока время меж ними течет.
Мало того, я велю и в самих нам враждебных несчастьях
Сделай, чтоб светел умом дни ты свои проводил.
"Мастаурон", от себя убери две первые буквы:
Выше оставшихся букв ты не найдешь никого.
Холм этот братьев в себе четырех заключает. Из них же,
Горе, единый лишь день двух и родил, и сгубил.
Храбр был в бою Тимокрит. И лежит он теперь погребенный.
Трусов, не доблестных ты, Марс бессердечный, щадишь!
В урне покоятся этой два сына Неокла. Отчизну
Первый от рабства, другой от неразумия спас.
Друг мой, жена у тебя постоянно плохая. Когда ты
Плох с ней - то хуже она, хуже всего - коль хорош.
Будет хорошей, скончавшись, но лучше при жизни супруга;
Лучшей, однако, из всех, коль поспешит умереть.
КОТОРОМУ ОНИ ПОКАЯЛИСЬ В СВОИХ ГРЕХАХ
В час, когда вздыбились волны, жестокая буря настала
И на усталый корабль моря обрушился гнев,
Страх суеверный тогда охватил сердца мореходов;
"Горе, - кричат, - началась буря от наших грехов!"
На корабле оказался монах. Все немедля стремятся,
Выгрузив в уши его, бремя грехов облегчить.
Но замечают они, что ничуть не стихает стихия,
И на свирепых волнах держится еле корабль.
"Не удивляйтесь, - один говорит, - что держимся еле:
Тяжкие наши грехи все еще давят судно.
Бросьте-ка за борт монаха, которому мы в прегрешеньях
Наших покаялись: пусть он их с собой унесет".
Речь одобряют, хватают монаха, и за борт летит он.
Тотчас же легкий корабль легче скользит по волнам.
Ты же отсюда постигни, сколь тяжко греховное бремя, -
Невмоготу кораблю груз оказался его.
Пастырем ты, о мой Кандид, поставлен над множеством люда,
Трижды я рад за тебя, рад и за стадо твое.
Или сужденье мое благосклонность смягчила, иль стадо
Прежде такого отца и обрести не могло.
Чванного знанья деяний суетных лишен ты всецело, -
Но ведь и пастве твоей пользы оно не дает.
Но добродетели редки в тебе, так, мне кажется, также
Были из древних тебе редкие предки равны.
Пастве что делать твоей и чего избегать, чтобы знала, -
Ясное зеркало - жизнь явно покажет твоя.
Надо напомнить им лишь, чтоб глядели со тщаньем и чтобы
Дел избегали твоих, что избегаешь, - творя.
В этой могиле моряк, а в другой погребен земледелец.
Сушей иль морем - ведет к Стиксу дорога одна.
Постум, епископом ты по заслугам поставлен, обрядов
Сделан главою, каких в мире священнее нет.
Сердце ликует: великий, священный нам сделан подарок,
Не бестолково, как встарь, выбор свершен наконец.
В рвенье бездумном бывали ошибки, но это избранье
Тщанье великое всем здесь проявляет свое.
Ибо, где только из многих один избирается, часто
Выбор негоден, - и вот выбран из худших плохой.
Но коль из множества тысяч один избирался, конечно,
Хуже тебя иль глупей можно ли было избрать?
Сверстники всюду Боллану крапивою жгучей застлали
Ложе, когда на него он собирался возлечь.
Он отрицает ожоги, но не отрицает при этом,
Что обнаженный во тьме точно крапиву нашел.
Значит, не трогая тела, должна была эта крапива
Только на ногти его или на зубы попасть.
Впрочем, коль он невредимо во тьме обнаружил крапиву,
Как он сумел заключить, что на крапиву напал?
Перед больною лисой, что лежала в норе утесненной,
С льстивою речью в устах вдруг появляется лев.
"Чувствуешь как ты, подруга, себя? Оближу - и воспрянешь.
Знаешь ли ты, какова сила в моем языке!" -
"Да, твой целебен язык, - отвечает лиса, - но одно лишь
Страшно: хорош он, а вкруг столько соседей плохих".
Лев укрощенный пока кроткой пастью наставника лижет,
Тот на примере своем всех побуждает к тому ж.
И когда долго никто из толпы не отважился выйти,
Духом бестрепетный тут вышел вперед Лизимах.
"Сам я, - сказал он, - отважусь у льва к языку прикоснуться,
Но я б не сделал того, если сказать о зубах".
Если в один только день прорицаний о будущем уйму
Всех легковерных толпа может купить у тебя,
И среди множества вздора случайно одно достоверно, -
Хочешь, пророком сочту тотчас тебя, Фабиан.
Но о грядущем всегда ты обманы одни изрекаешь.
Коль это можешь, - пророк, думаю, ты, Фабиан.
ЗАМОК НОРХЕМ, НЕ ЖЕЛАЯ ВИДЕТЬ, ЧТО ЗАМОК СДАН
Что это замок Норхем ты штурмуешь, шотландец, с войсками,
Разве недавно совсем ложно он сдался тебе?
Значит, по взятии замка негодными средствами радость,
Верно, большой у тебя, но и короткой была.
Злой и тебя, и твоих (но заслуженной) смертью сгубивший,
Замок в немногие дни взят и опять перевзят.
И когда в царстве твоем домогался предатель награды,
Должной наградой ему смерть за злодейство была.
Но да погибнет предатель и тот, кому враг предается, -
Это, не сломлен, Норхем в судьбах имеет своих.
Яков, шотландцев король, я - державы друзей неприятель -
Смел и несчастен лежу, этой землею сокрыт.
Сила духа во мне одинакова с силою веры,
И в остальном не позор выпал на долю мою.
Хвастаться стыдно, однако, и сетовать стыдно: умолкну.
Если б, болтливая, ты тоже молчала, молва!
Вы ж, короли, - я и сам королем был, - напомнить хочу вам:
Пусть (как бывает) словцом вера не будет пустым.
Выразил дивный художник, отличным искусством владея,
Как убегает, дрожа, заяц от ярого пса.
В тайные глуби природы проникнувший, он измышляет,
Что на бегу, оробев, смотрит зайчишка назад.
Столь хорошо написавший бегущего зайца пусть зайцем
Станет, и сам на бегу пусть-ка он смотрит назад.
Заяц написан с собакой, но так, что никто и не скажет,
Кто из них заяц, а кто мог бы собакою быть.
Где научился художник тому, что нехватку искусства
Он, о хитрец, возместил разумом дивным своим.
Чтобы был ясен предмет и ушло далеко заблужденье,
Надписи только внизу сделал он: заяц и пес.
Тиндар когда целовал очень видную девушку с носом
Слишком большим, захотел быть он насмешником с ней.
"Тщетно к твоим, - говорит он, - мои устремляются губы,
Нос твой, увы, далеко их разобщает собой".
Тотчас она покраснела, пылая в молчании гневом,
И не задета совсем острой остротой его;
"Нос мой, - сказала, - твои поцелуи к устам не пускает, -
Там, где отсутствует он, можешь себя показать".
КОРАБЛЕ ФРАНЦУЗОВ, И О ГЕРВЕЕ, ЕГО КАПИТАНЕ
Ты, прославляя Гервея, свои же стихи порицаешь:
Плохи писанья твои - верят же верным делам.
И на историю, Герман, в своей ты сослался поэме,
Но не на истину, - здесь разницу видит любой.
Разве в хуле и хвале не пристрастны истории часто?
Кто же поверит, скажи, этим историям всем?
Да ведь и сам твой Гервей по причине твоих восхвалений,
Право, доверье к себе мог растерять до конца.
КОТОРЫЙ В МОРСКОМ СРАЖЕНИИ СТАЛ ЖЕРТВОЙ ОГНЯ
Что незаслуженно Бриксий хвалою Гервея прославил,
Что капитана врагов чести обманом лишил,
Что о судне "Кордельере" он тысячу выдумок создал
В песне своей, вопреки делу, как было оно, -
Этому я не дивлюсь и считаю - не с умыслом злостным
В рвении ложь написал, что пожелал написать.
Тот же, кто мог бы поэту правдиво о судне поведать,
К нам ни единый теперь не возвратится сюда.
Тот лишь один (чтобы знать достовернее все) и достоин
Молвить, кто сам и тогда был на самом корабле.
ПО ПОВОДУ КОТОРЫХ ШУТЯТ НЕКОТОРЫЕ СЛЕДУЮЩИЕ ЭПИГРАММЫ
Вот окружают британцы и справа, и слева Гервея,
Тучею стрелы летят, словно градины в зимнюю пору,
В голову все устремляясь Гервея; герой же без страха
Их, отражая щитом, обращает на полчища вражьи.
Спутников сам вдохновляет Гервей и сам наступает,
Он среди первых, храбрец, на врагов устремляется мощным
Натиском. Бьет их насквозь, пронизав виски их стрелою,
Этому ребра мечом протыкает, тому он вскрывает
Чрево. Тем голову с плеч он сшибает секирой двуострой.
Этим - бока, этим плечи он острым копьем пробивает.
ШУТЯЩАЯ ПО ПОВОДУ ПРИВЕДЕННЫХ СТИХОВ
Этих Гервей поражает, виски их пронзивши стрелою,
Чрево и ребра мечом он протыкает тому,
Этим же головы с плеч он сшибает секирой двуострой,
Тем пробивает насквозь плечи копьем и бока,
Далее то, что щитом от врага летящие стрелы
Неустрашимо к врагам он отметает назад, -
Все это непостижимо: один столько стрел отражает,
Тот, кто другою рукой держит увесистый щит!
В брани подобной храбрец в споре явном с самою природой.
Думаю, что у тебя нечто упущено здесь.
Ибо когда ты явил величайшего духом Гервея,
Стрелами кто четырьмя разом разит и щитом, -
Вырвалось это случайно, но должен был раньше читатель
Знать, что в сраженьи тогда был пятируким Гервей.
Диву даешься, как мог щит, секиру двуострую, стрелы,
Меч и копье, - все схватив, ими сражаться Гервей.
Вооружил он десницу ужасной секирой двуострой,
В грозную левую был меч его вложен тогда.
Вот и стрела, а за нею пусть он нам покажет, какое
Доблестно (зубы сомкнув) держит во рту острие.
Но так как тучею стрелы летят, словно в зимнюю пору
Град, то на голову свой прямо он щит взгромоздил.
Твердости сей головы и дракон уступил бы, Келено
Когтем, а бивнями слон вовсе не равен ему.
Новое чудище, значит, навстречу врагам выбегает,
Страшным оскалом грозя и угрожая рукой.
В КОТОРОМ ОН ГЕРВЕЯ, УЖЕ ИДУЩЕГО НА СМЕРТЬ,
ЗАСТАВЛЯЕТ ПРОРОЧЕСТВОВАТЬ О САМОМ СЕБЕ
Нет, среди Феба питомцев не должен пребыть в небреженье
Бриксий, поющий дела те, что Гервей совершил.
Нет, среди Феба питомцев не должен пребыть в небреженье
Тот, кто Гервея, врагов, спутников сжег корабли.
Нет, среди Феба питомцев не должен он быть в небреженье...
Где же воспринял поэт то, что затем возвестил?
Нет, среди Феба питомцев не должен он быть в небреженье.
Фебов оракул ему слушать осталось еще.
Никто поэтов древних так не чтит, как ты,
И не читает тщательней.
Ведь нет из всех поэтов древних никого,
Откуда б не заимствовал
То там, то сям цветочки ты и перлочки
Рукой своей уемистой.
Почтив поэта этой честью, далее
Чтоб внесть в свои писания.
Даешь поэту счастье: все, что ты сложил, -
Своих отцов подобие.
Они блистают ярче средь стихов твоих,
Чем ночью звезды яркие.
Обычно чести этой никого из них
Ты не лишаешь дружески,
Чтоб не рыдал никто - цвет века прежнего -
Тобою позаброшенный.
Итак, чтоб тех певцов размеры вечные
Не обветшали в праздности,
Ты их, пристрастьем времени наказанных,
Новейшим блеском жалуешь.
А новизною одарять все старое -
Нет ничего счастливее.
Блаженное искусство! Кто, владея им,
Даст обновленье старому,
Тот никаким искусством (и потея век)
Не даст новинкам старости.
Может с Гервеем одним сопоставить двух Дециев сразу
Век наш, - и это твое, Бриксий, сужденье о нем.
Но непохожи они, ибо те добровольно погибли,
Этот же сгиб оттого, что не сумел убежать,
Хочешь узнать мое мненье о книге могучезвучащей,
Той, что Гервея и брань живописует, и смерть?
Значит, священный певец, восприми-ка священные речи
Феба, какие тебе Фебов оракул изрек:
"В опусе всем слога нет одного, но тысяча - лишних.
Опус же кончен: не быть может ли этот пустяк?
С "менсис'ом" вместе он слит, - у тебя же его не отыщешь;
В "менсис'е" больше его, чем половина: он - "менс".
Жизни опора, надежда единая в старости поздней,
Чадо тебе рождено. К дому, Сабин, поспеши!
Живо! Супругу поздравить пора плодовитую, надо
Милое чадо узреть. К дому, Сабин, поспеши!
Живо, тебе говорю, поспешай, ну, не будь же ленивым,
Как только можешь, беги. К дому, Сабин, поспеши!
Сетует уж на тебя и супруга твоя, и малютка
Слез без тебя не уймет. К дому, Сабин, поспеши!
Неблагодарным не будь и за то, что дитя народилось,
И за созданье его. К дому, Сабин, поспеши!
Поторопись же прибыть, ну, хотя бы к обряду крещенья:
Ты еще можешь успеть. К дому, Сабин, поспеши!
ХОТЯ САМ ОН БЕЗНРАВСТВЕН
Кандид, ты хвалишь достойных, но им подражать не желаешь.
Я их хвалю, говоришь, Кандид, без зависти к ним.
Кто ж подражает достойным и зависти полон к тому же,
Кандид, белей молока и белоснежней снегов!
Ты вопрошаешь: "Что лучше, король иль правленье сената,
Или иное, когда оба негодны они?"
Если ж и тот, и другой хороши, - я склоняюсь к сенату:
В множестве добрых людей, думаю, больше добра.
Пусть нелегко поддается количество добрых подсчету,
Но что негоден один, можно легко заключить.
Пусть даже будет сенат между злом и добром посредине,
Вряд ли, однако, король "средним" пребудет таким.
К доброму часто совету склоняется скверный сенатор,
Но непреклонен король, правя советом своим.
Избран народом сенат, короли же родятся в коронах;
Жребий здесь правит слепой, там же - надежный совет.
И понимает сенат, что он создан народом, король же
Думает, что для него создан подвластный народ.
В первый правления год короли обольщают обычно,
Консул же будет таким в каждом грядущем году.
Долго живя, свой народ острижет король ненасытный,
Если же консул плохой, - можно другого желать.
Я не согласен с известною басней, что сытую муху
Надо терпеть, чтоб ее место голодной не дать.
И заблуждение верить, что алчный король насыщаем:
Эта пиявка всегда будет себя набивать.
Правда, решенья отцов несогласие вредное губит,
Но несогласным никто быть не дерзнет с королем.
Зло это тем тяжелей, если в важных делах разногласье.
Но почему у тебя сей зародился вопрос?
Есть ли народ где-нибудь, над которым ты волей своею
Власть учредишь короля или поставишь сенат?
Коль это можешь, - царишь, и не думай, с кем власть ты разделишь.
Первое - это вопрос: надо ль ее отдавать?!
Врач говорил за советом пришедшему Фуску: "Погубишь
Зренье свое, если ты пьянствовать станешь опять".
"Пусть уж глаза от вина погибают: к чему их лелеять,
Если медлительный червь очи проточит мои".
Это посланье мое, как узнал из твоих я писаний,
Поздно дойдет до тебя, поздним к тебе не придя.
По окончанье войны ведь не поздно приходят те стрелы,
Что не могли ей ничем в самом разгаре помочь.
В город явился мужик, что в лесах и родился, и вырос;
Фавна грубее он был, был он Сатира грубей.